Читать книгу Дамнар: Неведение - Марина Якунина - Страница 1

Мир «Атиозес». Пригород Интернитаса. Деревня Спайдерхом. 117 лет после вторжения 

Солнце только начало робко прокладывать себе путь сквозь сонную темноту леса, загоняя зазевавшихся ночных обитателей в свои норы. Старый ворчливый леший торопливо прошмыгнул в чащу. Несколько анчуток поглубже зарылись в ил. Когда раскричались петухи, уже ушли на дневной сон мавка и русалки, уступая место дневным фейри. Деревня просыпалась. Тут уже слышен стук топора. Там уже мычат коровы, ожидая дойки. Летает мошкара, за ней гоняются птицы и наполняют утро своим переливчатым щебетанием. От них пытаются обороняться цветочные феи. Птицам все равно, мотылек это, или более разумное существо. Им есть надо и птенцов кормить.

Свет потихоньку проникает в окна. В избе все тихо.

Вдох-выдох. Иногда слышно, как шуршат мыши – скребутся, маленькие, ищут свой кусок хлеба.

Вдох-выдох. Сердце стучит уже неровно, медленно, старчески.

Вдох-выдох. На деревянной балке сидит крупный жук. Он уже высох совсем. Остался только хитин. Один ус отломился, еще держатся на тельце четыре лапы, ползти неудобно. А солнечные лучи уже добрались и до него. Начали печь. Магия смерти совсем не любит солнце. Очень уж горячо, долго не протянешь. Жук начал шевелиться, пытаясь отползти в тень, забиться в какую-нибудь щель, но при этом так, чтобы не упускать из вида кровать, где мирно спала женщина, за которой надо было совершать надзор. Жук навряд ли бы проснулся и стал наблюдать, если бы сердце не участило привычку иногда пропускать удары.

Вдох-выдох. Пока все в порядке, но уже тревожно. Магия, что его держит, уже ощущает приближение жнецов. Они еще не заметили. Еще рано, но они все ближе. Как же печет! Если не спрятаться, слышать и видеть он будет уже значительно хуже.

– Ба! Проспала! Вот лентяйкой стала. Это что ж это такое делается! Совсем распустилась. Эх! Ну-ка ноги, подъем!

Женщина оперлась на локоть, за пару попыток ей удалось привстать.

– Так, ну-ка, правая нога, давай-ка вниз!

Ногу удалось вытащить из-под одеяла и свесить с кровати.

– Вторая, ну-ка за ней!

Но нога никак не хотела слушаться. Затекла она ото сна, даже почти не чувствовалась.

– Э-э-э, родная, так не пойдет, – с укоризной покачав головой, женщина предприняла новую попытку подняться. – Этак мы с тобой голодными останемся, и скотина тоже. А у нас дел невпроворот, – прокряхтела она.

Пришлось ноге помочь руками, и долго растирать. Женщина уже сердилась на себя. Раньше за ней такого не наблюдалось. Всегда была бодрячком, а недавно что-то хандрить стала. Тут она перевела взгляд на пытающегося переползти в тень жука.

– Ну что, жарко тебе поди? Сейчас, милый, подожди, подсоблю. Только голова кружиться перестанет.

Жук, разумеется, не стал ее слушать. Да и вообще ему было совершенно все равно, что именно говорила женщина. У магии, которая его наполняла, была задача – следить. Следить, что дышит. Следить, что сердце бьется. Следить, что не обидел никто. Следить, что опасности нет, во всяком случае в пределах избы. Ну и спрятать свое вместилище от глаз посторонних, да от сил враждебных. Вроде того же солнца, или птиц, или кота. А коли приключится что – бить в набат, звать на помощь. Про перебои с сердечным ритмом и про близость жнецов хозяину магия уже сообщила.

Взору почти развалившегося на части жука была доступна вся комната. Весьма большую площадь занимала странная, сильно закопченная до черноты печь без воздуховода. Было видно, что ее пытались побелить, но любая краска сползала с нее через какое-то время. Сейчас её завесили тряпками, в попытке скрыть от глаз это безобразие. Чуть поодаль стояла уже нормальная духовая печка, а рядом – кровать. Почти все свободное пространство на стенах и под потолком занимали пучки разных засушенных трав.

Но магического жука интересовала только женщина. А она все еще просыпалась, сидя на кровати сгорбившись, потирала ноги и смотрела по сторонам. Длинные седые волосы были собраны в косу, сильно растрепавшуюся после сна. Ясные голубые глаза обрамляла паутинка морщин, которая случается даже у молодых людей от искренней улыбки. Кожа на лице натянулась, щеки впали, рот был маленький, губы узкие. Вся старушка казалась высохшей, костлявой, хотя и питалась хорошо. За этим магии тоже надлежало следить.

– Так-с, подъем! – бабушка, довольно проворно для своего возраста, спрыгнула с кровати и распрямилась, потягиваясь. Но на этом проворство закончилось. Ходить уже было тяжеловато.

– Нечего за девками подглядывать, – шутливо сказала она жуку и, подмигнув, доковыляла до подоконника, потянулась за тряпицей, которая лежала на столе, и накинула ее на него. – Остынь пока, а я переоденусь.

Магия возмутилась, оказавшись в ловушке. Замешкалась. Жечь препятствие нельзя – чего доброго хату спалишь. Скинуть не выйдет. Может, получится выползти? Жук медленно шевелил лапками под тряпкой, пытаясь найти выход или окно для обзора. Не забывая при этом прислушиваться. Старушка шагала по комнате, шуршала тряпками, потом, судя по звукам, расчесала волосы и впустила в комнату кошку, которая с настойчивым мяуканьем стала просить угощение.

– Ну привет, Мурлыка моя. Соскучилась за день? А что, не покормили ребята тебя утром? Что смотришь так, пройдоха? Небось, уже в пузо не лезет ничего, а ты все клянчишь? Ну не шуми ты так, а то себя не слышу. Да сейчас, сейчас найду я тебе что-нибудь вкусное, погоди. Да не кидайся ты мне под ноги! А если на хвост наступлю? Или споткнусь о тебя и сверху упаду? Ну что «мяу»? Ну не могу я быстрее. Мурлыка, не мешай. Мурлыка, я сейчас пролью все. Так, кошка, я тебе сливок в миску налить хочу, а не искупать в них. Сама ведь рада не будешь, когда вся мокрая окажешься. Мурлыка, сейчас сама вытирать лужу будешь!

Кошка сначала оглушительно орала свое «мяу», потом уже стала тереться о ноги хозяйки, и не менее оглушительно мурчать. Когда миска со сливками оказалась на полу, она полакала немножко. Потом погладилась о ноги старушки и затопала мягкими лапками на солнышко посереди комнаты, которое грело пол из оконного проема, стала умываться.

– Ох, прохиндейка, лишь бы тебе выпросить! – засмеялась бабушка, зашаркав обратно к окну, сняла тряпицу с жука, перетащила его на древесную полку над кухонным столом, куда кошка не любила залезать.

– Тут пока посиди, позавтракаем вместе.

Это место магию весьма устраивало. Солнце в любое время не достанет, видно хорошо, кошка пока его не заметила, да и навряд ли она к нему скоро полезет после предыдущего раза, когда пришлось ее лапу легонько импульсом ударить.

Бабка тем временем собиралась завтракать. За скотиной, конечно, уход нужен, но за ней и ребятишки присмотрят. А о себе заботиться надо. И так уже тело старое, дряхлое, на ладан смотрит, отдохнуть просится. Замешала себе в миске омлет, сунула в печь. Взяла из сеней свежего молока. «Молодцы какие, уже управились». Достала кусок хлеба. Пока ходила туда-сюда, решила замесить тесто. Пошла в сени за мукой. Поругалась на мышей. Кликнула с крыльца ребятам, чтобы яиц принесли, да луку надергали. Добрела обратно, села к окошку. Любуется утром, жует хлеб, запивая молоком. Тут видит – бегут к дому наперегонки трое ребятишек из деревни. Щеки красные, глазки блестят, вроде смеяться еще успевают по дороге. Бегут вроде к ней. Да что такое? Еще не добежав до калитки, рядом с передней паучьей лапой, начинают кричать:

– Баб Еся, отпирай!

«Ну, видимо позавтракать толком не успею сегодня», – бабка Еся начала вставать, опираясь на стол. Дети тем временем уже ввалились в избу – не заметили порожек.

– Ишь вы! Что ж так спешите то? Коленки и лоб расшибете! Что стряслось? Осторожно, у меня тут горячее. Ну?

– Баба Еся, пойдем скорее! Там Алька рожает! Тебя велели позвать! – дети с разбегу налетели на старушку так, что та покачнулась.

– Ох, негодники! Уроните бабушку – кто собирать будет? Да я пока до края деревни доковыляю, она уже три раза родить успеет.

– Не успеет, мы сразу прибежали. Ба, ну пойдем же уже! Дети схватили ее за понёву и стали тянуть к выходу.

Когда бабку Есю увели, магия заснула. За порогом уже подключатся другие кадавры-соглядатели.

До полудня все было тихо. Только забежала девчушка – притащила лук, яйца, перемесила подошедшее тесто.

Через какое-то время после этого вернулась наша старушка вместе со стайкой ребятишек. Это был хороший день. Роды действительно прошли очень быстро, как и предрекла баба Еся, но легко. Роженицу с семьей оставили отдыхать и праздновать, а сами пошли к старушке пирожки печь, да сказку слушать.

Дети наперебой спорили, какую историю они хотят. Дошло чуть ли не до драки.

– Ребята, будете ругаться – вообще молчать буду. Ну? Утихомирились? Я ж вам все сказки уже по дюжине раз рассказывала – не надоело еще?

Дети начали снова наперебой щебетать о том, что сказки надоесть вообще не могут, и снова спорить, какая сказка лучше была, чтобы снова послушать.

– Так, стоп! Давайте-ка пирожков перекусим, как раз подошли и немного остыли, а вы пожуете, подумаете.

Дети уселись на лавку, жуют пирожки, думают. Бабка уселась на свою лавку, прикрыла глаза. Хоть передохнуть немного. Не заметила, как задремала.

Из дремоты вывел детский голосок.

– Ба! А расскажи, как ты здесь оказалась? Ты же не как мы, а из пленных, не родилась тут?

Старушка вздохнула, открыла глаза, посмотрела на ребят:

– Ох, не нужно это вам, родные. Не для детей такая сказка. Да и стара я стала, всего и не упомню.

Самый младший мальчонка нахмурился, взглянул на нее исподлобья, сердито, немного с вызовом произнес:

– Да ты нас-то не учи, что нам знать надобно, а что нет. Мы же сами смерть видели, друзей и родных оплакивали.

– А ты старшим-то не дерзи. Ишь, язва какая малолетняя, – еле сдерживая смех пожурила мальчонку старушка. Но веселость сменилась грустью, глядя на любопытные лица детей. Увы, многих, кого удавалось спасти после излома инфинитума, были сиротами. Вздохнув, бабка ответила:

– Но правда ваша. Много вам повидать пришлось за ваши малые лета. Расскажу, что вспомнится.

Старушка посмотрела в окно. Взгляд ее затуманился, устремился вдаль, в те давние времена, в тот далекий мир, где она родилась. Какое-то время она сидела молча, собираясь с мыслями. Потом заговорила:

– Помню, утро стояло теплое. Пошла я на колодец за водой. От дома дядьки моего – рукой подать. Родителей я не знала. Мать родами померла. Отца, поговаривали, медведь задрал. Меня тоже хотел утащить, да собака спугнула. Умная псина была, отволокла меня за тряпки к дому родни. Осталась я у дядьки восьмой по счету. Лишний рот, да еще и девка покалеченная. Как выжила – сама не ведаю. Видать Богами так задумано было, а быть может и просто повезло.

Бабка отдышалась и продолжила:

– Около колодца народу тогда толпилось довольно много. Колесо отвалилось от телеги, мужики ругались, бабы – тоже. Кто в спор не лез – каждый своим делом занимался. Староста шел к телеге, видать заметил склоку, хотел помочь разобраться. Вдруг сначала поднялся сильный шум… Гул как от большого разворошенного пчелиного улья. Треск огня как при пожаре, с перезвоном маленьких колокольчиков. Поначалу звук такой, что глохнешь. Прям около края колодца в воздухе возникла дыра, – бабка покрутила головой по сторонам в поисках подходящего предмета.

– По размерам как вон тот таз рядом с печкой. По краям прям по воздуху черные трещины пошли. Похоже на землю от засухи треснувшую. Ну или на лед разбитый. Из той дыры этот гул и шел. Сама дыра почти совсем ровно круглая была. Край нижний немного в кладку колодца заходил. Повредил его, он сразу крошиться начал. А дыра-то сама яркая, что аж глаза заболели. Мы все, кто рядом были примолкли, на эту невидаль уставились. Староста от удивления крякнул и даже чуть поближе подошел. Ох, лучше бы он этого не делал. Хороший был дядька – может жив бы остался, коли вперед не вышел… А может и нет, – старушка огорченно покачала головой, но продолжила:

– Сначала откуда-то сбоку рука костлявая, коричневая из дыры высунулась, за край колодца схватилась. Выскочила из этой дыры тварь страшная. Прыгнула вперед так быстро, что сразу разглядеть ее не успела я. Прыгнула… И прям на старосту. С ног его сшибла, да в горло вцепилась. Разодрала в одно мгновение – он и пикнуть не успел. Тут бабы закричали, да и мужики тоже. Побросали все что в руках было, да и кинулись кто-куда. Я, неуклюжая, попятилась сначала, спотыкнулась о чье-то коромысло, упала навзничь. Ведро одно укатилось, другое мне на живот упасть умудрилось, как раз вовремя. Тварь легкую добычу, видать, почуяла. Развернулась, да ко мне теперь кинулась. Я чудом от нее загородилась тем ведром, дном в сторону чудища. Налетела она на него как на щит. Ребром того ведра меня так ударило, что дыханье сперло. Не хватило сил тогда в руках удержать. Одна лапища в ведре пробитом застряла. Когтями со второй руки рядом с головой по земле шваркнула, – старушку передернуло. Столько лет прошло, но эти воспоминания, видать, было ничем не перебить. Даже сейчас она ощутила, как начинает колотиться сердце, будто снова переживая тот ужас. Но бабка взяла себя в руки. Это событие было хоть и страшным, но все-таки не самым кошмарным, что ей довелось пережить после. Да и дети глазенки вылупили – ждут рассказа дальше.

– Тут я ее рожу разглядеть-то и успела. Кожа цветом, что сырая земля с глиной, но с зеленым отливом, буграми вся покрыта, будто жабья, натянута сразу на кости. Глаза круглые, век почти не видно, белки желтые с прожилками красными, бешеные. Губы настолько тонкие, будто их и нет вовсе – десна видны. Волосы жидкие, что почти лысая голова, но длинные при этом, ниже плеч. Тварь рычит, зубами клацает, вроде и людские зубы, но клыков шесть. Внизу и вверху два, как человечьи, только длиннее и острее, чем у людей, и сверху перед обычными клыками еще клыки чуть поменьше размером. А смрад какой от ее дыханья пошел!

Тут старушка аж зажмурилась и передернулась, на этот раз от отвращения. Замолчала на миг, вспоминая, но продолжила.

– От той дыры какие-то крики пошли. В смысле, слова, но не по-нашему. Видать, они-то гадину и спугнули. Соскочила она с меня, и давай метаться по площади вокруг колодца. Видать, убежать хотела. У мужиков наших первый испуг-то прошел. Кто за вилы схватился, кто за топор, кто за мотыгу, у кого и меч нашелся. Стали они тварь окружать, чтобы на тот свет спровадить. А из дыры тем временем еще кто-то полез. А она-то узкая, сначала застрял, видать. Тут я толком не успела разглядеть. Вынырнула сначала вроде морда волчья, но высунулся из того волшебного лаза по пояс явно человеческое тело, только рыжей шерстью покрытое. Мужик, что поближе стоял, хрясь его булавой! Да сильно ударил. Так, что этот, с головой волчьей, в колодец опрокинулся весь, но руками зацепился и выскочил. А как выскочил, когтями мужика нашего резанул. Затем сразу из дыры еще один вылез. Ну совсем как человек, только бледный очень. Вылез, и добил кинжалом раненого.

Все это заняло какие-то мгновенья, пока я дух переводила. Мужики наши взревели и в атаку кинулись на всех троих чужаков, но я уже не стала смотреть, чем дело закончится…

Бабка снова замолчала, покачивая головой, ушла в свои мысли.

– Ба? А ты что сделала? Что дальше-то было?

– А? А что я сделать могла? Я как дышать смогла заново, на ноги вскочила, и бегом в погреб прятаться. Изба-то близко была. Я забежала, дверцу подняла, наземь спрыгнула и схоронилась. За лестницу внизу уже ухватилась, да и стояла на коленках ни жива, ни мертва от пережитого. Так и сидела не знаю, сколько времени, дрожала, прислушивалась. На улице крики, ругань, топот, рык… Потом еще вроде звон мечей послышался. А после все стихло.

Бабка опять немного помолчала, пытаясь подобрать слова.

– Услыхала я в избе шаги. Да не наши, ни лаптей, ни сапог – а как звери ходят. Тихо, мягко, но не часто, как та же собака. Помню, услышала, как воздух носом тянули – принюхивался кто-то. Потом резко крышку у подпола сорвал. Меня за косу волосатая когтистая лапа схватила, и как дернет! Думала голову оторвет… или руки. Я же за лестницу держалась. Изодрала кожу всю на них – болели потом долго. Поволок меня нелюдь из избы к остальным, к колодцу. Швырнул к толпе. Я на Ярека налетела. Он мне в себя прийти помог. Сидим на земле с краю, озираемся. Все перешептываются. Я тогда огляделась, насколько роста хватило. За толпою далеко не все было видать, и плохо слышно поначалу. Рядом с дырой стояли уже четверо чужаков. Еще несколько, с оружием и плетьми похаживали, сторожили нас, пленных.

Дыра, что у колодца была, почти пропала. Сузилась сильно, стала как тарелка, и трещины, что в воздухе висели паутинкой, будто зарастали и вовнутрь втягивались. А вот чуть поодаль от нее зияла другая дыра, высотой с сарай. Но она была как-то аккуратней первой, что ли. Ровнее и вверх немного вытянута. Трещин от нее по воздуху меньше – зато рябь идет, как от пара. И гул стоит потише. А еще темень набежала, хоть и день ясный был до этого. Гром послышался, близко уже молнии сверкали.

– Ба, да ты не отвлекайся! Знаем мы уже, как портал выглядит, и погода тут причем? Ты расскажи, что дальше-то было?

– Да сначала ничего не происходило. Мы на земле сидим, своей участи ждем. Кто-то раненый. Их пытаются перевязать, чем под руку попалось. Чужаки не мешают. Тварь отловили. Веревками с цепью перевязали, она рычит, дергается, ее еще двое сторожат. Огромный пёс, чем-то на волка похож, только шерсть совсем короткая и гладкая, да и сильно больше размером, лежит, кость обгладывает. Те четверо на чужом языке ругаются. Вернее, как… Один, вроде тот, что из дыры последним вылезал… руками размахивает, орет на другого, который явно над всем потешается. Другой, в той же рыжей шкуре, что вслед за тварью появился, спиной к нам стоит. Когда отвечает, будто рявкает. Отрывисто так говорит, хрипло. Плечи у него широкие, и третьего, который все смеется, не видать мне…

Старушка замолчала, и покосилась на внимательно слушающих ее детей. Когда она говорила про пса – заулыбались. Узнали, видать, о ком речь. «Интересно, а остальных как воспримут?»

– Четвертый отвернувшись стоял. Вроде слушает, но помалкивает. Старалась я прислушаться, да приглядеться насколько взор позволял. Мужчина, что кричал на своих, был высокий, бледный, худой… будто болел чем. Лицо молодое, красивое, но не по-нашему, и в шрамах глубоких. Бороды и усов нет, будто юноша, но видно, что человек в летах. Во всяком случае волосы и брови русые, но с сединой… Пепельно-русые, в длинный хвост собранные. Правую бровь и щеку шрамы пересекают. И уши вверх чуток заостренные. Одет был в простую льняную рубаху, да штаны. На поясе кинжалы висели, на руках накладки со стальными звездами. Руки в тряпку перевязаны. Одежда кровью перемазана, – дети зашептались и тоже стали улыбаться. Видать, признали. Бабка ухмыльнулась и, стараясь скрыть грусть, продолжила:

– У того, что в шкуре, я пока только штаны разглядела просторные синие. Удивилась, что ноги из штанин торчали тоже рыжие, и все в такой же шкуре, что на плечах была. Я подивилась тогда, что чай не зима – жарко небось в шкуре-то. И тут он повернулся, и хорошо, что я на земле сидела, а то бы упала. Я-то думала, что человек на лицо шкуру волчью прям вместе с пастью натянул, да ошиблась. Он когда повернулся, на четвереньки встал и стал меняться. Хруст стоял такой, будто у него все кости разом ломались. Морда волчья стала втягиваться, площе становиться, лицо человеческое появилось. Шерсть прям с кожей клоками отваливалась и ссыхалась тут же. Он быстро облик принял людской. Как обернулся – встал, из штанин остатки шерсти вытряхнул, да пояс поправил. Мужик оказался сам тоже рыжий, как и шерсть была, с бородой густой, шею закрывающей. И дальше стал говорить уже голосом низким, но больше не хрипел и не лаял.

Бабка закашлялась, попила воды из чашки и продолжила. Дети снова принялись шептаться и улыбаться, но тут ей показалось, что путают вожака с его сыном. Но разубеждать сейчас смысла никакого не было.

– Я так испугана была этим чародейством, что про третьего и четвертого чуть не забыла вовсе. Рыжий как раз после переворота в сторону отошел. Стало шутника видно. Он как раз боком повернулся, обращаясь к рыжебородому. Гляжу – а у него коленки будто назад, и тоже в шерсти, а вместо человеческих ступней – копыта. Вверх глянула – штанов-то нет, только рубаха длинная, срамоту, спасибо, прикрывшая. На лицо – юнец, хоть и с бородкой. Глаза какие-то, в ширину немного вытянутые, больше человеческих, да и зрачок, что у козы. На лбу маленькие рожки острые. А потом он еще и хвостом мотнул, с кисточкой коричневой на кончике, – бабка театрально округлила глаза, и прижала ладони к щекам в притворном испуге. Дети радостно рассмеялись, забавляясь реакцией старушки на сатира. Но в то время Есе было не до смеха, и про таких существ она не слыхивала. Да и односельчане тоже сразу решили, что перед ними настоящий чёрт.

– Четвертый долго к нам спиной стоял, будто вдаль всматривался. Высокий, пожалуй, выше всех, кто там у колодца собрался. Волосы черные, короткие. Одет в длинный то ли кафтан, то ли куртку почти до земли цвета ночи. Не поворачивался довольно долго. Потом рукой потянулся к березе. Прикоснулся к стволу, замер. Рука была совсем бледная, видны жилы синие. Пальцы длинные, на каждом пальце перстень большой, с разными камнями. А ногти – все равно что коготь заостренный, а цветом черным, почти как пятно на березе.

Вдруг он что-то резко сказал, широким шагом дошел до твари, встал за ее спиной. Затем схватил ее за голову двумя руками, на несколько мгновений замер, как-то крутанул, да и оторвал от туловища. На землю ее обронил, руками встряхнул брезгливо. По сторонам осмотрелся, так же быстро пошел в нашу сторону. Мы все шарахнулись, да уйти бы нам никто не дал. Рядом большая бадья стояла с водой – стал руки отмывать, хоть и были чистые с виду.

Стоял от нас с Яреком шагов за пять. Лицо у этого чужака немного вытянутое, брови такие же, как у первого бледного, только черные. Бороды и усов тоже не было. Лоб высокий, на лбу обруч кованый с красными камнями. Кожа тонкая, бледная, даже немного сероватая, синие вены видны. Вокруг глаз будто углем неровно намазано… Но темнота исчезла чуть после. Губы бледные… Издалека вообще сначала померещилось, что глаз со ртом и нету – будто череп один. Штаны тоже черные, кожаные, в сапоги заправленные. Кафтан расстегнут, а рубахи под ним нет. На шее висели амулеты. Один из них – ключик небольшой… На груди знаки нарисованы, на руны похожие… – дети притихли, но робко улыбались. Бабка это тоже отметила, внутренне радуясь. Не стали бы их глаза так сиять, если бы Князь только страх вызывал.

– Наверное, навсегда запомнилась его манера. То застынет, как статуя на несколько мгновений, даже взгляд замирает на месте, после начинает двигаться плавно, как змея перед броском. Потом движение короткое, резкое, и заканчивает он его плавно, и снова замирает, будто забыл, что шевелился. И взгляд тогда был отрешенный. Будто к чему-то прислушивался пристально.

Он тогда как руки помыл, платок из кармана своего достал, вытер, взгляд куда-то поверх наших голов перевел. Замер, затем на мгновенье нахмурился, но скоро брови разгладил. Лицо ничего не выражало… Он быстро от бадьи с водой к нам перешел. Ярек, мой братец, с самого краю сидел. Ближе всего к чужаку оказался. Тот схватил его за руку, рывком за собой потянул. Думала, на ноги его хочет поставить – но нет. Руку его, местом, где запястье, он к своему рту поднес. Ярек охнул, дернулся было, но замер, и даже обмяк как-то. Уже через мгновение этот, в черном, руку отпустил.

Братец мой наземь осел сразу, за запястье держится, глаза выпучил то ли от испуга, то ли от удивления. А взгляд у чужака кровью налился. Весь белок, затем зрачки будто красными клубами дыма затянуло. Через пару мгновений морок рассеялся, да я его глаза разглядела. От зрачка в радужину колючими льдинками небесный цвет идет, в белизне теряется. А к внутреннему краю, с другого берега, словно черный терновник растет. Нет у людей таких глаз… Чужак еще немного постоял, смотря вдаль, потом повернулся к толпе и спросил:

«– Кто староста?»

– Баб Еся, а почему они на деревню твою напали? Нас же они, наоборот, спасли.

– А это ты у Князя спроси. С тех пор много воды утекло.

Дети, все как один, округлили глаза, даже жевать перестали. Бабка засмеялась.

– Да вы не робейте, все старики о былом поболтать любят.

– Да какой же он старик? У него ни бороды нет, ни усов, и лицо гладкое. Да и суров он больно… Страшно.

– Он-то? – бабка уже веселилась во всю. – Это я молодуха – девятый десяток пошел всего. Только телом одряхлела совсем. Я сама ему в лучшем случае в правнучки гожусь. И не бойтесь вы его так. Тем более вы же ничего дурного не затеваете. Да и вообще смелость всегда в почете была, – бабка, не переставая ухмыляться, глянула в окно.

– Так, озорники – солнце совсем уже высоко стоит. Дайте отдохнуть бабушке.

Дети сначала недовольно загудели, но послушались. Быстро доели, попрощались и вышли.

Как только они закрыли за собой дверь, раздался голос, глухой, как из бочонка:

– Ну и чему ты молодое поколение учишь? Молодежь уже и так старшим дерзит, не слушается. Больно много воли им даешь.

– Тьфу-ты, напугал! Вспомнил-таки о старой подруге? В гости бы что ли зашел, давно тебя не видела. Вдруг забуду, как выглядишь.

– Память тебя пока не шибко подводит… И вот делать мне нечего, сказки детям рассказывать. Какой я тебе старик? Совсем из ума выжила? Стукнуть бы тебя чем-нибудь, чтобы чушь такую не несла.

– Так в гости-то зайди и стукай. Только кости мои сам потом собирать будешь. А вот возьму и раздавлю твоего жука, чтоб не ругался.

– Оставь его в покое, зайду я к тебе, скоро зайду, – в голосе, исходящем от мертвого жука, бабка явно различала нотки смеха. После небольшой паузы, уже серьезным тоном он добавил:

– Может правда смогу что-то рассказать ребятам, если спросят. Ну или Октавио велю им летописи показать. Вот и пусть читать учатся заодно, раз любопытство их разбирает.

Бабка искренне рассмеялась, радуясь, что Князь, наконец, соизволил объявиться, да еще и успела ему подкинуть хорошую мысль. Раз сказал – обязательно сделает.

– Ну вот, а говоришь, что не старик. Ворчишь-то как. Когда тебя ждать-то?

– Скоро, Есения, очень скоро. Жди.