Читать книгу В степях Триданторы - Мария Николаевна Солодкая - Страница 1

В бездарной стране бесполезные подвиги – лишь ступени к вечной весне.

       А.Вертинский

Каждый год, летом, но ближе к осени, избранные представители всех ремёсел и наук Триданторы собирались на Самой Большой площади Самого Главного города; многие из них шли сюда приличное расстояние, с пути не успевали отдохнуть и дня, а потому выглядели усталыми и пыльными, и это было не на пользу ремеслу, т. к. ученики – тоже люди, и им приятней выбрать себе в наставники «цветущего, как куст сирени, живого, как родник весны»…В прошлом году царь даже издал особый указ о «внешнем облике желающего обучать юных» с предписаниями о наказаниях в случае неповиновения. Неудивительно, что на этот год многие пришли заблаговременно, и к назначенному дню выглядели и свежо, и бодро, и чуть не благоухали, подобно «сиреням»; стояли чинно, на ребят в другом конце площади поглядывали важно и благосклонно, поглаживая, у кого имелись, бороды.

Ребята и их родители, тоже, собравшиеся сюда со всех концов страны, даже из далёких деревушек, выглядели несколько смущённо перед столь явным благолепием учительского состава, переговаривались исключительно шёпотом, смотрели по сторонам почтительно.

В целом, обстановка имела некий торжественный дух; парадно одетые жандармы улыбались в усы, башенки дворца тоже словно улыбались лучами осеннего солнца – в этом году была ранняя осень, – чайки, невесть какими ветрами занесённые в эту часть города, парили над домиками и покрикивали друг на дружку. Да, пожалуй, только чайкам и позволялось теперь кричать…

Некая, лирично настроенная особа сравнила их даже со светлыми начинаниями молодых, кто-то мечтательно согласился, остальные не нарушали речами возвышенного настроя ожиданий. Но вот, на башенке показался Глашатай, прокашлялся и объявил, поглаживая, по привычке, живот в бирюзовом камзоле:

– Юные люди и их родители! Как известно всем нам, каждый год, в это время, лучшие мастера и учёные мужи и жены нашего царства собираются здесь, на этой прекрасной площади, чтобы обрести будущих продолжателей их дела. Каждому юному произрастанию, не в зависимости от места проживания, пола и духовной расположенности, даровано неотъемлемое право самостоятельно и по влечению сердца избрать свой собственный путь! Итак, именем его светлейшего царского величества, да будет всякому – во благо! Начинаем должное! Юные, не толкаясь, не выказывая дурного навыка, станьте в ряды! А вы, учительствующие, займите места соответственно заведённому издревле порядку и чину, вот так! Теперь, каждый из учителей да представиться, прошу соблюдать тишину, во избежание дальнейшей сумятицы и непонимания.

Правда, представляться учительствующим не было особой надобности, каждый держал в руках или подле себя предмет, олицетворяющий их дело, так, например, сапожник помахивал колодкой и туфлей, табачник дымил папиросами и трубками, пивовар попивал из бочонка, кузнецы поигрывали мышцами друг перед другом и звенели разными хитрыми вещицами из железа, а швея, тут же, на ходу, перекраивала роскошное платье с рюшами, и рядом с ней вертелась крохотная кружевница, сплошь, по чернявую маковку свою, увитая затейливыми трудами своих рук. Было и множество иных представителей сколь нужных, столь и заурядных ремёсел, все они представлялись по очереди, как того требовал закон: кто громко и важно, кто так же громко, но от ужаса перед народным скоплением; другие – тихо и невнятно, глядя в бок, словно стыдясь своего призвания. Особенно отличился колпачник, с колпаком, натянутым чуть не до подбородка, он что-то быстро чирикнул – и юркнул обратно за мощную стену кузнецов, всхлипнув даже от смущения.

Но никто из ребят не рассмеялся, и даже не дал волю улыбке, все были торжественно-собраны, старались не упустить ни слова, и переживали не меньше своих будущих наставников. К тому же, многие ожидали другой, самой таинственной и волнительной части нынешнего мероприятия, хоть и понимали в душе тщетность своих надежд…

Алик, мальчишка с неправильным разрезом глаз, с волосами, похожими на волны пшеницы, тихонько присвистнул. На него шикнули взрослые с нескольких сторон, ребята покосились, как на неразумного, но он словно и не обратил внимание на смущение, какое произвёл, и даже присвистнул снова. Тогда его вытолкали за пределы людской тесноты, к клумбам с васильками, где он, уже один, как иголка, снова, словно невзначай, издал свой неуместный присвист, и громко позвал:

– Тоня, Тонька!

При этом он даже не огляделся, продолжая упорно наблюдать за чередой учителей и их жестами, какими они сопровождали каждый свою речь. Слышал их Алик худо, так как с детства был тугоух, и с каждым новым годом беда эта только усугублялась, но он пытался быть похожим на других ребят, и потому нередко свистел или напевал песенки, делая вид, что слышит каждое собственное слово. К счастью, сестра его, Тоня, была частенько под рукой и умела превосходным, громким и внятным шёпотом передавать всё, что слышала своими растопыренными ушками. Сейчас она, правда, пропала, но это не беда, до самого интересного ещё есть время, как будто, вон, сколько не представившихся математиков, звездочётов, или…как их там зовут?

Терпеливо переждав мужей науки, Алик уже готов был подпрыгнуть от восторга, но тут вышла женщина в чёрном, оказывается, она всё это время стояла позади всех и многих, наверно, попросту пропускала впереди себя, по крайней мере, такая могла посетить голову догадка при взгляде на благодушное лицо и спокойные кисти рук – прочее было скрыто под особого покроя одеждами. Она поклонилась с явно искренним почтением, что тоже выказывала её самобытность, и, так же чинно, со сдержанной бодростью, заговорила. Почему-то, никто не слушал её, Алик это ощутил по нетерпеливым движениям людского собрания справа от себя, и когда обернулся, чтобы удостовериться, то понял, что люди не только не слушают, но даже и не глядят в сторону говорящей, будто бы её и нет.

Алика охватило недоумение, чуть не обида, и, словно пытаясь искупить вину прочих, он всего себя устремил к женщине, пытаясь уловить хотя суть её речи, но слух его, увы, был не тот, и оставалось только рассматривать платок, цвета бирюзы, который женщина достала из плоской и тёмной торбочки.

– Это вязанье, – шепнул ему кто-то в самое ухо; отлично, значит, Тоня вернулась. Он кивнул, не оборачивая головы.

– Это Илария, – снова сообщила Тоня, и затем стихла, потому что Алик дал ей знак помолчать. Ему вдруг показалось, что Илария смотрит прямо на него, но не в лицо, а как бы немного в сторону, и говорит исключительно ему одному, стоит только очень-очень захотеть – и расслышишь. Он и расслышал: сперва глухой звук, словно шепчут в дупло дерева, затем – что-то более внятное, и вдруг – явственные слова, произносимые бодрым, как бы, даже, весёлым, но отнюдь не насмешливым голосом:

– Вязание платков и жилеток, и прочей одежды, чтобы не мёрзнуть никому в зимнюю стужу. Дело занятное, для тех, кто любит потрудиться на благо ближнему. – Сказав это, она снова, так же чинно поклонилась, и степенно удалилась, как будто, даже, исчезла. В это время все уже устремили взгляды к балкончику, где рядом с Глашатаем появился сам король, без свиты и без жены, помахал собравшимся ладошкой, и, оправив русую бороду, сказал с явным удовлетворением:

– Ну вот, ну вот, мои подданные! Рад вашим приветственном взглядам и поклонам, надеюсь, они искренны в той же мере, в какой искренна моя улыбка! Теперь, уже определившись, наверно, с выбором жизненного пути, вы можете узнать, какие ещё существуют в нашем царстве сословия, и, не скажу, чтобы они были запрещены (ибо каждый волен заниматься тем, что ему приятно и приносит хоть какую-то пользу народу), но всё же весьма нежелательно, чтобы вы пополнили их ряды, так как душевное здоровье моих подданных мне дорого, как моё. Впрочем, смотрите сами, но помните, что можете меня несказанно огорчить… А теперь…воспринимайте всё, что сейчас увидите и услышите, словно затейливую сказку, друзья мои! Родители, уповаю на ваше доброе влияние на чад и соработничество королю, надеюсь, мои слова поняты првильно? Очень хорошо, в таком случае…

Король, добродушно оправляя бороду, удалился за аркаду, за ним поспешил и Глашатай; жандармы, всё не теряя улыбок, хоть теперь и несколько напряжённых, оцепили площадь и людское собрание, учителя немного отпрянули, пропуская тех, о ком только что было объявлено самим правителем. Эти последние в большинстве своём вид имели самый неказистый, шли тихо и, как бы, с опаской, некоторые – с гордо приподнятым подбородком, и посохами, если были стары; впечатление производили скорее неприятное и странное, иногда – на грани смешного, мало кто из них казался привлекателен, а если и имел в себе нечто манящее, то больше – в дурном духе.

Ребята, как бы в оправдание разбитым надеждам, не отворачивали голов от шествия, хоть и были в глубине души счастливы близкому присутствию пап и мам, и непроизвольно брали их за рукава и руки. Сами родители сдержанно переглядывались, словно были все и со всеми знакомы, вздыхали и кивали головами, мол, чего было и ожидать от теперешней части празднества. Нехорошая тишина усугубляла всеобщее напряжение.

Правда, девчонка в клетчатом платьице, с хвостиками, похожими на ушки, без конца что-то пыталась сообщить своему невоспитанному братцу, оба они вертелись и создавали возню, и в конечном итоге были строго одёрнуты госпожой в шляпе. Почти в этот же момент первый из пришедших выступил немного вперёд, весьма горделиво кивнул, и представился:

– Тапиро Болотник, моё ремесло имеет корни в основании мира…

Его лицо, не лишённое некоторой неприятной привлекательности, по цвету напоминало болотную жижу, плащ облипал туловище, словно взмок от дождя, хотя, последние дни были сухи и по-осеннему солнечны;( в целом, вся фигура его словно колола глаза своей угловатостью и вызывала страх.) – Изготовление невидимых переправ через гиблые места, – сообщил Болотник, – небольшая цена, – и ты спасён, до очередного гиблого места пребываешь в сохранности. Какова цена? О, весьма условна! Самое бесценное, что есть в человеке, а уж что это – каждый понимай по своему уму. – Последние он произнёс с усмешкой, криво поклонился и уступил место другому господину.

Им был человек в плаще, по-видимому, с горбом, но очень ловкий, когда же повернулся спиной к народу, то стало понятно, что горб его на самом деле составляют два огромных крыла, которые он и распрямил, чтобы взмыть в небо, но тут двое жандармов спешно остановили его, ухватив за руки, что-то сообщили; человек вынужден был сложить крылья, и, видимо, так оскорбился, что, не сказав ни слова, удалился прочь.

Всё это, однако, не позабавило ни ребят, ни их родителей, разве что девчонка с хвостиками и её брат снова затеяли возню, и на сей раз никто даже не одёрнул их, возможно и потому, что очередной учитель уже начал приветственную речь:

– Дорогое друзья, при всём моём почтении к его королевскому величеству, имею дерзновение сообщить, что беру к себе в науку каждого, и, даже более – настоятельно прошу вас задуматься о своей дальнейшей судьбе, ибо я… ах, да вы сейчас сами и поймёте, кто же я таков… – С этими словами старичок расстелил по брущатке алый плат, который до тех пор выглядывал из резного ларчика – держал этот ларчик мальчонка лет 13, видимо, подмастерье, он и оправил краюшки плата, затем почтительно отдалился, и старик, потерев ладони, сказал:

– Итак, господа, один из вас может заказать мне любую вещицу, и получит её тут же, без малейших, заметьте, силовых затрат! Кто же, кто же?.. – Ребята, осмелев, видимо, ободрённые весёлым нравом старика и его безобидным обликом, принялись сперва шёпотом, а потом всё громче высказывать каждый свои пожелания, подключились, даже, некоторые из старших. Жандармы, стоя в сторонке, улыбались благосклонно и снисходительно, им было известно, чем завершиться представление, всё же, и они замерли в некотором любопытстве, когда избранный счастливчик был взят стариком за руку и подведён к плату на брущатке.

– Смотри, какой чудной, – шепнула Тоня Алику. Они не принимали участия во всеобщем оживлении, давно уже угомонились и сидели прямо на клумбе с васильками; Алик при этом лениво щурился осеннему солнышку, Тоня с таким же отсутствующим видом рассматривала божью коровку на своём запястье. Это была их семейная, можно сказать, черта: внезапно, при общем восторге и сутолоке, напрочь отстраняться от событий. Тем не менее, чудаковатость «счастливчика» Тоней была отмечена, и Алик, подумав, согласно кивнул. Чуть погодя, сестра задумчиво прибавила:

– Во-первых, он худой, ты тоже худой, но он, посмотри, он просто светится, сквозь него небо видно!

Алик снова согласился, Тоня продолжала с подозрением:

– Во-вторых, заметь, Алик, он совершенно спокоен, а значит, всё подстроено, этот мальчик – подставное лицо, сейчас вот он, слышал, что сказал? Тыква. Интересно, какому это ребёнку хочется тыквы, а не, допустим, конфет?..

– Может, он любит тыкву. – Алик пожал плечами и слегка приоткрыл глаза, но тут же снова сощурился, чтоб не слепило солнце.

– Допустим, – ответила Тоня, стараясь вернуться к равнодушному тону, – допустим, ребёнок этот особенный, и старик, заметь, очень этому рад. Вот, сейчас он сказал: «Отлично, получите, дружок!» и прямо из воздуха появилось та самая тыква. А ты помнишь, что в прошлом году это был кабачок? А в позапрошлом – яблоко, или груша, не имеет значения.

– Думаешь, он огородник?

– Нет, Алик, – чуть не прошипела ему в ухо Тоня, – он просто имеет цель. Какую-то очень нехорошую, судя по всему, цель.

– Да брось! – Алик потянулся, косо поглядел в сторону предмета всеобщих изумлений, и, снова прикрыв глаза, пробормотал:

– Да, тыква, забавно. – Потом, поразмыслив о чём-то, поднялся с васильков и побрёл прямиком к старику, Тоня поспешила за ним, на ходу оправляя платье и соображая, что бы такое задумал её брат, но на полпути он внезапно развернулся и зашагал обратно. Ввиду того, что больше никто пока ещё не пересекал свободное пространство между ребятами и их будущими наставниками, всё происшедшее выглядело крайне вызывающе, и многие родители, а вместе и их чада негодующим шёпотом проводили парочку, а, стоило Тоне и Алику вернуться к клумбам, одна женщина в шляпе строго и довольно внятно заметила:

– Кажется, детям нищеты сегодня необязательно находиться на площади.

Мужчина, стоявший рядом, охотно её поддержал:

– О, да, у этого народа всегда непорядок с головой. Может, позвать жандарма?

Сказано это было, скорее, для красного словца, все понимали, что на нынешнем празднике имеют право находиться представители всех сословий, хотя бы, даже, и лесных, и приморских, несмотря на то, что последние почти и не считаются людьми. Об этом подумала Тоня, но вслух, по привычке, промолчала, к тому же, молчал и Алик, а он был для неё в некотором роде примером. Интересно, о чём сейчас думал он? По крайней мере, взгляд его не выражал никаких переживаний, лицо было бесстрастно, как букварь, и старик, убравший, наконец, свой плат и удалившийся вместе с подмастерьем, Алика, судя по всему, не занимал. Как и вертлявая личность, выскочившая вперёд и закричавшая, что относится к древнему роду Клобутников, которым покланяются лесные папоротники и смехопни.

– Хотите, чтобы поклонялись и вам? Прррриглашаю!!! – Личность подскакивала на месте и строила пренеприятные гримасы, и это всё вкупе со слегка надсадным голосом и неопрятной головой, с которой сыпались кусочки влажной глины и листики, стоило личности особенно ловко извернуться. На смену ей выступил угрюмый исполин в платке, с прикрытыми, словно сонными, глазами, которых он изящно касался рукой, всякий раз при этом сообщая:

– Хотите уметь ничего не уметь? Познать таким образом собственные глубины собственной глубины, которая есть лишь тень мироздания по отношению к Мирозданию Тени?

– У него каждая вторая мысль – это перекрученная первая, – пробормотала Тоня, – или, нет, он каждым новым утверждение повторяет предыдущее, но наоборот, или, нет… да как же всё-таки это объяснить, Алик! – Она в досаде ударила себя по ноге, и, тут же вскрикнув от боли, сердито прибавила:

– Ну вот, снова на нас смотрит эта тётенька. – Алик не обратил внимания и на эти её слова, только глянул вскользь, в какую-то совершенно неожиданную сторону; следуя его взгляду, Тоня удивлённо нахмурилась.

Там, чуть в сторонке от толпы обычных и «необычных» учителей, тот самый старик общался с неким полупрозрачным господином в шляпе, оба изредка поглядывали то в одну сторону, то в другую, а то – прямо на Алика с Тоней, и в том, что именно на них, не было никаких сомнений, потому как господин в шляпе даже помахал им несколько раз рукой и, как показалось Тоне, приветственно улыбнулся. Но улыбка его, отчего-то, не располагала, скорее, наоборот, вызывала чувство изводящей тревоги, почти тоски, – такое бывает перед дальней дорогой, когда не знаешь, куда собственно едешь, и – на сколько, иными словами – перед высылкой.

А высылку Алику с Тоней уже раз довелось пережить, в целом, с неё-то и началась для них нелёгкая жизнь в столичном городе. Казалось бы, высылка в столицу, смешно! Но для ребят всё обстояло именно так, и даже намного прискорбнее, чем могло показаться на первый взгляд постороннему.

Давние предки Алика и Тони относились к роду, берущему своё начало от племён степных людей шево, «пыльных», как их пренебрежительно называли жители Триданторы, посмеиваясь в усы и глядя сверху-вниз, т.к. пыльные люди были ко всему прочему и коротки, и неказисты. Как и все степчаки, они вели кочевой образ жизни, умели задумываться надолго, и так же долго, самозабвенно предаваться гульбе, нередко нападали на поселения оседлых антрорцев (предков нынешних жителей Триданторы), но победы одерживать не умели, так как по складу своему были, скорее, мирными скотоводами, чем разбойными «вагрями», своими восточными соседями. Ко всему прочему, в год 15-ый Жаркий, вождь племенного союза «пыльных людей» заключил договор с вождём другого степного племени, который назывался не то Фенеки, не то Родон (рыжий), и вместе они торжественно обязались друг перед другом не совершать набегов ни на одно мирное поселение, чтобы не навлекать на себя гнева антрорцев, которые к тому времени были уже довольно сплочённым народом и могли дать отпор любому наглецу, даже воинственным вагрям. В противодействии последним, вожди двух племён поклялись помогать друг другу, и, по сути, с этих пор образовался новый племенной союз, Шево-Родон, который просуществовал почти два столетия, вплоть до объединения разрозненных антрорских земель Вакком, в единое государство – Антрору, со столицей Талор. Вакк и стал первым королём нового царства, и одним из его предприятий было отвоевание степей у коренных степчаков: вагри были разбиты и прекратили своё существование; союз Шево-Родон заключил с королём мирный договор, и, по сути, тоже распался: люди-шево «стали» триданторцами, Родоны перекочевали на западные земли других, ещё не освоенных людским племенем, мест.

Обо всём этом мама рассказывала Алику и Тоне, шёпотом, в потёмках, перед тем, как затушить вечернюю свечу; папа подсказывал что-то, перемежал рассказ шутками и забавными историями, и, в общем многое способствовало тому, чтобы дети воспринимали услышанное скорее, как занятную сказку, а не как правду, похожую на сон. Да и сны после таких историй бывали необыкновенные, что тоже не добавляло правдоподобности родительским словам.

Возможно, так они того и хотели, надеялись, что быль останется сказкой и никогда не протянет из прошлого своих пыльных рук, но всё произошло иначе…

В один день король Ивох умер, на трон взошёл его сын, Демид, пылкий юноша, полный тщеславных надежд и планов. Он издал указ о том, что «ради обеспечения порядка и мира в государстве» все потомки народа шева должны находиться под бдительным наблюдением властей, в местах, где «поведение их будет предельно прозрачно», т.е. в больших городах, но в маленьких округах, за особыми заборами из зелёного кирпича – «со стёклами и гнущимся железом по верху», и чтобы обязательно – с вышкой наблюдателя по центре от ограждения.

Наскоро составили списки всех неугодных семей, распределили по округам; разослали письменные указы, где значилось, кому, куда и в какое время явиться. Всё это было и внезапно, и скоро, и почти никому из шево не удалось покинуть царство…

Вот, таким примерно образом и очутились Алик с Тоней в столице, за «стеной из зелёного кирпича, со стеклом и гнущимся железом по верху», где и проживали вплоть до сегодняшнего дня. Конечно, всё было не так уж и сурово, «пыльным» людям дозволялось покидать свой округ, и даже гулять по городу в определённые часы, даже посещать некоторые, подобные сегодняшнему, торжества, а то, что время возвращения было строго оговорено «башенным жандармом» …так это только подчёркивало милость короля и его подданных, которые, кстати, так и не научились различать коренных антрорцев от шево, если, конечно, у последних не было видно особенной пометки на руке. Но скрыть такой пустяк – дело нехитрое, стоит только спустить пониже рукав, или, если зима, подтянуть повыше рукавицы. Так и поступали Тоня с Аликом, а, возможно, и их родители: по жестокой случайности их отправили в совершенно другой конец государства, где, как говорили антрорцы, «сами медведи воют от холода», а небо «трещит, потому что промёрзло».

– Наверное, там ужасно, – не раз повторяла Тоня, – хорошо бы их найти и всем вместе сбежать! – Что думал Алик по этому поводу, она не знала, потому как он предпочитал ничего не разглашать из своих замыслов, и чем серьёзнее они были, тем усерднее он отмалчивался. Вот и теперь…

Когда необыкновенные учителя, наконец, окончили свои приветствия, на балкончике снова объявился Глашатай, и, поглаживая камзол, произнёс целую речь, в которой призывал и взрослых, и юных к порядку и чинности, чтобы торжество не имело печальных завершений, а, напротив, стало свершением в жизни каждого из присутствующих.

Послушав его, правда, уже без былого благоговения, ребята выстроились в ряды, не без помощи жандармов, конечно, и, напутствуемые улыбками старших, отправились каждый к приглянувшемуся ремеслу, вернее – учителю. Придворные музыканты, – оказывается, всё это время они стояли под платанами, – принялись играть весёлый, но и весьма тревожный марш, от которого дух перехватывало где-то в горле, и иногда хотелось рыдать.

– Кажется, музыка неподходящая, – пробормотала Тоня, и, поскольку на сей раз желала поддержки, повторила эти же слова в ухо брату. Подумав, он пожал плечами, и Тоня заметила, что взгляд его нет-нет, а возвращается к тому месту, где ещё недавно стояли старик с полупрозрачным человеком. Теперь их там не было, когда они ушли и куда, Тоня уследить не успела, потому что часто отвлекалась на странных преподавателей и, что поделаешь, на чаек – над округом они появлялись редко, а выглядели красиво, и – весьма. Она даже придумала одной из них имя, но тут же и забыла – какой, поэтому пришлось убеждать себя в том, что все чайки одинаковы, а, следовательно, и имя у них может быть одно на всех. Но тут возникла другая незадача: забылось и само и имя, и, не желая тратить силы на изобретение нового, Тоня принялась вспоминать старое… К этому занятию она и возвращалась периодически, когда не делала замечаний по поводу того или иного лица или явления.

Как раз, когда грянули музыканты, догадка была близка, она уже вертелась у языка, требовалось совсем немногих усилий. Возможно, стоило как-то хитро развернуться, чтобы ухватить мысль, или подпрыгнуть… Тоня так и поступила, и – замерла от внезапного страха: всё это время за её спиной стоял полупрозрачный человек. Теперь они встретились лицом к лицу, и было понятно, что встреча эта знаменательна: человек улыбался всё той же, внушающей ужас, улыбкой, руки его, туловище, голова – всё было напрочь прозрачное, и в то же время, не призрачного состава, а, скорее, туманного: клубящегося и влажного, как дымка над дорогами в летнюю зорьку.

– Кумар, – представился человек, как раз в тот момент, когда обернулся и Алик – Тоня потянула его за рукав. Мгновение все трое молчали, оценивая сложившееся положение и друг друга, затем Алик спокойно сказал:

– Очень приятно, господин Кумар, чем имеем честь? – Тоня ощутила, что вот-вот расхохочется, но, поняв, что будет это, пожалуй, ещё смешнее, чем слова брата, сдержалась. Кумар усмехнулся, судя по всему, он имел привычку многое замечать, и, задумчиво поглядев куда-то вверх, произнёс:

– Ваша фамилия…начинается на букву В, так?

– С какой целью вы спрашиваете? – Осведомился Алик.

– Не важно.

– В таком случае, не имеет значения и первая буква нашей фамилии, – тоже, подумав, ответил Алик. Тоня снова еле сдержала смех, Кумар, с интересом покосившись на неё, обернулся к Алику и невозмутимо продолжил.

– Итак, первая буква В, последняя – Ш, а по средине, нечто антрорское, не имеет, как ты выразился, значения… Всё обстоит именно так, и я не могу ошибаться, потому как… – тут он снова окинул оценивающим взглядом ребят и окончил: «Потому как, только тупой антрорец не отличит варга-шева, от орра, да и от себя самого, это так».

Тоня с Аликом переглянулись, но в лицах друг друга прочли совершенное непонимание услышанного, и Кумар, прекрасно осознав это, снова усмехнулся: получалось это у него как-то всей фигурой, словно усмешка на губах была лишь завершительной частью чего-то, идущего из самых недр его туманного естества.

– Вы хорошие ребята, – сказал он, голос его был тоже словно туманным, и вкупе с улыбкой вызывал чувство той самой тоскливой тревоги, если не жути. Тоне даже подумалось, что так, бывает, чувствуешь себя поздней осенью, когда туманы лежат на улицах, и промозгло посвистывает ветерок; на ум тогда приходят мысли унылые, как мокрые сороки, и это, в общем, ужасно. Наверно, нечто подобное подумал и Алик, потому что Кумар, подобрав подол своего плаща, вдруг насмешливо вздохнул:

– О, да, всё это ужасно, ребятки, но, как говорится, у каждого своё ремесло… Я к вам, между прочим, по делу… Отойдём?

– А стоит ли? – Настороженно спросил Алик, Тоня, в знак согласия с братом, кивнула, так, правда, чтоб не сильно обидеть и Кумара, но тот, как видно, обижаться не привык, и, всё не упуская лёгкой усмешки со своего странного лица, шёпотом повторил:

– А всё же, отойдёмте, друзья, в сторонку, толчея, понимаете ли. Разговаривать не так уж удобно… – И с этими словами, не давая ни мгновения на возражения, взял Тоню и Алика за руки и повёл куда-то прямиком сквозь толпу: было ощущение, что это люди вдруг сделались туманом, утеряв всякую плотность и значимость, а Кумар, напротив, обрёл и то, и другое, и шагал уверенно, словно настоящий человек. Даже плащ и шляпа его были теперь не зыбкими, а сделанными из настоящей ткани, синие, пронизанные нитями серебристого люрекса. Тоне даже показалось на миг, что за руку её держит волшебник: в Западной части страны, откуда приходили большинство необычных учителей, водились такие личности, и об этом им с Аликом тоже в своё время рассказывала мама, да и – кто об этом не знал? Правда, Алик, наверное бы, возразил, что волшебников давно уже нет, и остались, разве что, шарлатаны, вроде сегодняшнего старика, который явно свои овощи как-то хитро достаёт из широких рукавов, или, кто там его ещё знает как, по крайней мере, манером отнюдь не волшебным, хоть и ловким, и достойным изучения.

Нечто подобное он и высказал, когда таинственное шествие сквозь толпу завершилось (остановкой) около платанов, но не тех, где скрывались музыканты, а противоположных им, т.е. на другом конце площади. Здесь было и тише, и спокойней, и холоднее; двое жандармов испытующе оглядели ребят, – кажется, их спутника они не замечали, – и удалились туда, где было бы удобнее наблюдать за ходом праздника. Человек в шляпе проводил их задумчивым взглядом, затем, обернувшись к Алику, с улыбкой ответил:

– Сколько я помню ваше племя, вы никогда не верили в волшебство, только в дружбу, собственно об этом… – тут он резко осёкся, видимо, не желая продолжать начатое при подошедшем, которым оказался тот самый старик-шарлатан, теперь довольно взмокший, с испариной на лиловой залысине и круглыми, будто от потрясения, глазами. Он обмакивал виски шёлковым платочком, дышал с хрипотцой, и, небрежно полукивнув ребятам, сразу обратился к Кумару; речь его была сбивчивой и неудобной для понимания, Тоня даже шепнула на ухо брату свои предположения относительно зловещего сговора, на что Алик хмыкнул и так же шёпотом ответил:

– Вряд ли, он просто напуган до безумия…слышишь?

Старик почти кричал, сам того не замечая:

– Надо идти, идти, идти! Ты понимаешь вообще, кто они такие?! Нет, ничего ты не понимаешь, пустая твоя голова! Да меня же, да я же…за что я тебе вообще платил?! За…вот это? – Тут он дёрнулся, как в припадке, указывая на ребят сведённой от судороги рукой, и ни Алику, ни Тоне, это, разумеется, не понравилось.

– С вашего позволения, – сказал Алик, – разрешите откланяться. – Тоня поддержала его громогласным «да», и оба они, взявшись за руки, уже развернулись, чтобы уйти, но Кумар, с преспокойной улыбкой наблюдавший всё происходившее, теперь с не менее безмятежным видом преградил им дорогу и сказал:

– А, позвольте, и вы, господа, спросить: куда намерены идти? В округ, надо полагать, за кирпичную стену?.. что ж, не смею задерживать, однако знайте, что у нас с Тропотором было к вам одно весьма лестное предложение… но, если хотите до конца своих дней провести в тюрьме, что же, что же…хозяин барин, идите! – С дороги он, однако, не ушёл, явно полагая, что сейчас услышит желаемый ответ, но ни Алик, ни Тоня не повелись на эту штуку, и, обойдя Кумара, как препону, направились в сторону своего округа, от площади он располагался не так уж и далеко.

– А дедушка кричит явно в отчаянии, – шепнула Тоня брату, когда они свернули в переулок Грёз – место довольно грязное и тёмное, с вечно распахнутыми на улицу парадными, из которых тянуло плесенью и старьём, а дворники глядели из-за кустиков затравленно, приподнимая, словно для маскировки, широкие воротники роб.

– Пусть кричит, – сказал Алик после обыкновенного своего раздумья, не сбавляя шаг и не глядя ни по сторонам, ни на сестру, – думаю, эти двое – обыкновенные жулики, ищут себе дармовую рабочую силу для своих нехороших дел.

– А может, – предположила Тоня, – они волшебные жулики?

– О, тогда это сразу меняет дело! Давай направо, Тонь, там, кажется, он.

– Мы от них словно удираем! – Пробормотала Тоня, – может, спросим, хотя бы…что они хотят предложить?

– Боюсь, это будет уже вполовину их победа. Теперь налево, сюда, – они свернули с обыкновенного своего пути, миновали два огромных и мрачных, словно обиженных на весь мир дома, пробежали мимо двух лавочек довольно сомнительного вида, затем свернули в очередной переулок, и, прежде чем поняли, где находятся, чуть не носами уткнулись в замшелый кирпич.

– Тупик, – почти весело произнесла Тоня, – вот и приплыли, Алик. Куда теперь? – И, поскольку Алик явно затруднялся с ответом, сама и ответила:

– Теперь обратно, не полезем же мы через стену, или… как? – Они переглянулись, брат, судя по выражению его лица, пытался оценить положение и придумать что-нибудь поинтереснее, чем предложенное сестрой, но в этот момент прямо из кирпичной кладки вышагнул господин в шляпе, и, слегка поклонившись, с явной насмешкой произнёс:

– Ну, вот и вы, как видите, не так-то просто отвязаться от тумана, но, суть не во мне, ребятки, отнюдь. Не будет ли разумным, мальчик, – тут он пристально поглядел в лицо Алику, и повторил: «Не будет ли разумным, дружок, сперва выслушать предложение, а уж потом делать выводы и тому подобное…как тебе кажется?

– Мне кажется, иногда и слушать предложения не стоит, – ответил Алик, руками теребя края жилетки. Тоня в это время пыталась как можно лучше рассмотреть и запомнить внешность господина, чтобы потом по памяти зарисовать в альбом, она любила рисовать, и даже считала, что когда-нибудь станет известной художницей.

«Нос прямой, – думала она, слегка прячась за брата, – немного ссутуленный, да, бывают такие носы… глаза с опущенными внешними уголками, красиво, но… плаксиво, волосы…»

– Эээ, вы могли бы снять на минутку шляпу?

Кумар вздрогнул, кажется, в этот момент он что-то доказывал Алику, с улыбкой и уверенностью в лице, красиво помахивая руками; внезапная просьба Тони поразила его, и, даже более того, ввергла в ужас. Поняв это, Тоня тут же настойчиво повторила:

– Да, приподнимите-ка вашу шляпу, господин Кумар, и тогда мы, пожалуй, выслушаем ваше предложение, несмотря на то, что… – тут она запнулась, но Алик охотно завершил за сестру:

– Несмотря на то, что доверия вы нам не внушаете, господин Кумар, и особенно – ваш друг-шарлатан, который, – это заметно, – привык прятаться за чужие спины. – Кумар нервно повёл головой, в это мгновение Тоня вдруг поняла, что шляпа прикрывает не только лоб его, но и до половины – глаза, и в целом, занимает какое-то исключительное место во всём облике этого туманного господина.

«А что, если шляпа эта – своеобразный камень распора», – подумал в свою очередь Алик, и, почти одновременно с сестрой, они подпрыгнули и ухватили головной убор господина с двух сторон, после чего Кумар попросту растёкся туманом – густым и клубящимся, какой, бывает, наползает с моря в осенние дни. Туман этот заполнил собой всё пространство тупикового переулочка, потёк и дальше, по улицам, площадям, а после – по всему городу, ребята поняли это, когда, выбежали, наконец, на нужную дорогу, которая вела к их округу.

– Кажется, шляпа сбирает его в кучу, – на ходу пробормотала Тоня.

– Держи её покрепче, – шепнул Алик. – Главное, не вызвать подозрения у жандармов, думаю, уже весь город всполошился, гляди!..

Навстречу ребятам, прямо с соседней улочки, из-за угла Главного Дома, вышагнуло грациозное существо с рогами, уходящими далеко за спину; оно напоминало одновременно и лошадь, и козу, глядело пристально и печально, словно вопрошало о том, что бы всё происходящее значило?

– Это же…Стрепетун! – Восторженно пролепетала Тоня, – Алик, ты понимаешь… а ведь я думала, они давно вымерли, понимаешь! – Животное кивнуло на прощание головой и скрылось в тумане, а на смену ему замелькали то тут, то там стайки солнечных златограев, они напоминали всплески весеннего света, выглядели чудесно и одновременно дико в толще ползучих туманов; за ними, опасливо озираясь из-за углов домов, выступали печальные странники, в глаза которых, как говорили учебники истории, смотреть разрешалось только самым тихим и кротким, а остальных они попросту убивали взглядом…

– И всё это, оказывается, правда! – Шептала Тоня, чуть не подкидывая от восторга Кумарову шляпу, – выходит, мы с тобой, Алик, вернули правду, а значит, достойны награды, как тебе кажется?

Но брат отчего-то выглядел отнюдь не счастливо, и даже, более того, Тоне показалось, что вид его крайне озабочен и строг, такое бывало с ним иногда, в особо неприятных случаях, по крайней мере, тот, последний, был неприятен весьма.

– Почему ты не рад? – Спросила она. – По-моему, всё отлично.

– А по-моему, наоборот. – Ответил Алик. – Смотри, видишь того жандарма? Их даже два, а, нет. Три. Так вот, они направляются сюда.

– Ну, и что? – Мотнув хвостиками, сказала Тоня. – Пусть идут, нам-то что?

Они стояли около парковой посадки и отдыхали, чтоб восстановить дыхание и продолжить путь до округа в их привычном, спокойном темпе; Алик поглядел на сестру, затем перевёл взгляд на жандармов, и задумчиво произнёс:

– Нам-то было бы ничего, если бы они шли не к нам.

И он, как всегда, оказался прав. Поравнявшись с ребятами, жандармы приостановились; один из них, на вид, как раз, самый невнушительный и тщедушный, тихонько спросил, даже и не глядя в сторону Тони и Алика, но обращаясь, несомненно к ним:

– Адрес, родители, почему бежим?

– Округ 15, – ответил Алик, остальное сказать не успел, т.к. все трое жандармов издали довольно однозначные звуки, и один, самый высокий, со смешком произнёс, обернувшись к товарищам:

– Всё понятно, это из пыльных… надо бы доложить, чтоб усилили контроль…

– Контроль у нас и так неплохой, – осмелилась подать голос Тоня, и, когда жандармы с изумлением покосились на неё, невинно прибавила:

– По крайней мере, преступлений мы не совершаем, и никого не трогаем, как-то так…

– А что это у тебя в руках? – С подозрением осведомился первый.

– Шляпа.

– Чья же? Украла, небось.

– Ну, вообще-то…да, – со вздохом созналась Тоня.

– Мы вместе украли, – со странной для себя поспешностью прибавил Алик. – Но это в целях самозащиты, если что.

Жандармы расхохотались недобрым смехом.

– Нет, ну вы видели такое, – сказал всё тот же первый, с тихим голосом, – в целях самозащиты – украсть! Чего только не выдумают эти люди, счастье, ещё, что их возможности ограничены!

И они снова рассмеялись, глядя друг на дружку, и было в этом обособленном веселье что-то такое обидное, что не сдержавшись, Тоня воскликнула:

– Что вы смеётесь? Интересно, как бы вам жилось взаперти? Да и вообще, как не стыдно смеяться над теми, у кого и так прав никаких?.. А ты, что меня за руку тянешь? – Это она уже напала на Алика, – отцепись, хватит! Не видишь, какие люди нас окружают бесчестные!

Жандармы притихли, будто и впрямь немного устыдившись своего смеха, один из них, тот, который доселе молчал, да и в целом, выглядел и строже, и серьёзней, чем остальные, сказал:

– Воровать куда бесчестнее, девочка. Отдай шляпу.

– Секунду, – остановил сестру Алик, и обратился к жандармам:

– Шляпу мы отдадим, но не вам, а её хозяину. Тонь, отдай ему…

– Пожалуйста! – Почти мстительным голосом ответила Тоня и откинула шляпу от себя, в тот же момент, кто-то невидимый ухватил её, и, на глазах у поражённых взрослых, весь туман города вдруг собрался в целостную фигуру, мрачно поклонился собравшимся – и исчез. Вместе с ним пропали и дивные животные, и запах степи и разнотравья, и что-о ещё, такое родное, сказочное… Тоня вдруг снова ощутила себя маленькой пыльной мышью на задворках не менее пыльного, пускай, и по-осеннему ободрившегося, города, ни былого чувства свободы, ни восхищения… Разве что крохотная лисичка с ушами вполовину себя моргнула и юркнула за дома, и всё…

Алик тоже приуныл, молчал понуро и отчаянно, словно уже заранее готовый на все неприятности, которые обязательно положены за краюшку воли и сказки…особенно тем, кто ни первого, ни второго не достоин. По мнению окружающих, конечно.

– Мне кажется, – сказал строгий жандарм, – дело попахивает сговором с запретными элементами. Ваши родители?

– Их нет, – сказала Тоня, и тихонько прибавила: «к счастью, на сей раз».

– Что?

– Ничего, – ответил за сестру Алик. – Родителей нет, это правда.

– А по сколько лет вам?

Переглянувшись, Алик с Тоней вразнобой ответили:

– Двенадцать…

– Тринадцать…

И тут же возразили друг другу, настоя каждый на своём. Жандарм, видимо, сделал свои выводы, и спросив: «близнецы?», даже не дожидаясь ответа, сказал:

– Идите за ними, и не вздумайте удирать, понятно? – Его товарищи стали таким образом, чтобы Тоня и Алик оказались между ними, и после этого все четверо отправились в путь, а уж какой – об этом у каждого было своё понимание.

– Ну, по крайней мере, не будем сегодня давиться этой ужасной марловкой. – В утешение себе и Алику шепнула Тоня. Марловку ни она, ни брат не любили, да и мало кому, наверно, полюбится, полужидкая каша с привкусом полыни и мыши, которую, ко всему прочему нужно есть каждый день, т.к. ничего иного «окружанам» не выдаётся, да и не положено по закону. Видимо, подумав о марловке, Алик едва заметно скривился и тоже шепнул:

– Точно, повезло же нам!

Теперь, когда город снова был чист от тумана, видно было, что всё осталось по-прежнему: Самая Большая площадь гудела людским волнением, над замком короля, над цветными башенками, покрикивали всё те же безымянные чайки, солнышко светило сквозь занавески крон, малыши наблюдали за всем с верхних веток платанов, внизу музыканты играли то одно, то другое, скакали хромые вороны…

– А куда мы идём? – Громко спросила Тоня, когда они свернули от площади в глухой переулочек. Тут было ещё мрачнее, чем в переулке Грёз, тёмные, будто зловещие, деревья нависали над косыми проборами оград, со многих крылечек поглядывали оборванного вида дети и тыкали пальцами в жандармов и Алика с Тоней. Один даже что-то пискнул, и тут же убежал в дом, а на крыльце появилась плотная женщина в платке, на проходящих она поглядела почти враждебно и, развернувшись, нарочно громыхнула дверью, но от сильного удара, видимо, не сработал замок, и женщине пришлось запирать дверь снова, на сей раз тише, и, как показалось Тоне, виноватее.

– Так куда же мы всё-таки идём? – Не обращая внимания на предостерегающие знаки брата, повторила Тоня. – Тут плохое место, если что. – Но жандармы не отвечали ни слова, только зашагали, как будто быстрее, словно им надоело сопровождать столь неспокойных арестантов. «А ведь таковыми, по сути, мы и являемся, – подумал Алик, – главное, что и делать с нами можно, что угодно, никто не заметит, не будут и искать. Соседка, разве что, вздохнёт разок, может быть. А может быть, и нет…»

– Тонь, – шепнул он, полуобернувшись, потому что шёл впереди, – держимся вместе, куда бы не попали, понятно? – Тоня вяло кивнула, видно было, что приуныла, даже начала сбиваться с шага и спотыкаться на местах, казалось бы, безупречных; Алик заметил нечто подобное и за собой, но тут же, чтобы вынырнуть из тоски, огляделся, и, поняв, что ничего отрадного вокруг не найти, постарался сосредоточиться на вспоминании трудных задач и их решений, это помогало ему овладеть собой в моменты особых, а главное, нежелательных, волнений.

Сейчас, однако, сосредоточиться было крайне трудно, к тому же, улочка перетекла в другую, не менее мрачную, почти даже чёрную, из-за аркады вьющихся растений над ней, опорой которым служили крыши и фонарные столбики. Отовсюду тут пахло заболоченной землёй, странные птицы тянули из лужиц жижу, роились мухи – то тут, то там, вдалеке кто-то словно ударял обо что-то молотом: звук получался гулкий, тревожный.

Тоня ухватила Алика за руку, ощутила холод его пальцев и поняла, что от этого ей сделалось только страшнее.

– Послушай, – зашептала она ему прямо в ухо, это ей удалось, несмотря на положение позади идущей. – Мне кажется, нас…давай сбежим, Алик, умоляю! – Брат не обернулся, даже не вздрогнул, догадавшись, что и это предпринято из осторожности, Тоня коротко вздохнула и опустила голову.

Вскоре улочка начала пологий спуск; там, в балке, стояло здание, сплошь в лепнине, при чём, довольно странной, будто делали её нарочно безвкусно и без желания. «Присобачили, – мрачно пробормотала Тоня, – нелепость какая…а, Алик?» Но брат, как и ожидалось, промолчал.

Около ворот, – вокруг этого здания, оказывается, и забор шёл, – передний жандарм остановился и позвонил в медный колокольчик с раздвоенным, как заметил Алик, язычком. Звук получился тоже, как бы, раздвоенный, неприятный, на него выглянул ещё один жандарм, с винтовкой, что-то коротко и тихо сказал, выслушал ответ, скрипнул засовами и приоткрыл одну из створок ворот, но совсем чуть-чуть, чтобы проходили по одному и осторожно. Потом снова всё запер и замер, как изваяние.

Алик заметил, что Тоня совсем оробела, ссутулилась, хоть и без того была крохотного роста, голову опустила к груди, а руками вцепилась в подол платья. Такое с ней бывало во время проверок в округе, когда те же надзиратели вызывали всех по именам и надо было всего-навсего вовремя откликнуться, сделав шаг из строя. Всего-навсего… Алик усмехнулся беззвучно, вспомнив, что и сам раньше пугался всего до слёз, боялся и теперь, что правду скрывать; но ради сестры надо бы выглядеть пободрее и поуверенней, он приосанился, по возможности направил внимание в себя, но не в тоскливую глубину, а туда, откуда начинается сосредоточенность, и, ощутив небольшую успокоенность, вздохнул.

Дворик, откуда им предстояло отправиться вовнутрь здания, не нарушал общей обстановки здешних мест: словно нарочно обсаженный сплошь дубами и елью, оттого тёмный и дикий, с редким проблеском света на тропах, мощённых брущаткой и поросших мхом. Три полуразбитые ступеньки вели в вестибюль, там, за столиком, скучал молоденький офицер, щёлкал пером по чернильнице, зевал и странно поглядывал на вошедших. Узнав, по какому делу они тут, что-то невнятно буркнул, при этом всё не переставая пощёлкивать пёрышком, и проводил делегацию взглядом, как показалось Алику, полнейшего безразличия. Когда они шли по тёмным коридорам и лесенкам, Алик на поворотах оборачивался к Тоне, но теперь она, словно, не видела его, только бросила однажды, нечто вроде «жуть» или «пусть», трудно было разобрать.

Жандармы по-прежнему не говорили ни слова, только на четвёртом этаже один из них издал какой-то, судя по всему, относящийся к ребятам, возглас, и толкнул перед ними обитую алым бархатом дверь. Всё это навевало мысли прескверные, а тревога заставляла колени подгибаться, тем не менее, Алик и тут постарался найти в себе силы для сосредоточенности, и когда это не получилось, подумал, что «всё ещё впереди», правда, мысль эта прозвучала двусмысленно, что ж… Алик поглядел на сестру.

Она вжалась в серую стенку прихожей, за вешалкой, смотрела затравленно и сердито, почти с тоской, и на ободрения Алика ответила только вымученным кивком. Здешний застольный офицерчик оказался не менее юным, чем его собрат с первого этажа, но, в отличие от того, был куда более любопытен и словоохотлив. С вошедшими жандармами обменялся парочкой неслужебных фраз, вместе они о чём-то посмеялись, кажется, не обошлось без темы про «пыльных людей», затем, резко сменив тон, обернулся к ребятам и сказал, глядя не на них, а как бы вскользь:

– Прошу за мной, господа. – И, пропуская Тоню с Аликом за очередную дверь, успел кинуть товарищам на прощание что-то шутливое, на что они рассмеялись – смех их был слышен ещё какое-то время после того, как прикрыли дверь кабинета, и этот контраст: веселья вольных – и крайней неволи – как-то особенно угнетал. Это ощутили и Тоня, и Алик, и оба замерли друг возле дружки, как были, у порога.

Офицерчик, доложив, что надо, ускользнул; следователь сидел за столом и заполнял какие-то бумажки, голова его была низко склонена, почти касалась пресс-папье, сам он создавал впечатление человека неподвижного, закоснелого в своей массивности; пугало то, что ребят он, словно бы, и не замечал, даже и не предполагал замечать. А ведь эдак можно было бы простоять вечность!

– Скажи ему, – шепнула Тоня на ухо брату, но тот ответил только неоднозначным кивком и остался нем. За окном, между тем, стояли ели, но отсюда не создавали видимости такого изобилия, как представлялось во дворике, даже пропускали солнечный свет – он ложился на пол и часть стола опрятными квадратами, будто старался понравиться следователю. Да тут и всё, словно бы, старалось понравиться этому господину, и от того вело себя тихо, чинно и по-деловому. Будто ощутив это негласное требование, ребята вытянулись в струнку и руки сложили чуть не по швам. Время шло.

Наконец, видимо, насладившись собственным величием, следователь кинул, не поднимая от бумаг головы:

– Что, воруем? – И, не получив, как и полагалось, вразумительного ответа, прибавил:

– Так-так…

Но, поскольку молчание со стороны арестантов продолжалось, следователь медленно, словно в удивлении, приподнял голову и так же медленно поглядел сперва на Алика, затем – на Тоню, потом снова опустил взгляд к бумагам, но уже с видом человека, которому всё ясно, и, потянув ещё немного время, негромко и будто припевая, себе в усы произнёс:

– А известно ли господам, что за кражу полагается хорошая порка… а за пособничество запрещённым личностям…мммм…так сказать… и того похуже?..

Тоня вздрогнула и что-то в ужасе залепетала, Алик, остановив её жестом, тихо, стараясь не заикаться от волнения, сказал:

– Краденое мы вернули, господин следователь, а пособлять – никому и не думали.

– Не думали, отлично, – пропел следователь, метнув на мальчика насмешливый взгляд, – охотно верю, что не думали. Однако пособляли. А в наших законах… – тут он, пыхтя, полез в ящичек под столом, порылся там, что-то рассыпал, чем-то загремел, но искомое, в итоге, достал, и, с торжествующим видом пробормотав своё «так-так-так», принялся зачитывать с мятого листка:

– Закон о пособничестве лицам, запрещённым законом… в число коих входят… волшебники, колдуны, так-так-так, не то… о, вот. Личности, населявшие некогда земли исторической Степи Триданторы, занесённые ныне почившим королём Демидом Юным в Особый список особо опасных существ… Так-так-так, не то, не то, о… таких, как родоны, вагри, калмы…прочие природные образования наподобие тумана из Васильковой Балки, он же – Кумар, он же – господин Помрачитель умов и т.д. и т.д. ага…за пособничество всем, вышеперечисленным личностям, как особо опасным преступникам и вредителям, полагается высшая мера наказания. Сноска номер пять, зачитываю… – сноску он отыскал на другом листке, и с победоносным видом озвучил:

– Высшая мера наказания – публичное лишение права на дыхание, иными словами – казнь.

Последнее он произнёс уже, видимо, от себя, потому как смотрел в это время на ребят, словно желая удостовериться, дошла ли до них вся серьёзность момента и, оставшись вполне удовлетворённым, заключил:

– Вот так.

С минуту было тихо, слышно было, как за окном всё бьют обо что-то молотом, и, кажется, начинался ветер – дрожали ели…

Тоня из последних сил соображала, как бы всё-таки доказать этому господину, что никому они с братом «пособлять» не собирались; Алик думал о том, что разговаривать, тут, пожалуй, не с кем – молчали оба.

– Так что? – Спросил следователь. – Как мне с вами поступить? – И тут же с неприязнью взглянул на Тоню: судя по всему, не ожидал ответа на поставленный вопрос.

– Отпустить, вас?

– А почему…нет?

– Ну, знаете! – Словно бы к невидимому собеседнику, обратился следователь, и, тут же снова оборачиваясь к Тоне, правда, глядя немного в бок, спросил:

– А из какого вы, извините, места?

– Мы с площади, – сестра готова была расплакаться, видя это, Алик громко спешно прибавил:

– Мы на площади были, там праздник.

– Я знаю, что там праздник. Меня интересует, где, так сказать, вы проживаете?

– Округ 15.

– Прекрасно, – следователь удовлетворённо потёр ладони, встал из-за стола и, пройдясь к окошку, всё с тем же само упоением произнёс:

– А известно ли вам, что триданторцы у нас по такому адресу не проживают?

Алик посмотрел угрюмо, Тоня стояла, не поднимая головы, точно стыдясь; следователь заключил:

– Прекрасненько. – И, снова подойдя к столу, позвонил в медный колокольчик – он был с таким же раздвоенным язычком, как воротный, и звенел таким же неприятным, раздражающим голосом. На звук этот тотчас явился уже знакомый Алику с Тоней офицерчик, в этот момент он что-то дожёвывал на ходу и краем рукава утёр губы, прежде чем ответить: «Всё будет исполнено, господин следователь», затем кивком указал ребятам на дверь и, когда они вышли, задержался внутри ещё на минуты две. За это время Алик успел растолковать Тоне, что поведут их, скорее всего, в тюрьму, что, по пути сбежать, наверняка, не удастся, однако, надежды терять не стоит, по крайней мере на месте они смогут во всём, как следует, разобраться, и найти иные, пускай и самые невероятные, но всё же, пути.

– Единственный путь, пожалуй… – в мрачной удрученности начала Тоня, но вдруг раздумала говорить, махнула рукой и чуть не плюнула себе под ноги – такой Алик её видал нечасто, в основном, в последние годы под Зимний Праздник, когда во всём округе только и разговоров было, что о «былых временах», и даже не о них, а о том, какими они запомнились людям – ныне изголодавшимся и озлобленным, носящим на себе, как струп, клеймо «пыляк» и лишённым, по сути, и права быть людьми.

Вот тогда-то, глядя на всё «благолепие» окружной жизни и на убого присыпанную снегом елчонку у забора, Тоня сперва долго и весело о чём-то говорила, кружила и пыталась танцевать, часто обращалась к Алику и к соседним ребятам, даже и к их родителям, затем, – и это уж непременно, – удалялась одна в какой-нибудь тёмный уголок, сидела там молча какое-то время, глядя в одну точку, не обращая ни на что внимания, и в эти минуты заметно было, как мысли ползают по её лицу, одна из них замирала вдруг, – Тоня кривилась, терпела секунду-две, и начинала рыдать. При том рыдала так, что и не слышно было со стороны, только воробьи разлетались, пугаясь, видимо, Тониной дрожи, потому как дрожала она сильно, часто – до изнеможения, так что Алику приходилось не то что бы отпаивать её водой, а поливать сверху, невзирая на приличный для зимнего времени холод.

Вспомнив это всё во мгновение и ощутив нечто наподобие ужаса, Алик взял сестру за руку и зашептал ей в самое ухо:

– Тоня, перестань, подумай-ка лучше, что будем делать, когда сбежим, да и куда сбежим, тоже вопрос хороший…ну? – Помогли ли его слова, он не знал, поскольку в этот момент в помещение вошли двое конвойных, и с вопрошающим видом посмотрели на офицерчика, тот, как раз, покидал комнату следователя и выглядел немного озадаченно, впрочем, это не помешало ему обратиться к конвойным с присущим ему радушием, и все трое посмеялись чему-то из ряда вон обыденному, потом Тоня и Алик были поставлены между военными, начался спуск по тёмным лесенкам и пролётам, мимо блёклых высоких окон, – в них виднелся задний двор с елями и колодцем. Около колодца Тоня разглядела сороку, непроизвольно задумалась, как бы можно было её назвать, и в этот момент споткнулась о последнюю ступеньку, упала на Алика, а тот, в свою очередь, на впередиидущего конвоира; ничего серьёзного не получилось, так только – сумятица, но конвоир остался крайне недоволен, они с товарищем перемолвились на каком-то странном языке, затем обернулись к детям:

– Это было нарочно подстроено, так?

– Нет! – В ужасе выпалила Тоня. – Я всего лишь споткнулась, вот так! – Тут она повторила своё действие в точности до подробностей, и, если бы внизу не стоял Алик, то обязательно бы разбилась головой о каменный пол. – Пострадавший конвоир нахмурился, выступление ему, видимо, очень не понравилось. Второй угрюмо похлопал в ладоши и прибавил что-то всё на том же, странном и грубом языке. Возможно, если бы военные были коренными триданторцами, то давно бы предприняли необходимые меры, да и в целом, попытались бы поскорее завершить порученное им дело, но эти двое, судя по всему, относились к представителям иных народностей Антрории, подход ко всему имели неспешный и вдумчивый, как отметил про себя Алик, – «пытались постигнуть суть».

– Допустим, всё было так, – сказал один, тот, которого толкнули, – но почему тогда упал мальчик?

– Он упал, потому что на него упала я, – сказала Тоня, голосом чуть приободрившимся, видимо, благодаря неожиданной возможности диалога.

– Нет, – подумав, возразил второй, – он, может, и упал, но это ж, как упасть надо было, чтобы с ног сбить Ореха.

– Я упал с верхней ступени, а он был ниже… – попытался объяснить Алик. – Но конвоиров это снова не устроило, они недоверчиво переглянулись; тот, который не был Орехом, сказал:

– Хорошо, ты был выше, но ты всё равно ниже, и как могло произойти, что упал Орех, я не понимаю.

– Да потому что он и не падал!– Неожиданно вспылила Тоня. – Конечно всё будет непонятно, если это и так понятно!

Жандармы снова переглянулись, с нижних этажей слышались шаги, кто-то, видимо, поднимался, Орех высказал предположение, что пора бы, наверно, продолжить путь, но тут же сам себе и возразил, и свёл всё к тому, что «сперва дело – а уж потом – всякое там». Что подразумевалось этим высказыванием, ни Алик, ни Тоня так и не поняли, конвоиры и не дали им времени на раздумье, пожелав повторить происшествие в точности, как оно(?) было. Но на сей раз воспротивилась Тоня:

– Нет, уж извините. Мне надоело падать головой вниз, ещё немного, и совсем её расшибу.

– Но ведь ты упадёшь на мальчика, – попытался образумить её не Орех. – К тому же, прибавил он, – скоро у тебя и так не будет головы, потому что такие дела, как у вас, решаются без суда и следствия.

Алик покосился на Тоню, как-то она ответит? К счастью, унылость, кажется, оставила её, обычный нрав одержал верх и теперь явно нагонял упущенное.

– Во-первых, – сказала она, – не вижу ничего постыдного в том, чтобы быть шева, и это же и во-вторых, и в-третьих. А в-четвёртых, если уж на то пошло, то упадите-ка вы сами головой об пол, вот.

Она задыхалась, справедливо, по мнению Алика, расценивая сказанное, как дерзость, но народность этих двоих, должно быть, не предусматривала сильных амбиций в своих представителях. Конвоиры снова переглянулись, один почесал затылок, другой задумчиво облокотился о перильце. Вокруг было по-прежнему темно, даже стало темнее. Начался дождь, стук его был слышен от нижних этажей и окон, и с крыши; откуда-то потянуло запахом залуженной почвы и мокрых веток.

Алик подумал о том, что раньше Тоня любила дождь, всегда встречала его криками и весельем, но любит ли теперь – неизвестно, правда, лицо её немного ободрилось, на скулах и по щекам проступил румянец, руки безотчётно барабанили по периллам в такт дождю, глаза округлились и блестели, как стеклянные пуговицы.

– Вы слышите? – Обратилась она к конвоирам, – сюда идут. – И впрямь, почти одновременно с её словами, на лестничный пролёт вышли двое, внешне они мало чем отличались от своих собратьев, правда глядели странно и переговаривались друг с дружкой исключительно шёпотом. Один из них, более угрюмый, спросил, кивая в сторону Алика и Тони:

– Кажется, это те самые правонарушители, которых нам поручено отвести в тюрьму. Мы, конечно, немного задержались, но на то у нас были причины; очень странно, что господин следователь вызвал вас. – Второй смышлёно и согласно кивнул, и оба поглядели на Ореха и Неореха. Те, в свою очередь, пожали плечами хмыкнули:

– Это ошибка, – сказал Орех. – Дело поручено нам.

– Очень странно, – повторил один из вновь прибывших, и, подумав, спросил:

– Может, поменяемся местами? Мы займёмся поручением, а вы отправитесь…ну, мало ли, куда-нибудь да отправитесь, как вам такое, а?

– Нет, – сказал Неорех. – Идите и объяснитесь с господином следователем. Все указания от него и от королевского пристава. Орех, – обернулся он к другу, – нам пора, наверное.

«Кажется, у них тут вообще порядка нет, – шепнула Тоня брату, оба они чуть не прыснули, когда внезапно на лестничную клетку поднялись ещё два конвоира и, явно озадаченные неожиданным скоплением людей, объявили о своём намерении сейчас же исполнить приказ начальства и отвести в положенное место преступников, а именно, двух сбежавших из округа лиц, учинивших, ко всему прочему, городскую потасовку и затуманивание улиц. Узнав, что такое приказание дано не только им, пришедшие были неприятно удивлены, о чём тут же и осведомили присутствующих, и все вшестером принялись доказывать друг другу своё исключительное право на выполнение поручения.

– Мы пришли за ними первыми, – говорил Орех,– и если у кого-то есть сомнения, то пусть идёт и разбирается с господином следователем и его адъютантом, а нам необходимо сейчас же покинуть это место.

– Нет, – говорили остальные четыре, – никуда никто не отправится, пока вопрос не будет решён.

– Да он и не будет решён, потому что и без того уже всё понятно.

– А нам как раз нет.

– Вот видите!..

Было понятно, что начавшаяся перепалка не скоро и завершится, к тому же где-то внизу послышались новые шаги, и Алик, вдруг сообразив что-то, быстро шепнул: «Тоня, уходим. Тихо, на счёт три. Раз, два… – Они проскользнули между крайними жандармами, – те, в пылу ссоры, ничего уже не замечали, – и побежали по ступенькам вниз. «Навстречу нам идут, – сказал Алик, – нужно будет спрятаться в тени, о, вот тут…»– Уголок около одной из запертых дверей был и впрямь тёмным, укромным, ребята замерли там, стараясь ни двигаться, ни дышать, но мимо никто не проходил.

– Может, нам послышалось всё, – предположила Тоня, – а даже, если и нет, то как мы проберёмся через проходную? Там ведь этот…задумчивый…

– Ничего, – отозвался Алик, – что-нибудь придумаем. Во-первых, можно притвориться, что нас отпустили.

– Э, не, смеёшься? Ты ж сам видел, скольких они за нами прислали. Думаешь, это спроста?

– Думаю, кто-то просто заинтересован в нашем побеге.

Тоня недоверчиво хмыкнула, в этот момент на лестничную клетку, где скрывались ребята, поднялся военный; видимо, это, как раз, он сперва громко и слышно стучал сапогами, потом перешёл на осторожный шаг, которым и прокрался сюда, чтобы заметить сбежавших, его слова «вот вы где» были хорошим тому подтверждением.

– Ну всё, – с каким-то даже мрачным злорадством заключила Тоня, и шагнула вслед за обречённо выступившим из укрытия братом. Но тут оба они увидели, что перед ними отнюдь не блюститель закона, а, скорее, даже наоборот. Знакомая жуткая улыбка из- под шляпы, тонкие полупрозрачные пальцы и плащ в тонкую складку; господин Кумар слегка поклонился и, ни слова не говоря, взял, как и давеча, Алика с Тоней за руки; ребята не противились, возможно, тут сказалось семилетнее проживание в округе, ложившееся отпечатком некоторой обречённой покорности на любой, пусть даже, и самый вольнолюбивый характер; возможно, причина была и не в том. Однако, ни Алик, ни Тоня, не выказали своих чувств ни словом, ни жестом, даже когда стены здания и вся его обстановка словно сгинули, подёрнувшись туманом, а таинственный спутник их обрёл осязаемые черты человека.

Они миновали дворик с воротами таким же беспрепятственным способом, как и здание жандармерии, прошли несколько улочек, свернули на площадь; людей там было уже немного, в основном, мастера, не обретшие учеников и от того устало-удручённые, рядом с ними – голодные, судя по заискивающим движениям, псы и бедняки. Но, вот, позади осталась и площадь; мощёная улочка, погружённая в орешник, мокрая от дождя, но не мрачная, вывела путников к бульвару, оттуда по спуску сошли они в Балку, кажется, в ту самую, где располагалась жандармерия, но с другой, более приветливой стороны, отсюда даже открывался вид на детинец вокруг древнейшей части города, с флажками и кусочком серого неба над ним.

Тоня и Алик с интересом оглядели словно потемневшие от дождя стены, вдохнули запах чего-то тяжёлого и сырого, будто земляной вал, и каждому вспомнилась далёкая степь, около которой и прошло не менее далёкое теперь детство… Господин Кумар тоже огляделся, затем выпустил руки ребят, словно ненароком, и снова обрёл облик дымчатый и непонятный, на что Тоня задумчиво заметила:

– И с чего вдруг меняться постоянно? Были бы всегда на одно лицо, вам бы и жилось полегче, а то – вон какой тощий, аж светитесь. Хотя, возможно, это положено так…

Кумар вздрогнул, странно поглядел на Тоню, но ничего не сказал; Алик поинтересовался:

– И что теперь? Может, объясните хоть что-то?

– С вашего позволения, я это уже пытался делать, – рассеянно отозвался Кумар, всё глядя отчего-то в сторону детинца, и будто пребывая в сомнении. Пальцы его то касались плаща, то подбородка, лицо было вдумчиво-строго, почти до тоски. «Ещё немного, и мне его стает жаль», – шепнула Алику Тоня. Тот пожал плечами и так же тихо ответил: «Не думаю, чтобы он в этом нуждался, видишь? Смотри. Да нет, не туда, в тот конец дороги, ну!.. – Он осторожно развернул сестру в нужную сторону: оттуда, чуть не вприпрыжку через лужицы, спешило нечто стройное, судя по всему, молоденькое и прекрасное. По мере его продвижения становилось понятно, что оно- скорее девушка, чем юноша, естество имеет подобное Кумаровому, преисполнено некоторых понятных надежд и верно, от того, выглядит ещё привлекательнее. Ребята молча наблюдали, как девушка приблизилась к Кумару со спины, – ведь он глядел в другую сторону, – шутливо прикрыла ему глаза обеими руками и спросила довольно приятным, хоть и немного туманным, голосом:

– Угадай-ка, кто тут, а?

Вместо ответа Кумар бережно спустил её руки до своих и, перецеловав каждый пальчик, сказал:

– Тамина, я всё сделал, как ты просила…

– Влюблённый дурачок, – тут же дала свою оценку Тоня, хоть и тихо, но явно с расчётом, что расслышат и оба тумана; Алик даже не пытался её остановить, понимая, что в подобных вопросах любые доводы безнадёжны, но кое-что показалось ему необычным, даже странным, и, нахмурившись, он продолжил слушать внимательно, с опущенной головой и прикрытыми глазами.

– Это…это то, что надо? – Тамина произнесла это, обернувшись к ребятам, и Тоня ответила взглядом как можно более независимым и едким, но, как назло, в лицо ей девушка не посмотрела, тут же, словно рассеянно, обернулась к другу и, с явным неудовольствием в голосе, сообщила:

– Кажется, это немного измождённые представители вида… я же тебе говорила, как ты слушал?

– Я слушал внимательно, – чуть не покаянным тоном ответствовал Кумар, – но если ты считаешь…

– Я считаю, что ты никогда меня не слышишь, – оборвала его Тамина с едва сдерживаемой досадой и прибавила шёпотом чуть не яростным, хоть и не лишённым ноток чарующей приятности, которая, видимо, особо нравилась Кумару:

– Допустим, Тропомесу такое богатство подойдёт. Допустим. Но нам, в нашем деле… – Зыркнув в этот момент на молчавшего Алика, удивляясь его выдержке, Тоня подумала, что сама, однако, таковой не обладает, и, выступив вперёд, почти содрогаясь от возмущения, громко заявила:

– Позвольте поинтересоваться, уважаемая Тамина, о ком это вы сейчас, простите, беседуете?

Тамина поглядела на Кумара с видом немого удивления, было ощущение, будто перед ней, только что, по крайней мере, заговорили камни и виноват в том был, как это ни странно, всё тот же Кумар; от него она и ждала объяснений, приподняв, словно артистка, правую бровь и насмешливо-изящно склонив головку.

Но Кумар медлил, словно оторопев от внезапного укора и не понимая, что сказать, за него это поспешила сделать Тоня, отстраняя предупреждающий Аликов жест и сердито улыбаясь:

– Вы говорили о нас, уважаемая Тамина, но мы не вещи, а люди, хоть и лишённые другими людьми некоторых прав. Хотелось бы вам напомнить, что в подобном положении по отношению к закону находитесь и вы, и вы- даже более, посему давайте-ка общаться на равных…и… – Алик с мысленной усмешкой отметил, как нелегко даётся Тоне официальная речь; явно выдохшись под конец, она вдруг примолкла и, уже без запала, даже с каким-то странным, почти отчаянным равнодушием, завершила:

– А вообще…говорите, о чём хотите, какая мне разница? Алик, пойдём? – И, не дожидаясь, будто даже боясь ответа, ухватила брата за руку и спешно потянула за собой, в сторону, противоположную, как ей казалось, жандармерии. Алик наполнил было ей, что идти им некуда, но, увлёкшись какой-то своей, фантастической целью, Тоня редко воспринимала возражения, и он это знал, догадывался и о дальнейшем направлении событий; по крайней мере, возникновение Кумара прямо по ходу их движения, было воспринято Аликом, как закономерность; возможно, в глубине души и Тоня предвидела нечто подобное, потому что нисколько не удивилась, только угрюмо предложила:

– Может, объяснитесь, господин Кумар? Пока нет рядом вашей уважаемой Тамины.

При упоминании этого имени, Кумара словно передёрнуло всего, но он скрепился, лицо сделал непроницаемо-отрешённым и сухо сообщил:

– Вы, господа, отныне моя собственность, поскольку я вас спас от смерти, а по закону Степи, к которой, к слову говоря, исторически относитесь и вы, спасённый от смерти обязан жизнью освободителю, т.е. его раб.

– Прекрасно! – Снова вспылила Тоня, но на сей раз Алику удалось умерить её пыл, удержав за запястье; поняв, что говорить собирается брат, Тоня и впрямь притихла, хоть и продолжала вздрагивать в продолжение всего последующего разговора.

– Мы с вами не спорим, господин Кумар, – произнёс Алик, – закон Степи, это прекрасно, как только что заметила моя сестра. Тихо… – одними губами шепнул он Тоне, которая уже снова взволновалась и явно была настроена бунтовать, – так вот, – продолжил Алик, – мы ничего не имеем против закона Степи…не имели бы, если бы знали его досконально. Надеюсь, вы нас можете ознакомить с бумагой, или, хотя бы…словесно сообщить, что к чему и как.

Подумав, Кумар согласно кивнул, видимо, вежливый тон собеседника пришёлся ему по душе; голосом уже куда более живым и человеческим, он произнёс:

– Всё дело в том, что вас, как своих рабов, я обещался передать Тропотору, вы его знаете, старик с овощами… – Тут он едва заметно поморщился, Алик понимающе кивнул; Тоня, к счастью, на сей раз только хмыкнула и отвернулась к детинцу. Господин Кумар, ещё более ободрённый отсутствием помех, продолжил уже почти приветливо:

– Итак, вы перейдёте в собственность к Тропотору, я… мы получим обещанную плату, и потом… – Он отчего-то слегка замялся, Алик ободряюще молчал и кивал, но, поняв, что далее господин Кумар повествовать о своих планах не намерен, вежливо поинтересовался:

– Так что же насчёт закона Степи? Он позволяет продавать собственных рабов другим господам?

– Э…неважно.– Кажется, господин Кумар снова замкнулся в себе и от того вернулся к прежней сухости; лицо его, недавно слегка оживившееся, теперь стало по-старому непроницаемо-строго.

– Хорошо, – отозвался Алик и покрепче сжал Тонину руку, – ещё один вопрос, господин Кумар: а если мы, допустим, не желаем существовать по законам Степи? Мы же не степчаки, как вам кажется?

– Ну, в таком случае… – на миг туман словно задумался и завершил со внезапной усмешкой, разведя руками – возвращайтесь в округ, оттуда вас, кстати, довольно удобно будет изъять блюстителям порядка, вы же, как я полагаю, с местным законом не в ладах, и, даже…более? – Он испытующе-дерзко посмотрел в лицо Алику, перехватив этот взгляд, Тоня, наконец, разрешила себе высказаться:

– Вы! Вы просто не имеете стыда! С какой стати нам вообще жить по какому-то закону, если все они так глупы! Да и вы…только прикрываетесь законом, это ясно, как и то, что…что стыда у вас нет!

На это Кумар уже откровенно рассмеялся, объявив, что «стыд – не его мерило», и, что если для Тони всё это «весьма и весьма» важно, то отсюда совершенно не следует, что весь мир обязан считаться с её взглядами, особенно, если они так «ограниченно-узки».

– Мои взгляды, – с запалом заявила Тоня, – это взгляды личности, и мне, с моей стороны, тоже безразлично, что о них думают другие, особенно такие неоднозначные персонажи, как вы.

Алик, подумывавший сперва вмешаться в перепалку, внезапно нашёл всё происходящее не таким уж ужасным, даже, в определённой мере, забавным, и, немного отстранившись от спорщиков, принялся так же отстранённо слушать, попутно делая разные выводы и заметки, стоя смирно и, по привычке, с опущенной головой.

– Если ты считаешь себя личностью, – говорил Кумар, – то это первейшее заблуждение, девочка, потому как никаких личностей не существует и быть не может, есть стадо, в твоём случае – людское, в моём – немного иначе, но всё, по сути, безлико. Набор ответов и чувств, в один момент – гнев, в другой – радость, разве – не ответы, нет?