Читать книгу Дом мечтателей - Мария Сурьянинова - Страница 1

Пролог

Иннокентий – счастливчик, он не суеверен: спокойно по вечерам выносит мусор и не плюет через левое плечо, когда дорогу ему перебегает черная кошка. Он регулярно смотрит прогноз погоды и каждый раз, выходя из дома, берет с собой зонтик.

Сильные длинные ноги легко несут Иннокентия по широким коридорам университета. В то время, как его аристократический профиль плавно скользит справа налево, затем снова направо, чтобы легким кивком приветствовать идущих навстречу коллег и учеников.

Этой весной Иннокентий переживает прекрасный период. Кризис средних лет уже миновал, а внутренние руины, образовавшиеся в процессе мучительного анализа прожитых лет, вот-вот зацветут новым садом желаний и радостей. Профессор наконец избавился от дурных мыслей и перестал задавать себе вопросы, ответы на которые если и существовали, то были так глубоко спрятаны, что еще ни один человеческий ум не смог до них добраться. На смену бессмысленному смятению к нему пришло восторженное восприятие красоты и неповторимости каждого дня.

Прежде чем войти в свой кабинет, Иннокентий посмотрел на табличку, уже не первый год висевшую на двухстворчатой двери. Надпись на позолоченной деревяшке гласила: «Штольц Иннокентий Альбертович. Доктор психологических наук, профессор, заведующий кафедрой общей психологии факультета психологии МГУП». Ежедневно он десятки раз заходил и выходил через эти двери, но именно в то утро табличка сделалась катализатором, запустившим незамедлительную реакцию в его теле и мыслях. Слова живительным бальзамом растеклись по всем жилам организма профессора, ободрили его дух и придали глазам особый сияющий блеск. Параллельно активизировав некоторые участки мозга, в особенности те, что отвечают за рост его личностных и профессиональных качеств.

Уже много лет Иннокентию удается успешно совмещать работу в университете с приемом частных пациентов. Время от времени его статьи печатают в газетах. Лучшие из них были даже удостоены чести мелькать на разворотах известных научных изданий. Пишет он в основном о природе и сущности человеческого существования. Дает советы на темы внутрисемейных конфликтов, борьбы с неврозами, много говорит о скрытом потенциале, мотивациях и теневых сторонах личности. Иннокентий Альбертович, как и всякий хороший психолог, умеет разобрать человеческую душу на множество отдельных частей. Чтобы затем, уже вместе с пациентом, выстроить единую картину его внутреннего мира, уделив особое внимание сломанным механизмам тонкой душевной системы.

В своих кругах Штольц – личность небезызвестная, но простому обывателю его имя мало о чем может сказать.

Последний год профессор бо́льшее удовольствие получает от преподавательской деятельности и в меньшей степени наслаждается частной практикой. Подуставший от бесконечных скитаний по дебрям человеческих душ, он чувствует, что общение с молодыми людьми подпитывает его жизненной энергией. Сами же студенты всегда относятся к нему с уважением и с большим интересом посещают его лекции. Поговаривают даже, что в Иннокентия Альбертовича влюблена внушительная половина женской аудитории. Это и неудивительно, ведь он весьма хорош собой и для своих лет выглядит подтянуто и живо. Но ни разу не то что романа, а даже легкой интрижки не было замечено между Штольцем и какой-либо из его учениц. Он абсолютно равнодушен к томным взглядам и двусмысленным речам своих фанаток. Всегда держится с ними слегка холодно и отстраненно, при этом не теряя природной галантности и обходительности в общении с дамами. Даже не подозревая, что подобной сдержанностью он еще больше привлекает интерес противоположного пола.

Каждой воздыхательнице хочется не просто обратить на себя внимание, а стать именно той первой, которая растопит холодный взгляд профессора и поведет его за собой в мир страстей и разврата. Это же желание распространяется и на бо́льшую часть женской половины преподавательского состава. Милые дамы имеют неосторожность полагать, что у Штольца все-таки существует скрытая потребность в чувственном познании их тел. Питательной средой для таких предположений являются слухи о неуемной мужской силе Иннокентия Альбертовича. А появились подобные разговоры как раз потому, что о его личной жизни в стенах альма-матер не было известно ровным счетом ничего. И, как водится в каждом цивилизованном обществе, любой недостаток знаний в пределах одной интересной личности тут же заполняется всевозможными домыслами и слухами.

После нескольких секунд, проведенных перед дверью, Иннокентий Альбертович наконец зайдет в свой просторный кабинет, повесит плащ в маленький шкафчик у входа, туда же аккуратно положит шляпу и зонтик. Не спеша сядет за свой рабочий стол и станет любоваться лучами утреннего солнца, что щедро заливают всю комнату теплым мягким светом. «Хороша в этом году весна», – подумает профессор. Затем сделает глоток сладкого кофе, раскроет свежую газету, и больше никто и никогда не увидит его в этом кабинете на этом кресле, хотя плащ со шляпой останутся по-прежнему висеть на своих местах.

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Иннокентий рос замкнутым ребенком. Всему разнообразию игрушек, о котором любой его сверстник мог только мечтать, Кеша предпочитал уединение и тишину. Эти условия были необходимы ему для установления верного контакта с единственным объектом, удостоившимся его внимания и интереса. И надо ли пояснять, что объектом тем являлся он сам? Точнее, мир, что существовал в его маленькой голове. Это было единственное место, где Кеша чувствовал себя абсолютно счастливым. Он мог часами напролет предаваться мечтам и фантазиям. И ему доставляло дискомфорт, если кто-то бесцеремонно прерывал игру его воображения своими житейскими вопросами и делами. Впоследствии все члены его семьи получили роли и стали невольными участниками совершенно невиданных ими событий. Но не только люди наделялись Кешей новыми способностями. Игра приобрела такие масштабы, что и у мебели, и у посуды, и у всего чего угодно появлялась своя роль. По желанию Кеши предметы в комнате оживали, разговаривали друг с другом и активно участвовали в жизни дома.

Несмотря на то, что Кеша рос в изобилии и роскоши, в его семье напрочь отсутствовало то единственно важное, без чего человек входит во взрослую жизнь чуточку нездоровым. В доме под номером пятьдесят два на улице Пролетарской практически не звучали теплые слова, а любовь, если она и была, то давно уже выветрилась сквозняками между дверьми спален его родителей.

Говоря о детстве Иннокентия, нельзя не упомянуть о событиях, предшествовавших его зачатию.

Тогда, летом тысяча девятьсот семидесятого года, когда солнце настолько низко опустилось к морю, что весь дневной жар сполз к земле, а в воздухе появились ароматы вечерних духов, свежих лангустов и крепких папирос, – вот тогда-то Альберт Бенедиктович и увидел утонченную русскую красавицу Веронику Павловну. Она была актрисой, по роковой случайности оказавшейся тем вечером с ним в одном ресторане. Труппа, в которой выступала Вероника Павловна, была на гастролях. И на Ниццу им отвели ровно три дня, но и этих трех дней вполне хватило, чтобы между молодой красавицей и таким же молодым, но уже успешным немецким бюргером вспыхнула настоящая страсть. И страсть эта оказалась такой сильной, что душевные томления Альберта через какое-то время привели его в Россию, поставили на одно колено и трансформировались в маленькую гравировку на колечке с совсем не маленьким бриллиантом. А написано на том кольце было всего пять заветных букв – «Л Ю Б Л Ю».

Именно за этот душевный порыв Альберт Бенедиктович винил себя большую часть жизни. Он был уверен, что столь авантюрный поступок был не чем иным, как проявлением генов его русской бабки, которая яростно желала, чтобы ее внук знал язык и культуру своих предков.

Вероника Павловна в надежде на лучшую жизнь ответила заморскому жениху согласием. И надо отдать должное Альберту Бенедиктовичу, который делал все для того, чтобы его красавица-супруга всегда улыбалась и не имела серьезных нужд. Он даже перевелся по службе в Россию, дабы карьера его благоверной не пострадала.

Было уже поздно, когда молодой муж осознал, что его брак смело можно назвать неудачным. По крайней мере, он так посчитал. Как ни странно, в России его дела пошли в гору, он уже основательно обжился, завел друзей и стал отцом. Альберт Бенедиктович принял решение не переезжать обратно в страну педантов и некрасивых женщин.

А разрушила брак сама Вероника Павловна, которая на седьмом году их совместной жизни призналась, что полюбила другого. Но из общего дома по неизвестным причинам так окончательно и не уехала. Она просто стала отсутствовать в нем по несколько месяцев в году. Супруги в конечном счете разъехались по самым отдаленным спальням второго этажа и продолжили соседское существование на одной жилплощади. Виделись они крайне редко, что свело к минимуму количество громких скандалов и сцен с оскорблениями в жизни маленького Кеши.

Возможно, из уважения к своей бывшей жене, а может и потому, что ресурс чувственной любви у Альберта Бенедиктовича исчерпался, но он так и не привел в дом другую женщину. Да и все чаще обществу дам предпочитал работу.

Воспитание сына у Вероники Павловны сводилось к редким совместным походам в кино или кафе. Кеша привык видеть мать не чаще чем раз в месяц.

Женщина еще много лет будет находиться в поиске личного счастья. Она не сможет окончательно расстаться с карьерой актрисы, но всеобщую славу так и не приобретет. Несмотря на выдающуюся внешность и наличие таланта, с каждым годом ее роли станут мельчать и доставаться ей все сложнее. Ровно так же, как и мужчины.

Будучи подростком, Кеша раскроет в себе важную способность – виртуозное владение искусством общения с людьми. То ли это накопленный за годы молчаливого детства ресурс, то ли острый ум, натренированный длинными диалогами с самим собой, но его внимательное отношение к деталям и тонкая щетинистая кожа, способная считывать самые глубинные сигналы собеседника, вместе дадут невероятный результат. Такой, что к двадцати годам он станет с особой легкостью заводить многочисленные знакомства. Среди его приятелей появятся люди совершенно разного достатка и социального статуса. Его признают своим парнем и коллеги отца на деловом ужине, и парочка вечных пьяниц у магазина за углом.

Осознанность Иннокентия, кропотливо взращенная им самим же, привела к неожиданному для его семьи решению. Он сообщил, что собирается стать психологом и для этого переводится на факультет клинической психологии, а вся эта инженерия и машиностроение, куда гордо запихнул его отец, ему «до одного места». Уточнять, до какого именно, Кеша не стал.

Мать немного попричитала, но сделала это больше для вида. Ведь она уже собирала чемоданы, дабы с концами переехать к седовласому генералу в маленький городок на берегу Черного моря.

Альберт Бенедиктович же схватился за голову и тяжело застонал: «Ай-ай-ай… разбаловал единственного наследника. Как же так?» Когда он, успешный дипломат в третьем поколении, упустил момент и потерял контроль над своим чадом? Может, когда отдал его учиться в лучшую частную школу с математическим уклоном или когда нанимал самых дорогих репетиторов, а может, виной тому ежегодные летние поездки в Германию к деду? Бесконечная череда вопросов будто плясала канкан в голове отчаявшегося отца и с каждым новым «прыжком» отдавалась острой болью в груди. Усиливало напряжение еще и то, что Альберту Бенедиктовичу было непозволительно надолго отвлекаться от рабочих вопросов, ибо это мгновенно сказывалось на результате его кропотливого труда. Поэтому им было принято решение успокоиться и принять тот факт, что его сыну никогда не быть успешным человеком и достойным наследником своего отца. Стоит заметить, что, поступая таким образом, Альберт Бенедиктович, отрицавший важность психологии как науки, демонстрировал одно из двух: либо свое лицемерие, так как, будучи успешным дипломатом, он не мог не согласиться с важностью владения психологическими приемами, либо свою невежественность в этой области знаний, и тогда его личный успех отчасти оправдывался счастливым случаем.

Иннокентий с успехом окончил институт, а затем и магистратуру. И с таким же успехом он оказался выброшенным в суровые реалии безработицы и ненужности никому в охапку со своим дипломом и кучей незаурядных талантов. Хотя нет. Работу ему все же предложили. Помощником профессора в том же институте. За жалование, на которое он мог достойно прожить целых три дня в месяц. Кеша, не задумываясь, отказался. Он понадеялся на высшие силы, что вели его по жизни. Ведь это их прямая обязанность – позаботиться о том, чтобы юное дарование по имени Иннокентий оказалось полезным обществу и самому себе.

К его удивлению, в этот раз от лица высших сил выступил Альберт Бенедиктович. Наслышанный о не слишком радужных перспективах сына, он еле удержался от громкого и унизительного: «Я же говорил…» Вместо этого он стал думать, как помочь Кеше. И неожиданно его посетила буквально гениальная по своей простоте и по количеству одновременно убиваемых зайцев мысль. Он поспешил как можно скорее уточнить все вопросы по этому делу. И как только ответы были получены, а все предполагаемые варианты развития событий им проанализированы, он еще раз восхитился своей находчивостью и пригласил Кешу на серьезный разговор.

Подобные разговоры между отцом и сыном были большой редкостью. Альберт Бенедиктович после своего разочарования в жене стал игнорировать все попытки сына хоть как-то обратить на себя внимание. Со стороны это выглядело как отсутствие интереса к своему чаду. Но никому даже и в голову не приходило, сколько боли доставляло взрослому мужчине смотреть в большие зеленые глаза мальчика, точно такие же, как и у его матери. Альберт Бенедиктович просыпался по ночам от страшных угрызений совести, вставал с постели и бежал к спальне маленького Кеши. Он подолгу стоял у открытой двери, не решаясь войти и взглянуть на спящего малыша, который даже не подозревал, что одно его существование вызывало раздражение и горькое напоминание об ошибках взрослых. Но если Альберт Бенедиктович все же решался подойти к кроватке сына, то тут же вся накопленная и нерастраченная отцовская любовь начинала жечь щеки струями горячей лавы, выплескивающейся из глубины его сердца. Затем наступал день, и попытки все исправить заканчивались лишь грудой ненужных подарков.

Со временем у Альберта Бенедиктовича притупится неоправданное раздражение к сыну. Он даже почувствует еще больший прилив нежности и любви к нему, нежели был в те недолгие годы их с Вероникой Павловной счастливой семейной жизни. Но привычка жить работой сохранится. Он искренне полагал, что делает все это ради Иннокентия. И многочасовые совещания, которые он тянул нарочно, и командировки, где его без труда мог бы заменить помощник, и ночные перелистывания бумаг в попытке понять, не упустил ли он что-то важное.

– Я поздравляю тебя, мой дорогой сын, с получением образования, – сухо и строго произнес Альберт Бенедиктович. – Ты уже думал о том, чем займешься дальше?

– У меня была парочка идей, но я пока еще не решил, на чем остановиться, – слукавил Кеша.

– Значит так! – перебил отец. – Ты однажды уже выбрал, и я не стал тебе мешать. Верно?

– Верно, – тихо ответил Кеша.

– И все это время, пока ты учился, у тебя была возможность жить в этом огромном доме и ни в чем себе не отказывать. Теперь я хочу, чтобы ты показал мне, что не зря потратил время. Помнишь моего друга Мишу Кравец? Он гостил у нас прошлым летом.

– Тот, что в Америке живет?

– Совершенно верно.

– Конечно, помню. – Кеша закатил глаза в ожидании «умопомрачительного» предложения от отца.

– Так вот, двоюродная сестра его жены является директором психиатрической клиники, и она любезно согласилась встретиться с тобой. Я надеюсь, ты не жалеешь о том, какую профессию для себя выбрал? Если нет, то это место может стать отличным стартом для твоей карьеры.

– Нет, папа, я не жалею. Спасибо, что поинтересовался.

– Рано благодарить. Еще не факт, что ты принят на эту работу. Просто поезжай и встреться с ней. Кстати, зовут ее Надежда Константиновна, и ждет она тебя в пятницу в три часа дня.

– Хорошо, я обязательно съезжу. Это все, о чем ты хотел поговорить?

– Да.

– Замечательно, тогда я пошел.

Подходя к двери кабинета, Кеша громко, нараспев, прокричал: «Да здравствует Надежда, дающая надежду…»

Для Альберта Бенедиктовича это предложение и стало тем самым невысказанным «Я же говорил!». Он был уверен, что Кеша сбежит из психиатрической клиники, не успев начать. Затем переосмыслит ничтожность своего выбора. И тут добрый отец, полный снисхождения и сочувствия к сыну, преподнесет ему действительно достойное предложение о работе.

В назначенный день Кеша стоял у ворот психиатрической лечебницы. Он приехал чуть раньше, несмотря на то, что клиника находилась за городом.

Охранник доложил о визите гостя, и высокие кованые створки с легким скрипом приоткрыли Иннокентию путь в малознакомый мир блаженных душ. Шел он вдоль густо посажанных кедров и сосен, стоявших здесь, судя по высоте, не одну сотню лет. Под ногами у Иннокентия похрустывал мелкий гравий. Тишину леса прервала внезапно начавшаяся перекличка кукушек. Птицы будто передавали друг другу весть о вновь прибывшем. Дорога, ведущая прямо, поднималась на бугор, так что невозможно было разглядеть и расслышать, что творилось дальше, за ним.

Чуть погодя Иннокентий увидел несколько раскиданных по территории зданий, от главной дороги к ним уходили тропинки. Одни были хорошо протоптаны, а другие – почти нехоженые. Все здания походили на постройки позапрошлого века. Такие обычно стоят вблизи хозяйских усадьб. Самое красивое из них находилось в большом запущении. По заросшему лозой фасаду, прогнившим тяжелым деревянным дверям и заколоченным окнам было понятно, что оно уже не один десяток лет дышит сквозняками и стонет от медленной смерти. Отвратительной, ничем не оправданной смерти, на какую обречены по человеческой алчности и глупости многие шедевры архитектуры прошлых столетий. А те, что все же прошли через руки неумелого реставратора, продлевают свой век, служа хранилищем для простыней, матрасов, консервов, сушеных грибов и черничного варенья. Последнее, кстати, собиралось, сушилось и варилось прямо на территории клиники.

Отдельный маленький корпус вмещал в себя папки с историями болезней, меж которых, на одной из полок, еще сохранились архивные записи и фотографии из жизни прежних хозяев усадьбы. Главное здание – сама усадьба – находилась справа от основной дороги. Красавица с колонным сводом, балконами и белоснежным фасадом одной своей частью смотрела на уютный сквер, второй – выходила на поляну, где за круглыми столами сидели люди. До Иннокентия стали доноситься голоса, хохот и дребезжание посуды. Конец полдника. Тучная женщина ловко лавировала меж столов с подносом, полным стаканов и остатков еды. На секунду Кеше показалось, что перед ним не полдник в психиатрической лечебнице, а праздничный прием в честь дня рождения хозяйки усадьбы каких-нибудь сто лет назад. Вот-вот заиграет оркестр, и гости, обласканные сходящим к ним солнцем, пустятся танцевать и пить охлажденное шампанское. Лишь цвет серых застиранных пижам напомнил ему, что праздника нет, и вряд ли будет.

Мимо Иннокентия пошли группки людей – среди них, по чепчикам, приколотым к гладко собранным волосам, можно было легко распознать санитарок. Почти все направлялись к бугру. Иннокентий тоже решил прогуляться. Он зашел на подъем и увидел внизу озеро, небольшое и чистое. Над ним возвышалось несколько беседок с колоннами и куполообразной крышей.

Кеша немного прошелся вдоль берега и, возвращаясь обратно к зданию клиники, поймал себя на мысли, что прогулка вызвала в нем противоречивые чувства: абсолютное спокойствие вдруг сменилось беспричинной тревогой. Виной тому были мысли о предстоящей встрече. Хоть отец и сказал, что пока ничего не ясно и от него требуется только поговорить с директором, но интуиция подсказывала Кеше, что сам он уже обо всем договорился с Надежной Константиновной. Разговор – всего лишь пустая формальность, необходимая для того, чтобы так явно не указывать сыну на его несамостоятельность. «Вот только что, если я откажусь? – думал Кеша. – Будет ли папа настаивать на своем решении?»

– Надежда Константиновна освободится через пять минут, надеюсь, вас не затруднит немного подождать? – сообщила секретарша Люба.

Из кабинета ее начальницы в это самое время выходил мужчина:

– Я очень рад, что смог застать вас, Надежда Константиновна! Всегда приятно иметь дело с человеком, настолько преданным своей работе! – Затем он сделал кивок головой в сторону Любы и вышел из приемной, оставив после себя терпкий шлейф духов.

Люба сразу же поспешила сообщить начальнице о следующем посетителе, и та велела пригласить его в кабинет.

– Здравствуйте, Надежда Константиновна, – начал Кеша, – я…

– Штольц Иннокентий Альбертович, знаю-знаю, – перебила она. —Вы похожи на своего отца.

«Надеюсь, только внешне», – подумал Кеша.

– Он рассказывал мне о вас. Так, стало быть, вы и есть тот молодой дипломированный специалист, в котором мы так остро нуждаемся?

– Возможно. Только я предполагаю, что вы больше нуждаетесь во врачах-психиатрах, нежели в психологах, – скромно ответил будущий профессор.

– Ну, во-первых, наша клиника представляет собой не совсем привычную больницу для душевнобольных, а во-вторых, смею предположить, что вы тоже не так просты.

– С чего вы решили?

– Иннокентий, у меня есть к вам предложение: давайте спустимся в сад и там продолжим нашу беседу? Обещаю, я отвечу на все ваши вопросы, только позвольте мне выбраться из этого заточения, а то от недостатка витамина D я скоро начну разваливаться на куски.

Кеша согласился.

В приемной Надежда Константиновна обменялась с Любой парой рабочих фраз. За это время Иннокентий успел подметить, что при всей своей внешней легкости Надежда Константиновна была женщиной жесткой, но деликатной. Выглядела она явно моложе своих лет. Аккуратно собранный пучок светлых волос на затылке, тонкая длинная шея, элегантный костюм, подчеркивающий ее стройную фигуру, – все говорило о том, что она принадлежит к особой породе женщин. Такие ясно понимают, что их главным оружием и одновременно слабым местом является признание себя женщиной в абсолютном значении этого слова.

– Иннокентий, напомните мне, пожалуйста, вы ведь закончили факультет клинической психологии? – проходя между пышных кустов роз, поинтересовалась директор клиники.

– Да.

– Вот именно поэтому я и считаю, что вы не так просты.

– Но отчего же? Множество людей ежегодно выпускается из вузов с таким же дипломом, как у меня. И что, теперь всех считать особенными?

– Ваш папа сказал, что вы сами выбирали, где вам учиться, и когда он приводил доводы в пользу других вузов, вы и слышать ничего не хотели. Как я понимаю, он мечтал, чтобы вы пошли по его стопам, что вполне объяснимо.

– Ах, вон оно как… Что папа вам еще успел рассказать?

– Ничего, что могло бы выходить за рамки нашей беседы.

– Он никогда не понимал моего интереса к психологии. И воспринял мой выбор как личное оскорбление.

– Но он же не стал вам препятствовать, значит, не все так плохо.

– Он никогда мне не препятствует. У него нет на это времени.

– Хорошо, я вас поняла. И тем не менее вернемся к нашему разговору. Я хочу понять вот что: человек с вашими возможностями мог бы выбрать себе абсолютно любой путь. Вы запросто могли бы получить образование за границей и остаться там жить, но вместо этого вы целенаправленно идете учиться на психолога, даже заканчиваете магистратуру. Почему?

– Потому что мне это нравилось!

– Вот именно поэтому, Иннокентий, мне и интересна ваша кандидатура. Скажите, вы думали когда-нибудь о работе в психиатрической больнице?

– Нет, не думал.

– А если я подробнее расскажу вам о специфике нашего заведения, вы обещаете мне подумать?

Надежда Константиновна произвела на Иннокентия приятное впечатление. Даже если бы он был уверен в том, что не станет работать у нее, то все равно не смог бы отказать ей в такой простой просьбе. Поэтому ответил согласием.

– Вот и славно, тогда смотрите. – Она остановилась и показала рукой в сторону. – Вон то здание, что находится слева от центрального корпуса, —это стационар. В нем проходят лечение люди в основном с такими заболеваниями, как шизофрения, олигофрения, аффективное биполярное расстройство. Внутри корпус разделен на мужское и женское крыло…

Вдруг с соседней дорожки послышался радостный мужской голос:

– Здравствуйте, Надежда Константиновна!

– Здравствуй, Миша, – ответила она.

– Анечка передавала вам привет. Она вчера приезжала проведать меня вместе с детьми. Сказала, что когда меня выпишут, мы сразу поедем на море. У нее в Анапе тетка живет. Олег Ефимович говорит, что мне уже намного лучше. Скажите, Надежда Константиновна, ведь это правда, что меня скоро выпишут? Вы не подумайте, мне у вас хорошо, просто Пашка уже начал ходить и заработал себе первую шишку на лбу. Моей жене тяжело справляться одной…

– Миша, ты почему ушел? – возмущенно закричала полная женщина в длинном белом халате. – Я же сказала тебе сидеть на скамейке! Ну-ка пойдем обратно, не будешь меня слушать – на прогулку завтра не пойдешь. – Она взяла его под руку и повела в сторону сквера. – Извините, Надежда Константиновна, – оборачиваясь с виноватым видом и легкой одышкой в голосе, сказала санитарка.

Еще несколько минут было слышно, как тонкий мужской голос выражал что-то похожее на оправдания, искренне недоумевая, как так случилось, что он оказался не в том месте, где было велено.

– Вот вам яркий пример бреда при шизофрении, – повернувшись к Иннокентию, сказала Надежда Константиновна.

– Что именно вы называете бредом?

– Все. У этого человека нет ни жены, ни детей. И, как значится в его истории болезни, у него вообще нет близких родственников.

– Но он так убедительно обо всем говорил…

– Со временем к этому привыкаешь.

Надежда Константиновна продолжила рассказывать про больницу, но Иннокентий ее не слышал. Он еще какое-то время прокручивал в голове слова мужчины, но на фразе «ведение пациента на всех этапах лечебно-диагностического процесса…» попытался больше не отвлекаться и всецело сконцентрировался на беседе.

– Диагностика и лечение душевнобольных, как вы понимаете, это основное наше направление. И случаи излечения от той же шизофрении нередки. Но за полным излечением следует долгий период адаптации. Это очень кропотливая работа, человеку заново приходится учиться выстраивать социальные связи и привыкать к окружающему миру. Помощь родных людей в этот период просто необходима. Но зачастую многие родственники не справляются с поставленной задачей. Люди часто не выдерживают болезней своих близких и отворачиваются от них еще до того, как те выздоравливают. Так вот, я хочу, чтобы в нашей клинике все те, кто нуждаются в реабилитации, могли ее получить. Для этого мне нужен хороший клинический психолог. Пока хочу начать с одного штатного сотрудника, а дальше посмотрим. У нашей клиники есть еще одна деятельность, которую мы стараемся сильно не афишировать. – Надежда Константиновна посмотрела на Кешу, показывая всю серьезность сказанных ею слов, при этом как будто негласно выражая свое доверие. – К нам обращаются влиятельные люди из разных сфер. Мы оказываем им помощь в борьбе с такими недугами, как алкоголизм и наркомания. Чаще всего они являются нашими постоянными клиентами, ну а там – кого насколько хватает. Они редко вылечиваются до конца. В основном наша помощь заключается в том, чтобы вывести из запоя и привести в чувства. Среди таких пациентов много известных личностей, поэтому мы обязаны гарантировать им конфиденциальность.

Надежда Константиновна замолчала и посмотрела на Иннокентия.

– Да-да, я вас понимаю.

– И я хочу, чтобы помимо медикаментозного лечения они начали получать и психологическую поддержку. Такой комплексный подход должен значительно повысить результаты. К тому же мы с вами прекрасно понимаем, откуда берутся эти проблемы. Кстати, как вам наш сад? – неожиданно поинтересовалась Надежда Константиновна.

– Сад потрясающий! Должно быть, он положительно сказывается на эмоциональном состоянии больных? Все же лучше болеть с видом на розы, чем на пыльные городские улицы, – осознав, что сказал глупость, Кеша тут же добавил: – Но лучше вовсе не болеть.

– Да, согласна, лучше не болеть. К сожалению, розы практически не оказывают никакого влияния на процесс выздоровления. Но их очень любят наши сотрудники и посетители. В таком красивом месте человек хотя бы на несколько минут может отвлечься от того, что происходит в стенах больницы. У меня есть большие планы по обустройству клиники. Видите те полуразрушенные здания? Скоро они будут подлежать полной реставрации. Я планирую привести в порядок не только умы людей, но и эту чудесную территорию. – Надежда Константиновна, провела ладонью по крупным бутонам, еле касаясь их.

– Но все же… Вы не считаете, что у меня совсем мало опыта?

– Возможно. Но вам же надо с чего-то начинать. И я совсем не боюсь, что у вас недостаточно опыта, поверьте, мы быстро научим вас всему необходимому. Мне как раз и нужен такой свежий мозг, как ваш.

Надежда Константиновна не лукавила, она давно уже планировала осуществить свою задумку насчет реабилитационного процесса. Звонок мужа ее сестры и встреча с Альбертом Бенедиктовичем были как раз вовремя. Но она никогда бы не взяла сотрудника только потому, что ее об этом попросил один влиятельный человек. Тем более на такую серьезную должность. Она была предана своей работе и не могла поступиться своими принципами. Ей нужен был грамотный человек. И к ее удивлению, сын Альберта Бенедиктовича вполне мог бы подойти для такой работы.

– Иннокентий, я рассказала вам об основных моментах, которые необходимо знать. Дальше решение за вами. Давайте сделаем так: вы думаете, я тоже еще раз все хорошо взвешу и к концу следующей недели вам позвоню.

– Хорошо. Договорились.

– Ну, тогда была рада знакомству, надеюсь, прогулка вас не сильно утомила.

– Нет, что вы! До свидания, Надежда Константиновна.

– Всего доброго.

Покидая больницу, Кеша еще раз окинул взглядом все, что имело к ней хоть какое-то отношение: строения, людей, клумбы, дорожки и даже небо. Он на мгновение вписал себя в жизнь этого маленького закрытого мира. И на свое удивление ощутил, как все увиденное отзывается в нем приятным внутренним резонансом.

Но когда он уже сидел в машине, перед его глазами внезапно появилось безэмоциональное лицо отца. «Зачем он это делает? Почему клиника? – думал Кеша. – Неужели он и вправду хочет, чтобы я здесь работал?»

Иннокентий неоднократно видел, как его отец решал рабочие вопросы. У него всегда был продуманный алгоритм действий. Обладая особым логическим складом ума, Альберт Бенедиктович руководствовался только сухими фактами и никак не эмоциями.

Чтобы отвлечься, Кеша направился к своему бывшему одногруппнику Сергею. Родители Сергея вторую неделю жили на даче. Сергей не любил комаров и деревенскую тишину, а от избытка кислорода у него кружилась голова. Поэтому ему пришлось остаться в городской квартире и делать все то, за что его не любили соседи.

Кеша отлично знал толк в хорошей музыке, дорогой выпивке и мог уладить практически любой конфликт, даже с участием стражей порядка. Парням не оставалось ничего другого, как завести взаимовыгодные дружеские отношения и периодически подкреплять их дагестанским коньяком.

После веселой ночи в компании из шести человек, Иннокентий проснулся с таким гулом в голове, будто через нее шел бесконечный грузовой состав, а затекшие части тела не сразу реагировали на команду мозга сменить положение. Обнаружив, что он по-прежнему находится в квартире Сергея и лежит на маленькой кушетке, совершенно не предназначенной для сна, Кеша на мгновение пожалел себя, но вставать он не спешил. В утренней тишине квартиры отчетливо слышалась мелодичная симфония храпа. Храп доносился из соседней комнаты, а также с дивана, что стоял напротив спального места Иннокентия. Казалось бы, нужно только перевернуться на другой бок, чтобы лечебный сон снова начал свою чудодейственную терапию. Но нет, в случае Кеши что-то пошло не так. Одна недремлющая мысль усердно заполняла его больную голову, а перед закрытыми глазами плыли бесконечные поля роз и размытое лицо Надежды Константиновны. Он всеми силами уговаривал себя поспать еще, но эта мысль, как самоотверженный вожак, вела за собой еще целую кучу сопутствующих. «Да что за черт! – возмутился Кеша. – Почему именно сейчас необходимо об этом думать?» Тело ныло, а голова продолжала гудеть, но сон в это утро так больше и не посетил его. Сделав над собой усилие, он встал, отыскал в груде вещей свои и тихо покинул развороченную квартиру.

Свежий воздух немного отрезвил Кешу. Он специально оставил окно такси полностью открытым, чтобы ветер вместе с похмельем выдувал и мысли, безжалостно давившие на серое вещество. Но если в первом случае помогало, то во втором все было безуспешно.

Дома Кеша столкнулся с Альбертом Бенедиктовичем, тот, заметя несвежий вид сына, неожиданно для обоих сказал:

– Если сравнивать людей с машинами, то ты сейчас, Иннокентий, похож на дорогое спортивное купе, пока еще купе, – уточнил Штольц-старший, – в тебе много сил, ты можешь с минимальной тратой времени достичь нужной скорости. Но минус купе в том, что к ним не относятся серьезно, их заводят, чтобы поиграть, они не для жизни. Машина-праздник. Яркий шумный праздник, который рано или поздно надоедает, и его оставляют, чтобы пересесть в более безопасное и комфортное авто. Хватит играть в мечту. Стань реалистом.

Кеша молча проводил отца взглядом и ничего не ответил.

Весь следующий день он провел дома, так ни разу больше и не вздремнув. Он злился, сам не понимая на что. То ли на Альберта Бенедиктовича, то ли на самого себя, то ли на жизнь в целом. С одной стороны, ему не хотелось принимать решение, которое от него все ждут, а с другой, он чувствовал, что есть в этой клинике что-то такое, что делало мысль о работе в ней не столь тягостной.

Прошла неделя. За это время Кеша успел увлечься рыжеволосой студенткой из мединститута. И в угоду науке, не теряя ни минуты, они с головой погрузились в практические занятия по анатомии. Но в тот момент, когда Иннокентий с присущей ему дотошностью изучал подвздошные гребни своей новой подруги и тонкую линию живота между ними, зазвонил телефон. Пожалуй, это был единственный абонент, пренебречь звонком которого он не мог даже в столь ответственный момент. Звонила Надежда Константиновна.

ГЛАВА ВТОРАЯ

– Вы можете назвать свое имя? – спросил приятный мужской голос.

Девушка, потупив взгляд, пробормотала:

– Каминская Марина Александровна.

– Вы понимаете, где находитесь?

Вместо ответа она медленно огляделась по сторонам. Яркий свет не давал в подробностях рассмотреть пространство, но память подсказывала, что она уже бывала здесь.

– Кажется. Да, кажется, понимаю.

– Не волнуйтесь. Все нормально. Марина, я здесь, чтобы помочь вам. Нам предстоит проделать большую совместную работу, пока вы полностью не исцелитесь.

– А это больно?

– Нет, вам больше не будет больно. Обещаю.

В затуманенных глазах девушки еще виднелся недавний ужас. Но этот ужас больше не имеет над ней власти, не сковывает безысходностью, не душит отчаяньем, и не пронизывает тело нестерпимой болью. Все закончилось. Огромная катастрофа в масштабах одного человека вдруг сузилась до просвета иголочного ушка и стала едва заметным отблеском в ее серых, еще живых глазах.

– Марина, вы должны быть максимально откровенны со мной, не пытайтесь ничего утаить и скрыть, это бессмысленно и только затянет ваше исцеление. Вы понимаете меня?

– Да, хорошо, я постараюсь.

– То, что с вами сейчас происходит, это нормальная реакция. Страх, чувство оторванности, полная потеря контроля и ощущение бесконечного полета в неизвестность…

– Да, откуда вы…

– Откуда я знаю, что вы чувствуете? Это моя работа. Поверьте, вам скоро станет легче. А теперь приступим. Я попрошу вас рассказать о себе все, что вы помните, начиная с самого детства.

Марина опустила голову, и ее взгляд упал в раскрытые ладони, лежавшие на коленях. С полминуты она сидела неподвижно, затем зрачки маятником забегали из стороны в сторону. Она быстро перелистывала свою жизнь, словно книгу, в попытке отыскать нужную строчку. На лбу ее синей неровной линией выступила вена, чуть заметно дернулось плечо, а тело, отстраняясь от собственных воспоминаний, подалось назад. Она неслышно произнесла одну фразу. Затем повторила ее еще и еще раз, как будто убеждая саму себя в правдивости того, что шепчут ее губы. С длинным выдохом руки спали с колен и безжизненно повисли вдоль тела. Марина медленно подняла голову. Ясный и холодный взгляд, пронизывающий пустоту, подтверждал то, что она полностью осознавала происходящего.

– Я родилась в небольшом городке, – заговорила она ровным неторопливым голосом, – два парка, три завода, одна обувная фабрика. Наш дом находился в конце улице. Деревянный двухэтажный дом с восемью маленькими квартирами. За ним больше ничего не было, только овраг и поле. В овраге часто собирались мальчишки. Они жгли палки, разный мусор, иногда лягушек. Их там было много. Особенно летом.

Мая мама работала на заводе в клеевом цехе. Она еще девчонкой во время войны устроилась туда. От нее всегда пахло клеем: одежда, волосы, порою даже еда, которую она готовила. Отца я помню плохо. Знаю только, что когда мне было три, его сократили с завода. С тех пор он запил. Четыре года просидел у матери на шее. Временами бил ее, чтобы денег на выпивку дала. Она кричала, но денег не давала. А он перевернет всю комнату вверх дном, найдет деньги и бежит к соседу за самогоном.

– Вас трогал?

– Нет. Меня никогда не трогал, даже один раз горсть конфет принес и елку. Я тогда так мечтала о ней. Единственный раз за все мое детство у нас дома на Новый год стояла елка. Большая, под самый потолок. Пока мама была на работе, я вырезала из бумаги снежинки, а папа помог их повесить. Когда мама вернулась, то отчего-то заплакала. Я думала, она от счастья плачет, что елка у нас такая красивая получилась. Подошла к ней и говорю: «Мама, мамочка, не плачь. У нас теперь всегда будет елка. Хочешь, я еще снежинок сделаю?» А она только закрыла лицо руками, заохала и говорит: «А есть мы что будем? Тоже елку?» – и еще сильнее заплакала. Этой же зимой папа и пропал. Три месяца его искали, не могли найти, пока в апреле снег не растаял. В овраге мальчишки и нашли. Прямо в трехстах метрах от дома замерз.

Еще у меня есть брат Павлуша. Он на шесть лет старше. Рыжий, весь в отца. Мама каждое воскресенье пекла пирог с коровьей печенкой и всегда самый большой кусок отдавала ему. Когда Павлуше исполнилось семнадцать, он первый раз не пришел домой ночевать. Мать всю ночь тогда не спала, ждала его, а когда он утром явился, да еще и пьяный, она напекла ему оладий. Молча. Он поел и спать улегся, а она так и пошла на работу, не поспав. Потом Павлуша часто стал приходить под утро. Я видела, как мать не спит, ждет его. Однажды я решила, что если приду домой за полночь, то она на радостях даст мне самый большой кусок пирога. Дождалась субботы и пошла к подружке. Сидела у нее, пока семья их спать не засобиралась. Мать Ленки проводила меня до ворот и ушла. А мне домой идти рано еще, время только десять. На улице темень страшная. Один-единственный фонарь горит, и то в самом начале улице. Стою, смотрю на него и думаю: «А если идти все время прямо, интересно, сколько фонарей можно встретить? Ведь на каждой улице есть хотя бы один такой, и так по всей планете. И как только люди умудряются заблудиться? Иди себе на огонек, главное, считать не забывай. И тогда, если тебя вдруг спросят, откуда ты, сможешь ответить: “Всего семь фонарей назад мой дом”».

От неподвижного стояния я начала замерзать. Пришлось выйти из-за дерева, за которым все это время пряталась на случай, если мать или Павлуша идти будут. Свет в окне нашей квартиры уже не горел. Я начертила носком ботинка кусок пирога на пыльной земле и побрела к фонарю. На самом деле наша улица длинная, и так тихо на ней не было еще никогда. Я оглянулась посмотреть, нет ли кого сзади, показалось, что кто-то шаркнул сапогом, но вокруг не было ни души. Мне стало так грустно. Я знала, что люди есть, они совсем рядом, в этих домах, спят в своих теплых кроватях и видят самые разные сны.

Вдруг я увидела тусклое пятно света. Оно исходило из окна маленького домика, в нескольких метрах от меня. Я подошла и заглянула в него. За окном две женщины: одна молодая, другая постарше, – купали в корытце младенца. Он был весь сморщенный, его крохотные ручки и ножки почти просвечивались на свету лампы, а они с такой любовью смотрели на него. Мне показалось, что я еще никогда не видела более счастливых лиц, чем у этих женщин. «Надо же, – подумала я, – ребенок только родился, еще даже ни разу не помыл полы в коридоре, не сходил на рынок за молоком и не получил ни одной пятерки по математике, а его уже так любят». Но в следующий момент все мои мысли исчезли. Чья-то большая рука взяла меня за плечо. Я так сильно напугалась, что не сразу повернула голову. А когда все-таки развернулась, то увидела крепкого бородатого мужчину. «Не лучшее время для прогулок в одиночку, юная леди», – сказал он мне. Я заорала как безумная и со всех ног понеслась домой, за секунду поднялась по лестнице на второй этаж и с ужасом захлопнула за собой дверь. Сердце бешено стучало. Я немного отдышалась, сняла верхнюю одежду и улеглась на кровать. Мама спала, я поняла это по ее дыханию. Утром я все же спросила:

– Мама, я тебя не разбудила, когда вернулась?

– Нет. Я думала, ты осталась у Ленки ночевать, – ответила она.

– Я ведь не говорила, что останусь.

– Ну, не говорила… и что? Время-то уже позднее, пора спать ложиться, а тебя нет, что мне думать?

В то воскресное утро к своему маленькому куску пирога я так и не притронулась. Да и вообще поняла, какой же гадкий вкус у этой печенки.

В детстве у меня было мало подруг, но с Ленкой мы с первого класса дружили. Она плохо училась в школе, еле на тройки вытягивала, но подругой была хорошей. Я часто помогала ей с уроками, а она за это давала мне книги из библиотеки своего отца. У Ленки было трое братьев. Старший, Николай, поступил в военное училище, когда нам было еще лет по шесть. С тех пор Николай редко приезжал к родителям, всего где-то раз в год. Но каждый раз, когда это случалось, его мама накрывала шикарный стол, она доставала все свои припасы, накопленные за это время, покупала шматок копченого сала у дяди Ашота, делала заливное из рыбы и все красиво выставляла на белоснежную скатерть, которая досталась ей еще от ее матери. Я очень хорошо помню ту атмосферу, которая царила в квартире Гороховых в день приезда Николая. Мне казалось, что так и должен пахнуть настоящий праздник. За стол меня, конечно, никто не приглашал. Я кружилась вместе с Ленкой на кухне, помогала ей чистить картошку и резать лук. Мне нравилось наблюдать за всей этой суетой и чувствовать себя ее маленькой частью. Пару раз мама Лены угощала меня своим фирменным заливным. Надо сказать, что на вид оно было куда лучше, чем на вкус. Но больше всего в этом празднике мне нравился сам Николай. Высокий, хорошо сложенный юноша в военной форме, ему даже приходилось пригибаться, чтобы войти в комнату. У Николая был низкий голос. Я все время представляла, как он своим басом отдает приказы, мне казалось, именно таким голосом в армии и должны отдаваться приказы.

Николай выглядел сдержанно и, к моему сожалению, мало говорил. Он производил впечатление человека умного и образованного, который всегда о чем-то размышляет. «Настоящий мужчина, – думала я, – из таких и выходят герои».

Средний брат Лены – Ромка, на четыре года младше Николая. Обычный уличный сорванец. Ему часто доставалось от отца за то, что он приходил домой то с порванной штаниной, то с разбитой губой. Ромке нравилось заявлять всем, что он искатель приключений и настоящий первооткрыватель. «Можете мне не верить, но я открою еще десять новых Америк», – кричал он на всю округу так, чтобы слышали его родители. Мальчишка страшно не хотел идти в военное училище. Все постоянно удивлялись, как у одних родителей могли получиться такие разные дети. Но стоило его маме только глянуть на него своим строгим взглядом и пригрозить, что она лишит его ужина, Ромка тут же открывал нотный стан и разучивал новые этюды на своем стареньком саксофоне. Дед Ромки по материнской линии был знатным саксофонистом. После его смерти инструмент берегли как драгоценную семейную реликвию и не разрешали никому даже пальцем к нему прикасаться. Длилось это ровно до тех пор, пока мама Лены не поняла, что ее средний сын имеет в своем маленьком теле много необузданной энергии, и если эту энергию срочно не направить в правильное русло, она может стать разрушительной, как для его окружения, так и для самого мальчика.

Самый младший сын Гороховых был совсем еще ребенок. Его часто вручали Ленке, чтобы та смотрела за ним, пока мать готовила или занималась хозяйством. Ленка не особенно внимательно следила за братом. Во время прогулок он мог легко вывалиться из коляски или взять в рот засохшие кусочки собачьего помета.

Все свободное от учебы и домашних дел время я проводила в их большой семье. Дом Гороховых стоял неподалеку, метров на двести выше нашего… – сказав это, Марина замолчала и ненадолго задумалась.

– С вами все в порядке?

– Да-да, сейчас продолжу. Знаете, я вдруг поняла, что все детство провела в одном сплошном ожидании.

– Чего же вы ждали?

– Когда наконец вырасту и смогу изменить свою жизнь. Мне было очень больно смотреть на мать, которая убивалась на работе, чтобы прокормить нас с братом. Павлуша… ведь он совсем ей не помогал, только грубил постоянно. У него были странные друзья, и я никогда не знала, чем он занимается. Я хотела скорее начать работать. Я была уверена, что у меня получится все изменить, а значит, маме больше не придется сутками гробить здоровье на производстве.

– Ваше желание вполне естественно. Мы еще обязательно вернемся к этому вопросу, а сейчас я хочу знать, что было с вами дальше.

– После окончания школы я планировала поступить в медицинский колледж на лаборанта. Колледж находился в областном центре, в восьмидесяти километрах от нашего города. Меня всегда привлекали колбочки, баночки, химические реакции…

На школьный выпускной мама сшила мне новое платье. Красивое… чуть выше колен, синего, как небо, цвета, с большим бархатным бантом на талии. Помню, что ей стоило каких-то неимоверных усилий достать небольшой кусок ткани. День нашего выпускного совпал с приездом в город Николая. К тому моменту я не видела его уже пару лет. Мы с Ленкой решили зайти вечером к ней домой, совсем ненадолго, чтобы поздороваться и снова отправиться на танцы. Я помню наши возбужденные красные лица, с какими мы заскочили тогда в гостиную Гороховых. Их семья уже собралась за большим столом. Во главе сидел отец. По правую руку от него – жена, рядом с ней – подросший Ваня. По левую сторону от отца сидел сам Николай. И на противоположной стороне стола – Роман. Все потребовали скорее показать наши аттестаты. «Молодец, Марина, так держать, – отчеканив каждое слово, сказал своим фирменным басом Коля. В этот момент я почувствовала легкую слабость в коленях. Поблагодарив его, я не знала, куда отвести взгляд. Мама Лены предложила нам присесть за стол и выпить за такое радостное событие. На минуту в комнате все засуетились: маленький Ваня побежал за стулом, Роман наливал в стаканы самодельное вино, мать поспешно накладывала в тарелки свежие салаты. «Ну что, девочки, со вступлением во взрослую жизнь», – сказал глава семейства, и мы стукнулись бокалами. Вино показалось мне полной кислятиной, я сделала пару глотков и больше пить не стала. Роман попросил меня передать салат, потом спросил, куда я решила поступать. Я рассказала о своих планах на медицинский колледж. «Ну что ж, достойно», – сказал он. Сам Рома к тому времени уже заканчивал учиться на антрополога. Каким-то чудом ему удалось избежать участи военного. И правильно, что не пошел по стопам брата, не всем же по форме ходить. Но овладеть виртуозной игрой на саксофоне он все-таки смог и теперь всюду таскал его за собой. Это был уже новый инструмент, купленный им на собственные сбережения. А дедушкин саксофон вернулся на свое почетное место.

Я чувствовала, что Коля смотрел на меня, пока мы сидели за столом, но сама не решалась повернуть голову в его сторону. Мне показалась, что его плечи немного осунулись, как и уголки губ. Что-то сердито-печальное мелькало в его глазах. Но для меня он по-прежнему оставался красивым героем в идеально посаженном военном мундире. Позже на кухне Ленка мне шепнула, что у него не все гладко на службе, но что именно, она не знает. Она только услышала, как он обещал отцу, что во чтобы то ни стало исправит положение и такого больше не повторится.

Как только мы собрались уходить, Роман предложил проводить нас. Всю дорогу он рассказывал смешные истории из своей студенческой жизни и о том, что после окончания института планирует уехать на три года в Африку.

– Марина, хочешь, я привезу тебе из Африки череп древнего человека? – неожиданно спросил он меня уже перед входом в школьный двор.

– Хочу, – ответила я.

И мы попрощались.

Ночь быстро пролетела. Я никогда прежде столько не танцевала. Под утро ноги жутко устали и гудели. Когда праздник закончился, ребята стали расходиться по домам. Я ждала Ленку, но она все никак не могла наговориться с парнем из параллельного класса.

И тут Ленка попросила ее не ждать. Я сняла туфли и пошла босиком домой. У меня из головы не выходили слова Романа об Африке и то, с какой страстью он об этом говорил.

Звезд на небе почти не осталось. Я шла медленно, глубоко вдыхая прохладу утреннего воздуха. Мне вдруг сделалась так хорошо! Голова стала ясная, и я почувствовала себя птицей, способной полететь куда угодно. Впервые я ощутила такую легкость. Вот она – настоящая свобода. Она была внутри меня, она пульсировала в моих жилах. Я закрыла глаза и стала кружиться под фонарем. И чем больше я кружила, тем больше у меня вырастали крылья. «О, мир, как ты прекрасен», – вертелось у меня в голове. Я чувствовала каждый миг, каждое движение своего тела, вдох и выдох, я была по-настоящему  живой.

Вдруг послышался какой-то неразборчивый голос. Я остановилась, голова немного закружилась, туфли выпали из рук. На улице было еще достаточно темно.

– Кто здесь? – спросила я.

В ответ – непонятное бормотание.

Мне стало страшно. Я подняла туфли и быстрыми шагами направилась вниз по улице. Но голос делался все громче и громче. И вот уже у ворот Гороховых я увидела человека. Он сидел прямо на земле, облокотившись на деревянный забор. Одной рукой человек подпирал голову, а второй что-то жестикулировал в воздухе. Я узнала его.

– Коля, что ты здесь делаешь? Тебе плохо?

Он медленно поднял голову и сказал:

– О, Мариночка, как я рад тебя видеть! Ты так прекрасно выглядишь.

Он был пьян. Говорил медленно и пытался казаться веселым.

– Почему ты здесь сидишь, ты же испачкаешься? – Я почувствовала себя неловко из-за того, что застала его в таком виде.

– О нет, ничего страшного. Не стоит за меня переживать, – ответил он.

Я все же предложила свою помощь и, не дожидаясь ответа, нагнулась, взяла его под локоть и попыталась помочь подняться. Он встал, держась одной рукой за забор, другой – за меня. Его пошатывало из стороны в сторону.

– Марина, зачем ты меня поднимаешь? Мне было очень даже неплохо там, внизу.

– Я видела, но тебе лучше зайти в дом и лечь на кровать.

– Почему все вокруг так уверены, что знают, что для меня лучше, а что нет?

– Я не понимаю, о чем ты говоришь. Коля, пошли, я лучше помогу тебе зайти.

– Не надо мне помогать. – Он резко одернул руку и тяжело вздохнул. – Мне не нужна ничья помощь, тем более твоя.

Его рубашка была помята и испачкана. Он вытер рукавом рот и, глядя на меня, сказал:

– Прости.

– Тебе не за что просить у меня прощения, – ответила я.

– Слушай, Марина, давай я провожу тебя до дома… А почему ты вообще гуляешь в такое время одна?

– У нас же выпускной вечер сегодня.

– А, понятно. Ну, тогда тем более я должен тебя проводить.

– Нет. Спасибо, не надо. Ты лучше в дом заходи, а я пойду. Ты же знаешь, мне недалеко.

– Нет, я не могу оставить тебя одну. Пошли.

– Но ты же почти не стоишь на ногах.

– Кто? Я? Да я сейчас готов марафон пробежать. Ты мне не веришь? – Он выпрямился и немного встряхнул головой, чтобы прийти в чувства.

– Я верю тебе.

– Тогда пошли.

Мы шли медленно. Николая еще немного пошатывало. Он тяжело дышал и искоса посматривал в мою сторону.

– Вот и мой дом, – сказала я, остановившись в нескольких метрах у подъезда.

– Да. Действительно. А может, ты хочешь еще немного прогуляться? – спросил он. – Мне так спокойно с тобой. Глядишь, и рассвет встретим.

Я растерялась и не знала, что ответить. Мы никогда с Николаем не общались наедине. Я подумала: «Должно быть, у него что-то случилось, раз он так напился. Может, не стоит оставлять сейчас его одного». Я согласилась прогуляться еще. Мы пошли в сторону оврага. Уже начало светать. Вдалеке  послышались первые петухи.

– А ты когда-нибудь думала, Марина, что мы будем идти с тобой вот так вдвоем встречать новый день?

– Нет, не думала.

– Вот и я не думал, что из-за одной маленькой ошибки человеку могут перечеркнуть всю его жизнь. Столько лет упорного труда и стараний! – Он отвернул голову и плюнул.

– Не нужно отчаиваться, все в этой жизни поправимо.

– Да? И откуда ты такая умная взялась? Может, ты мне и расскажешь, как это сделать? – он сказал это с явным раздражением в голосе, и я немного отстранилась от него. – Не бойся, я не сделаю тебе ничего плохого. Если ты, конечно, сама не захочешь.

После этих слов я сказала, что мне пора домой, и развернулась в обратную сторону. Затем сильный удар свалил меня с ног. Николай швырнул меня в овраг, как котенка. Я упала и ударилась головой. Все произошло очень быстро. Я даже не успела закричать. Он мигом спустился вниз и зажал мне рукой рот.

Его дыхание, запах травы и пота – вот то, что я запомнила последним.

Он оставил меня там. Решил, что я уже мертва. Из последних сил я повернулась на спину. Уже совсем рассвело. На прозрачном голубом небе не было ни облачка. Боль сковала меня, я не могла сказать ни слова. Но в какой-то момент все прошло. Я снова почувствовала себя легко и свободно. Я умерла с открытыми глазами.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Ничто так бестактно не вмешивается в сладкий сон спящего человека, как самая тактичная вещь на земле – звонящий будильник. Иннокентий хлопнул тяжелой рукой по маленькой поющей коробочке и перевернулся на другой бок. «Еще пять минут», – подумал он и проспал в три раза дольше. Его горячее тело с трудом покинуло теплую постель. Он спешил начать свой сто тридцать второй день работы в психиатрической клинике.

Уже пятый месяц Кеша ответственно выполнял все поручения Надежды Константиновны. В его графике все чаще мелькали ночные смены. Главврач больницы посчитала, что он уже поднабрался опыта и может оставаться на полные сутки. Обычно именно по ночам в клинику поступали особые клиенты. Их имена не принято было произносить в полный голос – только шепотом и без посторонних лиц. Таких клиентов доставляли в полуживом состоянии. С алкоголиками схема была уже отработана. А вот с наркоманами мороки было куда больше. Особенно если тот, кто доставил горемыку, слезно просил поставить его на ноги в течение нескольких суток. Видите ли, у него важное мероприятие и нужно быть при полном параде. Тогда это тело усиленно начинали промывать, прочищать, запихивать в него различные препараты, иголки и все то, что сводило процесс эволюции от примата до гомо сапиенса к нескольким дням. Чаще всего такие пациенты сразу после своих «важных мероприятий» возвращались обратно, где их уже ждала палата с горячим чаем на тумбочке и наведенный раствор для капельницы.

Иннокентий помимо основной деятельности выполнял и мелкие поручения своей начальницы. Он помогал санитарам в стационаре, занимался организационными вопросами и частично исполнял роль курьера. В свободное от дел время молодой врач наблюдал за пациентами с психическими отклонениями. Иногда разговаривал с ними, например, о погоде или овощном рагу, что давалось на ужин. Кеша пытался, не заглядывая в карточку, определить диагноз больного. Он искренне радовался, когда у него это получалось, и огорчался, когда выходило не сразу.

– Здравствуйте, Любовь Сергеевна! Она у себя? – указав на дверь Надежды Константиновны, поинтересовался Кеша.

– У себя. А что это ты вдруг так официально?

– Если у девушки такое красивое имя, как у тебя, то грех не произносить его полностью.

– Вот шутник! – Люба улыбнулась и опустила глаза.

– Я не шучу, я вполне серьезно.

– Что-то раньше ты меня так не называл.

– А раньше ты и не принимала мое приглашение на чашку растворимого кофе в обеденный перерыв.

Люба рассмеялась и немного покраснела.

– Так ты сегодня опять придешь ко мне на кофе?

– Если Надежда Константиновна не придумает, чем занять мое законное обеденное время, то я зайду.

– Хорошо, договорились.

– Ладно, я пошел. Меня вызывали еще полчаса назад.

Негромким стуком в дверь Кеша оповестил начальницу о своем приходе, и та пригласила его войти.

– Я слышала, вы много времени проводите в стационаре.

– Да, я бываю там, когда у меня нет работы.

– Пациентам нравится ваше внимание, Иннокентий. Но я переживаю, не слишком ли вы глубоко погружаетесь в то, что не имеет отношения к вашим основным обязанностям. Я не отговариваю вас делать это, просто опасаюсь, чтобы потенциал, которым вы обладаете, не был попросту растрачен на вещи не первой необходимости. Я знаю, насколько это тяжелая работа. Она требует большой выдержки и концентрации. И мне будет жаль, если вы сейчас перенасытитесь и решите, что устали от такой работы. Говоря об усталости, я в первую очередь имею в виду моральные аспекты.

– Я понимаю, о чем вы говорите, Надежда Константиновна. Все в порядке. Не стоит за меня переживать.

– Надеюсь. Для меня очень важно, чтобы пациенты, проходящие у вас терапию, получали качественную помощь. И если вы утверждаете, что все в порядке, я склонна вам доверять. Иннокентий, на самом деле, я пригласила вас, чтобы сказать, что в двадцать шестой палате вас ожидает новый пациент. Вернее, он новый для вас, но не для больницы. Пожалуйста, отнеситесь к нему внимательно.

– Хорошо, Надежда Константиновна, я постараюсь сделать все, что от меня зависит.

– Идите.

«Странно, что она не дала никаких данных о новеньком, – подумал Кеша по дороге в двадцать шестую палату, которая находилась в крыле для особых пациентов. – Обычно меня всегда вводят в курс дела, а здесь даже имени ни сказала. Ладно, сейчас сам все узнаю».

– Тук-тук… Здравствуйте. – Кеша аккуратно открыл дверь, но сразу входить не стал. Он увидел высокого худощавого мужчину, стоящего лицом к окну. – Я могу войти?

Не оборачиваясь, мужчина ответил:

– А я могу вам это запретить?

– Если вы пожелаете, я зайду немного позже.

– Вы все равно от меня не отстанете – так что тянуть? Заходите.

– Вы правы, лучше не откладывать.

Продолжая смотреть в окно, мужчина спросил:

– Как вы думаете, сегодня пойдет снег?

– Думаю, нет.

– Очень жаль.

– Меня зовут… – начал было Иннокентий.

– Доктор, у вас сигареты не найдется?

– Сигарета? Найдется, но здесь запрещено курить.

Мужчина поднял руку ладонью вверх и замер в ожидании.

–М-м-м… Не думаю, что это хорошая идея.

– А вы не спрашивайте у своей головы. У вас доброе сердце, оно не откажет старому больному человеку в таком маленьком одолжении.

Совершенно не свойственная Кеше волна легкомыслия заставила его нырнуть рукой в карман, достать пачку сигарет с зажигалкой и положить их в крепкую ладонь незнакомца.

– Только давайте сначала откроем окно.

– Откроем. Обязательно откроем. – Мужчина прикурил сигарету и медленно повернулся лицом к Иннокентию. – Так как вас там зовут, говорите?

– Иннокентий Альбертович.

– Самуил Петрович.

Они пожали друг другу руки.

– Будем знакомы.

– Да, будем знакомы, – ответил Кеша и поспешил открыть окно.

Самуил Петрович взял со стола маленькую стеклянную банку из-под допитого сока вместо пепельницы.

– Как вы себя чувствуете? – поинтересовался Иннокентий. Он заметил, что у его собеседника сквозь больничную пижаму выступают кости, на голове нет волос, а щеки провалились настолько сильно, что, казалось, его кожа просто натянута на голый череп.

– О, благодаря вашей сигарете мне стало намного лучше.

Дыхание Самуила Петровича было тяжелым и хриплым.

– Простите, но кажется, вам нельзя курить.

Иннокентию вдруг стало не по себе от необдуманного жеста милосердия.

– Вы так молоды, сколько вам лет? – спросил Самуил Петрович.

– Двадцать пять.

– Двадцать пять… А мне сорок два.

Челюсть Кеши немного опустилась, он внимательно смотрел на человека, сидевшего напротив него, и никак не мог отыскать хотя бы один признак его столь молодого возраста. Затем попытался быстро переключиться на что-то другое, чтобы нарушить неловкую паузу.

– Можете не пытаться скрыть вашего удивления. Я знаю, что паршиво выгляжу. Сам каждый раз, подходя к зеркалу, пугаюсь этого чертового старикашку. Вы, наверное, хотите знать, что со мной случилось?

Кеша взял стул, развернул его и сел в паре метров от Самуила Петровича.

– Я бы хотел вам помочь, а для этого мне действительно нужно узнать о вас как можно больше.

– Как можно больше, говорите? Боюсь, у меня нет на это времени.

– Вы куда-то спешите?

Самуил Петрович задумался и посмотрел на часы.

– Нет, я не спешу, а вот часы спешат на три минуты. Не могли бы вы достать из них батарейку? Меня жутко раздражает, как они тикают.

Иннокентий снял со стены часы, достал батарейку и повесил обратно.

– Так лучше?

– Да, определенно. Спасибо.

Мужчина закашлялся. Иннокентий встал, чтобы подать Самуилу Петровичу воды, но тот махнул рукой, дав понять, что ему ничего не нужно.

– Не переживайте, сейчас пройдет. У меня бывает.

Через минуту кашель затих.

– Так что с вами случилось?

– Ничего особенного, если учесть то, где я родился, и время, в котором жил. Для такого человека, как я, роскошь дожить до девяноста пяти лет. Нашему поколению повезло меньше, чем вашему, Иннокентий Альбертович.

– В каждом времени есть свои плюсы и минусы.

– Это вы верно подметили. Но, знаете, меня сложно назвать хорошим человеком. Я сделал много плохих вещей, но тот факт, что я сейчас разговариваю с вами в этой больнице, получаю горячий обед и сплю в удобной постели, доказывает, что времена меняются к лучшему. И я даже немного завидую вам, потому что вы на себе сможете прочувствовать, как повысится комфорт жизни уже лет через десять. А это случится, я вас уверяю.

– Я не хочу спорить о том, что может случиться через десять лет, а что нет, но я знаю, что вы, Самуил Петрович, и сами сможете это увидеть.

– Ах, молодость… Она позволяет бесстрашно смотреть в будущее, но только не распространяйте свое бесстрашие на меня. Это бессмысленно.

– Мне бы хотелось поговорить с вами не о будущем, а о настоящем. И если вы позволите, о прошлом. О вашем прошлом.

– Мое прошлое… – растягивая слова, повторил Самуил Петрович. – Вам, наверное, хочется знать, кто я и как оказался здесь.

– Желательно.

– Ну, для этого далеко заходить не надо. Всего одна история из моей жизни даст ответы на все ваши вопросы. – Самуил Петрович сделал последнюю затяжку и потушил сигарету о дно банки. – Пять лет назад я связался с одной бандой. Они крышевали половину бизнеса в городе. Их главный был просто лютый тип. Головы сносил только так. Все звали его Седой. Еще до встречи с ним я уже успел побывать в местных разбоях и потасовках. Так сказать, заслужил определенный авторитет. Но в его банде все было по-взрослому. И платил он нам как следует. На своих людей денег не жалел. И не только денег. Наркотики, шлюхи… жили, короче, на полном обеспечении. Правда, мало кто у него задерживался надолго. Шпана дохла, как мухи. Кого пуля зацепит, а кто сам обнюхается.

Как-то раз мы получили задание – съездить в Польшу и привести оттуда одну девчонку. Как я понял позже, она была сестрой одного типа, который жестко наступил на горло Седому. У этого типа из родных была только сестра. Как самое дорогое, он спрятал ее подальше от всех. Но, видимо, плохо спрятал, раз Седому удалось пронюхать о ее нахождении. Он собрал группу для операции по вывозу девчонки на родину. Только привести ее надо было строго живой.

Мы долго готовились: новые имена, паспорта, придумали легенду, зачем едем. Нас было четверо. У каждого своя роль. Туда границу пересекли без проблем. В Польше нас ждала уже подготовленная квартира. В течение трех суток должен был прийти человек и дать все наводки.

Так и вышло. Пришел какой-то сутулый жид, похожий на червя, рассказал все, что требовалось, помог достать машину с местными номерами, мы ему заплатили и больше его не видели. На дело пошли подготовленные, но девчонку эту охраняли как следует. Без перестрелки не обошлось. Одного нашего подстрелили. Прямо в живот. Пуля прошла навылет. Но девку нам удалось забрать. Дальше самое сложное. Подстреленный наш был еще живой. Врача, естественно, мы не могли вызвать. По городу на нас уже была объявлена облава, а по телику стали показывать фотки Аленки. Так ее звали. Один из наших пошел в магазин, накупил ей новых шмоток, мы ее переодели и волосы подстригли. Задиристая была зараза! Намучились с ней тогда. Обратно было решено ехать на поезде. Раненый наш откинулся еще до отъезда. Пришлось оставить его там. В поезде я ехал в одном купе с Аленкой, нам было поручено изображать влюбленную пару, а те двое ехали отдельно, в другом вагоне. Хороша была зараза. Начала меня соблазнять. Я долго и не сопротивлялся. Такой горячей девки у меня не было еще никогда. Двое суток без остановки куролесили, только и успевал отдышаться. Она понимала, куда мы ее везем. Вот и выпустила все свои чары, а я повелся. Да и не жалею об этом, может, это лучшее, что было в моей жизни.

Аленка начала меня уговаривать сбежать вместе. Естественно, я уже не хотел ее отпускать. Надо было что-то решать. С теми двумя еще в поезде разобрался. Люди Седого должны были нас прямо на перроне встречать. Я дал Аленке пистолет и велел подыгрывать мне, пока мы к Седому в дом не попадем. Без денег мы бы все равно не смогли скрыться. Когда нас привезли к нему на дачу, была ночь. Он с дружками уже начал отмечать успешно проведенную операцию. Их человек шесть в доме, почти все пьяные. Только главный охранник и сам Седой – как стеклышко. Зашли мы к нему в кабинет, он давай допрашивать: что с остальными случилось. Естественно, пришлось врать. Он поверил. Когда Седой открыл сейф, чтобы расплатиться со мной, я выстрелил. Аленка молодчина, не растерялась, сразу пальнула в охранника. Я забрал все деньги из сейфа, и мы начали удирать. Шум услышали остальные. Пришлось отстреливаться, но мы смогли убежать. К утру добрались до одного заброшенного дома. Алена была ранена. Пуля пробила ей легкое и осталась внутри. Через сутки я сам выкопал могилу и похоронил ее. Потом еще долго не мог отойти от всего случившегося. На украденные деньги сменил имя и уехал подальше из этого города. Денег хватило, чтобы начать свой бизнес. Но без этой белой дряни я уже не мог забыться. Пару раз с того света доставали. Вдобавок подхватил болячку, которая начала пожирать меня изнутри. До сих пор не решил, что хуже, когда сам себя мыслями уничтожаешь или от физической боли корчишься. Ну, как вам такая история, Иннокентий Альбертович? – Самуил Петрович снова закашлял.

– Извините, мне пора идти. Я зайду к вам немного позже.

Кеша вышел из палаты и помчался на улицу. Его тошнило. Он оперся ладонями о колени и прерывисто вдыхал морозный воздух.

– Вы так простудитесь, Иннокентий Альбертович, – сказала проходившая мимо санитарка.

Кеша глянул на нее и ничего не ответил.

Он постарался успокоиться и взять себя в руки. Вернувшись обратно в больницу, направился прямиком к Надежде Константиновне.

– О, ты уже на кофе? – спросила Любочка.

– Нет, не сейчас…

Он пронесся по приемной и без стука зашел в кабинет начальницы.

– Что с вами? – поинтересовалась Надежда Константиновна. – Вы как будто марафон бежали.

– Вы знаете, кто этот человек? Конечно же, вы знаете, кто он…

– Так, я попрошу вас успокоиться! Люба, принесите, пожалуйста, Иннокентию Альбертовичу чаю. Во-первых, о ком идет речь?

– Я о том пациенте из двадцать шестой палаты, вы направили меня сегодня утром к нему.

– Да, и кто же он?

– Он преступник! Он убивал людей.

– Ах, вы об этом…

– Что значит: «Ах, вы об этом?» Вы знали и позволили ему остаться?

Люба принесла чай.

– Спасибо, Люба, можете идти. Да, я знакома с историей его жизни. Самуил Петрович уже давно является нашим пациентом. И он много сделал для нашей больницы.

– А-а-а, ну конечно, как я раньше не догадался?! Он заплатил вам! Он заплатил, чтобы вы молчали!

– Иннокентий, для начала вам нужно успокоиться. На нервах вы можете наговорить много лишнего, а это нам с вами ни к чему.

– Я спокоен.

– Вот и славно. А теперь послушайте меня, пожалуйста. Этот человек болен, ему нужна наша помощь. Когда он впервые попал в клинику, а случилось это лет пять назад, я, конечно же, не знала о том, кто он и что натворил. Но даже если бы и знала, то что мне было делать с этой информацией? Идти в милицию? Во-первых, это нарушение врачебной этики, а во-вторых, что бы я им сказала? Что он убил пару бандитов? Вы понимаете, Иннокентий, я совсем не оправдываю Самуила Петровича. Да, он виноват. И я скажу вам больше, он изрядно поплатился за свои ошибки, и я ему не судья. Сейчас сложное время для простых людей. Вам повезло. Вы особо не видели улицы и того, что творится на ней. – Надежда Константиновна сделала глоток воды. – Я случайно обо всем узнала, он много наговорил в бреду, я поняла, что он не чист на руку, но не собиралась вдаваться в подробности, а потом, когда оклемался, он сам все рассказал. Поверьте мне, Самуил Петрович не самый плохой человек из тех, кого нам приходится лечить. К тому же ему недолго осталось.

– Он умирает?

– Скорее всего. Нам уже доводилось несколько раз возвращать его с того света, но в этот раз дело не только в зависимости. Хотя вероятней и в ней тоже. Мы не знаем, чем именно вызвана его болезнь. Просто позаботьтесь о нем. Это ваша работа.

Кеша весь вечер размышлял над словами Надежды Константиновны. А может ли он судить? И насколько плох человек, совершивший плохой поступок? А если в его жизни были и хорошие поступки, перекрывают ли они плохие? Эти вопросы не давали ему покоя.

Он много еще чего не понимал в людях. Но в случае своего нового пациента решил разобраться со всей глубиной и объективностью, чтобы твердо ответить себе на вопрос: хороший он человек или плохой?

– Доброе утро, Самуил Петрович. Я могу к вам войти?

– А-а-а, Иннокентий Альбертович! Какая неожиданность, я думал, что больше вас не увижу.

– Я бы хотел извиниться за то, что так резко вчера ушел.

– О, нет-нет, не стоит извиняться. Все в порядке.

– Нет, думаю, стоит. Некрасиво вышло. Я хотел предупредить, что зайду к вам сегодня в районе четырех. Нам необходимо продолжить вчерашний разговор.

– Если вы считаете, что в этом есть необходимость, то, пожалуйста, заходите.

С того дня Кеша часто стал появляться в двадцать шестой палате. Он подолгу о чем-то разговаривал с Самуилом Петровичем, иногда они спорили, а временами просто сидели молча. В такие моменты каждый из них думал о чем-то своем. Но стоило одному из них нарушить тишину, как беседа разгоралось с новой силой и не прекращалась до тех пор, пока Иннокентия не забирала работа. Молодой врач помогал мужчине одеться, прогуливался с ним по коридорам и аллеям больницы. Приносил научные и исторические журналы, о которых просил Самуил Петрович.

– Как вы думаете, жизнь после смерти существует? – спросил однажды Иннокентий.

– Думаю, что нет. Жизнь после смерти – это религиозные сказки, которые помогают управлять большой толпой народа.

– Значит, вы не верите в существование Бога?

– Нет, не верю. Я убежденный атеист, – ответил Самуил Петрович, – к тому же терпеть не могу христианство.

– Почему?

– Это ужасно безрадостная религия. В ней полно всяческих запретов и ограничений. Христианство, по сути, лишает человека жизни здесь и сейчас в данный момент времени. Оно утверждает, что мы с вами, доктор, прибыли на землю для страданий и должны искупить грех, который совершили еще за пару тысяч лет до нашего рождения. А вся земная жизнь, согласно этой религии, направлена лишь на то, чтобы заслужить вечную жизнь непонятно где и непонятно когда, наплевав на свое настоящее. Нужно быть бездушным садистом, чтобы такое придумать, не правда ли? Даже если и предположить, что Бог существует, не думаю, чтобы он подписался под всей этой чушью.

– То есть вы совершенно не боитесь?

– Вы хотите спросить, боюсь ли я наказания за свои грехи? То есть ада?

– Извините, наверное, я не должен был…

– Нет-нет, все нормально. Да, я боюсь.

– Значит, вы все-таки не отрицаете его возможное существование?

– Я каждый день боюсь ложиться спать. Стоит мне закрыть глаза, я сразу вижу лица. Искаженные смертью синюшные лица убитых мной людей. Не важно, какими они были при жизни, хорошими или плохими, это я их обескровил. И можете представить себе, им даже хватает смелости со мной разговаривать. Они шутят, смеются, а потом могут подолгу рыдать, как безумные. И я ничего не могу с этим поделать. Я не боюсь самой смерти, я боюсь, что они никогда не оставят меня в покое. И если смерть разлучит нас, я буду ей только премного благодарен. Так что, Иннокентий Альбертович, я уже давно в аду. А каково ваше отношение к религии?

– Я толком еще не определился. Просто сегодня услышал песню по радио, она звучала на английском языке, и смысл ее был такой: в природе устроено все настолько правильно и гармонично, что вряд ли бы она сама создала существо, которое стало бы ее уничтожать. Получается, у человека есть другой создатель.

– Следуя такой логике, этим другим создателем является Бог. Но в таком случае он же сотворил и природу, которую так безжалостно уничтожает человек. Круг опять замкнулся.

– Хм… Верно.

– Я знаю только одно: кто бы ни создал человека, он явно предоставил ему слишком много свободы. Человек может выбирать, а имея такой большой список скверных качеств, никогда не знаешь, что он там навыбирает. Вот в природе не существует таких противоречий, поэтому она действительно совершенна.

Оба мужчины перевели взгляд в окно, откуда доносился шум сломанного глушителя. На дорожке для служебного транспорта стояли старенькие «жигули», из которых вышел недовольный завхоз. Чертыхаясь и что-то бурча себе под нос, он стукнул ногой по колесу.

– А это творение, – сказал Самуил Петрович, глядя на скромную представительницу отечественного автопрома, – не что иное, как проделки дьявола.

– Это точно! – улыбаясь, добавил Кеша.

Несколькими днями позже их беседа имела содержание куда более приземленное и материальное. Кеша поинтересовался: откуда, по мнению Самуила Петровича, берется зависимость. Этот вопрос он относил больше к рабочему, чем к праздному любопытству. И к его удивлению, ответ прозвучал настолько объемно и развернуто, что был близок к академическому.

– Корень этого зла зарыт гораздо глубже, чем вы, Иннокентий Альбертович, можете себе представить. Поймите, не бывает так, что человек жил-жил счастливой полной жизнью и вдруг стал алкоголиком. Все начинается тогда, когда начинают обрываться ниточки, соединяющие этого человека и окружающий социум. Когда он остается недопонятым, недолюбленным и неуслышанным. Когда ему не хватает чего-то, что приносит радость и удовлетворение от жизни. И он берется за стакан. Этот путь куда короче, нежели поднять свою жопу и отправиться искать новую работу, новые смыслы или чего еще там ему не хватало. Мы же с вами ежедневно наблюдаем, как сюда пачками привозят этих несчастных их жены, родители, дети и любовники. Я один из них. Меня доставили сюда друзья.

Да, я не смог восполнить что-то важное в своей душе ничем иным, как ядом. Уже много лет практикую самообман. И не планирую заканчивать. И вот, не имея иллюзий на выздоровление, мне кажется, я что-то понял. Смотрите: привезли вам алкоголика, и вы тут же начали пичкать его растворами, промывать, возможно, кодировать, работать с так называемым физическим телом, и, дай Бог, если повезет, то придет такой вот Иннокентий Альбертович покопаться в мозгах и душе. И после всего этого с большой долей вероятности горемыка пойдет на поправку. Но стоит ему вернуться в прежнюю среду, как не пройдет и года, а он окажется в той же низине, связанный собственной беспомощностью.

В первую очередь, надо понять, что не так в той среде, в которой живет зависимый человек. Например, одного каждый день пилит жена, обвиняет в том, что он мало зарабатывает, называет ничтожеством, а он не может с ней развестись, ведь у них дети, и вот он с чувством вины и в полной безысходности хватается за стакан и получает свою порцию удовлетворения. Я не говорю сейчас о конченых алкоголиках, я именно о тех успешных людях, которых вижу каждый день. Вы понимаете, им можно помочь временно, устранить симптомы, но полное излечение зависит только от них самих. Я не говорю, что его жена неправа, может, он правда сел к ней на шею. Или, может, они просто разлюбили друг друга. Вот и все. Вот и причина скандалов в семье. А на самом же деле этот несчастный имеет вполне нормальный заработок и человек он неплохой, только жена его давно не любит. Если бы он не боялся изменить свою жизнь, смог бы развестись с ней, найти ту, которая полюбила бы его, дала ему заботу и нежность, заполнила бы собой всю его жизнь, то в этой жизни больше не нашлось бы места холодным вечерам за бутылкой. А вот вам другой пример: сколько родителей является причиной дурных зависимостей своих детей. Я видел такие случаи, когда дети – жертвы манипуляций своих мам и пап. Как те с детства им внушают, что у ребенка нет и не должно быть своего мнения. Что он должен жить только по правилам своей мамочки-тиранши. А потом эти мамочки тратят полжизни на то, чтобы извлечь свое чадо из длинного списка неудачников. Ну как ему быть здоровым, если ему всю жизнь капали на мозг, лишали его собственного «я» его же родители! Я сейчас не оправдываю пьющих людей. Конечно, в первую очередь они сами несут ответственность за свою жизнь. Понимаете, очень многое зависит от того, как у человека выстроен контакт с собой и с внешним миром. Повторюсь, что счастливому человеку не нужны никакие наркотики и выпивка. Кстати, работа может стать хорошей альтернативой допинга, при условии, конечно, что она приносит удовлетворение.

Я не нашел ни своего призвания в жизни, ни семейного тепла, ни любви. Все, что у меня есть, это только удачное стечение обстоятельств. По сути я никто. Поэтому держаться и хвататься мне не за что. Дайте сигарету, доктор.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Однажды утром в клинику позвонил Альберт Бенедиктович. Его очень интересовали дела сына.

– Понимаешь, – начал он рассказывать Надежде Константиновне, – я волнуюсь за него. Он со мной практически не разговаривает, я не знаю, что творится в его жизни, а тем более в голове.

Надежда Константиновна постаралась успокоить взволнованного отца.

– Со своей стороны я могу сказать, что Кеша внимательный и чуткий мальчик. Иногда он бывает чересчур восприимчив к рабочим вопросам, но с опытом это все притупляется. Он ответственно выполняет свою работу, у него нет излишней брезгливости к людям, и он с легкостью располагает к себе пациентов.

– Вот об этом я и хотел с тобой поговорить. Знаешь, в детстве Кеша был очень закрытым и впечатлительным ребенком, все принимал близко к сердцу и остро реагировал на любое вмешательство в его личное пространство. Я переживаю: что, если такая работа способна только усугубить его эмоциональное состояние? Может, я погорячился, подтолкнув сына к работе в клинике? А если он только внешне спокоен?

Надежда Константиновна поспешила заверить Альберта Бенедиктовича, что психика его сына способна не только отлично справляться с подобными рабочими моментами, но и проявлять профессиональную устойчивость и здравомыслие.

Успокоила эта новость Альберта Бенедиктовича или только больше встревожила – неизвестно, но в дела Кеши он старался больше не лезть.

В воздухе уже чувствовалось наступление весны. По тротуарам наперегонки с прохожими бежали первые ручейки. С крыш домов радостно захлопала капель, и по всему городу рассыпались желтые пятна первых весенних цветов. Никогда не встретишь на своем пути так много мимоз, как в самом начале марта. Их продают на каждом углу.

Лишь к ночи по-прежнему крепчал мороз и из последних сил цеплялся за обледенелые ветки деревьев, провода и носы прохожих. В одну из таких ночей луна выдалась особенно яркой. Она медленно ползла по небу, тем же маршрутом, что и тысячу лет назад. Сложно даже представить, сколько всего она видела. Но очевидно, что в тот самый момент, когда в одном из окон домов на улице Пролетарской посреди ночи загорелся свет, она была совсем рядом. И если бы луна могла говорить, она бы рассказала, как в тусклом свете прикроватной лампы увидела мужчину. Он судорожно открывал ящики тумбочек, перебирал их содержимое и, не находя того, что ищет, бросал все на пол. От тумбочек он двинулся к письменному столу. Папки с документами, тетради и журналы с шелестом летели на пол. «Где же…? Где же ты?» – повторял мужчина. Он кинулся к высокому шкафу, распахнул его верхние створки и, стоя на носочках, откидывал книги, магнитофонные кассеты, коллекции значков, теннисный мяч, пока ему на голову не посыпались фотографии. Они лежали на самом верху, вложенные отдельной стопкой в альбом. «Черт! Где же ты?» – выругался мужчина. Он сел на пол, потер ладонью вспотевший лоб и встретился взглядом с маленьким мальчиком, смотревшим на него со старой черно-белой фотографии. Мальчик сидел за столом, перед ним стоял торт с семью свечами. На голове его был колпак, который особенно нелепо сочетался с грустным выражением лица и отрешенным взглядом ребенка. «Да, дружище. Я понимаю, мало веселого в празднике, когда ты отмечаешь его один,– заговорил мужчина. – Я вот, пожалуй, тоже не стану никого приглашать. Нет, ты не подумай, у меня есть друзья, и работа есть, и даже девчонки, которые с удовольствием приняли бы мое приглашение. Я бы смог сделать отличный праздник, но не буду. Просто потому, что не хочу. Думаю, ты бы меня понял».