Читать книгу Последняя комета - Матс Страндберг - Страница 1

Оглавление

ПРОЛОГ

НАЧАЛО КОНЦА (27 МАЯ)

Мои ноги становятся ватными, когда я в общем потоке студентов двигаюсь к коридору. Люди повсюду. Все больше телефонов звонит, болтовня становится громче, и уже невозможно различить, кто о чем говорит. Некоторые плачут. Но я ничего не чувствую. Как будто наблюдаю за всем со стороны. Словно все происходящее меня не касается. Похоже, сработал некий защитный механизм, и мне остается только благодарить его за это.

Тильда отвечает после первого гудка.

– Ты в школе? – спрашиваю я.

– Нет, – говорит она. – Я шла из бассейна, когда услышала. Скоро буду дома.

– Я приду.

– Поторопись.

Я обещаю так и сделать и, отключая вызов, успеваю услышать, как она всхлипывает.

Дальше по коридору раздается чей-то крик. Я пытаюсь выйти в Интернет, но сеть перегружена. Хампус говорит мне что-то. Проходя мимо окна, я сквозь тонкую ткань рубашки чувствую проникающее с улицы тепло. Снаружи светит солнце, деревья неестественно зеленые. По-прежнему раннее утро.

Первый урок только начался, когда директор школы заглянув в класс, махнул нашему учителю математики Рольфу, прося его подойти. Они шептались о чем-то в коридоре, и я мог видеть их, наклонившись вперед над партой. Дверь соседнего класса распахнулась. Я услышал шаги и приглушенные голоса, потом опустил глаза на задание контрольной работы, которое Рольф только что раздал. Последняя контрольная в этом полугодии. Телефоны зазвонили один за другим. Самые разные мысли полезли в голову (теракт? война?), но я естественно и представить не мог того, о чем, вернувшись в классную комнату, рассказал Рольф. Его руки дрожали, когда он вытирал очки в попытке выиграть время.

Я спускаюсь в вестибюль. Ищу взглядом Юханнеса. Его нигде нет. Многие вокруг рыдают навзрыд, абсолютно не стесняясь. Когда я вижу это, ощущение нереальности происходящего только усиливается. Но хватает и таких, как я. Тоже словно пребывающих в другом измерении. Когда я встречаюсь с ними взглядом, создается впечатление, что мы видим друг друга во сне.

Кто-то врезается прямо в меня. Девица в шапочке выпускницы. Она роняет все, что было у нее в руках, ноутбук с шумом падает на пол, и, судя по звуку, с ущербом для него. Куча бумаг разлетается по сторонам, ручки катятся по полу.

– Черт, извини, – говорю я и наклоняюсь, намереваясь ей помочь.

Но она уже побежала дальше. Остался только сладковатый запах ее духов. Я опять выпрямляюсь. Смотрю на ноутбук. Чувствую что-то вроде легкой паники. Воздух вокруг меня наполняется голосами, это давит на барабанные перепонки, мне не хватает кислорода. Вестибюль никогда не казался таким маленьким.

Я выхожу на школьный двор. Он тоже заполнен голосами, но здесь, по крайней мере, легче дышать. На небе ни единого облачка. Только голубая пустота надо мной.

Она где-то там.

Эта мысль приходит мне в голову машинально, совершенно независимо от моего желания. Я знаю, что уже никогда больше не смогу смотреть на небо так, как раньше.

Телефон вибрирует в моей руке. Лицо мамы Джудетт на экране.

Ее новая квартира находится в нескольких кварталах от школы. Я начинаю бежать, лавируя между группами учеников. Подошвы моих ботинок стучат по асфальту. Птицы громко щебечут о чем-то между собой. В воздухе привычные для этого времени запахи. Сирень. Сырая трава. Дорожная пыль. Автомобиль припарковался прямо на тротуаре. Один и тот же выпуск новостей звучит отовсюду. Я узнаю голос премьер-министра, но не могу разобрать слова.

Я бегу дальше. Папаша идет в сторону парка развлечений со своей дочкой. Он сосредоточено слушает ее болтовню о роботе, который может превращаться в кота. Я смотрю на отца девочки. Мне становится интересно, знает ли он о случившемся. Хочется верить, что нет, что он будет оставаться в неведении еще несколько минут. Они исчезают из моего поля зрения, когда я поворачиваю за угол и вижу трехэтажный дом из бледно-розового кирпича. Я прохожу через парковку, где стоит видавшая виды «тойота», купленная Джудетт где-то неделю назад.

Запах в подъезде все еще кажется мне непривычным. Я перепрыгиваю сразу через две ступеньки за раз, чтобы быстрее добежать до верхнего этажа. Открываю дверь своим ключом. Вхожу в прихожую, где еще стоят неразобранные коробки с вещами. Телевизор находится в гостиной.

– Симон! – кричит Джудетт и поднимается с дивана, когда я переступаю порог.

Она все еще в махровом халате. Я смотрю на экран. Пресс-конференция в Розенбаде, вспышки фотоаппаратов, наша госпожа премьер-министр выглядит так, словно она не спала всю ночь.

– Ты слышал, что произошло? – спрашивает Джудетт, как бы между прочим.

– Да.

Она обнимает меня. Ощущение нереальности, защищавшее меня до сих пор, начинает пропадать. Мне хочется оставаться в ее объятиях. Чувствовать себя маленьким. Услышать, что все будет хорошо, и мне нечего бояться, и что я вместе с другими стал жертвой самой большого в мире обмана.

Сейчас я ничего не хочу, кроме одного.

– Стина скоро будет, – сообщает Джудетт.

– Мне надо домой к Тильде.

Я вырываюсь из ее объятий.

– Где твои ключи от машины?

– Ты же не можешь ехать сам, – говорит она машинально.

– Я не думаю, что полиция сегодня будет проверять права.

Когда я слышу собственные слова, до меня начинает доходить масштаб происходящего. Как будто пропасть разверзлась перед ногами. И я стою на самом ее краю.

Джудетт кладет прохладную руку мне на щеку:

– Друг мой! Я понимаю тебя. Но нам необходимо быть вместе и поговорить об этом.

– Я быстро вернусь. Обещаю.

Она открывает рот, намереваясь возразить, но я уже выбегаю в прихожую, нахожу ключи в кармане ее куртки. Джудетт кричит мне вслед. Я слышу только обрывок собственного имени, когда входная дверь за мной захлопывается.

Ключи звенят в моей руке, когда я снова бегу вниз по лестнице и через парковку. Джудетт продолжает кричать с балкона, но я не отвечаю. Я сажусь за руль «тойоты», пристегиваю ремень безопасности и включаю зажигание. Выезжаю на дорогу.

Мое сердце отбивает барабанную дробь. Руки онемели. Впервые я еду сам. Мне не стоило делать этого именно сейчас.

Телефон вибрирует. Джудетт, конечно. Я откладывают его на пассажирское сиденье, где он продолжает рычать, словно крошечный злой зверек. Я еду вдоль железной дороги, проезжаю станцию. Перед ней столпились люди. Все они таращатся на небо. Пара девиц лет двадцати истерически хохочет.

Уголком глаза я замечаю движение. Тормоза визжат, когда я резко вдавливаю педаль в пол. Пожилой мужчина злобно глазеет на меня с перехода.

Телефон опять вибрирует. На этот раз на экране мама Стина. Я включаю первую скорость, осторожно отпускаю сцепление и нажимаю на газ. Машина дергается, и мне остается только жалеть, что у нее не автоматическая коробка передач, как в машине Стины.

Я заставляю себя сфокусироваться на вождении. Останавливаясь на красный сигнал светофора на выезде из центра города, я вижу, как женщина наклонилась над рулем с другой стороны перекрестка. Судя по всему, она плачет. В стоящем рядом автомобиле мужчина в костюме пустым взглядом таращится перед собой. Когда включается зеленый, он, похоже, даже не замечает этого. Водители выстроившихся за ним машин зло давят на клаксон. Я еду дальше, проезжаю дорогу, идущую к старому промышленному району Норра Портен, и продолжаю путь по государственной трассе до поворота к коттеджам, где живет Тильда и ее родители.

В садах цветут цветы. Повсюду батуты и выкрашенные в яркие цвета качели. На тротуарах нарисованные мелом классики.

Дети, которые живут здесь, никогда не станут взрослыми.

От этой мысли у меня словно обручем стягивает грудь.

Эмма никогда…

Я стараюсь не думать о своей сестре. Наконец впереди появляется белый деревянный дом, один из самых больших в округе. Красный автофургон с надписью FIRST KLAS BYGG AB стоит по соседству. Обычно в такое время отец Тильды уже несколько часов как был бы на работе. Автомобиля Каролин не видно. Я паркуюсь на улице. Оставляю телефон на пассажирском сиденье, когда Стина звонит мне снова.

Клас открывает раньше, чем я успеваю позвонить в дверь. На нем заляпанные рабочие брюки с отражателями. Полные, но мускулистые руки выглядывают из-под тесных рукавов футболки с такой же надписью, как и на фургоне. На майке тоже изображен мужчина с мастерком в руке, который широко улыбается из-под криво надетой кепки. Но у настоящего Класа угрюмое лицо. Щетина не скрывает его бледности. Глаза выпучены, словно давление в черепе стало слишком большим.

– Привет, парень, – говорит он, и неловко обняв меня, с силой хлопает по спине. – Ну и дела, да?

– Да, – говорю я. – Ну и дела.

– По их мнению, осталось три с половиной месяца.

– Да.

Мы так и продолжаем просто стоять. Я чувствую, как секунды пролетают одна за другой. Сколько их в трех с половиной месяцах?

– Она у себя, – говорит Клас в конце концов.

Я снимаю обувь у порога и бегу наверх. Поднимаюсь в прихожую второго этажа. Дверь в комнату Тильды открыта.

Она стоит у окна. Ее темные волосы блестят на солнце, на них играют рыжевато-медные блики. Она поворачивается, когда я вхожу, смотрит на меня своими светлыми глазами, которые, как вода, будто меняют цвет в зависимости от окружения.

– Все выглядит как обычно, – говорит она хрипло.

– Я знаю, – отвечаю я.

– Скоро все исчезнет.

Я даже не представляю, что мне ответить на это. Ее раскрытый ноутбук лежит на кровати. На экране новости, но звук выключен. Американский президент на трибуне на фоне синих занавесок. WHITE HOUSE CONFIRMS[1]. Я понимаю, что там еще ночь. На мониторе мелькают кадры аналогичных пресс-конференций в России, Англии, Иране вперемежку с отрывками интервью Генерального секретаря ООН. Мне становится интересно, как обстоят дела в Доминике, смотрит ли семейство Джудетт те же самые картинки.

– Ты дрожишь, – говорит Тильда тихо и проводит рукой по моей бритой голове.

Я вздрагиваю, словно выхожу из транса. Обнимаю ее. Наконец-то. Она склоняет голову к моей груди. У нее все еще влажные волосы, и я втягиваю ноздрями запахи хлорки и шампуни. Запах Тильды.

– Этого не может быть, – говорит она. – Может, все еще обойдется. Есть небольшой шанс.

Я не хочу говорить, что думаю об этом. Они бы ничего не обнародовали, если бы не были уверены.

– Или они придумают что-то и решат проблему, – продолжает она. – Наверное, построят большой батут или какую-то другую штуковину.

Я начинаю смеяться. Это напоминает всхлипывания. И, пожалуй, это они и есть.

– Мне ужасно страшно, – признается она.

– Мне тоже.

Тильда смотрит на меня. Она такая красивая, что мое сердце сжимается от боли.

Она не должна умереть.

Мы целуемся. Мир вокруг нас исчезает, остаются только наши губы, тела. Тильда осторожно запирает дверь, чтобы Клас на первом этаже нас не услышал. Я встаю позади нее, расстегиваю молнию на ее кофте. Я целую плечи, чувствую запах хлорки, который никогда не покидает кожу Тильды полностью, ласкаю живот под белой блузкой. Снимаю ее. Расстегиваю лифчик. Мне нужно чувствовать ее кожу, как можно больше квадратных миллиметров.

Она расстилает покрывало на полу, как и всегда, когда мы одни дома. Кровать Тильды особо многого не позволяет.

– У меня нет презиков с собой, – признаюсь я неохотно, продолжая раздеваться.

– А разве это теперь играет какую-то роль? – говорит Тильда.

Мы смотрим друг на друга. Мир, находящийся за пределами комнаты, напомнил о себе снова. Я стараюсь забыть о нем, поэтому целую все ее тело. Исследую его, словно в первый раз.

В конце концов она теряет терпение и притягивает меня к себе. Обхватывает ногами, беря инициативу на себя.

Всякий раз когда кажется, что кто-то из нас не выдержит и начнет стонать, мы заставляем друг друга замолкнуть поцелуями.

Потом Тильда лежит в моих объятиях. Она тяжело дышит, повернувшись ко мне спиной. Возможно, даже спит. Мой взгляд скользит по полкам, висящим над кроватью, на них кубки и статуэтки. Я смотрю на медали, болтающиеся на разноцветных лентах. На вырезки из местной газеты. На ней Тильда в шапочке для плавания смеется под заголовком, называющим ее «подающей надежды».

«Доска почета» Тильды завешена фотографиями. Соревнования по всей стране. Тренировочные сборы в Дании, Италии, Голландии. На большинстве из них, сделанных до осени, ее старая подруга Люсинда. Мой взгляд задерживается на снимке с шествия святой Люсии этой зимой.

Во всем зале, включая бассейн, выключен свет. У Тильды на голове корона из свечей. Их пламя отражается в водной глади. Она натянуто улыбается в камеру, надеясь, что никто не заметит, как тяжел костюм, который колыхается в воде вокруг нее. Она никогда не показывает, скольким жертвует ради такой жизни, сколько труда стоят ее победы. Я не знаю никого другого столь же целеустремленного, как Тильда. Она точно знает, к чему идет. У меня самого высокие оценки, но я все еще не решил, кем хочу стать в будущем. Так много возможностей, что просто разбегаются глаза. Откуда мне знать, чем я захочу заниматься через десять, двадцать, пятьдесят лет?

Но теперь у меня больше нет необходимости ломать над этим голову.

Беспокойство начинает давать знать о себе снова.

Не думай об этом.

Я поворачиваюсь на бок, обнимаю второй рукой Тильду. Приподнимаю немного голову, собираясь поцеловать ее в щеку.

Сейчас я замечаю, что она не спит. Она смотрит на лежащий на кровати ноутбук. Сосредоточена на сообщениях, появляющихся в углу экрана. Все хотят знать, где она сейчас. В курсе ли последних событий. В новостях показывают сельскую местность Индии. Плачущие женщины тянут руки к небу.

Я закрываю глаза.

– Я люблю тебя, – говорю я.

– И я тебя, – отвечает Тильда, не поворачиваясь.

ИМЯ: ЛЮСИНДА

TELLUS № 0 392 811 002 ПОСЛАНИЕ: 0001

КОНЕЦ. ОСТАЛОСЬ 4 НЕДЕЛИ И 5 ДНЕЙ

Мне ничего не известно о тебе, читающем все это. В прямом смысле ничего.

Пожалуй, ты внешне похож на меня. Хотя, возможно, наоборот, и ты абсолютно не соответствуешь моим представлениям о том, как может выглядеть живое существо.

В фильмах и телевизионных сериалах инопланетяне почти всегда напоминают людей. Словно они происходят от нас. Только немного иные. С кожей, как у ящериц, с парой дополнительных глаз на лбу, с маленькими телами и большими головами. Ты какой-то такой?

Кстати, можно ли называть вас неземными существами, когда Земли больше не осталось?

Скорей всего, тебя, естественно, нет. Если же ты вопреки всему существуешь, как ты поймешь меня? У мобильного приложения TellUs есть языковый ключ, некий цифровой «Розеттский камень» с одним и тем же отрывком на нескольких сотнях земных языков. Остается только надеяться, что он позволит тебе прочитать послания, которые мы пишем, все звуковые файлы, превращаемые в тексты, прежде чем их отправляют в космос. Но как ты сможешь что-то понять помимо слов? Я имею в виду, что, пока я пишу это, у меня открыто другое окно на экране. Выступает президент США. (Я даже не хочу называть его имя, поскольку слишком сильно ненавижу этого господина. Ты достаточно много услышишь о нем от других.) Он сидит в Овальном кабинете в Белом доме, положив руки на письменный стол. За спиной американский флаг. Его речь началась словами «мои соотечественники». Я могу пересказать ее для тебя, но есть ли в этом смысл? Как мне объяснить, насколько тяжело поверить в происходящее? У меня ведь по-прежнему оно ассоциируется с тысячами фильмов и сериалов. Хотя там обычно президенты элегантны, полны достоинства и спокойны. В отличие от настоящего. (В таких фильмах пришельцы сначала надеются превратить Манхэттен в груду камней, но потом терпят поражение. Я прошу прощения. Мы думали, что вы хотите колонизировать, поработить или уничтожить нас. Вероятно, потому что часть человечества уже поступала так с другими его частями. Я не знаю, интересуетесь ли вы психологией, но здесь это называется проекцией.)

Речь президента подтверждает то, что все разумные люди поняли еще в конце весны. Начался последний отсчет. Сейчас в этом уже нет никаких сомнений. Чуть более месяца осталось до того момента, когда наш мир перестанет существовать. Даже точно известно, когда все произойдет. 16 сентября в 04:12 утра (по шведскому времени) комета Фоксуорт войдет в атмосферу Земли. Под ее воздействием воздух станет на 10 градусов выше температуры поверхности солнца. Все на пути кометы будет уничтожено еще до того, как она рухнет в воду у северо-западного побережья Африки, недалеко от Канарских островов. Атмосфера сгорит, и небо опалит такой яркий свет, какого мы никогда не видели. Через несколько минут после падения кометы испарится океан. Четыре миллиона лет эволюции окажутся напрасными. И мы ничего не можем с этим поделать.

Президент, естественно, выражается иначе. Он не рассказывает в деталях о том, как мы умрем, не повторяет слухи о том, что в довершение ко всему земная кора может прийти в движение и это может привести к непредсказуемым последствиям. Взамен он болтает о необходимости «оставаться дома с теми, кого вы любите», и меня сразу же одолевает любопытство относительно того, как должны себя чувствовать все те, у кого никаких любимых нет.

Уже больше двух месяцев назад мы узнали, что комета на пути к нам. Это произошло 27 мая. С тех пор мир сильно изменился. Все ранее считавшееся незыблемым и самой собой разумеющимся утратило свое значение всего за несколько дней. Люди перестали ходить на работу. Школы закрылись. Биржи рухнули. Торговля прекратилась. Деньги утратили какую-либо ценность. Туристы дрались за места на последние авиарейсы домой. Из-за пробок движение на дорогах практически остановилось.

Наибольший хаос царил в первое время. Новые войны вспыхивали буквально на пустом месте, тогда как старые конфликты сами собой умирали за ночь. Никто больше не знал, с какой стороны чего ожидать. Хуже всего обстояли дела в странах с большим социальным неравенством. Угнетенным массам там нечего было терять. Они устраивали революции. Занимали дворцы богатеев и грабили бутики с роскошными вещами. В странах, где было относительное равенство, удавалось сохранить порядок.

Здесь, в Швеции, нам удалось продолжить более-менее цивилизованное существование. При всех произошедших изменениях, удивительно, что многое продолжает функционировать.

И, конечно, не все до сих пор верят, что комета Фоксуорт попадет в нас. Один из таких скептиков как раз сейчас дает интервью программе новостей. В нетерпеливой ироничной манере, похоже, свойственной им всем. Типа «Ну, что я вам говорил!». Словно он уже одержал победу. И я их отчасти понимаю. Ведь просто в голове не укладывается, что мы не смогли обнаружить настолько большую комету еще несколько лет назад. Она же огромная, сотни километров в диаметре, но темная и незаметная и двигалась к нам так долго обходными путями, что, пока не подошла совсем близко, никто из людей не смог рассказать о ней. И оказалось, что, несмотря на все наше оборудование и технический прогресс, мы недостаточно хорошо контролировали окружающее космическое пространство. Об этом много говорили летом. Кого следует винить? Почему ученые не получали больше денег? На ком главная ответственность за случившееся? Как будто это играет какую-то роль. Опасность уничтожения мира кометой была крошечной, и никто не воспринимал ее всерьез. Но с другой стороны, шанс, что жизнь появится и будет развиваться именно на нашей планете и что как раз мы станем главными существами здесь, был еще меньше. Все происходящее в бесконечной вселенной с бесконечными возможностями невероятно.

Если бы Фоксуорт обнаружили несколько лет назад, мы смогли бы направить на нее луч лазера с Земли и тем самым, пожалуй, заставить комету изменить направление. (Не спрашивайте меня каким образом, это как-то связано с окружающими ее газами.) Но в нашей ситуации делать это было уже слишком поздно. Это напоминает ситуацию, когда вы едете по широкой ровной дороге. Если вы заметите мчащуюся навстречу машину с расстояния пятьсот метров, вам достаточно чуть повернуть руль, чтобы избежать столкновения. Но если вы увидите ее только непосредственно перед собой, у вас не будет ни единого шанса на спасение.

Улетать с земли уже не имело смысла. В наших фильмах-катастрофах, если все другие возможности исчерпаны, мы отправляем ковчег в космос с тысячами специально отобранных людей, которые должны стать продолжателями нашего рода. Действительность не так пафосна. Один известный мультимиллиардер попытался организовать экспедицию на Марс, хотя его деньги и потеряли всякую ценность. Даже если бы ему это удалось, максимум десять человек смогли бы улететь с ним для того, чтобы просто медленно умереть на соседней негостеприимной планете. Но он вряд ли сумел бы найти добровольцев.

Скептики, вероятно, будут отнекиваться до конца. Заявлять, что нас, остальных, просто дурачат. Они же знают правду. Это пиар-ход американцев, те якобы «спасут» нас в последнюю секунду. Или фейковая новость из России, поскольку русские хотят отвлечь мир, пока готовят вторжение. Или это коммунистический заговор, цель которого разрушить капиталистическую систему. Люди верят в то, что они хотят верить. И это не в первый раз. Достаточно вспомнить, как старательно мы закрывали глаза на изменения климата. Мир давно катился в пропасть.

Сначала комету назвали комбинацией цифр и букв, но это выглядело слишком казенно для того, что должно было положить конец нашему существованию. Сейчас она имеет имя «Фоксуорт» по фамилии женщины из НАСА, обнаружившей ее. Мне стало интересно, каково это, когда твоим именем назвали то, что должно уничтожить нас всех. Ей точно предстояло войти в историю, если останется хоть один человек, который сможет написать ее.

Но, конечно, именно этим я сейчас и занимаюсь. Теоретически. TellUs – это попытка рассказать о Земле, о том, как мы жили здесь, другим формам жизни. Интересно, как много пользователей этого приложения верят, что кто-то прочитает нашу писанину. Но, по крайней мере, это хоть какое-то занятие. Нам необходимо верить, что кто-то узнает о нашем существовании.

Мое нынешнее творчество прямой дорогой направляется на удаленные спутники, которые сохраняют наши рассказы и переправляют их дальше в космос. Даже когда мы исчезнем, они будут продолжать делать это. По крайней мере, до тех пор пока не выйдут из строя или не столкнутся с космическим мусором или чем-то иным. Пожалуй, они достигнут тебя вопреки всему. Если ты есть где-то. И если у тебя случайно окажется нужное оборудование. И если тебе повезет понять то, что я пишу. И может быть, это даже тебя заинтересует.

Те же самые спутники будут отправлять в космос научные данные о нашей планете и координаты мест, где мы пытаемся сохранить наши шедевры искусства, книги и музыкальные произведения, ДНК-коды животных и людей, банк семян, прежде находившийся на Шпицбергене (в одном из «бункеров Судного дня», явно оказавшемся недостаточно надежным для такой мировой катастрофы). Все будет упаковано в специальные материалы и опущено в шахты, находящиеся далеко от места падения кометы. Никто не знает, сработает ли это, но, похоже, ничего лучшего нам не придумать.

В один прекрасный день ты, пожалуй, сможешь воссоздать человека у себя в лаборатории. Или хотя бы вырастить герань. Эта мысль немного согревает душу, будто делает нашу смерть чуть менее бессмысленной.

Я видела интервью с несколькими людьми, решившими перебраться в шахту Кируны. Они окажутся под километровым слоем расплавленного камня. Я не могу представить себе худшего конца.

Ты знаешь, когда умрешь?

Мы, люди, всегда знали, что это случится с нами однажды, но оставались в неведении относительно даты. Но не сейчас. Сейчас время смерти известно нам почти с точностью до секунды.

Пожалуй, тебе интересно, почему я не паникую. Я боюсь. Пусть это особо и не видно по моей писанине. Но, по-моему, я напугана меньше, чем многие. И хуже всего то (а об этом я не могу рассказать никому, кроме тебя), что я испытываю некое облегчение. Хотя нет, это, пожалуй, неправильное слово. Но и не особенно неверное тоже.

СИМОН

Жарко, слишком жарко, воздух наполнен запахами хлорки, сигаретного дыма, воды и мокрых тел. Крики, смех и плеск эхом отражаются от кафеля, оконных стекол и высокого потолка. Заглушают вырывающуюся из динамиков музыку. Ее явно подбирала Тильда. Это она предложила устроить вечеринку здесь. У нее все еще остались ключи.

Учебный год должен был начаться сегодня. Именно это событие мы и празднуем. Вроде бы должно стоить того. Будь все как обычно, я бы сейчас пошел во второй класс гимназии.

Я смотрю на большие часы, висящие на торцовой стене бассейна, и понимаю, что провел в туалете более часа. Приличный отрезок от времени, учитывая, что его остается все меньше и меньше. Секундная стрелка неумолимо двигается все дальше по циферблату.

Осталось четыре недели и пять дней.

Сущие крохи. Сегодня растаяла наша последняя мизерная надежда. Прощай, жестокий мир.

Я делаю глоток самогонки, у нее отвратительный вкус, черт знает, что туда намешали, но это единственное, чем еще можно разжиться.

Я ищу Тильду среди торчащих из бирюзовой воды голов. Это ее мир. Ее место, ее друзья. Я уже сам больше не знаю, где чувствую себя комфортно. Только одно мне понятно, я не хочу оставаться здесь, но и не могу пойти домой.

Люди вокруг постоянно поскальзываются на мокром полу. Вот-вот произойдет несчастный случай. Это не так трудно предсказать. Хампус делает сальто, прыгая в воду, и ударяется затылком о край бассейна. Когда я сам ныряю мгновение спустя, мне с трудом удается выплыть на поверхность. Руки и ноги повсюду.

Я опустошаю пластиковую бутылку, и кто-то хлопает меня по спине. Али. Он смеется и говорит что-то, но я не могу разобрать.

– Что?

– Я спросил, где ты был?

– Ты видел Тильду?

Мой собственный вопрос даже для меня звучит как непонятный набор звуков.

– Черт с ней сейчас, – кричит Али и бежит дальше в сторону бассейна, группируется, чтобы прыгнуть бомбочкой.

Я, покачиваясь, иду дальше мимо трибун, где много раз сидел и смотрел на Тильду, когда она участвовала в соревнованиях. На них сейчас полно тел. Кто-то спит в одиночку или обнявшись с кем-то. Другие занимаются сексом. На нижнем ряду замотанная в полотенце девица скачет на парне. Я спотыкаюсь о его колено, когда прохожу рядом.

У торца бассейна я встречаю Юханнеса. С его курчавых локонов капает вода, голова втянута в плечи, словно ему холодно. Он кивает кому-то неподалеку, но не спускает с меня взгляд. Мой лучший друг. Я вижу, что он беспокоится за меня. Его подружка Аманда сидит вместе с несколькими девицами перед низкой покрытой кафелем перегородкой. Элин говорит что-то, вызывая всеобщий смех, однако Аманда косится на меня, собирая вместе волосы и выжимая их.

Юханнес кладет свои холодные руки мне на плечи. Кожа на кончиках его пальцев сморщилась – наверное, от холода.

– Как дела? – интересуется он.

– Ты не видел Тильду?

На этот раз голос меня не подводит. Юханнес пытается улыбнуться:

– По-моему, она ушла домой.

– Юханнес, – говорю я. – Я люблю тебя, но врать ты абсолютно не умеешь.

Он убирает прилипшие ко лбу волосы.

– Ты явно перебрал, – говорит он. – Пошли поболтаем где-нибудь.

Его предложение очень кстати. Я это знаю. Но внезапно я слышу смех Тильды. За перегородкой находится детский бассейн с красной пластмассовой горкой.

Юханнес тоже смотрит в ту сторону:

– Симон, пошли лучше со мной. Мы можем смыться отсюда, если хочешь.

Я не отвечаю. Уже слишком поздно. Я должен все знать.

Юханнес что-то кричит мне вслед, когда я огибаю перегородку.

С другой ее стороны не так много народа. Я сразу замечаю Тильду. Она лежит на животе на резиновом матрасе, раскачивающемся посередине бассейна. Даже издалека мне видно, что она под дозой. Зрачки большие и темные. На ней купальник, который она обычно использует на соревнованиях, с логотипом спортивного клуба на груди и с витиеватой надписью «Тильда» на ягодицах.

Саит стоит на коленях рядом с ней, вода наполовину закрывает его кубики на животе. Он тащит Тильду с матраса. Она громко смеется. Их зубы блестят в свете установленных на дне ламп.

«Я по-прежнему люблю тебя», – сказала мне Тильда в начале июня. Это произошло всего через несколько дней после того, как мы впервые услышали о комете.

Она любит меня, но этого недостаточно.

«Я хочу прожить остаток жизни на полную катушку», – добавила она.

Я желаю того же самого. Но хочу делать это с ней. Для меня нет жизни без Тильды. Именно с ней я хочу быть, когда небо станет белым.

Саит стаскивает ее в воду. Я едва знаком с ним, он на пару лет старше нас. Его рука под купальником Тильды. Костяшки пальцев проглядывают под тонкой тканью. Она закрывает глаза, когда он целует ее в шею.

Мне надо уйти, но я застываю на месте как вкопанный.

Я не могу видеть этого, но не в состоянии отвести глаза в сторону.

Кто-то громко кричит у меня за спиной. Тильда смотрит в мою сторону. Наши взгляды встречаются. Саит вытирает капли воды с лица и тоже замечает меня.

Мне наконец удается пошевелиться. Я ухожу настолько быстро, насколько это позволяет скользкий пол, не представляя, что несколько сидящих на краю бассейна девиц провожают меня взглядами. Я бегу мимо погруженного в темноту кафе прямо в раздевалку. Когда за мной захлопывается дверь, музыка и голоса сразу становятся тише. Но вместо этого я слышу свое тяжелое дыхание.

Внутри воняет. В душевых явно кто-то пытался очистить желудок, сунув два пальца в рот. Наполовину переваренные остатки еды прилипли к краю решетки водостока. Я продолжаю путь между рядами шкафчиков. Мне уже тяжело держаться прямо. Кажется, что силы покинули меня. Кожа чешется. Голова гудит.

Я опускаюсь на одну из скамеек. Надо было уйти с Юханнесом. Я не могу вернуться и искать его, но мне хочется убраться отсюда поскорее, и я не верю, что смогу сделать это сам.

Дверь в раздевалку открывается и закрывается снова. Чьи-то мокрые ноги шлепают по кафелю, потом по резиновому коврику.

Когда я поднимаю глаза, она стоит передо мной. Тильда обхватила себя руками. Ее темные волосы убраны назад, вода капает вниз, образуя лужу у стоп. У нее стеклянные, как у куклы, глаза. Пару месяцев назад я рассмеялся бы, если бы кто-то сказал, что Тильда употребляет наркотики. Но с тех пор многое изменилось.

– Я не специально делала это у тебя на виду, – говорит она. – Я думала, ты ушел.

– Может, сделаем это вместе? – спрашиваю я. – Уйдем отсюда? Я ужасно скучаю по тебе.

Она качает головой. Мне следовало бы промолчать, но что мне терять?

– Не хочу оставаться один, – говорю я и слышу, как снова заикаюсь.

– Это не слишком хорошая причина, чтобы быть вместе.

– Не только поэтому.

Я натягиваю резинку на запястье. Ключ от шкафчика звенит, задевая бирку с его номером. Я оттягиваю резинку и отпускаю ее, она бьет по коже, потом повторяю это снова и снова, пытаясь привести мысли в порядок. Но явно без особого успеха.

– Я люблю тебя, – говорю я. – Почему ты не любишь меня?

– Просто не хочу быть вместе с кем-то в оставшееся время. Ты это знаешь. Я хочу делать, что хочу.

– У нас могут быть открытые отношения, – предлагаю я.

Кривая улыбка в ответ. Она не верит мне. Я сам не верю себе.

– Мы можем попробовать, – все равно говорю я. – Мы же просто созданы друг для друга.

Тильда садится рядом со мной. Она выглядит печальной, но я не знаю почему именно. Может, она тоже соскучилась. Или ей просто жаль меня.

– Нет, – отвечает она. – Никаких нас больше не будет. Той Тильды, которая хотела быть с тобой… больше не существует. Ее, наверное, вообще нет.

– Что это означает? – фыркаю я.

– Ты должен забыть меня.

Сейчас я вижу страдание в ее взгляде. Комната начинает ходить ходуном. Тошнота подступает к горлу.

– Тебе надо понять это, – говорит Тильда. – Ты же не хочешь, чтобы все продолжалось в том же духе до последнего дня?

Внезапно у меня возникает страстное желание, чтобы она ушла.

Мне больно, когда она находится так близко, но остается так далека.

– Ты пожалеешь, когда он настанет, – говорю я. – Но знаешь, потом ничего не удастся вернуть, поскольку никакого потом не будет.

Кукольные глаза моргают.

Кто-то зовет ее по имени, и мы одновременно направляем взгляды в ту сторону. Элин и Аманда. Я не знаю, долго ли они стояли там. Много ли услышали.

– Нам надо уходить, – говорит Аманда.

Дверь раздевалки открывается снова. Со стороны душа слышны голоса. Кто-то кричит. Тяжелые ботинки топают по полу. Двое полицейских появляются среди шкафчиков. Мужчина с бородой и женщина, чье лицо я, кажется, где-то видел.

– Эй, молодежь, – говорит бородатый. – Пора закругляться.

Я быстро поднимаюсь, пол уходит из-под ног, Тильда успевает схватить меня и не дает упасть.

– Мы можем отвезти его домой, – предлагает женщина-полицейский, а я пытаюсь протестовать.

– Ты не дойдешь сам, – перебивает меня Тильда.

– Все нормально.

Полицейские берут меня под руки. Я пытаюсь вырваться, но они держат сильнее.

– Где твоя одежда, Симон? – спрашивает женщина.

– Откуда ты знаешь мое имя?

– Мы поговорим об этом потом.

Она смотрит на бирку с номером на моем запястье и направляется к нужному шкафчику.

Когда народ лавиной устремляется внутрь, я теряю Тильду из вида. Еще один полицейский гонит их перед собой, требует поторопиться. До меня сейчас никому нет дела, хотя раньше все обстояло бы совсем по-другому.

Это уже не будет иметь никаких последствий. Для подобного нет времени. Мир катится в пропасть. Единственной задачей полиции является присматривать, чтобы мы не угробили себя до того, как мир рухнет.

СИМОН

ОСТАЛОСЬ 4 НЕДЕЛИ И 4 ДНЯ

Я просыпаюсь от того, что кто-то дышит мне в ухо. Влажный нос прижимается к моей щеке.

– Уходи отсюда, я хочу спать, – ворчу я и, вытягивая руку, пытаюсь оттолкнуть нависшую надо мной тушу теплой шерсти.

Бомбом облизывается. Я неохотно смотрю вверх и встречаюсь взглядом с парой больших карих глаз. Его голова закрывает мне почти все поле зрения. Шершавый язык касается моего запястья.

Осталось четыре недели и четыре дня.

Меня охватывает паника. Все мысли только об этом.

От сна не остается и следа. Мне надо встать, заняться чем-то. Это единственный способ не сойти с ума.

Сев на кровати, я чувствую, что голова разрывается от боли. Словно комета уже врезалась в мой череп. Бомбом возбужденно лает и носится кругами по комнате, хвостом сбивает стакан с прикроватной тумбочки, и я еле успеваю поднять телефон с пола за мгновение до того, как на него попадет вода.

– Успокойся, – говорю я и включаю мобильник, читаю, что написал Тильде прошлой ночью.

Я извинялся за то, что распустил сопли, но, конечно, выглядел при этом еще более жалко. «Все нормально», – ответила она. Но хорошего было мало, особенно когда она, возможно, отправила свое сообщение из кровати Саита. Сама мысль об этом задевает меня. Я с силой прижимаю ладони к лицу и держу их до тех пор, пока в глазах не появляются звездочки.

– Джудетт и я хотим поговорить с тобой.

Я опускаю руки. Стина, уже собравшись на работу, стоит в дверном проеме. Рыжеватые волосы аккуратно уложены на голове. Белый пасторский воротничок, колоратка, опоясывает шею.

– Поторопись, – говорит она и уходит.

Откинув в сторону одеяло, я чувствую запахи сигаретного дыма и хлорки. Они исходят от моих джинсов, и сейчас я понимаю, что спал в одежде, которая по-прежнему на мне. Звезды еще прыгают перед глазами, когда я встаю с постели и коленом толкаю Бомбома, заставляя его отодвинуться в сторону.

Они ждут, сидя на диване в гостиной. Судя по виду Стины, она настроена на серьезный разговор. Джудетт лишь холодно смотрит на меня. Она способна сказать взглядом больше, чем Стина своими долгими разглагольствованиями.

Вчера мы собирались пообщаться по видеосвязи с друзьями Джудетт в Доминике. Я понимаю разочарование мам. Но дело не только в том, что мне захотелось отправиться куда-то на вечеринку. Все не так просто. Я не хочу находиться дома. У меня нет ни малейшего желания сидеть здесь с ними и размышлять о смерти. Я вообще не хочу думать.

– Как самочувствие? – интересуется Стина.

– Ужасное, – отвечаю я.

– Значит ты чувствуешь себя так, как заслуживаешь, – говорит Стина и смотрит на Джудетт, ища поддержки с ее стороны.

Джудетт кладет одну ногу на другую.

– Ты вообще понимаешь, в какое неловкое положение я попала из-за того, что Марии пришлось везти тебя на полицейской машине? – ворчит она.

Стина выглядит недовольной.

– Это, пожалуй, было не худшее во всей истории.

Я туго соображаю, но сейчас все пазлы складываются воедино. Коротко постриженная женщина-полицейский. Вот почему она показалась мне знакомой. Я встречался с ней пару раз. Она играла в хоккей с мячом в одной команде с Джудетт.

– Я немного перебрал, – говорю я. – Извините.

Стина громко фыркает. Устало машет рукой, смотря на Джудетт. Но я вижу по ней, что она довольна, потому что сейчас они выступают единым фронтом. Я оказываю ей услугу, будучи трудным подростком.

Они развелись полгода назад. Стина в конце концов сняла обручальное кольцо, но, насколько мне известно, она по-прежнему таскает его в бумажнике. Она давно говорила мне, что я должен оставить в покое Тильду, но сама выглядит так же жалко, как и я.

– Ты не можешь продолжать в том же духе и болтаться где-то каждую ночь, – говорит Джудетт.

– А это играет какую-то роль?

– Конечно играет! – кричит Стина и бьют ладонью по подлокотнику дивана.

Облачко пыли взмывается в воздух и искрится в солнечных лучах.

– И какую тогда? – спрашиваю я. – Этим я уж точно не испорчу себе будущее.

– Ты же знаешь, сколько всякого дерьма сейчас творится в городе.

– Я осторожен.

Лицо Стины краснеет прямо на глазах.

– Ты же можешь попытаться понять наши чувства? – говорит она. – Тебе же прекрасно известно, что мы опять съехались, потому что никто из нас не хочет быть мамой каждую вторую неделю в последнее отведенное нам время. Но сейчас мы видим тебя меньше, чем когда-либо.

– Я не просил вас съезжаться ради меня.

Я начинаю жалеть о сказанном сразу после того, как закончил фразу. Ведь я понимаю их. Но они не понимают меня.

До них не доходит, что я скучаю по ним, но мне невыносимо сидеть дома в той искусственной атмосфере, которую они создали. У нас больше не получается нормальных разговоров, они требуют от меня слишком многого. Мы якобы должны переоценить свое прошлое, обсуждать серьезные темы, прежде чем умрем. Каждое слово должно что-то значить. Очень многое. Но это запредельно для меня.

– Надо покончить с этим сейчас, – заявляет Стина на удивление спокойным голосом. – Эмма приедет сюда через несколько дней.

Эмма. Моя сестра, которая сошла с ума, узнав о комете.

– Мике поедет навестить родителей в Эверкаликс, – продолжает Стина. – Нам надо будет оказать ей всю посильную помощь. И ей необходимы тишина и покой.

Я киваю. Смотрю в сторону. Взгляд задерживается на темно-серой стене кухни, которую я сам помогал красить. Мне вспоминается другой день, когда я стоял здесь и смотрел на нее. Это было спустя пару дней после того, как мы услышали о комете. Стена еще пахла краской, и я подумал тогда, что мы зря покрасили ее, ведь она все равно исчезнет.

– Это будет правильно, – говорит Стина мягко.

– Что именно? – интересуюсь я, стараясь сдержать слезы.

Она выглядит разочарованной. Я постоянно обманываю их ожидания.

– Я имею в виду, хорошо, что Эмма приедет домой хоть ненадолго. Нам нужно будет с максимальной пользой провести это время.

– Так что постарайся, пожалуйста, – говорит Джудетт.

ИМЯ: ЛЮСИНДА

TELLU № 392 811 002

ПОСЛАНИЕ: 0002

Ночью в Гетеборге были уличные беспорядки. Все началось со спонтанной демонстрации против введенной сейчас карточной системы, с нескольких тысяч человек, посчитавших, что «настоящие шведы» должны быть обеспечены лучше «других». Премьер-министр, естественно, не осталась в стороне и в своем выступлении снова попыталась напомнить, как нам повезло. Ведь благодаря лету у нас хватает фруктов и зелени, и так много скота на убой, что мы можем продержаться еще несколько лет.

«Но в любом случае это несправедливо, – заявила женщина из числа сидевших в телестудии демонстрантов. – Я платила налоги всю мою жизнь. Я должна получать больше, чем они».

Она имела в виду людей, родившихся не здесь, и мне захотелось крикнуть ей, что благодаря «другим» наше общество функционирует надлежащим образом. Ведь именно они составляют большинство работающих добровольно с той поры, как мы перестали использовать деньги. Они управляют поездами, развозят продукты на грузовиках, заботятся о том, чтобы у нас были вода в кранах и электричество. И не потому что эти «другие» большие праведники, просто у них здесь близкие. И они даже в такой ситуации пытаются найти свое место в обществе, а не сидят в одиночестве в ожидании конца.

Хотя, в принципе, чему тут удивляться, это же обычная ситуация для Земли. Если бы ты увидел нашу планету в том виде, как она выглядит сейчас, то не заметил бы никаких границ. Ведь в реальности всегда были просто линии на картах, но для некоторых их самомнение до сих пор зависит от того, по какую сторону границы они оказались. Я думала, что сейчас это перестанет иметь значение, но для многих все оказалось наоборот. Не для всех, конечно. Но любители поскандалить (часто не отличающиеся большим умом, что обычно связано), похоже, не успокаиваются ни при каких условиях.

Может быть, это и хорошее время, чтобы доказать, что люди могут стать лучше. Мне наверняка надо почаще напоминать об этом, хотя бы себе самой. И пусть во время катастроф всегда проявляется все лучшее и худшее, что есть в нас, большинство все же пытается жить своей обычной жизнью, насколько это возможно.

Итак, какие, собственно, события произошли со мной с тех пор, как я в последний раз давала знать о себе? Что я, как человек, сделала для собственного развития и чем смогла помочь другим? Честно говоря, я в основном спала. И смотрела фотографии моих старых друзей.

Они устроили вечеринку в бассейне этой ночью. Все выглядят гораздо моложе, чем я себя ощущаю. Горящие глаза на вспотевших загорелых лицах. В воде плавают пластиковые бутылки и окурки. И люди, которых я даже представить не могла курильщиками, позируют с сигаретами. А почему нет? В любом случае никто из них не успеет заболеть раком.

Тильда почти на всех на фотографиях. У нее по-прежнему широкие плечи и сильные руки. Мышцы проступают на спине. Трудно представить, что я когда-то тоже выглядела так подтянуто и атлетично. Но все остальное в ней изменилось. Тильда, которую я знала, вряд ли выпила хоть каплю спиртного за свою жизнь и уж точно никогда не курила. И никогда не ходила на вечеринки, потому что даже в выходные и праздники нам приходилось рано вставать и плавать. Папа говорил что, ее родители разошлись летом. Я не удивилась, услышав это, их отношения давно оставляли желать лучшего, но я не знаю, как Тильда пережила произошедшее. Я вообще не знаю ничего об ее нынешней жизни, помимо того, что вижу на этих фотографиях.

Она была моей лучшей подругой. Все мои самые важные воспоминания связаны с ней. Если бы мне понадобилось рассказать о себе, любой такой рассказ стал бы неполным, если бы в нем не оказалось Тильды.

Мы проводили так много времени в бассейне, что я могу описать каждую трещину на его дне, каждое отверстие от сучка в потолке над ним. От хлорки щипало глаза, она разъедала купальник и кожу, ее запах въедался во все. У нас было семь, восемь, девять зачастую ужасно скучных и монотонных тренировок в неделю. Плюс еще по меньшей мере одно соревнование. Но все равно я обожала плавание. Я жила ради коротких вспышек эйфории. Когда перед самым стартом заплыва от адреналина вскипает кровь. Ради тех кратких мгновений, когда все мышцы и дыхание работали как единое целое. Я лучше чувствовала себя в воде, чем на земле. Легко. Свободно. Это было чудесно.

Бассейн стал для нас с Тильдой родным домом. Без нее я никогда не начала бы плавать и уж точно не поступила бы в спортивную гимназию. Она сделала меня лучше. Наше тренер Томми говорил, что в плавании люди соревнуются сами с собой, но я всегда состязалась с Тильдой. И не играло никакой роли, что я никогда не смогла бы превзойти ее. Этого не мог и никто другой. Я, Элин, и Аманда сражались только за почетное второе место. По словам Томми, у Тильды был характер победителя. Она четко знала, чего хотела. И пусть ее цель попасть в сборную страны и выступать на Олимпийских играх выглядела нереальной, не говоря уже о том, чтобы с получить спонсорский контракт, который позволил бы нормально жить за счет спорта, я никогда не сомневалась, что она добьется своего.

Почему я рассказываю это тебе? Знаешь ли ты вообще, что такое соревнование? Бассейн? Если у тебя, конечно, есть вода.

Из моего окна видна крыша дома Тильды. Мы пробирались напрямую через сады, когда были маленькими и хотели поиграть.

Я видела ее неделю назад, когда ранним утром, мне впервые за долгое время захотелось сходить в центр. Я подумала, что уж точно не встречу никого знакомого в такое время суток, но, подойдя к рынку, услышала звуки музыки и крики. Тильда стояла у окна и целовалась с парнем, которого я никогда не видела прежде. Ее волосы рыжеватого оттенка, предмет моей зависти, когда я еще имела свои собственные, светились в лучах утреннего солнца. Макияж выглядел идеальным, и мне стало интересно, когда она научилась его делать. Мы ведь почти никогда не красились.

Элин и Аманда тоже были там. И я поспешила уйти, пока они меня не заметили.

Что означает семнадцать лет для тебя? Ты еще зеленый юнец или уже давно перешагнул порог зрелости? Можешь ты представить себе, что значит быть молодым и уже чувствовать себя старым? Быть вроде как отработанным материалом? Поймешь ли ты меня, если я скажу, что не знаю, как мне вернуться назад, потому что я уже так сильно замкнулась в себе?

СИМОН

Фильм начинается с того, что астероид врезается в Землю и убивает динозавров. Море огня распространяется по всей планете. Голос за кадром сообщает, что то же самое случится снова. И это только вопрос времени.

Никто ничего не говорит. Помимо музыки тишину в комнате нарушает еще и Хампус, лежащий на полу перед телевизором и с хрустом истребляющий чипсы. Футболка задралась у него на животе, прилично увеличившемся за лето. Раньше он ходил с Саитом в тренажерный зал каждый день. И они постоянно болтали о протеиновых коктейлях и наборе мышечной массы.

С тем самым Саитом, у которого еще остались кубики на животе. И который целовал Тильду в шею.

К счастью, его сейчас здесь нет. Но и ее тоже. Они, наверно, где-то вместе.

Мы же сидим дома у Хампуса и смотрим «Армагеддон», один из фильмов, который власти пытались удалить из Интернета.

Теперь мы видим Нью-Йорк 65 миллионов лет спустя. Первые валуны, подобно бомбам, падают с неба и разрушают небоскребы. Хампус говорит, что это предэякулят. Но никто не смеется. Я делаю, как поступал, будучи маленьким, когда сестра заставляла меня смотреть ужастики, оставаясь в няньках. Я таращусь на экран, пока картинка не начинает расплываться перед глазами и не превращается в набор цветных пятен, не имеющих четких очертаний. Хуже обстоит дело со звуком, гораздо труднее защититься от него так, чтобы этого никто не заметил.

Но потом начинается сам фильм, и мы смеемся, когда главный герой стреляет в парня своей дочери на нефтяной платформе, где они работают.

– Такое впечатление, словно папаша сам спит с ней, – говорит Юханнес.

– Да, похоже, он просто помешан на ее сексуальной жизни, – соглашается Аманда. – Она же уже взрослая, черт побери.

Сейчас дышится немного легче. Я утопаю в кресле. Не стоит воспринимать это всерьез.

Оказывается, буровикам надо за короткое время выучиться на астронавтов. Потом им предстоит отправиться в космос и пробурить дырку в астероиде, чтобы взорвать его. И у них есть только один шанс для выполнения этой задачи.

– А не проще было бы научить настоящих астронавтов буровому делу? – спрашиваю я.

Остальные смеются. Похоже, просмотр дается им не тяжелее, чем мне? Хотелось бы верить.

Я не могу понять, почему в начале лета об этом фильме болтали, будто он показывает то, что произошло с нами. Даже ходили разговоры о том, что нам тоже следовало бы использовать ядерное оружие. Но Фоксуорт слишком большая, и она уже находилась слишком близко, когда ее обнаружили. Даже если собрать все имеющиеся в мире ракеты с ядерными боеголовками, это все равно не помогло бы.

– Он сейчас сунул ей крекер в трусики? – спрашивает Аманда.

– Вроде того, – говорит Юханнес и смеется.

Он подвигается ближе к ней на диване, и я слегка завидую ему. У Юханнеса по-прежнему есть подружка. Его присутствие здесь, как и раньше, выглядит вполне естественным. Мы все в этой комнате познакомились через Тильду и Аманду. Я же, каждый раз встречаясь с ними трезвым, начинаю сомневаться, действительно ли являюсь желанным гостем в их компании. Ведь Тильда больше не со мной. Даже с Юханнесом я не вижусь один на один, хотя он мой лучший друг. Иногда мне кажется, что он избегает меня.

Наверное, я слишком скучный и никому не интересно со мной?

– Неужели все уже забыли, что Нью-Йорк был полностью разрушен? – говорит Али, и я благодарен ему за его попытку еще больше разрядить обстановку.

– Почему всегда обязательно напиваться в стриптиз-клубе, прежде чем отправляться спасать мир? – говорит Элин. – Отличные приоритеты. Спасибо, герои.

– Зачем им пулеметы в космосе? – спрашивает Юханнес.

– А эта девица занимается чем-то еще, помимо того, что рыдает по своему отцу и парню? – интересуется Аманда.

Мы комментируем сейчас все подряд. Смеемся во время душещипательного разговора папаши с дочерью, прежде чем он жертвует собой. Но замолкаем снова, когда астероид разлетается на куски. А мир ликует.

– Слава богу, она выходит замуж, теперь будет кому позаботиться о ней, – говорит Аманда, когда титры начинают бежать на фоне свадебных сцен.

– Круто, что все цветные показаны в духе худших стереотипов о них.

Элин смотрит в мою сторону, когда произносит это. Но я не отвечаю – не собираюсь соглашаться или спорить с ней. Мне вообще нет дела до всякого расистского дерьма в фильме, который старше меня. Особенно сейчас, когда наша собственная реальность выглядит гораздо хуже.

– Кто-нибудь разговаривал с Тильдой сегодня? – продолжает она.

Я кошусь на остальных.

– Она собиралась ужинать с отцом и дядей, – говорит Аманда. – Ей захотелось взять таймаут.

– И это впервые, – бормочет Хампус, облизывая жир с пальцев.

Аманда начинает заплетать прядь своих волос. Ее лицо слегка перекашивается, когда она смотрит на нее.

– Я не понимаю, о чем думает Тильда.

– Где она вообще достает это дерьмо? – спрашивает Али.

– Я не знаю.

– Интересно, как она расплачивается? – говорит Хампус с такой ухмылкой, что у меня сразу возникает желание врезать ему ногой по лицу.

В комнате воцаряется тишина. Али таращится в свой телефон. Хампус начинает опять жрать чипсы. Только Юханнес встречается со мной взглядом. Он качает головой.

Внезапно я понимаю, что они, скорее всего, говорят о Тильде по-другому, когда меня нет с ними.

– Вопрос в том, насколько спокойно ей будет у Класа и его братца, – говорит Элин.

Она обменивается с Амандой многозначительными взглядами. Похоже, у них общий секрет. Юханнес тоже это замечает.

– В чем дело? – спрашивает он, а я радуюсь, что мне не пришлось самому задавать тот же вопрос.

– Тильда просила никому не говорить, – отвечает Аманда.

Они с Элин опять переглядываются. Обеим явно не терпится рассказать.

– Ну, выкладывайте же! – встревает Хампус.

Элин вздыхает. Она скрещивает ноги и теребит золотую сережку в ухе.

– Клас присоединился к Истинной церкви, – сообщает она.

– Именно поэтому Каролин выставила его, – добавляет Аманда быстро, словно опасаясь, что подруга протараторит все новости сама и не оставит ей ничего.

– Но… как он попал?

Это единственное, что мне удается выдавить из себя. Я пытаюсь представить Класа в Шведской Истинной церкви, но не могу. Настолько я знаю отца Тильды, он никогда не имел никакого отношения к религии, за исключением того, что обожает смотреть сериал «Игра престолов», где она показана довольно своеобразно.

– Братец его туда притащил, – говорит Элин.

Это все еще не укладывается в голове. Дядя Тильды и его семейство перебрались сюда из Эребру прошлым летом. Я встречался с ним несколько раз. Он, конечно, настоящий придурок, но не до такой же степени, чтобы примкнуть к Истинной церкви.

Хотя, с другой стороны, не мне судить об этом.

Отколовшаяся от Церкви Швеции группа, взявшая себе это название, сформировалась почти сразу после новости о комете. Хотя Стина говорит, что она существовала давно. Все началось с того, что один известный священник из Сконе стал проповедовать в духе традиционного христианства, с богом, наказывавшим людей и подвергавшим их немыслимым испытаниям, что никак не соответствовало образу, который рисовали в известной своей политкорректностью и либеральностью Церкви Швеции. Святого отца, естественно, попросили уйти, он стал героем-мучеником местного значения, и то, что начиналось с крошечной группы в социальных сетях, превратилось в многочисленные приходы по всей стране.

Несколько ее приверженцев по ошибке позвонили в нашу дверь в надежде завербовать новых членов, но наверняка серьезно пожалели об этом. Нам точно не стоило опасаться их повторных визитов. Они ведь и представить не могли, что их пригласит на кофе лесбиянка-священник Церкви Швеции, которая никогда не откажется от дискуссий, особенно на религиозные темы.

Неужели Клас тоже ходил по округе и стучал во все двери?

Неожиданно до меня доходит, насколько сильно мы с Тильдой отдалились друг от друга, если я даже не знал об этом.

– По-моему, Истинная церковь – чушь собачья, – говорит Аманда. – Они вроде как…

Она машет рукой, словно в попытке поймать вылетевшее из головы слово.

– Новообращенные? – подсказывает Юханнес.

– Точно!

– А вдруг они наподобие американской секты, где убивают людей для жертвоприношений? – говорит Хампус.

– Это была не секта, а просто отдельные безумцы, – уточняет Аманда.

– Так всегда говорят, когда речь идет о христианах, – ворчит Элин и смотрит на Али. – Зато будь они мусульманами…

Али бросает на меня усталый взгляд.

– Здесь, наверное, нет ничего странного, если масса людей свято верит, что бог только и ждет жертв с нашей стороны, – говорит Юханнес. – Ему ведь нравится подобное, не так ли? Даже его собственному сыну пришлось умереть за наши грехи.

– Ну, ты скажешь, – бормочет Аманда и поднимает на него взгляд.

– Матушка Симона подтвердила, – отвечает Юханнес и, ухмыляясь, смотрит на меня. – Но если серьезно, я думаю, есть секты, занимающиеся такими вещами, какие нам и не снились даже в самых страшных кошмарах.

– А вы слышали о дамочке из Истинной церкви из Карлсхамна? – спрашивает Хампус. – В Библии написано, что человеку нельзя иметь татуировок, поэтому она срезала их канцелярским ножом.

– Кончай, – ноет Аманда.

– Она ободрала себе пол руки, – продолжает Хампус.

У Аманды такой вид, словно ее вот-вот стошнит.

– Прекрати, – говорит Элин. – Это же ты сам придумал.

– Помните историю о язычниках из Даларны, – вступает в разговор Али. – Они еще в день летнего солнцестояния приносили в жертву животных…

– Мы можем поговорить о чем-нибудь другом? – перебивает его Аманда.

– Я читал об одной японской секте, – говорит Хампус, приподнимаясь на руках и садясь, – где приносили в жертву собственных детей. Они использовали огромные ножи и вспарывали их отсюда…

– Пожалуйста! – кричит Аманда.

Хампус смеется так, что крошки чипсов летят изо рта ему на футболку.

– Я просто хочу сказать, что люди совершают чудовищные вещи, и нет никого хуже религиозных фанатиков. Ничего личного, Симон.

Я пожимаю плечами.

– Христиане все равно наихудшие, – заявляет Элин. – Посмотрите только на всех этих американских конгрессменов, которые один к одному, как наша Истинная церковь, и считают, что комета – это наказание за аборты и гомосексуальность.

– Пожалуй, немного чересчур со стороны бога уничтожать нас только за то, что какие-то парни предпочитают себе подобных вместо девиц, – говорит Хампус.

– Или вспомните фильм, который мы только что видели, – продолжает Элин. – Все разговоры ее папаши и тех, с кем он работал, о…

Хампус громко вздыхает. Аманда бросает в него диванную подушку.

Элин не обращает на них внимание. Она наклоняется к Али:

– А что, собственно, говорит ислам о происходящем сейчас?

– Я не знаю, – отвечает он и косится в мою сторону. – Мои родители уезжают завтра. Соберемся у меня перед футболом?

Мы соглашаемся не раздумывая.

ИМЯ: ЛЮСИНДА

TELLUS № 0 392 811 002

ПОСЛАНИЕ: 0003

ОСТАЛОСЬ 4 НЕДЕЛИ ИЗ ДНЯ

Если смотреть последние выпуски новостей, может создаться впечатление, что шведов сейчас в первую очередь интересуют только две вещи: футбол и еда.

И действительно, именно футбол стал главной страстью этого лета. Мы не успеваем завершить чемпионат Швеции, поэтому чемпиона решено выявить, играя по кубковой схеме. Сегодня вечером первый полуфинал. Все хотят, чтобы именно их команда стала последним победителем в истории человечества. В городах по всей стране матчи будут показывать на больших экранах. Все новости заполнены болтовней о «народном празднике».

Папу на всякий случай вызвали в больницу. Они опасаются сцен в стиле картин Иеронима Босха, когда тысячи людей, которым надо выпустить пар в атмосфере всеобщего страха, соберутся на площади.

Я сама сказала ему идти и пообещала, что все будет нормально. Он и так из-за меня уделяет работе слишком мало времени.

Но вернемся к новостям. Люди озлоблены из-за «однообразности» нашего питания, ведь мы не можем больше ничего импортировать. Один шустрый, специализирующийся на еде блогер придумал способ приправить шведской мелиссой куриное рагу так, чтобы из него получилось некое подобие «деликатеса тайской кухни». Тридцатисекундную нарезку кадров о том, как миллионы людей сидят в лагерях беженцев, не имея возможности выбраться оттуда, и умирают от голода и дизентерии, сопроводили ее комментарием: «Но как выживать нам, тем кому не хватает наших любимых специй?»

Мне надо меньше смотреть новости. От такого времяпровождения уж точно нет никакой пользы. Только еще тяжелее на душе. Но когда наши дни сочтены, кажется, что важно знать, что происходит в мире. Не бояться наблюдать, как все заканчивается, и пытаться это понять.

СИМОН

Я проталкиваюсь между телами в тесной кухне дома Али. Музыка в гостиной грохочет так, что пол дрожит под ногами. Такое впечатление, словно мы в любой момент можем провалиться в квартиру, расположенную этажом ниже. Там никто не живет больше. В этой части города хватает пустующего жилья.

Моа из гуманитарного класса танцует на столе. Она нашла драгоценности матери Али и повесила их рядами вокруг шеи и нацепила на руки. Солнечные очки со стразами закрывают половину ее лица. Хампус толкает меня, протягивает свой телефон, я вижу, что открыто приложение TellUs.

– Скажи что-нибудь инопланетянам! – кричит он.

Я отталкиваю мобильник. Закрываю глаза и слушаю музыку. Повторяю движения других тел.

Здесь все, кроме Тильды. Единственно, меня утешает, что Саит тоже в гостиной, а значит, не с ней. Пусть это уже не должно играть никакой роли. Тильда ведь больше не со мной. Но хоть как-то греет душу.

Я делаю большой глоток самогонки с черничным соком. Нам не удалось достать никакого лимонада в этот вечер. Открывая глаза, я вижу Оскара с другой стороны стола. Он ковыряется в своей пластиковой чашке, вылавливает из нее кусочек льда. Сует его в рот. Ухмыляется и смотрит вокруг.

Игра в льдинку. Я не знаю, когда все началось, но мы теперь играем в нее каждую вечеринку. Оскар поворачивается к коротко стриженной блондинке, которую я никогда раньше не видел. Они целуются, и она принимает кусочек, и, держа его между зубов, смотрит на Моа и дергает ее за руку. Моа опускается на колени. Сквозь грохот музыки я слышу, как ожерелья звенят, соприкасаясь друг с другом. Девицы устраивают короткое представление, смеются, когда остальные ликуют. Когда их рты размыкаются, Моа поворачивается ко мне и перебирается на мою сторону стола. Ее губы округлились вокруг кусочка льда. Она кладет одну руку мне на затылок. Я чувствую холод, когда ее рот оказывается напротив моего. Наши языки играют с льдинкой каждый со своей стороны. Но скоро она попадает ко мне. Кто-то дергает меня за плечо, и, когда я поворачиваюсь, там стоит Юханнес.

Сейчас когда я еще чувствую прохладу от льдинки, губы Юханнеса кажутся горячими, когда они соприкасаются с моими. Он должен забрать кусочек льда, но мы не перестаем целоваться, и я пытаюсь заполучить его назад. Он смеется, всасывает мой язык, держит его у себя во рту секунду, прежде чем отодвигается от меня. Смеется снова, пока я грызу остатки льдинки.

В гостиной кто-то меняет песню. Делает звук еще громче. Потная щека Юханнеса трется о мою, он шепчет что-то, но я не слышу. Как раз собираюсь спросить, когда что-то в его взгляде заставляет меня передумать.

Он почему-то нервничает. И я внезапно догадываюсь, что, о чем бы он ни хотел сказать, мне все равно не разобраться с этим.

Аманда возникает словно из ниоткуда. Она пытается увести Юханнеса с собой на кухню.

– В чем проблема? – спрашиваю я.

– Ты – проблема, – отвечает Аманда. – Ты можешь пойти сейчас, Юханнес?

Она уходит, не дожидаясь ответа.

– В чем дело? – кричу я.

– Мне надо поболтать с ней, – говорит Юханнес. – Из-за меня она такая кислая.

Я не понимаю, что происходит. Не могу даже пытаться понять.

Телефон вибрирует в кармане джинсов. Пришло сообщение от мамы Стины:

«Ты обещаешь не ходить в город смотреть матч? Там уже без того хватает драк».

Я пишу, что обещаю. Когда я поднимаю глаза, Юханнеса уже нет рядом.

Я снова делаю глоток. Этот самогон, по крайней мере, лучше того, который мы пили в бассейне. Время от времени новые кусочки льда попадают мне в рот.

Жарко. Я сильно пьян. Кто-то таращится на меня. Блондинка. Она сидит на столешнице мойки. Наливает себе стакан воды из-под крана. Кивает, чтобы я подошел. Я направляюсь к ней. Протискиваюсь мимо пары, похоже, занимающейся сексом прямо на полу. Блондинка протягивает мне стакан, и я пью большими глотками. Вода течет вниз по подбородку, и она смеется. Когда я ставлю стакан на мойку, она говорит что-то, по-моему, назвала свое имя. Я кладу свою руку очень близко от ее бедра. Говорю ей на ухо, как меня зовут.

– Я знаю, – говорит она и улыбается.

Вибрация от пола будто поднимается вверх по ногам. Мое тело начинает дергаться в такт музыке.

Я хочу, чтобы Тильда была со мной. И сама хотела того же.

Но ее здесь нет. А мне нужен кто-то другой рядом. Одиночество измучило меня и сводит с ума.

Мне надо расслабиться. Все другие делают это.

Я целую незнакомку. Ее губы тоньше, чем у Тильды, и вызывают другое ощущение. Она меняет положение так, что ее грудь касается моей руки. Ее нога оказывает у меня в промежности. Мое тело сразу же отвечает.

Она берет меня за руку. Мы протискиваемся в прихожую, выскальзываем на лестницу, не включаем свет. На площадке этажом выше она целует меня снова. На выключателе мерцает красный огонек, подобно глазу, наблюдающему за нами. Я неловко задираю ее юбку. И ласкаю так, как обычно поступал с Тильдой. Она дышит мне в ухо.

В темноте мне кажется, словно Тильда здесь со мной. Как будто с ней я занимаюсь любовью. Музыка, звучащая из квартиры Али, заполняет всю лестницу. Заглушает звук, с которым двигаются наши тела. Нам следует поторопиться, пока никто не пришел, но я не хочу, чтобы все закончилось. Ведь в следующее мгновение действительность заполнит мою голову снова.

Сейчас она дышит быстрее.

Дверь квартиры Али с шумом открывается. Музыка на лестничной площадке становится еще громче. Кто-то зажигает лампу, и мы вдруг оказываемся в лучах искусственного света. Волшебство разрушено. Девушка хихикает, когда мы торопливо приводим одежду в порядок.

Из квартиры доносятся голоса и смех, в прихожей, где все пытаются найти свои куртки, настоящее столпотворение.

– Вы закончили? – интересуется Али и, ухмыляясь, смотрит на меня из дверного проема. – Матч скоро начнется.

ИМЯ: ЛЮСИНДА

TELLUS № 0 392 811 002

ПОСЛАНИЕ: 0004

Моя младшая сестра Миранда спит в моей кровати. Ей одиннадцать лет, но этим летом она снова начала сосать большой палец. Говорит все более по-детски. И вдобавок стала бояться темноты. Сейчас она похрапывает на куче тряпья, в которую превратила мое постельное белье. Но я не могу спать. С трудом дышу. Такое ощущение, словно я падаю в черную бездонную дыру.

Я пытаюсь напомнить себе, что страх прошел. Тело не способно сохранять его в себе так долго. Мне же это прекрасно известно.

Матч уже начался. Вопли, звучащие в той части города, слышны повсюду. Они подобно волнам – то затихают, то снова становятся громче. Эхом отдаются в моей голове. И превращаются в новые волны паники. Как раз сейчас мне хочется просто позвонить в отделение «скорой помощи» и попросить папу прийти домой. Не только Миранда нуждается в утешении в этот вечер.

Мы с ней вдвоем смотрели документальный фильм о тропических лесах (она сама выбрала его – ей нравится все, связанное с животными). Камера следовала за синей, блестящей ядовитой жабой, и, смотря на нее, я впервые поняла, что она тоже исчезнет. Не только мы, люди, но и все прочие живые существа тоже. Не останется даже бактерий. Ничего. Если верить ученым, планета станет стерильной.

За окном темное небо. Луна и звезды скрыты тучами. Но где-то там наверху находится Фоксуорт. Немыслимо далеко, но уже на пути к нам. Все ближе с каждой секундой.

Миранда задала мне массу вопросов перед сном, и я в конце концов поняла, какой хаос творится у нее в голове. Она спросила, что произойдет после кометы, и я трусливо несла какую-то чушь о том, что после мы встретимся на небесах. А Миранда поинтересовалась, как мы найдем друг друга там, ведь небо, наверное, огромное, если на нем всем найдется место. Моя сестренка, получавшая так мало внимания в последний год после всего случившегося со мной. Как долго она размышляла об этих вещах?

Она не хочет спать одна, и я, честно говоря, тоже. Сердечко Миранды стучит напротив моей руки, когда она лежит рядом со мной в кровати. И я подумала, что ее сердце, и мое, и еще почти восемь миллиардов других перестанут биться одновременно.

А сейчас мое бьется так сильно, что мне становится больно. Словно оно пытается наверстать все удары, упущенные в будущем.

СИМОН

Я едва вижу, что происходит на больших экранах, но все равно ору, когда орут другие. Кричу так, как никогда не кричал раньше. Стараюсь избавиться от напряжения, накопившегося внутри.

Нас на площади, наверное, собрались тысячи. Наши голоса сливаются вместе, а тела двигаются синхронно, как будто мы единое существо. Я словно растворился среди других, и мне нравится это ощущение. Вместе мы сила. Нас невозможно победить.

А потом все заканчивается. Команда Эстерсунда побеждает на своем поле, и экраны гаснут. Мы все становимся сами по себе снова и должны разойтись в разные стороны. Я опять в собственной тесной оболочке и только сейчас замечаю, что идет холодный дождь. Его капли такие крошечные, что они выглядят пеленой тумана в свете прожекторов. Дым от бенгальских огней, словно толстым покрывалом, накрывает одну сторону площади. Их запах чувствуется и здесь. Я пытаюсь держаться как можно ближе к Али и Хампусу, но между нами постоянно оказываются какие-то люди. Кто-то кричит (от злости? от боли?), и паника, словно обручем, сжимает мою грудь, когда я понимаю, что едва могу двигаться. Я в ловушке.

Кто-то врезается в меня. Кровь течет по лицу из рассеченной брови. Меня ударили головой, но я толком не чувствую этого. Али кричит, но я нигде не вижу его. Я вытираю кровь, как могу. Вижу драку у фонтана в центре площади. Красные лица, наполненные ненавистью взгляды. Все, оказавшиеся вокруг, пытаются сбежать, отпихивая стоящих на пути. Несколько секунд спустя волна бегущих тел достигает меня. Я чуть не падаю назад, случайно бью кого-то локтем в грудь, но мне удается сохранить равновесие. Если бы я упал на землю, у меня не было бы шанса подняться.

Я беру курс на вывеску Н&М, стараюсь двигаться к ней, но невозможно идти по прямой. Мне приходится обходить пытающихся держаться за руки людей, уклоняться от горящих сигарет, пригибаться, чтобы мне не выкололи глаза зонтиком, который кому-то хватило ума открыть среди общего хаоса. Крики слышны повсюду. Я не знаю, как долго сумею контролировать себя, пожалуй, в любой момент мои пока еще осмысленные действия могут превратиться в паническое бегство, когда мне будет наплевать, что я сбил кого-то, и страх оказаться под чужими ногами тоже пропадет.

– Симон.

Голос Тильды. Я замечаю ее в нескольких метрах от себя. Она растерянно оглядывается.

– Тильда! – кричу я и пытаюсь пробиться к ней. – Дай мне руку!

Она старается дотянуться до меня. Мы успеваем только коснуться друг друга, но потом ее толкают. Но она не падает. Она тянется ко мне снова, и наши пальцы сплетаются. Я крепко держу Тильду за руку.

– У тебя кровь, – говорит она и смотрит на меня своими стеклянными глазами.

Я обнимаю ее одной рукой. Вижу алые капли на своей куртке. Наши тела так близко друг к другу, когда мы протискиваемся сквозь толпу. У Тильды развязались шнурки. На них постоянно наступают. Но в конце концов мы добираемся до края площади.

Тильда садится на корточки рядом с витриной, и я слежу, чтобы никто не споткнулся об нее, пока она неловко завязывает шнурки. Они черные от грязи. Пачкают ей пальцы.

Из-за стекла голые манекены таращатся на площадь, где хаос только нарастает. По пульсации на брови я понимаю, насколько быстро бьется мое сердце. Я осторожно прикасаюсь к ране и смотрю на кровь, которая смешивается с дождевой водой у меня на кончике пальца.

Тильда поднимается, покачиваясь, опирается на стекло витрины.

– Я встретила Аманду и Элин, – говорит она. – Но не знаю, где они сейчас.

– Я потерял Али и Хампуса. И не видел Юханнеса с тех пор, как мы пришли сюда.

Мой голос немного сел после крика. На площадь въезжает полицейский автобус с включенной мигалкой. Люди стучат по нему ладонями. Возбужденно орут. Я достаю мой телефон. С облегчением вижу сообщение от Юханнеса:

«Ушел домой раньше. Утомила Аманда. Поговорим завтра».

Тогда, по крайней мере, с ним все нормально. Я поднимаю взгляд на Тильду. Она наклонила голову набок и наблюдает за полицейскими, которые вылезают из своего автобуса и пытаются прекратить одну из драк.

– Сегодня вечером случится что-то ужасное, – говорит она немного нараспев.

Мне становится чуточку не по себе. Я смотрю на стражей порядка. Их очень мало.

Тильда права.

Внезапно я чувствую себя абсолютно трезвым.

– Нам надо убираться отсюда, – говорю я.

Она только ухмыляется, когда я снова беру ее за руку. Странно смотрит на меня.

– Тильда, что ты принимала сегодня вечером?

Она хихикает. Это звучит жутковато, словно эхо от кого-то, находящегося где-то далеко. Она здесь, но все равно как бы не со мной.

– Что тебя так рассмешило? – спрашиваю я.

Она замолкает резко. Похоже, размышляет.

– Я не знаю.

Я решаю больше не приставать к ней с вопросами. Крепче сжимаю ее руку:

– Держись за меня, вдвоем нам будет легче выбраться отсюда.

Она, по крайней мере, не протестует. Мы идем близко к домам, пока не выходим на Стургатан и не оказываемся в общем потоке, шагаем по битому стеклу и окуркам, сломанным зонтикам и пластиковым пакетам.

Откуда-то издалека слышится детский плач. Я оборачиваюсь. Но вижу не ребенка, а очередную драку, начавшуюся позади нас. Я ускоряю шаг. Тащу Тильду за собой. Мы проходим разбитые витрины цветочного магазина, где раньше работала Джудетт. Кафе, где у нас с Тильдой было первое свидание. В другое время, в другом мире, где казалось, что никакие опасности нам не угрожают.

Тильда тогда была другой. То же самое касается и меня.

«Той Тильды, с которой ты был… больше не существует. Ее, наверное, вообще нет», – думаю я.

– Как ты себя чувствуешь? – спрашиваю я.

Тильда сонно ухмыляется. Спотыкается за моей спиной.

– На сто процентов.

– Что на сто процентов?

Она отклоняет голову назад. Смотрит на меня из-под полузакрытых век.:

– На сто процентов затраханной.

Потом она смеется. Пробует вырваться.

– Я справлюсь сама. Ты можешь идти, – говорит она.

Одна часть меня хочет, чтобы я сделал это. Мне больно видеть ее такой.

– Уходи, – продолжает она. – Я не могу… когда ты смотришь на меня… собачьими глазами.

Я дергаю ее за руку. Она чуть не падает.

– В чем дело? – хрипит она.

Я еще сильнее сжимаю ей запястье. Мне хочется трясти Тильду, пока ее глаза не перестанут быть стеклянными, не оживут снова.

– Я не собираюсь оставлять тебя здесь. Ты же, черт возьми, едва стоишь на ногах.

– Отпусти меня.

Я слышу шум торопливых шагов, и когда смотрю в ту сторону, вижу нескольких мужчин лет тридцати, приближающихся к нам. Они аккуратно причесаны. Трезвые. Все одеты в похожие черные ветровки.

– Все нормально? – интересуется один из них.

Меня охватывает страх.

– Да, – отвечает Тильда. – Мы просто разговариваем.

– Ты уверена в этом? Мы можем проводить тебя домой, если хочешь.

Остальные подходят все ближе. С ненавистью смотрят на меня. Я понимаю, что они видят: араба с кровоточащей бровью и девицу, пытающуся сбежать от него.

– Все нормально, – говорит Тильда.

– Ты можешь рассказать нам. Мы защитим тебя.

– Мне не нужна ваша защита. Оставьте нас в покое, чертовы идиоты!

Они не уходят. Ниже по улице витрина с шумом разлетается на кусочки, но они даже не смотрят в ту сторону. Один из них, похоже, разочарован. Он хочет действовать. Стать спасителем Тильды. Но тогда ему необходимо что-то, от чего он мог бы спасти ее, желает она того или нет.

Он делает шаг ко мне. Кровь на висках пульсирует все сильнее. Я не дрался с самого детства. И их трое против одного.

– Пошли, – говорит Тильда, и теперь она тянет меня.

Я таращусь прямо вперед. Только когда я уверен, что они не следуют за нами, страх медленно проходит. Его заменяет злоба. А после нее приходит стыд.

– Спасибо, – говорю я.

Но Тильда не отвечает, и я даже сомневаюсь, что она слышит меня.

Стекло хрустит под нашими подошвами, когда мы проходим мимо разбитой витрины. Это магазин, где я и мамы покупали конфеты каждую субботу, когда я был маленьким. Полки опрокинуты, пустые пластиковые ящики разбросаны на полу.

Судя по шагам, кто-то снова бежит сзади. Я разворачиваюсь, ожидая увидеть мужчин в черных куртках, но это голый по пояс парень, который прижимает скомканную тенниску к разбитому носу. Он встречается со мной взглядом, а потом исчезает из виду.

Я увлекаю Тильду на другую улицу. Здесь меньше народа. Большинство молчит. Похоже, они так же ошарашены, как и я.

– Мне надо покурить, – заявляет Тильда и резко останавливается.

Она прислоняется к столбу, достает пачку сигарет с предупреждающем текстом на русском языке. Ее грязные руки дрожат, и мне приходится помочь ей зажечь сигарету. Она сразу покрывается пятнами от мелких капель дождя. Тильда делает затяжку так жадно, что слышится треск огня, пожирающего бумагу. Она наполняет дымом легкие. А ведь еще недавно так берегла их.

Люди косятся на нас, проходя мимо. Тильда, судя по всему, даже не замечает их. Она раскачивается на месте.

– Что ты принимала сегодня? – спрашиваю я снова.

– Какая тебе разница?

– Ты должна прекратить.

– Заткнись, Симон. Ты тоже далеко не праведник.

– Это не одно и то же. Ты даже сама не знаешь, что принимаешь?

Тильда с издевательской улыбкой смотрит на меня:

– Ты беспокоишься обо мне, Симон?

– Как и все!

– Все делают это. Все рвутся рассказать мне, что я должна делать. Малышке Тильде, которая может быть умницей, если только захочет. – Она с ненавистью таращится на меня. – Все такие лицемеры.

– Мы просто хотим помочь тебе.

– Конечно.

Она шатается. Опять прислоняется к столбу. Делает затяжку, сощурив глаза от дыма.

– Мне надо идти, – заявляет она.

– Куда ты собралась?

– Неважно.

– К Саиту?

– Прекрати. Сайт – ничтожество.

– Тильда… Если ты решила добыть еще этого дерьма… не надо. Пожалуйста.

Тильда швыряет в сторону сигарету, которая с шипением гаснет, приземлившись на мокрый тротуар. Но сама стоит на месте. Смотрит на небо. Моргает. Крошечные капли блестят в ее волосах.

– Знаешь, что я поняла? – говорит она. – Все те, кто говорит, что они знают, что лучше для меня… и верят, что они лучше, чем я… они худшие из всех. Я не собираюсь с этим больше мириться.

– Тильда, – говорю я, – я не считаю себя лучше, чем ты.

Она начинает плакать. Трясет головой. Я пытаюсь обнять ее, но она выскальзывает из моих рук.

– Ты не понимаешь. Есть только один человек, который смог бы сделать это, но она…

Тильда замолкает. Со злостью вытирает щеки.

– Я, пожалуй, понял бы, если бы ты поговорила со мной, – говорю я. – Мы же разговаривали обо всем.

– Нет. Не разговаривали.

Понимает ли она, о чем болтает? Может, нарочно пытается причинить мне боль? Эта Тильда непостижима для меня. Я не знаю, кто она.

– Тебе надо идти домой, – говорю я. – Я провожу тебя. Обещаю не пытаться остаться у тебя, мне главное знать, что ты…

– Я не могу больше находиться дома. Не выдерживаю.

Она вытирает слезы. Мне хочется рассказать ей, что я в курсе насчет Класа и Истинной церкви. Что мне тоже невыносимо сидеть дома. Что я нигде не чувствую себя дома с тех пор, как она ушла от меня.

Но Тильда заметила что-то за моей спиной. Ее лицо меняется, словно она надела маску. Она широко улыбается. Фальшиво. Плохо пытаясь имитировать себя прежнюю. Я поворачиваюсь, как раз когда Аманда и Элин бросаются нам на шеи. С ними Хампус и Али.

– Черт, как я рада тебя видеть. Ну, и страха мы натерпелись, – говорит Аманда и целует Тильду в щеку, а потом бросает взгляд на меня.

– Что случилось с твоей бровью? – спрашивает Элин.

Я поднимаю руку, касаюсь раны:

– Кто-то случайно ударил меня головой.

– Вечеринка! – кричит Хампус и делает пируэт, из-за чего чуть не падает с тротуара. – Пошли сейчас. Нам надо домой к Али.

– Мы скоро придем, – говорю я.

– Симон скоро придет, – вмешивается Тильда. – Мне надо сходить и переговорить кое с кем.

Элин и Аманда переглядываются.

– Пошли с нами, – предлагает Аманда.

Но Тильда качает головой.

Хампус начинает нервничать все сильнее. И в конце концов Элин и Аманда сдаются. Я и Тильда стоим и смотрим вслед другим, когда они уже исчезают в направлении жилого района, расположенного по ту сторону железной дороги. Тильда достает новую сигарету, и в этот раз ей удается зажечь ее самостоятельно. Руки перестали дрожать.

– Я пойду с тобой, куда бы ты ни направилась, – говорю я. – Ты не можешь ходить сама по городу, когда…

– Отвали, Симон. У меня теперь своя жизнь. Она не имеет к тебе никакого отношения.

Она трогается с места. Я иду за ней, но она оборачивается:

– Если ты не оставишь меня в покое, я закричу.

Я смотрю в сторону Стургатан. Интересно, мужчины в ветровках еще там? По-прежнему рвутся прийти на помощь?

Я ничего больше не говорю. Стою на месте. Даю ей уйти.

СИМОН

ОСТАЛОСЬ 4 НЕДЕЛИ И 2 ДНЯ

Бомбом начинает выть, как только я вставляю ключ в замок. Когда я открываю дверь, его монотонная серенада в мою честь эхом отдается на лестничной площадке. Я быстро закрываю за собой дверь, шикаю на него, пока он не прекращает лаять, но когда семидесятикилограммовый пес, даже молча, прыгает вокруг меня в тесной прихожей, это тоже производит много шума.

– Успокойся, старина, – хриплю я и наклоняюсь, пытаясь разуться.

Влажный язык обрушивается мне на лицо, прежде чем успеваю подняться. Споткнувшись, я ковыляю в ванную и смотрю на себя в зеркало. Пластырь, который дал мне Али на вечеринке, отвалился по дороге домой. У меня кровавое пятно на щеке. Бровь распухла и болит.

Я чищу зубы. Когда зубная щетка соскальзывает на небо, кажется, что меня стошнит. Потом я споласкиваю рот водой прямо из-под крана. Стою, наклонившись над раковиной.

Дома у Али царила странная атмосфера. Я думаю, нас всех шокировали события после матча. Я надеялся, что Тильда появится, и выпил слишком много, пока ждал.

– Твоя бывшая – чертова шлюха!

Это крикнула блондинка. Я по-прежнему не знаю, как ее зовут. Мы поругались после вечеринки: я был слишком пьян и не смог скрыть от нее, что переписывался с Тильдой. Я попытался объяснить, что беспокоился за нее, хотел знать, добралась ли она туда, куда собиралась. Но в результате оказался облитым самогоном. Все таращились на меня. А Тильда так и не ответила на мое послание.

Я ужасно устал. Сильнее, чем когда-либо. Если бы я выключил свет и лег на коврик в ванной, наверное, смог бы проспать, пока не прилетит комета и все не закончится. Вместо этого я выпрямляюсь. Вытираю рот.

Когда я выхожу из ванной, Джудетт стоит в темноте и ждет меня. На ней махровый халат. Глаза красные.

– Извини, что я разбудил тебя, – говорю я.

– По-твоему, я могла спать? Ты обещал прийти домой пораньше.

Она заталкивает меня на кухню. Я тяжело опускаюсь на стул. Окно приоткрыто, птицы щебечут как сумасшедшие. Дождь закончился. Небо стало светлее.

– Что случилось с твоим лицом? – спрашивает Джудетт и ставит передо мной стакан воды. – Ты все равно ходил в город?

– Мы не собирались этого делать. Просто так получилось.

Глаза Джудетт горят от злости. Я смотрю в сторону. Вижу красивые орхидеи, расставленные на подоконнике. Венерин башмачок, розово-желтую Пафиопедилум Пиноккио. Джудеп забрала их из цветочного магазина, когда его закрыли. Будучи маленьким, я знал названия всех растений, находившихся там. А сейчас этот магазин стал просто еще одним заброшенным помещением с разбитыми окнами на Стургатан.

– Извини, – говорю я.

– Ты участвовал в драке?

– Нет, просто кто-то случайно врезался в меня. Это произошло неспециально.

– А потом?

– Потом?

– Что вы делали после футбола?

– Поболтали немного дома у Али.

Джудетт молча смотрит на меня.

Я знаю этот трюк. Она ждет, пока я начну говорить. Сам выкопаю себе могилу своим языком. И все равно я не выдерживаю, открываю рот и начинаю это делать:

– Я подумал, вы в любом случае будете спать, поэтому не важно, когда…

– Чушь, – перебивает она меня. – Ты совсем не думал о нас.

Она ошибается. Как раз наоборот. Но я решил наплевать на них.

Головная боль подкрадывается внезапно. Череп, кажется, вот-вот расколется.

– Ты понимаешь, как я беспокоилась? – говорит Джудетт. – По-твоему, я не слышала, какой шум стоял в городе?

– Я просто хотел побыть с моими друзьями. Они тоже важны для меня.

– Симон, – вздыхает Джудетт. – Это же деструктивно.

– И? Это важно? Все равно ведь все закончится в любом случае.

– Я понимаю твои чувства, но тебе действительно весело? Это так не выглядит.

Головная боль смещается к вискам. Я делаю глоток воды из стакана, который Джудетт поставила передо мной. Едва достигнув желудка, она уже угрожает приступом тошноты подняться к горлу.

– Мне ужасно весело, – говорю я. – Я прекрасно провожу время.

– А как ты будешь чувствовать себя завтра? – Она перебивает меня, прежде чем я успеваю ответить. – И не говори, что это не играет никакой роли.

Я замолкаю.

– Мы должны провести оставшееся время как можно лучше, – говорит Джудетт.

Я смотрю на ее темные глаза, кожу, которая блестит в искусственном свете люстры. Я ужасно скучаю по ней. Скучаю по моей прошлой жизни. И все то, о чем мне не хочется думать, опять догоняет меня.

– Я не знаю, как люди поступают в такой ситуации, – говорю я тихо.

– Любому из нас нелегко жить с таким знанием. Но ты не должен вести себя подобным образом.

В голосе Джудетт столько теплоты, что он, наверное, не оставил бы равнодушным никого. Я готов разреветься, но не хочу плакать сейчас. Слишком устал для этого.

Я кашляю, пытаясь избавиться от комка в горле.

– Где Стина?

– У нее домашний визит.

Я знаю, что Джудеп имеет в виду, когда она говорит так. Очередное самоубийство. Стина заботится о близких тех, кто не выдерживает в ожидании кометы. Некоторые берут дело в свои руки. Заканчивают уже сейчас.

Сначала мне было трудно понять это. Казалось странным, что люди кончают с собой, лишь бы не мучиться страхом смерти. Однако порой, по-моему, я понимаю их слишком хорошо. Но только на очень короткие мгновения. Сам я никогда не смог бы нанести себе вред. И почти на сто процентов уверен в этом.

– Когда она уехала?

– Около половины одиннадцатого. Я не рассказала ей, что ты не пришел домой, если тебя это интересует.

– Спасибо.

– Ради нее, а не ради тебя. Я не хочу, чтобы она беспокоилась. Но я расскажу утром.

– Отлично.

Глаза Джудетт сужаются.

– Я возьму себя в руки, – говорю я. – Обещаю.

Мои слова словно повисают в воздухе. Кажутся пустыми и фальшивыми.

– Мне надо заскочить в душ, прежде чем я поеду на работу, – говорит Джудетт и потягивается.

– Почему ты принимаешь его до работы?

Она ушла из цветочного магазина, чтобы присоединиться к волонтерам, собирающим мусор. Комета перекинула ее в другое обонятельное поле.

– Мне же как-то надо взбодриться, – говорит она. – Боже, скорей бы четверг, тогда же мы получим новый паек и кофе.

Она трет лицо и встает со стула. Бомбом весь в предвкушении поднимает голову, однако она гладит его лишь мимоходом, немного рассеянно, и ускользает на кухню.

– Заведи будильник, – кричит она. – Тебе придется выгуливать его утром.

ИМЯ: ЛЮСИНДА

TELLUS № 0 392 811 002

ПОСЛАНИЕ: 0005

Я проснулась около десяти от шума мусоровоза. Колени Миранды упирались мне в спину, а ее худенькое тело храпело так громко, что это казалось физически невозможным. Когда папа пришел домой, я уже отказалась от попытки заснуть снова и решила позавтракать вместе с ним.

Он был настолько уставшим, что я внезапно догадалась, как он выглядел бы, если бы смог стать старым. Он походил на своего отца больше, чем когда-либо.

Папа спросил о моем самочувствии, и я ответила: «Все нормально, по-моему, просто чувствую легкие симптомы рака», а он сказал: «Ты действительно готова пойти на все, лишь бы привлечь внимание к себе». Со стороны наш диалог мог бы показаться довольно странным, но мы разговариваем так с тех пор, как я узнала мой диагноз. Пожалуй, так легче. И не только мне.

Я рассказала о расспросах Миранды о комете, но ни словом не обмолвилась о собственном страхе. Не тот случай. И чем он смог бы помочь мне? Стал бы только беспокоиться за меня, а у него и так хватало поводов для волнений. Я приготовила для нас кашу. Заметила, как он обрадовался, когда я положила себе добавку.

Мы посмотрели утренние новости. Одна и та же чертовщина творилась по всей стране, на всех площадях и во всех парках, где показывали матч. Папа рассказал, как прошла его ночь в отделении «Скорой помощи». О ранах, которые понадобилось зашивать. Кучу людей пришлось отправить на рентген, промыть черт знает сколько желудков.

Драки. Изнасилования. Передозировки. Убийства. Вандализм. Все было почти так же плохо, как и сразу после того, когда мы узнали о комете, люди взбесились. Если мне самой часто трудно вспомнить, сколько всего хорошего в мире, чего уж там говорить о папе. Ему ведь приходится разбираться с результатами самых худших людских действий и инстинктов. (С другой стороны, он, по-моему, как человек, гораздо лучше меня, потому что верит в хорошее во всем до тех пор, пока не доказано обратное. Иногда, я боюсь, что со мной все совсем наоборот.)

Все, когда-либо имевшие тайные желания, похоже, пользуясь случаем, стараются воплотить их в жизнь именно сейчас. Ловить момент. Опасность попасться и того, что тебя призовут к ответу, минимальная. Не так много полицейских осталось на службе. Нет времени проводить расследования или судебные процессы, нет смысла отправлять кого-то в тюрьму.

В больницах не хватает медицинского персонала. Нет времени для длительного лечения. Но папа продолжает ходить туда. Говорит, что должен, поскольку слишком многим требуется врач. Но я думаю, есть и другая причина. Это его способ бегства от реальности. Чувствовать себя самим собой, пусть даже мир изменился. Я поступала бы точно так же, если бы могла.

Мне надо выйти из дома. Может быть, прогуляться до озера. Если пойти напрямик через лес, я вряд ли рискую встретить кого-то.

Напишу больше потом.

СИМОН

Воздух теплый и сырой. Ветер почти не чувствуется, когда я бегу вниз по склону холма к дальнему концу озера. Пот струится по телу. Бомбом мчится рядом и смотрит на меня, улыбаясь широкой собачьей улыбкой, довольный тем, что его отпустили с поводка. Время от времени он останавливается, обнюхивает куст или какое-то интересное пятно на траве. Хвост стоит прямо, напоминая белый плюмаж.

Когда лес вокруг сгущается, я достаю из кармана телефон. Тильда так до сих пор и не ответила на мое ночное сообщение. Я обещаю себе не проверять телефон, пока не дойду до дома.

Но я особо не спешу туда. Стина разозлилась, узнав, что я провел ночь в городе.

Я увеличиваю темп, несмотря на боль в спине, и чувство, будто сердце вот-вот может лопнуть в груди. Громкая музыка в наушниках. Я плотно прижимаю руки к бокам. Вижу собственные ноги на фоне мелких веток и коры.

«Скоро все исчезнет», – сказала Тильда в то утро, когда мы узнали страшную новость.

Земля подо мной. И озеро. И березы. И Бомбом.

От легкого головокружения я чуть не спотыкаюсь, но заставляю себя продолжать. Сейчас мне уже видна старая водяная горка, блестящая между деревьями. Когда-то она была бирюзовой, но сильно поблекла, и сейчас она уже непонятного цвета. Над бассейном натянут брезент. Стеклянный павильон заколочен. Дорожки для мини-гольфа давно не использовались. Я увеличиваю скорость на последнем отрезке, выбегаю на берег и, остановившись, роняю руки на колени, тяжело дышу, чувствуя привкус крови во рту, покрываюсь новой волной пота.

Бомбом носится по воде и хватает зубами старый пластиковый пакет из винного магазина.

– Оставь его! – кричу я и снимаю наушники.

Он поднимает взгляд на меня. Лакает воду. Фыркает. Несколько раз неловко кувыркается в ней. Выбегает на берег и отряхивается.

Кто-то сидит вдалеке на причале. Это девушка. На ней черная, натянутая на уши шапка, и когда я смотрю в ту сторону, она отворачивается, но я успеваю узнать ее.

Люсинда. Та самая, которая считалась лучшей подругой Тильды. Это ее можно увидеть на доске почета. Они спят в автобусе. Обнимаются на краю бассейна. Порой их окружают другие члены клуба пловцов. Но те только фон. Главные – это они.

Но я встречался с Люсиндой только пару раз, когда она лежала в больнице. Тогда она уже начала сторониться других. Даже Тильды. Сколько раз я безуспешно пытался утешить ее после очередного их разговора или сообщения, оставленного без ответа?

Я отворачиваюсь с облегчением, поняв, что она тоже не хочет общаться. Я даже не представляю, о чем бы мог говорить с ней. Пот капает на песок, пока я тяну задние мышцы поверхности бедра.

Когда мы с Тильдой сошлись осенью, все только и говорили что о Люсинде. Она как раз узнала свой диагноз. Рак. Весь клуб навещал ее в больнице. Аманда и Элина выложили в Интернет фотографии, где они сидят на краю ее больничной койки. Они называли ее сильной и мужественной. Это очень не нравилось Тильде. По ее мнению, получалось, что Люсинда не была настоящим человеком, а только характером, второстепенной фигурой в их жизни. Красивой и чудесной подругой с трагической судьбой. Чья мать умерла от рака. А отец, сам будучи врачом, все равно не сумел спасти ни свою жену, ни дочь. Но шли месяцы, и прогнозы становились все более расплывчатыми и противоречивыми. В реальной жизни все довольно сложно. Совсем не так, как в кино.

Сейчас прошла, кажется, целая вечность с тех пор, когда кто-то вообще упоминал Люсинду в разговорах.

Я медленно выпрямляюсь, массирую ноги. Слышу лай Бомбома. Повернув голову в его сторону, вижу, что он находится на пути к причалу.

– Бомбом! Иди сюда!

Он притворяется, что не слышит. Хвост энергично колеблется в воздухе, когда он просовывает свою огромную голову под руку Люсинды. Мне становится не по себе, как только я вспоминаю, что нас заставляли надевать маски, когда мы навещали ее в больнице. Она якобы могла умереть от малейшей простуды или инфекции.

Я бегу к причалу. Зову к себе Бомбома. Он смотрит радостно на меня и лижет Люсинду в щеку. Она пытается оттолкнуть его. Я считал, что у собак есть некое шестое чувство относительно больных людей, но моего пса это явно не касается.

Причал качается у меня ногами. Я оттаскиваю Бомбома, который игриво кусает мои пальцы.

– Иди отсюда! – говорю ему строго.

Люсинда, вытирая щеку, недовольно смотрит на меня.

В ее лице появилось что-то странное. Только спустя мгновение я понимаю, что на нем нет бровей. Впалые щеки кажутся белыми как мел при ярком дневном свете. И все равно она выглядит свежее, чем прежде. Кажется более живой.

– Извини, – говорю я. – Я не успел заметить, как он убежал.

– Все нормально.

Ее лопатки проступают сквозь ткань куртки. И сейчас я вижу торчащие из-под тонкой шапки волосы, короткие и пушистые.

Мне очень хочется как можно скорее уйти. Насколько я понимаю, она испытывает такое же желание. И все равно я сижу рядом с ней. Мне необходимо узнать, не натворил ли Бомбом бед.

Он по-прежнему возбужденно топчется на месте позади нас, я оборачиваюсь и приказываю ему лечь. И, как ни странно, он подчиняется. Смотрит обиженно на меня и пыхтит при этом так, что весь причал вибрирует. Я наклоняюсь над водой, споласкиваю лицо и шею и только потом смотрю на Люсинду.

– Ты уверена, что все нормально? – спрашиваю я.

– Было бы хуже, если бы меня лизнул человек.

– Я постараюсь сдержаться.

Шутка явно не удалась, но она слабо улыбается.

– Как ты себя чувствуешь? – спрашиваю я и добавляю после секундного сомнения: – Ты выглядишь бодрее.

– Я закончила принимать цитостатики.

– Что это такое?

– Противораковые препараты.

Я испуганно вздрагиваю, услышав это страшное слово, и мне остается только надеяться, что Люсинда не заметила этого.

– Хотя их так теперь не называют, – добавляет она.

– Ты теперь здорова?

Она косится на меня:

– Нет. Но комета, вероятно, успеет убить меня раньше, чем это сделает рак, и я могу с таким же успехом закончить лечение. Поэтому… ура.

– Извини, – говорю, чувствуя себя полным идиотом. – Я мог догадаться.

– Нет, – отвечает она быстро и смотрит вдаль над водой. – Это мне надо попросить прощения. Я забыла, как люди разговаривают друг с другом.

Мне становится интересно, насколько буквально она имеет это в виду. Насколько одиноко ей было. Она ведь даже не знает, что мы с Тильдой расстались. Что Тильда бросила и меня. Так же она поступила и с Люсиндой.

Только она одна являлась связующим звеном между нами. И я не думаю, что кто-то из нас захочет поговорить о ней сейчас.

Птица пролетает мимо нас в сторону озера так низко, что почти касается крыльями воды.

– А ты? – спрашивает Люсинда. – Как дела у тебя? Что случилось с твоей бровью?

– Я ходил смотреть матч.

– Тогда тебе повезло. Папа трудился в отделении «Скорой помощи» ночью и…

Она замолкает, когда мобильник начинает вибрировать в моем кармане. Я достаю его и вижу, что Тильда наконец ответила на мое послание. И вытираю пальцы о шорты, чтобы суметь прочитать его на экране:

«Все нормально. Ты можешь не беспокоиться за меня».

Я пытаюсь придумать ответ, но не знаю, что мог бы добавить после вчерашнего дня. В конечном итоге я посылаю смайлик с коалой.

Мы всегда делали так, чтобы показать, что думаем друг о друге. Все началось, когда Тильда сказала, что я обнимаюсь, как коала, во сне. А потом мы узнали, что у этих зверушек распространен хламидиоз. Жаль их, конечно, но в результате она стали казаться нам еще забавнее.

Я убираю телефон в карман. Люсинда украдкой посматривает в сторону. Я пытаюсь придумать, что еще сказать ей, прежде чем я уйду.

Нужно что-то простое, от чего ситуация не стала бы еще более неловкой.

– Как дела у твоих мам? – спрашивает Люсинда внезапно. – Как там их зовут?

– Стина и Джудетт, – отвечаю я удивленно. – Ты встречалась с ними?

– А ты не помнишь? Мы ведь учились вместе в первом классе. Правда всего несколько месяцев, а потом я переехала в другую часть города.

Я задумываюсь. Ощущение, будто кого-то не стало. Из памяти всплывает неясное изображение девочки с длинными белокурыми волосами и внимательным взглядом.

– Мы приходили к вам домой, чтобы узнать о Доминике, – говорит Люсинда.

Я тяжело вздохнул, потому что хорошо помнил тот день.

Конечно же Стине пришла в голову идея пригласить весь класс к нам. Они должны были увидеть, что мы самая обычная семья, даже если со стороны могли показаться странными. Джудетт приготовила традиционную для острова еду: ямс и кассаву, разные каши и домашний хлеб. Но я не хотел участвовать. Не понимал других детей, не знал, как мне разговаривать с ними. И прежде всего я не хотел, чтобы они вторгались в наш дом.

Все получилось еще хуже, чем я представлял себе.

Люсинда, скорее всего, догадалась, о чем я думаю, и хихикает.

– Прекрати, – говорит она. – Было весело.

– Только не мне. Особенно тяжко пришлось, когда посыпались вопросы, как у двух мам мог родиться ребенок. И естественно, Стина рассказала слишком много. Никто ведь ничего не понимал.

– Потом я сказала папе, что хочу стать лесбиянкой, – говорит Люсинда. – Очень уж у вас было здорово.

– Сейчас бы тебе это не показалось таким заманчивым. Они ведь развелись. Хотя опять живут вместе.

– Ой. И как? Выходит?

– Просто фантастически, на самом деле. У них полное согласие относительно главного. Типа того, что я должен находиться дома чаще.

– И почему ты не делаешь этого? – спрашивает Люсинда и резко замолкает. – Извини. Это не мое дело.

– Ничего страшного. Я просто не знаю, как мне объяснить.

Под водной гладью я вижу размытые тени рыб. Он плывут рывками, судорожно работая плавниками.

– Мне не хотелось, чтобы они съезжались снова ради меня, – говорю я. – У нас как раз наладился новый быт. Мне было хорошо у обеих, у каждой по-своему. Сейчас вроде как их совместное существование опять зависит от меня… и все, пожалуй, было бы нормально, если бы не… В общем, все, чтобы мы ни делали, вроде как должно иметь некий высокий смысл. Ты понимаешь, о чем я? Все становится абсолютно неестественным.

– То же самое было с папой, когда я только заболела. Это напоминало бесконечное воплощение фразы «лови момент» без передышки.

Я смеюсь, когда она закатывает глаза к небу.

– Точно, – говорю я. – Но сейчас, пожалуй, все станет лучше. Моя сестра Эмма поживет у нас какое-то время, тогда у них будет на чем еще сфокусироваться.

Бомбом тяжело вздыхает. Смотрит на нас, положив голову на передние лапы. Я бросаю взгляд в сторону водяной горки. Когда я был маленьким, Эмма рассказывала мне, что ее закрыли, поскольку кто-то воткнул там бритвенные лезвия и они разрезали на ленточки всех, кто съезжал по ней.

«Родители стояли и ждали своих детей… и сначала появлялась кровь… а потом ошметки тел».

В своих фантазиях я тогда настолько явно представлял струившуюся по горке красную воду, что это кажется сейчас реальным воспоминанием. Я не думал об этом с той поры. И сейчас мне становится интересно, пересказывала ли Эмма мне какую-то городскую байку или придумала все сама. Она любила пугать меня. И, как ни странно, мне это нравилосьо. У моей сестры хватало идей. С ее подачи мы тайком курили на балконе, когда мам не было дома. Рисовали черные круги тушью вокруг глаз. Вели по ночам тайные разговоры по телефону.

Я снова поворачиваюсь к Люсинде, собираясь спросить, слышала ли она о бритвенных лезвиях.

– Эмма беременна, – вместо этого говорю я неожиданно для себя.

– На каком месяце?

– На шестом, – отвечаю я и внезапно начинаю плакать.

Люсинда сидит рядом со мной, и я не могу прекратить плакать.

– Извини, – говорю я. – Просто…

– Нет, нет, я понимаю. Все нормально.

Но я замечаю, что ей явно не по себе. Хорошо, что Бомбом подходит, пытаясь утешить меня. Он скулит и кладет лапу мне на плечо. И этим жестом немного улучшает нам настроение.

– Что это за порода? – спрашивает Люсинда, когда я взъерошиваю ему шерсть.

– Ландсир. Они родственники ньюфаундлендов.

– А ты уверен, что он не пони?

Я смеюсь.

– Почему его зовут Бомбом?

Я хлюпаю носом, стараясь делать это как можно тише, и рассказываю, что это я назвал его так, когда был маленьким. Мы принесли его домой от заводчика, и пес постоянно опрокидывал стулья, спотыкался о свои большие лапы и с шумом открывал двери.

Люсинда смеется, слушая меня, напряжение, остававшееся между нами, наконец пропадает.

Потом она рассказывает, что начала писать в TellUs.

– Вряд ли кто-нибудь прочитает мою писанину, – говорит она, кивая в сторону неба. – Но это некое подобие терапии.

А я смотрю на Люсинду и размышляю, что мне, пожалуй, стоит опробовать ее манеру общения. Возможно, мне это просто необходимо.

– В основном я стараюсь не думать о происходящем, – признаюсь я. – Но без особого успеха.

Она улыбается, и внезапно как наяву я вижу ее той маленькой девочкой, которая ходила в один класс со мной. С прорехами от выпавших молочных зубов. В розовой блузке. Стоящей у доски.

– Сейчас я вспомнил, – говорю я. – Это же ты всегда рассказывала, что станешь писательницей.

– Действительно?

– Твой какающий великан произвел на меня сильное впечатление.

Люсинда смеется:

– Какой еще какающий великан?

– Ты написала сказку, которую прочитала на уроке. Великан съел всю еду в деревне. А потом он накакал в реку, из-за чего люди не могли больше пить воду из нее.

Щеки Люсинды краснеют.

– Ты с гордостью объяснила нам, что в ней, собственно, речь шла о загрязнении окружающей среды, – продолжаю я. – И сказала, что это называется метафорой.

Теперь мы смеемся оба.

– Я, наверное, казалась абсолютно невыносимой, – говорит она и резко поднимается. – Мне надо идти домой. Но я была рада тебя видеть.

Внезапно я понимаю, что и я тоже. Но не трогаюсь с места и не предлагаю проводить ее. Наверное, боюсь, что наш разговор опять станет натянутым и скучным.

– Увидимся, – говорю я.

И эта, прежде самая обычная фраза звучит сейчас даже немного зловеще. Кто знает, успеем ли мы встретиться снова?

– Может быть, – говорит она, словно думает о том же самом.

ИМЯ: ЛЮСИНДА

TELLUS № 0 392 811 002

ПОСЛАНИЕ: 0006

ЛЮСИНДА

С моей прогулкой к озеру все вышло намного хуже, чем я рассчитывала. Меня трясло от усталости уже на полдороги к нему. Я винила во всем духоту – казалось, что из-за нее я сильно потею, но дело было в другом. Человек поумнее развернулся бы и пошел домой. Но мне приспичило продолжить путь.

Потом, сидя на причале, я попыталась собраться с силами и уже подумывала прозвонить папе и попросить его забрать меня домой, когда то, чего мне хотелось меньше всего, а именно встретить кого-нибудь из моей прошлой жизни, как раз и произошло. И в довершение ко всему этим кем-то оказался не кто иной, как Симон. Бывший парень Тильды.

После пробежки от него пахло потом и здоровым телом, и я сразу подумала: а какой запах исходил от меня? Порой мне кажется, что я пахну химией, особенно когда на мне футболка, в которой я спала. Так все и было. Но, возможно, это всего лишь плод моего воображения. В любом случае, мне хотелось, чтобы он скорее ушел. Я заметила, он старался не глазеть на меня. Я пыталась шутить, но постоянно неудачно. Все мои мысли были о том, что Тильда когда-то сказала обо мне. Скорей всего, она ненавидела меня. Точно так же, как я ее.

Я спрашивала Симона обо всем подряд, лишь бы избежать разговора обо мне самой. И даже поинтересовалась, как дела у его матушек. Когда я только начала ходить в школу, наш класс пригласили к нему домой. И, насколько я помню, тогда я ужасно позавидовала ему. Ведь у него было две мамы, а у меня ни одной. Потом еще Стина рассказала, как они решили, что забеременеть должна Джудетт, поскольку она сама уже рожала, и выбрали белого донора спермы, чтобы Симон выглядел как их общий ребенок. И мне очень понравилось, что они могли делать все так. К тому же им явно хорошо жилось вместе. Я тоже больше любила играть с девочками, чем с мальчиками. И поэтому решила тогда стать лесбиянкой, когда вырасту. Этого не случилось. К сожалению, все не так просто.

В те времена Симон был застенчивым мальчуганом, который любил рисовать и предпочитал играть сам с собой. Я уже совсем забыла о нем, когда мы с Тильдой, начав учиться в спортивной гимназии, увидели его в коридоре. Он превратился в настоящего красавчика к тому времени, с четко очерченными скулами и густыми бровями, крошечной брешью между зубами и пухлыми губами. Все только и говорили о нем. Нас мучил вопрос, понимал ли он сам, насколько красив. А Аманда сказала, что его рот явно должен быть на вкус как дождевые капли. Тильда высмеяла ее за это, но я увидела в ее взгляде нечто незнакомое мне. Когда я вспомнила, что в первом классе несколько месяцев училась вместе с Симоном, им захотелось услышать все о том, каким он был тогда. И они решили, что он стал таким милым именно благодаря застенчивости. Элин посчитала забавным, что у него две мамы. А девица, учившаяся с ним в одном классе, заявила, что он до сих пор остался таким же робким и мог молчать несколько часов подряд и, похоже, много думал, что лично ей казалось большим плюсом. Обычная история: когда речь идет о ком-то красивом, все связанное с ним внезапно начинает казаться гламурным, мистическим и ужасно интересным.

Но вернемся к причалу. Из-за меня Симон заплакал. Когда он рассказал о беременности своей старшей сестры. Я спросила, на каком она месяце. В свою защиту я могу сказать, что задала это вопрос машинально, но все равно мне следовало сначала подумать. Любые возможные ответы на него сейчас печальны. Ведь кто захочет родить в таком мире? И кому захочется, чтобы его старшая сестра ждала ребенка, который не успеет появиться на свет?

Я видела, что Симон пытался успокоиться, но он вряд ли заметил, каких усилий мне стоило не расплакаться. Слишком уж грустно это выглядело, но мне не следовало давать волю слезам. Самой же прекрасно известно, как это, когда у тебя сердце разрывается от тоски или ты боишься чего-то и одновременно вынужден заботиться о чувствах других. Я не хотела, чтобы Симон оказался в такой ситуации. Но, пожалуй, могла бы чем-то ему помочь. Хотя от меня обычно мало толку в подобных вещах. Я слишком долго думаю, как мне поступить, и внезапно оказывается, что слишком поздно вообще что-то делать.

Я была ужасно измотана после этого. Папу беспокоило, что я вообще отправилась на прогулку, но уж точно не она меня так утомила. Просто я впервые за долгое время разговаривала еще с кем-то, кроме больничного персонала и папы с Мирандой. В конечном итоге создалось ощущение, словно выключили тумблер. Мне пришлось закончить так быстро, что это, пожалуй, напоминало бегство. А придя домой, я сразу же заснула.

P.S. Честно говоря, я сказала Симону, что, по-моему, вряд ли кто-то прочтет мои послания. Но на самом деле это не так. Сейчас я все больше и больше думаю о тебе как о ком-то реальном. Словно ты действительно существуешь. И ты единственный, с кем я могу быть абсолютно искренней.

Мне необходимо верить в тебя. И что с того, если даже все мы, использующие TellUs, просто обманываем самих себя? На свете полно людей, которые строят свою жизнь на вере в еще более странные вещи, чем ты.

ИМЯ: ЛЮСИНДА

TELLUS № 0 392 811 002

ПОСЛАНИЕ: 0007

ОСТАЛОСЬ 4 НЕДЕЛИ И 1 ДЕНЬ

Главная новость – это то, что шесть человек, находящиеся сейчас на МКС, должны вернуться на Землю. Даже их орбита, проходящая в 400 километрах над нами, окажется в опасности при столкновении. Им лучше умереть дома.

Потом еще по телевизору показывали женщину которой прилично досталось во время «народного праздника» в Линчепинге. Она сидела с опухшим глазом за кухонным столом и заявила, что не осмеливается больше выходить на улицу: «У меня такое чувство, что я останусь здесь, пока не умру». Большинство городов (включая наш) отказались от планов показывать на больших экранах два последних матча. Людям придется смотреть их дома. Сидящие в студии эксперты обсудили, не следовало ли вообще отменить футбол, но это, вероятно, могло бы привести к еще более плачевным последствиям.

Следующая новость была о том, что большинство мировых звезд собираются участвовать во всемирном благотворительном гала-концерте, прямая трансляция которого будет вестись из Буэнос-Айреса, Йоханнесбурга, Нью-Йорка, Парижа, Тель-Авива и Токио. Красный Крест намеревается собрать еду одежду, медикаменты. Многие нуждаются в этом. Но будучи слегка циничной, я задаюсь вопросом: а может артистам в первую очередь хочется в последний раз постоять при свете рамп? Тем более что запись концерта планируют сохранить. Прибыв сюда через миллионы лет, ты, пожалуй, откопаешь ее. Интересно, как их песни будут звучать в твоих ушах, если они, конечно, у тебя есть.

Теперь вернемся ко мне. Я по-прежнему такая же уставшая, как и вчера. И это меня ужасно пугает, потому что все так и начиналось, когда я заболела. Но со мной все нормально. Во всяком случае, мне хочется верить в это.

СИМОН

Я просыпаюсь от громкой музыки. От одной из любимых песен Стины.

Подняв телефон с пола, я смотрю время. Скоро одиннадцать.

Завтра останется четыре недели.

Я сажусь в кровати. Пытаюсь вспомнить, что мне снилось. Воспоминания очень слабые, они быстро улетучиваются, как туман на ветру. Юханнес присутствовал в одном из моих снов. Мы играли в льдинку, но его рот оказался наполненным осколками стекла. Почему-то из-за меня.

Я встаю и чуть не сталкиваюсь со Стиной в прихожей. У нее в руках куча одежды.

– Эй, приятель, – говорит она. – Чего испугался?

– Чем ты занимаешься?

– Переношу вещи Джудетт, чтобы Эмма завтра смогла разместиться в своей старой комнате.

– И Джудетт теперь будет спать у тебя?

Стина мгновенно краснеет.

– Да, – говорит она. – И это здорово, конечно.

Я смотрю ей вслед, когда она исчезает в спальне.

Джудетт однажды сказала, перепив вина, что они со Стиной позаимствовали лучшее и худшее друг у друга. Год перед разводом определенно стал самым трудным для них. Стина еще тешилась надеждой, становилась более требовательной, сама о том не догадываясь. Но все другие понимали, что Джудетт отдалялась от нее. Стина молила, хваталась за малейшую возможность, пыталась любой ценой сохранить отношения. Но ситуация лишь усугублялась.

Но когда-то у них все было просто прекрасно. Вчера я много думал о словах Люсинды. О том, что наша жизнь показалась ей веселой.

Я иду в комнату Эммы. Скручиваю один из позолоченных набалдашников со спинки ее кровати и смотрю в маленькое отверстие. Оно пустое. Моя сестрица обычно прятала там сигареты и презервативы. А я угрожал наябедничать, если она не покупала мне конфет.

Раскрашенная яркими красками и слегка потертая гипсовая фигурка Пресвятой Девы Марии стоит на тумбочке. Я поднимаю ее, рассматриваю нежную улыбку вблизи. Золотые лучи подобно спицам торчат из ее головы. Перед грудью парит сердце в окружении цветов. Я никогда прежде не видел у Джудетт католических вещиц. Может, эта маленькая статуэтка приехала с ней из самой Доминики? Но где она в таком случае лежала с тех пор?

Мои мамы придумали свои собственные отношения с богом. Вместе. В их понятии он любит всех и хочет всем только добра. Не вмешивается особенно в жизнь людей, но появляется, когда в нем возникает необходимость. Он прощает всех и не наказывает никого. Просто идеальный родитель.

Но им пришлось долго искать его. И их родители верили в совсем другого бога. Отец Стины был пастором старой школы. Он выступал против гомосексуальности, против женщин-священников вроде нее. Будь он жив сегодня, вероятно, возглавил бы один из приходов Истинной церкви. И все равно она пыталась найти компромисс. Только из-за его злорадства, когда они с Джудетт развелись, Стина окончательно прекратила общение с ним. А сейчас он умер. Отец и брат Джудетт остались в Доминике. Я никогда не встречалась с ними. Их бог отправит ее с гибнущей Земли прямой дорогой в преисподнюю только за то, что она связала себя узами брака с женщиной.

Я рад, что мамы нашли своего бога. Что я вырос с ним. Мне нравилось слушать их рассказы о Библии и что они молились вместе, прежде чем я засыпал. Будучи маленьким, я верил в бога примерно так же, как в гномов. Но сейчас я не знаю. Пытаясь молиться, я не чувствую, что кто-то слышит меня.

Я думаю об отце Тильды. Мне становится интересно, уж не Клас ли один из тех лицемеров, о которых она говорила.

Стина убавляет музыку в гостиной. Я взвешиваю, стоит ли пойти к ней и спросить ее мнение об Истинной церкви. Как человек вроде Класа может иметь какое-то отношение к ней? Но мне не хватает смелости. Я знаю, чем все закончилось бы. Она слишком обрадовалась бы, что я наконец захотел поговорить с ней о чем-то большом и важном. В результате меня стала бы мучить совесть, потому что я слишком редко иду навстречу ее желаниям.

Вместо этого я направляюсь к книжной полке. Чувствую легкую дрожь, когда вижу названия. «Кладбище домашних животных». «Молчание ягнят». «Американский психопат». «Сиятельные трупы». «Вечная ночь». «Спираль». «Ключи Локков». В свое время мне хватало прочитать аннотации на обложке, чтобы я начинал дрожать от ужаса. Но сейчас мой взгляд останавливается на полочке с детскими книгами. Одна из них называется «Муми-тролль и комета».

Я беру ее. Она старая и, вероятно, принадлежала Стине или отцу Эммы. На обложке несколько фигур идут на высоких ходулях на фоне горного пейзажа. В небе несется пылающий шар.

Запах пыльной бумаги ударяет мне в нос, когда я листаю страницы.

– Конечно, это оттого, что мы ужасно храбрые, – сказал Снифф.

– Ты так думаешь? – сказал Муми-тролль. – А мне кажется, это оттого, что мы лучше знаем комету. Мы первые узнали о том, что она летит к Земле. Мы видели, как она росла из малюсенькой точки… Наверное, она страшно одинока. Представьте, как одиноко себя чувствуют те, кого все боятся. («Муми-тролль и комета», пер. В. Смирнова)

Я закрываю книгу и ставлю ее на полку.

– Если мы хотим танцевать, то должны сделать это сейчас, – говорит Стина от дверного проема.

Я оборачиваюсь. Вопросительно смотрю на нее.

– Это слова фрекен Снорк. Из той книги. Тебе следовало бы прочитать ее.

– Она же детская.

– В ней хватает умных мыслей и для взрослых, – говорит она и садится на кровать. – Комета находится на пути к Муми-долу. И все ужасно напуганы, конечно. Но они продолжают заниматься тем, что им нравится, пока еще есть время.

Она с любопытством смотрит на меня. Глаза горят от возбуждения. В конце концов я не выдерживаю. Такое ощущение, словно стены надвигаются на меня.

– Я собираюсь пойти к друзьям вечером, – сообщаю я. – Если вы не против?

– Я хотела бы, чтобы ты остался дома, – говорит Стина.

– Но мне это неинтересно.

Почему я так жесток с ней? Она обиженно сжимает губы так, что остается лишь узенькая щелка. Я стряхиваю пыль с пальцев и, бормоча, что мне надо в душ, торопливо покидаю комнату.

Оказавшись в ванной, я запираюсь и пытаюсь перестать паниковать, встав под струи настолько горячей воды, что уже едва выдерживаю ее. Только бы почувствовать собственное тело, где оно начинается и заканчивается.

Вернувшись к себе в комнату, я смотрю последнюю фотографию, выложенную Тильдой в Интернете. Ее сделали во время футбольного матча. Она и Эллин стоят среди людского моря. Снимок черно-белый. Тильда смеется в объектив. Она выглядит счастливой.

«На сто процентов затраханной».

Я проверяю, какие еще фотографии Тильды появились в Сети. Их всего четыре, и все с матча. Сделанных ранее в тот же вечер нет. И ни одной потом.

ИМЯ: ЛЮСИНДА

TELLUS № 0 392 811 002

ПОСЛАНИЕ: 0008

Я уверяла тебя, что ты единственный, с кем я полностью могу быть искренней. Это не совсем так. Есть масса вещей, о которых я не пишу тебе, потому что они кажутся мне слишком несущественными. Например, то, что я по-прежнему чувствую себя довольно неловко, потому что у меня почти нет волос. Хотя какую, собственно, это играет роль, когда скоро мы все сгорим в одно мгновение?

Посты, появляющиеся в моей ленте в социальных сетях, настойчиво предлагают мне присоединиться к группе под названием «Мы не хотим умереть девственницами». Я не могу избавиться от ощущения, что мне там самое место. Мой первый и единственный сексуальный опыт вряд ли можно считать таковым. Все произошло на спортивных сборах в Римини с ужасно нудным парнем из Германии. Мне не было особенно больно, я скорее испытывала некое неудобство, и занималась я этим только из желания перевернуть эту страницу в своей жизни. И, конечно, потом рассказать Тильде. Он совал мне в рот свой маленький острый язык, а я так увлеклась мыслями о том, как буду описывать все ей, что рассмеялась. Он, естественно, скис. Но это не помешало ему через полгода прислать мне свой плей-лист и попросить меня выразить восхищение его музыкальным вкусом и понять из текстов, каким отличным парнем он был.

Другая группа называется «Девственность – всего лишь социальная конструкция», с чем я, пожалуй, могу согласиться, но это не меняет того факта, что мне хочется переспать с кем-то. Я хочу заниматься сексом и не вижу в этом ничего плохого. Мне хочется знать, как это. Неловко признавать, но именно это моя главная проблема сейчас, когда вроде бы хватает других причин для грусти. Есть люди на нашей планете, которые никогда не смогут наесться досыта, и все равно мне ужасно жаль саму себя.

Сегодня вечером я опять нянчаюсь с Мирандой. Я позволяю ей делать почти все, что она пожелает. Трудно заставлять кого-то чистить молочные зубы, когда знаешь, что они у него не успеют даже выпасть. Она наконец заснула, и меня снова начинают мучить мысли о моей искренности. Я прочитала свои старые дневники.

Почти все в них касается плавания. Я, конечно, не понимала по-настоящему, как многим мы с Тильдой жертвовали. Мы почти никогда никуда не ездили отдыхать, каждый раз проводили каникулы в новых лагерях, где спали на надувных матрасах в спортивных залах. На сборах в Римини мы плавали по четыре часа в день в холодном бассейне, даже не ходили на пляж.

Мы постоянно дрожали от холода. Вставали в полшестого утра в феврале и мерзли всю дорогу до бассейна, а потом еще и когда входили в воду. Мы ездили с командой на соревнования, даже если сами не плавали. Мы почти ни с кем не общались за пределами клуба.

Там много написано о моем теле. Я тренировала его, постоянно смазывала маслами, потому что оно все время оказывалось сухим, и я была просто одержима тем, что запихивала в него. Я непрерывно думала о еде. Мы сжигали так много калорий, что всегда чувствовали голод. Другие члены клуба покупали всякий фастфуд и сладости в киоске бассейна, но я хотела быть как Тильда. У нас всегда имелась полная сумка бананов, и протеиновых батончиков, и прочих полезных продуктов, чтобы не возникло соблазна последовать примеру остальных. И я часто размышляла над тем, как другие смотрели на мое тело. Я любила находиться в воде, но ненавидела стоять у края бассейна в купальнике, разоблачавшем все мои изъяны, и слушать длинные разглагольствования Томми. Пусть мне удалось превратить собственное тело в идеальный механизм, но я все равно была недовольна им.

Это спрятано между строк в моих дневниковых записях. И доступно только моему взгляду.

И, честно говоря, я немного искажала в них правду. Не лгала напрямую, но описывала себя чуточку смелее, чем я есть на самом деле, слегка менее заинтересованной в том, что другие думали обо мне. Я всегда была слишком закомплексованной. Никогда не могла расслабиться как остальные. В дневниках я постоянно пыталась приукрасить все. Показать в лучшем свете. Я даже не знаю, понимала ли сама, чем занималась.

Даже когда я заболела, мне не хотелось признаваться в этом.

Если я собираюсь и дальше писать здесь, мне надо делать все по-настоящему честно. Иначе нет смысла. Я изо всех сил постараюсь быть абсолютно искренней. И знаю с чего начну. В следующий раз.

P.S.: Если верить Симону, в раннем детстве я рассказывала всем, что стану писательницей. Но в дневниках, которые я начала вести всего несколько лет спустя, мне не хватало смелости признаться в этом даже самой себе. Я упоминала там свое творчество только мимоходом. Небольшие рассказы, которые начинала, фанфик, анонимно выложенный мною в Интернет. Я не рассказывала об этом даже Тильде. Будь у меня целая жизнь в запасе, попыталась бы я когда-нибудь написать настоящую книгу? Не испугалась бы потерпеть фиаско? Не знаю. Это стало бы более обидным поражением, чем занять последнее место в любом заплыве.

ИМЯ: ЛЮСИНДА

TELLUS № 392 811 002

ПОСЛАНИЕ: 0009

ОСТАЛОСЬ 4 НЕДЕЛИ

Все началось с нескольких синяков. На них я, естественно, не обратила особого внимания.

Потом появились и другие признаки. Я стала уставать больше, чем обычно. Чаще задыхалась. Порой я просыпалась на мокрой от пота простыне. У меня могла подняться температура, которую мне не удавалось сбить, но я винила во всем простуду, никогда до конца не проходившую. И никому ничего не говорила. Речь ведь шла о сущей ерунде. Я не хотела, чтобы мне пришлось пропускать тренировки.

Только когда начала болеть спина, я поговорила с папой. Он решил, что я перетренировалась на плавании. Это выглядело очень правдоподобно. Я просто-напросто излишне старалась, поэтому начала ходить на массаж. Но все становилось только хуже. Меня записали на лечебную гимнастику. Там и обратили внимание на мои синяки. А когда папа узнал о них, я впервые заметила беспокойство на его лице.

Он попытался спрятать его. Именно из-за этого я по-настоящему испугалась.

Потом у меня взяли кровь на анализ и спинномозговую жидкость. А когда пришел ответ, все закрутилось.

Мне выпал несчастливый билет в генетической лотерее. ОМЛ. Острый миелоидный лейкоз. Рак крови. Такой же как тот, что унес в могилу мою маму, когда Миранде едва исполнился год.

Мне ввели катетер в шею. Меня пичкали цитостатиками и сказали, что я, возможно, никогда не смогу иметь детей после окончания лечения, и поэтому спросили, не хочу ли я, чтобы мои яичники сохранились для последующего использования. Они, наверное, по-прежнему лежат в каком-нибудь холодильнике в больнице. Мне производили гемотрансфузию, пока вся моя кровь не поменялась несколько раз, и я потеряла волосы на голове, брови и ресницы, а также волосы на теле, на избавление от которых разными способами мне раньше приходилось тратить массу времени, пока я занималась плаванием. Сейчас волосы у меня остались только на подушках, на одежде и в канализации в душе. И нигде больше. В других местах они исчезли. Мой иммунитет приказал долго жить. Я бросила школу, чтобы не заразиться чем-нибудь, и принимала кучу антибиотиков, но все равно инфекции и воспаления расцвели по всему телу. Однажды у меня было заражение крови, и я фактически находилась на краю смерти. Все, соприкасавшееся с моим телом, выбрасывалось в пакеты для опасных отходов. После каждого курса лечения цитостатиками меня тошнило, выворачивало наизнанку. Я чувствовала себя так плохо, что сама хотела умереть. В промежутках между всем этим я все равно едва могла есть из-за сильной боли во рту, и мне приходилось ставить капельницу.

Но больше всего мучила неизвестность. Постоянно новые анализы, постоянно ожидание ответов. Ожидание донора стволовых клеток. Никто не хотел говорить со мной о том, что случится, если они никого не найдут вовремя. Никто не желал рассказывать, как я буду умирать, насколько это будет болезненно и долго. И я не знала, как мне спросить. Вся время стиснута в объятиях страха, но не могла никому показать это. И особенно папе. Я знал, что он держится из последних сил. Ему ведь уже пришлось видеть, как умирала мама. Он задавал много вопросов персоналу, перепроверял результаты каждого теста, просматривал распечатки показаний приборов. Я стала неким проектом. Неудачным, честно говоря.

Я не могла плакать в присутствии папы с тех пор, как узнала свой диагноз. Здесь нет ничего благородного и смелого. Это стало привычкой. Некой обязанностью, когда я видела его грусть и беспомощность. Или не обязанностью, а скорее ответственностью. Помнишь, я писала тебе, что ела кашу с ним на днях? Я положила себе добавку, хотя не чувствовала голода, просто поскольку знала, как он радуется, когда я ем. Подобными вещами мне приходится заниматься постоянно в качестве некого покаяния.

И я не могу плакать в присутствии Миранды. Моей милой сестренки. Бывая у меня в больнице, она чаще всего таращилась в свой айпад. Она будто стеснялась меня, словно я стала чужой, посторонней для нее. Казалось, что у нее масса вопросов ко мне, которые она не осмеливается задать.

И пока я лежала там, у меня было ощущение, что я больше не существовала. Превратилась в одну большую раковую опухоль. И мой мир все время сжимался. Я не сопротивлялась этому, хотела просто исчезнуть. Я сторонилась собственных друзей. Притворялась спящей, когда они приходили навестить меня. Закрывала глаза и слушала их нервные перешептывания. Испытывала облегчение, когда они уходили. Они приносили цветы, которые не разрешалось ставить в моей палате, и шоколад, который я не могла есть. Они делали селфи со мной, когда я даже не хотела видеть себя в зеркале.

Я просто хотела, чтобы они вели себя как обычно, во всяком случае утверждала это. Но мне было невыносимо слушать их болтовню о вечеринках и планах на будущее. А еще меня бесило, когда они, упоминая о своих проблемах, использовали английское «bad hair day»[2], а у меня уже практически не осталось волос. На самом деле мне хотелось, чтобы не они были такими, как обычно. Я сама хотела стать такой, какой была раньше. Недели, когда я лежала в изоляторе, приносили облегчение. А когда я возвращалась в палату, я придумывала всякие предлоги, лишь бы они не приходили ко мне. Я знала, что мои друзья хотели мне только хорошего, они хотели помочь. Но я прекрасно понимала, что они не поймут, что мне приходилось терпеть. Я злилась, когда они называли меня «смелой» и «мужественной». Ведь на самом деле я не являлась ни той, ни другой. У меня просто не оставалось выбора. Знали бы они, как сильно я боялась. Как сильно озлоблена была, каким несправедливым казалось мне все происходящее. Я никогда не думала: «Почему мне выпал этот жребий?», потому что это значило, что кто-то другой этого заслуживал. Но имей я такую возможность, я, без сомнения, перекинула бы мою болезнь на кого-то другого. И это правда.

Наш тренер Томми ни разу не садился, когда приходил в больницу. Он стоял рядом с моей кроватью и, нависнув надо мной, говорил, что мне надо «смотреть на это как на соревнование» и «ясно видеть цель перед собой». Он был полубогом в моем мире на протяжении многих лет. Для того чтобы мы пахали в бассейне каждое утро и жертвовали ради этого всем, нам нужен был кто-то вроде Томми для поддержания в нас веры, что плавание важнее всего на свете. Веры в то, что весь наш труд стоил того. Он заставлял нас работать на пределе возможностей, никогда не сдаваться, до конца продолжать борьбу. Нас тошнило от изнеможения, мы плыли, превозмогая усталость, когда мышцы, казалось, каменели, тогда как он измерял наши достижения в десятых долях секунды. И в те короткие мгновения, когда мы, как пловцы, достигали нирваны, дрожа от эйфории и избытка адреналина, создавалось впечатление, что заслуга Томми в этом так же велика, как и наша. Само собой, нам хотелось угождать ему. Ведь благодаря плаванию мы чувствовали себя бессмертными. Или, по крайней мере, непобедимыми. Но он оказался совсем другим человеком вне бассейна. В больнице он выглядел самым обычным мужчиной средних лет в тренировочном костюме. Мне он показался абсолютно неубедительным и на удивление растерянным.

Я перестала выходить на улицу, потому что ненавидела ловить на себе взгляды и слышать, как замолкают все разговоры вокруг меня. Люди обычно считают, что с тактичностью у них полный порядок, но зачастую это не так. Я даже перестала сидеть в социальных сетях, где на всех фотографиях я была на больничной койке. Я не могла смотреть на сообщения с объятиями, которые люди отправляли, чтобы поддержать меня, не могла больше выносить вида рыдающих смайликов, обещаний молиться за меня, подбадривающих хештегов о «борьбе» с раком. Не я сражалась с ним, а цитостатики. Я же была только полем битвы и сама ни черта не могла сделать. Я не могла видеть жизнь других, протекавшую без проблем, не хотела, чтобы это напоминало мне обо всем, что я потеряла. Только недавно я стала заглядывать туда, стараясь не оставить никаких следов своего присутствия.

Тильда последней исчезла из моей жизни.

Когда я заболела, мы только начали учиться в спортивной гимназии. Нам там нравилось. Расписание было составлено с учетом тренировок. А прежде никого особо не заботили наши занятия в клубе. Плавание считалось как бы спортом фанатиков. Но в новой школе мы внезапно получили более высокий статус. Впервые в жизни стали популярными. Аманда подружилась с парнем по имени Юханнес. А когда меня положили в больницу, Тильда начала встречаться с его лучшим другом. С Симоном. Она влюбилась в него. Была счастлива. Строила планы на будущее. Тильда хотела стать спортивным врачом, когда закончит с плаванием, и постоянно донимала моего отца вопросами, на которые ему очень нравилось отвечать. Она всегда приходила ко мне в больницу с сумкой с мокрым купальником и полотенцем, от нее пахло хлоркой. И я ужасно завидовала ей. Под скорбью люди обычно подразумевают чувство, но для меня она стало некой физической субстанцией, отравлявшей мое тело, пока я не научилась отличать ее от всего прочего дерьма, которое закачивали в меня. Хуже этого было только видеть то, как Тильду мучили угрызения совести, поскольку ее жизнь продолжалась согласно плану, тогда как моя зашла в тупик.

Поэтому я постаралась избавиться от нее и даже порадовалась, когда мне это удалось. Но с другой стороны, я чувствовала себя ужасно, пусть даже в моем понимании и оказала ей услугу.

Я скучаю по Тильде. И, пожалуй, мне было бы легче встретиться с ней сейчас, когда мы все должны умереть. Иногда я подумываю набрать ей, но не решаюсь. Не знаю, сможет ли она простить меня.

Я закончила принимать цитостатики. Никто не знает, как быстро вернется рак. Но больше всего я боюсь не умереть раньше, чем прилетит комета, а проваляться в больнице последние недели. Но все равно решила рискнуть.

Конечно, тяжело было уговорить папу, но я знала, что он поймет меня. Он ведь видел, что лечение делает со мной. И он прекрасно знает, как функционирует здравоохранение (или, точнее говоря, не функционирует). Оно перегружено и испытывает большой дефицит кадров с момента обнаружения Фоксуорт.

Пока все идет хорошо. Вчера и позавчера я сильно уставала, но в целом начала чувствовать себя нормально.

Конечно же именно поэтому панические атаки случаются по ночам.

Мне снова есть что терять.

СИМОН

Внешне моя сестра особо не изменилась, единственное, немного округлилось лицо. Она по-прежнему много смеется. У нее те же самые рыжие волосы, тот же ярко накрашенный красной помадой рот. Я стараюсь не задерживать взгляд на ее животе. Он явно выпирает вперед под черным бархатным свитером. Мне становится интересно, как выглядит ее ребенок. Появились ли у него уже ногти и волосы. Открывает ли он глаза там внутри.

Я вздрагиваю от громкого хлопка. Посмотрев в ту сторону, вижу, что Джудетт открыла бутылку шампанского.

– Она уже давно лежала у меня, – говорит она и ставит четыре бокала на стол.

Она наполняет их, вино шипит и пенится. Эмма отказывается и вместо этого наливает себе безалкогольного сидра. Я кошусь на нее, но торопливо отворачиваюсь, когда она встречается со мной взглядом. Я чувствую себя немного неловко.

– Я не знаю, правильно ли поощрять… – говорит Стина, когда Джудетт наливает шампанское мне.

– Вы же не думаете, что Симон не пил раньше, не так ли? – ухмыляется Эмма и смотрит на меня: – Ты ведь еще не протрезвел до конца, когда я приехала.

И Стина улыбается в ответ. А Джудетт встает позади нее, кладет одну руку ей на плечо и поднимает свой бокал:

– Я хочу, произнести тост. Я очень рада, что ты здесь, Эмма.

– Я тоже. И Мике передает вам всем привет, естественно.

Стина гладит Джудетт по руке и поднимает на нее взгляд. Потом она смотрит на меня и Эмму. И я знаю, как ей хочется, чтобы это не стало просто формальностью. Чтобы мы снова были настоящей семьей.

Бокалы со звоном встречаются друг с другом.

– А теперь перекусим! – говорит Стина, когда мы делаем по глотку.

Мы берем столовые приборы. Дуем на еду, насаживая ее на вилки. Картофельная запеканка обжигает небо. Я жую ломтик огурца, и это помогает. Джудетт замечает, что все получилось очень вкусным. Стина интересуется, хватает ли соли.

– Но лучше ведь, когда есть возможность посолить потом, если кому-то захочется больше, – говорит она, точно как я и ожидал. – Когда соли слишком много, уже поздно ведь вносить коррективы.

– Ты права, – соглашается с ней Эмма. – Я никогда не думала об этом.

Мы обмениваемся взглядами. Когда я был маленьким, ей настолько здорово удавалось копировать Стину, что я просто давился от смеха.

1

Белый дом подтверждает (англ.).

2

День, когда все идет наперекосяк (буквально «день растрепанной прически») (англ.).

Подняться наверх