Пересекая границы. Модерность, идеология и культура в России и Советском Союзе

Оглавление

Майкл Дэвид-Фокс. Пересекая границы. Модерность, идеология и культура в России и Советском Союзе

Благодарности

ВВЕДЕНИЕ. ПРОКЛАДЫВАЯ ПУТЬ

ЧАСТЬ I. РОССИЙСКАЯ И СОВЕТСКАЯ МОДЕРНОСТЬ

1. МНОЖЕСТВЕННЫЕ МОДЕРНОСТИ VS. НЕОТРАДИЦИОНАЛИЗМ. О НЕСМОЛКАЮЩИХ СПОРАХ В РОССИЙСКОЙ И СОВЕТСКОЙ ИСТОРИОГРАФИИ

ПЕРВОЕ ПОКОЛЕНИЕ ИССЛЕДОВАТЕЛЕЙ СОВЕТСКОЙ МОДЕРНОСТИ

О НЕОТРАДИЦИОНАЛИЗМЕ И ТРАДИЦИИ

ПЕРЕКЛИЧКИ И СХОДСТВА

ОТГОЛОСКИ И ПЕРЕСТАНОВКИ

К НОВОЙ ДИСКУССИИ

2. ИНТЕЛЛИГЕНЦИЯ, МАССЫ И ЗАПАД. ОСОБЕННОСТИ РОССИЙСКОЙ / СОВЕТСКОЙ МОДЕРНОСТИ

ОСОБЕННОСТИ ИНТЕЛЛИГЕНТСКО-ЭТАТИСТСКОЙ МОДЕРНОСТИ

SATTELZEIT В РОССИИ: МОДЕРНОСТЬ УСКОРЕННОГО И СКАЧКООБРАЗНОГО РАЗВИТИЯ

СЛУЖИТЬ МАССАМ И ПЕРЕДЕЛЫВАТЬ ИХ

ОТ РЕВОЛЮЦИОННОГО ПРОТИВОСТОЯНИЯ К ВСЕОБЩЕМУ ЕДИНООБРАЗИЮ

СОЦИАЛИСТИЧЕСКИЙ РЕАЛИЗМ И ОТКАЗ ОТ ДЕЛЕНИЯ НА ВЫСОКОЕ И НИЗКОЕ

ПОСТСТАЛИНИЗМ И ПЕРЕОТКРЫТИЕ ЗАПАДА

ЧАСТЬ II. ИДЕОЛОГИЯ, ПОНЯТИЯ И ИНСТИТУТЫ

3. СЛЕПЦЫ И СЛОН. ШЕСТЬ ЛИКОВ ИДЕОЛОГИИ В СОВЕТСКОМ КОНТЕКСТЕ

ДОВОДЫ В ПОЛЬЗУ ЭКЛЕКТИЗМА

ИДЕОЛОГИЯ КАК ДОКТРИНА

ИДЕОЛОГИЯ КАК МИРОВОЗЗРЕНИЕ

ИДЕОЛОГИЯ КАК ИСТОРИЧЕСКАЯ КОНЦЕПЦИЯ

ИДЕОЛОГИЯ КАК ДИСКУРС

ИДЕОЛОГИЯ КАК ТЕАТРАЛЬНОЕ ДЕЙСТВО

ИДЕОЛОГИЯ КАК ВЕРА

ИДЕИ ПРОТИВ ОБСТОЯТЕЛЬСТВ В КОНТЕКСТЕ ФРАНЦУЗСКОЙ, РУССКОЙ И НАЦИСТСКОЙ РЕВОЛЮЦИЙ

МНОЖЕСТВО ЛИКОВ ИДЕОЛОГИИ

4. ЧТО ТАКОЕ КУЛЬТУРНАЯ РЕВОЛЮЦИЯ? КЛЮЧЕВЫЕ КОНЦЕПЦИИ И КРИВАЯ ТРАНСФОРМАЦИИ СОВЕТСКОЙ КУЛЬТУРЫ В 1910–1930-Е ГОДЫ

ЗА РАМКАМИ КУЛЬТУРНОЙ РЕВОЛЮЦИИ КАК КЛАССОВОЙ БОРЬБЫ: ИСТОРИОГРАФИЧЕСКОЕ НАСЛЕДИЕ

РОЖДЕНИЕ БОЛЬШЕВИСТСКОГО КУЛЬТУРНОГО ПРОЕКТА

РАСШИРЕНИЕ ПОНЯТИЯ В 1920-Е ГОДЫ

ВНУТРЕННЯЯ КУЛЬТУРНАЯ РЕВОЛЮЦИЯ НЭПА

КУЛЬТУРНАЯ РЕВОЛЮЦИЯ И «ВЕЛИКИЙ ПЕРЕЛОМ», 1928–1929

КАМПАНИЯ ЗА КУЛЬТУРНОСТЬ КАК КУЛЬТУРНАЯ РЕВОЛЮЦИЯ

КУЛЬТУРНАЯ РЕВОЛЮЦИЯ МАО

5. ОТ СИМБИОЗА К СИНТЕЗУ. КОММУНИСТИЧЕСКАЯ АКАДЕМИЯ И БОЛЬШЕВИЗАЦИЯ РОССИЙСКОЙ АКАДЕМИИ НАУК В 1918–1929 ГОДАХ

СТРАТЕГИЯ ПРОТИВОСТОЯНИЯ: КОНКУРЕНЦИЯ ДВУХ АКАДЕМИЙ

АГРЕССИВНЫЙ СИМБИОЗ: ВРАЖДА И ПОДРАЖАНИЕ В 1920-Е ГОДЫ

БОЛЬШЕВИЗАЦИЯ КАК ПРИНУДИТЕЛЬНОЕ ОБЪЕДИНЕНИЕ

ЧАСТЬ III. ПОСРЕДНИКИ И ПУТЕШЕСТВЕННИКИ

6. ПОНЯТЬ И ПОЛЮБИТЬ НОВУЮ РОССИЮ. МАРИЯ КУДАШЕВА КАК КУЛЬТУРНЫЙ ПОСРЕДНИК РОМЕНА РОЛЛАНА

ИНТИМНОЕ ВДОХНОВЕНИЕ: СОВЕТСКАЯ ДРУЖБА КУДАШЕВОЙ И РОЛЛАНА

КУДАШЕВА И СПЕЦСЛУЖБЫ

КУМИР СТАЛИНСКОЙ КУЛЬТУРЫ

7. «ПРУССКИЙ БОЛЬШЕВИК» В СТАЛИНСКОЙ РОССИИ. ЭРНСТ НИКИШ НА ПЕРЕПУТЬЕ МЕЖДУ КОММУНИЗМОМ И НАЦИОНАЛ-СОЦИАЛИЗМОМ

ОТ БАВАРСКОЙ СОВЕТСКОЙ РЕСПУБЛИКИ К АНТИВЕРСАЛЬСКОМУ СОПРОТИВЛЕНИЮ

ПРАВЫЙ РАДИКАЛ

ТАКТИКА ЛЕВЫХ: КОММУНИСТЫ

РАСЧЕТЫ СССР И СОЗДАНИЕ «АРПЛАНА»

ПРЕДСТАВЛЕНИЯ НИКИША О РОССИИ И ЕГО ПОЕЗДКА В СОСТАВЕ ДЕЛЕГАЦИИ «АРПЛАНА» В 1932 ГОДУ

НИКИШ И НАЦИСТЫ

ПРЕЦЕДЕНТЫ И ТОЧКИ ПЕРЕСЕЧЕНИЯ: РУССКИЙ НАЦИОНАЛ-БОЛЬШЕВИЗМ

ПОСЛЕ 1933 ГОДА

СПИСОК СОКРАЩЕНИЙ

Отрывок из книги

Во что бы ни верили революционеры, они склонны полагать, что переворачивают совершенно новую страницу истории. Когда революционные правители утверждают новый порядок, они все более настойчиво подчеркивают его уникальность. Большевистская революция, по сути, дала импульс для растянувшихся на десятилетия глубоких изменений; первоначально ей сопутствовала волна иконоборчества, насилия и утопизма, которые подпитывали представление о советской исключительности как в СССР, так и за рубежом. Даже после того, как в результате сталинской «второй революции» сформировался гибрид, сочетающий в себе радикальные перемены и то, что можно было бы назвать статично-консервативными элементами, советская идеология продолжала провозглашать неповторимость и самобытность коммунизма – утверждение, игравшее значимую роль в пропаганде, предназначенной как для советской, так и для иностранной аудитории. Дополнительный вес ему придавал ряд обстоятельств: обособленность сталинского СССР от «капиталистического» мира, новизна пятилеток и отмены частной собственности, политической системы и партийного государственного устройства, а также радикально изменившиеся культура и общество. Эти особенности советского строя без труда замечали даже те, кто мог разглядеть за бесконечными разговорами о «новом мире» и новой исторической эпохе начало первого в мире социалистического государства.

Признание новизны коммунизма, однако, было обусловлено не только революционной природой этого начинания. Его укоренению внутри страны и за ее пределами способствовало наложение советских притязаний на оживленные споры XIX столетия о русской национальной идентичности, в которых уже усиленно подчеркивалась непохожесть России. Сами эти притязания возникли как реакция на авторитетную европейскую традицию, с позиций которой Россия воспринималась как отсталая и варварская страна1.

.....

Если бы замечания Суни касались только широты и возможных политических коннотаций понятия модерности, на них было бы легко ответить: многие ключевые термины истории и социологии оказываются неуловимыми, сложными и политизированными, но они так важны, что игнорировать их невозможно. Однако возражение Суни в данном случае было направлено главным образом против применения концепции модерности историками-советологами. Он едко заметил, что попытка использовать модерность как «мотив действия» или объяснительный фактор исторического развития была одним из недостатков постсоветской историографии. Суни предложил, вместо того чтобы прибегать к модерности для объяснения хода событий или сущности системы, воспринимать ее как «контекст, условия, в которых одни идеи, стремления и практики с большей вероятностью находят поддержку, нежели другие»117. Поэтому Суни выступил не столько в поддержку неотрадиционализма или против теории модерности, сколько с тем, чтобы обоснованно предостеречь против превращения модерности как таковой в ключевой движущий фактор советской истории.

В период с середины 2000-х по начало 2010-х годов интерес к явно неотрадиционалистским теориям в советской историографии пошел на убыль. Однако разногласия между исследователями, описанные в этой главе, сохранялись и получали неожиданное развитие. Авторы работ о сталинской эпохе по-прежнему делились на тех, кто включал Советский Союз в число модерных государств ХХ века, и тех, кто, вслед за неотрадиционалистами, акцентировал внимание на господстве в советской реальности бессистемной и зависящей от личностных факторов практики вместо всеобъемлющей теории, – позиция, которую можно было бы назвать латентным неотрадиционализмом. Отчасти в этом расхождении повторялось разделение на исследователей, в большей степени ориентированных на теорию и сопоставительный анализ, и эмпириков. Но споры о проблеме советской модерности как таковой утихли, а привлекающий все более пристальное внимание историков период оттепели, казалось, не давал повода для дискуссии о советской модерности. По крайней мере, как значимая проблема она не воспринималась. Возможно, потому, что урбанизированную, индустриальную ядерную сверхдержаву с растущим интересом к культуре потребления трудно было назвать традиционной, но также потому, что историки постсталинской эпохи не затрагивали в своих работах некоторых существенных вопросов о советском пути развития, которые изначально поднимались в литературе межвоенного периода.

.....