Читать книгу Молодой, значит злой - Мэри Боу - Страница 1

Начинается эта галиматья просто – это сон.

Дурацкий вырвиглазный сон, какой бывает, если съесть на ночь жареную картошку, залитую кетчупом.

Психоделика и психоделика, ничего необычного, он всего лишь спасает подожжённого хулиганами котёнка, только для того, чтобы самому провести над ним какой-то стрёмный, аморальный и неэтичный эксперимент, какой, правда, не уточняется, да и неважно это, главное, что крошечное животное больше не страдает, а от нового витка, продолжения этой галиматьи, Эшли уж придумал, как его спасти. В конце концов, любое исследование, каким бы важным для человечества оно ни было, всегда можно перенести на неопределённый срок, по веским и совсем не завязанным на глупых, низменных человеческих эмоциях.

И вот он держит на руках котёнка, идёт домой, а там вместо его обычного, родного дома натыкается на…

Дом, только чужой, и мебель в нём винтажная, а ещё это место преступления – ведь употребление героина и хрен знает какого ещё говна, ампулы которого разбросаны всюду, и какая-то подозрительно белая пыль на столе.

Узнаёт он только эту гитару. Мама бы за неё душу продала – и такая только одна есть на свете, и та у Томаса, которого Эшли не то что недолюбливает, скорее не интересуется. И вот он стоит в просторной комнате, где кто-то сидит в кресле в тёмных джинсах, а рука на подлокотнике подсказывает, что одет этот кто-то в белую рубашку.

Телевизора в комнате нет, зато есть ещё несколько ампул, и все поверхности испачканы в муке – кто бы это ни был, он любит смотреть немножко другие мультики, таким и интернет не нужен, только драгдилер.

А ещё он где-то раздобыл эту гитару. Том, наверно, продал бы её, чтобы купить дозу, если бы встал такой вопрос, так сказать, ребром – что-что, а посмеяться Эш может и в кошмаре, так даже смешнее получится, пока мозг проецирует сам в себя детские травмы, фобии и кристально чистый бред, что есть выворот сырого, неотцензурированного подсознания.

Ну и крови, конечно, куда уж без этого! Пол и спинка кресла – всё заляпано. А рядом с ним лежит, собственно, тело, хотя его там не было – Том только что в кресле сидел!

Волосы, некогда багровые, но уходящие в рыжину, выгорели, и теперь они скучного русого оттенка, того самого, который дальтоник называет рыжим, – или просто смылась краска? – и аккуратное крошечное пулевое ранение прямо промеж глаз, которое он хотел бы зажать рукой, да не выходит у него, Томаса, ничего. Вон, даже руку будто бы тянет к простреленному лбу – настолько нереалистичная сцена эта, что Эшли хмыкает сам себе.

Конечно же, он знает этого мужика с ирокезом, первую и единственную любовь большинства тех, кто угорает по року, то есть слушает хорошую музыку, а не говно всякое. Сам он о легенде этой узнал от дяди, как и о том, что все его зовут Томом Нахуй, когда в возрасте семи лет знакомился с разными знаковыми группами, когда надоело слушать только то, что слушают родители.

Правда, дело дальше газетных вырезок и парочки записанных на кассеты концертов не пошло – не зацепило тогда совсем. Не самая романтичная история рока, как простой мужик, даже не торчок, стал легендой, не лав стори с двумя жёнами, которые его недостаточно любят, – прямо-таки обе. Да. До сих пор эта трагедия поколения вызывает усмешку, ничего не может с собой поделать, даже во сне. И тысячи малолетних фанатов, желающие место в гареме (это он уже и так знал лет с восьми, кажется, от какой-то маминой подруги) или ещё что-то такое же тупое.

Но что привлекает его внимание, так это то, что он всё ещё жив.

Он и представить не может, насколько это, мягко говоря, неприятно – вот так умирать медленно и мучительно от потери крови. Болевой шок, гул в голове, звон, который окутывает облаком, обкладывает толстым слоем ваты, как самый лучший изолятор от агрессивной среды, оставляя тебя за бортом, и с каждой секундой ты всё дальше уносишься в космос.

Если уж во сне можно двигаться с пулей, всаженной промеж глаз, почему остальные фантазии о смерти тут не валидны?

И тогда единственное, что отличает тебя от остывающего трупа, – то, как ты пытаешься безуспешно поднять руку, будучи с выходным отверстием в затылке.

На этом моменте он и просыпается в холодном поту, выныривает из душного кошмара.

Разумеется, не вскрикивает, разве что вздыхает резко, и всё.

Подробности сна тут же забываются, помнит он только кота и липкий страх, до судороги доводящий, ну и чей-то расплывчатый силуэт.

А, да.

Том Бёлер, который Нахуй.

С чего бы это? Обычно ему снятся какие-то рандомные видеоблогеры, которых смотрят одноклассники, а Эшли ни одного видео не видел, только слышал чужие россказни о величии тех, кто первым добежал до камеры, чтобы нести посредственное мнение, что есть всего популизм, это же он, родимый, когда, не разбираясь в теме, ты просто зачитываешь самые популярные комментарии, но автора не говоришь, типа, сам додумался.

Ну или ещё какая дичь, как идиотский хоррор, но два этих жанра обычно не сочетаются.

В любом случае сон как сон – внимания не стоят эти глюки скучающего мозга. Тянется посмотреть на телефоне время и театрально закатывает глаза, хоть и не для кого так стараться, – пять тридцать четыре, спать больше не имеет никакого смысла, только промучается в попытках и впустую потратит на это время, – поэтому соскакивает с кровати, заправив её аккуратно, и идёт на кухню за чашечкой кофе, по пути решая, чем себя занять на час двадцать шесть.

День будет похож на все остальные дни счастливого месяца: нетерпеливая, в предвкушении матери, утром сразу после завтрака мечтающая только об одном: поскорее добраться до «Старбакса», чтобы как всегда – в чёрных очках, на мерсе, пить свой кофе, плотно закрыв все окна и врубив электронщину.

У них это семейное: тишину и уединение любят, только вот счастливая семейная жизнь мешает – у Эшли сарказм скоро выступит на зубах, а стоит открыть рот – патокой по губам, вниз по подбородку, прозрачными каплями на ворот футболки.

Остаётся только порадоваться, что разговоры о третьем ребёнке в последнее время стихли, на неопределённый срок, правда.

До следующего медового месяца, в этот уже попала своя ложка дёгтя, процесс пошёл.

Хоть бы это мрачное время продлить хотя бы год – пока он не свалит, а там уже можно ребёнком пытаться замазать трещины в отношениях, он же как штукатурка!

Ну ладно, Эш задвигает свой эгоизм куда подальше, теперь он думает о ближнем своём, так что пусть жизнь в склоках, ссорах и запоях продлится года три – пока брат тоже не свалит.

Дойдя до кухни, он включает свет и только чудом удерживает себя и не вздрагивает по-идиотски – разумеется, он видел силуэты родителей, сидящих за столом.

Те замолчали – мама допивает какую-то зелёно-синюю, ярко-неоновую дрянь из бутылки, отец отхлёбывает пиво из банки – Эшли знает – оно безалкогольное.

Как два сбежавшиеся из дед дома, украв у надзирательницы десять баксов.

Мысли этой не придаёт значение, она на грани слышимости, обычная, заурядная, случайная.

Эшли продолжает себя успокаивать, не обращает на неё никакого внимания, не помнит даже, сам себе говорит: ну кто ещё может в шесть утра сидеть на их кухне и пить хозяйское пиво с ядреным энергетиком?

Даже сам верит, что это он искренне испугался, а не валяет дурака как всегда, играя сам с собой так, что Шерлоку Холмсу с доктором Мориарти и не снилось.

Вот, вспоминает, что маньяков, таким занимающихся, фиг найдёшь, разве что тот, что убил семью немцев с процветающим в ней инцестом, и японец, не умеющий за собой смывать.

Так что это родители, да.

Арчи на него не смотрит, так, краем глаза, а сам отстукивает ритм по колену, им же и елозит – уже не рэпер с малиновыми дредами и пирсингом, зашился после тоннеля, вынул все гвозди, свёл татуировки и теперь обычный человек, с женой и двумя детьми, пиво вон пьёт по утрам с женой.

– Доброе утро, Эш.

Он хочет казаться расслабленным и что сидеть вот так со своей женой – это кайф.

Но Эшли видит только глубокую трясину депрессии – мрачняк, тоску и беспросветный мрак.

И никак тут не поможешь, и дело даже не в деньгах и не в том, что сначала заниматься сексом без презерватива, а потом ещё раз – ну, раз не получилось у первого, то второй точно сделает нас нормальными – или чего там они хотели, – не проканало.

Мама встаёт со своего места и подходит к чайнику, включая его, достаёт его любимую кружку и сыпет кофе в самый раз, его обычную дозу.

– Карин, ты так и не ответила на вопрос.

– На какой вопрос? Сосалась ли я с тем бэк-вокалистом? Ответ – нет. Жалею ли я об этом? Ответ – нет, не жалею, тем более что он сторчался за полгода. И зачем мне такое счастье нужно? Тем более что у меня есть ты, как слез с кислоты, вообще красавчик. Серьёзно, я бы на тебе ещё раз женилась, если можно было бы, – мама произносит это абсолютно нейтрально – никак, без насмешки, неиронично, просто как факт, и прочесть её невозможно.

Эшли – как кэп: «Люди! Этот разговор не о том, с кем мама целовалась по пьяни десять лет назад, одумайтесь бога ради, это серьёзно!!! После таких разговоров за сигаретами и уходят!!!»

А толку-то кричать?

– О чём весь сыр-бор? Снова о ваших бывших пассиях? – говорит вкрадчиво, ухмыляется даже, как всегда, но, чудеса, не раздражает совсем.

– Пассиях? Рано тебе ещё такие слова знать, я в твоём возрасте знала, только где проходку достать, да так, чтобы раком потом не стоять, и сигареты.

Она улыбается, но это ничего не значит, она всегда улыбается, улыбается и сейчас, расписываясь в собственном педагогическом бессилии – когда уже ты проебалась настолько, что и остаётся, как подружки, говорить о ебырях.

– Сигареты – отстой.

– Конечно. Для детей, – Карина парирует тут же, наливая кипяток, и перемешивает ложечкой. – Твой кофе. А теперь оставь родителей заниматься без света. Ночью, за закрытыми от всяких ребят, тырящих у родной матери сигареты.

Эшли только горестно вздыхает, отпивая крошечный глоток.

– Мне снился гитарист, но поёт он тоже неплохо, а тебя фронтмен целовал в юности, эта напасть у нас семейная.

– Что за гитарист? – Арчи лениво ковыряется в йогурте, но никогда не теряет Эшли из поля зрения, приглядывает.

Ну, Эшли от этого ничего не потеряет, а отца развлечёт, так что…

– Том Бёлер, – про то, что тот мёртвым был, он умалчивает, не хочет вспоминать эту жуть, даже не столько этот жмурик-металлист его до костей пробирает, как то, что там и без огнестрела всё не очень хорошо – он же наркоман героиновый.

Эшли настолько сторчавшихся не встречал, только в одной, последним интервью их тогда, в семь лет, пробрали, да так, что клятвенное обещание дяде – гашиш никогда не курить, и вообще за всякий ЗОЖ, даже пиво не пробовать, а то мало ли, пересядут на героин и…

– А. Хорошо играет. Остепенился к тому же. Дважды. Дай Господь и торчать перестанет. – Арчи всё так же избегает прямого контакта – привычка.

– Да не, максимум пересядет с одного дерьма на другое. И выглядит стрёмно, никогда не понимал, что люди находят в наркотиках. – Тянет кофе медленно, по глотку, чтобы не обжечься, задумчиво смотря на предрассветный сумрак за окном.

– А он в тебя. – Другой отец на его месте бы только ещё раз подытожил, что наркотики – это яд и смерть, дерьмо, от которого нужно держаться подальше, если не хочешь сдохнуть на обочине и чтобы от тебя все родственники отреклись, а ещё подцепить ВИЧ. Но только не Арчи.

Правда, Эшли подозревает, что, если всё же сядет на иглу, папа не обрадуется.

Она бросает:

– Да иди ты.

А после сгребает пустые бутылки в пододвинутую к столу урну, пока Арчи выглядит так, будто прямо тут завалится спать, откинувшись на стуле.

Чёрные круги под глазами отлично смотрятся, почти как мамины стрелки, только под нижним веком.