Читать книгу Лига Крови - Мэри Форинер - Страница 1

На площади в тот день было настоящее столпотворение. Людей было бы ещё больше, если бы на казнь допускали любых желающих взглянуть на казнь. Он же был крайне взволнован, а когда на площадь вывели ее, почувствовал, как по спине катится холодный пот. У неё были связаны руки, а на глазах была повязка, и он не мог видеть, что выражают ее глаза. Гнев, обиду или ненависть. Но точно не страх. Он знал, что Лайла Фарс ничего не боится.

Ещё он знал, что, возможно. совершил ошибку. Ему пришлось предать ее и все их дело. Он действовал из принципов безопасности. Но он не хотел, чтобы ее убивали.

Но по-другому нельзя.

Лайлу вывели на середину площади, где уже установили виселицу. Вот уже давно на этой площади никого не вешали, но сегодня сделали исключение. Лайла – враг народа. Ей уже множество раз угрожали, обещали наказание и смерть, и столько раз ей удавалось увильнуть. Но не в этот раз.

В этот раз ее предал не кто-то. Ее предал он.

С Лайлы сняли повязку, но руки оставили связанными. Пусть увидит мир в последний раз. На его удивление, ее прекрасные глаза не выражали ничего. Хотя нет, маленький уголёк все ещё тлел в ее взгляде. Уголёк уверенности в себе. Лайла не испугается смерти.

Ей дано право сказать свои последние слова перед смертью. Ему не терпится в последний раз услышать ее мелодичный голос. Ходили слухи, что своими речами она способно очаровать и убедить в своей правоте любого.

– У меня есть ребёнок, и я прошу его не верить никому. Особенно Лиге Крови.

Все, слова сказаны, и немногочисленные собравшиеся ещё больше разгневаны. Среди людей есть и репортеры, готовые запечатлеть все на камеру или бумагу блокнотов.

Он бы хотел отвернуться и не смотреть на казнь, но не может. Таковы правила игры, в которую у него нет желания играть.

А в голове все звучат ее последние слова. Значит, и она его обманула, сказав, что у неё случился выкидыш и ребёнок умер. Значит, что ребёнок Лайлы ещё жив.

И он обязан ее отыскать.

Глава 1.

Я просыпаюсь в холодном поту. Это уже четвёртый кошмар на этой неделе – чаще, чем обычно. В последнее время мне все чаще и чаще видится во сне мать. Иногда я вижу счастливые, не происходившие в реальности события: как мать отводит меня в школу, как мы вместе обедаем. Но иногда эти сны – ужасающие кошмары. Я вижу, как ее казнят, причём каждый раз методы разные и все более изощренные. Особенно кошмары участились, когда я добыла одну газету и увидела фотографии с места событий – до этого я довольствовалась лишь письменными доказательствами. Но мне не привыкать – моя жизнь всегда была сродни кошмару.

Да, я ненавижу свою жизнь. Моей мечтой всегда было родиться в другой, счастливой и большой, семье, в другом городе где-нибудь на Южном континенте, где круглый год светит солнце, а прохладный морской бриз колышет волосы, пока бежишь по песчаному берегу. Но, увы, у меня нет родителей, и живу я в сотне тысяч километров от Юга.

Сейчас не время отдаваться грустным мыслям. Нужно собираться в школу.

Я очень часто мечтаю о невозможных вариантах своей жизни по дороге в школу – место, которое я без преувеличения могу назвать ужасным. Пусть эти мысли пессимистичны, зато в моих глазах нет той пыли, а в голове не звучат эти девизы, которыми туманят разум другим ученикам, а также жителям моего города. Тем, кто доволен своей жизнью. В Омеге невозможно быть счастливым, разве что, если ты не стоишь на высших ступенях социальной лестницы.

Но есть и те, кто недоволен, причем, как по мне, преувеличивает своё несчастье. Так, например, многие сверстники из моей школы жалуются на то, что родители их не любят. В это время я думаю, что им стоило бы радоваться хотя бы потому, что родители у них есть и что они являются обыкновенными добропорядочными горожанами нашего города-государства. К слову, моя мать была повстанцем. Она организовала одно из самых масштабных восстаний в городе, за что ее и повесили, публично, на Главной площади при дворе Верховного Судьи. Тетя, с которой я живу по сей день, старается скрыть от меня все подробности о ней и ее смерти. Все, что мне известно о матери, я узнала из новостных газет того времени и учебников новейшей истории.

Об отце тетя рассказала мне больше. Он был ее родным братом, с детства увлекался биологией. Она рассказала мне о его пристрастии к гербариям и насекомым, которых он хранил в их общей комнате. Мой отец – Александр Ритц – был известным биологом, а также врачом. Но и его судьба не была счастливой – он скончался еще раньше матери от вируса Вороньей Лихорадки, опаснейшего заболевания, лекарства к которому ученые так и не нашли. Я никогда не видела отца – его смерть наступила еще до моего появления на свет.

Шестнадцать лет прошло со дня его смерти. Четырнадцать – со смерти матери. Двадцать – с того момента, как нынешний наш правитель – тот, кто косвенно был повинен в смерти отца и казнил мою мать – занял пост Верховного Судьи. Его портреты я вижу на каждом углу по дороге в школу – на больших новостных экранах, на первых страницах газет, на плакатах и даже рекламных щитах. Нынешний правитель – настоящая сенсация. Он единственный, кто удержал в своих руках власть более, чем на три года. Он сумел подавить крупнейшее восстание за всю историю; ему же удалось править так, что новых конфликтов не возникало. Из вышеперечисленного можно подумать, то правит он честно и благосклонно народу. На самом же деле его правление действительно можно назвать тираническим. Жесткие законы, ограничение прав людей, разделение на касты – все это угнетает народ. Они готовы были бы восстать, пойти против, если бы не мощнейшая гвардия Верховного судьи – Лига Крови. О них известно все и в то же время ничего. Ходили слухи, что они обладают необыкновенной силой. Их боялись, их уважали. Их ненавидели за жестокость, их благодарили за защиту. Они были одновременно и защитниками, и врагами.

Я останавливаюсь напротив новостного экрана, где начинается обращение Верховного Судьи. На экране загорается девиз нашего города, а диктор своим громогласным голосом озвучивает их из всех динамиков. Несмотря на то, думаю я, что девизом города-государства Омега были слова «Достаток и работа для каждого – залог крепкой державы», все было далеко не так идеально. И пусть Судья с больших экранов внушает нам, что Омеге удалось добиться равенства между мужчинами и женщинами, взрослыми и еще молодыми, которые равноправно трудились на работах своего класса и получали одинаковую награду, неравенство все же существовало в обществе. Правитель сам поделил нас на касты, а теперь еще и вещал нам о равенстве – парадокс получается.

В кастовой системе семь ступеней. На самой нижней ступени стоят неприкасаемые – самая бедная каста. По одному наименованию можно понять, что они настолько далеки от верхов, что к ним неприятно даже прикоснуться. Неприкасаемые живут в самых темных уголках города: в старых канализациях, заброшенных станциях, которых осталось очень много после начала использования лишь солнечной энергии, а также ветхих домишках, собранных вручную из всего, что попадется под руку.

На ступень выше стоит младший класс, в основном прислужники представителей высших каст, их покорные рабы. Высшие касты дали им оскорбительное прозвище «отщепенцы», которое настолько прижилось, что даже члены младшего и среднего класса его используют. Большинство из них живет скромно, в недостатке. Им приходится очень много работать, но из-за принадлежности к «отщепенцам» они получают не так много за свой труд. Среди них: фермеры, работники рудников, портные, слуги и прочие. Те представители данной касты, кто не желает отдавать себя физической трудной работе, становятся уличными музыкантами или художниками. Принадлежащие к младшему классу получают лишь начальное образование, а то и вообще остаются необразованными, так что учатся пению, игре на инструментах, собранных вручную, или рисованию самостоятельно. Но и за этот труд получают лишь гроши.

Следующим идет средний класс, или рабочие. Моя каста. «Середнячки» не сильно отличается от «отщепенцев», разве что имеют более престижную работу и зарабатывают немного больше. Также им позволено получить высшее образование, но лишь в том случае, если их успехи будут превосходны.

После находится старший класс, класс предпринимателей и управляющих. А на третьей ступени стоит превосходный класс, но чаще его представителей называют «элитой» или «кучкой богачей». Откровенно говоря, элита – это класс, который ничего не делая получает все. Все свое богатство они получили в наследство. Все что от них требуется, так это держать поместье, разъезжать на приемы и участвовать в телевизионных шоу. «Кучка» живет роскошно – все самое лучшее достается им.

На второй ступени, после высшей, находятся члены гвардии Верховного Судьи, его защитники. Лига Крови, выполняющая роль армии в Омеге, стоящая на ее защите. В народе поговаривают, что так просто в эту хорошо, даже идеально, обученную команду так просто не попасть, даже выходцам из элиты. Считается, что каждый член организации не просто человек. Они обладают несвойственной другим силой, невероятной выносливостью и обостренными чувствами. Многие не верят в эти слухи, считают все вздором, нужным для запугивания народа. Другие говорят, что это люди с неестественной силой. Третьи уверяют, что защитники и не люди вовсе. Другие – так про них отзываются.

На верхушке же находится правитель и его семья – единицы на социальной лестнице. НО у нынешнего правителя всего один сын. И он добровольно является членом Лиги Крови. Так что на вершине нашей лестницы лишь один человек – Верховный Судья.

Он как раз закончил свое вещание, все, кто собрался у экранов, разошлись. Я побрела вдоль улочки дальше, к школе. Она располагалась в жутком месте – старом, похожем на замок, поместье из угрожающе темного кирпича. Само здание находилось близко к центру города, ведь когда-то там жил добродушный выходец из элиты, без наследников, завещавший все свое состояние среднему классу. Ходили слухи, что его любовница была из этой касты.

Но это не столь важно; я просто не могу представить, чтобы кто-то смог жить в таком мрачном, вечно скрытом в тени соседних многоэтажек, не просто большом, но и поистине огромном доме, в лабиринтах из узких коридорчиков и вечных лестничных пролетов которого заблудиться – проще простого.

Мне долго пришлось привыкать, ведь выбор был не велик – или учись, но учись идеально и на самые высшие баллы, или рискуй не получить работы в будущем и оказаться среди отшельников. Каждый год нужно доказывать, что ты достоин, что ты способен учиться и достичь тех же высот, что и высшие касты. Средний класс обучается вместе со старшим, но первых отсеивают чаще, так что из года в год учеников из «середнячков» становится все меньше и меньше. В нашей группе их осталось лишь четверо из сорока поступивших сюда девять лет назад. Это был наш последний год обучения, и все эти десять лет мы были знакомы. До восьмого года мы особо и не общались, но когда судьба распорядилась так, что мы остались единственными среди тех, кто выше нас, у нас просто не осталось выбора.

Вот так – жизнь решила не оставлять мне выбора ни в чем.

Зоя была на год старше меня, и изначально я ее совсем невзлюбила. Высокомерность, эрудиция, идеальность во всем и стремление к цели несмотря ни на что – эти качества вызывали во мне смешанные чувства, но чаще всего ненависть или безразличие. Ее недолюбливали ученики за ее отличные успехи и блистательный ум, во многом лучше их собственного, несмотря на их высокое расположение на социальной лестнице. Ее недолюбливали и учителя: каждый раз, получив низкий результат или замечание, Зоя начинала длинную дискуссию, доказывая свою правоту и, благодаря своей красноречивости и тонкому искусству убеждения, она всегда выходила победителем. Именно это станет первой причиной, почему я ее и полюблю – препираясь с учителем, она здорово оттягивала время.

Общаться мы стали внезапно; то ли я первая подошла к ней – сказать спасибо за то, что она потянула время урока, то ли она сама захотела со мной общаться. В общем, пара дней, и мы уже чуть ли не лучшие подруги. Но это была не такая обычная дружба, когда ходишь друг к дружке в гости или шепчешься на перемене, распуская всякие сплетни. Зоя сама назвала это не дружбой, а «союзом». «Нам стоит объединиться, – говорила она. – Мы с тобой последние, кто не настолько высокомерен, как эти старшие, и от кого не пахнет потом, как от этих представителей мужского пола».

Представителями мужского пола она называла Артемия и Егора, которые стали нашими единственными друзьями против нашей воли. Изначально ни я, ни Зоя не предавали им особого внимания и старались обходить их стороной. Мы удивлялись, как им, с таким-то поведением, удается учиться отлично и оставаться в школе. Постепенно мы привыкли к вечным нестандартным шуткам, открытому поведению и смеху парней. Они сами полезли к нам, и вскоре нам пришлось их принять. Мы незаметно сблизились – садились за один стол за обедом, вместе смеялись над шутками, тайно осуждали правительство.

И каким-то небывалым образом эти трое – высокомерная Зоя, неряшливый Егор и нелепый Артемий – стали самыми дорогими людьми в моей жизни.

Глава 2.

Я ненавидела школу с самого первого года обучения в ней, но учиться я любила. было как-то особенно восхитительно и интересно узнавать что-то новое и загадочное до того, когда учитель все растолкует. Но скорее всего ты сам все вычитаешь из учебника, ибо учителя иногда слишком много болтают, но толком объяснить ничего не могут. Красивые законы математики, где ни одна цифра не бывает лишней, где из каждого действия плавно вытекает другое, и где любая задача в итоге находит свой ответ, главное – правильно ее рассудить или найти нужную теорему. Главное, что обучись ты даже основам математики, самым легчайшим, на первый взгляд, законам, как дважды два – четыре или что значение суммы не измениться, если поменять слагаемые местами, ты получаешь, хоть и мельчайшую, но власть. Выходцы из старшего класса уже не смогут обмануть тебя, когда ты приходишь за едой в пункт раздачи, а они пытаются доказать тебе, восьмилетней девочке, что если в талоне написано про две картофелины для тети и полторы для меня, то в сумме будет две с половиной. До сих пор помню, как тетя злилась. Но меня больше удивило то, что гнев направлен не на меня, а на наше государство. «Сами детей ничему не учат, а потом еще и обманывать смеют!»

В тот же день тетя пошла в школу и неким образом, который до сих пор мне не известен, упросила взять меня обратно. Дело было в том, что я пропустила полгода учебы из-за того, что меня выгнали. Тете сказали, что я просто глупый ребенок, неспособный ни на что. Но я помню все иначе. Я помню, как за вечер прочитала учебник до конца, а потом еще и заглянула в «Справочник среднего класса. Основные науки школьного уровня», где нашла еще больше теорем и задач. Читать я очень любила и умела это еще с четырех лет (спасибо тете). На уроке я решила блеснуть своими знаниями и, перебивая учительницу, рассказала о числе пи и как находить площадь трапеции. Несмотря на то, что я выбрала наименее сложные, а не те непонятные для детей правила, как синусы и котангенсы, про которые, я уверенна, еще сама учительница и не знала, ведь зачем ей знать, когда она учитель начальной школы?, но ее это не поощрило и даже не восхитило. Видимо, ей не понравилось, что какой-то нахальный ребенок умнее ее. Она за шкирку выставила меня из класса, а директору сказала, что я умственно отсталый ребенок, что мне ничего не светит, а уж директор передала эти слова тете. Я так и не рассказала тете правду – может, мне было стыдно, а может, так тете было легче.

Вернувшись в школу опять, я старалась учиться отлично, но не переусердствовать. Я держалась в тени, притворяясь самой обычной ученицей, и получала как отличные, так и средние оценки. Иногда я намеренно делала ошибки, дабы не получать высший балл в классе. Легче это делать стало, когда себя проявила Зоя – когда она стала первой, и все внимание стало при ней. У меня словно камень с души упал – в притворствах больше не было смысла. Я продолжала ходить в школу, учиться и радовать тетю своими успехами, в то время как моих одноклассников постепенно исключали, одного за другим, за якобы низкие результаты. В самом же деле каждый знал, что это связано вовсе не с оценками, но предпочитал молчать. Иногда молчание помогает сохранить невинность, свободу или даже жизнь.

Здания в центре города высоки – упираясь своими шпилями в небо, они возвышаются над людьми, спешащими по улочкам на работу, выполнять обязанности своего класса. Но школа по сравнению с ними выглядит угрюмым карликом – ее темные кирпичные стены расползлись в ширину, а не в высоту. Если небоскребы жмутся друг к дружке, то от школы они держаться на расстоянии – вокруг лишь ели, чьи иголки окрасились в темно-коричневый цвет от недостатка влаги.

Снаружи холодно и тихо. Слышен лишь вой осеннего ветра. Если на Юге ветер приятно поглаживает кожу (как я прочитала в одной из своих любимых книг), то здесь ветер как с размаху бьет по лицу. В здании школы же иначе – духота, вызванная большим скоплением людей, смесь запахов – от бьющего в нос сильного аромата одеколона до запаха чьей-то еды, – и, конечно же, шум голосов, смеха, болтовни и всего прочего.

Мой самый нелюбимый урок стоит в расписании первым – история города-государства Омега. Учебник настолько пропитан ложью, что руки словно становятся липкими от всего этого вранья. «Создано, чтобы благоухать. Создано, чтобы сделать людей счастливее. Создатели Омеги сделали утопию для нас!» – говорит толстый учитель, Аристотель. Его живший в древние времена тезка точно был бы недоволен таким отношением учителя к прошлому. Меня удивляло, с какой детской наивностью он верит во все то, что пишет ему Министерство Образования Народа. Что якобы не существовало на земле еще государства, подобного Омеге. Что люди были глупы и не понимали всего смысла жизни. Что они не знали, как «правильно» жить. «Наши предки бесполезно тратили ресурсы! Они не жили в согласии, что каждый получает то, чего достоин, и были алчны, ведь брали то, чего хотели. Они сами нарывались на войну. Теперь же каждый получает по заслугам! Нам хватает еды, ресурсов, денег. Мы не развязываем войн, не убиваем невинных. Мы живем за стенами в изоляции от тех, кто не согласен с нашей идеологией. Преступность практически искоренена. Мы не изучаем истории до Омеги. Омега – вся наша жизнь! Наше прошлое, настоящее и будущее».

Отчасти Аристотелю можно верить. Конечно, все последствия верны, но цена, которую пришлось заплатить, невероятно высока. Пришлось избавить многих от увлечений из-за того, что это потехи не для их класса. Ерунда, – махнут рукой люди. Но я скажу – пришлось лишить людей права выбора. Мы идем на нелюбимую работу, трудимся и получаем гроши, в то время как ленивая элита наслаждается продуктами нашего труда. Мы сидим в заточении стен города и миримся с судьбой. А если идешь против – становишься изгоем. Неприкасаемым…

– Вечно у тебя кислое лицо, – восклицает Зоя, становясь рядом со мной напротив доски с расписанием. – Чего опять? Историю вместо любимой биологии поставили?

– Ты же знаешь – неравнодушие к биологии и ненависть к Омеге у меня в крови, – отвечаю я.

Я стараюсь не спать на парте. Но голос Аристотеля звучит как колыбельная.

Омега была на грани кризиса. Верховные Судьи менялись один за другим. Войны Империи Лин уже подступали к Омеге, тогда еще не защищенной стенами. Судья не знает, как выбраться из ситуации. Император Лин предлагает заключить торговый договор. По его условию Омега должна стать поданным Империи Лин. Верховный Судья понимал – либо превратить свое государство в колонию чужой Империи, либо остаться свободными, но продолжать терпеть кризис. Он выбрал меньшее из двух зол. Потерпев отказ, Император отказался воевать, развернул войска и ушел. Верховный Судья назвал его «трусом» и посчитал, что угроза миновала. Той же ночью он был отравлен шпионами Императора.

По завещанию Судьи на его место должен был встать один из сыновей. У него было уже взрослых два сына; оба так же убиты шпионами. К власти приходит один из приближенных, такой же трусливый и неспособный поддержать порядок в стране. Но тут, словно чудом, узнается, что у Судьи был один внебрачный сын. Так как в Омеге воля Судьи является священной, она обязана быть исполненной любой ценой. Народ поднимается на очередное за тот период восстание и идет против сидящего у власти и отказывающегося отдать своё место Судьи. Восстание приходит к победе. Внебрачный сын Судьи занимает свое почетное место, лишается своего имени и прошлого, становясь Верховным Судьей.

Кризис подходит к концу. Издаются новые законы. Появляются четко указанные права и обязанности каждого класса. Рабочие младшего класса отправляются на границу с заданием воздвигнуть стены для защиты от внешнего мира, а главным образом от набегов Империи Лин. У среднего класса появляется возможность закончить школу, а значит и право на новые должности. Изначально тайно, а затем уже публично создается Лига Крови. Проводится перепись населения, появляется база данных, куда внесен каждый гражданин, его место жительства и работы, родственные отношения и так далее. Агентами Лиги Крови устраняются все шпионы Империи Лин и незаконно пребывающие в Омеге. Устанавливается жесткий контроль за всеми жителями. На каждом углу появляются камеры, денно и нощно наблюдающие за порядком внутри города. Теперь Верховный Судья видит все. И всегда готов защитить нас от любой опасности. Как защитил позже от крупнейшего восстания, но об этом на следующем уроке.

Звонок, как будто так и планировалось, звучит точно по окончанию речи историка. Все встают со своих мест, быстро собирают свои разбросанные по партам вещички, как пеналы с ручками и карандашами и учебники, и покидают класс. Я в полудреме сгребаю в рюкзак вещи со своего стола, даже не посмотрев, и следую за толпой. «Запрещено бегать по коридорам!» – орет тощая как столб дежурная, когда двое парней решают наперегонки добежать до класса алгебры, расположенном ровно на другом конце длинного прямого коридора. Вновь раздавшиеся голоса, шум, жизнь, бурлящая в коридоре, – все это окончательно отгоняет меня ото сна. Зоя берет меня под руку и что-то говорит, но я не разбираю, что именно. Судя по ее смеху, то была шутка, и я улыбаюсь, словно расслышала.

Уроки идут то быстро, то медленно. Факт: когда смотришь на часы, стрелка движется со скоростью черепахи, но стоит не обращать на них никакого внимания, сам не заметишь, как пройдет не один час. По урчанию своего желудка я понимаю, что близится время обеда. После звонка мы сразу идем в столовую и занимаем наш обыденный стол – в самом углу. Мы с Зоей предпочитаем есть в молчании, но это тяжело сделать в компании Артемия и Егора. Сначала они обсуждают новую стрижку учительницы по химии, которая действительно выглядела как после неудавшегося эксперимента – взрыва после смешивания двух чрезвычайно сильных реактивов. На самом же деле она, возможно, была сделана самой учительницей тупыми ножницами в темноте тесной кухоньки, ведь ей просто не хватало средств на поход в парикмахерскую.

Егор был низкого роста шатен, которого до его знакомства с Артемием все считали поистине скромным и неприметным. Весь его потенциал раскрылся лишь благодаря Артемию, балбесу по характеру, но вполне умному блондину с глазами цвета сосновой рощи. Они были полными противоположностями, но вместе дополняли друг друга и смогли стать почти что единым целым. Иногда они мне очень нравились и могли легко меня рассмешить, реже – вызывали у меня раздражение. Сегодня, к их сожалению, у меня было то редкое настроение, когда я готова была запустить в одного из них свой поднос с едой.

Размазывая по тарелке картофельное пюре, к котором было ни грамма настоящей картошки, я старалась оставаться спокойной и не подавать вида, что я не слушаю, о чем говорят парни с Зоей. Артемий рассказывал что-то про свою двоюродную тетю, которая снова вышла замуж, в этот раз за представителя старшего класса. Он упоминал марки машин, названия районов Омеги и каких-то страусов. Я задумалась, сколько же людей в Омеге не получают по заслугам. Фермеры среднего класса трудятся на огромных полях на окраинах города-государства, пашут, сеют, ухаживают за посевами, в том числе и за картофелем. Вечером эти фермеры сидят над маленькой мисочкой пюре из каких-то веществ, идентичных картошке, но ею не являющихся, (каких именно уточняйте у нашей учительницы химии, она любит подискутировать на эту тему), в то время пока выращенный ими картофель медленно стынет на тарелках элиты, которые в тот день сидели дома и ничего не делали…

– А ты, как, за? – голос Артемия прерывает цепочку моих мыслей. Я не понимаю, о чем он спросил, поэтому уточняю:

– А что за вопрос?

– Они собрались поехать куда-нибудь на выходные, – объясняет мне Зоя. – К Артемию родственники приезжают, а он их терпеть не может, вот и решил сбежать.

– Не сбежать, а предложить вам приятно провести выходные дни!

– Ты сам говорил, как этот твой новый дядя запугивал тебя, как ты его теперь боишься!

Егор в это время жевал, а затем, громко сглотнув, прервал их спор:

– Как насчет Заповедника Трех Птиц?

– Хорошая идея, – соглашается Зоя. – Но как мы туда доберемся?

– Я думал, пешком…

– Думал он! Ты хоть знаешь, насколько он далеко?

– Можно и на машине, – предлагает Артемий.

Все трое смотрят на меня. Из всех нас только у моей тети есть машина. Старая, маленькая, пыхтящая, но все же транспорт. Я понимаю, что последние слово за мной.

– Если тетя согласится.

– Ты же постараешься ее уговорить, несмотря ни на что? – смущаясь, спрашивает Егор.

– Ага, даже если температура будет под сорок, она вас повезет. Гарантирую!

Заслышав сарказм в моем голосе, Зоя бросила на меня строгий косой взгляд.

– Слушай, ты, как всегда, наш последний шанс, – с неожиданной мольбой в голосе сказала она. – Я не вытерплю еще два дня со своими патриотами-родителями. Артемий не хочет даже видеть своих высшего класса родственничков. Егору просто скучно.

Что-ж, все, как обычно, зависит от меня.

Я киваю, затем вновь опускаю голову и встречаю перед лицом тарелку. Настроения совсем нет. Меня уже начало воротить от вида лишь так называемой «еды» в тарелке, звона вилок и ножей, шума, который смолкнет лишь после звонка, когда у учеников не будет выбора, кроме как заткнуться и слушать учителя. Я предложила выйти из столовой, к чему Егор отнесся с недовольством:

– Я же еще не доел!

– Болтать меньше надо было, – отвечаю я жёстче, чем следовало бы.

– А ты чего такая злая? – по-ребячьи спрашивает Артемий.

Не давая мне вновь съязвить, Зоя встает, со скрипом отодвигая стул. Этот лязг заставляет замолчать всех за нашим столиком. Она говорит, что сегодня я не в настроении, и, взяв меня под руку, уводит из столовой. Уходя, я слышу, как Егор спрашивает Артемия: «Это же не значит, что мы никуда не поедем?».

– Что-то случилось? – спрашивает Зоя, когда мы выходим.

– Нет. Ты права – я просто устала.

– Поменьше проявляй свои эмоции, пожалуйста. Я все-таки хочу поехать в этот зоопарк на выходных.

– Ладно, прости, – мягко отвечаю я, и на лице у Зои появляется улыбка.

Но у меня появляется некое странное предчувствие, словно что-то должно вот-вот произойти. Что-то странное и невообразимое. Или ужасное. И я не рискую сказать об этом своей подруге.

Перед тем, как идти по домам, мы стоим во дворе школы. Артемий и Егор поняли меня, а я, в свою очередь, извинилась за столь грубое поведение. «Да все нормально, с кем не бывает», – лишь махнули рукой парни. Обида почти сошла с их лиц.

Погода немного развеялась, тучи стали менее грозными, – можно было спокойно идти домой, не рискуя намокнуть. Но один случай заставил учеников школы немного задержаться. Зрелище. Ну кто из подростков нашего возраста, живущих лишь в порядке и дисциплине, не захочет посмотреть на драку.

Как ни было бы это странно, парни из старшего класса бьют своего же. Причина может быть любой – парень мог сказать что-нибудь грубое в адрес ныне его избивающих, либо между ними произошел спор, либо они что-то не поделили и так далее. Причин масса. Но толпе не важно. Им важно посмотреть на саму драку.

Заслышав вскрики и шум, наша компания присоединилась к толпе, посмотреть, что происходит. Меня удивляло, почему никто не приходит парню на помощь. Почему учителя это позволяют? Где вообще они? Вон, один-единственный учитель физической культуры стоит в стороне, любуется. Почему никто не следит за порядком? В Омеге камеры везде, жесткий дневной и ночной контроль. Почему этим парням позволяется пинать и колотить свернувшегося в клубок и закрывшего голову руками одноклассника? Явно, что такого рода вопросы из всех зрителей волнуют только меня.

Остальные подбадривают обидчиков. Я, Артемий, Егор и Зоя стоим молча. Егор шепчет:

– А разве так можно?

– Что ты, нельзя конечно! – так же шепотом отвечает ему Артемий.

– Почему же никто ничего не делает? – озвучиваю я свой вопрос.

Зоя пожимает плечами. Парни продолжают молчать. Крики и вопли не умолкают. «Бей его, бей!» – визжит толпа, словно так и нужно.

– Нам остается только смотреть… – наконец говорит Зоя.

Драка заканчивается, и все расходятся. Артемий и Егор отступают вместе с толпой и уходят. Мы с Зоей, словно в оцепенении, продолжаем стоять на своих местах. Парень, подвергшийся избиению, продолжает лежать, никем не трогаемый. Толстый мальчуган в очках, который глазел на происходившее стоя в сторонке и жуя яблоко, кинул свой обслюнявленный огрызок в лежащего. Увидев, как мы с Зоей поморщились, он сказал:

– Парень заслужил!

– И чем же? – интересуется Зоя.

– А вы не знаете? Он же, сын этого… как его… Данила Какого-то Там! Который партизан, убийца и преступник. Член шайки повстанцев. Сейчас вспомню название…

– И что? – вмешиваюсь я. – Ты наверняка знаешь, что в Омеге давно действует закон: «Дети не причастны к деятельности своих родителей. Детей легко переучить. Взрослых – никогда».

– Да не в этом-то суть. Сынишка по стопам родителя пошел. Сегодня под свою рубашку надел футболку с надписью «Омега не выдержит – падет!», раздавал листовки с приглашением присоединится. Вспомнил! Он член этой шайки, со странным названием таким: «Альфа».

Меня словно кольнуло в сердце. Перед глазами встала картина: я на коленях в спальне. Два года назад. Тетя на кухне, тихо решает судоку под шум телевизора – там началась очередная глупая передача. Я ныряю под кровать, сквозь темноту стараясь разглядеть приклеенную скотчем снизу папку. Аккуратно оторвав скотч так, чтобы можно было приклеить обратно, я достаю ту самую черную папку. Внутри – газетные вырезки, статьи из журналов, – словом, все, где упоминаются мои родители. Оттуда я достаю газетную страницу, что недавно подобрала на улице. «Четырнадцать лет, как мы победили зло», – гласит заголовок. Там рассказывается о повстанческой группировке «Альфа», огромной команде, сумевшей временно захватить Башню Президента (и власть в придачу). На фотографии изображена женщина – предводитель группировки. Она в наручниках, робе для преступников, с повязкой на глазах. Но это не мешает мне ее узнать. Моя мама.

– Группировки нет уже как шестнадцать лет, – говорю я. – Их всех истребили.

– Не всех! – восклицает паренек. – Телик надо смотреть!

– Извини, не занимаюсь этим глупым делом.

– Мальчик прав, – вступает Зоя. – Было много попыток воссоздать группу. Большинство из тех, кто поддерживал эту идею, было лишь фанатиками, увлекшимися чтением книг и статей об «Альфе». Но среди них были и те, кто входил в первоначальный состав. Данил Славский был как раз одним из них.

Славский-младший издал стон, будто бы напоминая о себе. Я вспомнила, с каким недовольством приняло повстанца общество. Нынешнее поколение с детства учат ненавидеть тех, кто предал Омегу. Все не просто были не против избиения, как раз наоборот – даже рады тому, что изменник был унижен и побит.

Но он до сох пор был жив – член группы, созданной мой матерью. А значит, последняя ниточка, помимо газет и книг, способная связать меня с нею.

Я не знала, что хочу от него узнать. Почти все о матери мне было известно. Вряд ли он знал большее – сам, наверняка, узнал о ней из газет, в добавку еще и рассказов собственного отца. Я в полубреду подошла к нему, опустилась на корточки. Мне еще ни разу не приходилось вживую видеть раненого, а тем более, избитого на моих глазах, человека. Зоя с пареньком ошарашено смотрели на меня. Второй был весь заинтригован тем, что же я собираюсь делать.

– Ты живой? – с такого странного вопроса начала я.

– Дышу вроде… – прокряхтел он. Когда он поднял лицо, оно все было измазано кровью. – Что тебе нужно? Поиздеваться?

– Разве я похожу на такую, как те парни, что тебя побили? – поинтересовалась я.

Он еле-еле покачал головой.

Я не знала, как завести разговор. Парень не был мне ни противен, как другим, ни приятен. Я аккуратно положила руку ему на плечо, предложила помочь встать. Он отказался. Не хотел даже в таком состоянии выглядеть слабаком.

– Я подожду, пока боль утихнет и пойду домой, – сказал он. – Так чего ты от меня хочешь?

– Просто ответь на один вопрос, – я не убирала руки с его плеча – может, так он больше мне доверял (паренек в очках, кстати, скривился). – Что тебе известно о Лайле?

– Той, что организовала то самое восстание? Немного.

– Мне нужна любая информация.

– С чего мне тебе что-то рассказывать?

Мне самой было мало известно о матери и о ее восстании. Я знала, что она тайно ходила по пунктам выдачи (тогда их называли кафе или столовые) и раздавала листовки.

– Я тоже не очень-то доверяю правительству Омеги, – сказала я, не зная, как ещё выудить из него хоть что-то

Он промолчал, и я собралась уже убрать руку и уйти…

– Мой отец был поэтом, но его поэзию не признавали из-за принадлежности к низкой касте, – начал он, когда я уже потеряла всякую надежду. – Тогда он узнал о Лайле и ее группировке – «Альфе». Он помог ей пропагандировать идеологию «Альфы» – через стихотворения и статьи. За это его казнили. Меня забрал к себе его двоюродный дядька, предприниматель. Теперь вот я получаю то, о чем отец не мог и мечтать.

Я смотрела, как в рассказе отражаются все его чувства – от сентиментальной тоски до ярости к городу, где он жил и где был убит близкий ему человек. Также я видела, как с каждым словом ему становилось лучше. При упоминании имени моей матери у меня душа уходила в пятки, а в глазах парня загорались искорки жизни. Моя рука никуда не делась – покоилась у него на плече. Вот он уже сидел; оплывший глаз словно начал приходить в норму, а царапины затягивались. Почувствовав что-то, он ухватился за свой бок. Резко одернув мою руку, он вскочил. Зоя с мальчиком удивились не меньше, чем я.

– Что ты сделала? – в его глазах мелькнул ужас.

– Я? – мне было непонятно, о чем он говорит. Непонятно, что, собственно говоря, произошло.

А он уже бросился бежать в сторону ворот. Но там был встречен гвардейцами Лиги Крови. Надев наручники, они повели парня прочь.

– Что это было? – спросила у меня Зоя, когда я поднялась с колен.

– Не знаю.

Вместе с непониманием я чувствовала разочарование. Этот разговор мало чем мне помог. Я так и не узнала ничего нового о моей матери.

Оставив ошеломлённого толстячка, который наблюдал за нами все это время, мы с Зоей пошли в сторону ворот. Остановились, чтобы попрощаться. Паренек со своего место смотрел на нас, как на чудовищ небывалых. Нет, не на нас. Только на меня.

– Это правда? То, что по телевизору говорят о повстанцах? – спрашиваю я у Зои. Она знает, что я, в отличие от сверстников, не трачу своё время на просмотр телевизора.

– Пару раз говорили, что они вроде как хотят вновь воссоздать свою группу. Но ты же знаешь, Судья не хочет беспорядков, поэтому нам внушают, что это якобы только слухи.

. – Не скажешь никому? О том, что случилось. И что я у него спрашивала. – Зоя была единственной, кто знал про мою мать, про то, что та была повстанцем. Тем самым повстанцем.

– Конечно. Но за него не ручаюсь, – она обернулась на паренька в очках, но его уже и след простыл.

Мы обнялись на прощание и отправились по домам, каждая в свою сторону. Я старалась выбросить произошедшее из головы. Но по спине продолжали бежать мурашки. Я обернулась. Улица была почти-что пустой, а в самом конце…

Я повернулась обратно и побежала. Обернулась еще раз, проверить, не бежит ли он за мной. Нет, он оставался на своем посту. Ровный как палка гвардеец Лиги Крови. Он провожал меня взглядом разноцветных глаз.

Глава 3.

– Когда-то у меня была мама. Ее убили. А еще у меня был папа. Он тоже умер, но его убил вирус. Сейчас у меня есть только тетя.

– А как зовут твою тетю, малышка?

– Я зову ее просто тетя. Вроде, ее зовут Элис.

– А фамилия?

– Не помню.

– А свою фамилию ты помнишь?

– Все зовут меня просто Ликой. Можно мне пойти домой?

– Конечно…

Я многократно оборачиваюсь, чтобы убедиться, не следует ли агент Лиги Крови за мной, шестилетней девочкой, но он идет совершенно в другую сторону. Он еще множество раз явится ко мне в кошмарах, спрячется в темных уголках моей комнаты и будет глядеть оттуда своими разными глазами – одним зеленым, и другим – черным.

Все свои пятнадцать лет я живу с тетей. Она высокая, в меру худая, с коротко подстриженными темными волосами. Нас трудно назвать родственниками – мы совсем не похожи друг на друга. Тетя говорит, что я пошла в мать, от того и различие.

Тетя является членом средней касты, а сама работает пекарем. Ее мечтой было открытие собственной пекарни, но принадлежность к низкой касте не давала прав на это. «Только представь – маленькая лавка на углу улицы с огромной вывеской: «БУЛОЧКИ ДЛЯ ВСЕХ». Я бы готовила и продавала различные изделия, приготовленные по моим рецептам, по разумной цене, чтобы могли купить не только эти богачи, но и отщепенцы».

Это была одна из тайн тети – где она научилась готовить. Но этой тайной она со мной поделилась. Он говорила, что их семья изначально жила не в Омеге, а в другой стране, что была к югу. Отсюда и этот смуглый цвет тетиной кожи, роскошные волосы, которые пришлось подстричь, дабы не выделятся из толпы, и темные, почти черные глаза, казавшиеся двумя безднами. Та страна, где она выросла, была очень маленькой, но не стремилась ни к чему большему, а ее жители продолжали мирно существовать, не развязывая ни к кем войн и предлагая жить мирно. Там царили мир и равенство. Каждый работал там, где захочет – нужно лишь выучится на эту специальность, получал за это приличную, честную зарплату. Там не было талонов. Эта страна была почти что утопией. Возможно, из-за этого и оказалась слаба. Родина моих отца и тети была разгромлена Империей Лин. Моим родственникам удалось бежать с группой других людей. Омега тогда еще была открыта миру, и после множества контролей и регистраций им разрешили остаться в Омеге. Родителями тети дали работу, и они проявили там успехи. Отца с тетей даже взяли в школу, но вот только тетю почти сразу оттуда исключили, но мой отец остался. А после, во время переписей и проверок их семью считали просто «законопослушными горожанами Омеги», забыв о их настоящей родине и происхождении. Там, в той стране, мать тети и научила ее готовить.

Сейчас тетя работала в пекарне, которую держал один элитный мужчина, полный, как луна на ночном небе. Ей приходилось печь однообразные пирожные, а импровизация была строго запрещена. По рецепту толстого господина пирожные получались пресными, а начинка вытекала из них словно вода, хотя, по задумке, должна была быть кремом. За это тетя каждый месяц получала четыре золотые монеты – на них она покупала нам необходимую одежду. Помню, как я скрывала от тети, что у меня дырявые носки, лишь бы она не тратила целый золотой на такую, казалось бы, мелочь. О швейном наборе, даже одном мотке ниток, нечего было и мечтать. Их просто не продавали – чтобы мы почаще тратили деньги на обновки.

Тетя ненавидела эту работу. Но эта должность была единственной, на которую тетю взяли, а также давала прибыль, хоть и и ограничивала права на воображение и проявление таланта. А талант у тети точно был.

Когда по талонам на выбор выдавали кое-какие «домашние» продукты, то есть те, что можно было забрать домой и приготовить что-либо самим, или же, если не было такой возможности, съесть так, как есть, люди нарасхват тащили молоко (вода с белым порошком и слабым усилителем вкуса), дешевый по сравнению с пекарнями хлеб (он был еще хуже по составу) или овощи (к среднему классу попадали худшие сорта; и так понятно, что лучшие шли к элите), а в это время тетя выбирала яйца, заменитель сахара и муку. Она прихватила бы еще чего-нибудь для разнообразия, но по талону для среднего класса максимумом было три продукта. Вечером она кое-как стряпала кекс с яблоком, припасенным еще с обеда. Мы заговорщицки сидели в свете единственной лампочки, с удовольствием поедая маленькие лакомства, запечённые в микроволновой печи. «Конечно, это совсем не то, чем должно быть», – говорила она. – «Если бы я могла зарабатывать на таких своих увлечениях, как вязание, готовка по моим рецептам или решение судоку за короткое время, то мы уж точно были бы счастливы».

В тот момент, сидя с тетей за одним столом и кушая ее стряпню, я и так была счастлива.

Тетя сидит на темного цвета диване и курит. Увидев меня, она быстро тушит сигарету и открывает окно, извиняясь за задымленность в комнате. Комнатка очень тесна – телевизор, который, по решению Верховного судьи, должен стоять в каждом доме, дабы жители Омеги могли следить за новостями, диван, маленьких холодильник для хранения полученных в пункте выдачи продуктов, микроволновая печь, старый ковер да раскладной столик с двумя табуретками. Есть еще небольшая ванная комната и спальня; в последней помещаются лишь две узкие кровати – моя и тетина. Тесно, но нам с тетей большего и не требуется.

Я снимаю обувь, тетя достает ужин их холодильника. Накрыв столик, мы садимся и приступаем к еде. Снова полуфабрикаты – ничего нового. Но хотя-бы что-то.

Я рассказываю тете, как прошел мой день, о новой прическе учительницы химии, жалуюсь, что биологию заменили историей и так далее. Я ничего не говорю о происшествии во дворе. Тетя сегодня особенно молчалива. Обычно и она мне что либо рассказывает о работе, жалуется на полного господина или пирожные по его рецепту, которые «можно было сделать идеальными, затратив чуть больше продуктов – все равно их ест только старший и превосходный класс, – но нет, этот толстяк упрется, как осел, да еще как начнет ворчать!». Но она продолжала есть молча.

Дабы прервать повисшее молчание, я говорю:

– Тетя, знаешь, мы с друзьями решили поехать кое-куда…

Заповедник Трех Птиц был создан совсем недавно. Идея его основания пришла Верховному Судье после того, как на территории Омеги была найдена яркой окраски птица. До этого птиц в Омеге не водилось; было известно, что эту местность они покинули давно в силу разных обстоятельств. Условия для птиц здесь были обыкновенными, благоприятными, но, несмотря на это, ни одной птицы не осталось поблизости. А когда один из работников лесопилки, прогуливаясь во время перерыва по лесу, приметил на дереве что-то синее – как позже выяснилось, средних размеров птицу, по книгам именовавшуюся синицей, правитель загорелся идеей создать первый в городе-государстве заповедник. Изначально он являл собой небольшой природный парк с огромной клеткой в центре, где и поместили синицу. Заповедник являлся просто сенсацией – о нем передавали на всех экранах, писали о нем в газетах и журналах, пока синица в клетке, конечно, всем не наскучила.

После длительного перерыва, когда, казалось, сам Верховный Судья забыл про существование парка с птицей, а о заповеднике не было ни слуху ни духу, в новостях упоминают о новых птицах, привезенных из-за границы. Неделю, пока птички проходят важный осмотр и готовятся к новой жизни, вся Омега замирает в напряжении. Всем интересно узнать, что происходит – что за птиц привезли, почему заповедник временно закрыли на «реставрацию», почему эти новости не поддаются огласке.

И вот, парк открывается снова, по именем Заповедника Трех Птиц. Его превратили в настоящий курорт – рестораны, спа-салоны, аттракционы для детей и взрослых, – но все эти функции, конечно, были в распоряжении высших классов. Но и низшие касты могли посетить Заповедник – отдохнуть в парке, погулять и посетить главное чудо парка – трех птиц.

Для птиц построили вольеры, более удобные, нежели клетки, да и птицы чувствовали себя в них более свободно. Второй птицей оказался филин – его привезли агенты Лиги Крови с самого Северного Континента; третьей птицей был грач. Для наших предков, писавших о птицах в своих книгах, эти птицы казались обыденными, как облака на небе, но для жителей Омеги, никогда не видавших их прежде, они казались настоящим чудом. На маленькую синичку, приютившуюся на ветке дерева в своем вольере, с радостными криками указывали дети. Многих пугало, когда филин обращал на них свои огромные желтые глаза. А грач удивлял всех тем, что, когда солнечные лучи попадали на его казавшиеся в тени черные перья, они переливались множеством оттенков, от изумрудно-зеленого до янтарно-желтого. Заповедник Трех Птиц тщательно охранялся; здесь было даже больше камер и различных датчиков, чем в любом уголке Омеги. На самих птиц, чудных созданий природы, мог посмотреть каждый (кроме неприкасаемых, конечно), ведь вход в заповедник был бесплатный – разве что пройди регистрацию. Проблема состояла в том, как туда добраться. Заповедник находился на приличном расстоянии от центра города, ближе к лесу и границе. Не у всех «середнячков» были автомобили, не говоря уже об «отщепенцах». Но даже если нашел транспорт или деньги на него, это еще только половина дела. Вторая проблема – для того, чтобы добраться до Заповедника, приходится проехать по Фабричной магистрали, дороге, по которой владельцы и работники едут до своих заводов. За проезд приходиться платить пошлины; эти деньги перейдут в казну владельцев фабрик. Слишком много проблем, словно так и задумывалось…

Но с тетей мне повезло в двойне – у нее не только была машина, но она также знала другой путь до Заповедника. Ее знакомую взяли туда уборщицей – убирать за туристами в парке, – вот она и рассказала тете о другой дороге, малоизвестной. Она была не самой комфортной для езды, пролегая в горах, да и ехать по ней было на почти что целый час дольше, но это того стоило. Так, по крайней мере, считала сама тетя.

Давно мечтая посетить заповедник, она согласилась. Как раз в этот момент мне на домашний телефон позвонил Артемий. Я рассказала ему и о согласии тети, и о короткой дороге. Все складывалось идеально.

Откуда же мне было знать, как это все закончится.

Утро официально начинается после протяжного гудка, означающего окончание комендантского часа. Встав с кровати, я тихо выхожу из спальни. Я решаю открыть маленькое окошко напротив экрана, по которому, включи я его, начнут показывать утренние новости. Из окна видно лишь маленький кусочек улицы и многоэтажные дома с облупившимися стенами. Снаружи светлее, чем в комнате, но солнце светит не так ярко, скрываясь за тучами.

Я люблю середину осени. В начале, после лета еще остается эта жара и душный воздух, зато к середине погода становится не такой удушающей, а в воздухе чувствуется прохлада. Я впускаю этот воздух в квартирку.

– Ты не замёрзнешь, девочка моя? – тетя подошла так неожиданно – я даже не слышала ее шагов, что даже вздрогнула. Осмотрев себя, я вспомнила, что одета лишь в просторную ночную рубашку. Холодок после осознания словно стал сильнее, и я почувствовала его всем телом, покрывшись мурашками.

– На улице ведь так свежо…

– А ты вся дрожишь! – тетя прошла мимо меня и захлопнула окошко, – Вот заболеешь, и что мы будем делать? Где возьмем лекарства? Эти дурни, что раздают все лишь по талонам, вряд ли окажут нам услугу.

Я быстро умылась холодной водой, которой хватило лишь на три минуты, ибо после этого начинала течь грязно-оранжевого цвета жидкость. Одевшись, мы с тетей взяли вещи и отправились в пункт выдачи – завтракать.

Система приема пищи в Омеге чересчур сложна. Утром, перед отправкой в школу или на работу ты идешь в пункт выдачи (они есть в каждом районе – пойти можно в любой). Там ты подходишь к стойке, твой большой палец сканируют и ищут тебя в базе данных. Там отмечено все о тебе и о том, какую еду тебе положено выдать, включая сведения о твоей аллергии, а у старшего и превосходного класса и о предпочтениях (например, вегетарианец ли ты или о том, что не любишь помидоры), а также число твоих талонов на обед. Число талонов зависит от того, как ты проявил себя в школе или на работе, как потрудился и какую оценку получил. Например, разберем идеальную ситуацию – ты получил оценку «5» в школе (либо твой работодатель оценил тебя на «5»). Тебе выдают пять талонов. Один во время обеда ты меняешь на основное блюдо, один на салат/закуску, один на напиток. У тебя остаются еще два талона на вечер. Затем ты завтракаешь тем, что дадут и идешь по своим делам. Во время обеда, когда во всех учебных и рабочих заведениях объявляется перерыв, ты вновь идешь в пункт выдачи, только уже с талонами, которые тебе выдали с утра. Вновь получаешь еду, ешь и отправляешься обратно на работу. После школы либо работы ты идешь домой, по пути забегая в другой пункт – пункт обмена. Здесь, если таковые имеются, ты обмениваешь оставшиеся талоны на продукты (для среднего класса: один талон на три продукта) или готовые блюда (для среднего класса: по одному основное блюдо и на гарнир). А превосходный и старший классы имеют еще и ужин.

Пункт выдачи либо является отдельной постройкой, либо находится внутри какого-либо здания. В многоэтажном здании, где мы с тетей жили, был свой пункт на втором этаже. Внутри стоят столы, пяти цветов – сначала синие, обозначающие младший класс, затем ряд зеленых – средний класс, потом желтые для старшего класса (уже из крашеного металла, а не пластмассы, как до этого) и оранжевые для элиты. В самом последнем ряду стоят столы из красного дерева для членов Лиги Крови. Кстати, для каждой касты предназначена своя стойка выдачи еды, также обозначенная своим цветом.

Мы с тетей подходим к стойке зеленого цвета. Толстая контролерша по очереди простит людей из очереди приложить свои большие пальцы к сканеру, а затем отдает приказы своему помощнику, который выдает еду. К слову, в некоторых пунктах выдачи уже стоят аппараты, совершающие автономную выдачу еды. Пройдя все процедуры, мы взяли талоны и подносы с едой и сели завтракать.

В тот день он был как, впрочем, и всегда: варево из крупы, скудно похожее на кашу, и кусочек черствого засохшего хлеба (Зоя говорила, что нам его дают из остатков со столов элиты). Тетя получила чашечку черного порошкового кофе, а я – стакан воды, ибо «кофе вредит детскому организму».

День поездки, к нашему разочарованию, оказался пасмурным и серым, как раз такая погода, когда, кажется, вот-вот пойдет дождь, но его все нет и нет. Несмотря на это, синоптики полностью отрицают вероятность дождя. Что же, они и до этого предсказывали солнечный день.

Мы встретились возле автобусной остановки около того самого многоквартирного здания, где и жили мы с тетей. Зоя, как обычно, полностью закрыла все свои неустойчивые к холоду части тела одеждой: свитер со слишком длинными рукавами, закрывавшими ладони, джинсы, высокие сапоги, шарф, под которым скрывалась не только шея, но и половина лица, и вязаный черный берет. Позже к ней подойдет один из гвардейцев Лиги Крови и попросит открыть лицо, внимательно осмотрит, сделает снимок лица, просмотрит его в базе данных и лишь после этого убедится, что она не является преступницей или шпионкой. Артемий и Егор тихо посмеются над недовольным лицом Зои, шепчущей оскорбления в адрес удаляющегося гвардейца, а я лишь с улыбкой пожму плечами. Такие вот у нас правила.

Тетя завела машину, слегка откинула свое сиденье назад, не слишком сильно, но под комфортным углом, – как она любит. Я сяду рядом, впереди, а Зоя с Артемием и Егором усядутся сзади. Им будет не очень тесно – известно ведь, что «середнячки» недоедают, и полных среди них точно нет. Тетя громко включает музыку, пожелав всем хорошей дороги. «Все дороги ведут в Омегу», – воскликнет один из девизов Егор. – «А в Омеге не может быть хорошо», – дополним мы хором нашу версию этого девиза.

Как много знаков было по пути! Звук грома, блеск молнии, но отсутствие дождя. Артемий, твердивший, что мы зря поехали именно сегодня, в такую погоду. Зоя, убеждавшая, что это не его вина. Тетя, которая была вновь странно тихой, глядящей лишь на дорогу вместо того, чтобы поддержать разговор, была погружена глубоко в свои мысли. Но, что самое главное, я не обратила внимания на грузовик, который ехал той же дорогой, что и мы. Как до меня не дошло, что он выглядел уж очень подозрительно? Возможно, я просто убедила себя, что все в порядке вещей, так и должно быть. А потом Зоя со скуки предложила подпевать песни по радио…

Все произошло быстро. Артемий приготовился изображать элитного оперного певца Омеги, чья песня звучала в тот момент. Егор с Зоей не могли остановить свой смех, тетя тоже улыбнулась, но как-то таинственно, и я на нее засмотрелась. Она глядело прямо, на дорогу, а на лобовом стекле замелькали капельки дождя. Тетя заметила, как я разглядываю ее лицо, улыбку, белизну зубов. Она ловит мой взгляд и смотрит мне прямо в глаза, продолжая улыбаться.

Никто не заметил, как тот самый грузовик внезапно оказался сбоку и на скорости сбил нас с трассы.

Глава 4.

Воспоминание. Моросит мелкий дождик. Его капельки холодные – будто не вода, а тысячи ледяных иголочек бьют по лицу. Я вижу темное серое облачко, клубящееся над моей головой – туман? Нет, это дым, а в воздухе чувствуется запах горелого. Внезапно становится очень жарко – это греет пламя огня. Я замечаю его лишь сейчас, как языки пламени лижут металл, который теперь, словно мусор, разбросан вокруг. Разве мог весь этот металлолом когда-то быть тетиной машиной? Вряд ли. А может, и мог. А где же тетя? Я слышу ужасающе громкий гул, но не могу понять его источник. Передо мной мелькает мужское лицо, кто-то берет меня на руки. Артемий? Нет, у Артемия волосы светлые, а глаза зеленые. Может, Егор? Руки опускают меня на мягкое сидение, и я отключаюсь. В сознании мелькают лишь огоньки фар, похожие на большие, яркие как солнце, звезды…

– Где это я? – первая мысль, мелькнувшая после моего пробуждения.

Я с трудом раскрыла слипшиеся глаза, которые порылись клееобразной коркой. Странная белая комната предстала передо мной. На этом чисто белом фоне ярко выделялась фигура в черном. Парень лет шестнадцати, почти мой ровесник. Кто он такой?

– Лежи, – сказал он. – Тебе нужно отдохнуть.

В этой просьбе не было надобности – я не могла пошевелить ни единой своей конечностью.

– Где мы? Где моя тетя? – от непонимания я словно впала в детство. Мне нужна была только тетя, мне хотелось домой.

– Она… скоро придет… – и после паузы: – Хотя зря я это сказал.

Я начинала смутно что-то припоминать. Дождь, металл, пламя… Осознание пришло внезапно: авария.

– Где они? Где тетя? Где Артемий и Егор? Где Зоя?

– Они были с тобой в машине? Мне очень, очень жаль. Но… – он очень громко сглотнул, и, поколебавшись, наконец вымолвил: – выжила только ты.

Я его будто и не слышала. Меня затошнило.

– Кто ты такой?

– Я – твой друг.

– Кто ты такой?! – мой голос перешел на хрип, – Я тебя не знаю. Уходи, вон!

– Но я хочу тебе помочь…

– Оставь меня в покое. Уходи!

Он вышел. В тот же момент меня вывернуло наизнанку прямо на безупречно белый пол.

На улице шел не просто дождь, а настоящий ливень. Вода текла, как из ведра, затопляя под своей массой шумный город. Тяжелыми громоздкими каплями плакало небо, словно так же глубоко раненое в душу, как и я.

Их больше нет. Выжила только я.

В ушах до сих пор стоит ужасный гул, такой пугающий, завывающий, оглушающий. В нем перемешались треск огня, вой ветра и удар молнии, лязг металла и звон столкновения. Перед глазами стоит картина в черных, кроваво-красных тонах, озаряемая вспышками и светом языков пламени. Авария.

Парень в черном рассказал мне, как это случилось, хотя я и сама уже догадывалась, ведь сама пережила то происшествие. Грузовик сбил нас с дороги, и наша машина катилась со склона в глубь ущелья, вертясь и переворачиваясь, а, достигнув дна, мгновенно вспыхнула. Даже капающий дождь не смог препятствовать огню. Вертолет с моими спасителями прилетел почти сразу же после случившегося, – они как раз пролетали мимо и все видели. Шансы на выживание, по их мнению, были нулевые.

Но я выжила. Это просто чудо. Во время аварии я чувствовала, что смерть совсем рядом, уже ощущала ее дыхание своей спиной. Я чувствовала удары о кресла, окна и крышу, царапины от осколков, получаемые синяки и хруст сломанных костей. Боль была жгучей, словно по кровеносным сосудам пустили раскаленное железо. Тело будто превратили в кусок теста и приплющили, совсем как тетя, когда делала свои кексы. В моих представлениях я была похожа на истерзанный, побитый кусок плоти, обожжённый огнем, которому еще долгое время приходить в норму.

Какого же было мое удивление, когда два дня спустя я уже стояла на ногах напротив зеркала. Лишь только рука была замотана эластичным бинтом от растяжения, да несколько пластырей по всему телу, скрывающие небольшие царапины.

Парень в черном говорил мне об этом. Он был истинным борцом: уверенное в себе лицо, крепкие руки и тело, курчавые темно-каштановые волосы. Кого-то он мне напоминал, но только мне никак не вспомнить, кого.

Пока я лежала в больничной палате, он ежедневно меня навещал. Приносил еду, пытался завязать светский разговор. Я противилась. На третий день он сказал, что его зовут Андреас. На вопрос о моем имени я лишь отвернулась. Он выглядел так, словно все обо мне знал.

Он пообещал, еще в тот первый день, что я поправлюсь очень быстро, оглянуться не успею. И предсказание сбылось. Почти полностью здоровая, окрепшая. Способная возвращаться к привычной жизни… Или нет.

Дождь барабанил по окну, а ветер все дул, подгибая под собой деревья. Погода негодовала; негодовала и моя душа. Как оставаться спокойной, когда все твои близкие погибли, а ты одна выжила? Один шанс на миллион, и он достался мне. Может, за ним крылось некое предзнаменование, и мне следовало выжить ради какой-то великой цели? Бред.

Хотя с моей мамой было так же. В детстве она чуть было не сорвалась с крыши, – ее выгнали из школы, ее мать заболела Вороньей лихорадкой, а отец сбежал от них еще давно. Она не видела смысла жить дальше, но чудом была спасена. Не рассчитав прыжок, она упала в бассейн элиты, а на новый прыжок от страха не решилась. Об этом я узнала из газеты, где разместили ее биографию. Он выжила, чтобы сотворить великое дело, на которое была способна лишь она – поднять людей на восстание. Забудем, ведь она поплатилась за это жизнью.

Но я не просто спаслась из когтей смерти и выжила там, где не выжил никто, но еще и небывалым образом исцелилась от всех ран за пару дней, когда нормальному человеку на это потребовались бы месяцы. Может быть, я ненормальная?

Об этом стоит спросить у парня в черном. Наверняка ему снова удастся дать ответы на мои вопросы. Как я так быстро пришла в норму и исцелилась? Возможно, новое невероятное лекарство от всех ран? Почему вообще я выжила? Почему все – тетя, Зоя, Артемий, Егор– погибли, а я, черт возьми, выжила?

К сожалению, в этот день проведать меня пришел вовсе не Андреас, а врач. Когда он увидел меня, то совсем не удивился. Не скользнуло в его лице ни капли удивления и тогда, когда он проверял мое состояние, значительно улучшившееся. Словно для него это было не в первый раз, словно так и должно было быть. Проверив важнейшие органы чувств, а также части тела, получившие наиболее серьезные повреждения, как рука, которой я еще вчера не могла пошевелить, он записал свои заметки в папку, что принес с собой. Уходя, он сообщил, что уже сегодня вечером меня выписывают из больницы. Так и оставил, ошеломленно смотрящую ему вслед.

В тот момент сердце мое подскочило от осознания всей ситуации. Передо мной стоял вопрос, ответ на который я найти не могла, отчего меня и бросало в дрожь. Что мне теперь делать? Мне было некуда идти.

Я понятия не имела, в какой больнице нахожусь. Она не была схожа изнутри ни с одним местом, где мне удалось побывать, а вид из окна мне ни о чем не говорил. Когда наконец-таки вышло солнце, я разглядела, что находилось вокруг. Окно выходило на просторный дворик, засеянный различной зеленью: кустарниками, цветущими пальмами и прочим. Такой красоты пейзаж редко встретишь где-то в городе – словно картинки из моего учебника по биологии вдруг ожили и поселились во дворе. Я заключила, что больница находиться где-то за городом, а главное – не является больницей для низших каст. Аккуратное убранство палаты, стерильность и новейшее оборудование говорили о том, что больница предназначалась для состоятельных людей из касты элиты.

Из этого вытекали еще два заключения: либо это была ближайшая больница, куда меня могли доставить, либо тот, кто доставил меня сюда, принадлежал к элите общества. Встречный вопрос: зачем? К чему состоятельному незнакомцу спасать девушку из среднего класса, привозить в элитную больницу? Ведь чтобы мне оказали лечение, он должен был утвердить свою личность и принадлежность к высшей касте через базу данных.

Является ли Андреас тем незнакомцем из элиты? Он ли спас меня в тот роковой день? Поедая лечебный суп-бульон, я размышляла об этом. Я должна, обязана вновь его увидеть и расспросить. Заплатил ли он за мое лечение? Знал ли, к какой касте я принадлежу? И если да, то зачем помог мне?

И еще я пожалела, что была без сознания, когда он катал меня на вертолете.

Мне повезло – моим вечерним гостем, а как позже оказалось, и провожатым по выписке из больницы оказался никто иной, как Андреас. Он вошел без стука, внезапно ворвавшись в комнату, как ветер при сквозняке, а я даже представить не успела, что было бы, застань он меня не сидящую в тишине, а за каким-либо неловким делом (к примеру, переодеванием – кто-то оставил мне чистую одежду в шкафчике, предназначенном для личных вещей). Вместо обыкновенного приветствия, он саркастически усмехнулся и воскликнул:

– Надо же, мы больше не рыдаем круглые сутки, валяясь в постели!

Каждый раз, когда являлся Андреас, я либо предавалась воспоминаниям, с горечью и слезами на глазах, размышляя о неизвестном будущем и навсегда потерянном прошлом, либо просто спала. Несмотря на правдивость заявления Андреаса, меня укололо его замечание.

– К вашему сведению, я не все время плачу, – попыталась отговориться я. – но, когда все ваши родные погибают, а сами впадаете в безвыходное положение, здесь волей-неволей впадешь в отчаяние.

–Спокойнее, я понимаю, – он поднял руки ладонями ко мне, словно отгораживаясь. – Не хотел тебя обидеть. И не обязательно обращаться ко мне на «вы». Можешь считать меня своим другом.

– С чего это мне тебе доверять?

– Ого! Ты сказала «тебе»!

– Это не меняет суть вопроса.

– Хорошо. Ответ: потому что я тебя спас.

Не самый веский аргумент. Но и ничего плохого он мне за все это время не сделал.

– И кто ты такой? Сколько лет?

– Я уже сказал – я Андреас. Мне шестнадцать, если тебя это так волнует. День рождения в конце сентября, знак зодиака ве…

– Мне это знать не важно. Какая каста? Род занятий?

– Это допрос?

Я тяжко вздохнула и с упреком посмотрела на своего собеседника, скрестив руки на груди.

– Ладно. Рано или поздно ты бы все рано узнала. Я должен был быть на самом верху, рядом с отцом, но выбрал другой путь. Я член Лиги Крови.

Сынишка Верховного Судьи. Сын убийцы моей матери и самого ненавистного мне человека в Омеге. Сама судьба подсунула мне такую компанию.

– Спас меня, когда на своем вертолетике катался?

– Мы следили за пожарной безопасностью в лесу и горах. К нам, в последнее время особенно, часто поступают сигналы бедствия оттуда.

Почему-то мне стало немного стыдно. Имела ли я вообще право с ним разговаривать, да еще и в таком тоне? Явно, что меня должны были наказать за это еще давно, когда я нагрубила ему в первый раз.

– Я из среднего класса, – неожиданно тихо сказала я. – Мое имя Гликерия. Но все зовут меня просто Лика.

– Приятно! – он протянул руку, как при знакомстве, и мне пришлось ее пожать.

– И у меня день рождения тоже в конце сентября, – сказала я, сама не зная зачем.

– Случайно, не тридцатого?

– Именно в этот день.

– Тогда давай пять! – я хлопнула по его вытянутой ладони, чувствуя себя при этом очень и очень странно. Я общалась с ним, сыном Судьи и членом Лиги Крови на равных, словно мы были старые друзья.

– Не смущайся, – сказал Андреас, прочитав по моему лицу. – Лучше привыкай. Еще много времени нам предстоит провести вместе.