Читать книгу Рассказы. Сборник - Марк Михайлович Вевиоровский - Страница 1

Я ГРАФОМАН

Для начала два замечания.

Первое – определение термина.

Оказалось, что термин далеко не однозначен и споры на эту тему продолжаются уже века. И это не описка – действительно, трактовку термина «графоман» можно найти в толковых словарях прошлых столетий.

Диапазон мнений достаточно широк – от серьезного психического заболевания до вполне безопасного бытового увлечения людей, занимающихся этим для собственного удовольствия.

Приверженцев той или иной точки зрения вполне достаточно, и к числу графоманов относят кого угодно от Золя до Кочетова, не щадя Пушкина и Леонова, Толстого и Чехова и других не менее известных писателей.

Поэтому для себя лично я в этот термин – «графоман» – вкладываю следующий смысл: человек, пишущий по велению своего сердца вне зависимости от возможности всенародного признания и гонорара, однако отнюдь не безразличный к отзывам своих друзей и близких, мнение которых ему небезразлично.

И замечание второе – опять из разнообразия терминологических определений.

Это относится к качественным оценкам литературным произведений, которые исходно созданы не профессиональными писателями.

Я категорически не согласен, что критерий качества может служить признаком включения автора в группу «графоманов» или в группу «писателей».

Это же чушь собачья!

Правда, сам критерий «качества» далеко не однозначен – он сам по себе включает ряд таких специфических понятий, как техника, владение литературным языком, способности к созданию сюжета, способность заинтересовать читателя, и, в конце концов, талант.

Любой пишущий человек обязан владеть родным литературным языком и изъясняться понятно для читателя – даже в полузабытом эпистолярном жанре.

Да, техника далеко немаловажна, и эта техника разножанрова.

Да, способность к создания сюжетной линии, воображение и умение воссоздания виртуальной реальности очень важны не только для авторов повестей и романов, но и для более скромных по объему произведений.

Да, очень немаловажен талант, но талант – штука дефицитная, причем уж очень много имеется профессиональных писателей талантом не особенно обремененных.

Для поэтических произведений еще очень важно умение чувствовать ритмику и музыку сочетания слов, а не только владение рифмой.

© ©

Тает снег на крышах,

Потемневший и влажный.

А ты ничего не слышишь,

И где я, тебе не важно.

А я уходу в переулков сплетение

В серый вечер от серого дня,

От людей, от сутулой тени,

Вечно преследующей меня.

Неужели весь век мне сутулится?

Эх, и развернуться бы

Всему миру вопреки!

Нет,

Никогда мне не выйти из этих улиц.

Тупики.

Вот с этими моими личными критериями я могу себе чистосердечно отнести к «графоманам», поскольку этим недугом – потребностью излагать свои мысли на бумагу – страдаю с детских лет. Еще в нежном школьном возрасте я начал писать – и стихи и прозу, а мои первые детские стихи правил мой одноклассник Володя Амлинский.

Мое первое стихотворение было вполне традиционным, и оно стало таким еще более после вмешательства Володи – от меня остались лишь две первые строчки.

Сохранился даже листок страницы из тетради с наброском текста рукой Володи – я стал обладателем автографа Владимира Амлинского!

© ©

По счастью не сохранилось практически ничего из написанного мною тогда …

А с Володей мы после школы так и не виделись.

Насчет своих прозаических «произведений» я тоже не заблуждаюсь – они тяжелы для восприятия, перегружены деталями и действующими лицами.

Это несмотря на несколько уже опубликованных книг популярно-технического жанра, массы статей в ряде журналов и на великое множество служебных «произведений» в виде кучи отчетов, регламентов, обзоров, инструкций и описаний технических решений …

Мне еще тогда сказали, что пишу я весьма научно, но малопонятно …

Боюсь, что эта сложность восприятия написанного мною характерна отнюдь не только для технического текста.

Несколько раз мне высказывали замечание по поводу излишней скупости текста, что приводит не только к экономии слов, но и просто делает текст скучным.

Примером может служить написанное мною и уже опубликованное.

Так, издательство договорилось с телеканалом по поводу создания книги на основе серийной телепередачи, и мне предложили написать эту книгу.

Для этого мне передали не только сотню лазерных дисков-оригиналов телепередач, но еще и служебные видеозаписи со съемок сюжетов и диски снимков фотокорреспондентов.

Оказалось, что в одну книгу уложить материал затруднительно и запланировали разбить материал на четыре сюжетные части.

Редакция поставило условие – особо не акцентировать внимание на ошибках в телесюжетах, которых было немало, и если исправлять те или иные недостатки, то делать это деликатно.

Была еще одна особенность в этой работе – иллюстрации в книге должны были быть взяты из телесюжетов, но разрешение телевизионного кадра не позволяет использовать это для полиграфии без дополнительной обработки.

Подобная обработка была не столь трудоемка, я даже делал такую работу для иллюстраций, которые вставлял в печатный оригинал текста, но редакция при подготовке материал к печати этой обработки не выполнила, и в опубликованных книгах картинки были размером немного больше почтовой марки.

Естественно, такие иллюстрации в тексте не смотрятся, в особенности если они содержат много разноцветных деталей.

Дополнительным недостатком книг является мой стиль – скучный до занудливости, причем я старался недостатки телевизионного оригинала даже не называть, а просто описывать реальную технологию тех или иных операций так, как они выполняются на самом деле.

Кроме этого в издательстве была идея сделать отдельные сюжеты в стиле комиксов – такие публикации тогда появились в некоторых изданиях. Учитывая, что многие телесюжеты были связаны с известными личностями, создание отдельных небольших блоков было выполнимо, но не в виде комикса.

Для пробы я сделал такой ограниченный сюжет с минимумом текста (но конечно без слов в виде облачков изо рта!) – всего три действующих лица (отец, маленький сын и девушка-дизайнер) и три страницы с дюжиной иллюстраций.

Но редакции сперва не понравился объем, а затем вообще эту идею отставили.

Мне кажется – напрасно.

Подобные вставки были бы очень полезны в упомянутых книгах, как и вставки с высказываниями постоянных персонажей, которые за время существования телевизионного проекта приобрели большую известность.

Несмотря на отрицательное мнение руководства телеканала книги все же вышли и поступили в продажу, и при всех недостатках и высокой цене весь тираж практически разошелся.

Если вы еще не догадались, о каких таких книгах идет речь, то это книги о школе ремонта: «Школа ремонта. Стены», «Школа ремонта. Полы», «Школа ремонта. Окна и двери» и «Школа ремонта. Потолки».

Телесюжеты «Школа ремонта» на телеэкране продолжаются.

Вдобавок аналогичные телесюжеты освоили и другие телеканалы …

С теми же недостатками и недоговоренностями, что и раньше, хотя иногда предлагаемое с телеэкрана настолько далеко от возможностей (и даже потребностей) нашего массового зрителя …

Зато при создании упомянутых книг я был волен в выборе сюжета, его развития и оформления.

Почти ничто из написанного мною не выполнено по прямому заказу (кроме рекламных текстов в «Комсомольской правде»!), без эмоций не написано ни строчки стихов, а создаваемая мною виртуальная реальность всегда содержит приметы окружающего мира.

Читайте!

НЕБОЛЬШАЯ ЭКСКУРСИЯ

– Где здесь производят брак?

– Что?..

– Где здесь браки делают? Привет!

– Ой, ты меня напугал! Привет! Ну, никак тебя не ждала! Откуда ты взялся?

– Убежать можешь?

– Как это убежать?

– На некоторое время. Ненадолго? Может, мне с Натальей Евгеньевной поговорить? Или с Наташей Бурмистровой?

– А ты, что, их знаешь? Ну, если не надолго … Я попробую… Подожди меня на улице.

Он встал чуть в стороне от кучки свидетелей, ожидающих своих брачующихся, но она сразу нашла его глазами.

– Как же ты меня отловил? Ведь я через день работаю …

– Прекрасно выглядишь. Или этот дом молодит?

– И ты совсем не изменился … Для чего ты меня выкрал?

– Давно не видел … Хочу провести с тобой маленькую экскурсию по своим родным местам. Я тут недалеко родился и жил тут довольно долго … Историю своего здания, надеюсь, ты знаешь?

– Ну, в общем …

– Значит не знаешь. Это дом купца по фамилии Рерих, после революции тут было общежитие МИДа, а во время войны – Британская военная миссия … Висел большой флаг, у подъезда стояли их, английские джипы … Я это все помню …

– А я и не знала, что это твои родные места … А вот тут теперь театр …

– Да, я знаю. Только экскурсия будет не по сегодняшней Москве, а по той, по моей … Думаю, узнаешь много нового …

– Но меня скоро хватятся.

– Ничего, мы недолго … Вон там, где на углу этот новодел, была школа, в которой учились мои сестры – школа была женская и перед зданием стоял небольшой бюст Некрасова … Ведь я учился так давно, когда еще мальчиков и девочек учили отдельно.

– Ну, и как это? Учится отдельно?

– Вопрос философский. Важно ведь не только, что отдельно, но еще и как учить … А вот этот дом …

– Там театр …

– Я же сказал, что экскурсия будет по старой Москве … Этот дом для меня памятен тем, что вот здесь, в квартире на первом этаже жил один из маминых учителей, профессор, который пытался учить меня играть на гитаре … Но он был самоучка и я не смог постигнуть этой премудрости …

– Но этот дом был моложе соседнего …

– В этом доме бывал Ленин, здесь он слушал игру тогдашнего виртуоза Исая Добровейна, и даже кино про это снимали здесь. Здесь, на квартире сестры Горького, «буревестник революции» читал Сталину «Девушку и смерть», и Сталин сказал, что это посильнее, чем Фауст Гете. А еще в этом доме жил радист Кренкель из четверки папанинцев и еще один из моих одноклассников, который позже стал писателем …

– Да ну?!

– Учился плохо, литературу знал лучше нашего учителя …

– Не хочешь о нем рассказывать?

– Это может затянуться очень и очень надолго. За ним последуют другие мои школьные друзья, а это история бесконечная … Тут жил один ученый, и его именем названа улица …

– Чаплыгин?

– Тс-с! Пусть некоторые имена и названия будут пока скрыты, так интереснее! Хотя непонятно, почему это улица – такой же переулок, как соседний … А внимание на этого ученого я обратил знаешь когда? Когда читал книгу «Жизнь Бережкова». Там все герои – подлинные, только спрятаны под другими фамилиями, и я с интересом расшифровывал их настоящие фамилии.

– И как – успешно?

– Успешно и страшно интересно! Столько прочесть пришлось! Там почти у всех героев есть реальные прототипы, а иногда даже по два … Где-то дома валяется старый выпуск «Роман-газеты» с первой публикацией, и там в конце я сделал расшифровку подлинных имен и фамилий …

– А тут латвийское посольство … В этот дом попала бомба при первом налете немцев в сорок первом … Я первый налет наблюдал из окна поезда, увозившего нас в эвакуацию …

– Идем, идем! Там ничего не видно! Да и тогда с улицы не было видно.

– Так ты же уехал?

– Мы вернулись в сорок третьем … Тут понастроили всего, но вот эта булочная в изразцах осталась …

– Между прочим вон там, подальше, есть интересный музей-квартира художника Васнецова, чуть ближе жил мой одноклассник Колька, и вообще можно устраивать экскурсию по одному этому переулку …

– А дальше, вон там, за тем домом, моя школа. Я помню, как ее строили еще перед войной.

– Сколько же тебе было до войны?

– Ну, я старый! Красные кирпичи на стену подавали по ленточному транспортеру прямо от тротуара, и кирпичи ехали вверх, и мне было очень интересно наблюдать за ними. Но учиться я начал не здесь, а в другой школе – тут стояли военные, и я перешел сюда учиться, отучившись год в другой школе. Там тоже очень интересное здание …

– Далеко?

– Нет, тут рядом. Это здание позапрошлого века, там было Долгоруковское мужское ремесленное училище. В начале войны там формировали 4-ую дивизию народного ополчения, должна быть памятная доска …

– Потом это была школа №310, а теперь школа №1621 еврейского этно-культурного центра Эц Хаим …

– Но вернемся … А этот домик так и стоит с тех пор! Тут жил один мой одноклассник, кажется Луковский … А сзади – видишь? – какой урод поселился!

– А вот дальше … Вообще сейчас уже трудно представить себе, как выглядела улица тогда. Понастроили бетонных уродов … Но и тогда маленькие домики старой постройки уживались с более современными. Давай свернем и пройдем чуть дальше. Смотри!

– Что-то очень старое?

– Это училище Фидлера, но так сильно перестроено …

– Что?! Училище Фидлера? Неужели … то самое?!

– Да, то самое. И в этих местах были бои во время первой русской революции, а в нашем дворе ребята нашли в земле заржавевший браунинг …

– Пойдем поближе!

– Пойдем! Ты потом сможешь походить тут и посмотреть все спокойно, а теперь обернись. Видишь дом, замыкающий переулок? Фронтон видишь?

– Вижу.

– Так на этом фронтоне была надпись – «Дом политкаторжан». В каком году исчезла надпись из бетонных букв – не знаю.

– Каких политкаторжан? Еще царских?

– Да. Этот дом, вернее, несколько домов, были построены в двадцатые годы для каторжан-революционеров и ссыльно-поселенцев.

Монолитный железобетон, все удобства, мусоропровод и даже мусоросжигательные печи в подвале. И жили здесь политкаторжане, но тогда дворы были с заборами и общение было … ограниченное.

– Что, охрана была?

– Нет, охраны не было. Кроме первого этажа, где размещались какие-то моряки.

– И еще – видишь этот дворец на углу?

– Это гимназия Табакова?

– Тут был невзрачный двухэтажный дом с продуктовым магазином, кажется было общежитие табаковцев из подвала … А теперь красота!

– Мой дом следующий, там, правее. Но пройдем назад, на бульвар. Только по дороге – да не заглядывайся ты на Фидлера! – этот переулок, изуродованный бетонным монстром, носит не менее громкое имя улицы Жуковского – Николая Егоровича.

– Посмотри еще на один дом. Здесь родилась известная актриса …

– Но нет памятной доски …

– Это – Андровская, в девичестве Шульц. А это видишь?

– Дом как дом … Надпись какая-то … Римские цифры!

– Точно, римские цифры! Мне стало так интересно, когда я разглядел это, что я разобрался в римской нумерации и даже маме подарил календарь на следующий год, надписав год римскими цифрами. Теперь цифр уже не помню, не расшифрую …

– А еще этот дом, вернее, этот подъезд «играл» в одной из серий «Следствие ведут знатоки». Только почему-то побоялись надпись над подъездом показать, но дом я все равно узнал, несмотря на то, что дверь была «неродная», замененная …

– А это мой бульвар. Посидим?

– А сзади нас еще один театр.

– Тогда это был кинотеатр, наш, придворный, под названием «Колизей». Здание почти не изменилось – здание добротное, строилось как нормальное зрелищное заведение – с балконом, с ложиями. Теперь его, конечно, подправили, но и тогда внизу, в партере, было семьсот мест. А вон там, где эти окошки над входом, был тир, и мы туда ходили, купив в магазине по коробке пулек. Купишь в тире десяток пулек, остальные в рот, и стреляешь, пока хозяин не выгонит … А слева от кинотеатра маленький домик – теперь малая сцена. Там жил мой одноклассник. Я был у него дома, его мать торговала мороженым, и мы ели хрустящие стаканчики от мороженого …

– А бульвар изменился, и пруд тоже. Раньше мы тут на лодках катались, зимой на коньках, а в скольких фильмах снимался этот бульвар! И до сих пор снимается! «Привет, дуралеи!» тоже вот тут снимали, одну сцену …

– Сейчас за этим уродом-рестораном не видно, а вообще отсюда было видно Меньшикову башню – то, что осталось от старой церкви.

– Теперь посмотри налево. Нет, туда смотреть не надо, там кинотеатр Ролана Быкова, тогда кинотеатра там не было. Но зато вон тот дом – высокий – был, и он знаменит не тем, что мне довелось в нем пожить, а плодовитым московским архитектором Дриттенпрейсом. Любой его дом узнать просто – он изукрашен статуями дам весьма крупного размера с богатыми формами. Они стоят с фасада на улицу, которой вернули имя «Покровка» после того, как поставили памятник Чернышевскому – под его фамилией улица жила долго …

– Но с точки зрения истории куда интереснее вот тот задрипанный домик. Видишь? Это постоялый двор, придорожная гостиница постройки архитектора Стасова. По бульварному кольцу проходил городской вал, и при воротах стояли постоялые дворы, а ворот было не столь много – по числу столбовых дорог. Это здание постоялого двора – последнее из хорошо сохранившихся …

– Все остальные снесли, даже самый интересный, на улице Горького. Я еще застал его, и бывал в нем – там внизу помещалась аптека, а выше комиссия по маломерному флоту, и я там сдавал экзамены на право управления маломерным судном.

– Вот этот – двухэтажный, но первый этаж каменный. А там было больше этажей, не менее трех, и еще мезонин, но все деревянное. Сквозные коридоры от улицы до улицы, выходы во двор с каретными сараями в глубине заросшего травой двора с воротами на две улицы. Там проживали обычные жильцы, и в широком коридоре на дверях квартир висели почтовые ящики с наклеенными шапками выписываемых газет …

– А этот постоялый двор стоит, замыкая двор внутри с одними воротами, вернее аркой. Памятник старины, охраняется законом. Обойдешь – увидишь, как его освоил частный капитал.

– А правее дома Дриттенпрейса, сюда ближе – вон тот – стоит дом, где жил Сергей Эйзенштейн, а над ним жил его оператор Тисе …

– Слушай, тебе экскурсии водить надо! Я серьезно. Здесь есть экскурсионный трамвай …

– Да, его кольцо – вокруг бульвара. Там, между постоялым двором и бульваром есть трамвайные пути, и вон там снимали эпизод из фильма «Место встречи изменить нельзя», когда трамвай поворачивает с бульварного кольца налево …

– Будешь проходить там и посмотри вверх – на стене дома дореволюционной постройки увидишь знак Осовиахима …

– Тут почти у каждого дома есть биография. Но это скорее биография моего детства. Тут стоял двухэтажный домик, где жил один из моих одноклассников, вон в том доме жил другой, с которым мы сидели на одной парте в старших классах, дальше, уже ближе к метро, жил еще один мой одноклассник… Вон там, где вход под навесом …

– У него отца убили 9 мая 1945 года в Вене. Сбросили с грузовика стальную балку на открытую машину с нашими офицерами. А мама отдала его в Суворовское училище. Потом он кончил училище имени Верховного Совета, что у нас в Кузьминках, потом стал художником, а теперь, вроде, редактор одного детского журнала …

– А еще дальше, ближе к метро, стояло когда-то задние вот этого кинотеатра, теперь театра, тоже хороший зрительный зал был, только деревянный. Сгорел. Там теперь проходной двор, которым ты можешь пройти к себе, к Грибоедову. Да и напротив, через бульвар, много интересного. И почтамт, который был выгнан биржей, а это целый комплекс зданий, и китайский чайный магазин, и здание Вхутемаса, и здание страхового общества «Россия» …

– ВХУТЕМАС?!

– Угу. От чайного магазина в сторону Бульварного кольца. А по Бульварному кольцу дом с башенкой – здание общества «Россия», тоже со своими историями и участием в киносъемках. Ну, здания библиотеки, которая была в середине этой площади, уже нет, а хорошее здание было – так было приятно ходить туда в читальный зал. Ты что?

– Голова кругом идет … Слушай, пойдем к твоему дому?

– Ладно. Только выйдем на минуточку на Покровку. Пройдем вон там, мимо разрисованного дома … А этот магазин одежды на углу был, кажется, всегда …

Они прошли вдоль вывесок и дверей самых разных заведений, расположившихся в памятнике старины, и вышли на странный двойной перекресток – небольшой отрезок улицы находился между двумя линиями трамвайных путей.

– Давай перейдем, пока машины стоят! Вот тут, в этом старом здании находился еще один кинотеатр. Маленький зал на втором этаже. Мы с ребятами здесь тоже часто бывали. Потом здание признали аварийным, для зрителей опасным, и разместили на месте зрительного зала на втором этаже швейную мастерскую.

– Не может быть!

– А там, чуть подальше зоомагазин – он был одним из лучших в Москве. Тут, куда ни повернись, памятники моего детства. Парикмахерская. Табачный магазин, где я когда-то бабушке покупал папиросы «Герцеговина флор».

– Постой, это с чем-то связано …

– Это папиросы Сталина. Он крошил табак из этих папирос в трубку … А вон там, вон в том доме, старая аптека. В этой аптеке меня спрашивали, не сынок ли я, и называли имя моего дедушки – старые рецептары помнили моего деда, он был врачом. А рядом – церковь, в которой тогда было какое-то областное управление культуры, и в перерывах между заседаниями молодые деревенские девушки забегали в аптеку и на весь зал орали: «Девки! Гандоны есть!» …

– Идем, а то я разболтался.

– Но это же так интересно!

– Идем, идем. Памятник Чернышевскому, который поставили незадолго до переименования улицы снова в Покровку. А дальше – смотри! – это же знаменитый дом-комод!

– А там, позади памятника Чернышевскому?

– Так мы с тобой отсюда долго не уйдем. Это дом НКВД, в первом этаже которого предусматривалось размещение станции метро … Там военное ателье. Позади дома знаменитые Покровские казармы. Левее еще в 20-е годы помещался концлагерь, стыдливо называемый «трудовым». Левее – отсюда не видно – старинный родильный дом, где, скорее всего моя мама и родила меня …

– Это Лепехинская лечебница, роддом там открыли в 1907 году, а первым главным врачом был знаменитый Грауэрман … Институт охраны материнства в 1936 году был переименован в Научно-исследовательский институт акушерства и гинекологии (МОНИИАГ), теперь это база Управления охраны материнства и младенчества Московского областного отдела здравоохранения …

– Обернись – в первом этаже была еще одна достопримечательность Москвы – рыбный магазин. Тут можно было купить живую рыбу – прилавки были в виде аквариумов, и понравившуюся рыбу тебе вылавливали сачком …

– А теперь?

– Рыбное кафе там, за углом. И скромная библиотека в этом маленьком переулке – осторожно, машина! Это ведь единственный поворот с Покровки на Бульварное кольцо …

– Устала? Если хочешь, то пойдем и посидим около Чернышевского …

– Такая концентрация информации …

– Тебя выгонят с работы за прогул …

– Ну и пусть …

– Вон дом-комод – знаменитейшее здание, связанное с именами наших выдающихся соотечественников …

– Идем. Тут можно часами рассказывать о каждом доме … Вот тут, в подвале, был очень интересный магазин с экзотическими фруктами – тут можно было купить шишку ананаса …

– Тут во дворе в громадной коммунальной квартире жил мой школьный товарищ …

– Там – придворная булочная, правее народный суд, где я разводился со своими женами, а вон там я родился и долго жил в комнате, окна которой выходили на улицу …

– Дом постройки примерно 1901 года, доходный дом с двумя квартирами на каждом этаже.

– Такие большие квартиры?

– Не такие уж и большие. В громадном доме Дриттенпрейса по фасаду всего две квартиры – коридорная гостиничная планировка. Видно, что там на втором этаже квартира перестроена в игровой клуб …

– А здесь вон те два окна – за этими окнами я провел мои детские годы после возвращения из эвакуации. Тут всего три парадные комнаты по фасаду и три комнаты для прислуги окнами во двор.

– Стены толщиной боле полуметра – я клал подушку со старинного кресла на подоконник и ложился на нее. Почти весь умещался, и смотрел на улицу – на трамвай, на машины. Представляешь, здесь ходил трамвай, и остановка была прямо под окнами!

– Да, в те времена улица была с двухсторонним движением – можешь себе представить! И шум не мешал мне спать …

– Во дворе стоял одноэтажный флигель – наверное, для семьи дворника, а жили там две семьи с удивительными девочками-двойняшками … Там теперь вон тот новодел … А еще во дворе был длинный кирпичный сарай, разделенный на отдельные ячейки по числу квартир, причем с подвалами. Там держали картошку, складывали ненужные вещи, а мы лазили на чердак и там … В общем, там мы играли …

– А в доме жили сын и дочь бывшего хозяина этого доходного дома, и я с ними был знаком. Сын учил меня фотографии …

– Дальше далеко не пойдем, а чтобы не переходить улицу поверь мне на слово, что на том небольшом доме есть – а может быть уже была? – надпись «Медсанстрой». Тоже памятник послереволюционного строительства. А вон там, во дворе, гостиница «Урал» – гостиница партийных работников, засветившаяся в ряде мемуаров. А теперь обычная частная гостиница без особых звезд …

– Сюда, сюда. Это один из проходных дворов моего детства. И мы выйдем на другую улицу, хотя на самом деле – переулок. Раньше эти дворы были тихие-тихие, это теперь тут размножились машины и ракушки. И раньше не было ни единой машины у тротуара …

Они свернули в низкую арку, над головой на сводчатом потолке виднелись какие-то металлические пластины и крупные гайки, а шаги отдавались негромким эхом …

– Это очень старые бани. А через этот проход можно попасть в следующий переулок …

Он подсадил ее на высокую ступеньку, и они оказались во дворе, окруженном старинными зданиями, и со странным стеклянным фонарем на асфальте – стекло запотело и оттуда доносился какой-то шум.

– Это все от бани. А арка выходит на следующий переулок, тоже носящий название улицы – тут несколько достопримечательностей. Если отбросить те, что из моего детства, то останется мемориальная квартира великого художника, о которой я тебе уже говорил, да институт с мировым именем офтальмолога …

– Гельмгольца?

– Да. Его старинная усадебная частью выходит вон туда, на широкое Садовое кольцо … Я тебя уже замучил?

– Ты не мог бы появляться почаще и вываливать на меня за один раз поменьше информации?

– Если бы мы пошли с тобой направо, то пришли бы опять на Покровку. Но на углу нет старого здания кинотеатра – там тоже был небольшой зрительный зал был на втором этаже и там я впервые тискал девочку … Теперь там здание крупного современного кинотеатра. И с этим местом было связано многое в моей жизни … А кругом там – памятник на памятнике, и не только из моего детства … В приходской книге несуществующей теперь церкви есть запись о рождении моей мамы … Но мы пойдем налево.

– Слушай, я чего-то не понимаю, или … Что случилось?

– Не обращай внимания. Просто я очень давно не был в этих местах. А вон в том доме я тоже … тоже жил некоторое время …

– Садовая теперь тоже другая, забитая машинами … Но кое-что осталось. Обернись. Что видишь?

– Старый дом, подъезд … Как будто дом зажат с боков другими …

– Это дом в три окошечка Алексеева, которого больше знают как Станиславского … Там есть … был зрительный зал, в котором долгое время была столовая …

– Вон тот дом – дом МПС, построенный еще Дзержинским, дальше один из высотных домов – родственник Пизанской башни, а тут старинная усадьба, где разместился почтовый ящик, а по легенде когда-то жила Салтычиха …

– Станиславский, Дзержинский, Салтычиха… Слушай, у меня уже голова идет кругом!

– Почему бы и нет? Там, в переулке, который мы прошли, дворец Юсуповых, где долгое время размещалась Академия сельхознаук, а теперь ее уродуют реконструкцией … А это памятник советского конструктивизма – старый выход из метро. Красиво, правда?

– Очень! Я не обращала раньше внимания, когда выходила с этой станции, какая она красивая …

– Идем, идем … Улица Мясницкая, потом Кирова, потом снова Мясницкая – улица старая и еще не очень изуродованная. Но, пожалуй, я тебя пожалею и сокращу немного экскурсию … Но обойти здание постройки Корбюзье нельзя, здесь с самого начала прописался Госкомстат. Здание исходно ориентировано на другую сторону – фасад с другой стороны, теперь там проспект Сахарова. А первый этаж изуродовали давно – его просто не было, а были колонны, которые поддерживали все здание …

– Много старинных усадеб еще сохранилось, я уже и не помню, чьи они были и что там теперь … Но тут есть один маленький домик, который прославился своим постояльцем, хотя и временным … Вон, в конце того забора, перед зданием Корбюзье, видишь …

– И кто же это?

– Сталин. Он некоторое время жил здесь в 1941 году, а рядом, под землей, около станции метро Кировская, располагался командный пункт Совета обороны. Большое здание рядом всегда было из разряда особых, секретных, а теперь, кажется, им владеет радиоэлектроника. По крайней мере окна на площадь со специальными стеклами …

– Нет, пойдем мы не туда, а к тебе, к Грибоедову. Это здание института машиноведения – тоже старинное, но его фасад вблизи не виден, а он очень интересен. Но обрати внимание на эту старинную усадьбу …

– Да, очень красивое здание … Там какая-то морская организация, якоря и пушки …

– Чья усадьба – не помню. Но тут помещался институт благородных девиц, где когда-то до революции училась моя бабушка … не родная, но для меня – бабушка …

– Не может быть! Она была дворянка?

– Она была поповна, дочь деревенского батюшки … Но, видимо, институт был таков, что ее приняли … А вот и твой Грибоедов, хотя осталось еще очень много достопримечательностей, но время неумолимо …

– И ты опять исчезнешь на неопределенный срок … Но все равно спасибо тебе! Теперь я смогу ходить по этим улицам и вспоминать … и тебя тоже …

– Где здесь производят брак?

– Что?..

– Где здесь браки делают? Привет!

– Ой, ты меня напугал! Привет! Ну, никак тебя не ждала! Откуда ты взялся?

– Убежать можешь?

– Как это убежать?

– На некоторое время. Ненадолго?

– Но это невозможно! Нас всего двое дежурят!

– Я так и думал, и поэтому написал эти несколько страничек … Привет!

– Куда ты? Останься, поговорим …

– Будь счастлива!

Я прошу прощения у читателя за некоторое смешения времен в тексте, но все остальное – истинная правда.

АРХИПОВНА

Мы часто туда ездили в командировку.

С утра самолет, потом трамвай и автобус.

Уже вечером – расстояние и часовые пояса – выходим на первом перекресте проспекта Ленина.

Идем направо. Недалеко чайхона – еще работает. Берем лагман – понятное кушанье даже для москвичей.

Потом заворачиваем за угол и двухэтажное здание гостиницы с уютной Архиповной.

Василиса Архиповна была хозяйкой нашей гостиницы, и лучшим подарком для Архиповны была буханка обыкновенного черного хлеба, которую мы ей привозили из Москвы.

Чуть дальше по улице – тупик, ворота и проходная предприятия, когда-то давшее жизнь городу. Мы оформляем пропуска – ходим по кабинетам, носим бумажки, получаем резолюции и к обеду получаем пропуска и проходим на территорию.

С проблемой пропусков была одна история – возможно, я к ней еще вернусь.

Дальше по территории идем к «своему» производству, к тому, куда мы приехали.

Начальник производства – этнический немец, из немцев Поволжья, руководитель знающий, опытный и авторитетный. Он не только давно руководит крупнейшим производством, но еще и читает лекции в Ташкенте в столичном ВУЗ’е.

Всю профессиональную деятельность свою мы убираем за скобки.

В обычный рабочий день мы уходим на обед после полудня и идем в чайхону.

Там уже готов плов в гигантском котле и жарят шашлыки.

Мы берем по тарелке плова – глубокая обеденная тарелка с горкой, а после плова еще две-три палочки шашлыка и запиваем парой пиалой чая.

После этого сил хватает сил только для того, чтобы доползти до кровати в гостинице – мертвый час. Конечно, не каждый день мы устраивали такой расслабон …

Что-то делали, что-то новое.

Приехали сотрудники в помощь для создания лаборатории для исследования образцов катализатора, и помещение для этой лаборатории выделили на краю территории.

Забор, даже заборчик, калитка.

А там старое русло реки с гигантскими валунами, много отдельных струи ледяной воды – все-таки истоки были из-под ледников Тянь-Шаня.

Никакой колючей проволоки, никакой охраны …

Механик, приехавший с нами, научил местных правильной работе без дураков.

Сюда, подальше от войны, перевозили оборудование их европейской части страны – я нашел это в музее предприятия, сюда после войны везли оборудование по репарациям и решали все проблемы стыковки нестыкующегося старого отечественного оборудования с немецким …

Заказывали запасные элементы установок за рубежом – австрийцы пытались нас обмануть. Все было изготовлено очень аккуратно, все сварные швы зачищены, но …

Элемент конструкции с зачищенными швами оставили на улице около цеха, и стало видно, что некоторые зачищенные до блеска сварные швы стали ржаветь как обычная углеродистая сталь. Обманули? Да, некоторые элементы были изготовлены из простой стали вместо нержавеющей.

В нашей гостинице селились командировочные из других организаций из Москвы и Зеленограда – почему-то редко нам встречались приезжие из других мест.

На противоположной стороне улицы стоял серый кубик – филиал нашей московской организации, и начхоз филиала почему-то «полюбил» нас.

На выходные нам давали автобус, и мы всей гостиницей – молодежь – выезжали на природу.

А природа – это были отроги Тянь-Шаня.

Проезжали дивные луга, сплошь покрытые тюльпанами – причем все поле было одного цвета с редкими точками другого цвета. А другое поле все было другого цвета.

Местные говорили – чемодан тюльпанов и на рынке в Москве заработаешь на автомобиль.

Мы уходили мимо домов отдыха и пионерлагерей – выше, находили ровную площадку. Девчонки из Зеленограда загорали, ребята пытались поймать в ручье форель – а она здесь водилась.

Вечером усталые, обгоревшие и голодные мы возвращались в гостиницу …

Проблема утреннего завтрака часто решалась простым образом – совсем недалеко находился базар – нормальный азиатский базар. Пройдя по рядам с фруктами можно было напробоваться до отвала, но был более вкусный вариант.

Слева от входа находилась небольшая палаточка, где изготавливали чебуреки.

Их изготавливали на глазах стоящих перед палаткой – раскатывалось тесто, его растягивали, подкидывая над головой и вращая полотно, потом формировали чебуреки укладывая мясо и бросали их в кипящее масло.

И из кипящего масла горячий чебурек был изумительно вкусен и съесть больше двух не удавалось даже завзятым обжорам. После этого можно было и на работу.

Одна из наших подружек шла притопывая, и пожилой узбек сказал:

«Середка сытая, кончики заиграли!»

Командировочных в те года хватало и на тарелку плова с шашлыком, и на ужин в гостинице с бутылкой местного вина.

В нашей короткой улице в левом тупике находились ворота (и проходная) другого крупнейшего машиностроительного предприятия, тоже всесоюзного значения, а напротив нашей гостиницы в невзрачном одноэтажном домике находился Госбанк.

Рядом вдоль проспекта Ленина тянулся красивый парк, и мы гуляли там, а вечером там бывали танцы.

А с другой стороны за плотным дувалом находился городок из вилл для руководства, выстроенных очень давно, еще когда здесь занимались проблемой тяжелой воды.

А потом отсюда в Москву приехал будущий Министр химической промышленности союза Кастандова.

А Архиповна …

Архиповна по-родительски заботилась о нас, молодняке в гостинице …

И историй таких было немало, но …

Лучше я вспомню пару историй из производственной жизни …

Трагическое воспоминание.

Наличие утечки газа решили устранить подтягиванием гайки.

Привело это к возникновению огненного факела, после чего отключили систему.

Обгоревшие ремонтники шли своим ходом на газоспасательную станцию в остатках одежды.

Но погибли они не от ожогов. Они погибли от отравления ртутью.

Дело в том, что расход в газовых потоках высокого давления измеряли диафрагмами и фиксировали приборами под названием «газовые весы» (кто не знает – поищите в Интернете).

Газовые весы – замкнутый бублик, внутрь которого залита жидкость, а данном случае это была ртуть. Факел расплавил газовые весы и испарил ртуть, а пары ртути пропитали одежду (остатки одежды) обгоревших.

Спасти их не удалось.

В этом случае были нарушены два кардинальных правила техники безопасности.

Первое – подтягивать гайки при пропуске газа (жидкости) под давлением нельзя.

Второе – все слесарные инструменты для работы в пожароопасных и взрывоопасных помещениях должны быть безискровыми. Без искры не было бы факела.

А теперь повеселее.

Проблема национальных кадров в те годы стояла достаточно остро и на руководящие должности ставили настоящих специалистов, профессионалов – русских, украинцев, татар, немцев …

Тут, по какому-то случаю на должность начальника отдела кадров назначили молодого человека коренной национальности.

Я очень удивился – последнюю подпись для получения пропуска должен был поставить начальник отдела кадров. Я вошел в кабинет и оторопел – при виде меня из-за стола встал молодой начальник и поздоровался со мной.

Это вместо старого тучного украинца с хитрыми глазами!

Начальник был очень вежлив и даже подобострастно любезен – с чего бы это перед молодым москвичом.

Очень скоро мне пришлось снова приехать сюда с начальником, и черт меня дернул поспорить с ним.

Я пообещал, что пропуск на предприятие мы получим с одной подписи.

На что мы поспорили – не помню.

Мы вошли в кабинет нового начальника, и он тотчас встал и поздоровался.

Мой начальник отошел от ступора только на территории по пути к нашему знакомому-немцу.

Начальника отдела кадров быстро заменили, и хозяин кабинета перестал вставать при виде посетителя.

И еще под конец почти анекдотический случай.

В одном из технологических процессов использовали в качестве катализатора сетку из драгоценных металлов (дороже золота), и вдруг рулон такой сетки со склада исчез.

Поиски долго не давали результата, пока за дело не взялся местный умелец (такие имеются практически везде).

И он нашел похищенную сетку – этой сеткой оказался огорожен садовый участок одного из мелких местных работников. Она ему понравилась! Не темнеет, не ржавеет, и еще красиво. Выгнали с работы, а могли бы расстрелять – стратегический материал.

Я давно там не бывал в командировке.

Говорят, гостиницу перенесли, расширили.

И вряд ли там есть наша любимая Архиповна.

А проблема национальных кадров – проблема длительная и устойчивая.

Мне не приходилось бывать в гостях у местных жителей, но мне рассказывали, что вполне европейски образованный хозяин удалял жену из комнаты с гостями.

А на установке, созданной нами для проверки идеи болгарского профессора, начальником был местный товарищ, но мы его видели раза два в месяц, когда он приезжал за зарплатой и привозил нам виноград из своего сада – крупный и вкусный.

Я бывал в командировках на других предприятиях этой союзной республики, и картина менялась мало. Местными были работники столовой, профилактория, а на секретном производстве вообще не было местных кадров – были в большом количестве татары и русские. И немцы Поволжья.

Кстати, в «образцовом» новом городе посреди песков большое количество татар затем вызвало нешуточные волнения, когда коренное население сочло себя обойденным и обиженным и начало качать права …

СОРОК ВТОРОЙ КИЛОМЕТР

«Сорок второй километр» – точнее «Платформа сорок второй километр» – подмосковная станция, где электрички движутся как в Англии по левой стороне.

Я должен помнить эту обычную дачную станцию еще до войны, но я помню ее в годы победы. И позже …

Одна островная платформа, переход от платформы по дощатой дорожке через пути, рядом с платформой расположены дачи членов дачного кооператива «Научные работники».

Железная дорога Москва – Рязань очень старая.

Участок Москва – Коломна был утвержден в 1860 году для связи Москвы с хлебными житницами Поволжья: в Коломну зерно везли по воде.

Строили англичане, отсюда и левостороннее движение, и оно сохраняется таким до сих пор – оказывается, переделка всей путевой автоматики и сигнализации слишком дорогостоящий и длительный процесс.

И уже в 1898 году дорога обслуживала пассажиров на станциях Сортировочная, Перово, Шереметьево (теперь Плющево), Вешняки, Косино, Подосинки (ныне Ухтомская), Люберцы, Томилино, Малаховка, Удельная, Быково, Ильинская, Раменское.

© ©

Карта современной территории около станции «42-км».

Станция «42-й километр» появился значительно позже – в 30-е годы тут сформировалось ДНТ научных работников (видимо Добровольное научное товарищество – кооператив того времени), и одним из членов этого товарищества был профессор Григорий Николаевич Каменский, учитель моей мамы.

Я был знаком с Григорием Николаевичем, был знаком с его дочкой Аней, и бывал на их даче в 70-годы прошлого века.

Но скорее всего ДНТ научных работников не являлось единственной причиной появления «Платформы 42-й километр» – на другой стороне железной дороги формировался как от тогда назывался ДСК "Авиажилстрой", где находились дачи авиаконструкторов Н.Н.Поликарпова и С.В.Ильюшина, начальников ЦАГИ Н.М.Харламова и М.Н.Шульженко. Кооператив был большим и имел три территории – недалеко от железной дороги на улицах Авиационная, Парашютная, Ленина; чуть в стороне на улицах Островского, Пограничной и др., и на другой стороне Раменского шоссе – на улицах Ворошилова, Большой (теперь все переименовано). Рядом формировался ДСК "Академик", переименованный позднее в ДСК им. Ломоносова.

Теперь перечень станций расширился: Москва-Казанская, Электрозаводская, Сортировочная, Новая, Фрезер, Перово, Плющево, Вешняки, Выхино Косино, Ухтомская, Люберцы, Панки, Томилино, Красково, Малаховка, Удельная, Быково, Ильинская, Отдых, Кратово, 42-й километр, Фабричная, Раменское …

Вообще общий раздел моих воспоминаний «ДАЧИ» правильнее было бы начать именно с «42-го километра», хотя бы просто потому, что мои детские воспоминания начинаются с этих дач.

Эти воспоминания связаны с трагическим обстоятельством, из-за которого я и заболел астмой.

Но «ДАЧИ» начинаются не со станции «42-й километр», а как оказалось (из дневника мамы) мы некоторое время жили недалеко от Раменского, в другой деревне.

Там-то я и видел запуск планеров, которые запомнил и затем потрясал своими рассказами маму и бабушку. Хотя именно там и тогда кто-то зафигачил мне в лоб бильярдным шаром, от чего у меня довольно долго ощущалась шишка.

Это уже потом был «42-й километр», где мы проживали до войны, до отъезда в эвакуацию, и это я уже помню более или менее четко.

Сперва мы жили в доме Елизаветы Акимовны – просторном одноэтажном доме с большими городскими окнами. Воспоминания, связанные с этим домом, отрывочные.

Зимой выгребали нечистоты из встроенного в дом туалета, и меня пугали – теперь там чисто, нельзя туда «ходить» и «пачкать», смеялись надо мной.

Сюда в гости к нам приходила девочка Зоя Хомутова – она жила в крайнем доме на нашей улице, дальше была уже железная дорога. Меня тоже водили в гости к Хомутовым, но Зоя была старше меня, и мне с ней было не особенно интересно.

У Хомутовых был дядя Коля, которого мы называли Колесиса – у него был мотоцикл с коляской. С этим мотоциклом он и ушел на войну, а вернулся с трофейным штабным фургончиком, не новым, с продавленными диванами в кузове, с вытаскивающимся из щитка рычагом тормоза.

Мне так и не довелось поездить с ним ни на мотоцикле, ни на фургончике.

На огороде у Елизаветы Акимовны рос укроп, который мне очень нравился, но рвать его мне не разрешали. И я приспособился, и когда меня упрекали, что я продолжаю воровать укроп с грядки, я отвечал – я не рву укроп, и я честно ем его губами.

И еще я помню, как позади дома поставили высокие козлы и распиливали бревна на доски. Один пильщик стоял наверху и вытягивал пилу вверх, а другой стоял внизу и тянул пилу вниз. Он был в широкополой шляпе, защищающей его от опилок.

Дом Елизаветы Акимовны стоит на Академической улице, а потом мы переместились на соседнюю улицу Островского в дом Зинаиды Марковны Эпштейн.

Дом был большой, с просторным вторым этажом, с надворными постройками – с летней кухней, просторным сараем, деревьями на участке, и еще одним сараем у забора с Хреновыми. К этому сараю был прислонен старый мотоцикл, которого было не видно из-за грязи.

Воспоминания о проживании в этом доме переплетаются – довоенные и послевоенные.

Последние довоенные воспоминания – сплошные приступы астмы, я закутанный на санках выставлен на улицу зимой и задыхаюсь, задыхаюсь.

Стоило нам уехать из Москвы, как приступы у меня прекратились. Зато стоило нам по возвращении приехать сюда, как приступ возобновился – стало понятно, что это сухой сосновый воздух, а причиной моей болезни стал сильный испуг.

Мама со мной как-то вечером шла от станции, и на нее напал какой-то мужчина.

Я сильно испугался, со мной была истерика, но подробности этого происшествия мне не рассказывали.