Читать книгу Скелет дракона - Михаил Александрович Соколовский - Страница 1

Действие происходит во второй половине XV и первой половине XVI века.

ДЕЙСТВИЕ 1. Пьéро.

Действующие лица:

Пьеро, нотариус, 32 года.

Сын Пьеро, 14 лет.

Екатерина, его мать, 33 года.

Андреа Верроккьо, художник, 31 год.

Арриго, хозяин кабака, около 40 лет.

Пьеро I «Подагрик» Медичи, правитель Флоренции, 50 лет.

Епископ, 35 лет.

Подмастерья Верроккьо, свита Медичи, свита епископа, посетители кабака, уличные торговцы.

Место действия – Флоренция и её окрестности.

Картина 1. 

Мастерская Верроккьо. Пустая и страшная. Стоят какие-то чаны по углам, корытца для смешивания красок, висят на гвоздиках измазанные кожаные фартуки подмастерьев. По стенам – картины разной степени готовности. У стен – скульптуры в том же состоянии. Входит Верроккьо, огромный, толстый, лысый, краснорожий, могучий мужик с умными глазами на мелкой по сравнению с остальным телом голове. Ему всего тридцать лет, но выглядит старше, как кузнец. С ним – Пьеро. Этому тоже тридцать. Но он субтилен, угодлив. Его камзол и панталоны сидят на нем обыденно, он так ходит каждый день, а вот богатый камзол и тяжёлый знак гильдии Святого Луки на шее Верроккьо выглядят чужеродно. Верроккьо поминутно недовольно ёжится, поправляет тяжёлое украшение.

Верроккьо. Чёртова штука! Топиться с ним, что ли?

Пьеро. Мастер Андреа, вы помните, из чьих рук вы получили этот знак? Из рук того, чей сын сейчас войдёт сюда.

Верроккьо. Ну, и что? Это мастерская, а не дворец! Сер Пьеро! Мне тесно в этой упаковке! В конце концов, это он приходит ко мне в гости, а не я к нему!

Пьеро. Он не в гости, он с заказом. И потом, вы же не станете предлагать ему переодеться в кожаный фартук и измазаться в краске?

Обстановка разряжена, Верроккьо улыбается.

Пьеро. Да и в мастерской, наверное, стоило прибрать перед приходом…

Верроккьо. Перебьётся! Куда я все это дену? И где потом найду?

Вбегают два молоденьких ученика Верроккьо (19-летний Сандро и 22-летний Пьетро) с криками «Идут! Идут!», становятся за Верроккьо и Пьеро.

Пьеро. Мастер Андреа, позвольте дать вам один совет. В присутствии его светлости синьора Медичи вы не могли бы почаще улыбаться?

Верроккьо (сквозь зубы). Попробую. Но позвольте и мне, дорогой сер Пьеро, отплатить вам советом за совет. Вы не могли бы в моем присутствии и в вашем присутствии в моей мастерской раз и навсегда заткнуться?!!

Пьеро не ожидал, открывает рот, беспомощно озираясь по сторонам. Ученики хихикают. В этот момент двери распахиваются, входит Пьеро I Медичи, по прозвищу Подагрик, правитель Флоренции. Ему 50 лет, и он действительно подагрик, идёт, тяжело опираясь на массивную трость, разукрашенную виноградными лозами, увенчанную большим лазоревым шаром. Медичи хромает на правую ногу. За ним идёт епископ – классический епископ эпохи Возрождения, молодой, пышущий здоровьем, румяный, слишком сильно любящий жизнь, чтобы исполнять все данные им обеты. Поменять бы Медичи с епископом костюмами – все бы стало на свои места. И за тем и за другим – свита. У первого – пажи и дамы, у второго – священники, занимающие разные ступени в церковной иерархии, дам нет только из приличия. В мастерской сразу становится тесно. Пьеро отходит к стене, на время становится незаметным. Верроккьо, завидев обоих, радушно улыбается, идёт навстречу. Падает сперва на колено перед епископом, целует перстень на левой руке, в то время как епископ благословляет мастера правой.

Верроккьо. Благословите, отец мой! (Поворачивается к Медичи, кланяется). Ваша Светлость!

Медичи. Не кланяйся мне, Андреа! Это я должен кланяться. И если бы не моя подагра, я бы так и сделал…

Верроккьо (учтиво). Вам кланяться мне! Да с какой же стати? Вы, как и ваш отец, всегда покровительствовали мне и моим скромным трудам! Если я и могу работать, то только благодаря заказам вашего достопочтенного семейства и ваших друзей!

Медичи. Мне приятно это слышать Андреа, но не спорь со мной. Я старше тебя, к тому же я в этом городе вроде как пока ещё главный…

Верроккьо. Многие лета!

Медичи. Не выйдет. Мне бы стать правителем пораньше, но… отец оказался слишком живуч… Так вот, Андреа, если кто-нибудь когда-нибудь вспомнит, что я существовал, то только благодаря моим заказам тебе, ну и таким как ты… Не перебивай! Человеческая жизнь бессмысленна и ничтожна. Только понимаешь это, когда она уже кончается. И так, наверное, и должно быть… Иначе я бы повесился ещё в колыбели…

Все учтиво смеются, кроме Верроккьо и самого Медичи.

Епископ. Самоубийство – грех!

Верроккьо и Медичи поворачиваются, смотрят на епископа, молча и задумчиво. Епископ мучительно краснеет. Медичи решает помочь ему.

Медичи. Н-да… Трудно не согласиться… Андреа, мы пришли к тебе вместе с епископом, чтобы заказать шар на купол собора…

Верроккьо. Шар?! О боже, нет!

Епископ (дежурно). Не поминай имя Божие всуе, сын мой!

Верроккьо. Стоит один раз удачно сделать что-то, как от тебя тут же требуют повторения! Ваша светлость, неужели нельзя заказать мне что-нибудь новенькое?

Медичи. Например, куб?

Верроккьо. А что? Интересное решение!

Епископ. Но несколько необычное… Прихожане привыкли видеть на куполах более совершенные формы.

Верроккьо. Чем же не совершенен куб?

Епископ. Углами! В углах прячутся черти! А у куба их целых шесть!

Медичи и Верроккьо. Восемь.

Епископ. Тем более!

Верроккьо. Но мне столько раз приходилось бывать в самых потаённых уголках Флоренции! Ночевать там, выпивать! Заниматься такими…

Медичи. Мы поняли, Андреа!

Верроккьо. Да! И я ни разу не встретил там ни одного черта!

Епископ (с озорством). Он просто прятался в обличье тех, с кем вы…

Медичи (укоризненно). Епископ!

Епископ. …выпивали. И бесы, прости Господи мою грешную душу, говорят сейчас вашими устами, подготавливая себе тёпленькое местечко в храме божием…

Верроккьо. Как это частенько делают священнослужители, которых я постоянно встречаю… в разных уголках Флоренции!

Вся эта словесная перепалка сопровождается бурной реакцией всех присутствующих и происходит без злобы с обеих сторон, это просто упражнения двух светских людей, каждый из которых занял ту позицию, которую диктует им их «профессия».

Медичи. Господа! У меня не так много времени. Верроккьо! Я хочу успеть оплатить твою работу. А вам, святой отец, неплохо было бы получить ваш шар в том виде, в каком вы хотите его получить. Давайте же скрепим наше соглашение подписью под договором!

Епископ. А сер Пьеро? Где же сер Пьеро?!

Пьеро (выступая из темноты). Я здесь!

Медичи. Договор давно готов, я читал его. И если ты доверяешь мне, Андреа…

Верроккьо (учтиво). Я всецело доверяю любому представителю достославного семейства Медичи! Тем более что договор составлял сер Пьеро ди Антонио!

Пьеро подносит договор в открытой папке, Верроккьо подписывает его не глядя.

Верроккьо (тяжело вздыхает, подписывает). О, Господи, шар!

Епископ (подписывая). Не поминай всуе, сын мой!

Медичи (подписывая, грустно). Последний раз, Андреа! Я обещаю!

Пьеро с поклоном отходит.

Епископ. И все-таки я хотел бы уточнить некоторые детали. Синьор Верроккьо, как вы себе видите этот шар?

Верроккьо. Как я себе вижу шар? Сандро, мел!

К Верроккьо подбегает подмастерье, подаёт ему мел. Верроккьо снимает с себя знак Святого Луки, отдаёт ученику взамен на мел, подходит к большой задней пустой чёрной стене.

Верроккьо (рисуя самый большой круг, на какой только способна его рука). Шар я себе примерно вижу так.

Все смеются, кроме Епископа. Тот, явно дурачась, важно раздувает щеки.

Епископ. Покруглее, покруглее!

Верроккьо. Так? Так?

Епископ. И побольше! Побольше!

Верроккьо. Масштаб один к десяти, падре!

Епископ. Благодарю вас, сын мой! Меня это вполне устраивает!

Это сопровождается оглушительным хохотом свит. Улыбается Медичи. Серьёзен только сер Пьеро, он не очень понимает, что происходит. Верроккьо заканчивает рисовать круг и тут его камзол рвётся по шву. Из шва выглядывает белое белье. Все смеются ещё громче. Вперёд выступает сер Пьеро.

Пьеро (овладевает всеобщим вниманием). Простите, но… я должен предупредить… этот… рисунок на стене не может быть приложен к договору!

Всеми присутствующими снова овладевает приступ неудержимого хохота. Смеются все, до слёз. Их вытирает костяшками подагрических пальцев даже правитель Медичи. Не прекращая смеяться, Медичи отцепляет от своего пояса кошелёк, кидает его Пьеро, тот ловко ловит, как только поймал, смех моментально исчезает, как будто его выключили, и свет гаснет, оставляя в луче прожектора только Пьеро с кошельком в руках.

Картина 2. 

Кабак. Пьеро стоит все так же посередине сцены с кошельком в вытянутой руке. Прожектор высвечивает его из темноты. Окрик Арриго, хозяина кабака, выводит его из оцепенения, а сцену из тьмы. Постепенно освещаются столики, бочки, деревянная барная стойка, за которой и восседает юркий и зоркий хозяин. За столиками – посетители (купцы, солдаты, шлюхи).

Арриго. Пьеро! Неужто ты принёс мне долг?

Пьеро (подходя к стойке). Принёс. Такую сделку провернул, ты не поверишь! На, отсчитай сам, сколько там я тебе должен.

Пьеро кидает кошелёк, полученный от Медичи, хозяину.

Арриго (осматривает кошелёк). Ты смотри! Печать Медичи! Да неужто!

Пьеро. Представь себе! Со своего пояса снял и мне… подал.

Арриго. Подал! Надо же! Ну, что ж, возьму, возьму, сколько там с тебя… Только своё возьму, чужого мне не надо…

Начинает быстро отсчитывать монетки, кидать их в руку под прилавком. Пьеро не смотрит.

Арриго (кинув взгляд на Пьеро). Что за сделка? Давай! Хвастайся!

Пьеро (охотно). Наш подагрик заказал художнику Верроккьо работу. Я составлял договор и заверял!

Арриго. Верроккьо? Не слыхал. Что за работа?

Пьеро. Шар соорудить. Для купола собора «Сан Антонио аль Монте».

Арриго. Шар? Неужто для этого надо быть художником?

Пьеро. Много ты понимаешь, Арриго!

Арриго. Немного. Но храм закончить – дело нужное. Богоугодное. Давай-ка я заново посчитаю…

Арриго достаёт из-под прилавка руку, высыпает монетки обратно, снова считает. На этот раз останавливается сильно раньше, чем в прошлый раз (решил не воровать).

Арриго. Ну? И неужели ты не выпьешь? За успех-то?

Пьеро. Выпью.

Арриго отсчитывает ещё две монетки.

Пьеро. И тебе налью.

Арриго ещё две отправляет в свою ладонь.

Пьеро (громко). И всем налью!

Посетители бурно реагируют. Арриго отсчитывает ещё несколько монеток, отдаёт кошелёк Пьеро, ставит перед ним кружку пива, идёт с кружками к столикам.

Посетители. Ура серу Пьеро! Спасибо! Ваше здоровье, синьор!

Пьеро улыбается, приподнимает кружку. Арриго возвращается за свою стойку, поднимает кружку, чокается с Пьеро.

Арриго. Ну, давай, чтоб тебе никогда не пришлось больше выпивать в долг!

Пьеро. Ох, хорошо бы!

Пьют.

Арриго. Слушай, Пьеро, ты, я смотрю, с художниками во Флоренции знаешься?

Пьеро. Ну?

Арриго. Тут понимаешь, какое дело… Моё заведение далеко от дороги… Все мимо проезжают, а собираются только местные, то есть, не часто… И обороты у меня, – сам понимаешь… Я чего подумал? Мне нужно вывеску нарисовать, и на дороге столб поставить. Чтоб издали было видно… И чтоб народ мимо не мог пройти. Пусть там кто-нибудь из твоих художников мне нарисует что-нибудь, чтоб все ахнули!

Пьеро. Ну, не знаю…

Арриго. Да ты только попроси! С такими людьми дело имеешь! Вон, печать Медичи у тебя на кошельке! Тебе не откажут! У меня уже и щит готов. Его только расписать! А потом я его на столб и на дорогу! Чтоб все ахнули! И завернули на огонёк!

Хозяин сует в руки Пьеро щит, на котором ничего не нарисовано. Пьеро тупо смотрит на щит, немного обалдев от энергии хозяина.

Арриго. Если только получится, Пьеро, ты у меня всегда можешь рассчитывать на кружечку-другую совершенно бесплатно! В долг! Нешто я не понимаю? Всякие времена могут быть у делового человека.

Свет гаснет, Пьеро стоит в луче прожектора, тупо смотрит на пустой щит. Сверху спускается огромный шар.

Картина 3. 

Мастерская Верроккьо. Беспорядок тот же. Сверху спускается огромный медный шар. Он закрывает собой рисунок круга на стене, сделанный Верроккьо в первой картине. Его тянут на тросах, перекинутых через блок, полуголые Верроккьо с подмастерьями. Они потные, в фартуках. Фартук на Верроккьо и впрямь куда более органично смотрится, чем камзол. Шар раскачивается, поблескивая медью, и медленно опускается на приготовленную для него чугунную подставку. Слышны крики подмастерьев и Верроккьо: «Держи! Опускай потихоньку! Давай! Не раскачивай! Придержи!» Пьеро, выйдя из оцепенения, поспешно прячет за спину деревянный щит, наблюдает за происходящим с явным восхищением. Наконец шар водружён на подставку. Он заполняет собой всю сцену. Теперь его придётся все время обходить: он всем будет мешать.

Верроккьо. Как влитой! (Замечает Пьеро) А! Сер Пьеро! Пришли приложить стенку к договору? Или наоборот?

Смеётся. Подмастерье с ним.

Пьеро. Нет. Я по другому делу…

Верроккьо. Вы на нас не обижайтесь, сер Пьеро… Мы, художники, народ невоспитанный, грубый… И если я вас давеча чем обидел, не держите зла… Просто все эти попы с меценатами… Нет, меценаты дело нужное… Да и попы тоже… Всё ж таки – главные заказчики… А для художника – заказ поважнее вдохновения…

Пьеро (задумчиво). Правда?..

Верроккьо. Ну, да… Вот, посмотрите хотя бы на это… (широкий жест на шар). Ну, где тут искать вдохновения? Шар и шар…

Пьеро. Мастер Андреа, а действительно… Почему вам заказывают такие простые вещи? Неужели некому…

Верроккьо. Некому. Во-первых, идеальный большой шар отлить – тоже искусство. А во-вторых, тут главное не сам шар, а доставка его на вершину собора… Тут знаешь каким инженером быть надо? Это тебе не картинки рисовать. А кто может быть инженером, как не истинный художник? Господь, творец наш и вседержитель, прежде всего, был инженером. Иначе как бы работала вся эта сложная система водоснабжения и воздухоочистки? Я имею в виду мироздание. Да и сам человек – инженерное чудо, наделённое душой и разумом…

Пьеро. Что тоже чудо.

Верроккьо. Что? Ну, да. И то, неизвестно ещё, может разум тоже на шестерёнках работает… Да и дух…

Пьеро. Наш епископ сказал бы сейчас, что вы богохульствуете.

Верроккьо. Сказал бы… По долгу службы. Как все проповеди, которые он произносит. Стоит на амвоне, пизди́т и сам скучает. А вот песенки в кабаках он горланит с душой. Поверьте, я слышал. А иногда и подпевал. Простите меня, сер Пьеро, я не даю вам рта раскрыть. Всегда радуюсь, когда работа удаётся. Ну? С чем вы пришли?

Пьеро мнётся в нерешительности.

Пьеро. Да так… Уточнить кое-какие детали. (Находится) Определиться по срокам. Но я вижу, что вы вот-вот закончите… Сколько вам осталось?

Верроккьо обнимает Пьеро за плечи и уводит за шар. Подмастерья скрываются туда же.

Верроккьо. Позолотить, да поднять на купол. Тут ведь, сер Пьеро, как?… Сперва покроем сверху, подождём, когда высохнет… Повернём, напылим на донышко, подождём… а там!..

Сцена пуста. Если не считать огромного медного шара.

Картина 4. 

Луг, залитый солнцем. Прямо на земле сидит четырнадцатилетний долговязый мальчик. Он сидит под шаром с картоном в руках, рисует, поглядывая вдаль. Входит сер Пьеро, неуклюже обходя шар, бьётся об него лбом, неестественно прогибаясь, чтобы его обойти. В руках у Пьеро все тот же щит. Он видит сына, останавливается. Несколько секунд наблюдает за ним. Потом покашливает. Мальчик не отзывается.

Пьеро (нерешительно). Сынок! Здравствуй…

Мальчик как будто не слышит.

Пьеро. Мальчик мой! Ты меня слышишь?

Ноль эмоций. Пьеро идёт к нему, хочет положить руку ему на плечо, вдруг сзади него появляется Екатерина, мать мальчика, забитая покорная крестьянка, полноватая, со светлым взглядом.

Екатерина. Пожалуйста, не трогайте его, сер Пьеро…

Пьеро резко разворачивается.

Пьеро. Это почему?

Екатерина. Когда он рисует, ему лучше не мешать. А то потом он болеет.

Пьеро. Он что – сумасшедший?

Екатерина. Нет, сер Пьеро, он не сумасшедший… Но я боюсь, что он станет сумасшедшим, если ему помешать… Мне так и доктор сказал, которого вы присылали…

Пьеро. А то, что мы тут разговариваем, ему не мешает?

Екатерина. Он нас не слышит…

Пьеро. Он что, глухой?

Екатерина. Нет, сер Пьеро, доктор сказал, что он не глухой.

Пьеро. Что значит, доктор сказал? Ты мать! Ты что, сама не видишь? Слышит он тебя? Откликается?

Екатерина. Слышит и откликается. Но когда не рисует. И поёт хорошо… Но когда рисует, ему лучше…

Пьеро. Хватит! Что ты заладила? Я навещаю вас не так часто! Прихожу, а ему нельзя мешать! Это что? Я, в конце концов, его отец! А он со мной не разговаривает потому, что рисует?

Сын сера Пьеро вдруг вскакивает на четвереньки, быстро ползёт куда-то, ловит какую-то гусеницу под ногами сера Пьеро. Сажает её на ладонь, с размаху хлопает сверху другой ладонью…

Пьеро (брезгливо сморщившись). О, Господи!

Сын Пьеро зачерпывает с земли грязь, смешивает в ладонях с тем, что осталось от гусеницы, собирает получившуюся массу каким-то листиком, сорванным тут же. Пальцем берет с листа получившуюся грязь, садится под шар в прежнюю позу, рисует грязью на холсте, увлечённо размазывая пальцами.

Пьеро. Да… это хорошо, что он меня не слышит и не видит… А то бы как эту гусеницу… Но, вообще, Катерина, это свинство…

Екатерина (пожимает плечами). Он так рисует. Идёмте в дом, сер Пьеро. Будем обедать, скоро муж придёт, выпьете с ним наливочки…

Пьеро (упрямо). Я пришёл не к твоему мужу, а к своему сыну!

Екатерина. Он потом к нам придёт. Он только дорисует, и придёт…

Пьеро. Скажи ему, чтоб руки помыл!

Екатерина. Он помоет сам перед обедом, ему доктор сказал, которого вы присылали.

Пьеро. И скажи ему, чтоб расписал вот этот щит. (подаёт Екатерине) Так расписал, чтоб все ахнули! Раз он все равно рисует!

Екатерина. Да вы сами ему скажете, он только дорисует и придёт. А мы пока пообедаем… Скоро муж придёт, наливочки выпьете…

Екатерина прислоняет щит к шару.

Пьеро. Да не хочу я с вами пить! Меня жена ждёт! И дети! Законные! И нормальные!!! Про щит ему скажешь?

Екатерина. А как же? Конечно, скажу, сер Пьеро! Я его тут оставлю… Вы не волнуйтесь!

Сер Пьеро уходит за шар, Екатерина угодливо его провожает. Как только мать и отец скрываются из виду, сын Пьеро кидается на щит, смотрит на него, изучает.

Сын Пьеро (задумчиво). Чтоб все ахнули…

Сын Пьеро ставит щит к шару, уходит.

Картина 5. 

Там же, через некоторое время. Сын Пьеро возвращается, в руках у него какие-то инструменты: маленький ножик, какое-то подобие ланцета, клещи. Всё это он кидает к щиту. Оглядывается, потом опускается на корточки, что-то разглядывает в траве, потом опускается на четвереньки, начинает ползать, собирая гусениц, ловя кузнечиков и бабочек, догоняя извивающуюся ящерицу. Всю эту живность он складывает в кожаный мешочек. Когда мешочек полон, он берет деревянный щит, полученный от отца, гладит его поверхность, потом взвешивает мешочек на руке. Потом делает это одновременно: гладит поверхность и взвешивает мешочек. Удовлетворённо кивает, уходит за шар. Тут же появляется Пьеро, за ним, в полупоклоне услужливая Екатерина. Пьеро, вытирая рот после сытного обеда, крадётся к тому месту, куда ушёл сын, за ним Екатерина.

Екатерина. Только я прошу вас, сер Пьеро, не надо ему мешать!

Пьеро. Я только посмотреть, что он будет делать… Зачем ему вся эта живность? Он будет рисовать бабочками и кузнечиками?

Екатерина. Я не знаю… я ему никогда не мешаю…

Пьеро (подглядывает). Он их режет! Катерина! Кто дал ему нож?

Екатерина. Он сам берет все, что ему нужно… Он ваш сын, сер Пьеро…

Пьеро. Что ты хочешь этим сказать? Отвечай! Откуда нож у безумного ребёнка?

Екатерина. Он не безумен. И он не ребёнок! Ему четырнадцать лет!.. Оставьте его, сер Пьеро! Я не понимаю, что он делает, но иногда я чувствую, что он делает что-то великое…

Пьеро. Великое! Что ты можешь чувствовать? Катерина! Он облизывает пальцы, которыми он… потрошил кузнечиков! Как ему не противно?

Екатерина (пожимает плечами). Ему нравится природа.

Пьеро. Ну, не настолько же!

Екатерина (благоговейно по отношению к сыну). Я часто видела, как он мастерит каких-то чудовищ из жаб, кузнечиков, ящериц, бабочек… Он использует зверей как игрушки… Как будто он сам творец… Делает со своими творениями все, что хочет: отрывает крылья, прикрепляет к телу ящериц, вырывает ноздри, на их место клеит глаза… А потом хранит своих чудищ по неделям… Я один раз зашла к нему в сарай прибрать… а там такая вонь… Это же все гниёт… А он ничего, сидит себе в уголке, рисует…

Пьеро. Он и сейчас делает то же самое. Бросил все. Катерина! Он штаны снимает! Господи, что он будет делать?! Катерина он… он… ф-фу…

Екатерина (едва взглянув). А что, сер Пьеро? Вы никогда не видели, как люди?..

Пьеро. Да вот нет, знаешь, не видел! Как-то не приходилось. Катерина! Он лезет руками в своё… Катерина!!!

Сер Пьеро зажимает рот рукой, его тошнит. Он поспешно убегает.

Екатерина. Сер Пьеро! Сер Пьеро, да что с вами?

Екатерина вдруг не выдерживает и начинает хохотать. Отсмеявшись, уходит вслед за Пьеро.

Картина 6. 

Там же, через некоторое время. Полумрак. Сын Пьеро выходит из-за шара, оттуда, куда подглядывал сер Пьеро, держит щит в одной руке, мольберт – в другой. Зритель не видит, что нарисовано на щите. Мальчик устанавливает мольберт так, чтобы к зрителю картина, поставленная на него, оказалась спиной. Он ищет место для мольберта и щита. Ползает по тому самому шару, прикрепляет к нему фонарик со свечой, чтобы он освещал его работу. Потом забирается наверх, поправляет свет, пока не добивается необходимого ему эффекта. Смотрит на свой щит, потом становится так, чтобы загородить работу от входящего. Только после этого кричит куда-то за сцену.

Сын Пьеро. Можно!

Входит Пьеро.

Пьеро. Ну, показывай.

Сын Пьеро отходит. Пьеро в ужасе отшатывается, мелко крестится.

Пьеро. О, Господи! Какое чудище!.. Мерзкое!

Сын Пьеро поднимает палец.

Сын Пьеро. Вот! Я добился, чего хотел. Забирайте. Щит ваш!

Пьеро. Да кому он такой… нужен?

Сын Пьеро. Мне он тоже больше не нужен. Вы просили расписать щит, я расписал. Как я понимаю, моя работа производит впечатление. Мне это и было нужно. Щит, кстати, был кривой… Пришлось повозиться, чтобы выпрямить.

Пьеро. Я скажу заказчику.

Сын Пьеро. Как хотите.

Пьеро. Ну? И на какую сумму ты рассчитываешь, сынок?

Сын Пьеро. Да ни на какую, у нас все есть.

Пьеро. Ты отдаёшь мне этот щит просто так? И тебя не волнует, куда я его понесу и кому отдам?

Сын Пьеро. Нет. Я работу сделал. Она удалась.

Пьеро. И тебе неинтересно…

Сын Пьеро. Мне было интересно, пока я работал. Больше нет. Щит ваш, Сер Пьеро, вы можете делать с ним все, что вам хочется.

Пьеро. Как?

Сын Пьеро (как с глухим, громко). Я говорю, что мне все равно, главное, что у меня получилось.

Пьеро. Нет, как ты меня назвал?

Сын Пьеро. Сер Пьеро.

Пьеро. Я твой отец!

Сын Пьеро. Как вам угодно, сер Пьеро.

Пьеро. Я твой отец! Отец! Отец! Отец!

С этими словами Сер Пьеро выхватывает из-за пояса плеть, бьёт сына ею. Сын Пьеро выдерживает побои стойко, даже улыбаясь, а вот Катерина, выбежав, ловит сера Пьеро за руки.

Екатерина. Нет! Не бейте его, сер Пьеро! Он и так ненормальный! Последний ум из него выбьете, сер Пьеро! Не надо!

Ей тоже достаётся.

Пьеро. Я не сер Пьеро! Я его отец! Я его отец! А он… драконов рисует! Смотри!

Пьеро хватает щит с мольберта сует в лицо Катерине. Катерина падает на пол, закрывается от рисунка рукой. Пьеро поворачивается, устало смотрит на сына.

Пьеро. Ублюдок…

Уходит. Сын, постояв, встретившись взглядом с матерью, уходит в свой сарай. ЗТМ.

Картина 7. 

Кабак. Сер Пьеро сидит за столиком, мрачно думает. Арриго приносит кружку пива и какую-то еду в тарелке.

Арриго. Твой заказ, Пьеро!

Пьеро кивает.

Арриго. А мой когда будет готов, а? Уже много времени прошло…

Пьеро поднимает глаза на Арриго, смотрит задумчиво. Наконец, открывает рот.

Пьеро. Уже скоро, Арриго. Художник работает…

Арриго. Какой?

Пьеро. Хороший художник, Арриго. Очень хороший… Возможно, когда-нибудь нас с тобой вспомнят только потому, что ты сделал ему свой заказ…

Арриго отходит усмехаясь.

Пьеро (себе). А я был его отцом…

Пьеро пьёт.

Картина 8. 

Мастерская Верроккьо. Сцена наполняется подмастерьями Верроккьо, которые ползают по огромному шару, покрывая его позолотой. Суета, шум… Входит Верроккьо и сер Пьеро. У сера Пьеро в руках щит, завёрнутый в тряпку.

Верроккьо. Идите на хер, сер Пьеро! Нет времени! Сами же подгоняли!

Пьеро. Я подгонял вас, как нотариус. А сейчас пришёл, как частное лицо. Посмотрите! Прошу вас, мастер Андреа, один только взгляд!

Верроккьо. Ну что там у вас?

Верроккьо, поняв, что сер Пьеро не отстанет, берет щит, разворачивает, бросает взгляд на щит и с ужасом роняет его на землю.

Верроккьо. Етитская сила!..

Грохот от падения щита заставляет замереть всех подмастерьев, работающих на шаре. Внезапная статика и тишина. Верроккьо приседает, рассматривает щит более подробно.

Верроккьо. Это… нарисовано?..

Сер Пьеро. Да.

Верроккьо. И кто… автор?

Сер Пьеро. Мой сын… Незаконный.

Верроккьо. Это чуть сложнее. Но ничего. Что-нибудь придумаем. Приводите.

Сер Пьеро делает движение, чтобы подобрать щит. Верроккьо его останавливает.

Верроккьо. Это останется у меня.

Пьеро поворачивается, обречённо кивает, идёт к двери.

Вероккьо. Сер Пьеро!

Пьеро останавливается.

Вероккьо. Мы, художники, народ грубый. Вы уж меня простите…

Пьеро кивает, уходит. Верроккьо поворачивается к подмастерьям, сердито орёт на них.

Верроккьо. Чего, бля, застыли?! А ну работать!!!

Уходит. Подмастерья работают с удвоенной силой. И продолжают работать на протяжении следующей сцены, до тех пор, пока шар не будет полностью золотым.

Картина 9. 

Улица. Сер Пьеро, пошатываясь идёт по улице. Мимо него пробегают уличные торговцы. Бабы с деревянными куклами, музыканты с дудочками, мужики с пирожками… Один увешан щитами с пасторальными картинками, вроде «пастух и пастушка», «летний пейзаж» и пр. Сер Пьеро останавливает его, покупает у него щит с нарисованным сердцем, пронзённым стрелой, идёт по направлению к кабаку.

Картина 10. 

Кабак. Пьеро подходит к хозяину, кладёт на прилавок только что купленный щит. Хозяин расплывается в улыбке.

Арриго. Вот это да! Вот это то, что нужно! Вот это удружил, Пьеро! Вот так вот по краю мы напишем «Арриго ди Джованни Тедеско. Горячие сосиски и пиво!» Никто мимо не проедет! Никто не свернёт! Вот спасибо тебе! Спасибо! Я всегда знал, что настоящие художники ещё существуют во Флоренции!

Арриго радостный убегает. Пьеро как в воду опущенный остаётся сидеть у стойки. Сидит на протяжении всей следующей сцены. Не наблюдает, смотрит прямо перед собой с полным сознанием окончания своей роли в Истории.

Картина 11. 

Шар полностью золотой. Подмастерья слезают с него. Раскачивают, поднимают, кричат: «Давай! Держи! Не раскачивай!» Шар поднимается и исчезает. На месте, где только что был огромный шар, стоит Сын Пьеро с мольбертом под мышкой, такой маленький по сравнению с шаром. Он рассматривает картины, висящие по стенам. Входит Верроккьо со щитом в руках с другого края сцены, симметрично Серу Пьеро. Верроккьо показывает щит сыну Пьеро.

Верроккьо. Твоя работа?

Сын Пьеро. Моя.

Верроккьо. Почему имя не написал?

Сын Пьеро. А разве это важно?

Верроккьо. Это, дружок, в нашем деле важнее всего. Так как тебя зовут?

Сын Пьеро. Леонардо.

Верроккьо. Родился в Винчи?

Сын Пьеро. Да.

Верроккьо. Леонардо да Винчи, значит? Ну, что ж… Проходи!

Занавес.

ДЕЙСТВИЕ 2. Салаино.

Действующие лица:

Салаино, ученик Леонардо, 39 лет.

Франциск I, король Франции, 25 лет.

Мисс Анна Болейн, английская придворная дама, 19 лет.

Франческо Мельци, ученик Леонардо, 27 лет.

Матурина, служанка в доме Леонардо, около 60 лет.

Фра Бартоломео, священник-францисканец, около 60 лет.

Вильгельм Боро, королевский нотариус, около 40 лет.

Музыканты, шуты.

Место действия – мастерская Леонардо да Винчи во Франции, в Клу, недалеко от королевского родового замка Амбуаз.

Картина 12. 

Леонардо да Винчи, такой, к какому мы все привыкли по портретам и памятникам, в длиннополом камзоле, берете, с длинными седыми волосами, длинной окладистой бородой, закрывающей пол-лица, с кустистыми бровями сидит и левой рукой пишет портрет молодой слегка улыбающейся дамы в богатых одеждах. Дама сложила на коленях руки, кажется, что она находится в полном умиротворении. В комнате играют музыканты. Обстановка весьма аскетическая, это маленькая мастерская Леонардо, здесь всё гораздо скромнее, чем в большой боттеге Верроккьо. На стене висит шпага. Из большого окна слева льётся красноватый свет заходящего солнца. Наконец, дама не выдерживает, и делает музыкантам нетерпеливый жест «прекратить».

Леонардо. Дорогая монна, не шевелитесь, иначе у меня не получится улыбка.

Анна (капризно). Ну, сколько ещё? У меня уже затекло всё тело!

Леонардо. Попросить музыкантов сыграть что-нибудь повеселее? Позвать шутов? Пусть танцуют мориску?

Анна. Нет, мориску я люблю танцевать сама… И вообще, мне скучно!

Леонардо. Хотите закончить на сегодня? Я могу некоторое время писать по памяти.

Анна. А я что буду делать? Франсуа велел мне ждать здесь, а у вас тут только и можно, что позировать… Правда, все знают, что вы работаете медленно, а Франсуа говорил, что вы при смерти… (прикусывает язычок). Хотя по вам этого не скажешь… Извините, мастер Леонардо…

Леонардо. Я действительно плохо себя чувствую последние годы. У меня совсем высохла правая рука, поэтому писать приходится левой. Я всё хуже вижу, и всё с бо́льшим трудом хожу. Только доброта нашего славного короля Франциска позволяет мне доживать свой век у него в гостях. Надо сказать, что любой правитель моей бедной Италии давно выкинул бы меня ко всем чертям, и я бы на старости лет стал виноделом… И то, только если бы мои ученики по доброте своей согласились мне помогать…

Анна. Ха-ха! Почему виноделом?

Леонардо. Потому, что виноградник за стенами Милана – это единственное недвижимое имущество, которым я владею. Умоляю вас, мисс Анна, скажите ещё раз «ха-ха!»

Анна. Нет! Хватит!

Леонардо. Милая донна, солнце садится, свет уходит, а я при смерти! И король ещё не пришёл. Музыканты! Играйте!

Анна. Нет! Не надо. Давайте лучше поговорим.

Леонардо. Давайте. О чём?

Анна. О вас. Правда ли, что вы… член тайного общества? Тамплиер или иллюминат?

Леонардо (увлечённо пишет). Я никогда не слышал о таких.

Анна. Не хотите признаться? Ну, значит, точно.

Леонардо. Хорошо, признаю. Я – наследник тайных знаний тамплиеров.

Анна. А разве вы имеете право вот так признаваться?

Леонардо. Ну, значит, я соврал.

Анна (смеётся). Вы меня разыгрываете!

Леонардо. Стараюсь, чтобы вам не было скучно.

Анна (поджимает губки). То есть правды вы не скажете.

Леонардо. Нет, мисс Анна! Умоляю, улыбайтесь! Задайте мне ещё какой-нибудь вопрос!

Анна. Алхимия. Вы занимались ею?

Леонардо. Да.

Анна. Достигли каких-нибудь успехов?

Леонардо. Да.

Анна. Научились превращать свинец в золото?

Леонардо. Доказал, что это невозможно.

Анна. По-вашему, это успех?

Леонардо. Именно поэтому я никому об этом не рассказал. Записал в своих блокнотах, но шифром. Разгадают и прочтут когда-нибудь потом, когда люди будут готовы.

Анна. А до тех пор люди будут биться над задачей, которая не имеет решения? Вы жестоки, мастер Леонардо.

Леонардо. Я осторожен. Главное – есть результат. И он записан. А люди… пока будут биться, – откроют массу полезных вещей. Неисповедимы пути… науки… Пока я работал над загадкой превращения простых металлов в благородные, – я познал множество связей и чудесных взаимодействий между веществами. Это не помогло превратить одни элементы в другие, но заставляло по-новому проявлять себя.

Анна. Я ничего не поняла.

Леонардо. Самое обидное, что вы перестали улыбаться. И свет ушёл: солнце село. А вы знаете, мисс Анна, что солнце не движется?

Анна. Как это?

Леонардо (снова увлечённо пишет). Вот так. Это наша планета движется вокруг него. Только никому не рассказывайте.

Анна. Почему?

Леонардо. Это может не понравиться священникам. Настолько не понравиться, что они обвинят вас в ереси, а там – одному богу известно, что они с вами сделают.

Анна. Вы не любите священников, мастер Леонардо?

Леонардо. Я не люблю людей, запирающих свой разум засовом привычки, традиций или авторитетов. Сумерки, сразу после захода солнца, – прекрасное освещение… Лучшее, что может подарить художнику природа.

Анна. Я хочу пройтись. Можно?

Леонардо. Бесценная монна, этих сумерек не будет уже через пять минут! Задавайте ещё вопросы!

Анна. Пожалуйста. Почему вы никогда не были женаты?

Леонардо. Вы не скромны.

Анна. Значит, это правда, что про вас говорят…

Леонардо (мягко, но настойчиво перебивает). Скажите, мисс Анна, правда ли, что про вас говорят, что вы будто бы ехали во Францию, чтобы выйти замуж за короля, но, пока ехали, старый король умер, а новый оказался давно женат, что вас крайне опечалило?

Анна (с досадой). Путь из Лондона в Париж занимает месяц! А король может и развестись.

Леонардо. Не позволит Папа.

Анна. Интересно, есть ли в мире король, который бы решил, что он сильнее Папы?

Леонардо. Ради вас? Безусловно! Вот теперь мне нравится ваша улыбка, мисс Анна.

Анна. А что там с солнцем?

Леонардо. Оно не движется.

Анна. Нет. Оно село.

Анна встаёт, потягивается, разминает тело. Музыканты, глядя на это, начинают играть. Постепенно потягивания Анны переходят в красивый танец.

Леонардо (зовёт). Франческо! Огня!

Анна продолжает танцевать. Франческо и старая служанка Матурина приносят свечи, факелы, масляные лампы. Франческо бледен и молчалив. Кажется, что спокойствие даётся ему с трудом. Анна продолжает танцевать.

Матурина (ворчит). Чёрт знает что творится в доме… Хозяин болен, а она…

Леонардо. Не страшно.

Матурина. Я тебе покажу «не страшно!» Я почти слепая, но я же не дура! Всё расскажу!

Франческо (вдруг, визгливо). Пошла вон!

Матурина. О! И этот туда же! Но вам хоть можно, синьор, вы хоть благородного рода, а этот… безродный… прыщ! Вор!

Анна вдруг останавливается, она удивлена дерзостью Матурины по отношению к хозяину.

Франческо. Пошла! Пошла!

Выталкивает Матурну. Анна вопросительно поворачивается к Леонардо.

Леонардо. Это правда. Мой ученик Франческо гораздо более знатен, чем я, бедный бастард, воспитанный матерью-крестьянкой и её мужем-кузнецом.

Анна. И какой-то там служанке это важно?

Леонардо. Матурина – добрая душа, но она не любит, когда нарушается порядок.

Анна (продолжает танцевать). А нам скучно, если он соблюдается…

Леонардо встаёт, подходит к ней, танцует вместе с ней. Анна удивлена и польщена.

Анна (в танце). Прикажите ей не ругать вас. Она ваша служанка, как же вы позволяете?

Леонардо (так же). Мне нравится, как она работает, её ворчание мне не мешает.

Танец заканчивается, раздаются громкие, но медлительные аплодисменты. Леонардо и Анна оборачиваются. В дверях стоит король Франциск: высокий и плечистый 25-летний юноша с аккуратно постриженной бородой и усами, с флегматичным взглядом и плавными движениями. На его поясе шпага в изукрашенных ножнах.

Король. Так всё-таки!..

Леонардо (с поклоном). Ваше величество.

Король. Мне сказали, что вы при смерти, мастер Леонардо, а вы, оказывается, танцуете, да ещё с девушками.

Леонардо. Неисповедимы пути господни, сир. Сегодня я танцую, а завтра, глядишь, предстану пред светлы очи господа нашего…

Король. Мне говорили, что вы не слишком набожны…

Леонардо. Не стоит слушать то, что говорят, сир.

Король. Вот я и пришёл убедиться во всём своими глазами.

Анна. Вы один, Франсуа?

Король. Мне все надоели. Таскаются за мной целый день… Решил побыть в тишине у нашего славного инженера и живописца. Я рад, что вы в добром здравии, мастер Леонардо.

Леонардо. Благодарю вас, ваше величество.

Король. А как продвигается портрет нашей гостьи, мисс Анны?

Леонардо неожиданно проворно бросается наперерез Франциску, успевает закрыть портрет тканью.

Леонардо. Нет! Я никому не показываю незаконченные вещи.

Король. Это неправда, Леонардо. Если бы это было так, мир никогда не увидел бы ни одной вашей работы. Вы демонстрировали модель «Коня» герцогу Лодовико Сфорца, тайную вечерю писали на глазах у всей братии Санта-Марии-делле-Грацие…

Леонардо. И раскаиваюсь в этом…

Король. В зале пятисот во Флоренции вы писали «Битву при Ангиари», не отгораживаясь ширмами, как это делал мастер Микеланджело, писавший на стене напротив «Битву обнажённых».

Леонардо. Вы много обо мне знаете, ваше величество.

Король. О вас много говорят. Разве это плохо?

Леонардо (с галантным поклоном). Хорошо, когда благодаря разговорам король приглашает художника доживать свой век в королевском замке. И я не устану благословлять за это вашу милость.

Анна (капризно). Он и мне не даёт посмотреть, Франсуа!

Король. В конце концов, показали же вы мне портрет моны Лизы дель Джокондо и даже продали мне его, хотя он, как вы говорите, не окончен.

Леонардо. Именно поэтому я вам его и не отдаю.

Король. Но я обязательно заберу его, как только вы… едва лишь…

Леонардо. Договаривайте, ваше Величество. Как только я умру.

Пауза. Из внутренних покоев выходит Франческо вместе со священником-францисканцем. Франческо и фра Бартоломео останавливаются у дверей, они не обращают внимания на короля, Анну и Леонардо, замерших от неловкости. У фра Бартоломео в руке чётки с крестом, молитвенник.

Бартоломео. Поверьте, сын мой! На душе вашего учителя нет тяжких грехов. Гордыня? Может быть, но и её он преодолел, решив причаститься святых даров перед смертью.

Франческо (едва не плачет). Мне кажется, он сделал это для меня, чтобы я перестал докучать ему…

Бартоломео. Значит, любовь в его сердце всё же есть, она не чужда ему!

Франчсеко. Он просто уступил моим мольбам. Я боюсь за его бессмертную душу больше, чем он сам. Он творил страшные вещи, падре… И если он не сказал о них на исповеди, значит, он не считает их страшными, что ещё ужаснее!

Бартоломео. Ну, например, сын мой?

Франческо. Зороастро… Он остался калекой на всю жизнь по вине учителя…

Бартоломео. В этом он раскаивается.

Франческо. Он вскрывал трупы!

Бартоломео. Это новый мир, Франческо. А мастер Леонардо – учёный, художник… Он же не убивал никого…

Франческо. Впрямую нет, но косвенно…

Бартоломео. Я знаю, о чём ты говоришь, Франческо.

Франческо (с надеждой). Он сказал вам? Он раскаивается?

Бартоломео. Нет, об этом я слышал только от тебя, на исповеди… И не волнуйся, тайну я сохраню.

Франческо. Но мастер…

Бартоломео. Виновен ли кузнец, искусно выковавший гвозди, вбитые в руки и ноги Спасителя? Или… нож, который Брут всадил в спину Цезаря?

Франческо. Но он не верит, фра Бартоломео!

Бартоломео. Он заказал и оплатил три большие панихиды и тридцать малых. Если это не вера, то что же?

Франческо. Это страх быть погребённым заживо! Мастер Леонардо много изучал анатомию, и знает, что так бывает. Лекарь говорит, что человек скончался, а потом его гроб находят перевёрнутым. Одному богу известно, что чувствует человек, когда приходит в себя в гробу, под землёй. А за время панихид мы все удостоверимся, что мастер умер… Носом учуем… Понимаете?

Бартоломео (кладёт руку на плечо Франческо). Даже если и так, какая разница, Франческо? Мастер причастился, исповедался и велел за него молиться. Господь услышит наши молитвы…

Бартоломео вдруг замечает короля.

Бартоломео. Ваше величество. (замечает Анну). Мадемуазель… (Видит Леонардо). Мастер…

Священник вдруг осекается. Пристально смотрит на Леонардо. Потом в ужасе роняет чётки, крестится… Потом хмурится, гневно смотрит на Франческо.

Франческо (предостерегающе). Я сейчас вам всё объясню!

Священник в гневе уходит в ту дверь, из которой пришёл с Франческо. Франческо, переглянувшись с Леонардо, бежит за фра Бартоломео.

Анна. Франсуа, я не понимаю…

Быстрым гневным шагом фра Бартоломео возвращается, подходит к Леонардо вплотную, смотрит в глаза.

Бартоломео (крестя Леонардо, тихо). Изыди!

Леонардо вдруг поднимает руку (он что, тоже собирается крестить священника?) и под всеобщий удивлённый вздох щёлкает фра Бартоломео по носу. Францисканец отшатывается. Потом смотрит на короля с укоризной.

Бартоломео. И вы, ваше величество!

Король. Я – что?

Бартоломео (машет рукой). Балаган, балаган, вечный балаган!

Бартоломео уходит. Леонардо стоит, усмехается. Франческо следит за королём, впрочем, как и Анна. А король Франциск, похоже, понял. Он поворачивается к музыкантам.

Король. Все вон.

Музыканты кланяются, уходят. За это время король обходит Леонардо, подходит к портрету, который писал Леонардо.

Леонардо. Ваше величество, нет!

Король (спокойно, даже вяло). Стоять и молчать. Я приказываю.

Франциск поднимает покрывало на портрете. Потом смотрит на Леонардо. Леонардо под его взглядом тушуется. Входит Матурина, метёт пол.

Матурина. Даже не угостили священника… Тот пришёл, работал, а они его даже к столу не позвали… Я ему: «Откушайте, падре, чем бог послал!», а он только зыркнул так и выбежал, как от чёрта… Еле догнала, едва упросила, насилу удержала…

За Матуриной вбегает Франческо.

Франческо. Матурина, здесь король!

Матурина (оглядывается, но не видит слепыми глазами). А? Что? Где? С нами крестная сила! Ваше величество… Простите… Ох ты, господи!

Матурина подхватывает метлу и исчезает. Франческо остаётся. Всё это время молча стоящий и глядящий на Леонардо король, отмирает и подходит к нему с портретом в руках. Портрет он суёт в руки Анне.

Анна. Мне нравится.

Король. Да, только его и сравнить нельзя с портретом моны Лизы дель Джокондо! Где загадочная улыбка? Где мягкость линий? Где сфумато?

Леонардо. Что поделаешь? Возраст!

Анна. К тому же он при смерти…

Король. Кто?

Анна. Мастер Леонардо.

Король. Мастер Леонардо-то при смерти. Только это не мастер Леонардо!

Король снимает с Леонардо берет, парик, сдирает с его лица бороду и перед нами предстаёт 39-летний очень хорошо сложённый кудрявый красавец с лукавым взглядом. Это – Салаино. Анна испуганно зажимает рот рукой, но и улыбается: ей интересно.

Король (флегматично). Я так и думал. Кто ещё мог сыграть эту роль? Как на празднике в честь моей коронации! Я помню. Салаино-чертёнок!

Салаино (кланяется). Джан Джакомо Капротти да Орено, если позволите.

Король. Ну? И зачем понадобилось всё это разыгрывать?

Салаино (подражает флегматичной манере короля). А зачем понадобилось ездить сюда каждый день? (Анне) Вам уже не скучно, драгоценная мисс?

Анна слегка обижена фамильярностью, отходит, ставит свой незаконченный портрет к стене, но так, что его видит зритель.

Король. Не дерзи, чертёнок.

Салаино (всё так же с улыбкой, но уже со скрытым недовольством). Джан Дажкомо Капротти. Салаино меня называл только он.

Король. Называл? Он умер?

Салаино бросает взгляд на Франческо.

Франческо. Нет. Мастер ещё жив.

Салаино. А вы боитесь пропустить, ваше величество?

Король. Что?

Салаино снимает с себя длиннополый камзол.

Салаино. Вы думаете, мы не понимаем?

Король. Что? Что вы понимаете?

Салаино. Вы переехали в Амбуаз из Парижа и таскаетесь каждый день в Клу, чтобы не пропустить момент, когда наш мастер умрёт.

Король. Что ты несёшь, чертёнок?

Салаино. Вы приезжаете позировать.

Король. Кому?

Салаино. Мне. Или Франческо. Какая разница? Вы рассчитываете, что мы запомним трогательную сцену смерти великого Леонардо да Винчи на руках короля Франции Франциска Первого и когда-нибудь напишем картину на этот сюжет! Прославим и себя, и вас. Но на нас вам наплевать, а вот ваши потомки…

Король. Мои потомки будут помнить меня и так. Я король Франции.

Франческо (тупо и упрямо). Королей Франции много! А Леонардо да Винчи один!

Анна смеётся. Король задумчиво на неё смотрит.

Король. Здесь священник. Мастер отходит. Я пойду к нему!

Король идёт к двери, из которой первый раз вышел Франческо со священником. Салаино ловко ставит ему подножку. Король падает. Франческо и Анна пугаются.

Франческо. Джакомо!

Анна. Франсуа!

Король встаёт, отряхивается, подходит к Салаи, даёт ему пощёчину. Салаино выдерживает её стойко, потом кланяется.

Салаино. Благодарю!

Король снова идёт к двери. Салаино берёт мольберт, швыряет под ноги королю. Тот успевает остановиться, гневно смотрит на Салаи. Салаи вытягивает шею, подставляет другую щёку. Король вынимает шпагу. Тогда Франческо идёт к стене, вынимает шпагу, висящую на стене, становится рядом с Салаино. Появляется Матурина. Она подбирает брошенный мольберт, ставит на место, ворчит.

Матурина. Опять шум, грохот, мусор! Лишь бы насвинячить!… А я убирай… Швыряют, дерутся… Ох! Чего это? Шпага? Убери, убери! Поранишь кого-нибудь!

Салаино (со смехом). Матурина! Это король!

Матурина. А что, раз король, можно шпагами размахивать? Давай, приму… Положу у двери… Будете уходить, ваше величество, заберёте.

Матурина забирает шпагу у короля, тот даже не сопротивляется, потом забирает шпагу и у Франческо, уходит. Король садится на стул.

Король. Ну? И что означает этот бунт? Почему мне нельзя оказать последнюю милость моему художнику?

Салаино. Это милость для вас, сир. Господь позволил вам содержать на старости лет великого человека! Теперь не тревожьте его! Дайте ему спокойно умереть!

Король. Ты фанатик!

Салаино. Нет. Я его чертёнок. Его Салаино.

Пауза.

Король. Так всё-таки…

Анна. Ф-фу… Франсуа, давай уедем.

Король. Э, нет, милая Анна. Здесь начинается самое интересное. И теперь они у нас в руках.

Салаино. Чуть что – донесёте?

Король. Кому? Я король. Я заколю тебя сам. А свидетелей твоего признания у меня довольно. Мисс Анна, Франческо, Матурина.

Франческо. Я свидетельствовать против Джакомо не буду.

Король. И ты тоже, Франческо? Надо же! Так вот по какому признаку мастер набирал вас в ученики… Даже тебя, Франческо! Я понимаю, этот вор, Салаи… Ну, сам мастер Леонардо, в конце концов, обычный флорентийский бастард… Но ты!

Франческо. Перестаньте говорить плохо о мастере! Он никогда!..

Король. Чертёнок говорит другое.

Салаино. Чертёнок говорит, что любил Леонардо. Но… без взаимности!

Анна. Бедный…

Король. Ну, хорошо, Салаино. Рассказывай.

Салаино. Вам нужны подробности?

Король. Конечно. Я переехал из Парижа в Амбуаз, таскаюсь каждый день в Клу не для того, чтобы уехать отсюда с пустыми руками. Я хочу знать о мастере всё.

Франческо (страдает). Ваше величество, не надо!

Король. Почему?

Франческо. Потому, что он (указывает пальцем на Салаино) – расскажет!

Король. Что ты можешь предложить взамен? Проведёшь меня к учителю?

Франческо. Нет. Не пущу. Но я всем расскажу… и всю жизнь буду рассказывать, что он умер у вас на руках… Что вы, желая во Франции такого же расцвета искусств, какой случился в Италии, пригласили к себе мастера Леонардо с учениками, платили ему содержание, развлекали себя беседами с ним, держали в руках его голову, когда он испускал дух, и приняли его последний вздох. Ваш нотариус составил его завещание, ваш священник отпел его душу, в вашем замке упокоился его прах!

Король (встаёт). Спасибо.

Король направляется к двери, но тут голос подаёт Анна.

Анна. Н-нет, это скучно, Франсуа… Теперь я хочу знать…

Король. Анна, вы же сами хотели уехать.

Анна. Хотела. Пока он (Анна показывает на Франческо) не испугался того, что может рассказать он (показывает на Салаи).

Король застывает в дверях.

Франческо (плачет). Не надо… не надо…

Король. Анна, я не уверен, что уши девушки из хорошей семьи…

Анна. Не завянут. (Подходит к Салаино). Ну? Самозванец! Рассказывай.

Салаино с похабной улыбочкой отходит и возвращается с небольшой доской, на которой написана «Мона Лиза», ставит её на мольберт.

Салаино. Вот. Это я.

Удивлённый вздох Анны и Франческо.

Король. Так всё-таки?

Франческо. Это ложь! Ложь!

Салаино. Что? Не похож? Конечно, мне теперь уже сорок! А раньше…

Франческо. Я знал тебя и раньше!

Салаино. Когда, милый? Ты появился в доме у учителя так же, как и я, мальчиком. Только было это недавно, десять лет назад! Ты не знал меня молодым… нежным… Картину «Иоанн Креститель» помнишь? Ты, кажется, сам дорисовывал на ней крест. Потому, что это никакой не креститель, это Бахус! Я – Бахус! Молодой, развратный, вечно пьяный, – вор Бахус! И уж конечно, учителю было интересно одеть меня в женское платье и написать таким!..

Франческо. Это ложь! Ложь! Ложь!

Франческо кидается к Салаино, валит его, начинает бить. Салаино хохочет.

Король. Эй вы! Прекратите! Здесь дамы!

Салаино ленивым жестом отталкивает Франческо, тот кубарем отлетает.

Салаино. Простите, ваше величество. Кажется, Франческо любит учителя больше, чем я.

Франческо. Люблю! Но не так как ты! Вор! Урод! Содомит!..

Салаино. Говори про меня, что хочешь. Только не оскорбляй учителя. Нет, ваше величество. Мастер Леонардо никогда не тронул меня и пальцем! Ему это было не нужно.

Король. Так всё-таки?

Салаино. Да. Я получал своё на стороне. У других… художников…

Анна. Кому ты позировал?

Салаино. А вот этого я не скажу. Зачем, мисс Анна? А он… Он раздевал меня донага… Он ждал нужного света, он писал меня часами, днями напролёт… Мне не нужны были музыканты и шуты! Я готов был стоять так хоть всю жизнь! И даже хорошо, что мы были наедине! Я изнывал от вожделения к нему, мой Ганимед часами стоял навытяжку, как швейцарский солдат в карауле, а он – писал и его! Во всех… анатомических подробностях!

Анна зажимает рот рукой.

Салаино. Его интересовали только анатомические подробности!

Франческо. Он был больше учёный, чем художник.

Салаино (Анне). Он действительно открыл, что солнце не движется…

Король. Это как?

Франческо. Долго рассказывать.

Король. Ересь.

Франческо. Наука.

Салаино. Он первым начал вскрывать трупы, чтобы узнать внутреннее устройство человека, чтобы лучше писать тела…. А уж после него многие… Но он так увлёкся, что стал заниматься анатомией, написал трактат… С рисунками. Там есть удивительные вещи… Беременная матка в разрезе, соитие мужчины и женщины в разрезе, череп…

Анна. Меня сейчас стошнит…

Франческо. Простите, мисс Анна, но это действительно очень интересно… Он стал заниматься анатомией, потом решил усовершенствовать анатомические инструменты, от них перешёл к математике, механике… Увлёкся оптикой… Придумал, как изучить строение человеческого глаза…

Анна. Довольно!

Франческо (увлёкся). А потом задумался, как зафиксировать изображение на холсте, бумаге или оштукатуренной стене… Он воспользовался камерой-обскурой!

Король. Он же художник, зачем?

Франческо. Именно потому, что художник! Герцог Лодовико заказал ему коня! Конную статую его отца… И ему понадобилось изучить анатомию лошади.

Анна (с отвращением). Их он тоже вскрывал?

Франческо. Конечно! Как и людей! Но как изучить анатомию живой лошади? Человека можно попросить замереть, потом – подвигаться, изогнуться, станцевать, вытянуться… А как договориться с лошадью? Вот если бы можно было получать изображения мгновенно!

Салаино. И то же самое касалось птиц… Когда он стал изучать полёты.

Франческо. Бедный Зороастро…

Салаино. А потом в монастыре сгорела плащаница с изображением Христа… погребальные пелены, в которые завернули Иисуса после снятия с креста… На них чудесным образом было отпечатано изображение Спасителя… И вот эта бесценная ткань сгорела. Леонардо заказали сделать копию…

Король. Подделать?

Салаино. Восстановить.

Франческо. И наш учитель начал экспериментировать с различными обскурами. Он сам конструировал их.

Король. Я знаю эту реликвию. Она хранится у нас, во Франции. Так это – подделка? Леонардо получил чьё-то изображение при помощи обскуры?

Салаино. Лучше никому не рассказывайте об этом, ваше величество.

Анна. И чьё же там изображение? Кто играет роль Христа?

Салаино. Он тогда стал военным инженером на службе Чезаре Борджиа. Раненного ему предоставил покровитель.

Король. Леонардо служил Борджиа?

Салаино. А что в этом такого, ваше величество?

Король. Злодей! Предатель! Папский ублюдок! Вероломнейший из государей!

Салаино. Ну, и что?

Король. Как что? Будь ты лучший в мире художник, учёный… Единственный Леонардо да Винчи, но ты должен различать добро и зло.

Франческо (горячо). Нет, не должен! Мисс Анна, сир, вспомните легенду о Дедале!

Анна. Я помню! (как будто отвечает урок) Дедал жил на Крите, служил у царя Миноса, построил лабиринт для чудовища Минотавра.

Франческо. Правильно, мисс Анна! Дедал изваял статую Геркулеса, а когда показал её самому герою, тот решил, что это кто-то живой нападает на него, и разбил её двумя ударами своих могучих кулаков! Вот как искусен был Дедал! По требованию царицы Пасифаи он изготовил деревянную корову, обшил её свежесодранной коровьей шкурой, чтобы Пасифая, забравшись внутрь, могла удовлетворить свою противоестественную страсть к быку! И бык обманулся, – покрыл царицу! Был ли в этот момент Дедал на стороне добра? Нет! Но он был гениален! Пасифая родила Минотавра, чудовище с головой и хвостом быка. Минос потребовал построить лабиринт, чтобы спрятать там Минотавра. Дедал построил всем лабиринтам лабиринт, такой, из которого сам едва смог выбраться по окончании работ. Минотавра надо было спрятать, и Дедал был в этот момент на стороне добра, но было ли ему до этого дело? Нет! А потом, когда добро обернулось злом? Семь юношей и семь девушек ежегодно шли на прокорм чудовищу и исчезали в лабиринте, в ненасытной утробе Минотавра. И когда Тесей захотел освободить людей от этого чудовища, к кому он обратился за помощью?

Анна. К Ариадне.

Франческо. Да. А она – к Дедалу. И это мастер дал ей нить, при помощи которой Тесей выбрался обратно. Он был на стороне добра. Как и в случае с изготовлением крыльев для побега, для себя и своего сына Икара… А как всё обернулось?.. Бедный Зороастро…

К уже плачущему Франческо подходит Салаино, обнимает.

Салаино. Добро… зло… Их не исследуешь.

Франческо. Ему нужно было только познание, движение вперёд… Поэтому, когда Чезаре предложил, он стал служить у него военным инженером… Придумывал разные штуки… Он нам потом показывал рисунки… А кое-что конструировал в мастерской. (Салаино) Помнишь огромный арбалет?

Салаино. А бронированную стреляющую машину?

Франческо. А мушкет с десятком стволов?

Салаино. А телегу с вращающимися серпами?

Франческо. Она сперва отрубила бы ноги своим солдатам, а потом чужим…

Салаино. Если бы до них добралась… Лошадей бы тоже… порубало…

Ученики Леонардо хохочут, вспоминая только им одним известные вещи. Король и Анна смотрят на них, как на сумасшедших.

Король хлопает в ладоши. Франческо и Салаино вздрагивают, успокаиваются.

Король. Не забывайтесь.

Франческо (утирает слёзы, не понятно, то ли от с меха, то ли от горя). Простите… простите…

Анна. Это всё неправда!

Салаино. Что неправда, небесная синьора?

Анна. Телеги с серпами, – чушь какая-то! Леонардо да Винчи не различал добра и зла? Как бы тогда он создавал такие прекрасные картины?

Салаино. Многие называют их холодными, даже бездушными.

Франческо. Завистники.

Анна. Говорят, что мастер Леонардо не ел мяса, жалел животных. Говорят, что он покупал на базаре птиц и отпускал их!

Франческо. Он отпускал птиц, чтобы подсмотреть, как они летают.

Салаино. А мяса не ел, чтобы меньше спать и больше работать. Возможно, поэтому он и любви сторонился.

Анна. И в это я не верю! Более вероятно, что предметами его страсти становились юноши, что приходилось держать в тайне. Жизнь без любви прожить нельзя! Ведь любовь это… прекрасно!

Матурина. Любовь – это сплошные муки.

Все оборачиваются. Матурина стоит в дверях.

Франческо. Матурина, пошла вон!

Король. Нет, отчего же? Пусть скажет народ… Чем же так ужасна любовь, уважаемая Матурина?

Анна. Вы просто никогда не любили. Когда встречаешь мужчину, за один взгляд которого, за беглую ласку ты готова отдать… многое… Ради этого стоит жить. А может, и умереть!

Матурина. Я не знаю, вы люди благородные. Но когда встречаешь такого, как вы сказали, то и глядишь на него, и ласкаешь, и умирать тут незачем. А вот как народятся дети… У вас-то, синьорина, детей-то поди, ещё не было!

Анна. Как можно? Я не замужем!

Матурина. Ну всяко бывает… у благородных-то! Так вот, я говорю, как дети народятся, вот тут-то и начинается любовь… Потому как то он болеет, то с ножиком играет, то лезет куда-то, то жениться надумал… А то на войну идти… Вот тут бы ты и рада за него жизнь отдать, да не получается… Не нужна никому твоя жизнь… Только его… Когда французы-то на нашу землю пришли, сперва старшего в солдаты забрали, Марко… Потом Никколо… Третьим Пьерино ушёл… А последним Паолино…. Вот когда нам про младшенького, Паолино, написали… меч его прислали… ржавый от крови… тогда Антонио, отец, встал, меч этот взял и сказал: «Не плачь, Матурина. Пойду и я на войну… Отомщу за наших мальчиков… Лично удавлю французского короля!» И сам не вернулся… Вот так я и не знаю, встретил ли мой Антонио французского короля…

Пауза.

Салаино. Зато ты встретила, Матурина!

Матурина. Как это? Где?

Король с усмешкой покашливает, выступает вперёд. Матурина поворачивается на кашель. Сначала близоруко щурится, пытается разглядеть короля, потом подходит ближе, в её лице постепенно нарастает ярость, в конце концов, она хватает короля за горло.

Матурина. Убью! Удавлю! За Антонио моего! За Марко!

Король. Уберите её!

Матурина. За Николо!

Король. Оттащите!

Матурина. За Пьерино!

Король. Это был не я! Другой король! Другой! Королей много!

Салаино смеётся.

Матурина. За Паолино!

Король. Да уберите вы эту ведьму!

Франческо кидается оттаскивать Матурину.

Вдруг раздаётся стук. Это посохом бьёт по полу нотариус, месье Вильгельм Боро. Все замирают, оглядываются. Боро стоит у двери во внутренние покои с торжественным лицом, с ним рядом стоит фра Бартоломео. Франческо удаётся, наконец, отцепить ослабевшие руки Матурины от горла короля.

Бартоломео. Сегодня, второго мая года тысяча пятьсот девятнадцатого по рождеству Христову скончался мастер Леонардо ди сер Пьеро да Винчи. Упокой господи, его душу! (Крестится сам, потом крестит всех присутствующих).

Тихо плача, Матурина отходит в угол. Роняя слёзы, во внутренние покои дома бежит Франческо. За ним хочет пойти король, но Салаино преграждает ему путь.

Король. Но теперь-то почему?

Салаино. Потому, что это некрасиво. Мастер Леонардо много изучал анатомию, несколько раз наблюдал смерть… Вы знаете, что умирая тело избавляется от всего лишнего… Пот, слёзы, моча, кал… Рвотные массы и семя… Вы хотите видеть мастера таким, ваше величество? А как вы думаете, хотел бы он, чтобы вы его таким видели?

Король отступает.

Салаино. За упокой души мастера отслужат три больших панихиды и тридцать малых. Вы успеете попрощаться с ним.

Возвращается Франческо с плотно сжатыми губами. Лицо его залито слезами, но он держит себя в руках. Он подходит к «Моне Лизе», берёт её и протягивает королю.

Франческо. Уходите.

Король (смущён, но картину берёт). Я могу не забирать её… сразу…

Боро. Ваше величество! Эта картина принадлежит вам по праву. Мастер Леонардо сделал недвусмысленные распоряжения. (смотрит в папку) Картина вам, все записи и рисунки – Франческо Мельци, Матурине одежда и деньги, а Джану Джакомо Капротти по прозвищу Салаи – виноградник за стенами Милана.

Анна. Только виноградник? Но почему так мало?

Салаино (еле сдерживая слёзы). Потому, что я Бахус!

Салаино становится в позу Иоанна Крестителя с картины Леонардо да Винчи, перекрутив корпус, указывая пальцем вверх. И так застывает, как бы позируя невидимому художнику.

Король (смотрит на «Мону Лизу» в своих руках). Как-то брать её, зная, что это ты, чертёнок…

Салаино. Это не я. Я соврал.

Король. А кто это?

Салаино. Это он сам. Мастер Леонардо. В женском платье.

Король. Так всё-таки?..

Франческо. Никаких «всё-таки», ваше величество. Это всего лишь шутка. Написать обычный автопортрет мастеру было скучно… Он всегда ставил перед собой сложные задачи. Берите на память.

Король. А может, вы опять врёте? Он сам говорил мне, что это – жена торговца шёлком!

Салаино. Я однажды обокрал этого торговца, Леонардо остался ему должен. Увековечил имя – отдал долг.

Франческо. Не только королю, – купцу тоже хочется, чтобы о нём помнили потомки.

Анна (спокойно). Идём, Франсуа. Все тебя, наверное, уже ищут…

Король предлагает Анне руку, они направляются к двери. «Мона Лиза» под мышкой у французского короля. В дверях король останавливается.

Король. А всё-таки… Почему вы меня к нему не пускали?

Салаино (показывает на Франческо). Он не хотел, чтобы вы мешали учителю.

Король. В чём?

Франческо. В его последнем исследовании.

Анна. Исследовании чего?

Франческо. Смерти.

Пауза.

Анна. Но… какой смысл? Он же не сможет… записать результаты!

Франческо. Ему было важно познание… Он жил не ради результата.

Король. Ты всё придумал… Он ничего про исследование смерти не говорил… Это всё ваши фантазии! Фанатики!

Салаино. Для него всё было исследованием, сир. Даже меня он держал при себе, чтобы изучить любовь.

Король. Так всё-таки?..

Салаино (смотрит на короля с презрением). Нет, не «всё-таки»!.. Он постигал любовь, как явление природы, изучал страсти… А испытывал их я… Он наблюдал за мной, как за лошадьми, как за птицами, как за своим чертёнком, пойманным в клетку! Он изучал мою любовь к нему, к другим… художникам… Он спрашивал, что я чувствую, заставлял замерять частоту дыхания и пульса, рассматривал вставшие дыбом волоски на руках. И он не мог понять, почему мне нужна ласка. Ему-то это было не нужно!

Франческо. Потому, что он был чист, как Христос.

Бартоломео. Святотатство… балаган…

Король (священнику). Тихо.

Салаино. Чист… холоден… и прекрасен… Он был прекраснее всех, кого я… знал… лучше… чем…

Салаино наконец расплакался, садится на пол, раскачивается, рыдает.

Король (формально). Утром вам пришлют всё необходимое, включая содержание на два месяца вперёд. Месье Боро, вы поняли?

Нотариус кланяется.

Король. Спокойной ночи. Франческо! Не забудь, что ты мне обещал!

Франческо. Он умер у вас на руках, ваше величество.

Анна, прежде, чем уйти, посылает Салаино воздушный поцелуй. Он этого, впрочем, не видит: спрятав лицо в ладонях, он плачет. Король и Анна уходят. За ними идёт нотариус, следом – священник. Из угла выходит Матурина.

Матурина. Пойду… обмою тело хозяина…

Матурина уходит в дверь, ведущую во внутренние покои дома. Франческо подходит к Салаино, кладёт руку ему на плечо. Салаино поднимает мокрое от слёз лицо. Франческо помогает ему встать. Некоторое время они смотрят друг на друга. Потом обнимаются. Это дружеские объятия, никаких намёков на что-то другое. Потом Франческо отстраняется, достаёт то ли из-за пазухи, то ли из кармана бутылку вина, протягивает Салаино. Салаино улыбается, берёт бутылку. Пьёт. Отдаёт Франческо. Тот тоже пьёт. Потом отдаёт обратно. Салаино пьёт, потом Франческо. И так несколько раз, пока наконец у них не получается вздохнуть с некоторым облегчением.

Салаино. Что дальше, Франческо?

Франческо (пожимает плечами). Мы художники. Ученики великого Леонардо.

Салаино. Ты – может быть, а я… (машет рукой). Нет. Поеду в Милан, стану виноделом.

Франческо. Потому, что ты…

Салаино. Потому, что я…

Франческо и Салаино (хором и одновременно принимая позу Иоанна, пальцем вверх). …Бахус!

Так и замирают, глядя друг на друга. Непонятно, засмеются они сейчас или заплачут. Занавес.

ДЕЙСТВИЕ 3. Чезаре.

Действующие лица:

Леонардо да Винчи, художник, 20 лет.

Сандро Ботичелли, художник, 25 лет.

Пьетро Перуджино, художник, 28 лет.

Якопо Сальтарелли, натурщик, 17 лет.

Андреа Верроккьо, художник, 36 лет.

Джироламо Савонарола, монах-доминиканец, 20 лет.

Пьеро да Винчи, нотариус, отец Леонардо, 37 лет.

Настаджио Веспуччи, нотариус, 43 года.

Лоренцо «Великолепный» Медичи, правитель Флоренции, 28 лет.

Джулиано Медичи, его брат, 25 лет.

Александр VI Борджиа, папа римский, 61 год.

Чезаре Борджиа, сын Александра, 22 года.

Джованни Борджиа, сын Александра, 23 года.

Лукреция Борджиа, дочь Александра, 19 лет.

Никколо Макиавелли, мыслитель, историк, дипломат, 28 лет.

Симонетта Веспуччи, 24 года.

Судья, около 70 лет.

Бернардо, один из заговорщиков, около 25 лет.

Чезаре Спада, кардинал, около 50 лет.

Свита Медичи, кардиналы, заговорщики, два стражника, зеваки на суде, музыканты, шуты, куртизанки, сторонники Медичи, противники Медичи, вельможи, толпа на улицах.

Место действия – Флоренция и Рим.

Сцена поделена горизонтально пополам, как вертеп. Сверху – Рим, снизу – Флоренция. В каждой картине действие происходит одновременно и там, и там, что оговаривается дополнительно.

Картина 13. 

Мастерская Верроккьо. С первого действия хлама стало больше. На сцену выходит Верроккьо, он по-прежнему полуголый, в фартуке, немного постарел. Он идёт очень быстро, и на ходу кричит.

Верроккьо. Я сказал, на хер! Всех! Я больше красками не пишу!

Следом выходит Леонардо, среднего роста, изящный, очень красивый молодой человек, его короткие кудри четырнадцатилетнего мальчика теперь отросли, спускаются до плеч. У Леонардо тонкие черты лица и длинные пальцы.

Леонардо. Но как же так, учитель? Заказы поступают, их становится всё больше.

Верроккьо. И кто в этом виноват? Ко мне приходят и просят создать что-нибудь в манере ангела с «Крещения Христа». Заметь, не всей картины, а только ангела. А кто писал ангела?

Леонардо (виновато опускает голову). Я. Простите, учитель… Я не хотел вас обидеть…

Верроккьо (теплеет). Да что ты, Леонардо! Я только рад. Теперь есть время заняться настоящим делом… Скульптурой, ювелиркой, инженерным делом. Вот… новый шар заказали на купол собора…

Леонардо. Снова шар?

Верроккьо. А ну и что! И потом, он больше.

Леонардо. Кто? Собор? Или шар?

Верроккьо. Оба. Главный собор Флоренции! Так что работай, Леонардо. Работай!

Верроккьо уходит. Леонардо остаётся один. Он замечает паутину в углу, а на ней паука, рассматривает. Потом Леонардо достаёт блокнот, принимается зарисовывать. Входят два его соученика: Пьетро и Сандро. Пьетро поплотнее, поприземистей и, как правило, смотрит на собеседника или предмет, о котором говорит. Сандро изящнее, выше, романтичнее, он не смотрит, его взгляд всегда «устремлён». С ними подросток ангельской внешности, Якопо.

Пьетро. Леонардо! (замечает, что Леонардо погружён в работу). Чего там у тебя? Паучок?

Сандро. Паутина! Я тебя очень хорошо понимаю! Меня всегда восхищала красота и точность этих плетений!

Пьетро. Брось! Посмотри, кого мы тебе привели. Он согласился позировать за несколько байокетто.

Сандро. Взгляни! Какая нежность! Это же просто Нарцисс!

Леонардо подходит к Якопо, смотрит на него. Придирчиво оглядывает.

Леонардо. Как тебя зовут?

Якопо. Якопо.

Леонардо. Стань вот сюда, Якопо. На свет.

Леонардо ставит Якопо посреди сцены спиной к залу.

Пьетро. Музыкантов мы тоже привели. Как ты просил.

Сандро. Лучшие музыканты с площади Синьории.

Пьетро. А какие девушки! Звать?

Леонардо. Звать, звать…

Пьетро. Только платишь ты, Леонардо.

Леонардо (усаживается, погружается в работу). Как договаривались.

Пьетро. Не понимаю я тебя, охота тебе лишние деньги на артистов тратить!

Сандро. Ты не понимаешь, Пьетро! Когда модель во время сеансов воспринимает искусство, то и картина становится более возвышенной! Когда я пишу Симонетту…

Пьетро. Когда ты пишешь Симонетту, Сандро, рядом с ней обычно сидит и её муж, и её любовник… Тебя боятся!

Пьетро уходит туда, откуда появился.

Сандро. Ты ведь добиваешься возвышенного настроения у модели, правда, Леонардо?

Леонардо уже сел, уже пристроил на колени картон, взял серебряный карандаш, говорит машинально, как будто не слышит.

Леонардо. Да-да… конечно-конечно… Просто надо, чтобы он не скучал. А то и с картины потом… тоска…

Сандро (вслед Пьетро, победно). Вот!

Леонардо. Якопо, готов? Раздевайся!

Якопо театрально сбрасывает с себя одежды, остаётся обнажённым. Стоит спиной к зрителям, демонстрируя совершенные пропорции своего тела. В это же самое время на сцену возвращается Пьетро в сопровождении музыкантов, уже играющих на разных музыкальных инструментах: лютнях, флейтах, бубнах. С ними девушки-танцовщицы, куртизанки с площади. Увидев голого Якопо, они слегка смущаются, но Пьетро их успокаивает.

Пьетро. Ничего-ничего. Так надо. Видите, художник работает. Так… Идите сюда.

Пьетро размещает музыкантов в углу. Девушки танцуют. Пьетро и Сандро садятся на стулья по обе стороны от Леонардо, тоже устраивают на коленях картоны, начинают писать обнажённого Якопо.

Пока всё это происходит внизу, наверху, в «римской» части идёт конклав. Из трубы над крышей сикстинской капеллы, нарисованной на заднике, идёт чёрный дым. Кардиналы в красных одеждах и красных кардинальских шапках сидят полукругом. Один из них, большой и толстый, но не рыхло-толстый, а могучий, с бычьей комплекцией, обходит кардиналов по очереди. Это – кардинал Родриго Борджиа, будущий папа Александр VI. Когда он оказывается перед очередным кардиналом, тот либо снимает свою шапку, либо нет. Если кардинал снимает шапку, то Родриго щедро сыпет в неё монеты из своего большого мешка. Если нет – проходит мимо.

Леонардо (не отрываясь от работы). Зачем привели девиц?

Пьетро (так же). Это Сандро.

Сандро. А что? Для настроения!

Леонардо. Хорошо, только пусть не мелькают… Не закрывают свет…

Сандро (кладёт свой картон на пол, бежит к девушкам). Понял. Девушки! Не мелькайте!

А в это время наверху идёт голосование. Кардиналы что-то пишут на бумажках и кидают в кубок, которым их обносит послушник-распорядитель.

Сандро возвращается на своё место. Художники пишут обнажённого Якопо.

Над капеллой на заднике «римской» части появляется белый дым. Кардиналы поздравляют Родриго Борджиа, один из кардиналов подходит к перилам балкона и провозглашает.

Спада. У нас есть папа! Он взял себе имя Александр Шестой!

Леонардо. Перенеси вес тела на правую ногу.

Якопо медленно меняет позу.

Красные одежды Родриго подкупленные кардиналы меняют на белые и коронуют тиарой. Кардиналы аплодируют. Александр VI приветственно машет народу. Кардиналы расходятся и к Родриго приходят Джованни, Чезаре и Лукреция Борджиа. Они поздравляют его уже по-семейному.

Леонардо (Якопо). Тебе не холодно?

Якопо. Нет, всё хорошо.

Леонардо. Скажи, пожалуйста, а ты не мог бы сделать так, чтобы твой фаллос напрягся?

Якопо. Что?

Удивлены и Пьетро с Сандро. Замирают танцующие девушки.

Пьетро. Ты чего, Леонардо, зачем?

Сандро. На картинах не принято изображать…

Леонардо (пожимает плечами). Но это интересно.

Сандро. Что скажут дамы?

Леонардо. Полагаю, промолчат.

Пьетро. Ты хочешь всех удивить, шокировать. Как с тем щитом, благодаря которому мастер Андреа взял тебя в ученики.

Сандро. Точно! Чтобы все ахнули! И отшатнулись в ужасе!

Леонардо. Разве пенис так ужасен? Разве твой пенис так ужасен, Якопо?

Якопо. Н-нет… Я… не знаю…

Пьетро. Смотри-ка! Краснеет, как девушка!

Леонардо. Но у тебя бывает эрекция?

Якопо. Конечно. Но я так… не могу…

Сандро. Сейчас поможем!

Сандро отходит к танцовщицам, о чём-то с ними говорит, даёт каждой по монете.

В это время семейный праздник в «Риме» заканчивается. Папа Борджиа сидит с бокалом вина в окружении детей.

Чезаре. Теперь, когда наш папа стал всеобщим Папой, давайте поздравим его ещё раз и подумаем, как мы можем воспользоваться создавшейся ситуацией.

Александр. Чезаре! Ты не слишком торопишься?

Чезаре. У нас не так много времени, папа…

Александр. Ваше святейшество. Я теперь «Ваше святейшество».

Девушки начинают призывно танцевать, раздеваться. Они пытаются соблазнить Якопо, но тот лишь отодвигается от них.

Александр. А что касается времени… Всё в руках божьих!

Чезаре. Всё в наших руках! И в руках наших врагов, которых хватает!

Александр. Что ж… Если тебе так не терпится. Я объявлю вам сейчас… Джованни получит должность гонфалоньера, ты – шапку кардинала…

Джованни смеётся над братом, Чезаре в ярости.

Александр. …а Лукреция… Лукреция останется Лукрецией.

Лукреция улыбается отцу совсем не по-дочернему.

Чезаре. Значит, Джованни получает армию, а я – красную мантию и шапку?

Александр. И все мы получаем силу и власть. Это то, о чём мы договаривались, Чезаре.

Девушки уже выбились из сил, танцуя перед обнажённым Якопо. Леонардо увлечённо пишет.

Пьетро. Что? Никак?

Сандро. Стесняешься?

Пьетро. Опять краснеет.

Якопо. Нет, просто…

Сандро. Может быть, тебе эти танцовщицы не нравятся?

Пьетро. Краснеет, как девушка… Слушай, Якопо… Может быть тебе вообще девушки не нравятся?

Якопо. А вы никому не скажете?

Пьетро и Сандро удивляются и смеются.

Сандро. Леонардо! Тебе всё ещё нужно, чтобы птичка нашего натурщика взлетела?

Леонардо. Было бы неплохо.

Сандро. Ну, что ж… ради такого дела… Девушки, отдыхайте. (музыкантам) Играйте!

Музыканты начинают играть. И под музыку Сандро сам начинает танцевать и раздеваться. Он вовлекает в это Пьетро, тот сначала отмахивается и отнекивается, но потом заводится и тоже начинает раздеваться.

Ужин у папы закончился. Дети расходятся, целуя перстень на руке Папы.

Джованни. Спокойной ночи, папа… Ваше Святейшество.

Джованни уходит.

Чезаре. Спокойной ночи, папа.

Чезаре нарочито не добавляет «Ваше Святейшество».

Лукреция. Спокойной ночи, Ваше Святейшество.

Лукреция собирается уходить, но Александр её задерживает.

Александр. А вот ты… можешь по-прежнему называть меня Родриго.

Александр впивается поцелуем в губы Лукреции, та отвечает ему взаимностью. Александр уводит Лукрецию во внутренние покои.

Не обнажаясь окончательно, но оголившись порядочно, Сандро и Пьетро вьются вокруг Якопо. Но у них явно ничего не получаются. Они смотрят в область пениса Якопо, потом друг на друга и в бессилии валятся на пол.

Сандро. Может, всё-таки холодно?

Якопо мотает головой.

Пьетро. А что? Мы не нравимся?

Якопо опускает голову.

Сандро. Снова краснеет.

Пьетро. Ну, прости, Якопо, мы не такие… Наверное, поэтому…

Сандро. Но мы нормально относимся… Ну, то есть, это грех, конечно, но ведь все мы грешим, правда?

Пауза. Пьетро подаёт Якопо какую-то ткань. Якопо прикрывается. Но Леонардо, кажется, так увлечён, что не замечает этого.

Пьетро. Слушай, Якопо. Может, ты скажешь, кого привести? Ну, из тех, кто мог бы тебя… взбодрить? Мы бы его уговорили… Ну, что поделаешь, если нашему Лео понадобился петушок, а не ящерица? Он ведь художник. А художник – это, понимаешь, серьёзно. И наш мастер Андреа его ценит. Леонардо теперь все живописные заказы в боттеге выполняет… Сам мастер признал, что он лучше него пишет… Ну, кто знает, может, напишет он тебя с грибочком, и это станет самой прекрасной в мире картиной! Может, вас после этого в тюрьму сажать больше не будут, а? Ну, хотя бы сжигать перестанут… Пойми, дурачок, это же для тебя важно!

Сандро. Правильно! А мы твоего друга не напугаем. Мы его уговорим, ты не бойся! Мы ему объясним, что это ради искусства!

Пьетро. Скажем, что это для тебя!

Сандро. Сами его разденем!

Пьетро. В смысле, убедим раздеться.

Сандро. В этом смысле.

Пьетро. Ну? Кого позвать? Кого раздеть?

Якопо, который всё это слушал, смущаясь, но и постепенно как бы решаясь, вдруг вскидывает руку и показывает на Леонардо.

Якопо. Его.

Сандро и Пьетро удивлены снова. Леонардо поднимает голову из-за внезапно наступившей тишины. Кажется, он не слышал, о чём речь. Сандро и Пьетро устремляются к Леонардо.

Сандро. Интересно, а ты на это готов пойти?

Леонардо. На что?

Пьетро. Ты что, ничего не слышал?

Леонардо. Я работал.

Сандро заглядывает в картину, которую писал Леонардо.

Пьетро. Ты не написал его молоточек. И если ты всё ещё хочешь написать его так, как ты задумал, то тебе придётся… что?

Сандро. Раздеться самому.

Пьетро. Кажется, он запал на тебя, Лео.

Сандро. Мы ничего такого не хотим сказать. Но ради искусства! Ради твоего замысла!..

Леонардо без тени сомнения откладывает картон, встаёт со стула, быстро и буднично, как в бане, полностью раздевается, стоит перед Якопо в костюме Адама. Леонардо действительно очень хорош собой: изящные линии его рук и ног, крепкий, достаточно широкий, но не слишком, торс, в меру развитые мускулы, почти полное отсутствие растительности на теле заставляет даже традиционно ориентированных Сандро и Пьетро притихнуть. Якопо в восторге. Он подходит к Леонардо.

Леонардо. Только не трогай. Не люблю.

Якопо останавливается.

Сандро. Так ты всё-таки мальчиков не любишь, Леонардо?

Пьетро. Да он и девочек-то не особо… У тебя у самого-то… всё со здоровьем в порядке?

Леонардо. За меня не волнуйся. Мне нужна эрекция этого мальчишки.

Якопо. Если бы я мог тебя обнять…

Леонардо. Нельзя. Тебе придётся вообразить, что это случилось. В конце концов, только обезьянке всё надо потрогать, чтобы убедиться, что это существует. Представь, что мои руки лежат на твоей спине, ощупывают кожу в районе лопаток. Я могу почувствовать не только кости твоего скелета, но и ту мышцу, которая расширяясь идёт от плеча к позвоночнику… Краем эта мышца прикрывает основание широкого скопления волокон, опоясывающего твоё тулово от рёбер до позвоночного столба. Твою лопатку поднимает и прижимает к нему особая мышца, так же, как особая мышца занята выпрямлением твоего позвоночника, чтобы ты не сутулился, а смотрел на мир с гордо поднятой головой. Под первым слоем твоих мускулов располагается второй… Всё твоё тело перетянуто ими как ремнями, приводящими в движение твои кости… И эти ремни, и их крепление и расположение совершенны, будто твоё тело конструировал самый умелый инженер в мире, так же, как твою наружность создавал самый искусный художник.

Якопо (сладострастно шепчет). Господь…

Леонардо. Да. Мне тоже кажется, что это сделал кто-то один… В такой гармонии и равновесии находятся внутреннее устройство и внешнее убранство человеческого тела! Наружность являет нам столько же красоты, сколько и сокрытые части. Двум разным создателям никогда не удалось бы трудиться в таком согласии друг с другом.

Якопо слушает всё это, судорожно сглатывая и оглядывая обнажённого Леонардо. Потом Якопо снова становится спиной к зрителям, откидывает покрывало.

Сандро. Получается, Леонардо, получается!

Пьетро (в некотором сомнении). Ведь это ради искусства, да?

Леонардо всё так же, голым, садится на стул, берёт картон, рисует. Рядом с ним садятся Пьетро и Сандро. Тоже начинают рисовать. Притихшие было ошарашенные музыканты начинают играть что-то восточное.

Леонардо. Держи настроение, Якопо. Можешь время от времени помогать себе руками. Только не переусердствуй. Нам эта поза нужна надолго.

Некоторое время пишут в тишине. Входит Верроккьо. Он ведёт под руку маленького молодого неуклюжего монаха-доминиканца с низким лбом. Это – Фра Джироламо.

Верроккьо. А здесь у нас упражняются молодые художники, и заалтарный образ, который так нужен вашему монастырю, лучше всех напишет…

Верроккьо замирает, увидев всю сцену. Замерли и Пьетро с Сандро. Стихает музыка. Один Леонардо продолжает работать, ничего не заметив.

Верроккьо (договаривает по инерции). …Леонардо…

Джироламо начинает в праведном гневе хватать ртом воздух.

Пьетро. Вы что, не видели табличку на двери: «Не входить, обнажённая натура!», а?

Верроккьо (швыряет Якопо какую-то тряпку). Прикройся! (смотрит на Леонардо) Ты тоже! Вашу мать, откуда ж вы лезете, а?

Джироламо (дар речи вернулся). Вы!!! Я думал, у вас уважаемая боттега, мастер Андреа! А у вас тут рассадник греха и разврата!!!

Сандро (Пьетро, тихо). Стало быть, разврат – не грех…

Джироламо. Молчать! С этого начался потоп! Так погибли Содом и Гоморра! Всякая плоть извратила пути свои, и Господь-вседержитель обрушил свой гнев на города и народы! И вам не спасти свою бессмертную душу, и тела, превращённые в дьяволовы пристанища, вам не сохранить до старости! Разъест их болезнь, ржа покроет ваши чресла, и нарывы будут извергаться гноем, как вулканы лавой! Господь отправит вас в ад на вечные муки! Но мы не станем дожидаться Страшного Суда! Мы поможем справедливому суду покарать вас ещё на земле! Светскому суду предадим вас!

Верроккьо. Допрыгались.

Джироламо. Вас это, конечно, не касается, мастер Андреа, но заказывать в вашей боттеге я ничего не буду. Кто знает, в каком уголке у вас притаился чёрт!

Джироламо в гневе уходит.

Верроккьо. И зачем вам понадобилось вставший хуй писать, а?

Леонардо. Этюд.

Верроккьо (качает головой). Мудаки, мудаки. Нет, обыкновенные молодые мудаки. (кричит) Фра Джироламо! Я вас провожу!

Верроккьо уходит.

Сандро. Монахи… Всегда не вовремя.

Пьетро. Покрывало-то убери, Якопо!

Якопо убирает покрывало.

Пьетро. Так я и думал.

Леонардо (одевается). Ничего, закончу по памяти.

Якопо. Мастер Леонардо!

Леонардо. Да?

Якопо. А вы не могли бы меня… проводить?

Леонардо (даёт Якопо несколько монет). Извини, малыш. Нет времени. Надо работать.

Леонардо уходит, забрав с собой свой картон.

Сандро (одевается). Не обижайся на него, Якопо. Мы тебя проводим!

Пьетро (одевается). Только ничего такого. Просто проводим!

Все уходят. Эта часть затемняется.

Мы сосредоточиваемся наверху, на «римской» сцене. По улице идёт Джованни. Ему навстречу из темноты выходит Чезаре. Джованни шарахается в сторону.

Чезаре. Не пугайся, Джованни, это всего лишь я.

Джованни. Идёшь за мной, брат?

Чезаре. Ну, почему? Обогнал.

Джованни. Зачем?

Чезаре. Хочу быть гонфалоньером Святой Римской Католической Церкви.

Джованни. Не выйдет, Чезаре. Ты же слышал, что сказал отец: старший сын – генерал, младший – священник.

Чезаре (сквозь зубы). А Лукреция – просто Лукреция.

Джованни. Конечно! Её отец выгодно выдаст замуж. Когда она ему надоест.

Чезаре в ярости кидается к Джованни, прижимает его к стене.

Джованни. Чезаре, ты что?

Чезаре. Продай первородство, брат, а?

Джованни (с усмешкой). Что?

Чезаре. Что слышал. Я должен стать генералом, а ты будь, кем хочешь.

Джованни. А я тоже хочу генералом.

Чезаре. Сколько?

Джованни (отталкивает Чезаре). Нисколько, брат.

Джованни идёт дальше по улице. Чезаре достаёт кинжал.

Чезаре. А так?

Джованни разворачивается, смотрит на Чезаре.

Джованни. Ты серьёзно?

Чезаре (медленно подходит). Абсолютно.

Джованни. Сможешь убить родного брата?

Чезаре. Продай должность.

Джованни. Что мы скажем отцу?

Чезаре. Что-нибудь придумаем.

Джованни. Нет, Чезаре. Меня это распределение ролей устраивает.

Чезаре. А меня нет.

Чезаре всаживает в живот Джованни кинжал. Джованни таращит глаза, хрипит, но на ногах ещё пока держится. Чезаре отступает.

Чезаре. Обогнал.

Из живота Джованни торчит кинжал. Входит Папа Александр в ночной рубашке и колпаке. Джованни смотрит на него вытаращенными глазами.

Александр. Что? Кто? Мой сын!

Александр поддерживает оседающего Джованни.

Чезаре. Я не успел, отец, прости меня! Здесь были убийцы. Кто-то хочет ослабить тебя! Но мы отомстим…

Александр. Кому? Кто это сделал? Кто?! Нет!..

Джованни дрожащей рукой показывает на Чезаре.

Джованни (хрипит). Чезаре…

Чезаре. Он говорит, что гонфалоньером теперь должен стать я! Я отомщу за тебя, брат!

Джованни умирает, широко открытыми глазами глядит в пространство.

Александр (оседает вместе с мёртвым Джованни на руках). Мой сын! Мой сын!

Папа Александр в истерике на полу, у тела своего старшего сына.

Чезаре. Аминь.

Картина 14. 

На улице людно. Кто-то идёт по делам, кто-то просто гуляет. Здесь – влюблённые. Там – враги. Кто-то работает, кто-то ест. Леонардо ходит в толпе, вглядывается в лица, что-то зарисовывает карандашом в свою книжечку. Леонардо заинтересовало одно необычное, возможно, смешное лицо, он идёт за ним, поглядывает и зарисовывает в блокноте. Потом его заинтересовало другое лицо, он отвлекается от первого, переворачивает страницу блокнота, рисует. Третье лицо, – та же картина. Но это лицо уже действительно какое-то невообразимо смешное: сам человечек маленький, горбатый, кривоногий, губа висит, нос крючком, глаза-щели смотрят зло и надменно, видно, что из знатных: шпага в богато украшенных ножнах висит на бедре. Цвета одежды: красный и золотой. Люди перед ним расступаются, кланяются. А Леонардо везде следует за ним и рисует в блокноте. Человечек уже начинает проявлять беспокойство от назойливого внимания Леонардо, но тут появляется Верроккьо в рабочей одежде с так же одетыми учениками. Среди учеников – Пьетро и Сандро. Верроккьо, видя человечка, глубоко ему кланяется.

Верроккьо. Синьор Лоренцо! Простите, что заставил вас ждать!

Человечек замечает Верроккьо, улыбается, видно, что его суровость была наносной. Это новый правитель Флоренции Лоренцо Великолепный Медичи.

Лоренцо. Ничего-ничего, мастер Андреа! Мне полезно гулять… А то целый день сижу за столом, копаюсь в бумагах… А ведь вообще-то я воин.

Кто-то из учеников начинает хихикать. О том, что Лоренцо – воин, по его виду действительно не скажешь. Верроккьо шикает на них.

Лоренцо. К тому же мы ждём моего брата. (Ученикам Верроккьо). Он больше похож на воина, чем я.

На сцену выходит Джулиано Медичи под руку с Симонеттой. Симонетта на восьмом месяце беременности, но, не смотря на это, в ней можно узнать черты любимой модели Сандро Боттичелли. Она похожа и на «Весну», и на «Рождающуюся Венеру». Джулиано высок, строен, отлично сложён. Он меланхолично-романтичен. Его выход торжественен, величественен, сопровождается звуками фанфар. С ними в толпе слегка постаревший сер Пьеро, а также длинный и худой молодой человек с внешностью хорька – Никколо Макиавелли.

Верроккьо (кланяется). Синьор Джулиано.

Джулиано. Нам снова нужен шар, Верроккьо.

Лоренцо. Я понимаю, тебе до смерти надоела эта работа. Ты выполнял её для нашего деда, потом отца.

Верроккьо. Выполню для сыновей и внуков. Деньги не могут надоесть, синьоры.

Макиавелли. Историческая фраза! Я её, пожалуй, запишу! (записывает)

Джулиано. Вы знакомы с синьором Макиавелли? Многообещающий молодой человек.

Макиавелли кланяется.

Лоренцо. Подпишем договор? Или вам его сначала нужно изучить?

Верроккьо. Семейству Медичи я доверяю безгранично!

Лоренцо (улыбнувшись). Сер Пьеро!

Из толпы выступает сер Пьеро. Леонардо, увидев отца, переворачивает страницу и начинает его зарисовывать.

Верроккьо (подписывает договор). И снова старый добрый шар.

Джулиано (подписывает договор). Главный собор города необходимо украсить.

Лоренцо (подписывает договор). Последний раз, я обещаю.

Верроккьо. Прикажете приступать?

Лоренцо. Прошу!

Он делает широкий жест направо, указывая на собор, высящийся справа. Собор не достроен, купол возведён и стоит на сваях, но стена, обращённая к зрителю – отсутствует, что позволяет видеть величественную внутренность главного собора Флоренции Санта-Марии-дель-Фьоре. Верроккьо с учениками идут к собору, залезают на купол, начинают строить леса, чтобы подобраться к шпилю.

Джулиано. Не присоединишься к нашей молитве, Лоренцо?

Лоренцо. По какому поводу молимся?

Джулиано. О ниспослании синьоре Симонетте счастливого разрешения от бремени.

Лоренцо (кланяется Симонетте). Небесная донна. (тихо, брату). Молиться будешь ты, а не муж, следовательно…

Джулиано. Не смейся над святыми вещами, Лоренцо.

Лоренцо. У твоей Симонетты очаровательное личико, но святости там… Впрочем, идём в церковь. Молитва утешает.

Уходят в церковь, молятся, что видно зрителю благодаря отсутствию стены. Над ними, на куполе копошатся Верроккьо с учениками, делая необходимые замеры. Слева собирается кучка людей в двуцветных сине-зелёных одеждах. Посреди сцены Леонардо смотрит на сера Пьеро, рисует в блокноте, а тот на него – с недоумением.

Пьеро (прокашлявшись). Я слышал, ты добился кое-каких успехов. Я рад за тебя.

Леонардо не отвечает. Рисует.

Пьеро. Что ты там рисуешь? Покажи.

Леонардо. Пока нельзя, сер Пьеро. Не готово.

Пьеро (подходит к Леонардо). Я твой отец. И я приказываю.

Пьеро вырывает из рук Леонардо блокнот, смотрит на него, на его лице отражается недоумение, потом злоба. Потом – презрение. В конце концов, он швыряет блокнот под ноги Леонардо и уходит. Леонардо с лёгкой усмешкой поднимает блокнот, оглядывается по сторонам, площадь почти опустела. Он видит в углу группу из сине-зелёных, подходит к ним, делает в своём блокноте наброски лиц. В церкви молятся.

Заговорщик-1. Уже столетие Медичи нами правят! А почему?

Заговорщик-2. Хватит это терпеть!

Заговорщик-3. Они банкиры.

Заговорщик-4. Покровительствуют наукам и искусствам.

Заговорщик-1. За чей счёт? За наш счёт! А ты видел это их новое искусство? Даже святые – и те голые!

Заговорщик-3. Это нарушение наших традиций!

Заговорщиков становится всё больше и больше. Леонардо рисует в блокноте. В церкви молятся Медичи, Симонетта, Макиавелли и их свита. На куполе – Верроккьо и ученики. Всё это под песнопения католической молитвы, доносящейся из церкви.

Под те же самые звуки в «римской» части Чезаре даёт обед кардиналам.

Чезаре. Его Святейшество Папа скоро придёт. Он решил вознести Господу ещё одну благодарственную молитву.

Спада. Может, нам следовало к нему присоединиться?

Чезаре. Он хотел побыть один. Папа велел мне развлекать вас, и я сделаю всё, чтобы вы не скучали.

Среди кардиналов есть те, кто в благодушном, умилённом настроении, это подкупленные кардиналы (в их числе кардинал Спада), а есть те, кто сидят мрачно. Мрачные сидят по одну сторону от Чезаре, а умилённые – по другую. Чезаре во главе стола.

Чезаре. Как бывший кардинал, я помолюсь над вином.

Чезаре начинает молитву над вином, кардиналы присоединяются. Молитва вплетается в хор молитвы в церкви. Потом Чезаре пьёт, пьют и кардиналы. Воспользовавшись тем, что кардиналы заняты и не ожидают подвоха, Чезаре обнажает меч.

Чезаре. Ко мне!

Вбегают слуги с обнажёнными мечами. Кардиналы столбенеют.

Чезаре. Те, что слева.

Слуги Чезаре кидаются на мрачных кардиналов, начинается резня. Их цель – перебить всех кардиналов, сидящих по левую руку Чезаре. Чезаре деятельно участвует в массовом убийстве. Всё в крови, стоны, крики, хрипы, мольбы о пощаде. Те кардиналы, что справа, в ужасе смотрят на сцену расправы.

Под продолжающуюся резню кардиналов наверху, внизу толпа сине-зелёных заговорщиков, обнажив мечи, идёт в церковь, где молятся Медичи. Леонардо едва успевает посторониться, пропустив их. Верроккьо с учениками первыми замечают их, стучат по крыше кулаками, молотками, чтобы предупредить, обратить внимание, что, наконец, удаётся. Медичи успевают развернуться навстречу заговорщикам прежде, чем они вошли в церковь. Молниеносное движение одного из них, – и Джулиано, не успевший даже вытащить шпагу, ранен в горло, падает на руки слугам, но ещё жив, смотрит на Симонетту. Симонетта кричит. Вокруг Лоренцо сомкнулось кольцо защитников, все обнажили мечи, начинается схватка.

Лоренцо. Не в церкви! Не в церкви! Все вон! На улицу!

Сторонники Медичи теснят заговорщиков, выводят их на улицу. В церкви остаются только Макиавелли, который пишет в книжечку всё, что происходит, и Симонетта в слезах, держащая за руку Джулиано. Медичи теснят заговорщиков влево, наступают, причём видно, что самый яростный воин – действительно Лоренцо. В пылу схватки он ревёт как лев, помогает разящим ударам шпаги воинственными криками, скалит зубы, с которых падает слюна. Леонардо на заднем плане, внимательно наблюдает. Медичи так сильно теснят заговорщиков, что все вместе в драке уходят со сцены в левую кулису.

В это время наверху Чезаре держит на ноже последнего кардинала. Тот вместе со словами плюёт кровью.

Кардинал. Весь род Борджиа… да будет проклят!

Кардинал умирает. Чезаре швыряет тело на груду других безжизненных тел. Всё перевёрнуто, кардиналы в жутких позах и с дикими выражениями лиц лежат, кто где. Входит Александр.

Александр. Добрый вечер, ваши… (видит трупы). О, Боже, Чезаре, что ты наделал?

Чезаре. Как мы договаривались, папа. Недовольных больше нет!

Александр. Но ведь не так!

Чезаре. Это самый действенный и быстрый способ. Эти больше не будут возражать, а эти станут сговорчивей.

Александр. Это ужасно, Чезаре, ужасно… (поворачивается к живым кардиналам) Но по сути он прав. Наступают тяжёлые времена. Италия разрозненна. Города управляются кое-как, местными герцогами, и в них тоже бушуют усобицы. Кроме того, мы столкнулись с французской угрозой. Перед лицом вызовов времени мы должны сделать всё, чтобы объединить нашу Родину под эгидой святой матери-церкви. И сделать это придётся не только молитвой, но и мечом. Вам предлагается решить здесь и сейчас, кто останется с нами, а кто будет против нас.

Рядом с папой стоит оскаленный волчонок Чезаре. Его обнажённый окровавленный меч упёрт в пол. Кардиналы начинают кланяться все, кроме одного: кардинала Спада. Спада пытается уйти незаметно, но это, конечно, видит Чезаре.

Александр. А теперь, если вы не против, мы выйдем ненадолго в сад, здесь приберут, а потом мы продолжим ужин, если у кого-то остался аппетит. (качая головой, но умиляясь, как шалости ребёнка) Чезаре-Чезаре… Неужели нельзя было придумать что-нибудь… не такое ужасающее? Ну, посмотри, как некрасиво!

Кардиналы во главе с папой уходят. Остаётся один только Чезаре и трупы.

Кардинал Спада оказывается внизу, на улицах «Флоренции». Он, оглядываясь, пробегает по нижней части сцены слева направо. За ним пытается устремиться Леонардо, уже открывая новую страницу в блокноте, ему понравилось его лицо. Сверху за кардиналом пристально наблюдает Чезаре. Кардинал скрывается в кулисе. Из церкви выходит Макиавелли, он тоже с бумагой и пером, что-то пишет. Они сталкиваются с Леонардо, некоторое время стоят почти в одинаковых позах, разглядывают друг друга. Потом почти синхронным жестом переворачивают страницу своих блокнотов.

Из левой кулисы появляются Медичи и заговорщики. Не прекращая драться, они проходят из одной кулисы в другую. Макиавелли отвлекается на них, что-то быстро пишет. Сцена после прохода дерущихся остаётся усеянной трупами. В основном, это трупы сине-зелёных, хоть они и наступают.

Но вот сине-зелёные бегут из правой кулисы в левую, за ними бегут красно-золотые. Последним появляется Лоренцо.

Лоренцо. Бернардо! Бернардо! Приведите Бернардо! Я должен отомстить тому, кто напал на брата!

Все убегают. Лоренцо устал. Он бросает меч, садится, тяжело дышит. За ним внимательно наблюдают Леонардо и Макиавелли. Наконец, Лоренцо замечает их. Он смотрит на Леонардо недоумённо. Леонардо кланяется. Лоренцо хмурится. Ему на помощь приходит с крыши собора Верроккьо.

Верроккьо. Это со мной, ваша милость! Леонардо! Иди сюда!

Леонардо уходит. Лоренцо поворачивается к Макиавелли.

Лоренцо. Никколо! Что с Джулиано?

Макиавелли. Убит.

Лоренцо вскакивает, идёт к церкви.

Макиавелли (вслед). Я доложу, если приведут Бернардо.

Лоренцо (вслед). Не надо. Всё, что с ним сделают, он заслужил.

Макиавелли восхищён этими словами, записывает. Лоренцо уходит в церковь, садится рядом с плачущей Симонеттой у тела Джулиано.

Чезаре (сверху). Синьор Макиавелли!

Макиавелли не сразу понимает, откуда идёт голос, он мелко озирается, как хорёк, нюхая воздух. Наконец видит, что его окликают сверху, из «римской» части.

Макиавелли (кланяется). Синьор Борджиа.

Чезаре. Мне нужен летописец. Не согласились бы вы служить у меня?

Макиавелли. Для меня это большая честь, государь. Я там, где интересно.

Макиавелли забирается наверх, в «Рим».

Группа красно-золотых на верёвке тянет сине-зелёного Бернардо, убийцу Джулиано, из кулисы на сцену. Он идёт, потом спотыкается, падает, его тянут. Всё это с криками, шутками, ненавистью, присказками. Наконец, верёвку кидают наверх, там её принимает Макиавелли, помогает перекинуть через перила балкона, кидает обратно и уходит за Чезаре. Внизу Бернардо ставят на ноги, верёвку затягивают на его шее.

Бернардо. Нет! Нет! Так нельзя! Я хочу суда! Справедливого флорентийского суда! (кричит в сторону церкви) Медичи! Ты не можешь допустить беззакония! Так нельзя!

Лоренцо в церкви безучастен к крикам на улице. Он молча скорбит у тела брата. А верёвку уже тянут снизу, перекинутая через перила, она поднимает Бернардо вверх, он начинает хрипеть, задыхаться, судороги трясут его, наконец, он замирает и качается в петле. Народ, постояв минуты две в тишине, тихо расходится, утаскивая со сцены трупы. Уходят и ученики с Верроккьо. Остаётся только тело Бернардо, висящего посреди. А в церкви – группа скорбящих у тела.

Выходит Леонардо. Он озирается по сторонам. Потом видит повешенного. Эмоций на его лице прочесть нельзя. Он смотрит на мёртвого Бернардо. Потом обходит его с другой стороны. Потом достаёт блокнот и начинает его рисовать.

Выходит фра Джироламо с двумя стражниками.

Джироламо. Вот он! Богомерзкий! Недопустимый! Безбожный!

Леонардо. Это вы мне, падре?

Джироламо. Я не говорю с тобой, содомит! Взять его!

Стражники идут к Леонардо, заламывают ему руки. Блокнот падает на землю. Джироламо проворно его поднимает, листает.

Джироламо (переворачивая очередную страницу). Насмешник! Извратитель! Кощунник!

Перевернув очередную страницу, Джироламо замирает. Потом поднимает глаза на согнутого стражниками Леонардо. Подходит к нему и плюёт в лицо. Леонардо остаётся бесстрастен.

Джироламо. Анафема! Анафема! Я всех вас… в бараний рог! Христопродавцы!

Стражники уводят Леонардо в левую кулису.

Джироламо рвёт на мелкие кусочки блокнот Леонардо, топчет ногами, беснуется.

Параллельно с этим Симонетта в церкви снова начинает орать. Но уже не от скорби: она, очевидно, рожает. Лоренцо подхватывает её, пытается успокоить, он не понимает, что происходит, Симонетта орёт, держится за живот, вытягивается на полу, бьётся рядом с телом Джулиано. Её крики вместе с постепенным затемнением нижней части сцены переходят в…

…крики наслаждения Лукреции, с которой занимается сексом Чезаре. Секс заканчивается. Лукреция поправляет платье, Чезаре застёгивает гульфик.

Лукреция. Это было прощание?

Чезаре. Да, сестрёнка, надо ехать. Война.

Лукреция. Папа выдаёт меня замуж, слышал?

Чезаре. Это нужно для объединения Италии!

Лукреция. Это нужно для укрепления вашей власти. Я не жалуюсь. Но мне тоже нужно хоть что-то, чем я могла бы себя защитить.

Чезаре. Я подумаю.

Страстный поцелуй.

Картина 15. 

Суд. Судья – дряхлый человек с трясущейся головой. Перед ним стоит Леонардо, Сандро и Пьетро. Леонардо совершенно бесстрастен, Сандро волнуется, бледен, Пьетро мрачен, глядит исподлобья. Здесь же в клетке сидит напуганный Якопо, дрожит. Его охраняют два стража. Среди зрителей на суде сер Пьеро и сер Настаджио, – флорентийские нотариусы. (Настаджио толст и добродушен). Здесь же – Верроккьо.

Судья. Разбирается донос неизвестного, который свидетельствует против Пьетро Перуджино, Леонардо да Винчи, Сандро Боттичелли, художников боттеги мастера Андреа дель Верроккьо, в том, что им оказывал услуги интимного характера ученик ювелира молодой Якопо Сальтарелли. Первым вызывается свидетель обвинения фра Джироламо Савонарола.

Пока Савонарола идёт на место свидетеля, Настаджио успевает наклониться к Пьеро.

Настаджио. А старшенький-то твой подрос, Пьеро. Я помню, когда они вместе с моим играли, он мелкий совсем был, тощий…

Джироламо. Я видел это! Я был в боттеге, когда всё это происходило! Представьте, каково было мне, священнику, видеть мерзкий противоестественный разврат!

Настаджио. Помнишь, когда все нотариусы собирались… Деток шуты развлекали в отдельном зале…

Джироламо. Я свидетельствую! Я видел неприлично оголившихся художника да Винчи и натурщика Сальтарелли!

Верроккьо. На то он и натурщик, чтобы раздеваться!

Судья. Мастер Андреа, вам дадут слово в порядке установленной процедуры.

Джироламо. Я видел полуголых Перуджино и Боттичелли! А у него, дьяволова отродья, уд срамной был напряжён, как хвост у чёрта в момент сговора о покупке некрепкой в вере души!

Верроккьо. Это он видел, конечно!

Джироламо с ненавистью смотрит на Верроккьо. Судья стучит молоточком.

Судья. Фра Джироламо, говорите по существу дела.

Настаджио (Пьеро). Твой-то, помнишь, попросил у моего бумагу порисовать, а мой-то ему и говорит: купи! (Смеётся) Весь в отца, молодец! Женился недавно. Хорошо, что ничем таким от твоего не заразился.

Пьеро (сухо). Это не заразно. И это ещё не доказано.

Джироламо. Если не пресекать в самом начале греховных помыслов, если позволять святых и пророков изображать нагими! Мы сами не заметим, как дьявол пожрёт наши души! Люди приходят в церковь, хотят поклониться Богородице, чистейшей из чистых, и что они видят? Обнажённую грудь, которой она кормит младенца!

Пьетро. А что в этом плохого?

Джироламо. Молчать! Усмирять надо плоть, укрощать! А ваша разнузданность ведёт к вседозволенности! Содомскую мерзость вы уже готовы терпеть в своих боттегах!

Судья. Получается, вы не видели самого события мужеложества, фра Джироламо?

Джироламо. Ещё не хватало!

Судья. И не слышали ни от кого, что этот кто-то видел, как мастер Леонардо, или мастер Сандро, или мастер Пьетро противным природе образом проникали собственным фалом в рот или задний проход молодого Сальтарелли?

Джироламо. Прекратите! Вы что говорите? Как вы ведёте суд? Я подам донос на вас!

Пьетро (бурчит). А этот донос тоже ты подал, фра?

Джироламо. Я понял! Вы заражены! Вы все! Вся Флоренция! Но я вас вылечу! Во имя Господа! Мы изгоним грех! Мы не оставим мерзости места! Такие как Якопо – их не будет! И поздно спасать его душу. Мы, конечно, будем за них молиться, но поздно! Нет! Мы начнём с детей! Мы отнимем у них греховные книги! Мы уничтожим картины, которые сеют соблазн! Мы искореним поэзию! А петь будем только псалмы! Мы не отдадим детей в руки безбожников! И скоро! О! Скоро! Вы не узнаете святую Флоренцию!

Верроккьо. Да не дай Бог!

Смех.

Судья. Фра Джироламо, у вас есть, что сказать по существу?

Джироламо. Я всегда говорю только по существу!

Судья. Ясно. Спасибо. Идите на место. Следующим вызывается свидетель защиты мастер Андреа дель Верроккьо.

Верроккьо идёт.

Настаджио. Дурная компания у твоего Леонардо, Пьеро. Перуджино, Боттичелли, – кто это такие? Шпана! Мой, правда, тоже связался с генуэзцами… Мальчишка, хоть и женился… Всё думает о морях, парусах… Деньги вложил, собирается плыть с ними. В Индию. Через запад. Ну, не дурак?

Верроккьо становится на место свидетеля.

Верроккьо. Послушайте меня, эччеленца! Пьетро, Сандро и Леонардо – нормальные мужчины. Никогда ни в чём странном я их не замечал. Ну, Пьетро и Сандро, по крайней мере. Да, хулиганят, пьют, дерутся… Но так ведь они ж обыкновенные молодые мудаки!

Судья (перекрикивает смех). К порядку! К порядку!

Верроккьо. Простите. Они писали Якопо… Конечно, он был голый. Он же натурщик!

Джироламо. Зачем писать голого человека?

Верроккьо. А почему нет?

Джироламо. Это язычество!

Верроккьо. Вовсе нет. Господь создал нас голыми, фра Джироламо, даже вас.

Смех. Судья стучит молоточком.

Судья. Почему гол натурщик, – я понимаю. Но почему был раздет художник? Это вы обучили их такому методу, мастер Андреа?

Верроккьо. Я? Нет! Почему Леонардо был голый? Может, жарко ему стало, откуда я знаю?

Смех.

Джироламо. Нет! Он разделся именно для того, чтобы возбудить юного Якопо! А зачем?

Сандро. Чтобы написать… Ведь этого ещё не было в живописи!

Джироламо. Вот! Именно через вот эту жажду нового, не освящённого веками, не подкреплённого традицией, шокирующего и будоражащего приуготовляет дьявол пути антихристу! Вам лишь бы удивить, пощекотать нервы, перевернуть души! А разве можно переворачивать души? Духовная содомия во сто крат опаснее телесной!

Гул в зале.

Настаджио (Пьеро). А я ему говорю: дурачок, надо думать о том, чтобы имя твоё было всем известно, репутация, уважение – вот что важно! Пусть во Флоренции, пусть в Генуе, хоть в самой Португалии, везде! Каждая собака пусть знает имя Веспуччи!

Пьеро в раздражении поворачивается к Настаджио. Тем временем Верроккьо возвращается в зал, а Судья медленно собирает бумаги и поднимается.

Пьеро. Сер Настаджио. Дай послушать… Это всё-таки мой сын.

Настаджио. Байстрюк, Пьеро. Чего ждать от байстрюка? Да не волнуйся ты! Не забыл я твою просьбу, замолвил словечко. Наша Симонетта благополучно разрешилась от бремени, синьор Джулиано похоронен.

Пьеро. Так где же Медичи?

Настаджио. Лоренцо – Великолепный! Любит эффектные появления.

Судья. Итак, раз прямых свидетельств нет, значит, и содомитами никого здесь назвать нельзя.

Джироламо. А Якопо? Все же знают, что он!..

Судья. Кто – все, фра Джироламо?

Джироламо (показывает на Леонардо, Пьетро и Сандро). Они! И пусть они скажут! Зачем они его раздели? Сами разделись? Зачем глядели на его восставший мэлос?

Судья. Мастер Пьетро?

Пьетро (шмыгнув носом). Не знаю… Я девушек люблю, эччеленца…

Судья. А вы, мастер Сандро?

Сандро (пожимает плечами). Я тоже… Не могу понять… как такое… Бес попутал…

Джироламо. Вот! Бес! Вас ещё можно спасти, синьор Боттичелли!

Судья. Мастер Леонардо?

Леонардо молчит, смотрит на судью.

Судья. Мастер Леонардо, я слушаю.

Леонардо стоит, бесстрастно глядя на судью, скрестив на груди руки.

Судья. Нам нужно знать только одно: имеете ли вы склонность к содомскому греху, или же вас, как всех добрых христиан, влечёт к женщинам?

Леонардо молчит.

Джироламо (раздирает на себе одежды). Какого ещё свидетельства вам нужно? Это молчание красноречивей любого ответа! Я требую!..

Лоренцо. Ну, хватит!

Все оборачиваются на голос. Из толпы зрителей, откинув капюшон, который до этого скрывал лицо, выходит Лоренцо Великолепный. Пьеро вздыхает с облегчением.

Настаджио (Пьеро). Что я говорил?

Лоренцо выходит на середину.

Лоренцо. Сандро. Ты всегда был дружен с нами. Ты дружил с Джулиано, ты боготворил и превознёс красоту Симонетты. Я знаю, что ты не содомит.

Сандро. Конечно, синьор.

Лоренцо. Но если у тебя есть друзья-содомиты, то это ничего. За это тебя не осудят. Просто поклянись нам, что твои товарищи, Пьетро и…

Сандро. Леонардо.

Лоренцо. Да. Что они не подвержены этому греху.

Сандро. Конечно! Они никогда…

Джироламо. Зачем же они писали юного Сальтарелли в таком непотребном виде?

Сандро. Это Леонардо придумал! Ему хотелось посмотреть!

Пьетро. Это научный интерес. Он же занимается наукой… Трупы вскрывает!

Зал вдыхает, люди ошарашены. Джироламо задыхается от такого признания.

Пьетро. А что? Это чтобы человеческое тело лучше писать!

Сандро. Чтобы понимать!

Пьетро. Это же не запрещено!

Джироламо. Это пока не запрещено! Но я добьюсь, чтобы церковные власти!..

Лоренцо. Довольно, фра Джироламо. Понятно же, что этими тремя движет любопытство.

Джироламо. Которое погубило Еву! И Адама! Привело к изгнанию из Рая!

Лоренцо. Благодаря чему мы все существуем. (Судье) Я убедился в невиновности этих троих, они должны быть освобождены.

Судья. Слушаюсь, государь.

Леонардо (тихо и твёрдо). И Сальтарелли.

Якопо вскидывает взгляд на Леонардо.

Джироламо. Нет! Нельзя! Он греховен! Он опасен! Оградить! Изолировать! Сжечь!

Лоренцо. Доказательства есть? (обращается к залу) Кто-нибудь может свидетельствовать против юного ученика ювелира Якопо Сальтарелли? Но доказательства у вас должны быть бесспорные. Только если вы сами пользовались услугами Якопо Салтарелли. Услугами интимного характера.

Молчание.

Лоренцо. Или хотя бы можете указать человека, который заведомо пользовался.

Молчание.

Лоренцо. Свободен и Сальтарелли.

Ликование в зале. Стража открывает клетку, в которой сидит Якопо. Пьетро и Сандро обнимаются. Настаджио пожимает руку Пьеро. Пьеро серьёзен, смотрит на Леонардо. Леонардо в стороне, бесстрастен.

Джироламо. Вы думаете, вы выиграли? Вы выиграли только битву, но не выиграли войну! Настанет день, когда очистительный огонь уничтожит грех во Флоренции! Когда бесконечный ваш праздник превратится в будни вечной чистоты и покаяния!

Джироламо в гневе уходит. Люди постепенно расходятся.

Верроккьо (подходит к Лоренцо). Неужели это когда-нибудь произойдёт?

Лоренцо. Пока я жив – нет. А вот потом…

Верроккьо. Многая лета!

Лоренцо. Неисповедимы пути Господни, Андреа…

Верроккьо. Это-то конечно, но подумайте о нас, ваша светлость. Нам-то каково будет?

Лоренцо. Вам? Останется два пути. Или покориться… или… валить из Флоренции…

Лоренцо уходит. Верроккьо, не ожидавший таких слов от Лоренцо, несколько секунд стоит как вкопанный. Потом бежит за ним.

Верроккьо. Ваша милость! Ну, как же так? Ведь это наш город! Это – ваш город!

Последним со сцены уходит Пьеро. Он бросает взгляд на сына, тот никак не реагирует, сидит на камне и смотрит в небо. Кажется, он следит за полётом птиц. Пьеро, решив не заговаривать с Леонардо, уходит.

Оживает «Римская» сцена. Там за столом сидят вельможи в богатых одеждах. Среди них есть дамы, но их немного, в основном, мужчины. Есть среди них и мужчины в доспехах. Над ними нависает кардинал Спада.

Спада. Ему нельзя доверять! Он готовится к большой войне! Он решил захватить всю Италию!

Вельможа-1. Полегче, кардинал Спада. Ублюдку Борджиа это не под силу. Даже со всей папской армией!

Спада. Он заручился поддержкой французов! Король даёт ему войско!

Вельможа-2. Ваше преосвященство, что вы предлагаете?

Спада. Как только он сюда войдёт, взять его, скрутить и выпытать, чего он на самом деле хочет от вас!

Вельможа-3. Чезаре Борджиа? Сына Папы? Вы с ума сошли!

Вельможа-1. К тому же это не вежливо. Он предложил переговоры!

Спада. О чём с ним разговаривать? Он всех вас выгнал из ваших родовых замков!

Вельможа-2. И только он может нас туда вернуть!

Спада. Вы не понимаете, вы просто не знаете, что было в Риме!

Вельможа-3. Эту страшную сказку мы слышали. С нами он так не поступит!

Вельможа-2. Просто не справится. Мы не священнослужители, у каждого из нас есть меч.

Вельможа-1. И слуги.

Вельможа-3. Да.

Входит Чезаре в сопровождении Макиавелли и слуг. Слуги вносят ящики с вином, откупоривают, разливают по бокалам.

Чезаре. Добрый день вам, господа!

Вельможа-2. Да здравствует Цезарь.

Чезаре (мрачно). Остроумно. Я затеваю войну. Слыхали?

Вельможа-3. Да, синьор. Только мы думали, это война против нас.

Чезаре. Я не настолько глуп, синьор. Вас мне не одолеть. Поэтому я зову вас в союзники.

Вельможа-1. А какой нам резон присоединяться к вам, а не к вашим противникам?

Чезаре. Ваши замки. Я выгнал вас поодиночке. И прекрасно понимаю, что, объединившись, вы способны победить меня.

Вельомжа-2. А разве вы этого не понимали раньше?

Чезаре. Понимал. Но я хотел показать вам, что я силён, решителен и смел. И гожусь на роль повелителя объединённой Италии. Разве вам не нужна сильная власть? Разве не один только железный кулак сумеет покончить с бесконечными французскими и испанскими набегами?

Вельможа-3. Истинно так, господин.

Чезаре. Я не тороплю вас, господа. Но и много времени дать не могу. Думайте до утра. А сейчас, в знак того, что вы больше не держите на меня зла, давайте поднимем кубки.

Все берут бокалы, берёт бокал, как завороженный, Спада.

Спада (глядя в бокал). В Риме тоже всё начиналось с вина.

Чезаре. Что?

Спада (громче). Я хочу встретиться с Папой. Только при нём мы можем хоть о чём-то разговаривать. Все вместе и – при нём!

Чезаре. Хорошо. Я поговорю с ним. Ваше здоровье, господа.

Все пьют. Кроме Чезаре и Спада. Спада пристально смотрит на Чезаре.

Спада. Нет! Не пейте! Он принёс отравленное вино!

Чезаре (в ярости). Заткнись ты!

Спада. Тогда пей сам!

Чезаре (пожимает плечами). Хорошо!

Чезаре залпом выпивает своё вино.

Спада. Здесь что-то не так! Не так!

Чезаре. Хватит паниковать, ваше преосвященство. (поворачивается к вельможам). Это невежливо, друзья. Я выпил, а вы – нет?

Вельможи в лёгкой нерешительности, но пьют.

Чезаре. До дна, до дна.

Спада. Здесь что-то не так. Я не буду пить! Я не желаю! Я хочу гарантий!

Чезаре. Каких?

Спада. Я не знаю. Но ты! Так легко согласился на встречу с Папой, потому что знаешь! Никакой встречи не будет! Мы умрём раньше!

Чезаре усмехается, достаёт из-за пояса флягу, дрожащей рукой подносит ко рту, жадно делает несколько больших глотков.

Вельможа-1. Что-то мне нехорошо…

Вельможа-2. Откройте окно! Душно!

Вельможа-3. Живот! Живот! Позовите моего лекаря!

Вельможа-1 зевает.

Спада. Это противоядие? Дай его им! Будь милосердным!

Чезаре. Здесь только одна порция.

Спада выплёскивает своё вино в лицо Чезаре.

Спада. Убийца! Ублюдок!

Спаду тут же хватает один из слуг.

Вельможа-1. Пойду прилягу… что-то… слабость…

Вельможа-1 уходит, но, не дойдя до двери, падает. Остальные тоже ведут себя странно, кто-то тяжело дышит, кто-то разрывает на груди рубаху, все постепенно умирают. Слуга, схвативший Спаду, вытаскивает нож, приставляет его к горлу кардинала.

Чезаре. Стой, Микеле!

Чезаре подходит к Спаде.

Чезаре. Ты просил о встрече с Папой? А Папа у нас – наместник Бога на земле. Я сделаю тебе любезность: я устрою тебе встречу с самим Христом! Передай ему от меня привет!

Спада. Нет! Нет! Я не хочу! Нет!

Чезаре сдирает с кардинала одежды, тот остаётся в набедренной повязке. Слуга Микеле перекидывает кардинала через перила балкона, привязывает его раскинутые руки к перилам. Внизу, другой слуга привязывает ноги Спады к столбу. Чезаре сам, лично прибивает руки Спады гвоздями к перилам. Внизу слуга одним гвоздём пронзает ступни кардинала и пригвождает их к столбу. Спада орёт. Потом, в какой-то момент затихает, плачет. Чезаре смотрит на умирающего, но ещё живого Спаду. Рядом с ним открывает свою книжечку Макиавелли.

Чезаре. Мастер да Винчи?

Леонардо, который всё это время бесстрастно смотрел на небо, отмирает, встаёт, кланяется.

Леонардо. Синьор.

Чезаре. Твой яд мне подходит. Как он называется?

Леонардо (с поклоном). Кантарелла.

Чезаре. Из чего он состоит?

Леонардо. Позвольте, я сохраню это втайне.

Чезаре. Что надо сделать, чтобы он действовал не так быстро?

Леонардо. Просто уменьшить дозу. Я объясню вам, ваша милость.

Чезаре. Объяснишь моей сестре. (собирается уходить)

Леонардо. Мессир Чезаре!

Чезаре. Да?

Леонардо. Мне тут братия одного монастыря сделала очень интересный заказ. Чтобы его выполнить, мне понадобится тело распятого человека. Вы не будете против, если я возьму вот этого?

Чезаре (слегка улыбнувшись). Забирай.

Чезаре уходит. Леонардо остаётся один на один с распятым кардиналом Спадой. Тот ещё жив, но тяжело дышит. Он поднимает голову и тяжёлым взглядом смотрит в глаза Леонардо. Тот смотрит в глаза Спада. На его лице не отражается никаких эмоций.

Занавес.

ДЕЙСТВИЕ 4. Джорджо.

Действующие лица:

Джорджо Вазари, художник, искусствовед, 43 года.

Микеланджело Буонарроти, художник, скульптор, 80 лет.

Урбино, слуга Микеланджело, 52 года.

Козимо I Медичи, герцог флорентийский, 36 лет.

Аньоло Бронзино, художник, 52 года.

Маурицио, ученик Вазари, 24 года.

Джанстефано Альби, слуга и советник герцога Козимо, 32 года.

Питер, художник из Фландрии, 22 года.

Музыканты, шуты, художники, египетская делегация.

Место действия – Флоренция.

Картина 16. 

Дом-мастерская Микеланджело. Серые стены, замусоренный пол. Совершенная пустота. Деревянная лежанка, несколько табуреток, простой стол. Тут и там по комнате расставлены глыбы камня: мрамора, гранита. Почти все они несут следы прикосновения резца скульптора: из какой-то скалы выступает голова и половина торса, в какой-то видна обнажённая мужская спина, а какая-то глыба высится первозданной скалой, к ней ещё не прикасались. Посреди комнаты торчит ржавая покорёженная бочка. Где-то с краю, очень скромно располагается выдолбленное из камня большое кресло, на которое наброшены кучей тюфяки, одеяла, какое-то тряпьё. Рядом с креслом стоит благообразного вида человек с высоким лбом, продолжающимся залысинами, с ухоженной бородой, тронутой первой благородной сединой. На его шее на массивной цепи висит знак гильдии Святого Луки, похожий на тот, который был на Верроккьо в 1 действии, только богаче, ярче. Это – Джорджо Вазáри. Он читает по свежеизданной книге, которую изящным жестом держит в руке.

Джорджо. «Поистине дивным и небесным был Леонардо, сын сера Пьеро из Винчи. Обладая широкими познаниями и владея основами наук, он добился бы великих преимуществ, не будь он столь переменчивым и непостоянным. Казалось, он думает о нескольких вещах одновремéнно, что мешает ему сосредоточиться и закончить что-то одно. Его ученик, Франческо Мельци, бывший при Леонардо милым юношей, а теперь ставший милым стариком, рассказывал мне о временах, когда его удивительный учитель служил военным инженером у вероломного Чезаре Борджиа. В один из тех дней, когда небо бывает затянуто тонким слоем белых облаков, когда солнце не светит напрямую, но серость не висит над землёй давящей громадой, сидел Леонардо на холме над широкой поляной в долине реки Арно. Покровитель приказал художнику разработать план предстоящего сражения, которое Чезаре вознамерился дать своим врагам, объединённым силам знатных семейств Вителли, да Фермо, Паоло и Орсини. И вот, сидя на холме, чертил Леонардо на карте собственного изготовления план предстоящего сражения. Но, глядя перед собой, не мог он не приметить наипрекраснейшую натуру из всех когда-либо виденных им. Теперь именно этот пейзаж украшает величайшую картину Леонардо, служащую образцом многим современным мастерам, загадочный портрет моны Лизы дель Джокондо, жены флорентийского торговца шёлком. За её спиной располагается и широкая река, и величественные скалы, и извилистая тропинка…».

Куча тряпья на кресле вдруг шевельнулась, и оттуда послышался скрипучий, носовой голос.

Голос. Видел я эту Лизу… Всё в тумане. Там и разглядеть-то ничего нельзя. И улыбается она похабно. Как будто художник, на которого она глядит, работает голым.

Джорджо в недоумении опускает книгу. Голос из-под тряпья надсадно кашляет.

Голос. Давай, Джорджо, сынок, ври дальше.

Джорджо. Ну, почему же «ври»? Я пишу только то, что мне удалось узнать из достоверных источников.

Голос. Ну, стало быть, источники твои врут. Давай, заканчивай про Леонардо… небесного и дивного…

Джорджо. «Картина эта находится ныне у французского короля в Фонтенбло, который получил её по завещанию Леонардо, ценившего доброту монарха и его расположение…»

Голос. Пенсию он ценил…

Джорджо (покачав головой). «Тот же достопочтенный Мельци рассказывал мне, что великий и несравненный Леонардо да Винчи испустил свой дух на руках добрейшего короля Франциска…»

Голос. Чушь!

Джорджо. «Всякий, кто желает учиться у Леонардо, может только посмотреть на его эскизы и рисунки, в которых столько же мастерства и совершенства, сколько в законченных его произведениях, каковых, впрочем, сохранилось крайне мало из-за страсти мастера к экспериментам…»

Куча тряпья шевелится уже отчётливей и из-под неё появляется Микеланджело: маленький худой жилистый старик с коротко стриженной шишковатой седой головой и нечёсаной бородой, торчащей клочками во все стороны. Если приглядеться, можно увидеть сломанный в далёкой юности нос.

Микеланджело (глядит на Джорджо). Джорджо, сынок! Что ж ты свистишь-то, а?

Джорджо. Мастер Микеланджело, ну, зачем вы?.. Этот труд, между прочим, издан и пользуется признанием…

Микеланджело. Ну, мало ли, что теперь издают!

Микеланджело встаёт, надсадно кашляя, идёт к своему столу. Когда он идёт, видно, что он сильно хромает: не так давно у него было сломано бедро. Он залезает под стол, роется там.

Микеланджело (из-под стола). Всегда ты был тщеславным, Джорджо, а умел мало… Вот и теперь… Написал мне, что едешь с подарком, а что ж за подарок? Твоя же собственная книжка? Смешной ты человек, Джорджо… Нет… никогда из тебя толка не будет!

Джорджо. Смею вас заверить, учитель, что толк из меня уже есть.

Микеланджело (со смехом). Серьёзно?

Джорджо. Я художник.

Микеланджело. Да? И кто это тебе сказал?

Джорджо. У меня своя боттега! У меня заказы от герцогов и пап! У меня первая в мире книга о жизни наиболее знаменитых живописцев нашей великой и прекрасной Родины!

Микеланджело. Со мной можешь изъясняться проще.

Джорджо. И затеял я этот труд потому, что убеждён: великие художники, ваятели и зодчие достойны иметь свою летопись жизни не меньше, чем короли и завоеватели!

Микеланджело. Летопись художника – его творения. Зачем ещё что-то?

Джорджо. Между прочим, вы – единственный, кто оказался в этой книге при жизни.

Микеланджело (вылезает из-под стола с какой-то папкой в руке). Намекаешь, что мне уже пора? Это и есть твой подарок?

Джорджо. Как можно? Просто вы – один из величайших…

Микеланджело. Да? И ты описываешь, как я живу? Что моя грандиозная жизнь протекает в этом блестящем доме, с лучшими в мире сквозняками, в этой чудесной пыли, рядом с этими величественными глыбами, под этими распрекрасными тряпками возле этой удивительной бочки?..

Микеланджело закашливается.

Джорджо. Да, я пишу, что вы непритязательны…

На кашель выходит Урбино: рыхловатый слуга Микеланджело. Урбино несёт керамическую кружку.

Урбино. Ну? И чего встали, ваша милость? Сказали, лежать будете. Вы мне обещали! (даёт ему кружку)

Микеланджело (тихо и ворчливо). С этим превосходнейшим… Урбино.

Урбино. Чего?

Микеланджело. Ничего. Это я так. Это я мастеру Джорджо.

Урбино. Вот культурный человек, вроде, ваятель, а не знает, что нехорошо шептаться о человеке за его спиной!

Урбино из кучи тряпья выуживает плед, заботливо укутывает Микеланджело.

Джорджо. Послушайте, Урбино. Вы здесь всё-таки слуга. Нельзя ли как-то повежливее с хозяином?

Урбино в недоумении смотрит на Джорджо, потом на Микеланджело. Микеланджело глядит на Джорджо даже как будто испуганно. У Урбино, кажется, дрожит подбородок.

Микеланджело (Урбино). Тихо-тихо. Мастер Джорджо, Урбино – больше, чем слуга. Он со мной уже четверть века. Он друг.

Урбино сдерживает слёзы, кланяется хозяину, на Джорджо смотрит вскользь и победно.

Джорджо (смущён). Простите, Урбино, я не хотел вас обидеть.

Микеланджело пьёт из кружки.

Микеланджело (отплёвывается). О боже, Урбино, что это?

Урбино. Отвар багульника.

Микеланджело. Ты же обещал тёплое вино!

Урбино. Он тёплый.

Микеланджело. Но не вино!

Урбино. Во время простуды это лучше для бронхов!

Микеланджело. Мои бронхи забиты мраморной пылью! Мне нужно вино!

Урбино. Сейчас принесу. Только выпейте ещё глоточек.

Микеланджело. Нет!

Урбино. Ну, пожалуйста!

Микеланджело. Не могу…

Урбино. Ну, ради меня!

Микеланджело. Урбино…

Урбино. Ради моей жены, которая вас столько лет терпит.

Микеланджело. Я ей плачу! Как и тебе!

Урбино. Ради моих деток.

Микеланджело. Ну, при чём тут твои детки?

Урбино. А как же? Вот помрёте вы, что мне прикажете делать?

Микеланджело. Найдёшь себе другого хозяина!

Урбино. Пока ещё!.. А до тех пор?

Микеланджело бросается к какому-то шкафчику, вынимает кошелёк.

Микеланджело. А до тех пор… вот тебе две тысячи скудо. На чёрный день!

Урбино. Если бы я брал у вас по две тысячи скудо каждый раз, как вы отказываетесь пить багульник, я бы уже давно имел собственную виллу на берегу Арно!

Микеланджело. А меня бы позвал расписывать там потолки и стены?

Урбино. Я бы ещё подумал.

Урбино и Микеланджело смеются.

Микеланджело. Неси вино. Мне и моему гостю.

Урбино. Ещё глоточек.

Микеланджело. Нет.

Урбино вздыхает и берёт кошелёк из руки Микеланджело.

Урбино. Вам греть, мастер Джорджо?

Джорджо. Да, если можно. Здесь прохладно.

Урбино, забрав кружку, уходит с гордо поднятой головой.

Джорджо. Послушайте, а это не тот Урбино, который поступил к вам в услужение, когда я у вас учился?

Микеланджело. Он самый!

Джорджо. Да… годы никого не красят… Он же тогда был очень хорош собой… Сколько ему было? Двадцать три?

Микеланджело. Двадцать шесть.

Джорджо. Он ведь вам когда-то позировал. Вы говорили, что у него совершенная форма ноги… римская ступня… высокий подъём… округлые и рельефные голени …

Микеланджело. Только не смей об этом писать!

Джорджо. Значит, он женился, и у него есть дети… Удивительно!

Микеланджело. Джорджо! Ты слышал, что я сказал?

Джорджо (слегка обиженно). Даже если я и напишу об Урбино, то не в вашей биографии.

Микеланджело. А в чьей? В своей? Я так и думал, Джорджо… Ты затеял эту книжку, чтобы добавить своё жизнеописание к остальным… величайшим…

Джорджо (краснея). Может быть, когда-нибудь!

Микеланджело. Э, нет! Это и была твоя цель. И подарок мне. Ну, правильно! Если рисовать не умеешь, так хоть примазаться жизнеописанием…

Джорджо пыхтит и краснеет.

Микеланджело. Я давно живу, Джорджо. Меня не обманешь.

Джорджо (вдруг, несмотря на бороду и солидность, становится похож на обиженного мальчишку). Ну, и ландо. Ну и пусть! Если вам не нужен никто! Даже те, кто вас уважает!.. Кто преклоняется… кто счастлив только тем… То я уйду! И сидите тут! В одиночестве… Под тряпками… Со своим Урбино!

Микеланджело. Ну, ладно тебе, Джорджо. Не обижайся. Мы, старики, ворчливы. И врать не умеем. Времени уже нет, чтобы врать. Ну, давай, показывай, что ты там про меня написал?

Джорджо открывает книгу, подаёт Микеланджело.

Джорджо. Вот.

Микеланджело (щурясь, читает). «В Казентино в 1474 году под знаменательными и счастливыми созвездиями родился младенец у почтенной и благородной жены Лодовико…» О, Боже, благородной!.. «Лодовико нарёк сына Микеланджело: отец хотел этим показать, что существо это было небесным и божественным…» Да, по мне это видно… «…как это и подтвердилось позднее в его гороскопе тем, что при его рождении Меркурий в сопровождении Венеры были благосклонно приняты в обители Юпитера…» (Микеланджело хохочет, хохот перерастает в кашель). Как тебя ещё не сожгли в Риме за всю эту ересь?

Джорджо. Мастер Микеланджело, это же литературный стиль!

Микеланджело (листает страницы). Да? И вот это: «Нравом Буонарроти обладал таким кротким, какой только и мог быть под стать его искусству…» Что это, Джорджо? Это же обыкновенная ложь!

Джорджо (срывается). А что я должен был написать? Что из-за вашего склочного характера вас едва терпели все, кому бы ни пришлось вам сделать заказ? И неизвестно ещё, потому терпели, что вы прекрасный художник, или потому, что выдавали вам приличный аванс ещё до начала работы!

Микеланджело. Вот. Да. Если бы ты написал так, было бы лучше. И не потому, что это правда.

Джорджо. Мастер Микеланджело, простите… Это не правда. Вы величайший…

Микеланджело. Это не важно, Джорджо. Всё вот это (Микеланджело бегло перелистывает страницы книги) мёртвое, пустое… Здесь столько славословий, и так мало жизни. Где все наши ссоры, ворчание, вражды и дружбы? Где крики, драки, объятия, досада, разочарования? Где отчаяние и победы? Где любовь, ненависть? Где страсть?

Джорджо. Разве это важно? Это все мелочные частности, которые не могут заинтересовать…

Микеланджело. Да только это и важно, Джорджо! Для любого, кто берётся красками или резцом и молотом оживлять мёртвое! Смотри!

Микеланджело даёт Джорджо папку, с которой вылез из-под стола. Джорджо развязывает тесёмки и смотрит на разрозненные листы. Микеланджело тем временем ковыляет обратно к столу.

Джорджо (благоговейно). Это, ваши эскизы, учитель?

Микеланджело. Черновики. Взгляни, Джорджо! Это так же прекрасно, как у Леонардо да Винчи?

Микеланджело возвращается к Джорджо со свечой в руке, которую взял со стола.

Джорджо (вежливо). Интересно.

Микеланджело. Не ври мне!

Джорджо. Это… очень хорошо, но… это как-то… очень схематично… ученически… по-моему у меня эскизы лучше…

Микеланджело. У тебя? Не надейся. Ты мне ответь про Леонардо!

Джорджо. Леонардо – величайший рисовальщик.

Микеланджело хватает у Джорджо несколько листов, поджигает их на свече.

Джорджо. Что вы делаете, мастер Микеланджело?

Микеланджело. Не тронь!

Микеланджело кидает горящие листы в ржавую бочку, ставит свечу на пол, потом идёт к Джорджо, хочет забрать у него всю папку с листами.

Джорджо. Нет! Я не позволю! Я не дам! Это величайшая ценность!..

Микеланджело. Нет! Это подготовка! Это следы паники начинающего художника! А я начинающий каждый раз, когда задумываю что-то новое. Мои вещи рождаются под резцом, а не на бумаге. Поэтому видеть этого никому нельзя! Публика должна лицезреть совершенство, а не злорадствовать, глядя на мучения на пути к нему!

Микеланджело удаётся вырвать папку у Джорджо, он идёт к бочке, кормит огонь листами.

Джорджо. Отдайте! Это вам уже не принадлежит! Это принадлежит искусству!

Джорджо подбегает к Микеланджело, хочет вытащить из огня рисунки, но коротким движением жилистого кулака получает в солнечное сплетение, сгибается пополам.

Джорджо (стоит на коленях). Сумасшедший старик!

Микеланджело. Не знаю, зачем Господь даровал мне такую долгую жизнь, но пока она ещё не кончилась… Это всё – моё. Захочу – сожгу, захочу – подотрусь!

Микеланджело кашляет, греет руки над огнём.

Микеланджело (внушительно). И никто не будет сравнивать меня с Леонардо.

Джорджо поднимает голову, забывает о боли, смотрит на Микеланджело заинтересованно. Хочет что-то спросить, но тут входит Урбино. У него на подносе два керамических стакана, какое-то блюдо.

Урбино. Тёплое вино… Синьор Вазари, с пола-то встаньте! Ревматизм заработаете… Что, мастер Микеланджело? Греетесь? Морозит вас? У вас жар! Давайте приляжем! Да не туда… Не в это ваше… ложе… А вон туда, на кровать… Она немногим лучше, но на ней хоть вытянуться можно.

Микеланджело. Успею я вытянуться! Что вы меня все торопите сегодня?

Джорджо. Кто же вас торопит, мастер, что вы говорите?

Урбино (ставит поднос на одну из табуреток). А на меня все кричат. Вот вам вино. И сыр. Позовёте, если будет нужно.

Урбино ставит поднос на одну из табуреток, поджав губы, уходит.

Микеланджело. Обиделся… Что-то сдаёт он у меня… (смотрит на огонь в бочке, Джорджо) Хочешь присоединиться?

Джорджо (пьёт вино). Мне не холодно.

Микеланджело. Да я про книжку. Сожжём её, и никто не узнает!

Джорджо. Нет, я так не могу.

Микеланджело усмехается.

Джорджо. И потом, у неё тираж… В Лауренциане несколько томов.

Пауза.

Микеланджело. Леонардо был прекрасный рисовальщик, потому что в нём страсти не было. Он сперва всё разложит по полочкам в своей голове, а потом берётся за карандаш.

Джорджо. Мастер Микеланджело, при всём уважении, но вы ошибаетесь… Вы же знаете его фреску на стене Зала Пятисот, «Битва при Ангиари». Там всё дышит страстью. Я, когда смотрю на неё, у меня начинает чаще биться сердце. Как будто сам я попал в самую гущу сражения. В этом изображении люди проявляют такую же ярость, ненависть и мстительность, как и лошади, из которых две переплелись передними ногами и сражаются зубами с не меньшим ожесточением, чем их всадники, борющиеся за знамя. С таким ожесточением биться за какую-то тряпку на шесте! Ярость и тщета переданы в этом произведении с таким искусством! Противоречат и дополняют друг друга!

Микеланджело. Ты мне опять из книжки читаешь? Да и что ты мне про эту фреску? Мы с Леонардо работали там вместе. Друг напротив друга!

Джорджо. Да. Вашу фреску я тоже люблю. «Битва обнажённых»! Удивительный сюжет!

Микеланджело. А Леонардо не любил! Говорил, что мои мужские тела похожи на мешки с орехами! Представляешь? А я ему: «Мастер Леонардо! Это же воины… Они же такими и должны быть!» А он: «Раз воины, так и показывай битву!» А я такой: «Зачем? Битва у вас! А у меня момент, когда солдаты в перерыве между сражениями только окунулись в ручей, чтобы помыться, и тут их зовут, трубят тревогу! И вот они вылезают, натягивают чулки, одежду, латы… Прямо на мокрые тела… Не у всех получается, из-за этого они принимают необычные позы, падают… Но спешат в бой!» А он: «Вы всех обманули, Микеланджело. Вам заказали битву, а вы снова пишете обнажённую мужскую натуру». Словом, отгородился я от старика ширмами и больше с ним не разговаривал.

Микеланджело разгребает тряпьё на кресле, садится.

Микеланджело (зовёт). Урбино!

Выходит Урбино. Он всё ещё обижен. Стоит, ждёт.

Микеланджело. Сколько тебе лет теперь?

Урбино, кажется, обижается ещё больше.

Урбино. Пятьдесят два. Это всё?

Микеланджело. Пока всё, Урбино, спасибо. (Джорджо) Вот и Леонардо было что-то около пятидесяти, когда мы с ним работали… Старик… Я его уже на тридцать лет старше … Когда он умер?

Джорджо. Ему не было и семидесяти…

Микеланджело мотает головой.

Урбино. Что же вы не пьёте, мастер? Вино остыло.

Микеланджело. Да! В самом деле! Давай сюда!

Урбино. Ну, уж нет, ещё раз подогрею.

Урбино уходит со стаканом Микеланджело на подносе.

Микеланджело. А во фреске Леонардо нет страсти! Есть лишь наблюдение и холодный расчёт. Как и в бабах его, которые загадочно улыбаются. Что там за тайна такая? А ничего, просто – тайна! Пусть все ахают, ломают голову. Расчёт, Джорджо, расчёт!

Джорджо. За что вы его так ненавидите?

Микеланджело (усмехается). Знаешь, что он мне однажды сказал? «Вы же скульптор, – говорит, – мастер Микеланджело, как же вы терпите эту вечную пыль, это постоянное напряжение всех ваших членов, пот? То ли дело живописец! Сидит в красивой и чистой одежде у холста, может слушать приятную музыку, стихи, вести учёные беседы…» Чистоплюй. А для меня… пока я долблю камень – я жив! Сейчас, конечно, силы уже не те! Но я всё равно… долблю…

Микеланджело кашляет. Входит Урбино, молча ставит на табуретку возле Микеланджело стакан. Микеланджело берёт, делает большой глоток, но вдруг вскакивает, швыряет стакан, отплёвывается.

Микеланджело. Ты что? Ты его… кипятил, что ли?

Урбино. Я хотел… чтобы грудь прогреть…

Микеланджело. Да ты мне все потроха прогрел! Рот горит… теперь язык распухнет…

Урбино. Простите меня, хозяин!

Микеланджело. Вот выкину тебя вместе с женой и детками!

Урбино. Не надо… Не прогоняйте! Пожалуйста!

Урбино плачет, ползает по полу, собирает осколки стакана.

Урбино. Простите… я больше не буду… Я всегда буду предупреждать… Ай!

Урбино отдёргивает руку, на руке проступает кровь.

Микеланджело. Чего там у тебя? Порезался? Дай!

Микеланджело бросается на пол рядом с Урбино, берёт его руку, прикладывает порезанный палец ко рту, пытается остановить кровь. Оба, Микеланджело и Урбино застывают в этой позе на полу, на коленях. Джорджо наблюдает эту сцену с удивлением. Но они его, похоже, не замечают. Урбино дотрагивается до коротко стриженой головы Микеланджело.

Урбино. Простите меня, мастер. Я не думал, что вы сразу будете пить. Думал, опять поставите… Остынет…

Микеланджело (отнимает руку Урбино ото рта). Это ты меня прости. Я гадость сказал. Я никогда тебя не выгоню.

Урбино. Я знаю.

Микеланджело. Я в сердцах сказал…

Урбино. Я понимаю.

Микеланджело. Ну, иди…

Урбино. Я уберу. Я подмету.

Микеланджело. Не торопись.

Урбино встаёт, помогает подняться Микеланджело.

Урбино. Приляжете?

Микеланджело. Не надо… посижу…

Урбино. Ноги вам накрою.

Микеланджело. Хорошо. Спасибо.

Урбино уходит. Микеланджело сидит в своём кресле, смотрит на остолбеневшего Джорджо. Микеланджело смущён, но вдруг что-то озорное проступает в его лице.

Микеланджело. Отомри!

Джорджо проводит рукой по лбу.

Джорджо. Простите, мастер… что я стал невольным свидетелем… Конечно, вы можете быть уверены, что я никогда…

Микеланджело. А жаль. Написал бы об этом – было бы по-настоящему.

Джорджо не знает, что сказать, он отпивает глоток.

Джорджо. И все ваши статуи разрушили бы, а фрески соскоблили…

Микеланджело. Эти – могли бы… (Пауза) Как-то раз в нашем соборе… Санта-Мария-дель-Фьоре… Я был на проповеди фра Джироламо Савонаролы… Слышал о таком?

Джорджо. Конечно. Религиозный фанатик, который превратил Флоренцию в ад.

Микеланджело. Да… а добивался рая… Но ты знаешь, он преуспел во многом благодаря тому, что Папой у нас тогда был Борджиа… И всякий, кто был против Борджиа, казался чудом смелости и надеждой на спасение. Но фра Джироламо сумел создать ещё больший ад, запретив всё живое, всё настоящее… Да просто всё красивое… Я видел его детские отряды, которые врывались в дома, отбирали драгоценности у дам, картины, книги… По всей Флоренции стоял хрустальный звон бьющихся зеркал: фра Джироламо считал, что само желание смотреть на себя – греховно. Никто во Флоренции не оставался равнодушным. Кто-то шёл за ним, кто-то кидал в него камни. Поначалу камней было меньше, чем молитв, а потом – наоборот. Я пошёл на проповедь, чтобы своими ушами услышать, что он говорит, понять, чем нам всё это грозит. И увидел злобного завистливого карлика, бешеного пса господня в капюшоне, и понял, что это – конец Лоренцо Великолепного. Конец искусствам, наукам, разуму… Останется только праведный экстаз, которому могут быть подвержены даже самые лучшие люди. Боттичелли в слезах сам волок в костёр на Площади Синьории своих одинаковых Венер. Я – уехал в Рим. Бороться с деспотом-попом у меня не было ни сил, ни желания. Да и Лоренцо к тому времени уже умер… Но больше всего на той проповеди меня поразил Леонардо. Он стоял прямо, спокойно и безо всяких эмоций на лице. Некоторые кричали Савонароле проклятия, правда, их быстро выводили детские отряды брата Джироламо. Большинство распростёрлось ниц и неистово молилось, то ли на распятие, то ли на священника, стоявшего под ним. Я – плакал. А Леонардо просто стоял в нише со своим блокнотом и зарисовывал уродливую голову доминиканца. И вот тогда я подумал, что Савонарола – это, конечно, зло, но мастер Леонардо, может быть, ещё хуже. Потому что он не желает, не способен отличить зло от добра. Для него всё – предмет исследования. Каждый человек для него – мышь, вошь, труп, который рано или поздно можно вскрыть и посмотреть, что у него внутри. Я этого понять не мог.

Микеланджело кашляет.

Микеланджело. Говорят, Леонардо потом тоже уехал. Когда одежду запачкал…

Микеланджело тяжело закашливается. Входит Урбино. Он несёт новый стакан в руке с замотанным какой-то тряпкой пальцем, в другой руке у него веник и совок. Он подходит к Микеланджело, подаёт ему стакан.

Урбино. Не горячее, тёплое.

Микеланджело берёт, пьёт.

Урбино. Хорошо?

Микеланджело (делает глоток). Да, Урбино, всё хорошо, спасибо.

Урбино (поворачивается к Джорджо). Хотите ещё, синьор?

Джорджо. Нет, довольно.

Урбино (Микеланджело). Прилегли бы, ваша милость.

Микеланджело. Не хочу. Я сейчас немного постучу.

Урбино. Куда? Вы простужены!

Микеланджело. Всё равно. Пока я долблю, я жив.

Урбино пожимает плечами, идёт подметать осколки предыдущего стакана.

Микеланджело. Леонардо да Винчи – это твой идеальный персонаж, Джорджо. Человек-мертвец.

Услышав имя Леонардо да Винчи, Урбино настораживается. Микеланджело встаёт, берёт со стола молот и долото, идёт к одной из каменных глыб.

Джорджо. Это не так, мастер Микеланджело! Он жалел животных, не ел мяса. Он помогал своим ученикам. Он… любил отца!

Микеланджело (несколько раз стучит молотом по долоту, приставленном к камню). Это откуда известно?

Джорджо. Мне показывал его дневники Франческо Мельци!

Микеланджело. Милый старик?

Джорджо. Да!

Микеланджело. Я не знаю, что там тебе показывал его ученик, но я знаю, что он не терпел страсти и в других… Он ненавидел меня так же, как и я его. И я подозреваю, что именно за это. За то, что я – это жизнь.

Урбино, улыбаясь чему-то своему, уходит с совком, полным осколков.

Джорджо. Почему вы так уверены, что Леонардо вас ненавидел?

Микеланджело. По многим признакам. Но главное, чего я ему никогда не прощу – «Давид». Помнишь его? Сколько трудов, а всё зря!

Джорджо. Почему же зря? Это величайшее произведение нашей эпохи, которое по праву займёт место в пантеоне…

Микеланджело (морщится). Джорджо! Сжёг бы ты свою книгу! (Микеланджело возвращается к своей глыбе, долбит её и говорит, всё больше заводясь) Я ваял «Давида» для площади Синьории, чтобы он стоял там в самом центре, чтобы его было видно отовсюду. А Леонардо – дивный и небесный! – признанный гений, член городского совета! – убрал её в Лоджию Ланци! Под крышу! К стене! Лишь бы её никто не видел. А «Давид», он же круглый, понимаешь? Круглый! Чтобы понять, что в его позе и напряжение, и уверенность в своих силах, и покой… его же надо рассматривать со всех сторон!

Микеланджело вдруг замечает, что Джорджо протягивает ему какой-то листок, который до этого он вынул из своей книги. Микеланджело перестаёт долбить, берёт листок.

Микеланджело. Что это?

Джорджо. Не узнаёте?

Микеланджело. Мой «Давид». Хороший рисунок. Неужели твой, Джорджо?

Джорджо. Да что вы! Я же не умею рисовать! Прежде, чем прийти к вам, мастер Микеланджело, я был на площади Синьории. Там стоит множество статуй. Под открытым небом. И все они… в печальном состоянии. Голуби, дожди, ветра. Да и прохожие… Ваш «Давид» в лоджии Ланци… наш «Давид»… отлично сохранился. А ведь он стоит там уже пятьдесят лет!

Микеланджело. А! Ну, конечно! Теперь ты будешь меня уверять в том, что Леонардо спрятал «Давида» от зрителей, чтобы его сохранить? Это всё твои домыслы, Джорджо!

Джорджо. Этот рисунок дал мне милый старик Франческо Мельци. Я у него еле выпросил, чтобы показать вам. Это рисовал Леонардо да Винчи. Судя по формату странички – в тот самый свой блокнот. Это и есть мой подарок вам.

Микеланджело потрясён.

Джорджо. Он не питал ненависти ни к вам, ни к вашему «Давиду». Потому, что это – не мешок с орехами. А что касается страсти… Великий человек непостижим, мастер Микеланджело. Как вы непостижимы для меня. Потому, что я – не велик. Я не могу понять, как при вашем тонком вкусе, удивительном чувстве красоты и точном глазе, вы можете жить с этими тряпками… с этой пылью… с этой бочкой. Я думал, вы мне что-нибудь расскажете о тех, с кем были знакомы… Например, о Леонардо. Чтобы мои жизнеописания не были такими мёртвыми. Но, очевидно, вы… великие… так же непостижимы друг для друга, как и для всех остальных. А может, вы друг друга и не видите… Я не знаю. Мне этого не понять никогда. Я могу лишь благоговейно наблюдать за вами, писать о вас, восхищаться. Но даже на сто локтей не приблизиться.

Джорджо идёт к столу, кладёт на него свою книгу.

Джорджо. Я вам оставлю. Раз уж привёз. Захотите погреться – можете сжечь, я разрешаю. (слега кланяется) Выздоравливайте, мастер. Вас ждут в Риме. Я знаю, у вас ещё много работы. Выздоравливайте.

Джорджо выходит. Потрясённый Микеланджело рассматривает рисунок.

Картина 17. 

Огромный зал в «Новом дворце» Медичи. Посреди зала, широко расставив ноги, стоит огромный рыцарь в доспехах. Это герцог флорентийский Козимо I Медичи. У него круглое лицо, он достаточно толст, но из-за большого роста это не очень заметно. У герцога глаза навыкате, он смотрит куда-то в сторону. Перед ним за мольбертом сидит художник Аньоло Бронзино, благообразный седобородый основательный человек, и пишет портрет Козимо. Тяжёлая тишина.

Козимо. Долго ещё?

Бронзино. Тише-тише-тише…

Козимо. Что – тише?

Бронзино. Вы мне мешаете, ваша светлость.

Козимо (капризно). В конце концов! Кто здесь герцог?

Бронзино. Вы, ваша светлость. И вам важно, чтобы портрет отражал всё ваше герцогское величие в глазах будущих поколений. А для этого необходимо полное сосредоточение.

Козимо. Два часа, Бронзино!

Бронзино. На молитве стоят дольше.

Козимо. Вы предлагаете мне молиться?

Бронзино. Да. От этого ваш взгляд станет только вдумчивей и глубже.

Козимо тяжело вздыхает. Снова несколько секунд тишины. Потом дверь распахивается, входит лорд-распорядитель Джанстефано Альби, стучит три раза посохом по полу.

Джанстефано. Мастер Джорджо Вазари!

Бронзино. Мы же просили нам не мешать!

Козимо. Это я велел доложить, мастер Аньоло. (Джанстефано) Зовите!

Бронзино недоволен, но покоряется. Входит Джорджо. Он кланяется герцогу.

Джорджо. Светлейший герцог! Для меня великое счастье лицезреть вас в добром здравии и благополучии, во всём блеске ваших военных…

Козимо. Довольно, синьор Вазари. Не так высокопарно. Во всём блеске я исключительно потому, что мастер Аньоло Бронзино пишет мой портрет. Вы знакомы?

Козимо делает жест в сторону Аньело.

Бронзино. Ваша милость, умоляю, хотя бы не шевелитесь!

Джорджо (кланяется художнику). Мастер Аньоло. Для меня огромная честь…

Бронзино (нетерпеливо). Да-да, мне тоже приятно. Я прошу вас, мастер Джорджо. Говорите с нашим светлейшим герцогом, не со мной. Он велит мне написать его портрет в очень сжатые сроки, но при этом не даёт мне того, что я прошу: тишины, сосредоточенности и тридцати часов позирования.

Козимо (с тяжёлым вздохом). Осталось двадцать шесть…

Джорджо. Знаете, дивный и небесный Леонардо да Винчи, не любил полного сосредоточения и тишины. Более того, он считал, что если модель во время сеанса скучает, то и картина выйдет тоскливой.

Бронзино (сухо). У каждого свои методы.

Джорджо. Когда он писал известный портрет жены торговца шёлком Джокондо, в его мастерской было множество музыкантов и шутов. Они развлекали мадонну Лизу своим искусством, и именно поэтому она так улыбается нам с портрета.

Козимо. Отличная идея!

Бронзино. У нас парадный портрет. Нам не нужна двусмысленная полуулыбка.

Козимо (пропускает мимо ушей). Джанстефано!

Входит лорд-распорядитель.

Козимо. Позови наших шутов.

Джанстефано. Светлейший герцог, они отдыхают… после вчерашнего…

Козимо. Хватит! Я же стою! Зови!

Джанстефано кланяется, уходит. Бронзино мрачнее тучи, его мазки становятся резче.

Козимо. Ну-ну, мастер Аньоло… Я обещаю не шевелиться… Итак, мастер Джорджо! Что привело вас к нам?

Джорджо (немного растерян, кланяется). При всём моём глубочайшем уважении, ваша светлость…

Козимо. Да! Извините. Это я… после вчерашнего… Я помню, что это мы позвали вас. Палаццо Веккьо, знаете?

Джорджо. Как можно не знать?

Козимо. Пришла пора его перестроить. Это здание устарело прежде, чем его достроили. Правда, на долгие годы оно было заброшено. А теперь – негоже нам на главной площади Флоренции иметь недостроенное здание.

Джорджо. Я с удовольствием примусь за этот проект, ваша светлость.

Козимо. Да, и с фресками внутри Зала Пятисот… там есть Зал Пятисот, вы знаете? …тоже надо будет что-то сделать.

Джорджо (почти в священном ужасе). Вы хотите, чтобы я их закончил? После Леонардо, после Микеланджело?

Козимо. О, нет! битва при Ангиари, битва при Кашине… Это было больше, чем сто лет назад! Кто о них помнит? Я хочу, чтобы вы написали новые. О наших победах.

Джорджо. А что же делать со старыми фресками?

Козимо. Убрать.

Джорджо. Как же их уберёшь? Они же на стене написаны…

Козимо. Закрасить, счистить… Синьор Вазари, в конце концов, художник – вы. Вам лучше знать, как их убрать…

Джорджо. Вы предлагаете их… уничтожить? Но ведь это – Леонардо!

Козимо (передразнивая). А вы – Джорджо!

Джорджо ошарашен. Джанстефано открывает дверь, входят музыканты и шуты. Шуты крутят сальто, жонглируют, музыканты играют.

Козимо. Так-то лучше.

Бронзино. Не шевелиться, не улыбаться!

Козимо. Мастер Аньоло!

Джорджо (погружён в себя, задумавшись). Не сердитесь на художника, синьор Козимо, это он в пылу работы. Видите, он даже, кажется, меня не слышит.

Козимо. Тяжело с вами, художниками. Так что же, мастер Джорджо, вы возьмётесь за это дело?

Джорджо. Я должен подумать.

Козимо. Мой нотариус, сер Алонсо, уже составил договор. Джанстефано! Условия очень и очень приличные!

Джанстефано подаёт Джорджо папку.

Джорджо (всё ещё в задумчивости). Я прочту.

Козимо. Вы что же, не доверяете Медичи?

Джорджо. Как можно, ваша светлость? Но мне необходимо подумать.

Джанстефано стучит посохом об пол.

Джанстефано. Посольство из Египта!

Козимо. Просите!

Бронзино. Ваша милость!

Козимо. Стою-стою!

Джанстефано. Наши египетские гости привезли подарок и просят, чтобы его светлость герцог флорентийский Козимо Первый Медичи выглянул в окно.

Козимо поворачивается и отшатывается – в окне торчит жующая морда жирафа.

Козимо. Господь всемогущий! Что это?

Бронзино. Ну, ваша милость!

Джорджо. Жираф.

Козимо. Диковинный зверь! Как интересно! На чём это он стоит?

Козимо подходит к окну.

Бронзино (отбрасывает кисть). Всё! Я отказываюсь… я не могу! Зовите, кого угодно! Я больше не в силах!

Козимо. Вы не поверите, синьоры! Он стоит на земле!

Козимо радуется как ребёнок. Звучит восточная музыка, в зал входят египетские гости, в диковинных одеждах, диковинно кланяются, Козимо встречает их с благосклонностью. Козимо, кажется, уже совсем забыл о Бронзино, тот насупившись сидит у своего мольберта. Джорджо подходит к Бронзино, кладёт руку ему на плечо, утешая.

Картина 18. 

Палаццо Веккьо. Зал Пятисот – огромный зал, в котором действительно могут поместиться пятьсот человек. На одной стене (справа) – едва начатый эскиз «Битвы при Кашине» Микеланджело, а на другой напротив (слева) – законченная фреска Леонардо «Битва при Ангиари». Молодые художники в ряд сидят перед фреской Леонардо, копируют. Перед эскизом Микеланджело нет никого. Входит Маурицио, нагруженный мольбертами, палитрами, всякими принадлежностями художника. Маурицио оглядывается.

Маурицио. Опять этот зал…

Идёт в противоположную дверь. Художники, едва оглянувшись, улыбаются. Через секунду Маурицио возвращается.

Маурицио. Опять не туда… Слушайте, где этот Зал Маппамондо?

Художники машут руками на одну из дверей. Маурицио уходит. Но через секунду появляется снова.

Маурицио. Там нету… Там другой зал. С бюстом историка этого… как его…

Один из художников. Макиавелли?

Маурицио. Точно.

Один из художников. Всё правильно. Это Зал Канцелярии. Пройди его насквозь и попадёшь в зал Маппамондо.

Маурицио разворачивается, но не может найти, откуда он вышел. Тыкается раз, другой.

Художники (смеясь и указывая ему дорогу). Туда, туда…

Маурицио уходит, ворча.

Маурицио. Ничего нельзя найти в этом чёртовом дворце!

Маурицио скрывается. Через парадные двери входит Джорджо Вазари. При виде его художники вскакивают.

Джорджо. Работайте-работайте.

Художники легко кланяются Джорджо, садятся, продолжают работать. Джорджо проходит к эскизу Микеланджело. Быстро осматривает его. Потом подходит к фреске Леонардо. Здесь он стоит дольше. Входит Маурицио уже с пустыми руками.

Маурицио. О! Вернулся! Еле нашёл!

Джорджо. Тише, Маурицио!

Маурицио. Простите. Это не дворец – это Кносский лабиринт! Я три часа изучал его устройство по всем планам и макетам, и никак не могу прийти туда, куда мне нужно.

Джорджо. Значит, ты раздобыл макеты?

Маурицио (с гордостью). Да, мастер Джорджо. Они в зале Маппомондо. Там, где карты на стенах. Это (не очень уверенно) там… или там…

Джорджо. Хорошо. Принеси мне для начала чертежи.

Маурицио. Сюда?

Джорджо. Если можно.

Маурицио (с поклоном). Хорошо, синьор.

Он поворачивается, тыкается в одну дверь, потом в другую. Потом поворачивается за подсказкой к художникам, те, смеясь, показывают ему дорогу. Джорджо тоже смеётся.

Джорджо. Простите моего ученика, синьоры. Он очень рассеян. Всё время всё теряет, а потом долго ищет. Мой дом постоянно оглашается его криками: «А где?..» Но кто ищет, тот обязательно найдёт.

Джорджо смотрит на фреску, потом на работы художников, идёт за их спинами. Останавливается за спиной одного из них.

Джорджо. Как вас зовут? Сидите!

Питер (всё-таки встаёт и кланяется). Питер, ваша милость.

Джорджо. Сидите, говорю вам, работайте.

Питер садится.

Джорджо. У вас интересный акцент. Откуда вы?

Питер. Из Фландрии.

Джорджо (кивает). Объясните мне, пожалуйста, Питер, почему вы все сидите здесь, а перед эскизом мастера Микеланджело никого нет?

Питер. Потому, что это эскиз. Есть его картон, его я уже копировал на прошлой неделе.

Джорджо. Покажете?

Питер роется в своей папке, которая стоит, прислонённая к стулу, подаёт Джорджо рисунок.

Джорджо. Интересно. У Микеланджело тела посуше… рельефнее. У вас они более… Плоти в них больше, что ли? Очень интересно… А здесь… (Джорджо возвращается к копии «Битвы при Ангиари»). Вот это место… вы считаете, что вы его закончили?

Питер. Да…

Джорджо. Но вы и здесь кое-что изменили.

Питер. Простите, мастер Джорджо. Просто мне показалось… Ну, нельзя же делать одно и то же выражение глаз у людей и у лошадей… Да и рты у них открыты ну совершенно одинаково. Мне кажется, Леонардо да Винчи просто допустил анатомическую ошибку.

Джорджо. Нет, Питер, не допустил. Анатомических ошибок мастер Леонардо не допускал. А насчёт одинаковых выражений… В этом и была его идея. В пылу войны люди, что животные, а животные заражаются яростью людей. В нас дремлет зверь, а когда просыпается, – он делается пострашнее льва.

Питер. Я переделаю.

Джорджо. Не обязательно. Это – ваше произведение. Леонардо – там.

Слышны крики Маурицио: «Мастер Джорджо! Мастер Джорджо!» Художники смеются.

Джорджо (кричит с улыбкой). Ау, Маурицио! Ау!

Художники смеются, входит Маурицио с папкой.

Маурицио. О! Вот вы где!

Подаёт Джорджо папку.

Джорджо. Спасибо.

Джорджо открывает папку. Рассматривает планы.

Маурицио. Здесь пока всё обойдёшь! Вот теперь мне понятно, почему Медичи отсюда переехали! Здесь же договоришься встретиться – и не встретишься. Положишь вещь в одном зале, а потом её ни в жисть не найдёшь. Так и будешь бродить и кричать: «А где?!»

Художники смеются.

Маурицио. Что? Чего вы смеётесь?

Джорджо. Отлично!

Маурицио. Что?

Джорджо (отводит Маурицио в сторону). Мы не будем уничтожать фреску Леонардо, Маурицио! Ни соскабливать, ни закрашивать…

Мауриио. А как же? Ведь вам герцог приказал…

Джорджо. Герцогов много. А Леонардо да Винчи один. Посмотри, Маурицио. Разве можно это уничтожить?

Джорджо возвращается к фреске, Маурицио идёт за ним.

Джорджо. В этом клубке тел, в бешеной каше Леонардо показал нам ход битвы… Как будто это не запечатлённый момент, а несколько моментов сразу… Целая история… Смотри! Этот пустил лошадь вскачь, ухватившись за древко, надеясь силой вырвать знамя у врагов, которые держат его крепко, вдвоём… Но товарищ того, первого, уже взмахнул саблей, чтобы отрубить обе руки, мешающие отобрать знамя! А внизу есть трус под щитом… Он даже меча не вынул из ножен! А вот последний миг солдата, которого сейчас убьют, а убийцу в следующее мгновение растопчет разъярённый конь… Это нельзя уничтожать, Маурицио. Я не Савонарола.

Джорджо замечает, что молодые художники его внимательно слушают. Маурицио теперь берёт за руку учителя и отводит в сторону.

Маурицио. Мастер Джорджо, но если вы откажетесь, герцог наймёт другого мастера, и тогда…

Джорджо. Кто сказал, что я откажусь? Нет, Маурицио. Я эту фреску спрячу. Спрятать, значит, сохранить!

Маурицио. Но как?

Джорджо. Мы построим тут стену… Новую стену на расстоянии в дюйм перед этой. На ней намалюем какое-нибудь сражение Медичи… А за ней в целости и сохранности останется «Битва при Ангиари».

Маурицио. Не выйдет, мастер Джорджо. Здесь же окна!

Джорджо. Замуруем!

Маурицио. Но как вы объясните?..

Джорджо (в азарте). Как-нибудь! Скажу, что надо изменить размеры зала, чтобы соблюдалась божественная пропорция золотого сечения!

Маурицио. А Микеланджело вы тоже спрячете?

Джорджо. Нет, это не нужно. Это эскиз, мастер не хочет, чтобы его эскизы сохранились. Только я тебя прошу, Маурицио, об этом никто не должен знать. Только ты и я.

Маурицио. Но как же тогда они найдут эту фреску?

Джорджо. Кто?

Маурицио. Потомки!

Джорджо. Что-нибудь придумают, Маурицио. Кто ищет, тот всегда найдёт. Cerca Trova!

Маурицио. Что же тут можно придумать? Как можно посмотреть сквозь стену?

Джорджо. При помощи какого-нибудь хитроумного устройства в духе мастера Леонардо. Кто знает, Маурицио? Но мы должны оставить такую возможность. (показывает на плане) Вот смотри… Стена будет здесь…

Они увлечённо склоняются над планом.

В зал вдруг, заметно хромая, входит Микеланджело. Он в дорожной одежде, за ним идёт Урбино, несёт узелок. Художники поспешно вскакивают, начинают аплодировать. Микеланджело досадливо морщится, жестами утихомиривает их.

Микеланджело. Да не шумите вы! Не скачите, работайте!

Художники усаживаются, смущённо переглядываются, им неловко, что они сидят у фрески Леонардо, а у эскиза Микеланджело никого нет. К Микеланджело подходит, улыбаясь, Джорджо.

Джорджо. Учитель! Вам лучше?

Микеланджело. Да, стараниями Урбино я совершенно здоров.

Микеланджело подходит к своему эскизу.

Микеланджело. Надо же! Она ещё здесь. Лет сорок её не видел… Мешки с орехами… Да…

Урбино (убеждённо). Очень крепкая и интересная работа.

Микеланджело (кивает на художников). Даже они так не думают, Урбино…

Урбино пожимает плечами, рассматривает фреску.

Микеланджело. А я ведь пришёл с тобой попрощаться, Джорджо.

Микеланджело берёт Джорджо под руку, отводит в сторону.

Джорджо. В Рим?

Микеланджело (кивает). Папа хочет купол на соборе святого Петра. (Микеланджело оглядывается на замершего у фрески Урбино, говорит вполголоса) Один вопрос. У Леонардо был ученик, звали его Джакомо… как дальше – не знаю. Леонардо звал его… Чертёнок.

Джорджо (улыбается, но без злобы или насмешки, с пониманием). Салаино.

Микеланджело. Да. Ты биограф, ты наверняка знаешь, что с ним стало.

Джорджо (кивает). Леонардо завещал ему виноградник за стенами Милана. Там Джакомо и жил. Женился.

Микеланджело (бросив взгляд на Урбино). Ну, да, понятно…

Джорджо. А через пять лет после смерти учителя Салаино зарезали в пьяной драке.

Микеланджело грустит.

Микеланджело. Ах, Джакомо! Если бы я знал!..

Микеланджело смотрит на свою фреску, идёт к ней.

Микеланджело (Джорджо). Смотри! (показывает на одного из нарисованных обнажённых солдат). Это он. Чертёнок.

Джорджо (с азартом исследователя). Правда?

Микеланджело вдруг натыкается на ревнивый взгляд Урбино, улыбка спадает с его лица. Урбино разворачивается, стремительно выходит из зала.

Микеланджело. Урбино! Урбино, ты куда? Прости, Джорджо, я должен догнать своего… (художникам) Простите, господа! А это (махнул на «Битву обнажённых») не жалей! Урбино!

Микеланджело, хоть и хромает, но весьма проворно бежит за слугой. Джорджо с улыбкой смотрит ему вслед, потом снова на фреску Микеланджело. К нему подходит Маурицио.

Маурицио. Мастер Джорджо… Но ведь для того, чтобы потомкам… в будущем… открыть «Битву при Ангиари» Леонардо… придётся снести стену и уничтожить вашу фреску!

Джорджо (задумчиво). А это не так важно, Маурицио. Это не так важно.

Занавес.

ДЕЙСТВИЕ 5. Леонардо.

Действующие лица:

Леонардо да Винчи, художник, инженер, естествоиспытатель, музыкант, писатель, 41 год.

Екатерина, его мать, 60 лет.

Чечилия Галлерани, придворная дама герцога Сфорца, 22 года.

Лукреция Кривелли, придворная дама герцога Сфорца, 18 лет.

Зороастро, механик, 26 лет.

Маттео Банделло, монах, 24 года.

Людовик XII, король Франции, 31 год.

Америго Веспуччи, финансист и мореплаватель, 40 лет.

Настоятель монастыря, толстый монах, 50 лет.

Старый воин, почти неподвижный старик, 100 лет.

Врач.

Музыканты, шуты, монахи, ученики Леонардо, слуги герцога, французские солдаты.

Место действия – Милан.

Картина 19. 

Посреди поляны стоит Зороастро – здоровый крестьянин, абсолютно счастливый. Он подставляет свои длинные вьющиеся волосы ветру, улыбается. Зороастро поднимает руки и за его спиной раскрываются огромные крылья, сделанные из тонкой лёгкой ткани, натянутой на деревянный каркас. Зороастро несколько раз мощно взмахивает крыльями. Входит Леонардо. Это человек зрелого возраста по-прежнему приятной наружности с длинными волосами (возможно, Зороастро отрастил свои волосы «под учителя») и аккуратно постриженной бородой. У него короткая куртка, простые штаны и неизменный блокнот на поясе.

Леонардо. Зороастро, стой!

Зороастро. Ну, чего ещё, ваша милость?

Леонардо. Мои последние расчёты показывают, что ничего не выйдет. Понимаешь, эти прутья…

Зороастро. Такой ветер, ваша милость! Ну, грех же упускать! И потом, я прямо чувствую, что сегодня всё получится!

Леонардо. Может, тебе показать ещё раз, как летит щегол? Я купил двоих на базаре.

Зороастро. Ну, тысячу раз же смотрели, мастер! А рисовали – две тысячи!

Леонардо. Будь осторожен! Я тебя прошу.

Зороастро. Не бойтесь, ваша милость. Если сил не почувствую, прыгать не буду.

Зороастро машет крыльями и бежит на гору вдалеке, взбегает на неё, мощно отталкивается ногами, раскрывает крылья и камнем летит вниз.

Леонардо. Зороастро!

Леонардо бежит следом. На сцену выезжает глиняный конь исполинских размеров. Он стоит на платформе с колёсами, его толкают потные полуголые молодые ученики Леонардо. Вокруг коня толпятся зеваки, дамы. Около коня друг мимо друга прогуливаются две дамы: Чечиллия Галлерани, смиренная и тихо улыбающаяся, и Лукреция Кривелли, дерзкая и капризная.

Чечиллия. Мастер обещал закончить «Коня» к свадьбе, успеет ли?

Лукреция. На коне ещё должен быть всадник, прежний герцог Сфорца.

Чечиллия. Мастер обещал. Но не слишком торопится.

Лукреция. Возможно, герцог захочет отложить свадьбу, пока не будет закончен «Конь»?

Чечиллия. Мы не можем на это рассчитывать, дорогая.

Лукреция. Я вам не дорогая.

Мимо толпы проходит хромающий Зороастро. За ним волочатся помятые крылья. Зороастро держится за глаз. Между его пальцев сочится кровь. Дамы отшатываются. За Зороастро идёт Леонардо.

Леонардо. Дай я посмотрю!

Зороастро. Вы же не врач, мастер Леонардо!

Леонардо. Обещай мне, что пойдёшь в больницу.

Зороастро. Конечно… Но глаза я, кажется, лишился.

Леонардо. Прости меня…

Зороастро. Ничего! Я сам вызвался… И кажется, я знаю, что пошло не так.

Леонардо. Да? Расскажи мне всё по секундам…

Зороастро. Расскажу, потом переделаем и попробуем снова.

Леонардо. Сначала в больницу!

Зороастро и Леонардо уходят в одну сторону, ученики, толкающие коня, решают передохнуть.

Ученик-1. Всё. Надоело. Только и делаем, что тяжести таскаем да леса строим.

Ученик-2. Ещё краски смешиваем.

Ученик-3. Холсты грунтуем.

Ученик-1. Сколько можно? Меня отец к нему учиться пристроил, а чему тут можно научиться?

Ученик-2. Говорят, мастер сам несколько лет сначала краски смешивал для учителя, пока тот ему не доверил ангела на его картине написать.

Ученик-1. Мастеру в то время было четырнадцать. А мне уже двадцать два! Нет, брошу всё, уеду.

Ученик-3. Куда?

Ученик-1. Куда угодно! Пойду матросом, уплыву, куда глаза глядят. Сейчас все плавают.

Ученик-2. Толкай, пока не уплыл!

Ученики толкают коня дальше. Зеваки и дамы уходят за ними.

Картина 20. 

Больничная палата. Всё те же полуголые ученики Леонардо вывозят на больничной койке дряхлого старика. Входит Леонардо, садится у постели больного. Это – старый воин, почти неподвижный, высохший, еле говорящий человек.

Старик (еле шелестит). И вот добрались мы до этой реки… Жара, как в аду… А нам говорят: надевайте латы и в бой… Ну, мы и надели…

Леонардо (что-то зарисовывает в блокноте, поглядывая на старика). И сколько вам тогда было лет?

Старик. Не знаю, синьор… К тому времени я уже потерял счёт годам. Голова у меня тогда уже была лысая… А волосы подмышками начинали седеть.

Леонардо. А сейчас-то вам сколько?

Старик. Доктор говорит – сто. Шутит, наверное.

Леонардо. Да, но с тех пор, о которых вы мне рассказываете, уже минуло больше пятидесяти.

Старик. Ну, что сказать, синьор? Я всегда плохо считал.

Леонардо. И долго ли продолжалась битва?

Старик. Весь день и всю ночь. При свете факелов. И главное, мы вроде бы сперва побеждали. А потом кто-то крикнул: «Миланцы! Удержите знамя!» И мы кинулись его защищать… Несколько раз древко хватали то наши, то вражеские руки. Мы дрались за него так, как будто в этом знамени и была цель сражения… А вовсе не в земле Ломбардии… Мы рубились, дрались в рукопашную, кусались… Дрались и кусались даже наши лошади… и неизвестно, кто из нас был злее: люди или звери. Мы безжалостно рубили врагам руки…

Леонардо. Зачем?

Старик. …чтобы больше не хватали знамя. Это было не сражение. Это был клубок ярости и смерти… Это сейчас я так спокойно это рассказываю… Но в момент схватки меня как будто и не было… Не было разума, только бешенство!

Леонардо. Вы во многих сражениях участвовали, синьор?

Старик. Конечно. Я же всю жизнь в солдатах… Больше и не умею ничего… А здоровье у меня всегда было…

Леонардо. Ну, это понятно, коли вы до ста лет дожили. А сейчас вы почему в больнице? Что болит?

Старик. Да как-то ничего не болит. Просто… тяжело… Ноги зябнут… И забывать стал… Вот про битву, которая была пятьдесят лет назад, я вам всё расскажу, а вот что вчера было… Но если опять к нам сунутся флорентинцы… или венецианцы…

Леонардо. Мы давно помирились с ними. Если нам сейчас кто и угрожает, то только французы.

Старик. …Французы? Так я и против них! Я поднимусь! Ещё рука не дрогнет! И меч…

Старик вдруг замолкает, хрипит и роняет голову набок. Леонардо встаёт, берёт старика за руку, сам себе кивает и говорит ученикам.

Леонардо. Давайте!

Ученики Леонардо стремительно превращают койку старика в операционный стол. Леонардо достаёт из кожаного мешка на поясе скальпель и широким жестом делает надрез на теле старика от горла до лобка: начинает вскрытие тела умершего. Ученики ему ассистируют.

Всю эту малоаппетитную картину закрывает вышедший перед операционным столом и спиной к нему Зороастро. У него на одном глазу повязка, но он по-прежнему счастлив, раскрывает руки, за его спиной вырастают крылья. Он убегает на гору, по дороге отчаянно машет крыльями, взлетает, делает мощный мах руками и ногами, раз, другой, почти останавливается в воздухе вертикально, машет ещё раз, но тщетно: он солдатиком, ногами вниз обрушивается на землю.

Леонардо заканчивает вскрытие старика.

Леонардо (обращаясь к ученикам). Ничем не болел, а в его сосудах повсюду на стеночках образовались наросты… В конце концов… вот тут… видите? Сосуд был перекрыт. Старый воин умер не от болезни, а от старости!

Ученик-3. Значит, верно то, что написано в библии: Господь ограничил весь срок жизни нашей ста двадцатью годами?

Леонардо. Да… кажется, что этот механизм неизбежен… Очевидно, эти наросты получаются из самой крови, которая несёт не только полезные вещества, но и вредные… Но это пока только предположение… Нужно получше изучить состав наших внутренних жидкостей….

Врач вывозит на кресле с колёсами Зороастро. К повязке на глазу прибавилась забинтованная нога: бинтами к ноге механика примотаны две доски.

Врач. Мастер Леонардо, ваша телега для больных просто превосходна! Как же мы не догадались раньше! Ведь каждого парализованного приходилось таскать на носилках, даже если он был неподвижен только ниже пояса, а теперь его может везти одна монахиня.

Леонардо (доставая кошелёк). Сколько мы должны вам?

Врач. Помилуйте! Я не возьму с вас ни одного тестона! Это мы вам должны заплатить за такую прелестную выдумку.

Леонардо. Спасибо. Я довезу его сам.

Леонардо берётся за ручки кресла на колёсах, везёт Зороастро.

Зороастро. Вы видели, мастер? Я продержался в воздухе намного дольше!

Леонардо. Не намного, Зороастро! Всё это становится опасным!

Зороастро. Вовсе нет! Мне кажется, я знаю, в чём дело.

Леонардо. Я тоже. Мы не можем увеличить силу твоих взмахов таким образом, чтобы человеческое тело поднялось в воздух и продержалось там какое-то время.

Зороастро. А как же это делает птица?

Леонардо. Увеличь размеры и вес тела птицы до размера и веса тела человека. Чтобы теперь тебе удалось поднять такую массу в воздух, у тебя в руках должна быть сила сорока Геркулесов!

Зороастро (с восхищением). Как вы это посчитали, мастер Леонардо?

Леонардо. Я сказал приблизительно.

Зороастро. Так что же, о полётах можно забыть?

Леонардо. Тебе-то уж точно, Зороастро. По крайней мере, пока не срастутся кости. А потом… Ты знаешь, есть у меня одна идея… Что если крыльями не махать?

Зороастро. Как орёл?

Леонардо. Примерно. Ловить ветер… Крылья должны быть совершенно другой конструкции. (ученикам) Приберите здесь и приходите домой обедать.

Леонардо увозит Зороастро со сцены. Ученики накрывают простынёй тело старика, моют пол, протирают и убирают инструменты.

Ученик-1. Ну? И это художник? Противно!

Ученик-3. Художник должен знать анатомию.

Ученик-1. Наросты на стеночках сосудов? Я вообще не знаю, как меня не тошнит. Хотя нет, знаю. Это от того, что мы мяса не едим!

Ученик-3. Слушай, ну, что ты всё ворчишь? Не нравится, – уходи.

Ученик-1. Папаша выпорет. Он Леонардо за год вперёд заплатил.

Ученик-2. Сколько, ты говоришь, тебе лет?

Ученики смеются, Ученик-1 в шутку тычет Ученика-2 кулаком в бок.

Ученик-3. Ладно, поворачивай! Вывози!

Ученики берутся за каталку с трупом старика, увозят его со сцены.

Картина 21. 

На кресле сидит Чечиллия в лучах закатного солнца, падающих из окна. Она развёрнута к художнику в три четверти, но смотрит в сторону, противоположную той, куда обращён её корпус. Руки она держит на весу. Играют музыканты, развлекают её шуты. Перед нею сидит Леонардо и пишет её портрет.

Чечиллия (не шевелясь). Музыканты, довольно!

Леонардо. Небесная донна, я просил бы вас ещё о пяти минутах неподвижности. Свет сейчас уйдёт.

Чечиллия. О, с удовольствием, мастер Леонардо! Я только хотела поговорить с вами. Музыка мне наскучила, а вы же не хотите, чтобы я скучала.

Леонардо. Безусловно не хочу. (музыкантам) Вы свободны, спасибо.

Музыканты уходят.

Чечиллия. Я хотела поблагодарить вас за тот праздник, который вы устроили на бракосочетание нашего герцога. Это было захватывающе и очень изобретательно!

Леонардо. Благодарю вас, синьорина Чечиллия. Я понимаю, сколь печально для вас бракосочетание его светлости синьора Лодовико.

Чечиллия. Не будем об этом говорить. В конце концов, вы должны быть рады. Этот портрет герцог заказал, чтобы вспоминать обо мне. Да, Беатриче будет занимать его сердце, но в его личных покоях останется частица меня, созданная таким превосходным мастером, как вы.

Леонардо. И снова благодарю, прекрасная синьора. Для меня честь писать ваш портрет.

Чечиллия. Я давно хотела у вас спросить, мастер. Как вы всё успеваете?

Леонардо. О, это очень просто! С детских лет я приучил себя как можно меньше спать. И, таким образом, у меня высвобождается время на различные занятия.

Чечиллия. Но разве вы не устаёте?

Леонардо. Конечно, устаю. И в этом случае отдыхаю.

Чечиллия. Каким же образом?

Леонардо. Делаю что-нибудь другое. Мы устаём от однообразности наших действий, а не от обилия их.

Чечиллия. Это ещё одно ваше открытие?

Леонардо. Если угодно. Жемчужная донна, взгляд ваших глаз прекрасен, а когда вы глядите на меня, я робею и… счастлив…, но не будете ли вы столь любезны смотреть именно в ту точку, которую я указал.

Чечиллия. Я устала, мастер Леонардо. У меня затекла шея, а рук я вообще не чувствую из-за того, что вы велели мне держать их на весу.

Леонардо. Ещё две минуты, драгоценная Чечиллия, – и я вас отпущу. Остальное допишу по памяти. Видите, Чечиллия, вы тоже устали от однообразной позы, а после того, как вы смените её, а потом снова примете, она станет естественнее, свежее. Так и мне отход от одной деятельности и обращение к другой не мешает, а помогает достигать интересных результатов и там, и там. Вот, например. Увлёкся я недавно математикой.

Чечиллия. Никогда не думала, что она может быть увлекательной.

Леонардо. О! Эта наука прекраснее всех прочих! Во-первых, она чище других. Алхимик имеет дело с веществами, от которых зачастую не знает, чего ждать: вещества ведут себя непредсказуемо, могут загореться, могут выкипеть, убежать…

Чечиллия (не выдерживает, смотрит на Леонардо). Убежать? Как молоко?

Леонардо. Умоляю, в сторону, дорогая мона. Да, как молоко. Естествоиспытатель или медик имеет дело с природой. Природа прекрасна, но и она, случается, пачкает руки и одежду. Даже философ вынужден говорить с человеком, от которого, бывает, неприятно пахнет, или чьи умозаключения грязны настолько, что отмыться порой бывает очень трудно. И лишь математик имеет дело с чистым миром идеальных понятий, для которого нужен только его разум и больше ничего.

Чечиллия. А чернила? Разве они не пачкают пальцы?

Леонардо. Математику часто не нужны и чернила. Ему важна одна сияющая чистотой мысль. А если необходимо помочь себе в размышлениях записями и рисунками, то наши древние учителя обходились прутиком и песком на берегу.

Чечиллия. Но не отвлекают ли вас занятия наукой от искусства? Разве не противоречат они друг другу?

Леонардо. О, напротив! Дополняют и обогащают друг друга! Знаете ли вы, Чечиллия, что пропорции картины, наиболее приятные глазу, имеют точное числовое выражение.

Чечиллия. Какое?

Леонардо. Не могу вам сказать.

Чечиллия. Секрет? Тайное знание? Вы принадлежите тайному ордену?

Леонардо. О нет, что вы! Дело не в этом! Просто оно довольно долго и сложно вычисляется, но, поверьте, в конце концов, предстаёт во всём своём блеске. Ну, вот и всё. Вы можете встать и походить, любезная донна Чечиллия.

Чечиллия. Ох, спасибо! (встаёт, разминается, Леонардо следит за её движениями). А посмотреть я могу?

Леонардо. О, конечно.

Леонардо отступает. Чечиллия подходит к портрету, смотрит.

Чечиллия. О, боже, мастер Леонардо, кто это? Кто это у меня на руках?

Леонардо. Горностай.

Чечиллия. Почему?

Леонардо. Как символ вашей нежной любви к венценосному синьору. Посмотрите, как ваши руки обнимают его.

Чечиллия. Но стоит ли напоминать герцогу о моей нежной любви?

Леонардо. Вы, как никто, достойны были стать венценосной синьорой, но увы, герцог Сфорца принял политическое решение, и теперь его жена приказывает удалить вас из дворца.

Чечиллия. И не меня одну.

У Чечиллии дрожит подбородок, но ей удаётся сдержать себя.

Чечиллия (меняет тему). Ну? А в этой картине вы соблюдали божественную пропорцию?

Леонардо. Разумеется. Посмотрите, синьорина. Вы сидите как бы в некоем треугольнике, замечательном тем, что у него совершенные соразмерности. Это достигается наличием определённого угла в его вершине. Его стороны относятся друг другу так же, как длина относится к ширине картины, а числовое выражение этого отношения и есть то таинственное золотое число, выражающее божественную пропорцию. Именно поэтому смотреть на эту картину так приятно.

Чечиллия (слегка расстроена). Да? Только поэтому?

Леонардо. О нет, Чечиллия, конечно, не только поэтому. Но мне не пристало хвалить собственное произведение. Если мне хотя бы вполовину удалось добиться сходства портрета с вашим настоящим обликом, значит, картина прекрасна. Но восприятию безусловно помогают мои знания в других областях…

Чечилли. Например, в анатомии? То, что вы вскрываете покойников, помогло вам в написании моего портрета? А то, что вы создавали смертоносное оружие для Чезаре Борджиа?

Леонардо. Вы только не обижайтесь, драгоценная донна, но – да. Всё это мне очень помогает. Когда я делаю что-то, я делаю это всем своим существом. Со всеми моими механизмами, представлениями, картинами и оружием. Как бы я ни менял поле деятельности, я каждому делу отдаюсь весь, без остатка. И военные сооружения так же влияют на мои способности художника и зодчего, как картины влияют на конструирование крыльев. Занятия математикой позволяют точнее рассекать мёртвую плоть, что позволяет лучше писать фигуры людей, а постоянное вглядывание в их лица наделяет меня знанием, чего они на самом деле хотят, чтобы придумать и воплотить для них именно такие торжества, которые и удивят, и не обманут их ожиданий.

Чечиллия. И неужели всё это только для того, чтобы получить немного денег?

Леонардо. О, конечно же нет! Всё это для того, чтобы работать дальше, узнавать новое и совершенствоваться. Скажем, раньше я совсем не умел вести светские разговоры, а теперь…

Чечиллия. Теперь вы и в этом непревзойдённый мастер.

Леонардо. Благодарю. И пусть иногда приходится делать неприятные вещи, которые могут запачкать руки или одежду…

Чечиллия. А душу? Вроде службы у Борджиа?

Леонардо. Пусть и это. Главное познать мир во всех его проявлениях, во всём разнообразии. Так, как это делал древнегреческий мастер Дедал.

Чечиллия. Так вот с кого вы берёте пример! Но ведь он убил ученика, которому завидовал за то, что тот превзошёл его. За что и был сослан на Крит, где помог царице удовлетворить противоестественное желание. А потом – лабиринт, нить, крылья… И чего он добился? Гибели единственного сына?

Леонардо. Он добился того, что о его изобретениях и творениях знают и рассказывают до сих пор.

Чечиллия (слегка разочарованна). А! Так вы тщеславны…

Леонардо. Нет, не то. То есть, конечно, немного… Но только в той мере, которая…

Леонардо запнулся, ищет слово. Чечиллия смотрит на Леонардо с интересом.

Леонардо. Скажите, мадонна, вы никогда не задавали себе вопрос, почему Минос попросту не убил Минотавра?

Чечиллия. Минотавр был послан ему в наказание, царь боялся гнева богов.

Леонардо. Но он не боялся его, когда подменил жертвенного быка.

Чечиллия. И был научен этим уроком.

Леонардо. Да, конечно… Но не могли ли боги всеми этими уроками Миносу преследовать совсем другую цель?

Чечиллия. Какую?

Леонардо. Дать работу Дедалу. Мастеру, который мог многое и сам не знал, где предел его возможностям. Мастеру, который должен был познать этот предел, мастеру, который должен был трудиться несмотря ни на что.

Чечиллия. О, как вы тщеславны! Вы считаете, что боги создали этот мир, чтобы его мог познать художник! Мир создан для Дедала, так?

Леонардо. В каком-то смысле. Только причём же здесь тщеславие? Разве красавица не стремится роскошно одеться и подвести глаза, чтобы красота её была выражена полнее? Разве атлет не пытается развить своё тело до самой границы возможного? Так почему же имеющий разум не должен прикладывать его со всем усердием ко всякому предмету, в котором есть ещё, что изучить? А таких предметов множество, боги в самом деле оказались щедры.

Чечиллия. И вы согласны заплатить за это великую цену? Вроде жизни собственного сына?

Леонардо. У меня нет детей… И я пока не знаю, какую цену готов заплатить! Но если бы я только мог изучить этот мир… Если бы я только мог понять, как он устроен… Возможно, тогда я понял бы, для чего боги создали его. И, может, тогда сумел бы объяснить, куда нам идти, какие способности развивать и что именно нам следует выражать полнее.

Чечиллия (пытливо смотрит на Леонардо). Значит, вы пытаетесь постичь божественный замысел.

Леонардо. Очень трудно постичь замысел того, кого никогда не видел. Но он дал множество подсказок. И можно попытаться если не разгадать их, то хотя бы найти. Для этого надо всего лишь не прекращать искать.

Чечиллия. Сколько в вас, оказывается страсти…

Чечиллия уже подошла к Леонардо вплотную, тянется губами к его губам.

Леонардо (чуть отступает). Небесная мона, нет… простите… дело вовсе не в том… просто… это не для меня…

Чечиллия. Чепуха… А как же познание, мастер Леонардо? Разве вы не хотите познать этот мир вполне?

Леонардо ошеломлён таким поворотом, а Чечиллия наступает. Леонардо не отходит, но и навстречу не устремляется.

И тут из-за двери раздаётся истошный крик. Леонардо отходит от Чечиллии. Чечиллия, конечно, немного раздосадована. Входит пожилая служанка Леонардо. Это не Матурина из 2 действия, хотя и напоминает её общим обликом. Она некрасива, лицо сморщено, приземиста. В руках у неё корзина с овощами и какая-то дымящаяся кастрюлька, которую она брезгливо держит за длинную ручку.

Леонардо. Что там такое?

Служанка. Да вот! Взгляните! Здравствуйте, синьора, простите, я не знала, что вы здесь. Но судите сами: прихожу я с базара… овощей принесла, будем супчик варить… смотрю, на плите что-то бурлит. Ну, думаю, не иначе Зороастро наш проголодался. Подхожу, а там из кипятка на меня глядит кто-то.

Входит Зороастро, опираясь на костыли. Забинтованную ногу держит на весу. Глаз, конечно, по-прежнему повязан.

Зороастро. Ну, да. Это моё.

Служанка. То есть, как это твоё? Ты что же там собственный глаз сварил? Пресвятая богородица, матушка-заступница! Что же они творят-то в этом доме?

Леонардо. Успокойся, пожалуйста. Конечно, это не глаз Зороастро. Это глаз одного умершего, которого я вскрывал сегодня утром в госпитале…

Служанка. Ещё лучше! Я между прочим, на кухне еду готовлю на всю ораву, которая толчётся под этой крышей! А вы там глаза от мертвецов варите!

Зороастро. Ты бы предпочла, чтобы мы варили глаза живых людей?

Чечиллия смеётся: её забавляет вся эта сцена.

Служанка. Вот пожалуюсь я на вас фра Луке, будете знать! Ну, Леонардо, ну, зачем варить-то?

Леонардо. Иначе глаз никак не разрежешь, не посмотришь, что у него внутри. Как яйцо нельзя разрезать сырым, чтобы не растеклось, и можно разрезать, сварив, так, может, и глаз… Вот я и решил сварить его в яичном белке. Там белок – и тут белок, свернутся вместе, можно будет исследовать…

Служанка. Теперь вы понимаете, синьорина, почему наш мастер так мало ест? Потому, что его всё время тошнит! А заодно и нас всех!

Чечиллия смеётся.

Картина 22. 

Трапезная монастыря Санта-Мария-делле-Грацие, но сейчас она не используется, как трапезная. Суетятся полуголые ученики Леонардо, у стены построены леса, кто-то строит леса рядом. Один из учеников растирает краски в корыте. Леонардо стоит высоко на помосте перед грандиозной фреской «Тайная вечеря». Она не закончена: нет лиц Христа и Иуды, не проработан фон, но основные очертания картины уже видны. За спиной Леонардо выстроились монахи. Леонардо ничего не делает, просто смотрит на картину. Монахи за его спиной недоумённо перешёптываются. В конце концов, из их среды выходит толстый монах, настоятель.

Настоятель. Мастер Леонардо! При всём уважении, но уже полчаса вы ничего не делаете!

Леонардо. Почему вы так думаете?

Настоятель. Вижу! Вам надо писать фреску. А вы её разглядываете! Это трапезная, а из-за вашей работы монахи уже два года питаются в своих кельях! Ни совместных благодарственных молитв о ниспослании хлеба насущного, ни богоугодных бесед…

Леонардо. Придётся потерпеть.

Настоятель. Ваша милость! Ну, так же нельзя! Ну, сделайте хоть что-нибудь… Ну, хоть лик Христа напишите!

Леонардо. Лик бога на земле… Как же его найти?

Настоятель. Трудно. Но можно. Возьмите за образец кого-нибудь из ваших учеников. Среди них есть вполне миловидные!

Леонардо с усмешкой смотрит на настоятеля, ученики переглядываются, монахи ропщут. Настоятель тушуется.

Настоятель. Вообразите что-нибудь! Вы же художник!

Леонардо. Здесь нужен ангел. Ангел во плоти. А такого я вообразить не могу.

Настоятель. Ну, хорошо, а Иуда? Уж его-то лик вы можете изобразить? Пойдите на паперть перед собором, возьмите опустившегося нищего, пишите его!

Леонардо. Иуда не был нищим. Совсем даже наоборот.

Настоятель. Когда у меня на огороде монахи ленятся, а не работают, я!..

Леонардо. Вы что же, считаете, что это – огород?

В среде монахов слышится полу-ропот, полу-смех. Настоятель изображает гнев, чтобы скрыть смущение.

Настоятель. Хватит размышлять! Хватит разглядывать! Работайте!

Леонардо. Послушайте, падре. Я не могу бросить эту работу, у меня контракт. Сер Томазо возьмёт с меня неустойку. И будет прав. Поэтому я доделаю фреску до конца. Но если вы будете мешать, то Иуда на этой стене получит в подарок ваше лицо.

Настоятель задыхается от возмущения, а монахи разделились: кто-то возмущён, а кто-то смеётся. Почти все, кто смеётся, пытается это скрыть, кроме юноши с благородной осанкой, держащегося обособленно, хоть и одетого, как и все, в облачение доминиканского монаха.

Настоятель. Всё! Моё терпение вышло! Не говорите потом, что я вас не предупреждал! Я пожалуюсь герцогу!

Настоятель, подобрав полы рясы, выбегает из трапезной, за ним, гомоня, устремляются монахи. Леонардо остаётся на подмостках. Он поворачивается к картине и снова начинает её разглядывать. Здесь остались его ученики, каждый из которых занят своим делом, а также тот монах, который смеялся не скрываясь. Это Маттео Банделло. Он ещё некоторое время молча наблюдает за Леонардо, потом произносит.

Маттео. Дедал снова не может выбраться из своего лабиринта?

Леонардо поворачивается, смотрит на Маттео, улыбается ему.

Маттео. Мешаю?

Леонардо. Нисколько, фра Маттео.

Леонардо протягивает в сторону руку.

Леонардо. Бледная киноварь, номер шесть.

Ученик-1 вскакивает, берёт кисть, макает её в палитру, подаёт мастеру. Леонардо берёт кисть и делает два осторожных мазка на одеянии Христа.

Леонардо. Всё. Сегодня я, кажется, ничего уже не сделаю.

Маттео. Вы устали?

Леонардо. Не в этом дело. Вы, кажется, правы насчёт лабиринта.

Леонардо спускается с помоста, подходит к Маттео. Тот наливает ему молока из кувшина.

Маттео. Угощайтесь, мастер Леонардо. Это я надоил сегодня утром. Или, простите, вы, молока тоже не пьёте?

Леонардо. Да всё я пью, фра Маттео. Тем более, из ваших рук… мне приятно. Спасибо.

Леонардо пьёт молоко.

Леонардо. Правда, не похоже, что вы предназначены для дойки коров.

Маттео. В монастыре пришлось научиться.

Леонардо. Не похоже также, что вы рождены быть монахом. При вашей стати и породе, дон Маттео…

Маттео. О! Не называйте меня так, мастер! Однако, воистину, глаз художника не обманешь. В самом деле, в моей жизни было всё: богатство, уважение, блеск и слава… А потом произошла одна грустная история. Несчастная любовь, вы понимаете?

Леонардо. Нет.

Маттео. Вы никогда не любили?

Леонардо (после паузы). Не довелось. Однако, людей, переживших грустные истории, я повидал… И хотите я сам расскажу вам вашу?

Маттео. Будет интересно.

Леонардо. Вы полюбили девушку. Полюбила и она вас. Но отчего-то вы не могли быть вместе. Возможно, ваши родители были против. Может быть, потому что она не обладала знатным происхождением, в отличие от вас.

Маттео. О, нет! Наши семьи равной знатности. Но враждовали испокон века.

Леонардо. Почему?

Маттео. Этого никто не помнит.

Леонардо. В любом случае, соединиться вам не удалось.

Маттео. Снова мимо, мастер. Мы тайно обвенчались. Более того, мы даже успели осуществить наш брак.

Леонардо (смущён). Избавьте меня от подробностей.

Маттео смотрит на Леонардо с иронией. Леонардо справляется с собой, вздохнув, продолжает.

Леонардо. Но потом всё открылось. Родители по-прежнему не одобряли вашего брака. Вражда оказалась сильнее счастья детей. Вам пришлось бежать… И вот вы здесь, а она… очевидно, в другом монастыре…

Маттео. Она умерла.

Леонардо. О, простите.

Маттео. Всё было не совсем так, но сути это не меняет.

Леонардо. Вы были безутешны?

Маттео. Собирался отравиться. Но не вышло. И виной тому не трусость, поверьте!

Леонардо. Я не сомневаюсь.

Маттео. Так почему же я не умер? Случайность. А также доброта и дар убеждения моего духовника. И да, скорее всего, в монастыре я не задержусь. Но пока рана не заживёт… мне лучше быть здесь… Не сердитесь на нашего настоятеля, мастер. Он добрый и хороший человек, но, как ни странно это звучит, он верит только в то, что может пощупать руками.

Леонардо кланяется.

Маттео. Так что не даёт Дедалу выбраться из лабиринта?

Леонардо. Дедал совершенно не уверен, что он этого хочет. Дело в том, что ему нравится этот лабиринт.

Маттео. Я не понимаю. Что в нём может быть интересного? Это всего лишь стены и запутанные ходы!

Леонардо. Это всё, что видно при беглом взгляде. А если начать его исследовать, выяснится, что лабиринт сам по себе очень интересен. Его стены неоднородны, они построены из множества самых разных материалов. А почему? С какой целью? И как это удалось? Где-то под землёй лабиринта существует жизнь и ей хватает тусклого света и скудной пищи, чтобы не испытывать ни в чём нужды. И по этому поводу тоже возникает множество вопросов. Крыша – это вообще самое интересное, что здесь есть: дело в том, что стены расположены одна за другой, и мы не знаем, сколько их там, а крыша наверняка всего одна, и, пробив её, возможно, нам легче будет выбраться, чем если долбить стены или изучать ходы. И, в конце концов, где-то здесь живёт Минотавр, – страшное чудовище, но всё же, плод любви. Пусть противоестественной, запретной и незаконной… Можно и в лабиринте найти себе занятие, а выйти только тогда и благодаря тому, что лабиринт будет полностью изучен.

Маттео. Простите, мастер, я что-то потерял нить. Вы о чём? Давайте попробуем без метафор. Что вы хотите сделать? Куда выбраться?

Леонардо. Никуда. Я не уверен вообще, что выбраться можно.

Маттео. Почему?

Леонардо. Потому, что я не видел выхода. Я не знаю ничего, кроме этого мира, и его я собираюсь исследовать. Настолько подробно, насколько это возможно.

Маттео. Чтобы выбраться?

Леонардо. Чтобы узнать, можно ли вообще так поставить вопрос. Я хочу увидеть его, обследовать каждый уголок. Я хочу путешествовать, хочу своими глазами смотреть на всё, что есть на нашей планете. Я уверен, мир не такой большой, как кажется.

Маттео. Вы что же, поедете и в Африку, и в Индию?

Леонардо. И в Московию.

Маттео. А тот остров, что открыли португальские мореплаватели?

Леонардо. Я слышал о нём, жду подробностей и подтверждений. Его я тоже хотел бы посетить. Я хочу познать этот мир вполне. Я уже составил план своего путешествия. Объехать всё возможно в шесть лет, и какой-то там остров не сильно влияет на этот срок. Я хочу видеть все красоты земли и её недра, хочу изучить все живые существа, её населяющие. Хочу узнать, как они ведут себя и как устроены.

Маттео. Вы собираетесь распотрошить каждого зверя?

Леонардо. Каждой твари по паре. Но я убеждён, что это не понадобится: в строении живых существ много сходного.

Маттео. И не меньше различий.

Леонардо. Интересно их найти, и понять, с какой целью они устроены.

Маттео. Так вы хотите понять цель Творения?

Леонардо. Я хочу выяснить, было ли оно.

Маттео (отступает). Мастер Леонардо, подождите. Вы всё-таки находитесь в монастыре. Вы что же, хотите сказать, что не верите в Бога?

Леонардо. Верю – не верю… Игра для маленьких девочек. Синьор Маттео, вера – это не мой способ познания мира. Я хочу убедиться в существовании того, кто сотворил мир.

Маттео. Да вы… Фома! Пока не вложите пальцы…

Леонардо. Если только всё это под силу одному… одной личности… Я давно им восхищаюсь и о многом хотел бы побеседовать. Он создал удивительный космос. В нём – невероятную систему звёзд и планет. Во всём этом – наш небольшой мир, который можно объехать в шесть лет. С совершенной системой водоснабжения и воздухоочистки. И всё это для того, чтобы обеспечить жизнь разнообразных существ, и самого невероятного из них – человека, который дальше стал уже творить сам! Как всё это удалось в одиночку?

Маттео. Если бы мы знали, мы были бы как боги!

Леонардо. Фра Маттео, мы и есть как боги: мы творим. Посмотрите! (показывает на «Тайную вечерю») Это я создал этих тринадцать людей, этот стол, хлеб и вино. И даже пейзаж за окном.

Маттео. Но у вас не получается!

Леонардо. Получится. Как получится «Конь», трактат о живописи, анатомический атлас и крылья. Единственное, чего мне очень не хватает, так это – времени.

Маттео. И в этом кроется самое главное ваше отличие от бога: вы конечны.

Леонардо. Именно поэтому я не очень стремлюсь к результату. Я бросаю работу, когда понимаю, что результат достижим.

Маттео. Ну, кто знает, может, так же поступил и он? Мы не совершенны.

Леонардо. А что, если мы временно не совершенны? Если мы совершенствуемся с каждым днём, годом, столетием?

Маттео. О чём вы говорите, мастер?

Леонардо. Однажды, ещё ребёнком, я гулял в окрестностях Анкиано, деревни, в которой я вырос… Я отошёл далеко и забрался в горы. Пошёл дождь. Я спрятался в пещере. Пещера оказалась глубокой. Я шёл, шёл, шёл… Было страшно и интересно. И вот я забрёл довольно далеко. Перестал различать что-либо. Дождь снаружи всё не прекращался, я лёг на какой-то плоский камень и уснул. Меня разбудил луч света, пробившийся сквозь трещину в скале. Когда я открыл глаза, я увидел, что он освещает не только меня, но ещё и скелет невероятного исполина, вросшего в стену пещеры. Это был настоящий дракон с удлинённой пастью, маленькими глазными впадинами и огромными зубами. Весь его рост был равен росту шести мужчин, вставших друг другу на плечи. Его задние лапы были огромны и развиты, а передние болтались у груди, как ненужные отростки, как хвост у барана. Этот скелет является свидетельством того, что мир не был создан в шесть дней и точно таким, как мы его знаем. До нас на Земле жили совсем другие существа. Они иначе выглядели, они по-другому двигались, возможно, они были иначе устроены! Значит, этот мир развивался. И развился до такого состояния, в котором пребывает сейчас. Но почему? Почему закончился тот этап? Почему драконов больше не существует? Что ждёт нас дальше? Когда кончится наше время? Из-за чего? Будем ли мы виноваты в этом сами? Или какой-то бог, не привычный нам, а другой, создавший сперва драконов… что если он единолично решит уничтожить нас? Или произойдёт и то, и другое, как в сказании о всемирном потопе? На все эти вопросы у меня нет ответа. Но скелет в скале, – это то, что я видел, то, что трогал руками. То, что вынуждает мой разум работать. А веру, к сожалению, молчать.