Читать книгу Все, что ты хочешь - Meister Gross - Страница 1

Моему Отцу.

Говорю вам тайну: не все мы умрем, но все изменимся – 1 Кор.15:51.

«Одно становится двумя, а два – тремя, и благодаря третьему одно – четвёртое». (Аксиома Марии Пророчицы)

Разгар лета в Лондоне – испытание не для слабонервных. Бледное солнце, выглядывающее с азартом снайпера из куцых, сизых облаков, с неожиданной немилостью припекает раскаленным газовым шаром, подвешенным в удушающем воздухе, что соткан из дыма и пыли мегаполиса.

Мертвым потоком машин стоит автострада, гудят нетерпеливые клерки, спешащие вернуться под тень домашних пенатов. Улицу наводняют толпы прохожих, с энергичной бодростью покинувшие свои рабочие места. Люди, проходящие мимо, не смотрят по сторонам, их взгляды словно обращены в себя, но что там – внутри? Заботы о хлебе насущном, планы на день грядущий?

Реджина Вэлл, стоя у края бордюра, озадаченно наблюдает за сложившейся картиной, будто готовясь запечатать ее фотообъективом, спрятанным на сетчатке глаз, и унести с собой. Девушка бросает недокуренную сигарету прямо у таблички с надписью «no smoking», и углубляется во чрево бетонных изваяний. Ее тут же подхватывает бурлящее течение людских масс, которому она отдается с жертвенной безвольностью. Серые стены домов, косые переулки, мельтешение случайных рук, бесстрастные лица. Девушка шла, заглядывая в каждое из них. Ее неугомонная натура радаром отыскивала проблески жизни, близости человечности в грохочущем жерле отлаженной машины запрограммированного уклада, но все усилия тонули всуе. Она хотела видеть и знать – больше, чем полагается, она задавалась безнадежными вопросами, не подразумевающими связных ответов, читала вывески магазинов и кофеин, будто разгадывала символику Каббалы. Близость чуда или Армагеддон – вот, что может помочь нам всем избавиться от бесцветной пустоты рабского существования.

Секунду. Что это там, на углу противоположной улицы? Реджина резко останавливается, делает крутой разворот, вызывая тихое недовольство окружающих и, не обращая внимания на сигнал светофора, пересекает дорогу. Перед ней открывается одноэтажное строение – и откуда оно в центре города? – напоминающее больше покосившийся сказочный домик, нежели то, что значится на вывеске, прибитой к двери: «Книжная лавка Просперо и Ко». Девушка претенциозным жестом вскидывает бровь, но решается зайти. Когда долго ищешь, все же что-то находится, пусть и не то, что подразумевалось изначально. Но если не ожидать вовсе, порой обнаруживается и самое неожиданное. Энтузиазм в этом деле несравненно важен.

За захлопнувшейся с негромким щелчком дверью ее взору открывается лабиринт, над которым всплакнул бы любой Минотавр – несусветное количество книжных стеллажей и полок, расставленных в хаотическом порядке, груды книг, разбросанные и тут, и там, стопки с журналами и брошюрами, загромождающие проходы и явно затрудняющие передвижение между шкафами. Ад перфекциониста. Реджина делает нерешительный шаг, линялые доски под ее ногами траурно скрипят. Ну и местечко, – думает девушка, оглядываясь по сторонам, силясь дышать с суеверной осторожностью. Яркий свет солнца, льющийся с улицы, преломляется о цветные стекла, напоминающие витраж собора, и оттеняет пыль, осевшую в пространстве, более осязаемую, чем ей положено быть. Книги, как того и следовало ожидать, покоятся на своих местах безо всякой логической последовательности: Конан Дойль соседствует с рецептами восточной кухни, Бхагавад Гита – рядом с Куртом Воннегуртом, а чудесное издание Франца Кафки подпирает томик Дэниела Карнеги, что, впрочем, даже отдает томительной иронией. Девушка исследует взглядом ассортимент странной лавки, как, с незаметностью небесной кары, за ее плечом раздается голос:

– Ищете что-то особенное?

Реджина, внутренне вздрогнув, резко поворачивается. Обнаруживает стоящим за своим плечом приземистого господина с кустистой, седой бородой и взглядом полоумного. На нем неопределенного цвета халат, из-под которого виднеется строгий сюртук времен регентства. Грива пепельно-белых волос распущена и ниспадает по плечам, в зубах – пышущая жаром трубка, набитая табаком с экзотическим запахом, по ощущениям самой Реджины.

– Да. То есть, нет…Я любопытствую. – отвечает девушка, стараясь вести себя осмотрительно. Кто знает, куда она попала?

– Да-да, конечно. – старик так и буравит ее светлыми до неестественности глазами. – Вот, пройдемте, я знаю, чем угодить юной мисс.

Как же. Угодить. – кисло думает Вэлл, но следует за несколько эксцентричным мужчиной, по своей очевидности оказавшемся единственным обитателем лавки. Вместе они проходят ряд стеллажей, маневрируя в непроходимой чаще. Девушке стоит трудов успевать за бодрым шагом своего провожатого.

– Быть может, «Библия проклятых» доставит Вам удовольствие?

– Право же, не знаю, что сказать…

– Нет, слишком критичный слог. Как насчет «Малого свода Соломона»?

– Я не…Сэр, Вы не могли бы…

– Нет, слишком пространственное повествование. Предположим, «Молот ведьм»? Ах, простите, я ни в коем случае не хотел Вас оскорбить…– рассуждает вслух седой господин, нисколько не заботясь о слабых комментариях клиентки.

Что за чертовщина? – внутренне ругается Вэлл, и решает, взяв себя в руки, урезонить его обманчиво экстравертивный пыл. Но старичок останавливается прежде, чем девушка успевает что-либо произнести.

– Вот оно. Я знал, что найдется! – торжественно говорит он, протягивая руку к полке.

– Послушайте, мистер…

– Просперо. – не выпуская трубку изо рта, хозяин лавки улыбается ей.

– Мистер Просперо. – А где мистер Калибан? – нервически фыркает Реджина, в попытке заслониться иронией от проникающего светлого взгляда, но поспешно произносит: – Я бы и сама прекрасно справилась с поисками нужной мне книги, Вам не стоило так утруждаться…

– Вы знаете, какая книга Вам нужна? – необычный старик наклоняется к девушке с выражением лица предельного лукавства.

– Нет, но, подозреваю, я бы сумела выбрать. – отчеканивает она ледяным тоном. Просперо лишь улыбается ей и протягивает то, что он несколько секунд назад держал, плотно прижав к груди.

– Книги сами выбирают своих владельцев, приходя только тогда, когда это нужно. И никогда – наоборот.

Реджина с долей сомнения, но принимает фолиант, обернутый черным переплетом, не имеющий ни названия, ни имени автора на обложке. С натянуто-вежливой улыбкой, чувствуя на себе пристальный взгляд, открывает форзац.

«Герметический Арест» – значится на титульном листе. Девушка решается пролистать содержание. Чехардой калейдоскопа мелькают строки, оттесненные выцветшей краской, гравюры, дублирующие средневековые сюжеты, столбы астрономических таблиц, неясные символы и мудреные пентаграммы. Он что, подсунул ей черномагический гриммуар? Реджина медленно поднимает голову, набирая в грудь побольше воздуха.

– Мистер Просперо, боюсь, мы поняли друг друга превратно. Я вовсе не интересуюсь черной магией. Я не имею никакого отношения к поклонникам Сатаны и вовсе не склонна приносить жертвы на алтаре с симпатичной фигуркой Бафомета, купленной на воскресной распродаже. – говорит девушка вкрадчиво.

Просперо лишь улыбается ей.

– Книга не совсем о том, что Вы описали, мисс.

– Так о чем же она?

На лице седого господина проступает загадочность посвященного в масонский заговор, и он отвечает, понизив голос:

– Эти страницы отражают то, что каждый пишет в своем сердце.

Отличный маркетинговый ход. – думает Вэлл. Очевидно, так просто он от нее не отстанет, придется забрать печатный продукт таинственной мистификации с собой.

– Вы очень любезны. – произносит она с почти нескрываемым сарказмом, колющим, как и взгляд девушки, ружейным дулом направленный на переносицу собеседника. Его глаза нервируют, настораживают и сотрясают некие внутренние силы души. – Сколько я Вам должна?

– По чистой случайности сегодня у меня сломался кассовый аппарат, но я не могу отпускать своих гостей с пустыми руками…– с нелепой застенчивостью мнется Просперо. Что ж, и правда, он чем-то похож на безумного волшебника, затерянного на острове. – параллельно с разговором размышляет Реджина. – Так что, считайте, юная мисс, что это – подарок нашего магазина. – и лучезарно улыбается.

– Вы чрезмерно любезны. – комментирует она, но без ярко выраженной неоднозначности. – Я могу оставить Вам номер своего телефона, позвоните, когда неполадки устранятся, и…

– Видите ли, каждая встреча – неслучайна. – поясняет старик с важным видом, то ли откликаясь на слова посетительницы, то ли развивая какую-то свою мысль, – И я уверен, что Вас сюда привело само провидение.

Вэлл пробует улыбнуться. Должно быть, вышло скверно, ибо старик тут же теряет утрированное добродушие и делается строжайше серьезным.

– Но теперь поспешите. Вас и так заждались.

– Да? И кто же? – но девушка тут же осекает саму себя, – Благодарю Вас за прием и книгу, мистер Просперо.

Обменявшись взаимными любезностями, они расходятся. Реджина, покидая несуразную лавку, растворяется в лондонской толпе, а хозяин, вернувшись за прилавок, и попыхивая трубкой, провожает ее взглядом. Но вместо старика вослед девушке взирает мужчина средних лет, облаченный в деловой костюм, с аккуратно подстриженной бородой, не сохранившей ни следа былой – мгновение назад – седины. Маг Просперо неслышно усмехается.

Первое, что делает Реджина, оказавшись на свободе от литературно-захламленного пространства, – судорожно закуривает. Сколько ни готовься к подобным моментам, разбивающим все представления о подразумеваемой человеческой нормальности, но, попав в подобную ситуацию, какая-нибудь жилка, всего одна, но предательски дрогнет. Девушка, энергично удаляясь, непроизвольно опускает руку, кладет ее на сумку, чтобы почувствовать контуры вложенной книги. Да, реальна и осязаема. Что же, большего ждать не приходится. Наверняка окажется очередной пустышкой. Или, что еще хуже, – рекомендациями и инструкциями к тысяче и одному заговору на счастливый брак.

Способность видеть – вот, что ее по-настоящему занимало. Воочию наблюдать свою судьбу, быть причастным, полниться уверенностью, проживать каждое мгновение так, будто оно – последнее. Иными словами, жить – в полную силу, не размениваясь. Реджина не принимала полумер, мир для нее раскалывался на «да» и «нет». Должно быть, по зрелому размышлению, сказывался некий внутренний максимализм, простительный разве что юношескому неразумению. И каково это, возможно ли это – открыть свое сердце неизведанному, тому, что не способно вместиться в целую вселенную, но проходит сквозь игольное ушко? Открыть свое сердце. Вэлл некоторое время поиграла с оборотом речи, воображая смысловые конструкции и методы их исполнения, но подошедший к платформе, на которой она стояла, поезд перенаправил ее в иные плоскости. Всю дорогу до дома, отгородившись от блеклой реальности портативными наушниками, девушка бросала настороженные взгляды на свою сумку, примостившуюся тут же, рядом. Заинтригованное любопытство подначивало ее взяться за книгу немедля ни секунды, но она дала себе твердую установку: оттягивать столь пикантное знакомство как можно дольше, насколько хватит выдержки.

Сойдя на станции, какими изобилует пригород, девушка неспешно возвращается домой. Сгущающиеся сумерки отливают багровым закатом, где-то в отдалении шумят колеса о линии рельс, над головой распростерлось грузное, свинцовое небо, предвещающее удушливый духотою дождь. Реджина вздыхает с тенью уныния и отпирает ключом входную дверь. По заведенной традиции, помещение откликается эхом пустоты.

Она разогревает ужин, трапезничает в одиночестве, оставляет посуду в раковине, чтобы было, чем заняться завтрашним днем, и отправляется в свою комнату. Мать ее вернется ближе к ночи, должно быть, очередные совещания, требующие присутствия в согласии с занимаемой должностью. Ничего не поделаешь.

Девушка забрасывает тяжелую ношу на кровать, сквозь разделяющее их пространство чувствуя, как свербит оставленный фолиант по нервам. Стискивает зубы. Но нет, моего терпения тебе не сломить. – думает она и, включая компьютер, устремляется во Всемирную паутину.

Спустя пару часов, изнемогая от тупой боли в одеревеневших мышцах, Реджина встает из-за рабочего места и выходит на террасу, примыкающую к фасаду дома. Прохаживается по ограниченному периметру, будто бы разминаясь. Достает пачку сигарет и облегченно закуривает, откинув голову. На небе проступают звезды, духота мерно сгущается. Скорее бы, – мысленно просит девушка у небесной тверди.

Она неспешно докуривает, возвращается в свою обитель из четырех стен, взгляд диким зверем упирается в приоткрытую сумку, в чьих недрах преспокойно выжидает своего часа зачарованная книга в черном переплете. И тут героическому самообладанию Реджины приходит конец.

* * *

Раймонд Вашерон был разбужен в четвертом часу утра, самом неприличном для звонков времени суток, дребезжанием стационарного телефона, грохочущего, как призыв ангельской трубы к мертвым, что должны восстать. Мужчина рывком поднялся с кровати, в единую секунду вернув сознание из мира грез в беспощадную реальность. Телефонная трубка поджидала его на заваленном бумагами столе.

– Церковь Сант-Греал, преподобный Вашерон, O.P¹., слушаю. – произнес он более хрипло, чем рассчитывал.

На другом конце линии раздается умиротворенный голос, приятный своими тембрами.

– Раймонд, к тебе есть дело. – и говорящий явно не был озабочен мерами приличия.

– Кардинал Честертон, Ваше Высокопреосвященство…– догадаться о том, с кем идут переговоры, не составило труда.

– Выезжай в самый наикротчайший срок. Все подробности узнаешь на месте. – собеседник, назвав адрес, дал отбой.

Покой мне только снится, но за неимением сна ожидается в гробу, – думает преподобный и прежде, чем направиться в комнату, служащую ему смежной ванной, успевает поставить на газовую горелку нехитрую посудину, сдобренную тройной порцией кофе.

Скрывшись за тяжелой дверью, он, скинув ночную сорочку, подставил жилистое тело гончей под обжигающе ледяные потоки проточной воды, поступающие прямо из Темзы. Благо, еще в начале XIX столетия добрые люди додумались поставить фильтры, кое-как очищающие водяную муть, бушующую и в реке, и в трубах. Совершив утреннее омовение, он переступил через бортик, и в полутьме, царящей в комнате, столкнулся с собственным отражением в зеркале напротив. Непроизвольно поморщился. Намылил лицо, взял в руки опасную бритву, тщательно выскреб двухдневную щетину, стараясь не отводить взгляда от потухшего взора своего двойника. В углах его рта пролегли глубокие морщины – отпечатанная горечь в человеческом облике. По вискам спадающих прядей еще мокрых волос, с которых сбегали острые капли воды, пролегла седина. Темные глаза отливали холодом бездонных тоннелей, смешанным с мертвенным смирением. Некогда горящие внутренним жаром, с годами они становились все более застывшими, вбирая в себя усталость прожитых лет. Некрасивое лицо, словно выточенное из камня, с выделяющимся хищным профилем, неприязненно усмехнулось в зеркале. Что же, кофе, думается, поспел.

Он вышел, скрывая худобу за полами халата, и, оказавшись в своих апартаментах, снял небольшой чугунный котелок с горелки, плеснул черную, бодрящую жидкость в кружку, всегда бывшую под рукой, и энергичным маршем подошел к столу. Под бледной рукой вспорхнули бумаги, оставленные накануне, расчистилось пространство и – хвала небесам, – обнаружилась искомая пачка сигарет. Мозг лихорадочно соображал, собирая разрозненные данные в попытке предугадать суть очередного кардинальского поручения. Чем была вызвана такая срочность? Новые легионы? Вселение? Особо сложный прецедент одержимости? Массовой одержимости? Он чувствовал, как тупая боль свербит в висках. Да здравствует гемикрания, почетное проклятие Понтия Пилата, Шопена и Фридриха Ницше!

Вашерон сделал глоток, вкус кофейного напитка непосредственно поставил его перед категорией страдания. Это утро не сулит ничего хорошего. Впрочем, как и каждое утро каждого нового дня. Преподобный закурил, разбавляя горчайший вкус кофе чадом табачного дыма.

После беглого и более чем нездорового завтрака он открыл платяной шкаф, выдворяя на свет божий свое пасторское облачение. Скинул халат, натянул черные брюки, рубашку специального покроя, не предусматривающую классического ворота. Вместе него преподобный заковал горло в колоратку – белую полосу жесткого материала, отороченного черной тканью. Вот он – ошейник раба Господа, денно и нощно стоящего на страже и исполняющего Его волю. Болезненная усмешка на лице Вашерона повторила предшествующую. Поверх преподобный накинул длинный сюртук, покровом напоминающий то ли средневековую ризу, то ли современный пиджак, и отточенным движением нервных пальцев задрапировал его на ряд пуговиц.

Поднялся по крутой, винтовой лестнице, и, преодолев последний пролет, вышел из потайного хода, очутившись в апсиде, прямо за алтарем. Бледный рассвет нерешительно пробивался, преломляясь и дробясь, сквозь витражное окно. Согласно бытующей легенде церковь Сант-Греал, миниатюрностью своей больше походившая на часовню, была выстроена протестантами во времена правления Стюартов, в самый пик гонения первых, чем объяснялся невзрачный вид церковного храма и раскинувшиеся хоромы подземных залов, коридоров и всевозможных переходов, которые вели – бог знает куда и на какую протяженность. Разумеется, представители католической конфессии не замедлили прибрать столь выгодное архитектурное сооружение к рукам в последние годы Реформации, и держать его, как бастион и оплот веры, невзирая на выкрутасы Генриха VIII, чей пример, кстати, доказывал пагубность необдуманных браков. Если такова обязанность человека к жене, то лучше не жениться². Очередная усмешка правила тонкие губы Раймонда. Ныне церковь, не лишнем будет заметить, считающаяся обреченной на реконструкцию, но на деле попросту не имела постоянных прихожан.

Тридцать долгих лет Раймонд Вашерон торчал в этих стенах, не имея ни малейшего представления о тепле, поздних подъемах, регулярном питании, горячей воде и пене для бритья. Не скрывая, он признавался себе, что был миг слабости, в котором он думал, что этого достоин. Но годы молодости канули в небытие, а комфорта в жизни так и не прибавилось.

Итак, преподобный, двигаясь с паучьей нервозностью, пересек ряд пустующих скамей, распахнул двери своего прихода, оказавшись в черте ограды. Еще несколько шагов, и его замкнутый образ жизни разбился о потоки оживленного движения на улицах Лондона, не знающего тишины ни днем, ни ночью. Преподобный Вашерон презирал суетность, он с трудом переживал необходимость покидать чертоги того места, коего он мог назвать своим домом. И, тем более, он ненавидел собственное попадание в беспорядочную систему жизни общества. Лучше бы гиена огненная. Он не терпел размена, недописанных писем, разбавленного водой вина, и неопределенности чужих суждений. Его мир безукоризненно дробился на свои противоположности. Но да будет слово ваше: да, да; нет, нет; а что сверх этого, то от лукавого³. Должно быть, сказывалась узость старческого мышления. Шум – вот, что неблагоприятно действовало на его нервную систему. Мегаполис источал какофонию – беспорядочную и беспощадную. Раймонд же слишком любил тишину. Он и умереть хотел в тишине.

Но куда уж там! Труба, пусть и не ангельская вовсе, а кардинальская, призывает на службу, и будь ты хоть трижды мертв, тебе сие не станет оправданием.

Раймонд повел чутким носом. За ночь прошел дождь, воздух был свеж и приятен, разбавленный нотками национальной туманности и грозовых осадков. Этот звук, давно позабытый, был в его детстве, где мокнет сад, охраняя удачу, но сейчас он не проходил сквозь толщу инквизиторских застенков, ибо был слишком тонок – звук ливня. И им объяснялась мигрень.

Ступив на тротуар, Вашерон жестом руки остановил проезжающий мимо кэб, загрузил себя в салон автомобиля и назвал таксисту адрес, ранее продиктованный Его Высокопреосвященством. Машина мгновенно сорвалась с места, рассекая рассветные улицы города бешеными оборотами колес. Лихой попался водитель. Скорость и сомнительность личности последнего понудили преподобного задуматься – не прочесть ли пару раз Патер ностер для надежности дела? Но вот, через каких-то пятнадцать минут шины остановили свой ход у назначенной цели, вполне благополучно обойдясь без жертв в виде пешеходов и мусорных баков, в которые так и норовил въехать кэб.

Расплатившись, Раймонд покинул свою незадачливую кибитку и огляделся по сторонам с профессионализмом ищейки. Темный район, выбитые в фонарях лампы, через дорогу – жилые дома явно нищенского квартала, перед ним – заброшенное строение, в прошлом выполняющее роль фабрики, увенчанной безжизненными печными трубами. Хотя постойте. Из одной, расположенной ближе к задней части здания, валил густой копоть из дыма и пепла. Что за новости? Вашерон недобро прищурился, решил свериться с адресом. Да, все совпадает. Придется идти, должно быть, кардинал уже ожидает.

С некоторыми усилиями, но он пробрался к одному из ближайших входов, коим оказался широкий пролет окна, лишенный и рамы, и стекла, но заботливо забитый гнилыми досками. Времени на поиски двери преподобный решил не тратить, и, ухватившись за одну из поперечных перекладин, вырвал древесину из общности фабричной постройки. Той же участи были подвергнуты и остальные доски, преграждающие дорогу, пока, наконец, не освободилось место, достаточное для вторжения в глубины царящего мрака. При свойственной ему худощавости и среднем росте, Вашерону пришлось, изогнувшись в ломаную линию, и вжав голову в плечи, дабы избежать удара о балки, изрядно проникнуться в законы физической гибкости.

Мужчина спрыгнул с отвесного подойника, предусмотрительно убедившись, что не наткнется на нечто неприятное внизу. Выпрямился, машинальным жестом стряхнул невидимую пыль с черного сукна сутаны. Все так же настороженно щурясь, просканировал пространство – исполинских размеров зал с расставленными кое-как, повалившимися набок, вывернутыми наизнанку и просто неприглядными станками и их частями, напоминал индустриальное кладбище больших надежд.

– Раймонд, ты вовремя. – раздался голос, отраженный эхом пустот.

Вашерон поспешил приблизиться к его обладателю, чья фигура проступала в центре, и которого священник заметил не сразу из-за блеклости мантии и практической непроницаемости для глаз, не привыкших еще к полутьме.

– Кардинал. – преподобный отпустил легкий поклон, опирающийся на корпус, но, помедлил разогнуться, выжидая – не протянет ли Его Высокопреосвященство руку с патриархальным кольцом. Видимо, раут носил неформальный характер, учитывая место и время встречи, посему иерархический этикет был оставлен.

– Следуй за мной. На ходу введу тебя в курс дела. – кивнул ему кардинал Честертон, разворачиваясь к противоположной части фабричного скелета.

Мужчины зашагали одновременно, но Вашерон двигался на почтительном расстоянии – на шаг позади.

– Нам сообщили примерно с часу назад. Полисмены не успели зафиксировать инцидент, в их контору данные не поступали. Мы свяжемся с ними позже. – повествовал кардинал. – На первый взгляд, ничего особенного, но, думаю, тебя это заинтересует. – сказал он, с пол-оборота посмотрев на своего спутника. Преподобный лишь хмыкнул. – Нам придется спуститься в подвал. Лестница там крутая и почти осыпавшаяся, так что…

Высокопреосвященство, остановившись у бронированной двери, потянул ее на себя, открывая взору поглощенный темнотой спуск. В ад, должно быть, – с долей надежды подумал священник, пока кардинал выжидающе разглядывал черты его осунувшегося лица, которому тени придавали нечто инфернальное.

– Ты по-прежнему куришь? – спросил Честертон с нотками отеческого порицания в голосе.

– Imprimatur⁴ не закрепляет запрет на…– но преподобный быстро прервал свою оправдательную речь, сообразив, на что был нацелен вопрос.

Вашерон достал из кармана зажигалку армейского типа. В тишине звонко откинулась крышка. Вспыхнули и расцвели языки пламени. Запах бензина смешался с удушливой затхлостью.

Преподобный двинулся первым, освещая путь в подземелье. По стенам протянулись длинные тени.

Обогнув пролет, мужчины оказались в помещении, больше походившем на гипогей – изрытый пол, сырость, липкая влажность. Раймонд, двигаясь почти ощупью, шел впереди, направляемый голосом кардинала.

– Поворот налево, поворот направо, еще раз направо…– кажется, Честертон успел неплохо изучить локацию местности.

Пройдя сеть ответвлений и коридоров, наконец, они вышли в более просторный отсек, и на какой-то момент Вашерону показалось, будто бы он ослеп. Из-за косяка дверного проема с отсутствием двери, лил неестественно яркий свет. Священник опустил руку с зажигалкой, пытаясь сфокусировать зрение. И первым, что бросилось ему в глаза, были трупы.

Комната, расположенная по подсчетам в западной части здания, представляла собой картину кошмарных сновидений больного разума. Преподобный, стоя у порога, пристально сканировал взглядом окружающую обстановку, считывая возможную и предполагаемую информацию. Огромная жаровня пылала, вжатая в противоположный конец усыпальницы. По полу вереницей тянулись сальные свечи, уже начавшие оплывать, что в совокупности с жаром печи создавало испарину. По каменным стенам тянулись всенепременные пентаграммы с козлиными очертаниями и надписи, выполненные, хотелось бы верить, краской, дублирующей цвет человеческой крови: «Ave Satanas, Es Diabolus Magnus, Vocamus Te, advocamus Te, veni et vince⁵», и подобное в том же духе. На соседней плоскости был установлен внушительных размеров крест, но перевернутый. Вердикт вполне ясен: сатанинский обряд. Дополнение: халтурный сатанинский обряд, проведенный экзальтированными кретинами.

Священник с неизбывной грустью воззрился на несчастный крест. Кто-нибудь должен провести массовую акцию устранения безграмотности и объяснить нерадивым детишкам, играющим в связи с темными силами, что сие – распятие Святого Петра, и, что вполне очевидно, никакого отношения к обрядовой магии он не может иметь априорно. В списке смертельных грехов глупость должна стоять на первом месте.

Резонно думать, что братья-доминиканцы, – кардинальская свита, – стоящие по углам комнаты, которых Раймонд заметил только теперь, думали также, усердно читая отходные молитвы, скрывши лица под балахонами монашеского облачения.

Но сейчас не об этом. Вашерон перевел свое внимание на распростертые жертвы профанации.

Шесть изувеченных тел лежали в форме круга, заполняя собой центральное пространство. Мужчины и женщины, возраст – от 20 до 25, никаких примечательных отличий внешности, все, как один, обнажены, и вытянуты строго «по швам», за одним исключением, являющимся, по совместительству, причиной смерти. Каждая жертва сжимала в правой руке собственное сердце, вырванное из открытой груди.

Священник сделал несколько шагов вперед, склоняясь над убитыми. Крайне интересно.

– Что скажешь? – раздался голос кардинала Честертона.

– Смерть постигла их одновременно? – ответил вопросом на вопрос падре, не поднимая головы.

– Совершенно верно.

– По характеру нанесенных ран, – он еще раз осмотрел выставленные напоказ органы грудных клеток, – они не могли быть нанесены человеческой рукой. На телах убитых нет следов насилия или иного сопротивления. Напротив, лица выражают…спокойствие. – священник недобро усмехнулся, – Они ведь не могли сотворить такое с собой самостоятельно?

– Я надеялся услышать ответ от тебя, Раймонд.

– Что же…– Вашерон замкнулся в непродолжительном молчании, суммируя данные, – Я не хотел бы выносить поспешных вердиктов, но…Кажется, один из легионов прорвался во внешний мир.

– Баланс нарушен? – спросил кардинал, не скрывая озабоченного страха в голосе.

– Все эти люди…– поднимаясь, отвечал священник, – Вероятнее всего были фанатиками. И им по какой-то нелепой случайности удалось совершить обряд призыва. Дьявол войдет в человека, и человек будет молиться не именем божьим, а именем сатаны⁶.

Искоса он посмотрел на присутствовавшее здесь же распятие. Или нет? Какой демон мог повестись на столь смешную бутафорию?

– Кардинал, дайте мне время. Я должен кое-что выяснить, прежде…

– Сколько угодно, но помни, что Ватикан будет ждать нашего рапорта по делу.

Вашерон коротко кивнул. Еще раз нагнувшись, он подхватил с пола одну из свечей и, задув ее пламя, убрал в карман сутаны.

– Зачем это? – впервые подал голос один из братьев, посмотрев на преподобного отца из укрытия ниспадающей рясы.

– Сувенир. На память. – с сарказмом оскалился пастырь. И тут случилось нечто экстраординарное.

Колени преподобного подогнулись, свежим цинком в кровь потек панический страх. Доминиканцы, стоявшие вблизи, тут же подхватили своего собрата по ордену, не позволяя тому осесть на холодную землю.

– Все в порядке, в порядке…– твердил преподобный, пока монахи откачивали его, кто, как и чем мог: молитвами, запахом митры, ладаном и еще раз молитвами. На его плечо опустила рука кардинала.

– Раймонд, что с тобой? Тебе нехорошо? Быть может, свежий воздух мог бы помочь, раскаленная жара вредна для…

– Нет, не в этом дело. – твердо произнес священник, сумевший, наконец, держаться вертикально без посторонней помощи. – Благодарю вас, братья. – затем он в упор посмотрел на Его Высокопреосвященство, и глаза мужчины отливали холодом стали. – Я почувствовал…Присутствие.

– Присутствие? О чем ты говоришь? – обеспокоенный кардинал цепко держал представителя своей паствы.

– Мы были не одни здесь. – Вашерон нервически помотал головой, будто ожидая обнаружить непрошенного гостя.

– Демоны? Сущности? Архонты?

– Нет, не то. – упрямо выискивал Вашерон.

– Так что же это было? – не отступал кардинал

– Затрудняюсь описать…

– Сын мой, кажется, тебе нужен отдых…– вздохнул Честертон и убрал руку. – Поезжай домой. Тех сведений, что ты имеешь, будет достаточно. Займись собой, отвлекись, не хватайся за все сразу. Ватикан подождет. – добавил он с мягкой и понимающей все и вся улыбкой.

– Да, как скажете, Ваше Высокопреосвященство. – бесцветным голосом ответил Раймонд. И он сам, и кардинал прекрасно знали о том, что не найти Вашерону покоя, не ответив на поставленный вопрос. Пока загадка не решена, механизм обречен на безостановочную Работу.

* * *

– Итак, это Ваша третья попытка самоубийства? – Реджина лежит в натянутой позе на кушетке, в то время, как доктор Брайн, задающий ей вопрос, восседает в глубоком кресле напротив. Мужчина, выглядевший завидно моложавым, носит аккуратную бороду, переходящую в усы и бакенбарды, что скрывают половину его лица, но вовсе не мешают выразительной мимике.

– Совершенно верно. – отвечает девушка.

– И все они были неудачными?

– Вам трудно отказать в наблюдательности. – но доктор мягко улыбается, невзирая на яд, сочащийся в голосе мисс Вэлл.

– Вы можете назвать причины, побудившие Вас к столь радикальным действиям? – и добавляет более приглушенно, – Почему Вы хотели покончить с собой?

– Ах, доктор, мне скучно жить…– докладывает девушка с утрированным театральным драматизмом.

– Вы полагали, что самоубийство Вас развлечет?

Реджина, смерив его долгим, проницательным взглядом, решила, что он идиот, и факт его существования не достоин ее внимания. Но добавляет вслух:

– Нет, дело вовсе не в этом.

– Мисс Вэлл, отнеситесь к моему вопросу со всей возможной серьезностью. Зачастую причина является как бы ключом к самоубийству. И, узнав мотивы, мы сможем сконструировать методы борьбы. Один вопрос, мисс Вэлл, и я понимаю, насколько он труден.

Девушка отвечает ему тяжеловесным молчанием.

Брайн, разглядывающий свою пациентку взглядом восторженно-детской наивности, на секунду отвлекается и делает пометки в блокноте. Проходит первый сеанс психотерапии, назначенной вслед за последним неприятным, по мнению самого Брайна, происшествием. Подумать только, куда нужно засунуть естественный и всем причитающийся инстинкт самосохранения, чтобы добровольно влить в себя канистру с бензином? Но, что еще более поражало: как удалось девушке отделаться отравлением, сильнейшим, правда, и неделей, проведенной в больнице?

Сейчас она лежит, скрестив руки на груди, что свидетельствует о замкнутости и нежелании идти на контакт. Глаза закрыты, брови сдвинуты ближе к переносице, лицо, словно застывшая маска. Да-с, как можно больше бы таких пациентов, и самому слечь можно.

– Мисс Вэлл, какие у Вас планы на неотдаленное будущее? Где Вы видите себя через, предположим, пять лет? – с врачебной внимательностью он не сводит с нее светлых глаз, и этот взгляд – где-то она уже сталкивалась с подобным, – тревожит и настораживает.

Пять лет – неотдаленное будущее?! – думает Реджина, – Не могу понять, он просто законченный оптимист или в нашем мире не живет?

– Я вижу себя в удобной погребальной урне, доктор. В качестве горсти пепла. – и девушка обращает лицо к врачу. Тот, не изменяя добродушной улыбке, записывает в блокнот.

– Хорошо, упростим задачу. Чем Вы планируете заняться сегодня вечером?

– Пожалуй, вскрою себе вены. – что же, эта игра становится увлекательной. Неужели он будет принимать на веру каждое сказанное слово?

– Реджина…– говорит доктор, переходя на отечественно-доверительный тон, – Вы должны понимать, что, если наша практика не даст результатов, и Вы не пойдете на поправку в ближайшие сроки, мне придется определить Вас на постоянное лечение, под наблюдением, дабы избежать возможных рецидивов.

– Иными словами, Вы упечете меня в психушку, док?

– Я искренне того не желаю, поверьте. Но у меня не будет иного выхода, если мы не найдем точки соприкосновения. Вы должны помочь мне, мисс Вэлл.

– Да, я понимаю. – отвечает девушка бесцветным голосом.

– Вы готовы сотрудничать?

– Готова. – с легким кивком.

– Попробуем еще раз. Я повторю вопрос: как Вы планируете провести этот вечер?

– Ну…– Реджина останавливается, будто в задумчивости. – Полагаю, я вернусь домой. Поужинаю. Просмотрю новости. Включу телевизор на программе «Шоу Бенни Хилла». И в довершении всего лягу спать. Правильно, доктор? Так проживают свои вечера нормальные люди? – не сдерживает колкую иронию в голосе девушка.

– Да, совершенно верно! – отвечает доктор Брайн с энтузиазмом, – Вы отлично справляетесь!

– Но прежде чем уснуть, – спешит изничтожить его радость девушка, – Я оставлю открытыми газовые конфорки. Уже лежа в своей постели, и убедившись, что на кубический метр кислорода приходится меньше, чем газа, я достану из пачки сигарету, потянусь к зажигалке, и с райским блаженством закурю…

– Так. – останавливает ее врач. – Пойдем другим путем. – кажется, собственный проигрыш вовсе не огорчает Брайна и чем больше Реджина усердствует в колкостях, тем с большим интересом он бросается в свою работу.

Существует распространенное мнение о том, что суициденты в большинстве своем никогда не говорят о собственных намерениях, и однажды решившись, они уходят – решительно и бесповоротно. Но это – страшное заблуждение. Как правило, люди, стоящие перед пограничной ситуацией, охотно прибегают к вербальным коммуникациям – в надежде ли получить помощь или поддержку, или попросту уведомить своих близких о мучающих их переживаниях. Слова – вот, что представляет действительную ценность. И чем больше пациентка доктора Брайна будет говорить, выговаривать сложившуюся и пока неразрешенную проблематику душевной жизни, тем больше шансов на успешное прохождение лечения.

Парадокс самоубийства заключается в том, что прекращение жизни наполняется для самоубийцы морально-психологическим смыслом. И об этом ни при каких обстоятельствах не следует забывать.

Врач, покинув кресло, останавливается перед массивным столом, и выуживает из его недр карточки с неясными очертаниями размазанных по ним чернил.

– Пятна Роршаха? – быстро догадывается Реджина, бдительно следившая за манипуляциями доктора.

– Вы абсолютно правы. Полагаю, принцип работы Вам известен, мисс? – глаза его мерцают хитрецой пополам с убийственной самоуверенностью, смешанной в пропорции один к трем с доброжелательностью.

– Известен. – сухо бросает девушка.

– Тогда приступим. – Брайн возвращается к своему почетному месту, и, перетасовав карточки, оборачивает к девушке одну из них. – Что Вы здесь видите, мисс Вэлл?

Чернильное пятно? Бумагу и кляксу на ней? – уныло размышляет девушка, но решает, что подобный ответ не составит интереса для изучения.

– Я вижу…ммм…легкие курильщика. – фыркает девушка, – Нет, постойте. Это Сизиф, древнегреческий герой, за непослушание богам попавший в Аид, и теперь ему уготована вечность бесполезной и бессмысленной работы, олицетворяющей все человеческие чаяния и смешные потуги на продуктивность. Вот он поднимает свой камень, тащит его в гору, но еще секунда – и каменная глыба срывается к подножию. Упрямый Сизиф возвращается за ним, внутренне ощущая всю тщетность загробного существования. Жестоки боги, ибо порешили они, что от жизни избавиться можно, но от смерти – никогда.

Доктор Брайн молчит несколько секунд, глядя на девушку широко раскрытыми глазами, затем, будто бы желая удостовериться самолично, бросает взгляд на пятно. Она что, действительно все это увидела? Ну, клякса, как клякса, никаких мифологических сюжетов. Правда, быть может, вот эта забавная линия похожа на несущегося вдаль оленя…И бескрайние леса, переходящие в горный ландшафт. Да, вот и птички поют в левом углу. Так, стоп. Он отвлекся.

Снова перетасовывает карточки, показывает девушке иную картинку, выполненную той же черной тушью, но разбавленной с бледно-красными оттенками.

Реджина глубоко вздыхает:

– Я вижу, как древние ацтеки совершают обряд с человеческими жертвоприношениями. Вот тут – кровь, руслом сбегающая по желобам пирамиды с усеченной верхушкой, что, достигнув ее истоков, обагрит собравшуюся толпу, изнывающую от хищнического голода, возбужденного жреческими изуверствами.

Доктор Брайн почувствовал, как нервно дернулось его правое веко.

– Хорошо, еще одна попытка. – и мужчина достает очередную карточку. Реджина долго вглядывается в нее, прежде, чем многозначительно изречь:

– А это, доктор, ужасно неприлично с Вашей стороны. – и девушка чопорно отворачивается.

Брайн прокашлялся, стремясь скрыть удивление, мгновением спершее горло. Реджине стоит трудов сдерживать смех.

– Пожалуй, мы оставим это. – произносит доктор, выдворяя чернильные разводы в стол. Все признаки девиантного поведения – в самых предельных его проявлениях – на лицо. Брайн с выражением вселенской печали качает головой.

– Мисс Вэлл, могу ли я спросить Вас о том, что доставляет Вам удовольствие?

– В каком смысле, доктор? – тон девушки полон опасной неоднозначности.

– Удовольствие от жизни. Быть может, какие-то мелочи, что особенно дороги Вашему сердцу? Любимое дело, хобби? Места, где Вам нравится бывать? Все, что угодно.

На сей раз девушка задумывается всерьез, и после продолжительной паузы отвечает:

– Книги. Сигареты. Музыка. Эротика и метафизика.

Доктор почти обрадовался относительной стандартности предложенного списка, пока не услышал последний пункт.

– Реджина, у Вас есть друзья?

– О, разумеется. – порывисто резонирует девушка едким сарказмом, – Гете, Ницше, Шекспир, Данте…

– Но все они мертвы. – решается перебить доктор.

Вэлл смотрит на него с нескрываемым чувством превосходства.

– Что позволяет Вам, доктор, думать, будто живы – Вы? – девушка вскидывает бровь, а Брайн судорожно не находится с ответом.

– Наше время истекло. – поднимается она с кушетки. – До следующего четверга, док?

Мужчина лишь молча кивает и, не потрудившись проводишь пациентку до двери, остается сидеть прикованным в кресле.

До чего же странный тип, – думает Реджина по пути домой, – Стоит поставить его компетенцию под вопрос. Живет себе, как и прочие, в комфортабельном до примитивности мирке, не покидая его пределов и границ, и свято верит в то, что и другие люди должны функционировать согласно единственно-возможному завету, а любое инакомыслие требует немедленного исправления, возможно даже, хирургического вмешательства. Да, сложно с ним придется. – и пока поезд мчит ее сквозь сети рельс, девушка погружается в книгу, твердо решив оставить опостылевшую реальность в дураках, лишенную своего в ней присутствия.

* * *

Весь следующий день Раймонд Вашерон провел, замкнувшись в стенах инквизиторских застенков, в окружении старинных томов и фолиантов, чье содержание по преимуществу пестрило магическими сводками, каббалистическими письмена и прочими текстами утопически-темного содержания. Он утопал в дыму, лишенный сна и пищи, провожая каждую выкуренную сигарету порцией кофеина, в упрямых попытках отыскать недостающее звено информации. Что-то терзало его, что-то не сходилось в сумме уравнения и переменных. Был ли это темный обряд? Удалось ли неподконтрольному сверху адскому легиону прорвать защитные посты, и если да, то как? Самым простым в сложившейся ситуации было: самостоятельно вызвать представителя дьявольской знати и задать прямой вопрос, но преподобный отец решил немного повременить, силясь добраться до истины своими путями, каковы, как известно, неисповедимы.

Время пролетело с быстротой мгновения, опуская на город, расплавленный июльским зноем, ночь, которая, впрочем, прохлады не предвещала. Вашерон, в отчаянии добравшийся до рунической магии древних кельтов, откинулся на спинку тяжелого кресла, обитого черной кожей. Затекшие мышцы неприятно ныли под тканью строго застегнутой на все пуговицы сутаны. Раймонд провел рукой по горлу, немного расслабляя хватку жесткой ткани. Из кармана брюк достал ручные часы, английский брегет, и ужаснулся.

Всю долгую жизнь время было для него персональным проклятием. Его было слишком много, но никогда и ни на что не хватало. Вечная спешка, безумная гонка – но куда, за какой целю? Преподобный давно перестал хвататься за эти вопросы.

Порывистым жестом он покинул рабочий стол, собрав с него те предметы, какие, по его мнению, могли понадобиться в ходе выполнения очередной миссии, и, преодолев лестничный пролет, вышел из дверей церкви, скрываемый покровом ночной тьмы.

Преподобный остановил таксомоторный кэб, назвал давно заученный адрес, и устремился в путь – из одной части Лондона в другую, пересекая весь город, пропитанный пылью и слабым запахом гниения, что разносит вялый ветер с Темзы.

Через тридцать пять минут – хвала относительной свободе ночных дорог! – машина остановилась у многоэтажного здания, ухоженностью своей свидетельствующего о достатке и довольстве его жильцов. Вашерон расплатился, отпуская водителя, и на какое-то время замер у козырька парадного входа, мучая в нервных пальцах незажженную сигарету, как бы решая, закурить или оставить.

И чего я жду, интересно? Знака свыше? – фыркнул мужчина на самого себя, и, круто развернувшись на каблуках, направился к двери. На звонок, раздавшийся в сонной тишине, ему открыл вышколенный concierge, видимо, задремавший на нелегком посту.

– Госпожа Калиостро у себя? – без лишних предисловий спросил Вашерон. Мужчина, встречающий его, кивнул со знанием дела, и, посторонившись, пропустил священника внутрь. Пройдясь по коридору, украшенному парадно-алой ковровой дорожкой, преподобный остановился у тоннеля лифта, и нажал кнопку. Через секунду автоматические двери распахнулись. Железная клетка, минуя этажи, доставила мужчину на последний из них. До чего инфантильно, – с усмешкой размышлял Вашерон, – устраивать эзотерическое логово в жилом доме, в обустроенном квартале, прямо под носом у ни о чем не подозревающих людей.

Госпожа Калиостро, к которой направлялся преподобный, в миру звавшаяся Мириам Бейль, была представительницей тех одаренных – или проклятых, зависит от вкуса – немногих избранных, которых нынче, в свете современности и тенденций политкорректности принято называть медиумами, хотя на деле – самая настоящая ведьма. В широком смысле слова.

Священник, выйдя из плена тесного лифта, несколько секунд промедлил у входа квартиры, за которой его ждало – бог весть что. Но, в конце концов, finis sanctiflcat media⁷. Вздохнув с безотчетной обреченностью, мужчина энергично постучал по гладкой деревянной поверхности, которая отошла в сторону, не успел он и дважды к ней прикоснуться костяшками пальцев.

В дверном проеме стояла привлекательная женщина, одетая в халат восточного покроя, с высоко забранной копной белокурых волос.

– Святой отец. – поприветствовала она, будто только и делала, что ждала его весь вечер.

– Мисс Бейль. – ответствовал мужчина, но, не удержавшись, иронично добавил, – или госпожа?

– Для друзей – просто Мириам. – улыбнувшись, ответила она. – Впрочем, для Вас вернее будет – Госпожа Седьмого Неба, Повелительница Архонтов Десятого Круга, и Владычица Сил Пятого Порядка. Но Вы проходите, падре. Или всю ночь простоим на пороге? Чай как раз готов.

Она что, и вправду ожидала его визита? Ведьма. – Вашерон недобро прищурился, но излияние гостеприимства принял.

– Располагайтесь. – и женщина, проведя его через холл, указала на собрание мягких кресел, расставленных кругом в центре просторной и светлой комнаты, чью свободную площадь занимали разнообразные артефакты принадлежности искусства своей хозяйки – от высушенных трав, подвязанных под самым потолком, и засохшей руки удачи на антресоли, до статуй Шивы, выполненной в человеческий рост. Впрочем, находилось и кое-что, ставившее священника в тупик своей новизной, о способах применения чего Вашерон мог только догадываться…но предпочел этого не делать.

– Что пожелает мой гость? – осмотрительно поинтересовалась хозяйка. – Есть чудесный зеленый чай, но Вам, любителю кофе, могу предложить свежий помол…

– Бренди найдется? – минуя все нормы этикета, спросил Раймонд, удобно устраиваясь в одном из кресел.

– Разве Ваш сан позволяет…– начала госпожа Калиостро.

– Особое положение, в котором находится мой сан, вполне предусматривает особые…привилегии. И пусть устыдится тот, кто плохо об этом подумает⁸. – вскинул мужчина тонкую бровь. Мисс Бейль, изобразив на лице лукавую улыбку, каноничную для ведьмы, скрылась в соседней комнате.

Прошло несколько минут, и на столик, уместившийся между мебелью, был поставлен графин, наполненный бардовой жидкостью с приятным ароматом, и два глубоких бокала. Гостеприимная хозяйка, меж тем, заняла место напротив своего ночного гостя. Вашерон, вырвав сознание из предельно отдаленной задумчивости, заметил, что все еще держит в пальцах сигарету и, забыв ее на гладкой поверхности стола, разлил бренди по бокалам, которыми тут же вооружились, заслоняясь друг от друга, собеседники.

Воцарилась тишина, пробивающая иносказательной неловкостью.

– Могу ли я поинтересоваться целью Вашего визита, падре? – ее проницательность была пропорциональна отсутствию у нее иллюзий на его счет.

– Сразу к делу? Я-то думал, мы в национальных традициях обсудим погоду. – хмыкнул мужчина, делая глоток.

– Не хотела Вас разочаровывать, Святой Отец. Вы всегда были немного старомодны, раз и сейчас говорите о традициях.

– Вас это забавляет, мисс Бейль?

– Импонирует скорее. – произнесла женщина, проводя кончиками пальцев по краю бокала, заставляя того издавать тонкий, почти неуловимый звук. – В этом есть что-то, отдающее нерушимой надежностью, пусть и пополам с предсказуемостью.

– Что же, в таком случае, начнем с испанского сапожка⁹. – язвительно щурится Вашерон. – Но, должен констатировать даже я, прогресс не стоит на месте и позволяет Псам Господне обзаводиться техническими инновациями, которые действуют с большей эффективностью, нежели то было раньше. – добавил священник с целью профилактического запугивания. На ведьму его пассаж, конечно, впечатления не произвел.

– Вам не кажется происходящее занимательным? Потребовалось шесть веков, чтобы мы могли вот так запросто сидеть и перебрасываться остротами?

– Что вполне закономерно. Как гласит старое правило Матери нашей, Святой Церкви: врага нужно знать в лицо. – Раймонд, выводя чеканную формулировку, вернулся к покинутой сигарете, – Этим же, кстати, объясняются шашни с дьяволом. – добавил он более насмешливо, чем того хотел.

В ответ Мириам, улыбнувшись, подняла бокал, салютуя гостю:

– За устойчивость наследия минувших времен! – тихо и мелодично смеясь, она предложила тост, на который Вашерон сдержанно кивнул, но синхронно отсалютовал вместе с ней.

– Наша прелюдия завершена, стоит полагать? – рука священника, свободная от бокала, потянулась к внутреннему содержимому сутаны, в которой был скрыт повод его появления.

– Разве она начиналась? – с дьявольскими огоньками в глазах белокурая бестия закинула ногу на ногу, что, учитывая недостаток монашеской целомудренности у восточного халата, побудило Вашерона поспешно уткнуть взгляд холодных глаз в любой случайный предмет, неоправданной целью чего и стал вылитый в бронзе Шива. Индийский божок, высунув раздвоенный язык наружу, умудрялся красноречиво скалиться открытой пастью.

Святой отец, сделав добрый глоток обжигающего глотку напитка, наконец выудил из кармана массивную свечу и поставил ее на невысокий столик перед госпожой Калиостро.

– Расскажи мне все, что увидишь. – в повелительном тоне произнес он, нисколько, кстати, не смутив этим хозяйку.

– Услуга за услугу. – ответила та, не скрывая улыбку.

– Ваши пожелания, госпожа? – с непрекращающимся ехидством, но и некоторой заинтересованностью священник смотрел на нее сквозь табачный дым.

– Найди Самаэля¹⁰ и попроси его вернуть долг.

– Под долгом ты, надеюсь, не подразумеваешь труп убиенного младенца? – скривился падре.

– Нет, настолько кровожадная фантазия только у тебя. – он и сам не заметил, как Бейль перешла на приватный тон беседы. – Мне нужна, признаться же, сущая безделица, но очень дорогая моему сердцу. Скажи ему, он сам поймет, что требуется.

– Ты просишь меня пуститься на поиски демона-полукровки? Что же, я в восторге от подобной перспективы.

– Разве у Вас есть альтернатива, падре? – и ведьма, поставив с легким звоном бокал, взяла в руки свечу.

– Просите, и дано будет вам, ищите и найдете, стучите, и отворят вам¹¹. – со спокойным равнодушием священник пожал плечами.

– Мы договорились? – она подняла взгляд на мужичину. Он, поджав губы, нетерпеливо кивнул.

Мириам закрыла глаза и погрузилась, как по опыту знал Вашерон, в транс.

Время сочилось сквозь саднящие болью виски. И тут – снова оно. Присутствие. Раймонд, силой воли принудивший себя сидеть смирно и не подрываться в кресле, дабы не нарушить сосредоточенности медиума, осторожно огляделся по сторонам, каждой клеткой тела ощущая на себе чей-то неведомый взгляд, неотступно следивший за ним. Священник опрокинул в себя еще один глоток бренди, но ни один градус не доходил до цели. Он был кристально трезв, взвинчен и зол, как целая армия адских легионов.

– Я вижу…– не своим голосом заговорила Бейль, раскачивая корпус тела над свечой, которую сжимали ее руки, – вижу…– и тут ее начала сотрясать крупная дрожь. Женщина выгнулась страшной дугой, ее голова откинулась назад, из-под полуоткрытых век показались белки глаз. Мириам хрипло закричала. Вашерон, не теряя ни секунды, молниеносным рывком оказался рядом, мертвой хваткой сжал женские плечи, и притянул к себе.

– Мириам, очнись. Вернись ко мне, Мириам. – твердил он, пока ведьму отпускали последствия контакта с тонким миром. Через какой-то промежуток времени и насильно влитого в нее бокала алкоголя, она смогла остановить блуждающий взгляд на лице священника, выражающего крайнюю степень озабоченности. Он знал эту женщину далеко не первое воплощение, но никогда не наблюдал, чтобы транс оказывал на нее такое воздействие, тем более, священнику не приходилось видеть ужас, подобный тому, каким секунду назад были искажены ее красивые черты.

– Что ты видела? Что там было? – спросил он, убедившись, что ведьма в состоянии воспринимать речевые конструкции.

– Смутные разводы…непроницаемые, черные, словно бездонные глубины…Очертания…– казалось, она может лишь слабо и сбивчиво шептать.

– Очертания чего? – в плохо скрываемом волнении Вашерон не потрудился разжать пальцы, туго впившиеся в стан Бейль.

– Не могу понять…словно бы…пятна. Чернильные пятна.

– Мириам. – произнес священник с убийственной холодностью в голосе. – Ты в своем уме? Как какие-то кляксы, помилуй Бог, могли завести человека в подобную панику?

– Неужели ты мне не веришь? – голос ведьмы, вмиг окрепший, налился опасными окисями.

– Верю, но…Чертовщина какая-то.

– Раймонд, мне больно. Отпусти. – дернула она плечами.

– Да, извини, я забылся…– обронил он, поспешно расслабляя капкан зажатых суставов.

Падре сделал шаг спиной назад, и чудом успел сбалансировать и собственное тело, и столик, заполненный бокалами, графином и пепельницей, на который налетел по недосмотру. Собрав звонкий сервиз и себя по частям – первый, кстати, мог похвастаться целостным состоянием, в отличие от святого отца, – Вашерон устало опустился в кресло, проведя рукой по седым вискам.

– И что все это может означать?

– Ты меня об этом спрашиваешь? – потянувшись и вновь наполняя бокалы, ведьма с долей оправданного гнева прожигала его взглядом.

– Свеча…– пояснил священник, – взята мною с места убийства. Вернее – ритуального самоубийства. Шесть человек. У каждого – вспорота грудь и вырвано сердце. Тебе что-нибудь известно о схожих…практиках? – голос его, как правило, изобилующий модуляциями, звучал монотонно, вплоть до полного бесчувствия.

– Ты и сам знаешь, Раймонд, что формам служения несть числа.

– Я полагал, что случившееся – последствия, как ты выразилась, форм. Люди не способны умерщвляться самостоятельно такими извращенными способами. Это противоречит законам физиологии, да и физики.

– Почему же?

– Где ты видела человека, обладающего достаточной силой, чтобы вскрыть собственную грудную клетку, не умерев при этом от болевого шока, кстати, и, мало того, вытащить сердце? Это, мисс Бейль, из серии сверхъестественных возможностей.

– И ты склоняешься к мысли о непременном вмешательстве темной стороны?

– У тебя имеются светлые мысли? – с горькой усмешкой спросил Вашерон, закуривая бесчисленную за эти сутки сигарету. Мириам молчала с напряженным видом.

– Что насчет этих…пятен от чернил. Они фигурировали в обряде? – ведьма закусила нижнюю губу, неспешно выуживая сигарету из пачки, брошенной на столе.

– Нет. – он покачал головой, – Даже предположить не могу, откуда они взялись и почему имели место в твоем трансе. – после задумчивой паузы он наклонился ближе к ней, – Ты сможешь точно их описать?

– Тут и описывать нечего, Раймонд. Я уже все сказала. Разводы – и все.

– Они были…симметричны?

Мисс Бейль, отнимая от лица руку с зажженной сигаретой, провела по воздуху, вырисовывая некие фигуры:

– Пожалуй. Большей частью. Да. – она нерешительно кивнула.

Темные глаза сузились в недобром прищуре, наполняясь хищным азартом. Задача усложняется. Никаких ответов, никаких концепций. Даже ухватиться, казалось бы, не за что.

– Раймонд, послушай… – выдохнув, медиум выпустила из легких прозрачные кольца дыма, – Я способна понять твои…чувства, но какова вероятность истинности в теориях? То есть…– заминалась она, – Разумеется, кому, как не тебе знать о важности сохранения баланса, и оправданности любых мер, предпринятых в целях его защиты, но, черт побери, почему ты сразу занимаешь обвинительную позицию?

– Ты, несомненно, встаешь на защиту своих? – с обманчивой невозмутимостью поинтересовался Вашерон, не сводя пытливых глаз со своей собеседницы.

– Когда-то они были твоими. – в разыгравшихся дебатах ведьма использовала запрещенные приемы. – Вспомни, как сила текла по твоим жилам…Несравнимая услада. И не кривитесь, падре, Вы прекрасно знаете, что я права.

– Помимо исключительной чувственности, у тебя достанет других доводов?

– Напрасно говорят о том, что Дьявол – скопище пороков и повелитель страстей. В действительности Князь Тьмы бесстрастен, ибо лишен человечности. – с любострастным жаром вещала Бейль, перекатывая темную жидкость в своем бокале. – Я не могу одного взять в толк.

– Удиви меня.

– Как ты сумел отречься, Раймонд? И что держит тебя в объятиях бесплодной невесты, которую ты называешь своим домом, своей матерью, своей церковью?

– Едва ли я захочу об этом распространяться, едва ли ты захочешь это понять.

– Ты всегда можешь вернуться к нам. Он примет тебя.

– Никто не может служить двум господам, ибо или одного будет ненавидеть, а другого любить, или одному станет усердствовать, а о другом нерадеть. Невозможно служить Богу и мамоне¹². – и каждое пророненное слово было пропитано ядовитыми миазмами.

– Вы выбрали свое служение, святой отец, но скажите, пожелал ли Глас Всевышнего ответить на Ваши мольбы? – Мириам обратилась к нему с непримиримым взором, в котором ясно читались все положенные на душу печати.

– Отнюдь не необходимо, чтобы Бог желал что-либо, помимо Себя¹³. – ответ пришелся много проще, чем был задуман вопрос. Одна, пожалуй, из сфер, в которых адепты Пути Левой Руки¹⁴ с крахом проигрывают своим оппонентам – это казуистика.

Мужчина поднялся на ноги, оставляя на столе опорожненный бокал и вздыбленную окурками пепельницу.

– Мне пора, боюсь, я и так отнял у Вас непростительное количество времени, мисс Бейль.

– Простите, падре, не стану Вас провожать.

– Как мне связаться с Вами, когда поручение будет исполнено?

– Не волнуйтесь, святой отец, я сама к Вам явлюсь.

– Метлу оставь дома. – бросил мужчина на ходу, но, обернувшись на пороге, спросил: – Как ты узнаешь?

– У меня свои методы. – с демоническим озорством объяснила ведьма, демонстрируя плотную колоду карт, извлеченную ею из восточной накидки.

Значит, все-таки предвидела. В ожидании. – Вашерон, покидая пределы апартаментов госпожи Калиостро, поймал себя на мысли, вызвавшей кривую и острую, как скальпель, улыбку. – Grande profundum est ipse homo… capilli eius magis numerabiles quam affectus eius et motus cordis eius¹⁵.

* * *

– Мисс Вэлл, я попрошу Вас закрыть глаза и максимально расслабиться. – говорит доктор Брайн, на что девушка, лежащая на кушетке перед его креслом, лишь усмехается. Попросил бы что полегче, – думает она, но веки послушно смежает.

– Очистите собственное сознание от ненужных Вам мыслей. – продолжает психоаналитик, – Теперь постарайтесь вообразить комнату. Готово? – спросил он после небольшой паузой.

Реджина кивнула, ожидая дальнейших инструкций по прикладной психотерапии.

– Опишите, что в ней. Как выглядит Ваша комната?

– Ммм…Просторная.

– Очень хорошо. Какую мебель Вы наблюдаете, предметы декора, обстановку?

– Она пуста, доктор. Неограниченное пространство.

Брайн дернул бровью: это против всех правил. Одно дело, когда пациент упорно пресекает врачебные старания проложить мостик, ведущий к сотрудничеству, но совсем иное – когда заграждается подсознание.

– Заполните его. – диктует мужчина. – Быть может, поставим туда мягкий диванчик? Или удобный пуф? – предлагает он.

Губы девушки кривятся в нехорошей, гадючьей усмешке.

– Нет, извините, док, никак не получается. Мешают тела.

– Какие еще тела?

– Не знаю. Наверное, тут кто-то умер. Да и комнатка, знаете ли, больше смахивает на склеп.

– И…можно ли конкретнее? – Брайн поднимает голову, отрываясь от пометок, которые он с ученической усидчивостью ведет в блокноте.

– Вас интересуют подробности? Извольте. Все залито светом, но не естественного происхождения, а исходящим от адских печей, что пышут жаром, погребая в своем пламени души несчастных грешников. На полу – их тела, вывернутые и обезображенные недрогнувшей рукой.

– Как Вы полагаете, кто их убил? – с вящей осторожностью в голосе спрашивает мужчина, говорить которому мешает ком, засевший в горле.

– Как – кто? Я сама, разумеется.

– Вы можете открыть глаза, Реджина. – вздыхает добрый доктор.

Девушка, не меняя положения тела, устремляется взглядом по направлению к нему, сталкиваясь с нервирующими своим прозрачным цветом глазами врача. И где-то она уже это видела, да только вспомнить не получается…

– Ну как, мы хорошо поработали? – говорит она с ангельской улыбкой.

– Если не принимать во внимание то, что чисто теоретически Вы только что отправили невинные души в преисподнюю без суда и следствия, то да, результат блестящий.

– Теория от практики далека, доктор. – беззаботно пожимает плечами девушка. – Но так хотелось бы…

– Еще вариант. – Брайн, покинув свое кресло, встает у окна, повернувшись спиной к пациентке. Хотя бы недолго можно отдохнуть от изматывающей борьбы с его глазами, – облегченно думает Реджина.

– Я буду говорить Вам слово, а Вы, не мешкая и не размышляя, должны подобрать к нему ассоциацию. Договорились?

Простите, это действительно входит в психотерапевтический практикум? В каком учебнике закреплена подобная оказия? – Вэлл возводит очи к небу, вернее – к потолку. Ладно, развлечемся.

– Валяйте, док.

– Отлично. – Брайн собирается с мыслями, разглядывая открывающиеся из окна виды. О, очень хорошо, – улыбается он, осененный идеей, и называет первое, увиденное им:

– Дом. – и оборачивается, дабы наблюдать непроницаемое выражение лица напротив.

– …руины, погребшие под собой и хозяев, и гостей, собравшихся за пиршественным столом. – фыркает девушка.

– Дерево. – не отступает сердобольный врач.

– …в кронах которого таится петля, и ветер колышет повешенное на ней тело.

– Бордюр.

– …забрызган кровью случайного прохожего, что был сбит секунду назад бесчувственным куском железа, скрежещущего шинами и ревущего заведенным мотором. – Нет, он всерьез принимает каждое ее слово за истину в последней инстанции?! – следит Реджина за сосредоточенностью мыслительных процессов психоаналитика. Тот продолжает поток ничего не значащих понятий:

– Бездомная собака.

–…вынюхивает кусок гниющего мяса, оставленного на тротуаре после мясорубки из человеческих останков и покореженного металла.

Самые невинные слова Брайна девушка переворачивала в знатный макабрический кошмар. Что, если…– лукаво щурится доктор, и делает очередную ставку.

– Скелет.

Девушка уже открыла рот, чтобы выдать очередную порцию злостного ехидства, но после неожиданного хода оппонента приостановилась. В чем подвох, позвольте-ка?

– …играющий со Смертью в шахматы? – с неожиданной робостью в голосе предположила она.

О, как славно! Уже что-то человеческое.

– Кладбище. – решился продолжать доктор.

–…массовое скопище разлагающихся масс, над которым кружат стервятники, крыльями рассекающие небесную твердь.

– Кровь. – изучающий взгляд мужчины, не ослабевая ни на миг, прочно держал в своем плену.

–…на вкус. Отливает жестью.

– Отражение. – на этом слове девушка непроизвольно поморщилась, затем ответила:

– …враждебно.

Доктор, опираясь на каблуки лакированных ботинок, вновь отвернулся к окну, позволяя Реджине передышку. Информация, полученная с ее слов, мало его трогала. То, что занимало целевую направленность и являло собой терапевтический подход, были ее эмоциональные реакции. И ему, похоже, удалось пробить – пусть на несчастную йоту, – стену отчуждения, выстроенную девушкой, ограждающую ее неприступным бастионом из сарказма и ехидства от окружающей действительности.