Читать книгу Усилитель жизни - Михаил Александрович Дмитриев - Страница 1
ОглавлениеМы все в эти годы любили,
Но значит,
Любили и нас.
Сергей Есенин, «Анна Снегина»
Там, где кончается зона земледелия, там, куда не добирается скотоводство, там, где нечего делать и грибникам, начинается божья делянка: среди вечных снегов нельзя жить, но можно молиться.
Александр Генис
Пролог
Над горами Полярного Урала бушевала пурга.
На огромных безлюдных пространствах, среди ровной тундры и высящихся над ней гор, ветер был единовластным царем. Не стихая ни на секунду, он исступленно трепал редкие чахлые кустики карликовой березки, огорченно завывал, обтекая редкие препятствия, и как будто огромным шершавым языком вылизывал снег, покрывая его твердой чешуей заструг. Величественный мир Севера, сиявший накануне отполированный белизной, исчез, потонул в вихрящихся тучах снежной пыли. Людям, заброшенным в этот край и попавшим во власть первобытной силы пурги, оставалось лишь укрыться от ветра и ждать. И надеяться только на себя.
Широкий гребень хребта обрывался в обе стороны крутыми склонами в несколько сотен метров высотой. На гребне стояла восьмигранная шатровая палатка, окруженная стенкой из снежных кирпичей в рост человека. Небо над ней было почти чистым, но по сторонам все тонуло в мятущейся белой дымке. Длинные капроновые оттяжки, удерживающие палатку, вибрировали на ветру, временами издавая странный низкий звук. Оттяжки крепились к широким лыжам, под углом воткнутым в твердый снег. На фоне безжизненного, угрожающе курившегося поземкой белого поля, оранжевый шатер казался космическим кораблем, заброшенным на чужую планету.
Внутри находились четверо – трое парней и девушка. Поскольку в палатке было хоть и теплее забортных минус пятнадцати, но ниже нуля, все они лежали в спальных мешках. Точнее, мешок, «спальник», был один, но четырехместный.
Это чисто отечественное изобретение, вызывающее у непосвященных реакции от брезгливости до хихикания (хихикали, узнавая, что женщин, если они есть, укладывают обычно посередине, между мужиками – для тепла), появилось когда-то давно не от хорошей жизни, но закрепилось на удивление прочно. Видно, потому что и тогда, и по сию пору немногие спортсмены-туристы могли позволить себе хороший «кокон» из легкого и теплого пуха. Так что слава тому, кто первый додумался сшить из обычного синтетического утеплителя здоровенный конверт, в котором соседи греют друг друга, а материала, то есть критически важного в походах веса, на одно человеко-место идет вдвое меньше. Что же до женщин, они не жаловались – сильнейшие походные нагрузки не дают особенно разгуляться инстинктам…
Обнаружив с утра, что разошедшаяся пурга заперла их в палатке, ребята даже обрадовались – после семи дней непрерывной ходьбы вынужденный отдых был кстати. Они не спеша позавтракали и с удовольствием «придавили» еще пару часов. Потом по очереди читали журнал, завалявшийся у кого-то на дне рюкзака еще с поезда, а также разговаривали. Разговорам, правда, мешал постоянный шум ветра и хлопание ткани над головой. Поэтому диалоги были вынужденно лапидарными.
– Пойду прогуляюсь, – со вздохом сказал Сергей и принялся вылезать из спальника.
Антон мысленно ему посочувствовал. «Прогуливаться» в такую погоду можно лишь по известному неотложному делу. А справлять его на ветру и морозе… впрочем, при хорошей квалификации можно управиться быстро.
Серега осторожно, чтобы не разбудить дремавшую рядом маленькую, пухленькую Иришку, выбрался из спальника. Затем он заботливо оправил его на девушке, чтобы не замерзла. Антон поглядел на него. В далеком, нереальном городе его друг, обладатель больших серых глаз, высокого чистого лба и аккуратной полоски усов, походил на немногословного, интеллигентного гусара из фильмов Эльдара Рязанова. Однако сейчас его физиономия обросла коричневой щетиной, была смуглой от снежного загара и элементарной грязи, и к тому же слегка опухла от лежания. Не красавец, как и остальные. Ничего, подумал Антон, вот вернемся, отмоемся – и выйдет так, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Проверено неоднократно. Но это будет потом, а пока еще половина экспедиции впереди…
Тем временем Сергей оделся и полез наружу. В приоткрывшийся входной рукав-тубус тут же вдуло пригорошню снега, но Серега поспешно затянул вход за собой, и внутри вновь воцарился порядок.
Через несколько минут тубус опять зашевелился, и облепленный снегом с ног до головы Сергей быстро заполз на четвереньках внутрь. Завязав вход, он обмел себя щеткой на длинной ручке, какими водители зимой очищают автомобили, подышал на закоченевшие руки и озабоченно сказал:
– Стенку чуть не наполовину стесало. Надо идти чинить.
Энтузиазма это сообщение не вызвало. Вылезать из теплого спальника и корячиться там в пурге… С другой стороны, их защитное сооружение явно поистрепалось – внутри шатра гулял прохладный ветерок, которого утром не было. Если еще подождать, то и саму палатку может сорвать. Без починки не обойтись.
Антон и Вадим, для порядка полежав пару минут, переглянулись и начали выбираться из спальника. Первым вылез высокий, широкоплечий Вадим – у него всегда было лучше с силой воли. Или эмоций было меньше. Ира, или Иришка, как ее чаще звали, проснулась и тоже захотела помочь, но ее дружно отговорили. Принялись надевать все наличные доспехи для защиты от ветра и холода: штаны из плотной ткани, пуховые куртки, горнолыжные очки, и – последнее по счету, но не по важности – толстые рукавицы, с резиночками, как у детей, чтобы, не дай бог, не унесло ветром, если снимешь и отпустишь. Все сделались похожими на космонавтов в скафандрах, и Иришка, восхитившись этим зрелищем, вытащила фотоаппарат и сделала снимок. Один за другим ребята полезли из палатки; Ира быстро затянула вход за последним.
Снаружи была сплошная мятущаяся снежная муть. Едва Антон выбрался из-за прикрывавшей вход стенки, как пурга, словно заждавшись, с гнусным восторгом набросилась на него. Ветер с размаху двинул в грудь, нагло дохнул в лицо и обжег его тысячами мелких льдинок, сбил дыхание и явно желал продолжить знакомство. Пришлось поспешно повернуться к нему спиной и затянуть завязки капюшона, так что открытыми остались лишь очки и кончик носа. Остальные, словно сговорившись, проделывали то же самое. Через минуту стало терпимо, но общаться друг с другом теперь можно было только жестами. Сергей вытащил воткнутую в снег у входа небольшую ручную пилу, Вадим извлек оттуда же дюралевый лист. С помощью этих орудий в тундре выпиливают и выламывают из верхнего, твердого слоя снега кирпичи, идущие на строительство стенки (а также, в малом количестве, на воду для готовки пищи). Они обошли палатку. Стенка, действительно, была уже сильно изъедена ветром, кое-где образовались дыры. Подошли к почти занесенной неглубокой яме в снегу, «карьеру», и принялись за работу.
Невысокий, худощавый и на удивление выносливый Серега со спокойным упорством экскаватора нарезал и выламывал кирпичи, а Антон и Вадим таскали и укладывали их вокруг палатки. Каждый кирпич, чтобы его не сбросило ветром, приходилось делать большим и тяжелым – раза в три больше обычного. Волоча в руках эти глыбы по неровному, проваливающемуся под ногами снегу, под хаотичными ударами ветра, парни шатались, как пьяные, с трудом сохраняя равновесие. Антон даже ненадолго вспотел от усилий. Ничего, жареных туристов еще не находили. Чего, увы, не скажешь о замерзших…
Провозившись больше часа, они, наконец, отстроили стенку и влезли обратно в шатер. В тепле, хоть и относительном, сразу навалилалась усталость – еле хватило сил отряхнуть друг с друга снег и кое-как раздеться. Изо рта по-прежнему шел пар, но после бешенства пурги Антону на миг показалось, будто он очутился на берегу тихого теплого моря. Он с умилением оглядел ставший уже привычным интерьер – колышущиеся оранжевые стенки, разложенный спальник, мешки с вещами, кастрюлю и чайник… И не поверишь, что все это они принесли на себе за сотню километров, а потом понесут дальше. Тем временем Ира поставила чайник на гудящую газовую горелку и стала понемногу добавлять в натопленную воду новые ломтики спрессованного снега. При этом она, как это с ней часто бывало, все время что-то говорила. Не было, понимаешь, возможности с утра язык размять… К счастью, Иришкина разговорчивость компенсировалась легким характером – она была доброй, заботливой и не особенно обижалась, если ее не слушали или перебивали. Так что болтовню можно было и потерпеть. Все шло, как должно идти в нормальном племени – мужчины приходили в себя после тяжелой работы, костер горел, женщина хлопотала около него и чирикала. Наконец, чайник вскипел. Блаженны отдыхающие после трудов праведных…
День перешел в вечер, потом в ночь, а пурга не утихала. Скорее, она усилилась. Купол шатра, опирающийся на стоящую вертикально пару связанных лыж (именуемую на профессиональном жаргоне «центральным колом», или ЦК), стал дергаться заметно сильнее, чем раньше. На ЦК висел фонарь, рукавицы, очки и прочее мелкое имущество. Все вместе походило на странную новогоднюю елку. Если бы еще не это раздражающее трепыхание… Ну да ладно – что могли, они сделали.
Успокаивая себя этой мыслью, вся команда поужинала при желтоватом мятущемся свете фонаря и улеглась спать. Палатка погрузилась в темноту. Антон незаметно заснул. Пусть там ветер и мороз, а у нас здесь тепло и хорошо…
Среди ночи он внезапно проснулся от того, что Сергей тряс его за плечо. Спросонья кое-как разобрал:
– Антон, вставай. Палатку сорвало.
– Не понял… сорвало… куда сорвало… подумаешь, какая-нибудь оттяжка ослабла… завтра поправим… – забормотал Антон, не желая просыпаться. Приоткрыл глаза… и вдруг увидел в темноте дыру, в которую заглядывали холодные звезды. И тут же ощутил, что на лицо быстро-быстро сыплются и тают мелкие снежинки.
– Не сорвало, а порвало, блин! – нетерпеливо повторил Серега. – Тут уже сугроб наметает. Что делать-то будем?
До Антона дошел наконец угрожающий смысл происходящего. Капроновая палатка – единственный тоненький барьер, отделяющий их от взбесившегося ветра и мороза – рвется. Это как пробоина на корабле. Ну какого черта взяли этот старый шатер? С ним ведь кто только не ходил, вот он и обветшал, чтоб его…
Он поспешно нашарил рядом налобный фонарик, выбрался из спальника и, трясясь от холода (в палатке сейчас было ненамного теплее, чем снаружи), кое-как оделся. Пока возился, проснулись Вадим и Ира, все поняли и тоже полезли наружу. Тем временем Антон и Сергей осмотрели дыру. Дело было плохо – разрыв пошел по шву, по самому напряженному месту, и был в длину уже сантиметров тридцать. С каждым порывом ветра, дергвшим всю палатку, он на глазах рос.
– Ира, у тебя нитки близко? – спросил Антон.
– Достаю уже, – сиплым голосом отозвалась девушка, копаясь в вещах.
Спросонья, при слабом свете, в холоде и тесноте, даже продеть нитку в ушко было непросто. Наконец, Ира справилась с этим и потянулась к дыре. Вадим постарался помочь ей, кое-как сведя вместе и удерживая края материи. Иришка с трудом сделала пару стежков в дергающейся, рвущейся из рук ткани…
– Ребята, не могу больше, – неожиданно сказала она. – Пальцы совсем закоченели. Попробуйте вы кто-нибудь!
Антон попробовал, и сразу же понял, что имела ввиду Ира. Снаружи было минус двадцать, и струя ветра, бившая в дыру, была обжигающе-ледяной. Пальцы застыли на ней за минуту, почти полностью потеряв чувствительность. Хреново… Оставив иголку, Антон поспешно засунул руки поглубже в карманы – если промедлить, то и до обморожения недалеко.
– Так невозможно, попробуй в перчатках, – сказал он Сереге, морщась от ломоты в отходящих пальцах.
Серега послушался, но оказалось, что в перчатках удержать иголку нет никакой возможности – она скользила и вываливалась. Как много иногда зависит от ерунды, от какого-то несчастного коэффициента трения! Когда Сергей рискнул снять перчатки, вышло то же, что с Ирой и Антоном. Теперь уже втроем они сидели, не в силах что-либо делать, отогревая ноющие руки, ругаясь и бессильно глядя на медленно, но неуклонно растущую дыру. Потом попробовали еще по разу. Эффект был тот же. Стало ясно, что дело принимает скверный оборот…
– Ребята, – Ира первой рискнула спросить о том, о чем уже думали все. – Если мы с ней не справимся, какие у нас еще варианты?
– Плохо с вариантами, – мрачно отозвался Сергей, не без труда перекрывая шум ветра. – Пурга неизвестно когда кончится. Может, завтра, может, послезавтра. На ветру в одном спальнике продержаться без шансов, замерзнем. Стенка сейчас тоже слабо защищает, а какую-нибудь снежную хижину мы без опыта вряд ли сумеем построить. Тем более в темноте и на ветру…
– А если пещеру в снегу выкопать, или хоть просто яму? – спросил Антон.
– Тоже вряд ли. Тут же хребет, все продувается, слой снега тонкий. У меня на дне карьера кое-где камни торчали. Так что пещеры точно не получится, да и яма будет совсем мелкая.
– Может, тогда попробовать свалить отсюда? – спросил Вадим. В его голосе – показалось или нет? – послышались нотки паники.
– Как же, свалим мы сейчас. В пурге и темноте. Сам знаешь, тут везде крутяк, кое-где вообще обрывы. Даже в хорошую погоду спуститься можно только в нескольких местах. Русская рулетка получится… Да и потом, там внизу, в тундре, такая же пурга. Не дует только в лесу, но до него хода дня два-три… Нет, с этим точно шансов никаких.
Антон ощутил противный, липкий, расползающийся по телу страх. Равнодушные точки звезд все так же мелькали в разрыве, в мечущихся лучах фонарей кружились снежинки, на полу, среди разбросанных вещей, намело небольшой сугроб. Это авария, настоящая и безжалостная. Вот так, замерзнув, погибают в горах. А потом будет ясный, солнечный день, сюда доберутся спасатели и будут без особых эмоций откапывать из-под снега четыре заледеневших тела…
– Мужики, – пытаясь сдержать спазм в горле, начал он. – Давайте попробуем…
Но тут перед ним вдруг все закружилось и поплыло, и вместо полумрака палатки вокруг начал проступать другой полумрак – тысячу раз виденный, уютный и спокойный.
Глава 1. Американский программист
Антон открыл глаза. За окном серел осенний рассвет. Надо же, какой реалистичный сон, с облегчением подумал он. Все время снится какая-то бредятина бессвязная, а тут на тебе – история семилетней давности во всех подробностях. И тогдашний ужас он пережил сейчас заново… впрочем, ладно, не надо. Не было у них никакого ужаса. Проще было все, банальнее.
На самом деле в том походе их участвовало не четверо, а десять, и палатка была не одна, а две. Причем вторая была больше и не страдала проблемами качества. Ибо идти на Полярный Урал маленькой группой с плохим снаряжением – значит быть дураком и рисковать жизнью. Так что той памятной ночью у Антона со товарищи, к счастью, оставался запасной вариант. Когда они отчаялись справиться с проклятой дырой, то просто засунули в мешок все имущество поценнее, выбрались из шатра, сняли центральный кол, завалили все сверху снежными кирпичами, чтобы не сдуло, и в полном составе ввалились к соседям.
Дальнейшая жизнь потекла по принципу «в тесноте, да не в обиде». На следующее утро пурга было утихла – как раз хватило времени, чтобы разобрать и перетащить брошенное барахло. Заодно определили, что старый шатер порван больше чем наполовину, так что проще продолжать жить в другом, чем пытаться его реанимировать. Потом ветер задул с новой силой, они опять забрались в единственную теперь палатку и решили, что раз такое дело, надо «бить в бубен». В смысле, выпить, отчасти для поддержания настроения, а отчасти с ритуальными целями, дабы попытаться умиротворить Мать-Моржиху – северное божество, ответственное за погоду. Выражения «бить в бубен» и «Мать-Моржиха» были неизвестно кем и когда подчерпнуты из пары-тройки романов советских времен о северных народах. Понятно, что никто по-настоящему во все это не верил. С другой стороны, кто сказал, что, например, древние греки искренне верили в Зевса и Афину? Скорее всего, образ их мыслей был примерно таким же – «конечно, разумный человек понимает, что это сказки, но… если можно поесть мяса и запить вином не просто так, а вроде как за компанию с богами, то отчего бы не попробовать».
В бубен в тот раз ударили как-то особенно лихо. Сколько лет прошло, а до сих пор приятно вспомнить, как они тогда все дико развеселились, до полной эйфории. За бортом продолжал бушевать первобытный космос, куда и высунуться-то было страшно, а в полузанесенном снегом шатре гремел банкет, совмещенный с концертом. Из выпивки, правда, была лишь фляжка разведенного спирта на десятерых, но усталость от счастливо закончившихся приключений опьяняла сильнее любой химии. Мир был ослепительно прекрасен. Центральный кол, увешанный очками и варежками, вызывал умиление как внешним видом, так и фонетически-смысловыми оттенками своего названия. Расчехлили заботливо укутанную гитару; обладатели слуха и голоса, в том числе Антон, принялись по очереди петь. Им подпевали, кто как мог. Они тогда неплохо умели это делать – или так казалось? – да и песни были отнюдь не самые примитивные… Музыкальные номера перемежалось историями, в основном о похожих приключениях, пережитых в прошлом. На смешных местах все хохотали до упоения, до боли в животе. Двое в углу (гм, а где у круглой палатки угол?) затеяли варить гречневую кашу под сложные философские разговоры. Каша совершила попытку к бегству, но ей не дали. Потом Серега, впавший в слегка измененное состояние сознания, заявил, что сейчас будет пускать священный дым для ублажения высших сил. Он один из всех курил, но при этом всегда утверждал (скорее всего честно) что делает это не чаще, чем выпивает. А выпивали они в те времена самое частое раз в пару недель – уж и не верится, что так бывает… Серега вытащил откуда-то из потаенных глубин сигарету, но несколько человек стали говорить, что нечего тут отравлять воздух – пусть идет на улицу. На улицу Серега благоразумно не пошел, а вместо этого надел шапку, горнолыжные очки и высунул голову с цигаркой в специальную затягивающуюся дырку в крыше палатки – вентиляционный рукав. Можно представить, как выглядела со стороны, в белой метели, торчащая наружу одинокая голова, но увы, насладиться этим зрелищем могла разве что Мать-Моржиха. Остальные принялись спорить, отморозит он себе уши или нет. Потом Иришка решила воспользоваться его стесненным положением и пощекотать, но Серега, опередив ее, вернул совершенно залепленную снегом башку обратно, очумело потряс ей и сообщил, что сигарета после двух затяжек, похоже, отправилась на орбиту, а он уже все понял о вреде пороков. Разговор перескочил на эти самые пороки, и была обсуждена история мужеложества, скотоложества, а также до кучи фаллические культы. Потом Антон, окончательно разомлев, лежал и глядел вверх, на мотающийся купол шатра, слушал шум ветра и разговоров вокруг… И вдруг он осознал, с пронзительной ясностью, что здесь и сейчас, в этих диких условиях, посреди снежной пустыни, в холоде и тесноте, но делающий вместе с друзьями общее, с виду бессмысленное, но на самом деле полное какого-то глубинного, высшего смысла дело – он на своем месте и потому счастлив. Он каждую минуту живет самой интенсивной жизнью, и для этого не нужно ничего сверхъестественного. Ни денег, ни власти, ни успеха. То есть все это, конечно, неплохо, но самая концентрированная, полная, забирающая все силы и тут же стократно возвращающая их обратно жизнь – здесь. И для нее нужно самое малое. Только эти горы, друзья и цель: пройти маршрут и вернуться.
…Да уж, счастие… Сколько лет прошло, и много ли от него сохранилось? У всех семьи, работа, какая-никакая собственность. Все вроде прекрасно, за исключением одного: никто ни в какие горы давно не ходит. Сидим по норам. Работа-дом, дом-работа. Ну, иногда собраться и выпить, да только все как-то… безыдейно. Даже тосты произносить разучились. Правда, дегустирование вина вечером в одиночестве начинает приобретать все более устойчивый характер. Не алкоголизм, но предпосылки, похоже, имеются. Эх ты, господи… Антон вздохнул и вылез из-под одеяла. Сегодня была его очередь отвозить детей в садик. Лена пусть еще поспит.
Старшая Даша, похожая на него своей серьезностью, уже проснулась и одевалась. А младший, Андрей, такой же непоседливый и разговорчивый, как Лена, все еще дрых без задних ног. Антон принялся его расталкивать.
– Ну папа, не надо, хочу еще поспать… – заныл было наследник.
– Давай-давай, вставай!
Андрей еще немного посопротивлялся и, наконец, открыл глаза. Через несколько секунд в них появилось осмысленное и живое выражение.
– Слушай, пап, я сейчас такой сон видел! – с жаром начал он. – Как будто наша кошка превратилась в тигра, а потом вдруг стала маленькой-маленькой…
– Ладно, потом, потом расскажешь, – привычно остановил поток его красноречия Антон. – Одевайся пока…
Убедившись, что процесс, наконец, пошел, он направился на кухню и стал варить овсяную кашу. Вечно по утрам какое-то заторможенно-пессимистическое настроение, но если вдуматься, жизнь не так плоха, размышлял он, следя, чтобы каша не убежала. Вот, например, еще года три назад детей надо было кормить с ложечки, а потом убирать за ними. Кухню, помнится, раз пять за день приходилось подметать… А сейчас сами поедят, а потом даже посуду в раковину отнесут. Там, глядишь, и на другие полезные дела надрессируем… хотя почему, собственно, «надрессируем», одернул он сам себя, как его обычно в таких случаях одергивала Лена. Они, на самом деле, теперь много чего сами соображают. Уже и поговорить с ними можно иногда, как со взрослыми. Возвращаются наши инвестиции в человеческий капитал… нет, серьезно – жить, товарищи, стало лучше, жить стало веселее.
Опять же, вот и солнышко из-за деревьев выглянуло. Сияет себе на небе. Небо хоть и позднесентябрьское, но находится, между прочим, над штатом Калифорния, и поэтому изо дня в день одного и того же безмятежно-голубого цвета. Погода, как в Крыму в бархатный сезон. Разве что вместо теплого Черного моря тут, за цепочкой невысоких гор, вечно холодный океан, куда могут залезать лишь серфингисты в гидрокостюмах и почему-то еще толстые мексиканские дети… а, ччерт!.. пока он предавался философствованиям, каша закипела и полезла из-под крышки. Антон еле-еле успел сдернуть кастрюлю с плиты и предотвратить окончательную катастрофу. Детям хватило, а ему осталось чуть-чуть. Нечего зевать, мыслитель нашелся…
Потом они погрузились в машину. Ехать было минут десять, а если бы не перекрестки и светофоры, вышло бы пять. Но пешком все же было бы далековато. Вечно так, гоняешь машину по поводу и без. Дальше было, как всегда – запарковались, дисциплинированная Даша вылезла сразу, а Андрей долго возился. Антон привычно попенял ему, потом тоже вышел, чмокнул обоих в щеки и посмотрел им вслед, когда они заходили внутрь. Опять завел мотор, и еще через двадцать минут, преодолев десяток миль по фривэю, вошел под своды родной фирмы.
Компания «Зиллион» встретила его обычным тихим гудением многочисленных компьютеров. В больших светлых залах, разгороженных на кубики, сидели, глядя в экраны, люди всех национальностей и цветов кожи. Антон был одним из них – бойцом гигантской армии программистов, дислоцированной в знаменитой Силиконовой долине и постоянно растущей за счет притока людей со всего мира. Иногда казалось, что американцы тут уже в меньшинстве. Новички из Азии и Европы прибывали по временным рабочим визам, часто с мыслью просто поработать пару лет, посмотреть на другую страну, зашибить денег – а там видно будет. В результате большинство оседало тут навсегда. Правда, далеко не все становились американцами по духу. Оказывается, можно было неплохо жить, контактируя с местным обществом почти исключительно по работе. Антон тоже так делал, при любой возможности старался съездить в Россию, и ему до сих пор очень не хотелось думать о себе как об эмигранте. Но он прожил в Штатах уже больше четырех лет, недавно после немалых усилий получил постоянный вид на жительство («грин карту»), до родной Москвы в последнее время добирался не чаще раза в год… в общем, думать можно было что угодно, но по фактам выходило, что он, равно как жена и дети – ныне жители Америки.
Начальство, довольно симпатичная китаянка по имени Анжела, чуть старше Антона, уже сидела на своем месте. Пришла неизвестно когда и уйдет небось тоже после него, работящая ты наша. Причем что интересно: среди китайцев полно жутко трудолюбивых, но медленно думающих. Как говорится, не мозгами берут, а задницей. Эта же, на удивление, и пашет, как вол, и соображает неплохо. К подчиненным, опять же, очень заботливо относится… может, потому, что детей у нее нет… неважно, хороший менеджер, чего тут.
Заметив его, мать-командирша помахала из-за стеклянной стены, подзывая к себе. Антон вошел.
– Hi! – сказала Анжела. – Listen… how is the work on the dashboard we talked about the other day? – в отличие от Антона, акцент у нее был практически незаметен. Видимо, еще ребенком ее сюда привезли – китайцы, учившие английский у себя на родине, говорят, как правило, чудовищно. Впрочем, на акцент тут внимания не обращали – делал бы дело.
– It’s fine, – ответил Антон. – I hope to finish it tomorrow.
– Oh, great! Let’s look at it together then, – и, одарив улыбкой, начальство отпустило его, а само немедленно уткнулось обратно в свой компьютер.
Да… а вот среди другой многочисленной группы – индусов (мимо как раз проходило двое, один посветлее, а другой коричневый почти как негр) – наоборот, лентяев полно. Хотя иногда попадаются очень способные и деловые. Еще они в большинстве достаточно душевные ребята, и в этом плане ближе к русским, чем к американцам. Но все равно, некоторые считают, что когда в какой-нибудь фирме количество индусов превышает некую критическую массу, ее гибель от собственной бездеятельности неизбежна.
Ну, а что же русские?.. А черт их знает. Пьем и курим заметно больше остальных народностей, это видно сразу. В смысле работы, есть и лентяи, и талантливые трудяги. Но вот на командных постах, то есть там, где нужно сочетание технических и лидерских талантов, наших что-то почти не видно. В отличие от тех же индусов и китайцев. Такая примерно картина…
Ну-с, приступим. Опустившись в кресло, Антон набрал пароль, и два стоящих перед ним впритык больших плоских монитора засветились, показывая многочисленные окошки. Тут была и электронная почта, и работа, и – как же без этого – русская газета. Сперва он разобрался с почтой. Мэйлов со вчерашнего вечера нападало немного, штук пятнадцать. В основном объявления и просьбы в духе «ребята, помогите разобраться, почему программа не работает». Антон cтер или отложил на потом эти письма, затем ответил на два адресованных ему лично. Из нью-йоркского отделения пришли, у них там уже день, успели ребята раскочегариться… Теперь следовало заняться собственно работой, но Антон, как с ним в последнее время постоянно происходило, не выдержал и вместо этого полез в газету.
Чтение газет отвлекало от рутины, а заодно кое-как связывало его с родиной. «Свои» новости по-прежнему интересовали его куда больше местных. Доходило до смешного, когда о важных событиях в жизни Америки он узнавал на следующий день в русском переводе.
Сегодня, правда, ничего интересного в газете не сообщалось. Убили опять какого-то не то чиновника, не то бизнесмена… а президент кого-то по другому поводу поругал… Прокрутив заглавную страницу сверху вниз и ни за что не зацепившись, Антон было соблазнился бульварным заголовком в конце. Заголовок был идиотский, но рядом красовалась фотография симпатичной полуголой девицы. Однако уже занеся над ней мышку, он одумался. Ясно, что на девицу надобно было просто смотреть – что про такую можно еще написать? Так что он не без удовольствия посмотрел, а затем вернулся наверх, где, кроме новостей, был еще раздел о политике.
В этом разделе разные способные к литературе люди писали, что они думают о всяких важных событиях. Писали бойко, но было похоже, что в массе своей они знают о предмете не больше своих читателей. А еще Антон начал замечать, что более яркие статьи стали чем дальше, тем больше сводиться к простой мысли, что нынешний режим плох (вариант: режим плох, хотя жизнь почему-то не очень плоха), а что будет дальше – неизвестно. Менее пессимистичные либо делали вид, что в России идет себе такая же скучная деловая жизнь, как на западе, либо глухо бормотали о национальных традициях или невнятных происках заграничных недругов, но по поводу будущего тоже предпочитали благоразумно помалкивать. В общем, оптимизма в политике было мало, но Антон зачем-то продолжал о ней читать. Видимо, слишком давно в России не был – там он это занятие сразу забрасывал. Почему-то на родине ему, как и большинству сограждан, совершенно не хотелось думать о том, кто и как ими управляет.
…Часы показывали одиннадцать. С газетами было давно покончено – Антон усердно трудился в поте лица. Вернее, в напряжении глаз. Черт, за последнюю пару лет зрение вдруг заметно село – ясно, что все из-за этих буковок на экране. А что он за это получил? Вон, две почетные грамоты на стене висят (о деньгах, которые ему тут платили, в такие моменты ему как-то не думалось. Чем их больше, тем меньше удовлетворение от каждой следующей порции…) Антон откинулся в кресле и со смешанным чувством поглядел на два листка формата А4, с красивыми разноцветными надписями, распечатанные на цветном принтере и приколотые кнопками к стене. Хотя ладно – листочки, конечно, смешные, но кому попало их не дают. Вице-президент фирмы один раз его разработку похвалил… какое-никакое, а отличие.
Но все же – сделал он ту удачную систему, ну может еще одну неплохую. Приятно вспомнить, как он все это сам выдумал, вырастил с нуля, а теперь люди пользуются и уже сами друг другу объясняют, как там что работает. Но остальной его труд, дни и годы – какие-то бесконечные мелочи, суета, а в итоге вспомнить почти нечего. На что жизнь уходит… Окончательно закопавшись в дебри программного кода, не желавшего правильно работать, Антон понял, что ему нужна передышка.
Немного хотелось есть, но до обеда был еще час. Выйти, что ли, пройтись вокруг здания? Только сначала почту глянуть… о, а там, оказывается, что-то интересное!
Письмо из международного отдела извещало, что они рассматривают вопрос открытия офиса в Санкт-Петербурге. Который в России, а не во Флориде. Инженерам, владеющим русским языком, имеющим опыт собеседования с претендентами на работу и готовым на поездку, предлагается немедленно ответить. За четыре дня каждому предстоит провести порядка пятнадцати-двадцати интервью. Отъезд ориентировочно через полторы недели.
Вот так, месяцами ничего не происходит, а потом бац – и не угодно ли слетать домой за казенный счет? Правда, не на пикник, а на работу, и довольно непривычную… Как в анекдоте про кремлевскую стену: «уговорил, похоронят тебя в ней. Но ложиться нужно завтра».
Антон какое-то время сидел в нерешительности. За всю свою карьеру он проэкзаменовал всего-то трех кандидатов, каждый раз долго к этому готовясь и очень волнуясь, чтобы не облажаться самому. А тут такая толпа. Боязно как-то…
А фиг с ним, вдруг подумал он. Вряд ли они там будут разбираться, сколько у него опыта. И вообще не факт, что соберется толпа желающих поехать. Во-первых, русских в конторе немного. Во-вторых, срочность: по местным меркам полторы недели – это как в России завтра. Ну и наконец, из тех наших, кто здесь давно сидит, далеко не все рвутся на родину. Даже ненадолго. Но вот двадцать человек… я после этого голос не потеряю? Да нет, наверное – это же они отдуваться будут, кандидаты то есть. Ладно, кажется, решился…
Оставался, правда, еще вопрос с собственной семьей, и тут Антон почувствовал легкую робость. Он давным-давно никуда не ездил один, да еще на целую неделю. Правда, дети уже не маленькие, так что, наверное, Лена справится… да и вообще, это же командировка, а не то чтобы для собственного удовольствия… но все же домашний номер он набирал с некоторой робостью.
– Лен, привет, – сказал он. – Слушай, тут такое дело… Ты как посмотришь, если я на неделю съезжу в Москву? Точнее, даже в Питер. По работе, – поспешно прибавил он и перессказал ей остальное. – Это как… ничего?
– Конечно, поезжай, – спокойно ответила Лена. – Хоть Питер наконец увидишь. Поезжай, поезжай!
– А вы тут как, справитесь одни? – все еще не очень уверенно спросил Антон.
– Нет, от голода умрем, – съехидничала Лена. – Приедешь и найдешь три мертвых тела. Ладно… когда, ты говоришь, у вас отъезд? Может, я тогда для мамы еще кое-что успею купить…
«Уф, слава богу», – подумал Антон, положив трубку. Конечно, бывает, что Ленка слишком многого от него хочет. С детьми сидеть – всегда почему-то в неподходящее время; в выходные расслабиться не дает… Но все-таки приятно убедиться, что, когда надо, можно на нее рассчитывать. «Надо будет ей обязательно подарок призвезти», – решил он. Отправил ответ в международный отдел, посмотрел на часы (до обеда оставалось еще полчаса) и, вздохнув, вернулся к заевшей программе.
***
Через полторы недели, в субботу рано утром, в аэропорту Сан-Франциско он сел на самолет. Все набранные в поездку «десантники», командование которыми возложили на индуса средних лет с непроизносимо длинной фамилией, попали на разные рейсы. Антону предстояло добираться до Москвы в одиночестве, двумя самолетами с пересадкой в городе Атланта, а от Москвы до Питера ехать на поезде.
До Атланты он долетел часов за пять. Рейс в Москву отправлялся из другого терминала, в противоположном конце аэропорта. Чтобы размяться, Антон решил дойти туда по подземному тоннелю для пешеходов. В результате тащиться пришлось километра полтора – таким огромным оказался этот полный народа транзитный караван-сарай. А город-то – меньше нашего Ростова… Второй самолет провисел в воздухе десять часов, за которые день с ночью поменялись местами, а Антон, как всегда, слегка одурел от бесконечного сидения в кресле. Наконец, вынырнув из низких облаков, «Боинг» со стуком коснулся колесами бетонки. Заревели двигатели, гася скорость на реверсе. За окном под низким небом желтела пожухшая трава, вдали маячило серо-коричневое здание аэропорта… приехали. Здравствуй, родина.
Паспортный контроль и получение багажа прошли довольно резво; мордатые таможенники скользнули по обладателю единственного маленького чемодана ленивыми взглядами, и только. На улице было прохладно, воздух был по-осеннему прозрачным и бодрящим. Антон с наслаждением вдохнул полной грудью. Да, пахнет не так, как в Штатах, и первое, что чувствуется – запах выхлопов. А ведь все равно приятно. И странно как-то, чудно, и отчего-то весело. За высоким бетонным забором шумели самолеты. «Нигде нет неба ниже чем здесь… нигде нет неба ближе чем здесь» – всплыла в памяти строчка из песни.
Когда он добрался до дома, в Калифорнии была ночь. Там все давно спали – кроме жены, ждавшей его звонка. Он иногда и не знал, радоваться или раздражаться на то, что его так опекают. Особенно в последнее время. Что-то, кажется, слишком активно стали ему указывать, что делать…
– Антошка, я без тебя уже скучаю, – сказала Лена. – Дети давно спят, пора самой ложиться, но одной даже странно как-то…
– Я тоже скучаю, – стараясь копировать ее интонацию, ответил Антон. Правда, сейчас, на свободе, за возбуждением, усталостью и нервозностью по поводу завтрашнего, он особенной тоски расставания не испытывал. Если уж совсем откровенно, сбежать от однообразной семейной жизни было даже приятно. Но ему все же не хотелось выглядеть перед ней каким-то бездушным.
– Андрей страшно завидует, что ты на поезде поедешь, – продолжала тем временем Лена. – Полчаса меня расспрашивал, как там все устроено, где ты будешь спать, будут ли тебя кормить… Прямо по-настоящему волнуется. Может, ты ему посмотришь в подарок какой-нибудь паровозик игрушечный?
– Хорошо, – без особого восторга ответил Антон. Ему было очень приятно, что маленький сын так помнит о нем. Но почему из этого следовала необходимость покупать очередную игрушку, когда они и так вываливаются отовсюду… – Посмотрю, если время будет, – сказал он, стараясь говорить потверже. – Или просто расскажу ему, как что было, когда приеду. Ты ему так и передай, – а про себя подумал: «не забыть бы опять…». Неприятные случаи забывчивости уже бывали. Почему-то плохо у него получалось помнить все эти семейные обязанности.
Они еще поговорили о каких-то домашних мелочах и распрощались. Антон положил трубку и почувствовал, что его тянет в сон. Москва, о которой он мечтал столько времени, была вон там, за окном. И погода была отличная – сквозь ветви еще не облетевших деревьев в комнату ласково заглядывало невысокое солнце, словно приглашая пройтись. «Славная осень! Здоровый, ядреный воздух усталые силы бодрит…». Некрасов. Давным-давно в школе учил. Теперь уже как-то не верится, что вот здесь, куда сейчас прибыл с кратким визитом, я когда-то учился в школе… Действительно, что ли, пойти погулять?
В этот момент зазвонил телефон. Мама взяла трубку, послушала и сказала:
– Тебя. Не успел приехать…
Звонил Сергей, которому Антон еще из Америки сообщил о приезде. Тот самый, с которым они когда-то студентами прошли вместе шесть или семь сложных походов. В том числе и достопамятный, на Полярном Урале, где в одну из ночей сражались с порванной палаткой. С тех пор, правда, многое изменилось. Антон уже не первый год обретался за границей. Серега же, который в свое время учился в Бауманском институте на кафедре двигателей внутреннего сгорания, в итоге приземлился в фирме, занимающейся всевозможной компьютеризацией. Там он работал над вещами, не имеющими ни малейшего отношения к двигателям, но все же требующим приложения кое-какой конструкторской мысли. Год назад его сделали руководителем маленькой группы, а теперь в ней было уже человек двадцать. Судя по тому, как Сергей командовал в тех походах, где его выбирали командиром, он должен был быть хорошим менеджером – ответственным, заботливым, планирующим все детали. Слуга царю, отец солдатам.
Вот только эта работа совсем его засосала. И их общую спортивную страсть, которая свела вместе его, Антона и остальных, подарила им крепкую дружбу и общие воспоминания – да какие! – он давно забросил. Сделался из героя-путешественника офисным червем… да ладно, все мы хороши. Какие тут к черту путешествия, в особенности совершенно необходимая подготовка к оным. Какое планирование маршрута, подбор снаряжения, тренировки, когда домой, насколько было известно Антону, Серега теперь добирался не раньше одиннадцати, а отпуск с трудом выцарапывал на неделю-полторы в год? Память о славном прошлом тускнеет с каждым годом, ничего нового и яркого не происходит… спасибо, что вообще не забыли друг о друге.
– Привет, Антон, – бодро сказал Сергей. – С приездом. Ну как, нормально долетел?
– Привет! Да в общем, нормально, долго только.
– Ну, ты у нас привычный, – усмехнулся Серега. – Как тебе Москва-то?
– Да в общем, как обычно. Вроде пару каких-то новых высотных зданий по дороге заметил, а в остальном все по-прежнему. А, еще на Ленинградском проспекте что-то копают без конца.
– Может, расширяют. Или чинят.
– В мой прошлый приезд они, по-моему, в тех же самых местах чинили…
– А ты думал. Надо же людей работой обеспечивать.
Они договорились насчет встречи после возвращения из Питера, а потом Сергей полюбопытствовал:
– Ну ты как, готов к миссии?
– Более-менее. Да и не один же я там буду.
– А что, много вас таких приехало?
– Человек десять.
– Ух ты! А зачем так много?
– Да понимаешь, у фирмы политика, что с каждым кандидатом разговаривают пять-шесть действующих сотрудников, по очереди. И решение принимается по сумме мнений. Это не везде так, но у нас вот такая… демократическая система.
– Демократия ваша американская… – по голосу почувствовалось, что Серега скептически улыбается.
– Да ладно, почему американская. Она еще в Древней Греции была. Или в Новгороде. Но вообще-то, – примирительно закончил Антон, – это наше внутрифирменное народовластие – оно, конечно, относительное. Все равно на последней стадии начальство все утверждает. Или не утверждает.
– Вот я и говорю, – Серега заметно оживился, получив, по-видимому, подтверждение своим мыслям. – Ерунда все это. Везде, как начальство скажет, так и будет. И тут, и там.
– Ну, на уровне фирмы, пожалуй, да. – Антон призадумался. Ему было ясно, что между типичным западным и отечественным стилем управления все-таки есть разница, но он как-то не мог сходу объяснить, в чем она. – Я думаю… – тут он вспомнил про нынешнюю Серегину работу, – все-таки есть отличие – делает руководство, как его левой пятке захотелось, или хоть что-то обсудит сперва. Ты вот сам теперь начальник. И лично у тебя, если вопрос сложный, не возникает желания с кем-нибудь из своих подчиненных посоветоваться? Как в свое время в горах, помнишь – подходим под перевал, начинаем вместе думать, как его пролезть, в каком порядке пойдем, кто что будет делать…
– Посоветоваться, может, и хочется. Да только народ в последнее время пошел какой-то… бестолковый. Или безынициативный. А часто и то и другое сразу. Хотя денег еще как хотят… Я вот свою группу всю сам набирал. Сначала набрал, а потом самому же пришлось чуть не половину уволить из-за полной непригодности. Те, что вместо них взял, оказались ненамного лучше. И все они, честно говоря, только на выполнение указаний и годятся. Сами думать, планировать, тем более новые идеи рожать – либо не могут, либо ленятся. А те немногие, кто и могут, и в силах, ответственности боятся. Вот и командую один, как диктатор. А что делать?
Действительно, а что делать, подумал Антон. Сетования такого рода он в последнее время слышал практически от всех московских друзей и знакомых, выбившихся в какие-никакие руководители. Можно было подумать, что все остальное население вдруг разом обленилось и поглупело. Понятно, что так не бывает. Но если знать, как в последнее время упал в России уровень любого образования, и сколько умных голов отъехало искать счастья за границей, то приходилось признать, что в этом суждении есть доля истины… И все же у него не проходило смутное ощущение, что что-то тут не так. Слишком поверхностное объяснение. Ведь там, где он жил сейчас, большинство тоже состояло из не слишком умных, слабо образованных, от природы ленивых. Но ведь как-то работает у них все, находятся в нужный момент новые руководители, выделяются из общей среды… Вот именно, что из своей же среды выделяются, и нет этого нашего постоянного антагонизма: «ты начальник – я дурак, я начальник – ты дурак». Тут разница в менталитете действительно очень заметна. Может, в этом все дело, в пресловутых правах человека, в признании за другими права на собственное достоинство и разумение – и, кстати, в ответном признании ими ответственности за свои действия… Да, прекрасное объяснение. Осталось проверить его на практике – не хотите ли вернуться и чем-нибудь поруководить на родине, дорогой вы наш эмигрант?
Остаток дня он провел в разговорах с соскучившимися родителями и каких-то вялых действиях, призванных побороть желание спать. Наконец, около полуночи погрузился в «Красную стрелу», зашел в свое купе, блаженно вытянулся на полке и тут же заснул.
На следующий день с утра, еще окончательно не придя в себя и сам удивляясь тому, где и чем занимается, Антон сидел в комнате арендованного офиса и разговаривал с первыми претендентами. Причина спешки и неожиданного обилия кандидатов давно разъяснилась. Оказалась, что другая американская фирма, у которой в последнее время плохо шли дела, неожиданно решила закрыть свое отделение в Питере. Наиболее сильным из нескольких десятков увольняемых сотрудников предложили, правда, переехать в отделение в Чехии. Но переезжать почти никто не захотел – выяснилось, что их и тут могут трудоустроить. Возможно, даже на лучших условиях. По крайней мере, «Зиллион», росший и искавший таланты по всему миру, отозвался сразу.
Большинство кандидатов Антона приятно удивили. Если быть совсем честным с собой, он отнюдь не был уверен, что сумел бы быстро справиться со всеми тестовыми вопросами и задачами, которые он и остальные «десантники» им подсовывали. А эти напрягались и, надо же, почти все вытягивали. Многие выглядели не только технически подкованными, но и инициативными, с огоньком в глазах. Похоже, не везде ситуация с рабочей силой была так плоха, как представлял ее Серега. А может, здесь просто больше платили и лучше умели руководить?
Три дня пролетели быстро, работы было навалом, и города за это время он почти не увидел. Потенциальные сотрудники шли и шли – дотошный начальник миссии решил воспользоваться моментом и обработать здесь всех, кого только можно, включая способных студентов. Поток иссяк лишь в середине завершающего дня. Антон дописал последний отчет и почувствовал необыкновенную легкость, как когда-то после экзаменов. Вот она, свобода – пора грабить город!
Правда, разграбление, по нынешним скучным временам, их доблестному войску заменили автобусной экскурсией. Но и это было неплохо. Погода, в последние несколько дней мрачная и дождливая, вдруг смилостивилась. Город, который он до этого видел лишь однажды, еще ребенком, открылся весь, в ясном, холодноватом свете осени. И Антон неожиданно понял, что удивлен и восхищен, несмотря на то, что уже видел и Лондон, и Париж, и Нью-Йорк.
Он почувствовал здесь как будто какой-то отрыв от повседневного, нездешность. Этого не было в других прославленных городах. Они были красивыми, разными, но всегда земными, сухопутными поселениями… а Питер вдруг оказался как будто и не городом, а кораблем, плывущим над металлически-синей Невой, словно по морским просторам. Улицы были вычерченны в правильном, параллельно-перпендикулярном порядке, как коридоры на судне. Шпиль Петропавловской крепости вдруг оказался мачтой, Дворцовая площадь – просторной, чисто выметенной верхней палубой, дома на набережных глядели окнами вдаль, подобно корабельным надстройкам. В одном городе как-то совмещалась природная стихийность и геометрический порядок, романтизм и суровые будни, безбрежное море и корабельная теснота, чудеса архитектуры и бездушный индустриальный пейзаж… Может, из этого сочетания несовместимого здесь родилась поэзия Серебряного века, а еще лет через семьдесят – немалый и лучший кусок русского рока? Да, и еще революция между ними…
Следующим утром, в серых рассветных сумерках, он вышел из поезда на Ленинградском вокзале. Деловая часть закончилась, и оставшиеся до отлета в Америку два дня можно было с чистой совестью потратить на развлечения. Оставалось только решить, какие.
Глава 2. Снежная королева
Они договорились встретиться в юношеско-романтическом духе, у памятника Пушкину. Ага – юношеское свидание «тех, кому за тридцать»: программиста и менеджера, у коей завершился очередной рабочий день. Прибавить к этому прошлые отношения. И то, что оба ныне связаны супружескими узами, у одного двое детей, а у другой, кажется, один. Антон вообще не понимал, зачем он это делает. Позвонил скорее по инерции – когда еще шанс выпадет. Ну и… просто хотелось пообщаться с какой-нибудь неслучайной и неглупой женщиной.
Позвонил – и встретил на том конце провода неожиданно радостный прием. «Привет! Ты где? Ой, как я рада тебя слышать… Давай встретимся! Ты завтра можешь?» и так далее. Отказываться было глупо, и поэтому теперь Антон прохаживался под бронзовым Пушкиным, как студент, время от времени поглядывая на часы.
Юля опаздывала. Она позвонила по мобильному и сообщила, что выехала позже и едет медленнее, чем надеялась. Ну ладно, спасибо прогрессу, можно спокойно погулять по округе, вместо того, чтобы, как встарь, идиотически торчать на месте.
Под неярким осенним солнцем шумела моторами и спешила по своим делам безбрежная, суетливая, равнодушная и все же родная, единственная в мире Москва. Огромный, во всю стену шестиэтажного здания рекламный щит изображал обросшего пятидневной щетиной молодого человека с накачанным торсом и бессмысленно-значительным взглядом, одетого в одни лишь джинсы, каковые, видимо, он и рекламировал. У Антона шевельнулась ленивая мысль, что в таком костюме гораздо больше хотелось бы видеть особу противоположного пола, он скользнул взглядом в сторону и сразу же узрел на другой стороне бульвара искомое. На таком же плакате. Правда, самое интересное девушка прикрыла руками, но, в общем, так было тоже неплохо. Вот ведь прохвосты, подумал Антон, умеют угадать потаенные желания… и тут же ему в голову пришла другая мысль, нелестная – о том, что он, видимо, не так уж сильно отличается от тех, на кого рассчитана подобная реклама. Все же он еще поглазел на джинсовую девицу, а потом перевел взгляд на Пушкина. Великий поэт за прошедшие годы не изменился – как и прежде, не то с легкой тоской, не то с чуть заметной иронией глядел поверх толпы. На темени у него уютно примостился голубь. Все было так же, как всегда, как когда-то давно, и вместе с тем странно и удивительно, потому что Москву Антон не видел больше года, и до того столько же, а уж на этом вот месте не стоял лет пять. Он вдруг почувствовал, что время словно покатилось вспять, и стал вспоминать…
***
Да, значит они встретились, когда оба были на первом курсе, в феврале, на чьем-то дне рождения. Не то чтобы он тогда влюбился с первого взгляда, но понравилась она ему сразу. Красивая… ну или, как минимум, очень симпатичная девушка. Чуть выше среднего роста, с хорошей фигурой, длинными светлыми волосами и серо-голубыми глазами, блестевшими каким-то особенным мягким блеском. Таких глаз Антон больше ни у кого не видел. Очень энергичная, живая и общительная, со смехом, как заливистый колокольчик. Телефон она дала ему без проблем. После этого они встретились раз, другой… и вдруг он обнаружил, что без этого уже не может.
Каждый раз, оказавшись рядом с Юлей, он начинал чувствовать себя как-то необычно. Как будто переходил в другое состояние сознания, в котором все вокруг становилось более ярким, глубоким, интересным. Как будто действовал легкий, но мощный стимулятор. И все, что было нужно для перехода – лишь встретиться с ней и пойти куда-то.
Они просто гуляли вечерами по городу. У Юли был настоящий талант по части выбора маршрутов. Москва, может, и не самый прекрасный город мира, если смотреть на нее беспристрастыми глазами. Но во время их прогулок она делалась другой. Прозрачной и тихой; погруженной в мягкие сумерки или светящейся огнями… Пропадали вечные спешащие толпы и стада машин, возникали из ниоткуда тихие, милые переулки, уютные дворики, просторные набережные… О чем-то они разговаривали, и это было ужасно интересно обоим. Хотя Юля еще умела как-то так тонко похвалить собеседника, что Антон сам иногда удивлялся, до чего он делался разговорчивым и остроумным в ее присутствии. Пару раз лил дождь, и они прятались от него под одним зонтиком. Ходили в кино, в театр, на какие-то выставки. В общем, внешне все было как обычно в таких случаях, а внутренне – так, что хотелось еще и еще.
Ради Юли он научился играть на гитаре и петь. Кое-как бренькал он и раньше, но тут вдруг оказалось, что есть для кого стараться, и Антон неожиданно открыл в себе неплохой голос и какой-никакой исполнительский талант. Они потом ему не раз бывали полезны в самых разных обстоятельствах.
Однажды в начале лета, долгим и светлым вечером, они бродили по центру Москвы, где-то между Тверской и Новым Арбатом. Шли по переулку, потом зачем-то завернули в подворотню и попали во дворик, где стоял небольшой особняк, окруженный старыми липами. Рядом с дверью особнячка висела затертая табличка с названием какой-то конторы, помещавшейся внутри. Дворик был уютным, только очень уж запущенным. Одну его сторону перегораживала крошащаяся кирпичная стена, в углу громоздилась куча ржавого железа, асфальт был весь в заплатках и лужах. Но все равно тут было тихо и хорошо. Юля огляделась вокруг.
– Ах! – улыбнувшись, выдохнула она. – Все-таки люблю я такие места. Даже когда тут так… неприбрано. Слушай, а что там на табличке написано?
– «Москомводхозстройпроект», – не без труда прочитал Антон. – Работают люди, проектируют что-то.
– А раньше, до революции, в нем, наверное, какой-то богатый человек жил…
Антон оглядел особнячок.
– Вряд ли очень богатый, – подумав, сказал он. – Дом ведь не такой уж большой. Да и вокруг никаких служб не видно. Жил в нем, допустим, врач. Или профессор. Или инженер. С семьей и прислугой.
– Инженер? – недоверчиво переспросила Юля. – С прислугой? Да ну. То-то сейчас в этом домике каких-то проектировщиков, небось, человек тридцать сидит.
– Знаешь, есть такое мнение, что до революции инженер – это было совсем не то, что сейчас. Году в тысяча восемьсот каком-нибудь молодого специалиста прямо после выпускных экзаменов у крыльца встречала коляска, заранее посланная каким-нибудь заводчиком, – Антон ощутил сладкую грусть и гордость за этих своих собратьев вековой давности и увлеченно продолжал, – Коляска, естественно, была в комплекте с персональным кучером. А на месте ожидал, как положено, дом с остальной прислугой. Садился этот вчерашний студент на мягкие подушки и ехал… трудиться на благо России.
Эту легенду им как-то на лекции рассказал старый преподаватель. Скорее всего, он ее не выдумал, но по нынешним временам она звучала, как «Тысяча и одна ночь».
– Надо же! – удивленно сказала Юля. – Но вообще-то… все равно не очень верится. Может, это уже потом сочинили?
– Вряд ли все сочинили. Вот у Толстого я читал, – Антон сам удивился, как у него сейчас все к месту всплывало в голове, – там в одном ряду жалованья перечислены директор банка и инженер, причем у второго цифра даже больше. Может, конечно, в деталях были различия – но не мог же он всю ситуацию переврать. Явно эти ребята были не из последних.
– А где это у Толстого?
– В «Анне Карениной», как ни странно.
– Ты что, серьезно, «Анну Каренину» прочитал? Всю?
– Да. А что?
– Ну… не знаю. Я думала, ее только женщины читают. Любовный роман все-таки…
– Почему только любовный? Скорее уж психологический. По-моему, там самое интересное – это где он показывает, что у людей в голове происходит. Особенно когда человек думает одно, говорит другое, а делает вообще третье. Я такого проникновения в чужие мысли больше ни у кого не видел.
– Хм… ну ладно, психолог ты наш. Доморощенный! – развеселилась Юля. – А скажи тогда, – она внимательно посмотрела на него, – тебе какая линия больше понравилась – Анны и Вронского или Кити и Левина?
Антон подумал.
– Вторая, – сказал он. – Анна, честно говоря, мне даже слегка неестественной показалась. Одни сплошные эмоции.
– Да? – удивилась Юля. – А по мне, наоборот, Кити и Левин какие-то надуманные… Слишком правильные, что ли. То есть в идеале все, наверное, как-то так и должно быть. И родители меня тоже так воспитывали. Но мне самой… что-то не верится в такие возвышенные отношения.
– Почему же не верится? – улыбаясь и пытаясь слегка приобнять ее, спросил Антон.
– Да вот так… не верится, и все, – тоже с улыбкой, но ловко выскальзывая у него из-под руки, ответила Юля. Антон остался стоять, усилием удерживая улыбку на лице и делая вид, что он ничуть не огорчен.
Это происходило уже не в первый раз. Как любой юноша восемнадцати лет, Антон хотел не одних лишь романтических прогулок с так нравящейся ему девушкой. Но Юлина взаимность, как стало постепенно выясняться, не шла дальше этих прогулок и разговоров. Ей с Антоном было интересно, даже очень, но не более того.
Вообще-то такое случается, особенно при большом выборе поклонников. Каждый молодой человек нравится, но, как бы это сказать… не целиком. Но тогда он не мог себе представить, что с кем-то может быть так интересно гулять и разговаривать, а дальше – ничего. То ли он был о себе слишком высокого мнения, то ли не понимал, как можно не ответить любовью на любовь. А может быть, его любовь была тогда, как бы сказать, неубедительна. По крайней мере для такой привлекательной и одновременно самостоятельно-волевой особы, какой оказалась Юля.
Если знакомство достаточно близкое, физическая тяга женщины к мужчине или включается довольно быстро, или не включается вовсе. Так что по-хорошему Антону давно следовало понять, что ему тут ничего не светит, и сделать выводы. Вернее, сделать ноги. Но он этого не мог или не хотел понять, а спросить боялся. Правда, и Юля всегда отвечала на подобные вопросы очень уклончиво. То ли жалела, то ли у нее вообще стиль был такой – всеми силами уходить от ответа на неудобные или неприятные личные вопросы. Антон тоже не любил конфликтов, и поэтому ему казалось, что он выставит себя дураком или занудой, если все-таки будет добиваться ответа.
В результате они продолжали общаться так, как, должно быть, это делали благовоспитанные отпрыски родовитых семейств в викторианской Англии. Юлю можно было взять под руку или немного обнять за талию, но от попыток перейти к более серьезным действиям она мягко, но непреклонно уворачивалась. А когда наступало расставание у двери ее подъезда, она еще что-то говорила, улыбалась, потом поворачивалась и… все. Дверь захлопывалась, и Антона пробивало острое ощущение собственной несчастности. Он просто не знал, что делать. Хотелось завыть, глядя в небо. Постепенно боль слабела, но до конца не проходила. Он сколько-то дней мучился, потом звонил ей опять, они опять встречались, и все повторялось снова.
Так прошло лето и осень. Ничего не менялось и, хуже того, Антон постепенно начал чувствовать, что Юля как-то отдаляется от него. Прогулки их становились короче, а договариваться о каждой следующей было все сложнее. Юля отговаривалась занятостью. Может, действительно у нее было много дел в институте и еще где-то… где именно, она не говорила. Он не знал, как люди должны делить время при неизвестных ему, гипотетических, правильных отношениях, но смутно понимал, что конкретно у них что-то неправильно.
Как-то вечером в конце ноября он несколько раз звонил ей. Родители бесстрастно сообщали, что ее нет дома, и лишь после одиннадцати Антон наконец застал Юлю.
– Знаешь, на этой неделе у меня что-то совсем не получается, – сказала она. Голос был обычный, то есть спокойно-благожелательный, но Антону эта благожелательная уклончивость за прошедшие месяцы уже успела встать поперек горла. – Может быть, как-нибудь на следующей встретимся?
– На следующей у меня работы очень много, – решился схитрить он. На самом деле, работы, то есть лекций, домашних заданий и собственно работы в университетской лаборатории, которая была его любимым местом, много было всегда. Но по сравнению с ней, Юлей, это было неважно. – А там уже сессия близко, куча всяких контрольных и зачетов… Так что может, все-таки на этой неделе попробуем? Хотя бы ненадолго.
Юля задумалась.
– Ну хорошо, – наконец сказала она, и в ее интонации Антону в первый раз почудилось легкое раздражение. – Давай тогда в среду. У меня две пары во второй половине дня, а потом мы можем часика на полтора пересечься. Договорились?
Встретившись, они недолго погуляли, потом посидели в кафе. Все в этот раз происходило как-то не так, поспешнее, чем надо, и от этого Антон, как ни старался быть спокойным, чувствовал усиливающееся раздражение. Похоже было, что Юля куда-то торопится, но не хочет об этом говорить. Еще не прошло обещанных полутора часов, когда она, уже не в первый раз украдкой взглянув на запястье, посмотрела на него и сказала слегка извиняющимся голосом:
– Мне уже пора. Жаль, что сегодня так ненадолго получилось. Может, как-нибудь в другой раз…
– Да, наверное, – через силу произнес Антон. – Давай я тебя хоть до метро провожу.
Они молча дошли до метро. Антон держал Юлю под руку, и когда в толпе их прижимало друг к другу, он несколько раз тыльной стороной ладони касался сквозь одежду ее груди. Эти прикосновения были ему приятны, но одновременно вызывали досаду и словно бы стыд, потому что он делал украдкой – так, что она не чувствовала или не придавала значения (или вообще воображал, что делал) – то, что она бы ему не позволила сделать в открытую. Нет, так больше было нельзя, невозможно…
Они спустились вниз и подошли к платформе. Фары подходящего поезда уже виднелись в глубине тоннеля.
– Ладно, я поеду, – сказала Юля тем же своим спокойным тоном. – Ты звони как-нибудь вечером…
Досада, копившаяся в Антоне столько месяцев, вдруг прорвалась:
– А может, не стоит? – сказал он каким-то неприятным, скрипучим, самого себя удивившим голосом. – Какой смысл, если опять будет… как сейчас? – он сразу понял, что это прозвучало глупо. Глупо и обиженно-агрессивно. Но он не мог бы сейчас сказать по-другому. Подходящих, правильных слов почему-то не было.
Юля молчала, все так же спокойно и немного сочувственно глядя на него. Опять вместо того, чтобы ответить, она уклонилась. Тут было то же самое, что с другими неприятными вопросами.
– Ну… как хочешь, – наконец произнесла она, словно бы речь шла о чем-то малозначительном. И опять замолчала.
Антон тоже молчал, не зная, что еще сказать. Он просто смотрел на нее. Не мог отвести взгляда от ее длинных золотых волос, от прозрачных глаз… Он понял, что они прощаются навсегда. Как глупо. Снежная Королева, подумал он. Что-то она сделала с моим сердцем. Юля тоже, кажется, взгляднула на на него чуть внимательнее, чем раньше, но длилось это лишь секунду. Подъехал поезд, двери открылись и закрылись, поезд завыл, словно снежная буря, уносящая повелительницу северного царства… все.
***
Оказалось, не все. Месяца через три Антон не выдержал и позвонил снова. Он совершенно не мог вспомнить, о чем и как они тогда говорили. Похоже, она была рада. Или, скорее, не придала ни расставанию, ни возвращению такого значения, какое придавал им он. А дальше было почти так же, как раньше. Может быть, Юля стала к нему чуть внимательнее… чуть нежнее стала с ним разговаривать. И все.
От этого повторяющегося битья о бетонную стену Антон скоро опять впал в отчаяние. И от отчаяния ему вдруг пришла в голову дикая для его спокойного и рационального ума идея – попробовать сыграть, так сказать, красивую страсть. Некоторые от рождения обладают неотразимой харизмой или инстинктивно овладевают искусством обольщения, актерством, к которому питают слабость многие женщины. Но он так не умел. Хотя тут и игры-то особой не требовалось – просто показалось, что если он сможет сказать ей о том, что у него на душе, другими, необычными, красивыми словами – контакт все-таки включится, лед треснет… Он несколько дней обдумывал эту идею. Она была чистым безумием – но вся эта история с Юлей была безумием. Терять, кажется, было нечего.
Стоял март, но весной еще и не пахло – на улице было холодно и ветренно. Они встретились. На Юле была белая шуба, и волосы красиво рассыпались по ней. Куда-то они опять пошли. И дошли почему-то до Яузы. Было уже темно, горели фонари, чернела незамерзающая вода реки. Вокруг громоздились непонятные здания, на набережной не было ни души, и лишь редкие машины время от времени проносились мимо. Машин в Москве было тогда еще сравнительно немного. Иногда порывами налетал ледяной ветер. Словно напоминал, что на улице долго не продержаться, и торопил: сейчас или никогда.
Они шли рядом. И Антон решился.
– Юля, – начал он, – я хотел тебе сказать…
Она искоса взглянула на него, потом посмотрела внимательнее и замедлила шаг. Что-то, видимо, прочла в его глазах. Это было словно прыжок с разбега в ледяную воду. «Все равно. Хуже уже не будет» – мелькнуло напоследок у Антона в голове…
И он начал говорить какие-то слова, каких раньше никогда никому не говорил. Да и позже тоже. Это был сбивчивый монолог, но он был красивый, это точно. Правду сказать, часть его Антон сочинил заранее, позаимствовав слова и обороты из разных источников – в лирической поэзии он кое-что понимал. И когда он произносил это свое объяснение в любви, он в чем-то играл. Но играл с искренним чувством, и это чувство чем дальше, тем больше его захватывало. Оно становилось им самим, оно усиливало то, что уже было. Юля слушала, как завороженная. Наверное, ей тоже таких слов никогда не говорили. Они оба вошли в подобие транса, и Антон, шагая по холодным улицам, не ощущал, как проходит время. Была только ночь, фонари, снежинки и его голос, которым сейчас говорил то ли он сам, то ли кто-то другой…
..Он очнулся и тут же понял, что совсем выдохся. Это был какой-то огромный выброс энергии; игра оказалась не игрой. Юля это чувствовала – она держала его за руку, прижималась к плечу и время от времени смотрела на него с каким-то странным, новым выражением. А он… он должен был быть счастлив, но до того устал и замерз, что все ощущения сделались притупленными и смазанными. Они доехали до ее дома и, как всегда, расстались в подъезде. Было уже очень поздно, дома у Юли были родители, так что возможности какого-то продолжения все равно сейчас не было. Антон, опустошенный, побрел домой, еле успев на последний поезд метро. Он думал, что, кажется, вот наконец получилось, но думал как-то неуверенно. И одновременно ощущал, что теперь любит ее, или зависит от нее, сильнее. Что произнесенные слова рикошетом вернулись к нему самому…
Увы, на следующий день оказалось, что не получилось. Эффект исчез. По телефону Юля звучала холодновато-невнятно. Встретиться она была вроде бы и не против, но не сегодня. Нет, и завтра, наверное, тоже не получится. Нет, я не знаю точно, когда освобожусь, так что лучше, наверное, сейчас не договариваться. Давай ты мне завтра перезвонишь? Ну ладно, пока, мне уже бежать надо. Назавтра Антон перезванивал несколько раз, но без толку – Юли не было дома, и ее родители были не в курсе, когда она появится. В очередной раз положив трубку, он понял, что все бессмысленно. За окном чернела зимняя ночь. По-настоящему плохо ему было час назад, теперь же было просто тоскливо. И не с кем было поделиться этой тоской – почему-то никогда никому он не рассказывал о своей личной жизни. Ни родителям, ни друзьям, никому. Может, потому, что получилась бы, как ему казалось, одна сплошная жалоба… а жаловаться и показывать свою слабость он очень не любил. Или боялся. Некоторым, оказывается, надо набраться большой смелости, чтобы признаться, что им плохо… Строчки из старой песни Цоя, как будто простенькой и наивно-подростковой, но не забывшейся до сих пор (не так уж проста, видать) крутились в голове, повторяясь снова и снова:
Твои родители давно уже спят, уже темно.
А ты не спишь, ты ждешь, когда зазвонит телефон.
И ты готов отдать все за этот звонок,
Но она давно уже спит там, в центре всех городов.
Проснись, это любовь, смотри, это любовь, проснись, это любовь…
После такого удара можно было только окончательно уйти. И Антон ушел.
…А через несколько месяцев опять вернулся. Это было ненормально, но это было сильнее него. Потом эти расставания-возвращения повторялись еще раз пять. Впору было измерять в них время, как удава в попугаях.
Антона каждый раз сбивало с толку то, что сразу после того, как он опять появлялся, Юля искренне радовалась и позволяла ему заметно больше, чем раньше. Поэтому ему, слепому, как всякому влюбленному, начинало казаться, что вот, наконец, теперь все распрямится и будет хорошо… Но вместо этого все быстро возвращалось к почти прежнему состоянию. У Юли, хотела она сама того или нет, просто проходило влечение к нему.
Друзья, даже явно менее привлекательные с женской точки зрения, давно успели поменять по нескольку подружек. Если бы они узнали, что Антон все так же штурмует свою недоступную вершину, то, вероятно, сильно удивились бы. Лишь после второго возвращения он в первый раз поцеловал Юлю. Это опять было у дверей ее подъезда. Все было почти так, как раньше, но потом, когда она уже сказала «пока», он вдруг смог… что? как-то по-новому, по-другому на нее посмотреть. Она поняла, тоже ответив другим, изменившимся взглядом. И не сопротивлялась, когда он сделал к ней шаг, привлек к себе и поцеловал в губы.
Первый, однако, поцелуй. Через полтора или два года после начала знакомства. Памятник мне надо поставить за упорство, думал теперь Антон с ностальгической усмешкой. И до сих пор-то неизвестно, был ли в этом бесконечном штурме какой-то смысл, или так, дурость одна, ошибки молодости…
…Да, и оказалось, что целоваться она умеет как-то очень ловко. Даже со своим минимальным опытом он это понял. Интересно, что мысль о том, где она так научилась, его не особенно взволновала. Не то, что в начале их знакомства. Он помнил, как тогда ревность (как теперь ясно, вполне обоснованная) била его иногда, словно током. А потом раз – и перестала, потерялась где-то по дороге.
После этого чуть ли не в первый раз Антон почувствовал какое-никакое удовлетворение достигнутым. Альпинист, целую вечность карабкавшийся по отвесной стене, выбрался, наконец… ой, ну их, эти горные аналогии. Он уже начал понимать, что бесконечно затянувшиеся отношения не могут взять и закончиться счастливым гармоническим союзом. Но поделать с собой ничего не мог.
Наверное, и Юля не могла с собой ничего поделать. Капля камень точит – он тоже стал ей нужен. «От тебя идет энергия», как-то сказала она, и Антон понял, что нечто такое действительно есть. Нечто, оправдывавшее в ее глазах всю эту нервотрепку. Но «сделался нужен» не означало «полюбила»…
После третьего ухода и третьего возвращения она стала иногда позволять ему немного больше. В первый раз увидев и потрогав Юлину грудь – словно два волшебных опаловых сосуда, мягко засветившихся в полумраке комнаты, где они укрылись от любопытных родственников – Антон испытал почти потрясение. И еще день после этого он был счастлив постоянно, каждое мгновение. Такого он не испытывал ни до, ни после… Но постепенно, и чем дальше, тем больше ему начало казаться, что Юля соглашается на ласки с ним через силу. Его исступленные объятия стали превращаться в мучение для обоих. Ему хотелось большего, а ей уже не хотелось и того, что было.
Потом он опять ушел. Надолго, чуть не на полгода, решив, что все, больше никогда не вернется. И тут даже умудрился завести знакомство с другой девушкой. Все-таки он не окончательно свихнулся на Юле. Ту, другую звали Света, она была довольно симпатичной, и Антон ей явно очень нравился. Или даже больше, чем нравился. Измученный и элементарно неудовлетворенный, он было соблазнился… и почти сразу обнаружил, что со Светой, такой милой и доброй, ему чего-то не хватает. То ли влечения, то ли того, что поважнее. Он понял, что, оказывается, когда нет настоящего, искреннего, идущего из глубины чувства, то все у него получается как-то либо вымученно, либо механически-неинтересно, и оставляет после себя странное муторное послевкусие. И – чего не было с Юлей – любой ее недостаток, особенно физический (моральные, наверное, полезли бы позже) слишком заметен, слишком раздражает. Ужасно, если Юля испытывала с ним нечто подобное. Но он-то, как только понял, что не идет и не пойдет, сразу же честно сказал Свете об этом. Вернее, постаравшись пощадить ее самолюбие, сказал, что на самом деле любит другую, но с той размолвка вышла, и он, вот… В общем, попросил прощения. Им обоим какое-то время после этого было плохо и тоскливо, но в итоге они разошлись мирно и навсегда. Антон потом не раз с тихой грустью вспоминал Свету и мысленно желал ей счастья, какого только возможно.
Он опять вернулся к Юле, и опять было все то же самое. Наконец, как-то в конце мая он уговорил ее съездить к нему на дачу. Довольно большой, частью даже покрытый лесом участок остался у них от дедушки-профессора, светлая ему память. А вот старый деревянный дом на фоне быстро возникавших рядом новорусских хоромов казался теперь скворечником. Но Антон любил его и не хотел бы другого.
Стояла теплая и пасмурная, как бы задумчивая погода, иногда накрапывал слабый дождик. Все вокруг было в изумрудной зелени, уже густой, летней, но еще совсем свежей, как бывает только в это время года. Под полупрозрачной крышей леса, подпертой тонкими белыми колоннами берез, в траве, словно мелкий жемчуг, рассыпались капельки воды. Во влажном воздухе плыл тонкий аромат цветущих ландышей, иногда пересвистывались птицы. Было уже сильно за полдень, когда они туда приехали.
Дача стояла пустой. Они молча и бесцельно побродили по участку, потом зашли в дом.
– Пойдем, что ли, наверх? – предложил Антон.
Юля молча кивнула.
Они поднялись в мансарду – небольшую комнату под крышей, где стояла низкая тахта. У Антона мелькнула в голове картинка, как они сейчас с Юлей на этой тахте… Благодаря Свете он теперь знал, как это делается. Тогда он не особенно хотел успеха, но был в нем абсолютно уверен и автоматически получил его. А сейчас – совершенно наоборот. Почему?! Почему именно с той, которая ему так нужна, все всегда настолько неправильно?
Он присел на край тахты. Юля стояла рядом, глядя в окно с отрешенно-усталым выражением. Антон не знал, что теперь делать. В глубине души он понимал – хотя ему не хватило бы смелости сказать об этом самому себе – что она сейчас здесь не то из сочувствия, не то по инерции… потому, что вчера, когда договаривались об этой поездке, она сама надеялась на то, что из этого что-то выйдет. А сейчас понимает – нет, не выйдет.
Он притянул ее к себе, попробовал обнять. Вышло, как с манекеном. Опять!! Он отпустил ее и вдруг почувствовал, что внутри, где-то в груди, словно поднимается и закипает горячая жидкость. Такое с ним случалось очень редко и почти всегда было некстати. А уж сейчас… еще одна картинка вдруг мелькнула, да такая, что он сам испугался и сейчас же постарался запрятать ее куда-нибудь подальше. Черт, но что делать-то – как избавиться от этого вулкана внутри?! Вскочить, заорать, сломать что-нибудь…
..Ничего он тогда не сломал. Хотя, кто знает – может, она бы к нему по-другому относилась, если бы он был способен на безумства. Если бы хоть раз в жизни взбесился и что-нибудь разбил, раскурочил, разнес. Или, наоборот, она бы тогда испугалась, ушла насовсем, и больше они бы никогда не встречались. Но не случилось. Ничего страшного не случилось. Вместо этого у него наступил какой-то ступор – все желания пропали. Антон просто повалился ничком и лежал, мечтая лишь о том, чтобы вообще ничего не чувствовать и чтобы никто его не трогал.
Ближе к вечеру Юля как-то сумела растормошить его. Да, ночевать там не стоило – вспомнилась концовка «Идиота» Достоевского. Он закрыл дом и вяло потащился за ней обратно на станцию. Прогулка его немного взбодрила, и поэтому в электричке, когда они уселись на жестких скамейках друг напротив друга, он вдруг задал вопрос, который (ну тоже идиот, прости господи) он почему-то боялся задать раньше. Или не знал, как сформулировать.
– Слушай, а у тебя… были мужчины?
Ответ, хотя он и подозревал нечто подобное, все-таки прозвучал убийственно.
– Конечно, – тихо и как-то просто ответила Юля.
Почти забытое чувство ревности вынырнуло откуда-то и прошило его раскаленной иглой. Потом Антон, видимо, на какое-то время опять впал в спасительный ступор и пропустил то, что она говорила в это время. А ей, видимо, захотелось выговориться или что-то объяснить. Когда нормальное восприятие вернулось, оказалось, что Юля рассказывает:
– … мы ездили с друзьями прошлым летом на море. Жили в палатке на диком пляже недалеко от Туапсе. Там замечательно было – море, рядом чистая речка, и никого. То есть почти никого – было еще несколько таких же палаток неподалеку. Кто-то приезжал, кто-то уезжал. Однажды появился один новый парень, пришел к нам в гости, ну и потом… в общем… я с ним переспала. Сама не знаю, что меня толкнуло. Один раз, и все. А утром встала, вышла из палатки… и так мне почему-то тошно сделалось… не могу передать… так тоскливо… вот.
Антон вяло глядел вниз на свои руки и дальше, на грязноватый пол.
– Так это… не первый был? – наконец зачем-то выдавил он из себя.
– Нет. То есть да… ну, не первый. Вообще-то… глупо у меня это все сейчас получается. Я же тебе раньше рассказывала – меня родители воспитывали так, что, в общем, как у них, должна быть одна любовь на всю жизнь.
– Да, помню, ты говорила, – медленно выговорил Антон. Он еще тогда начал понимать, что на эту роль предназначен не он. Ну, и кто же тогда?
– И был сначала… один человек, – продолжала Юля. – Я в него влюбилась. По-настоящему. Встречалась с ним больше двух лет. А потом… – ее голос начал помимо воли делаться нервно-раздраженным, – одним словом, он перестал быть для меня единственным и идеальным. Да вообще-то… раньше надо было понять. Не был он никакой идеальный, вообще раздолбай был по жизни! – Юля, кажется, даже ногой притопнула. – С ним надо было все время нянчиться, помогать ему постоянно, нос вытирать… И сколько я с ним не возилась, все было бесполезно. Не могла я больше! Ну и… вот так.
– Да… – Антон не знал, что еще сказать или спросить. Он вдруг понял, почему его романтическое объяснение трехлетней давности так загадочно окончилось ничем. И еще он понял, что Юле, кажется, можно даже посочувствовать. Было похоже, что, хотя опыта и поклонников у нее куда больше, чем у Антона, ее отношения с мужчинами ныне в основном сводятся к не имеющим продолжения и ничего не оставляющим после себя эпизодам вроде этого, на море.
Но сил на сочувствие у Антона не было. Он сам, получается, был одним из этих поклонников, и притом не самым важным. Так, во всяком случае, ему казалось, хотя Юля могла думать и по-другому. И сейчас не было на свете человека несчастнее его. Вопросы иссякли, и единственным желанием опять сделалось отключиться и вообще… не быть. Ничего не воспринимать и ни о чем не думать.
Юля сидела, опустив голову. Несколько раз она бросала на него быстрые взгляды исподлобья. Кажется, глаза ее подозрительно блестели, но Антону было все равно. Не думать… не воспринимать… не быть.
Прошло неизвестное количество времени. Поезд замедлил ход, в окнах поплыли огни вокзала. Москва. Немногочисленные пассажиры стали подниматься с мест и двигаться к выходам. Они тоже встали. Потом Антон нечувствительно оказался у спуска в подземный переход. Юле было вниз, в метро, а Антон жил недалеко от вокзала и мог дойти пешком.
– Если хочешь, ты меня не провожай, – сказала она сочувственно. – А то можешь потом обратно на метро не успеть. Я папе позвоню, он меня встретит.
Антон, сгорбившись, тупо смотрел куда-то в сторону. Действительно, зачем. Все бессмысленно. Соберись, внезапно подумал он. Хоть напоследок соберись, скажи что-нибудь. Он как-то со скрипом распрямился и посмотрел на нее.
– I’ll be back – сказал он по-английски.
– I hope – серьезно ответила она.
***
На самом деле, историческая фраза Шварцнеггера-Терминатора выскочила у Антона сама по себе. Назавтра, кое-как придя в себя, он решил – нет уж, теперь точно никогда. Не как раньше. Совсем. Надо заняться чем-то другим.
Все и вправду шло к тому, что надо заняться чем-то другим. Учеба в университете заканчивалась. Антон, с первого курса работавший в лаборатории и успевший полюбить занятия наукой, довольно быстро понял, что в нынешней России молодому человеку прожить этим практически невозможно. Разве только ты уже «звезда», получил хороший западный грант на исследования, а для работы тебе достаточно карандаша и бумага. Но он звездой не был, а был биофизиком по диплому, который скоро должен был получить, и программистом по факту. Причем программист из него был получше, чем биолог: с компьютерами и алгоритмами он управлялся куда успешнее, чем с формулами и теоретическими объяснениями. Впрочем, его научного руководителя, «шефа», такое положение совершенно устраивало, поскольку наука, которой они занимались, называлась биоинформатика.
Когда-то Левенгук открыл целый невидимый мир благодаря тому, что сумел изготовить микроскоп. Теперь же в биологии, добравшейся до уровня молекул, аналогом микроскопа стали мощные компьютеры и большие, во много тысяч строк, программы. Они расшифровывают, восстанавливая из тысяч отдельных кусочков, генетический код – последовательность химических «букв» в длиннейших спиральных молекулах ДНК, содержащих всю информацию об организме. Они помогают определить, за что отвечает тот или иной ген. Они сравнивают между собой пространственную структуру молекул белков, из которых состоят клетки, и молекул-кандидатов на роль лекарств, подбирая оптимальные сочетания и в разы сокращая время разработки новых препаратов. Но сложную программу сможет разработать не всякий ученый, а программистов, что-то смыслящих в биологии, и того меньше. Так что шеф был, по всей видимости, счастлив, когда среди массы студентов ему попался один, разбиравшийся в этом деле и – что встречалось уже не так часто – хотевший и умевший работать.
Творческая работа заводила тогда Антона не меньше, чем горы. А может, даже больше. И так же, как в горах, в ней бывали и мучения, и настоящее счастье. Он иногда ощущал ни с чем не сравнимый, космический восторг, когда после долгих усилий, бесконечного перебора вариантов, отладки, проверок и перепроверок, очередной кусок кода начинал работать правильно, и на экране вдруг возникала эффектная и удивительно интересная картинка. Вот так удается почувствовать себя творцом или первовосходителем. Для таких мгновений реально стоило жить, как стоило терпеть зной и холод, жажду и усталость ради вершины, ради высоты и распахивающегося вокруг простора… ради ощущения победы. Победы над собой и соприкосновения с чем-то высшим. Бывало, они с шефом могли чуть не полночи просидеть, добиваясь сначала того, чтобы картинка возникла, потом разбираясь, не стоит ли за эффектом какая-нибудь дурацкая ошибка в программе, потом что-то улучшая и так далее, до бесконечности. Это походило на благородное безумие, и это был тот же самый романтизм. Только проистекающий из любви не к женщине, не к природе, а к делу. Делу с большой буквы.
Да уж… с тех пор прошло почти десять лет, и уверенности в том, что в природе вообще бывают такие Дела, у Антона сильно поубавилось. Хотя все же хотелось в это верить. Но даже самые интересные дела еще чаще, чем человеческие отношения, делаются скучными, надоедают, осложняются посторонними обстоятельствами… Это в конце концов произошло и с их работой. Начали иссякать новые идеи, а разработка старых зашла в тупик. Возможно, был тогда шанс из него выбраться, если бы у них была полноценная научная группа, в которой сотрудники пашут в полную силу и взаимно стимулируют друг друга идеями, советами, просто примером. Или если бы достали новые, более мощные компьютеры – хотя это вряд ли, какой прок от железок, если не хватает мозгов… Но ни на то, чтобы удержать на кафедре перспективных людей, ни на новое оборудование не было денег. Их не было даже на приличную зарплату для одного Антона. Шеф как-то вертелся, нашел какой-то небольшой грант, по другой теме. Но этого и на него-то с трудом хватало, а у него была семья, дети. И вот в какой-то момент Антон ощутил, что повис не то что в вакууме, но в разреженной атмосфере. Без внятного дела и без источников к существованию.
Когда человек, любящий и умеющий работать, попадает в такое положение, то понятно, что тут что-то не так. В случае с Антоном, как и с другими способными молодыми ребятами в России середины-конца девяностых, «не так» сделалось не с ними, а со страной. Правительство России с какого-то момента посадило науку, заодно с образованием, на голодный паек. Правда, нельзя сказать, что система организации научной работы, оставшаяся от прошлых времен, ничем не заслужила такой участи. В ней, как и во всех остальных частях впавшей в маразм советской системы, было полным-полно дармоедов. Куча институтов и конструкторских бюро, где большинство сотрудников только и делали, что пили чай, вязали, курили и болтали, была никому не нужна. И то, что множество этих людей в новой России переквалифицировалось в предпринимателей, менеджеров, продавцов, курьеров и прочих бойцов крупного и мелкого бизнеса, вряд ли стало для кого-то большой потерей.
Хуже было то, что в высшем слое академической системы, среди, по идее, наиболее выдающихся ученых, стоящих у руля и распределяющих финансы, оказалось поразительно много таких, кому пилежка денег среди «своих» сделалась важнее забот об общем деле. И так же, как во всей стране, вместо поощрения лучших, сохранения еще не старых и способных на реальные достижения людей и коллективов, началось выборочное одаривание одних, приближенных, и скупые подачки всем остальным.
А ведь ученые, способные на реальные достижения, в России существовали! Это было ясно хотя бы потому, что их с удовольствием принимали в западных университетах и лабораториях, где деньги на науку, «рисеч», тщательно считали с самого момента ее появления, но в ее пользе никто не сомневался. Как минимум из-за того, что без науки нет хорошего образования, а без образованных, знающих и умелых людей любая страна может лишь качать нефть или выращивать бананы. И можно ли осуждать тех, кто, оказавшись перед выбором «любимая работа и все удобства или бесперспективная, убогая жизнь на родине», предпочел первое?
Антон же, как многие, оказался на распутье. На последних курсах многие его сокурсники подались работать в плодившиеся кругом новые компании. Деньги там платили неплохие – ребята постепенно начинали одеваться в хорошие костюмы и обрастать прочими атрибутами «крутизны». Однако то, чем они там занимались, сводились, по мнению Антона, всего к двум вещам – «продавание» и «погоняние». Продавали в основном сырье или сделанные не у нас товары, а погоняли опять-таки продающих. Может, кому-то это нравилось, но не ему. А с другой стороны, где было взять денег и чувства какой-никакой уверенности в себе? Не в научных же институтах, где жизнь теперь еле теплилась…
Некоторые друзья из туристской и альпинистской среды занялись для заработка высотными работами. Висели целыми днями на веревках около стен зданий, что-то красили или герметизировали. Он до такого не дошел, но всякими одноразовыми погрузочно-разгрузочными работами позаниматься пришлось. Иначе осталось бы только клянчить деньги у родителей, которые и сами еле сводили концы с концами. Между прочим, он начал подозревать, что вольно или невольно эти чертовы бабки влияют и на отношение Юли к нему. Она-то уже подрабатывала в какой-то фирме и неплохо получала. И хотя она не была из тех, кто тянет деньги из кавалеров, древний инстинкт, говорящий, что мужчина должен быть хорошим добытчиком, так или иначе живет в любой женщине. В общем, вопрос о том, как ему заниматься тем, к чему лежит, без чего не может душа, и при этом не чувствовать себя неудачником, встал перед Антоном в полный рост.
Выход, похоже, оставался все тот же – попробовать попасть в какой-нибудь западный университет. В пределе это означало пойти по стопам тех, кто в выборе между Делом и Родиной предпочел дело. Но с другой стороны, времена были уже не советскими, и отъезд на запад перестал равняться бегству без права возвращения. В последние годы из каждого выпуска у них уезжало туда по нескольку человек. По студенческой визе, в аспирантуру, заниматься научной работой и писать диссертацию. То есть это не было никакой эмиграцией – вернуться можно было в любой момент. Правда, вернулись пока совсем немногие, большинство же предпочло делать дальнейшую карьеру там же. Но Антон так надолго не загадывал. К тому же ему было просто интересно – а что там, за бугром?
Дозрев к лету перед последним курсом до этой мысли, он сначала не знал толком, куда сунуться. Начал шарить по Интернету, который тогда был в России еще в зачаточном состоянии, но уже заметно облегчал жизнь. В знаменитом Кембриджском университете в Англии нашелся интересный годичный курс, магистратура, по его специальности. Это вдохновило Антона: Англия близко, можно, наверное, на каникулы домой приехать, да и год – все-таки не три или пять, как было у тех, кто ехал в Америку. Правда, сначала Кембридж показался слишком крутым, ему не по зубам. Все-таки какие там великие ученые работали, от Ньютона до Хокинга, одних Нобелевских премий сколько получили…
Но тут, в который раз, оказалось, что наглость – второе счастье. Знакомый парень с соседней кафедры, на два года старше, и тоже, кстати, спортсмен-турист, уже обретавшийся в Англии, помог ему, по старой дружбе, разобраться с процессом поступления. Как получить анкеты, где перевести и заверить всякие официальные бумаги и так далее. Без его подсказок Антон никогда бы не осилил всю эту непривычную бюрократическую процедуру. Но самым главным, как выяснилось, было сочинить на себя самого замечательные характеристики, от лица одного академика и одного весьма известного профессора с их факультета. Эти тексты, написанные хорошим английским языком, играли решающую роль, поскольку принимали в университет без вступительных экзаменов, фактически только по рекомендациям. Понятно, что занятые профессора (один из них из-за возраста уже слегка впал в маразм), сами в жизни такого бы не написали. Но они поставили под этими шедеврами свои подписи, и Антон был им за это очень благодарен. Параллельно с бумажной возней он занялся совершенствованием своего английского, чтобы сдать экзамен. К счастью, язык он знал неплохо. Спасибо нескольким хорошим теткам, которые учили его в школе и в университете, и немножко самому себе – что хватило тогда ума не считать «инглиш» чем-то дурацким и бесполезным. Так что усиленных двухмесячных упражнений с репетитором хватило, чтобы результат вышел достаточно приличным. Собрав наконец все бумаги, Антон запаковал их в большой конверт, отправил его по международной почте и стал ждать.
На успех он все равно не очень надеялся. Но через несколько месяцев вдруг пришло письмо, извещающее о первом положительном сдвиге. Его дело прошло какую-то начальную стадию отбора. Потом последовала еще одна или две. Самым напряженным моментом было получение стипендии – настоящей, чтобы хватило на учебу и жизнь. В России в те времена платное образование только зарождалось, а на западе оно всю жизнь было таковым. Так что мало быть принятым – надо еще найти деньги на учебу, и немалые. Несколько тысяч долларов, или, в его случае, фунтов стерлингов в месяц.
Родителям Антона такие цифры и не снились, так что надеяться можно было только на свои мозги и везение. Как он потом узнал, шансы его были невелики: на этой стадии отсеивалось почти две трети абитуриентов. Наскрести столько и на сытом Западе не все могут. Но ему опять повезло – именно в этом году кто-то в недрах Кембриджа решил учредить всего три стипендии специально для «восточных европейцев». И каким-то образом, без всякого блата, Антон оказался в числе этих трех счастливчиков.
Е-мэйл с этой новостью пришел в конце июня, как раз тогда, когда Антон получил диплом. Потом пришло и официальное письмо, и он понял – пути назад нет. Впереди рисовался какой-то новый маршрут, с еще неизведанными вершинами и перевалами. Было страшновато, но очень интересно.
***
В сентябре, буквально за два дня до его отъезда в Англию, был день рождения Вадима, походного друга и однокурсника. Они решили совместить его с проводами Антона. Обсуждали по телефону устройство мероприятия, а потом Вадим, у которого большинство друзей и знакомых были общими с Антоном, как бы между прочим взял и спросил:
– Ну что, Юлю-то приглашать будем?
Вопрос, хоть Антон и сам задавал его себе несколько раз за последний месяц, застал его врасплох. Черт, и в самом деле, приглашать или нет. Понятно, что смысла нет, а все равно… хочется почему-то. Напоследок. Димка, бес-искуситель, терпеливо ждал на том конце провода. Антон, так и не придя ни к какому решению, вдруг вспомнил старый детский прием.
«Покажут часы четное число минут – приглашать, нечетное – нет», загадал он. Глянул на запястье… словно в насмешку, именно в этот момент цифры сменились с 19:59:59 на 20:00. Ладно, все-таки конечный результат четный.
– Ну, пригласи, как именинник, – как можно более безразличным голосом сказал он.
– Понял, – ответил Вадим. – Как именинник, всецело постараюсь.
Праздновать собрались у Вадима на даче. С шашлыками. Опять стоял теплый и пасмурный день, только уже не весенний, а осенний. Виновник торжества был за рулем свежекупленных Жигулей, «пятерки», и горд этим неимоверно. Он ждал в машине у метро «Выхино». Антон влез внутрь и поинтересовался:
– А где остальные?
– Да они недавно звонили. Раздолбаи. Чего-то там покупают и опаздывают. Минут на сорок, не меньше, – Димка был недоволен. Ему явно хотелось продемонстрировать всем свой новый экипаж и просто покататься на нем, а не торчать на заплеванной площади около метро.
– Слушай, знаешь что? – вдруг оживился он. – Все равно ведь все в машину не поместятся. А ехать тут всего минут двадцать. Давай я тебя первым туда заброшу… кстати, вместе с Юлькой, она-то обещала вовремя быть. Как раз успеете там углей нажечь. А может, и шашлыки жарить начнете. Как тебе такой вариант, а?
«Сговорились они все, что ли» – подумал Антон. Хотя зачем им это нужно. Значит, видно, судьба. Можно, правда, отказаться – но надо ли?
– Ну, давай – протянул он, стараясь опять показаться безразличным.
Юля появилась буквально через минуту. Улыбнулась, поздоровалась… как обычно. Словно бы и не было ничего. Вадим объяснил ей план действий – согласилась без вопросов. Заметно обрадовавшийся Димка завел мотор, они выехали с площади и вскоре выбрались на шоссе. По дороге Юля вовсю трепалась с Вадимом в своей обычной живой манере. Оба уже довольно долго работали, он в каком-то банке, а она в рекламной компании. Антона офисная жизнь не очень интересовала, он помалкивал и глядел в окно, на проносящиеся мимо деревья. Юлин смех было приятно слушать. Вот бы так все время ехать, и больше ничего…
По приезде Вадим выгрузил из машины здоровенную кастрюлю с шашлыком, потом показал, где шампуры и дрова. Участок у них был – стандартные шесть соток, весь засаженный разными полезными кустами и деревьями. Костер надо было аккуратно жечь в углу у забора. Антон сложил с десяток щепок шалашиком поверх смятой старой газеты, поджег ее, и спустя несколько минут огонь уже весело трещал, пожирая поленья потолще. За забором хлопнула дверца машины, загудел мотор… они остались одни.
Юля нанизывала на шампуры кусочки мяса. До этого момента они обменялись в лучшем случае пятью репликами. Теперь Антон не знал, что сказать. Впрочем, к черту любезности. Он с ней достаточно поговорил раньше. Достаточно, чтобы иметь право молчать, когда хочется.
– Уедешь от нас… – вдруг сказала Юля. Похоже, с грустью сказала. Повисла пауза.
– Ну не насовсем ведь.
– Надеюсь…
– Да ну, в самом деле. Сейчас в этом смысле времена нормальные. Вернуться можно в любой момент.
– Это да. Только что-то из моих знакомых, которые уехали, пока никто возвращаться не хочет.
Опять повисла пауза. День словно застыл в задумчивом молчании – лишь продолжал потрескивать костер, да иногда чирикали воробьи. Они с Юлей сидели в двух шагах друг от друга, занимаясь каждый своим делом. И вдруг… словно какая-то сила толкнула Антона изнутри, разом отметая все «хочу – не хочу» и «надо – не надо». Он твердо посмотрел ей в глаза, и она ответила долгим взглядом блестящих, лучистых глаз. У него перехватило дыхание, и, разом забыв обо всем, он встал, шагнул к ней, взял ее голову в свои руки и стал целовать ее лоб, глаза, губы… Она не сопротивлялась – наоборот, отвечала ему. Окончательно отдавшись порыву, он стал целовать ее шею, спускаясь все ниже. Расстегнул блузку, или что у нее там было, стал целовать грудь… У Юли на лице, когда он несколько раз взглядывал на него, было какое-то странное выражение, нечто похожее на смесь мучения с наслаждением. Но все-таки, судя по тому, как она себя вела, наслаждения было больше. Хотя, мелькнуло в голове Антона, черт бы побрал ситуацию, когда ты постоянно, как параноик, думаешь о том, хорошо ей или нет… Мысль мелькнула и пропала, время остановилось. Забытый костерок догорал, а они все стояли, обнявшись и забыв обо всем на свете. Потом он снова стал целовать ее, и она снова стала отвечать ему, и ему захотелось большего, но не так чтобы очень сильно, а как-то… гармонично, что ли. Кажется, он мог, первый раз в жизни, управлять этим желанием. Бог знает, чем бы все кончилось, но тут за забором опять зашумела машина и послышались голоса высаживающейся компании. Пришлось оторваться друг от друга и поспешно привести гардероб в порядок.
Все время, пока ели, пили и веселились, у Антона было стойкое ощущение, что если их несчастные отношения когда-то и были близки к нормальным, то такой день был именно сегодня. Но решиться форсировать события «на глазах изумленной общественности» он не мог. Он вообще не знал, что дальше делать. «Если ты и получишь награду, то обязательно не ту, не там и не так». В смысле – завтра самолет, вещи не собраны, родители жаждут напоследок наглядеться на единственного сына… и что теперь, все бросить и погрузиться в омут наслаждения? В какой-то момент он уже почти готов был сделать это, но потом все-таки одумался. Нет, товарищи, слишком долго я подчинялся этим порывам. Лучше уж теперь самому подождать. Не насовсем же я туда уезжаю. Но почему, почему именно сейчас? (да потому, что перспектива расставания. К тому же ты вроде как перешел для нее в иное, более высокое, качество. Это все усиливает женские эмоции, но не обязательно надолго. Просто ты тогда этого не знал…)
Всю обратную дорогу Юля прижималась к Антону, не обращая внимания на удивленные взгляды остальных. А и фиг с ними, победно думал Антон. Потом он проводил ее до дома. Остановились у дверей подъезда. Родители были дома и у нее, и у него, время было позднее, и было ясно, что лучше уж пока разойтись по домам. И было не менее ясно, что они расстаются надолго. Причем теперь это расставание не прервешь телефонным звонком и поездкой на метро.
– Ну, когда же ты теперь приедешь? – спросила она. Антону показалось, что ее голос звучит как-то не так, как раньше.
– Не знаю, – честно ответил он. – Видимо, как финансы позволят. А… ты хочешь, чтобы я приехал?
– Хочу, – просто сказала она.
И Антон вдруг понял, что приедет, как только сможет.
***
В Англии было на что посмотреть и о чем подумать.
В лондонском «Хитроу» он еще не заметил ничего особенного. Ну, очень большой аэропорт, множество самолетов, толпы разноязыких людей, обилие ярких магазинов, но ничего принципиально нового. Окрестности аэропорта тоже были не бог весть что – бетонные коробки и асфальт, хотя и заметно почище, чем у нас. Но когда автобус «Хитроу – Кембридж» выбрался на безукоризненно гладкое шоссе, и по сторонам замелькали ухоженные поля, луга, огороженные каменными изгородями, на которых кое-где паслись классические белые английские овечки, аккуратные домики, рощицы… когда его обступило уверенное, деловое спокойствие, особенно ощутимое по контрасту с дерганой и грязноватой Москвой… тут Антон начал понимать, что здесь многое действительно по-другому.
Вначале ничего, кроме обычного в таких случаях возбуждения и любопытства, он не чувствовал. Но вот через неделю или две, когда уже немного огляделся и обвыкся… Должно быть, всякий русский человек, которому небезразлична его родина, впервые попав на запад, ощущает смутное раздражение и на себя и на «них», которое можно передать в виде нескольких риторических вопросов. Ну почему у них все так чисто и красиво, а у нас нет??! Почему у них водители с вежливой улыбкой уступают дорогу пешеходам, а у нас нет? Самое главное, почему многие и многие стороны жизни – от дорожного движения до всяких бюрократических процедур – организованы понятно, рационально и так, что почти не отнимают времени? И т.д., и т.п.
Но с другой стороны, оказалось, что здешние, в массе своей улыбчиво-доброжелательные люди все-таки… не такие. Во множестве неуловимых мелочей они вели себя по-другому. Не так, как русские. Как минимум, они были более закрыты – под мягкостью внешнего этикета скрывался твердый футляр. Но бог бы с ним, с футляром, и у нас такие попадаются. К тому же они иногда раскрывались – если много выпить, например. Проблема была в том, что, даже когда эти ребята были максимально открыты, они оставались для Антона чужими. Он не мог сказать, почему. Иногда казалось, что химия какая-то замешана. Хотя скорее дело было в тысяче неуловимых поведенческих мелочей – как смотрит и говорит, какие темы для разговоров, какое прошлое, в конце концов…
В результате Антон постепенно понял, что западных людей он уважает, но не любит. Что ему очень нравятся плоды их труда и то, как они могут разумно организовать свою жизнь – но не они сами. Что он вполне успешно может с ними работать, но совсем не жаждет вместе отдыхать. Разве что под приличное возлияние, временно опускавшее барьеры. Он не хотел с ними сближаться, вот что.
Это открытие его не особенно расстроило. Как многие русские за границей, Антон обнаружил, что он не то что не испытывает желания тут как-то «натурализоваться» – наоборот, активно хочет оставаться русским. По крайней мере для друзей и для себя самого. Думать и разговаривать вне работы по-русски, читать русские книги, слушать русскую музыку… А работа, хоть в ней и использовался английский язык, национальности не имела.
Кстати, о работе. Как выяснилось, тут, в университете, все пахали на совесть. Студентам предоставлялся довольно большой выбор предметов, но на что-то можно было совершенно законно не ходить, если душа не лежит. Лекций было вообще довольно мало, зато библиотеки были отлично укомплектованы и работали круглосуточно – трудись самостоятельно сколько хочешь. В конце года предстоял письменный экзамен, на три дня, по четыре часа каждый день. В каждый из заходов выдается с десяток вопросов, но ответить надо где-то на две трети, по выбору. Все вопросы серьезные, типичный ответ занимает почти страницу, сообразить надо быстро, а потом успеть бы написать. Фактически, ты сражаешься с бесстрастной машиной, которую не обмануть и не разжалобить рассказами о тяжелой жизни. Но, как постепенно понял Антон, если упорно работать весь год – именно весь год, а не неделю перед сессией – то и в самом деле чему-то полезному научишься, и экзамены сдашь нормально.
Каждому студенту полагался научный руководитель, примерно так же, как было в Москве на последних курсах. Антон попал под начало дядьки лет сорока пяти, в толстых очках, невысокого, полнеющего и лысеющего. Пышные бакенбарды (в Англии на них почему-то была вечная мода) делали его похожим на толстого, но не утратившего интереса к жизни кота. Звали его Алан Стюарт, или просто Алан. Здесь все, познакомившись, начинали называть друг друга по имени, независимо от разницы в возрасте.
В общении Алан оказался типичным англичанином – за его постоянной вежливостью Антон почти никогда не мог понять, что тот на самом деле думает и какими мотивами руководствуется. Но в том, что касалось дела, он был очень неглупым и объяснял все четко и ясно. Как полагается западному университетскому человеку, Алан был слегка чудаковатым. Говорил он всегда медленно и с преувеличенной аффектацией, словно вещал со сцены. Его кабинет был увешан репродукциями импрессионистов и весь завален бумагами пополам с каким-то старинного вида хламом. Но в углу светился широким экраном вполне современный компьютер, а со всякими программными примочками Алан управлялся на удивление ловко.
Через месяц после начала учебного года Антон явился к нему на очередную консультацию. Они, как всегда, обсудили то, что проходили на прошлой неделе, после чего Алан объявил в своей манере сценического монолога:
– Как вы, должно быть, знаете, Тони (для удобства общения пришлось здесь укоротить себе имя на местный лад), на этой неделе всем студентам надо определиться с темой дипломной работы. Вы уже посмотрели список, который я разослал?
– Да, конечно, – живо ответил Антон. Две или три темы из этого демократически обширного списка ему очень понравились. Он уже рвался сообщить, какие именно, но Алан вежливым кивком и мановением руки остановил его.
– Я думаю, вы заметили, что некоторые темы я выделил, поскольку они меня лично особенно интересуют.
– Да, заметил, – сказал Антон, сразу поскучнев. Ему-то они особенно интересными не показались, но он еще не понял, куда клонит начальство.
– Так вот, я бы хотел сказать следующее. Вы знаете, что в конце года всех ожидают экзамены. И вы уже, должно быть, поняли, что курс у нас очень насыщенный (это Антон понял очень хорошо. Тут все было серьезно) – Так что усвоить все, что нужно для успешной сдачи экзаменов, весьма непросто. При этом лично я, к сожалению, не могу уделять каждому студенту больше часа в неделю. Но есть одна возможность… – Алан сделал многозначительную паузу. – Университет выделяет мне немного денег, которыми я могу распоряжаться по своему усмотрению. И для тех студентов, кто согласится работать над интересующими меня задачами, я могу организовать дополнительную помощь в учебе.
– Это довольно интересно, – медленно произнес Антон. – Не могли бы вы пояснить?
– С вами будет один или два часа в неделю заниматься один из моих аспирантов. Он весьма умный парень. Он будет вам давать задачи и домашние задания, вы будете с ним разбирать экзаменационные вопросы и задачи прошлых лет… в общем, поверьте мне, это будет вам очень, очень полезно. А с вами в таком случае я смогу проводить больше времени в работе над проектом. Что, как мне представляется, будет нам обоим гораздо интереснее. У вас ведь, кажется, уже есть неплохой опыт практической работы?
Антон понял, что кое в чем устройство мира здесь не так уж сильно отличается от России. Но разлитое кругом богатство позволяет решать вопросы не столько кнутом, сколько пряником. Жалко, конечно, этих понравившихся ему тем… ну да ладно. Еще не факт, что из них что-то выйдет. Поддержка вот этого дядьки для него сейчас поважнее. Но для виду следовало все-таки поломаться.
– Я понял, – сказал он. – Действительно, весьма интересно. Дайте мне, пожалуйста, несколько дней на размышление. А пока не затруднит ли вас объяснить детали вот этих двух тем?
***
Свободное время, когда оно было (точнее, когда Антон сам себе его разрешал), в этом городе можно было проводить разнообразно. Можно было, например, пить пиво в пабе. Представить себе английскую жизнь без пабов было невозможно. В пятницу и субботу казалось, что весь город вышелл на улицу и перемещается из одного питейного заведения в другое. Одна из самых крупных пивных располагалось прямо в первом этаже его общежития, рядом с большим книжным магазином. Другая находилась поблизости, в одном из университетских корпусов, предназначалась специально для студентов и отличалась демократически низкими ценами. По пятницам и туда и сюда народу набивалось, как сельдей в бочке. При этом по-настоящему пьяных Антон никогда не видел. Но в чем прелесть многочасового сидения в душном и шумном помещении, неспешного выпивания нескольких пинт пива и разговоров, когда из-за общего гвалта приходится буквально орать друг другу в ухо, Антон так и не понял.
С другой стороны, при университете имелось много спортивных секций. Среди англичан, как и сто, и двести лет назад, были популярны благородные виды спорта вроде гребли и какие-то еще, совсем экзотические и непереводимые на русский язык. Но оказалось, что заниматься этим надо очень серьезно, рано утром каждый день. По-видимому, у отпрысков благородных английских родов, учившихся почему-то в основном на историческом факультете, хватало на это времени и здоровья. Может, им это даже было необходимо для налаживания связей, весьма полезных в тех хлебных местах, куда, судя по всему, они по окончании курса отправлялись со своими историческими дипломами. Но у Антона с его графиком работы на такое серьезное развлечение сил уже не было. Так что он купил себе абонемент в бассейн, где стал периодически плавать по километру-полтора для собственного удовольствия, и этим решил вопрос со спортом.
А вопрос с общением решился совсем быстро. В первый же вечер после прибытия он познакомился с несколькими русским ребятами, такими же студентами и аспирантами. В этой компании они в дальнейшем и тусовались.
То есть прежде всего, через день, как положено, напились. Мероприятие проходило у физика по имени Женя, работавшего в Кембридже по контракту второй год. Он снимал комнату в большом частном доме, куда и пригласил всех.
– Вот, лабораторный спирт. Литиевой очистки! – объявил Женя, выставляя на стол литровую бутыль в тот момент, когда закончились принесенные гостями менее крепкие напитки. Жидкость в бутыли была почему-то ярко-желтого цвета. – На имбире настоен, – пояснил он в ответ на чей-то удивленный взгляд. На вид Жене было под сорок, его стриженая под ежик шевелюра была уже слегка седой, но в ярко-голубых глазах и живых чертах лица сквозила незаурядня энергия. Энергия сильного ученого, притягивающая, но без властной надменности, слишком часто встречающейся у тех способных людей, кто пошел в бизнес. Ему явно нравилось быть на равных с молодежью, выступая в роли общепризнанного лидера, а сейчас еще и тамады.
– Я пас, – сказала единственная в компании девушка по имени Оля. – Я, конечно, понимаю, что настоящие дамы пьют только чистый спирт, но все-таки…
На булгаковскую Маргариту Оля, учившаяся в магистратуре на географическом факультете, пожалуй, действительно не тянула. У нее была короткая стрижка, она носила очки, делавшие глаза заметно меньше, скулы у нее были широкие, а фигуры, считай, не было никакой. Но разговаривать с ней Антону было интересно. Да и вообще, если бы она сама не нашла его и остальных, методично прошерстив списки новых студентов, он бы и не подозревал об их существовании. Сидел бы сейчас один у себя в команте в тоске и печали…
– Ты, главное, не волнуйся, – успокоил ее Женя. – Он уже разведен до сорока градусов. Одна-то стопочка точно не повредит.
– Ну, раз ты настаиваешь…
Разлили, чокнулись, выпили. Было хорошо, стало еще лучше. Потом Антон слегка поплыл. Возникло ощущение разделенности разных частей тела – как будто язык болтает сам по себе, руки что-то делают сами по себе, а мозг и вовсе отдельно витает в неких недоступных высях. Некоторое время Антон пребывал в счастливом трансе, иногда переключаясь с одного впечатления на другое. Все-таки здорово, думал он – кругом какая-то Англия, а мы тут сидим совершенно как дома… В какой-то момент он решил послушать, о чем говорят справа. Оказалось, там двое ребят-математиков, до этого старавшихся держаться более-менее светски, по-своему расслабились и забубнили о какой-то теореме.
– Эй, на барже! – капитанским голосом объявил Женя, обращаясь к ним. – Отставить посторонние разговоры! Хотите действительно интересную задачку? Слушайте внимательно. Это на топологию. Один мужик хочет переспать с тремя проститутками, каждая из которых больна своей отдельной венерической болезнью. И он не хочет ни сам заразиться, ни их друг от друга заразить. А у него только два презерватива. Может ли он достичь своей цели?
Мимолетно удивившись оригинальному содержанию задачи, Антон честно попробовал сообразить, что там можно сделать с этими несчастными резинками. Но его затуманенному мозгу такой интеллектуальный Монблан сейчас был явно не по силам. Математики тоже напряглись, и им удача улыбнулась.
– Может! – просияв, как ребенок, радостно воскликнул один из парней. – Если один презерватив вообще не снимать…
– Ну ладно, погоди, дай и другим подумать, – перебил его Женя. Кажется, он был недоволен тем, что задачка так быстро поддалась. – Кстати, мне ее когда-то рассказали в перерыве на знаменитом семинаре Капицы… он тогда еще был жив… а вы, между прочим, знаете хоть, что мы сейчас в его доме сидим?
– В чьем? – продолжая пребывать в легком отупении, спросил Антон.
– Капицы! Петра Леонидовича! Ты что, о нем никогда не слышал?
– Слышал… физик такой у нас был знаменитый. Кажется, Нобелевскую премию получил. Его сын «Очевидное-невероятное» ведет. Или вел… А причем тут дом?
– Притом, что он вообще-то ему принадлежал. Так неофициально и называется, «Капица-хаус». Петр Леонидович его в тридцатые годы купил и в нем жил. До тех пор, пока… короче, слушайте всю историю.
Что у нас несколько лет после революции творилось, вы знаете. Петру Капице тогда было лет двадцать с чем-то. И вдруг практически подряд у него от тифа умирают отец, жена и маленький ребенок. Страшная трагедия, практически никого у него не осталось. И вот, отчасти потому, что в России в тот момент наукой заниматься было почти невозможно… прямо как сейчас… а отчасти чтобы спасти ученика от депрессии, научный руководитель, Абрам Иоффе, сумел отправить его в Англию. В лабораторию к великому Резерфорду, который к тому времени уже прославился своими исследованиями. Например, структуры атома – он первый показал, что оно состоит из ядра и электронов. Тогда это был гигантский шаг вперед… Отправили его ненадолго, но Резерфорду Капица так понравился, что он его взял к себе на полную ставку. В общем, Капица стал любимым ассистентом Резерфорда и лет пятнадцать здесь проработал. Ему, я думаю, тут нравилось, и в Союз насовсем возвращаться он не собирался. Но в отпуск в Москву и в Крым ездил каждое лето.
И вот в один из таких приездов, в тридцать каком-то году, его и загребли. Просто закрыли выездную визу, и все. Какое-то время он повисел между небом и землей, не зная, что с ним будет завтра. Каких людей и по каким невероятным обвинениям тогда арестовывали и расстреливали, вы знаете. Так что он, думаю, был готов ко всему… Но в итоге, вместо того, чтобы посадить, его неожиданно назначили директором нового, еще строящегося Института Физических проблем в Москве. Дали, одним словом, самые лучшие возможности для работы. Может, просто повезло. А может, Сталин, хоть и любил говорить, что «нэзаменимых у нас нэт», все-таки кое-что понимал в мозгах… И действительно, свои лучшие работы Капица сделал в Союзе. За что и Нобелевку получил. И от правительства массу премий – это уже за изобретения. Он ведь, что редко бывает, и ученым, и инженером был выдающимся. Кроме того, он основал, вместе с Ландау, Московский физико-технический институт, наш Эм-Ай-Ти… а, да из вас же двое как раз оттуда, что я вам рассказываю! Сколько у него было благодарных учеников, и говорить нечего. Но за границу его, насколько я знаю, больше не выпускали. Вот такая история…
– Эх, – невесело сказал кто-то после паузы. – А вот нас с вами впускают-выпускают без проблем. Но на нормальную работу в России вряд ли пригласят…
– Ничего, радуйся, что и не посадят! Того же Ландау ведь в свое время арестовали по доносу, и Капица его еле-еле вытащил из тюрьмы. Через год, еле живого. А многих никто не вытащил. Например, великого биолога Вавилова…
– Да… а мы кому нужны…
– Друг другу нужны, вот кому! Самим себе. Черт возьми, у нас тут не самый худший срез общества. Уверяю вас. Ладно, давайте еще по стопочке…
На обратной дороге, три километра по пустынным ночным улицам до общежития, по отечественным меркам более похожего на комфортабельную гостиницу, они пели во все горло русские песни, в том числе гимн Советского Союза и «Интернационал». Ничего, полиция не приехала. Вероятно, эти дома и мостовые на своем веку повидали и не такое.
Впоследствии они проводили время и более полезным для здоровья образом: ездили несколько раз на экскурсии в другие города, пару раз сходили в небольшие походики по английской дикой природе (насколько она может быть дикой в стране, истоптанной вдоль и поперек еще во времена Римской империи). Инициатором почти всегда была та самая Оля. Она их всех объединяла, просто по-дружески, примерно так же, как Ира незаметно, но надежно связывала в Москве их туристскую компанию. Хвала таким женщинам-друзьям. Они обычно не блистают красотой – иначе получилась бы не дружба, а бесконечное соревнование поклонников – но при этом помнят о других куда лучше и заботятся куда больше, чем мужчины. И на них очень многое держится.
Прошла осень, больше похожая на позднее российское лето, и наступила зима, больше похожая на наш октябрь. В начале декабря Антон, слегка одуревший от закачивания в себя знаний, вдруг обнаружил, что близятся рождественские каникулы, то есть возможность съездить домой. С деньгами все обстояло нормально. Как выяснилось, элементарными мерами вроде готовки еды самому себе, можно было за пару-тройку месяцев сэкономить столько, чтобы хватило на авиабилет в Россию и еще осталось. Как просто, для неприхотливого русского человека, тут решаются бытовые проблемы.
Вернувшись вечером в свою комнату с билетом в кармане, Антон с сомнением уставился на телефон. Они с Юлей что-то давно не писали и не звонили друг другу. И разговоры не выходили за рамки радостного, дружеского, но все же трепа. О главном не говорили. Раньше это было бы нормальным для их ненормальных отношений, но сейчас Антон просто не знал, как это квалифицировать. Помнит ли она еще о нем так, как он помнит о ней? Или все вернулось к прежнему никакому состоянию?
Он мучился сомнениями довольно долго. Принимался читать книжку, потом бросал и бессмысленно смотрел в окно. Поднимал трубку и опускал обратно. Наконец, опять вспомнив детский прием с часами, Антон помедлил и скосил глаза на запястье. Часы уверенно показывали 21:02. В Москве поздновато – двенадцать ночи – ну да ладно, Юля вечно ложилась черт знает когда.
Он набрал длинную комбинацию цифр, завершавшуюся ее номером. Телефон подозрительно задумался, но затем очнулся – пошли длинные гудки. На четвертом она взяла трубку.
– Привет, – сказал Антон. – Это я.
– Приве-ет! – ее голос звучал обрадованно. Хотя… да черт бы побрал все эти «хотя»! Не хочу ничего анализировать, хочу просто поверить!
– Ну, ты как? – спросила она.
– Нормально, – ответил Антон. – Вот, в Москву собираюсь.
– Ой, как здорово! Когда?
– Через три недели. Двадцать седьмого, как раз после местного Рождества.
– Приезжай, приезжай конечно! Я буду рада!..
Возникла странная пауза.
– А… ты меня встретить не хочешь? – наконец решился Антон. Последовала еще одна секундная пауза.
– Хорошо, – сказала она. – Встречу. Ты только номер рейса скажи.
***
Когда уже у самой Москвы самолет стал снижаться, оставляя облачную дымку вверху, а внизу возникли знакомые, озаренные невысоким зимним солнцем и до боли родные заснеженные поля, перелески, дороги, домишки-скворечники и домины "новых русских", замерзшие озера, лыжные следы и много еще всякой всячины, Антон вдруг ощутил возникающее неизвестно почему внутри какое-то… ликование?.. да, это слово тут бы подошло. Он никогда не страдал от переизбытка положительных эмоций, а тут ни с того ни с сего даже слезы навернулись. Антон поспешно отвернулся к окну, досадуя за эту бестолковую сентиментальность. Ну ее к черту, ведь все же понятно… и вообще это наверное от бесплатной выпивки да избытка кислорода в самолетном воздухе… Но радость, иррациональное и непобедимое ощущение того, что вот эти вот леса и поля, домишки и дороги – мои и будут моими, и зачем-то они мне нужны – не пропадала. Именно они мне нужны. И как будто бы я им тоже нужен, и они рады тому, что я вернулся. Хм, а пройдет месяц – будешь ли ты так же рыдать от вида этих перелесков и скворечников? Нет, конечно. Там ведь, на земле, известное дело, довольно грязно и замусорено. «Лучший вид на этот город, если сесть в бомбардировщик». Но все-таки, как это ни банально, здесь я дома. Я ощущаю вот это все как "мое", и я в согласии с самим собой. А там, как ни старайся – нет.
В голове, то убыстряясь, то замедляясь, радостно стучал какой-то песенный ритм, какой-то гимн. "Москва златоглавая, звон колоколов"… а дальше слов-то и не знаю. Но это ничего, все равно неплохо было бы сейчас взять и спеть что-нибудь эдакое в полный голос. Когда он так же снижался над Лондоном, все было не так. Внизу были аккуратные домики, отличные дороги со множеством бегущих по ним автомобилей, ухоженные поля… все красиво и удобно, жизнь там человеческая… но петь душе почему-то не хотелось.
Выход из самолета открыли быстро. На паспортном контроле он, не в силах сдерживаться, во весь рот улыбался тетеньке в зеленой форме, так что она даже не выдержала и улыбнулась в ответ. Когда он миновал пограничников, его чемодан уже крутился на карусели. "Зеленый коридор" таможни, где на него даже никто не посмотрел, толпа встречающих… И вот. Она.
Отбиваясь от назойливых шереметьевских «бомбил», предлагавших довезти в город за дикие по понятиям Антона деньги, они дошли до стоянки маршрутных такси. За бетонным забором шумели самолеты. Антон жадно вдыхал родной морозный воздух и оглядывался по сторонам. Хорошо… Правда, грязь под ногами, и рожи кругом наши родные, мрачные – но все равно хорошо. Он дома. Дома. Погрузились, поехали. Маршрутка, потом метро – ему хотелось, чтобы этот путь вдвоем никогда не кончался. Всю дорогу он держал ее за руку, перебирая пальцы. Они о чем-то увлеченно говорили… но не о главном. О главном он и не знал, как начать. А она ничем не показывала, что ей это нужно. Вот тебе и отношения… ну ладно. Все равно хорошо.
Дома соскучившиеся родители, которых Антон еле уговорил не встречать его в аэропорту, бросились на него, словно они не виделись сто лет. На Юлю же, наоборот, они почти не обращали внимания. Это было похоже на демонстрацию. То ли они что-то подозревали насчет их странных отношений, то ли вообще думали, что лучше бы ему было обзавестись подружкой там, за бугром. Помнится, месяц назад мама по телефону пыталась обиняками навести его на эту идею… Искренне желают ему добра – кабы бы он сам знал, что это такое! Только часа через два им с Юлей все-таки удалось оказаться наедине у него в комнате.
За окном уже стемнело; низкое зимнее небо зажглось особенным бледным светом отраженных городских огней. Наша зима, настоящая, с умилением подумал Антон – и тут же в сознание вторглась сегодняшняя картинка с серыми улицами и угрюмыми физиономиями. Как-то угнетающе они на него подействовали после промытого европейского мира. Ладно, разберемся, сейчас есть вещи поважнее…
Он не очень решительно обнял Юлю. Она не отстранилась, но и большого встречного энтузиазма не проявила. Вместо этого она стала рассматривать его лицо, тихонько трогая волосы, лоб, щеки. Впрочем, это тоже было приятно… всегда греет, когда к твоей персоне проявляют внимание. А Юля, когда хотела, умела его проявить. Вот и сейчас она смотрела на него, чуть-чуть отстранившись, но все равно с приятно-близкого расстояния. Ее глаза блестели, и в них было особенное выражение радостного интереса.
– Совсем не изменился, – тихо и нежно сказала она.
– А чего мне меняться, – с удовольствием ответил Антон.
– Не знаю… Я боялась, приедешь оттуда таким… холодным англичанином.
– Нет, не бывать тому, – твердо сказал Антон. – Хотя, правду сказать, не то чтоб они там все такие уж холодные… но я другой.
– И хорошо… волосы такие же жесткие, – засмеялась Юля и слегка взъерошила его волосы. – Подожди, не надо… я не могу так сразу. Мне надо привыкнуть. Дай я лучше на тебя еще посмотрю.
– Ну, как хочешь, – сказал Антон. Он не мог удержать легкой обиды, хотя и сам чувствовал, что вот прямо сейчас как-то… звезды не сошлись. И сразу бросаться в атаку уже и не особенно хочется.
– Ну что ты.. эй, не обижайся. Пожалуйста, – ласково сказала Юля. – Я, правда, не могу вот так прямо сразу. К тому же родители твои, по-моему, того и гляди сюда стучаться начнут.
– Это верно, – отозвался Антон. Обида прошла. – Вечно так с ними. Действительно, ничего не изменилось.
– Да ладно, не переживай. Они на самом деле без тебя соскучились.
– Если бы у меня были дети, я бы к ним проявлял внимание в той форме, в какой им оно нужно. А не наоборот.
– Ну, попробуй, – Юля рассмеялась. – Серьезный такой…
– Ой, это мой главный недостаток. Но я стараюсь работать над его устранением.
– Ничего, ты мне и такой нравишься, – и она опять рассмеялась. И ему опять было приятно слушать ее смех. Кабы и все остальное вот так же весело выходило… да ладно, спокойствие. Почти четыре месяца ждал, можно и еще подождать. Он немного подумал, а потом решился:
– Хочешь тогда серьезное предложение? Приходи ночью на сеновал. В смысле, а не съездить ли нам куда-нибудь… вместе. Чтобы родственники не мешали.
– Нахал! – немедленно отреагировала Юля. Впрочем, произнесено это было довольно весело. Потом она немного помедлила, и у Антона душа ушла в пятки.
– А давай, – вдруг решительно сказала она. Душа вынырнула, а сердце радостно стукнуло. – Вот только куда?
– Ну, у меня выбор невелик, так что буду страшно оригинален. На дачу, например.
– А мы там не замерзнем?
– Да нет, там вообще-то тепло. У нас там газовое отопление, ты же помнишь.
– А оно и зимой работает?
– А ты думала. Нет, правда, ты не волнуйся, я там сколько раз зимой ночевал. Не замерзнем.
– Ну ладно, уговорил. Давай тогда… послезавтра, наверное. Как раз пятница, и ты в себя прийти успеешь.
– Давай, – согласился Антон. В голове прозвучала какая-то радостная мелодия. – В пятницу вечером, значит.
– Договорились.
***
И вновь, как когда-то, они встретились на Ярославском вокзале. Зимний день заканчивался, на Москву опускались морозные сумерки. Сели в электричку, поехали. По дороге говорили о каких-то пустяках, а больше молчали. Потом шли по узкой дорожке через лесок и поселок. Было уже совсем темно, когда они добрались до дачи.
Участок встретил их белым покоем. Высокие деревья тихо стояли в мерцающем зимнем облачении, загорались первые звезды. В доме действительно было тепло. Хвала низкой цене на газ – в Европе, как теперь знал Антон, его экономят по-страшному. Он еще открутил вентиль посильнее, потом поставил на плиту чайник. Достал из рюкзака бутылку шампанского (н-да, банально – а что делать?) и какую-то немудрящую снедь. Есть и пить вообще-то не хотелось. Видно, как и раньше в подобных ситуациях с Юлей, он был слишком неуверен и напряжен.
Оба понимали, зачем они здесь, но оба медлили. Не знали, как начать. И, видимо, не до конца верили… во что? Видимо, в то, что это все-таки произойдет. Или в то, что это им обоим нужно. Наконец, как-то выпутались из затянувшейся паузы – шампанского тяпнули, что ли. Антон, поборов робость, обнял Юлю и принялся перебирать ее длинные золотистые волосы. Эта грива всегда пленяла его. Откровенно говоря, неизвестно даже, действовала бы без нее Юля на него так, как действовала. И ее это перебирание, похоже, успокаивало. Наконец, он почувствовал, что какой-то контакт возникает, словно бы тепло начинает перетекать из его рук в нее и обратно. В голове крутились стихи старого романса:
Как хочется хоть раз, в последний раз поверить –
Не все ли мне равно, что сбудется потом.
Любви нельзя понять, любви нельзя измерить,
Ведь там на дне души, как в омуте речном…
Пусть эта глубь бездонная, пусть эта даль туманная
Сегодня нитью тонкою связала нас сама.
Твои глаза зеленые, твои слова обманные,
И эта песня звонкая свела меня с ума!
Спустя какое-то время Юля лежала перед ним, обнаженная до пояса. Антон не верил своему счастью. Он понимал, что может теперь идти дальше, но вдруг опять испугался. Такого еще никогда у него с ней не было. Юля сама помогла ему, стянув с себя одним движением джинсы. Ему оставалось лишь снять немногое остальное, и вот, в свете старой лампы под желтым абажуром, словно выточенная из слоновой кости, она оказалась перед ним совсем обнаженной…
Антон восхищенно рассматривал и гладил ее. Его переполнял восторг. «Мне еще никогда не было так хорошо…» – прошептал он ей на ухо, и это было на самом деле так. Юля закрыла глаза и потянула его к себе. Он ощутил мягкость и тепло ее тела под своим. Последний барьер рухнул… неужели это происходило с ним?
Но вдруг… о господи. Нет, с физической стороны сбоев не было. Но он неожиданно почувствовал, пока лишь чуть-чуть… опять вот это вот, неизвестно как назвать. Потеря связи. Прямо в тот момент, когда, казалось бы, все трудности были преодолены и все мрачные призраки прошлого отправлены с глаз долой. Потеря связи. Все вроде бы шло нормально, но секунду за секундой, тихо, но неумолимо, это ощущение росло. Связь потеряна. Заглушить, заглушить эту мысль…
…Все, они достигли пика. У Юли на лице опять была странная смесь наслаждения и страдания. Он вдруг, по какому-то импульсу, прошептал ей на ухо «я люблю тебя». И сразу же сам почувствовал – не то. Вот здесь и сейчас – не то. Чем-то похоже на Пьера Безухова из «Войны и мира», сказавшего Элен ту же фразу по-французски. Не то. «Успокойся» – подумал он. «Успокойся. Ты же все-таки победил». Вот именно, что победил – с любовью явно было что-то не так. Он еще какое-то время гладил ее… ему очень нравились изгибы ее фигуры. Ей вроде бы тоже были приятны его прикосновения. А вообще черт его знает, с первого раза никогда ничего до конца не поймешь… Но тревога немного отползла.
Потом они заснули. Сначала рядом, но уже спустя час или два Юля встала, а когда вернулась обратно, на ней что-то уже было надето. И спали они уже хоть и на одном диване, но порознь. А когда проснулись, Антон вдруг отчетливо почувствовал – все, связь потеряна. Космический зонд, уверенно летевший к цели, еще вчера передававший прекрасные снимки далеких миров, вдруг замолчал, исчез, сгинул в черноте космоса, и уже никогда не отзовется на сигнал с Земли…
Странно, но это его не расстроило по-настоящему. Он словно перегорел. Или включились защитные механизмы психики, засчитавшие ему эту, прости господи, победу, и отключившие неизбежные мысли о том, что дальше. Они как-то без долгих разговоров собрались и поехали обратно в город. Без особых эмоций расстались на вокзале. Неужели некоторые люди могут вот так переспать, а потом взять и равнодушно распрощаться? Раньше Антон не мог себе такого представить, но теперь это, похоже, нечувствительно происходило с ним самим.
Правда, по инерции они еще были зачем-то нужны друг другу. Один раз встретились у него дома – из-за морозов гулять не тянуло. Встретились, о чем-то поговорили и разошлись, безо всяких попыток чего бы то ни было. А потом ему уже надо было улетать. Она проводила его в аэропорту. Была метель, и все кругом было белым-бело от свежего снега. На Юле, как за много лет до того, во время его отчаянного объяснения в любви, была белая шуба, и Антону запала в память эта картинка – матовая белизна кругом, светлые волосы на белом меху и ее лицо…
Оказавшись опять в Англии, он постепенно осознал, что скучает без нее. Но теперь было яснее ясного, что их отношения сделались еще менее нормальными, чем раньше, и что с этим надо что-то делать… что? Поговорить, обсудить, вот что. То самое, что у них почему-то никогда не получалось.
И вот через несколько недель, как-то вечером, Антон сел за компьютер и написал Юле первое в жизни по-настоящему откровенное письмо, в котором без обиняков спрашивал, что с ее точки зрения произошло и что она обо всем этом думает. Отправил, вышел из компьютерного класса при общежитии и при свете звезд побрел в свой корпус. Был февраль, но вокруг уже начиналась весна. И было чувство, что лучше какой угодно ответ, чем эта вечная сосущая неопределенность.
Следующим утром он отсидел две лекции, а затем, в большой перерыв, зашел в компьютерный класс, подошел к первой свободной машине, залогинился, запустил почтовую программу… Вот оно лежит, письмо от нее. Второе сверху.
Черные строчки на белом фоне. Какое-то незначащее начало, а дальше… «я поняла, что не люблю тебя. Поэтому не могу и всего остального. Прости, если можешь.» Вот оно, главное. Подсознательно он это понимал, но эти слова на экране монитора, наконец, что-то отпустили в нем. Спасибо за честность. Кажется, он так и написал ей в ответ – спасибо за честность. Потом еще немного посидел, уставясь в экран без мыслей. А потом как-то встяхнулся, закрыл почтовую программу и в странно-спокойном настроении отправился на следующую лекцию.
Все. Эта бесконечная страница жизни наконец перевернута.
Глава 3. Улыбка судьбы
Вскоре после обмена последними письмами с Юлей Антон понял: пора думать, что делать дальше – после того, как кончится эта магистратура в Кембридже. То ли возвращаться обратно, то ли?.. Он все яснее начинал понимать, что скорее второе. Потому что в России ситуация с наукой совершенно не изменилась. Но и в Европе, оказывается, не жаждали наплыва русских, точнее, вообще не-европейцев: в большинстве объявлений о стипендиях была приписка «только для граждан ЕС». А для работы в фирмах требовалась рабочая виза, которую получить было тоже непросто. Да и не мог он пока представить, как это можно, даже за большие деньги, застрять здесь почти безвылазно.
Дело неожиданно решил случай. В Кембридж с докладом приехал профессор Малькольм Ричардсон из университета города Глазго, в Шотландии. Там у них тоже занимались биоинформатикой. Правда, про конкретную область их работы Антон почти ничего не знал, но из-за завлекательного названия на лекцию все-таки сходил. Внешне профессор оказался почти таким, каким их изображали в старых советских фильмах – с длинной бородой и в круглых очках. Но из его доклада Антон понял мало: как-то неструктурированно он изъяснялся, все время перескакивал с одного на другое. Бывает, что у очень умных людей речь не поспевает за мыслью, а интуитивные догадки, еще не до конца ясные и самому автору, не торопятся отливаться в четкие формулировки… Но Антона все-таки что-то зацепило, поэтому в конце доклада он списал адрес их веб-сайта и тем же вечером зашел туда. Сразу же бросилось в глаза: «наша группа работает в сотрудничестве с американской фармацевтической компанией «Ренфер» и располагает небольшим числом трехгодичных стипендий для молодых исследователей любой национальности». «Ренфер» была большой, богатой и весьма передовой фирмой, работавшей не только ради сиюминутной прибыли. Антон много слышал о ней. И как эти шотландцы их соблазнили? Наверное, и вправду не дураки. Попробовать, что ли, к ним пролезть? Вот только разобраться бы, что они там такое делают…
Пару дней Антон раздумывал, заодно пытаясь разыскать что-нибудь еще про это направление. Не попалось почти ничего – дело явно было новое и слабо разработанное. Вообще, научные статьи даже на западе бывает не так легко с ходу отыскать, если они не напечатаны в первой десятке самых престижных журналов. В конце концов он решил временно проигнорировать «деловую часть» и написал Ричардсону короткое письмо о своем интересе. Ответ пришел очень быстро: «высылайте ваше резюме. Можете не тратить много времени на его полировку». Полировать Антону было особенно нечего, так что управился он быстро. Через два дня профессор сообщил, что он и его группа готовы встретиться для собеседования, и попросил выбрать удобную дату. А заодно представить рекомендацию от его нынешнего руководителя. Вот это да, неужели он так лихо прошел первый тур?
