Читать книгу Проклятая повесть - Михаил Анохин - Страница 1

I

ПРЕДИСЛОВИЕ

«Дело», о котором я хочу рассказать, еще не окончено, да и «дела», в юридическом смысле, нет никакого. То есть ни в прокуратуре, ни в следственных органах МВД нет папки с крупно начертанным словом: «Дело» – номер такой-то.

В этом нет ничего удивительного; не по каждому факту смерти заводят уголовное дело, ведут расследование. Настолько очевидными кажутся причины смерти, настолько они обильны и повседневны, что власть и люди принимают смерть как неизбежное, должное. Пословица утверждает, что «смерть не за горами, а за плечами», и вечно актуальными являются слова: «Помни о смерти». Но многие ли помнят?

Такая папка, только без номера, поскольку единственная, есть у меня. Хотя по строгим законам криминалистики из неё следовало бы «выделить» несколько самостоятельных «дел»: «Дело об экстрасенсе таком-то…», «Дело о поисках святых мощей», «Дело о…» Господи, сколько таких больших и крохотных «дел» накопилось в этой папке за «проклятые годы!»

Но я не криминалист, а журналист, у меня своя логика, свои причины искать связи между явлениями, своя методика обоснования мотивов преступлений и доказательств. У меня иные, чем у следователя доказательства, но самое главное, – мне очень часто приходилось думать о смерти.

Нет, на меня не совершали разбойные нападения в подъезде, не посылали угрожающих писем и записок. Меня сживали со света по-иному. Как?

О том еще придется говорить куда более обстоятельно, так что повременим.

В этой папке собраны факты. В ней, по понятным причинам, нет протоколов допросов и прочей, непременной для криминалистики, документации: все это заменяет логика художественного повествования. Факты, таким образом – «остов», «костяк», «скелет» предлагаемой, – повести. А «мясо» и «нервная система», оживляющая эти факты, целиком на моей совести.

Первый листок в эту папку я положил за год до самоубийства журналиста, имя которого в этой повести, да и все остальные имена, я изменил по вполне понятным причинам. Потом, как это бывает всегда, появились в этой папке другие имена и фамилии, о которых я раньше ничего не знал, но неумолимая логика расследования заставила познакомиться с ними и составить собственное представление о них.

Через некоторое время мне открылся совершенно незнаемый мной мир, как бы параллельный миру бизнеса, политики. Но так казалось вначале, на самом же деле, вопреки законам элементарной геометрии, все эти миры пересекались, и в местах этих пересечений (я их для себя назвал – «узлами событий»), происходили вещи, выпадающие из понятий здравого смысла и причинно-следственных связей.

Когда я нащупал эти «узлы» и стал осторожно их трогать, тогда «заискрило» вокруг меня, и чувство самосохранения заставило отступить. Я замкнулся в четырех стенах и стал писать эту повесть, понимая, что мое «дело» только начато, и неизвестно, закончится ли когда-нибудь вообще.

Можно сказать, что вся эта история, началась с рутинного редакторского задания написать статью о состоянии культуры в городе.

На самом же деле «узлы событий» завязывались вокруг меня гораздо раньше, может быть, раньше моего рождения, но почувствовал я, ощутил физически действие этих «параллельных миров» во второй половине девяностых годов, когда раз за разом попадал на хирургический стол. Камни в моих почках образовывались с регулярностью, удивлявшей врачей, и это несмотря на совместные усилия их и меня остановить грозный процесс разрушения почек.

Если бы я завел папку тогда, то она так и называлась бы: «Камни в почках». Но я уже говорил, что у меня была одна единственная папка, без всякого названия и номера. Вначале я думал, что это будет просто дневник…

Ну, не просто, а подробно, день за днем, излагавший факты мой жизни и жизни людей, с которыми я встречался. Я уже тогда понимал, что есть «узлы событий» и нужно было научиться чувствовать, когда происходит просто событие тебя не касающееся, а когда завязывается тот самый узел. Очень скоро я понял, что завязывается он не без моих усилий!

Я тяну свой конец, и чувствую сопротивление другого конца. Так получается «узел». Если нет этого сопротивления, то и узел не вяжется, то есть прошло событие явно для меня не предназначенное, хотя и с моим участием.

Это подзатянувшееся вступление я прерву и перейду к фактам.

2

Итак: на дворе стоял март 1997 года. Помнится, это задание редактор дал на бегу и потому не расслышал моего саркастического вопроса:

– Михаил Валерьевич, так о чем писать? О состоянии культуры или о состоянии учреждений культуры?

– Не умничай!

И он скрылся в своем просторном теплом кабинете, а мне пришлось выходить на промозглый, зябкий мартовский ветерок и добираться до главного святилища культуры, что от века располагался в кабинете заведующей отделом той же самой культуры.

Культурой, как известно, у нас «заведуют», как молочной фермой или загсом. Заведовать культурой нетрудно, потому что круг заведующего – культурные люди, а культурные люди ничего бескультурного не сделают. Они, даже в том случае, если их мучают, стараются плакать культурно, то есть так, чтобы этого никто не видел, чтобы другим не причинять боль видом своего страдания.

Особенностью наших мест, нашего шахтерского городка было то, что с каждым приходом нового главы города обитатели главного храма культуры менялись. Так что культура перманентно испытывала кадровые потрясения, но одно оставалось неизменным – всемерное и посильное воспевание достоинств персон власти и славословие их подвига на культурной и производственной стезе.

Все они искренне уверены, что приносят себя в жертву общественным интересам. Но вот что любопытно, вот что всегда меня мучило и вызывало жуткие подозрения в их искренности, так это то, что люди власти и особенно нашей, местечковой не имеют склонности принести в жертву свой пост. А ведь это была бы, воистину самая величественная жертва – собственно оторвать своё седалище от занимаемого кресла и прекратить жертвовать собой ради народа.

Если говорить о преемственности власти, то, к слову сказать, один из бывших глав города пробивается тем, что работает мойщиком машин у одного частника, и никого такое положение дел не волнует. Такая участь ждет всех «косоруких» пришедших во власть с избытком совести, или скованных робостью перед законом.

А ведь тут есть над чем поразмышлять, пофилософствовать, испытать сладко щекочущее, до боли, чувство злорадства:

– Вот, мол, и отлились волку козьи слезки.

Хотя может быть и не волку вовсе, а человеку совестливому, но кто поверит, что во власть рвутся люди совести? Я – нет!

Нынешней глава города совестью не скован, и гордо носит кличку – «Доля».

Доля не в смысле судьбы, а в смысле процента с любого бизнеса, расположенного на территории его кормления.

Много можно из этого вынести разных раздумий о суете жизни, но некогда! Ах, как некогда! Надо бежать, пока рядом с тобой бегущие люди не опередили тебя по дороге к кассе или к вельможной руке, что бывает одно и то же.

Где же здесь задумаешься? Стремителен поток жизни, удержаться бы в этом потоке на ногах, не упасть бы на брюхо или – еще хуже – навзничь. Потому хуже, что тогда побегут по тебе, через тебя к «закромам» и «кормушкам». Стопчут в порошок!

И некогда завязать в этом беге ни одного узелка на память, на тревогу сердечную, на гроб вечный.

Пишу все это с глубоким чувством стыдливости и гадливости по отношению к самому себе: ведь и я когда-то бежал и расталкивал рядом бегущих локтями. Не шибко бежал, даже лениво, но бежал же, охваченный всеобщем энтузиазмом этого бега.

Так что свои почечнокаменные приступы болезни сносил как божье наказание за проституирование собственной совести. Но оказалось, что Бог к этому не имел прямого отношения, разве что «попускал». По делу, конечно, по делу или, как говорят верующие люди, – по грехам нашим. Поясню непонятливым – это я отдалялся от Бога волей своей и делами своими, а не он от меня уходил и бросал.

Так вот на этот раз в «храме культуры» обитала насколько милая, насколько же и глупая особа, по имени Зинаида Яковлевна, а по фамилии, Огаркова.

Удивительно, как часто и органично в женщинах сочетаются эти качества: – миловидность и глупость! А самое главное – как часто грубые и властные мужчины-администраторы окружают себя именно такими женщинами! Полагаю: будь наша прабабка Ева не так миловидна и не так глупа, то у черта, пусть он бы принял облик не змея, а токующего глухаря черта с два, что вышло бы по части соблазна!

Но даже если бы Ева поддалась уговорам Сатаны – ведь «стать как Боги» – это ведь, по-нашему, огромный, просто феноменальный карьерный рост, то Адам (не будь он груб и властен), ответил бы ей простой фразой:

– Прижми жопу, не твоего ума это дело – мой, стало быть, карьерный рост. Но дело повернулось по-иному, и с той поры оно всегда так поворачивается, то есть как это в Макбете у Шекспира:

– Начну тебе о мужестве трубить и языком разрушу все преграды между тобой и золотым венцом.

Однако я отвлекся. Итак, мое отношение к этой особе, то есть к Зинаиде Яковлевне Огарковой, определилось буквально через месяц, по «воцарении» нового главы города, которого никто иначе не называл, как только по прозвищу «Гаран Великолепный».

Так за глаза называли жители бывшего директора шахты, смекнувшего в последний момент, что наступают времена аховые. Это было время, когда «дикий» московский капитал ринулся скупать угольные предприятия города, – единственное из всего, что составляло когда-то его славу и гордость.

Гаран Великолепный сумел покаяться перед новым губернатором за то, что поддерживал старого, и тот благословил его на «кормление».

Такова политическая реальность, в которой будут разворачиваться события.

Кстати, чтобы и вовсе избавить читателя от двусмысленного толкования насчет главы города, то в кругу предпринимателей у него была собачья кличка – «Доля».

Ибо сей муж мыслил государственно, как многие достопочтенные слуги Петра Великого и считал свой город местом доходным, а, следовательно, и «долю» свою исправно требовал. Но об этом я уже говорил. Остановлюсь, чтобы не превращать повесть в публицистику.

Когда появилась владычица городской культуры Зинаида Яковлевна, то первым шагом её на ниве служения культуре было издание поэтического сборника стихов некого бедолаги по фамилии Шахрахудинов. Стихов там не было и в помине, но было много восторженных слов в адрес власти и восхищения красотами города с бессмертными находками рифм типа: «о-кей» – «налей», и «культуру» он смело рифмовал с «физкультурой», чем глубоко затрагивал эстетические чувства нового главы города.

Поскольку редактор определил «моей вотчиной» как раз культуру, то я не мог не встретиться с Зинаидой Яковлевной. Простота, с какой она отреагировала на мое замечание, что такие издания не делают чести культуре города, была потрясающая:

– Вот такая я, дура! Мне его жалко стало.

То есть надо полагать, что ей жалко стало графомана Шахрахудинова. Она смотрела на меня зеленовато-голубыми, слегка косящими глазами и так мило улыбалась, что я расхохотался.

Перед другим должностным лицом такого ранга это было бы невозможно, но во взгляде и улыбке Зинаиды Яковлевны явственно виделся тот, я бы сказал, застарелый, заматерелый флирт одинокой женщины, вынужденной в жизни полагаться только на саму себя.

Флирт ненамеренный и безобидный, особенно по отношению ко мне, но все же флирт. Мы мило побеседовали, я что-то написал тогда о намерениях новой администрации в отношении культуры в городе. Но подумал, что эта дама пойдет куда дальше своих предшественниц.

В нашем городе только женщины что-либо смыслят в культуре! Может быть, потому, что культура у нас понимается в прикладном смысле, как-то: уметь накрыть на стол, спеть, сыграть и сплясать для увеселения души, произнести здравицу в честь какого-нибудь юбилея… И тут как нельзя кстати приходят ко двору таланты, какими обладала Огаркова и такие «поэты», как Шахрахудинов.

Так что поплелся я в высокий кабинет Зинаиды Яковлевны по воле редактора, верно поняв его слова, чтобы «не умничал».

В фойе администрации мне встретился тележурналист, Плоткин, только что покинувший кабинет Огарковой.

Знакомы мы были с ним давно, но дружбы особой не завели, и потому наш разговор помимо «привет» и «здравствуй» содержал только краткий обмен информацией.

– У неё кто есть? – спросил я Плоткина.

– Экстрасенс какой-то, – буркнул тот с явным раздражением.

– Прямо уж какой-то? – я знал что Плоткин на местном телевидении ведет программу «За гранью возможного», и потому такой ответ меня не устроил.

– На твоих передачах только черта и не было, да и то, как посмотреть, – упрекнул я его.

Плоткина передернуло, словно я не слово сказал, а пропустил через него ток от магнето. Реакция его очень меня позабавила. Сказал-то пустяк, а видишь, как перекосило парня! С чего бы это?

– Лялькина знаешь? – он глянул на меня из-под очков своим, как он считал, гипнотизирующим взглядом.

Плоткин, отчего-то считал себя потомком колдунов и потому был уверен в своих экстрасенсорных способностях. Мне это было смешно! Очень! Сейчас мне так не кажется. Я разучился смеяться.

– А что ж ты мне голову пудришь: «какой-то»?

– Вырвалось, – ответил он и засуетился. – Ну, я, «старик», побежал: машина редакторская ждет.

– Круто живете, – бросил ему в спину.

И на самом деле, местное телевиденье было обласкано главой города, не то, что моя газета. А Лялькина я знал, но об этом чуть позже.

Я стал подниматься по лестнице на второй этаж мимо осовевшего от безделья и тепла милиционера.

Но, вот именно, но! Господина Лялькина мне еще предстояло узнать, но лучше бы мне ничего о нем не знать. Никогда!

Позже, вспоминая это посещение жрицы местной культуры, я все время вспоминал его на фоне звучания старой мелодии романса «Не искушай меня без нужды…»

Она звучала издевкой… А тогда… Тогда пришлось с полчаса посидеть «под дверью» у Огарковой, но не без пользы, так как в предбаннике появилась заведующая библиотекой Таткина Галина Николаевна.

Галина Николаевна была женщиной несколько иного плана, чем Огаркова, из породы «деловых женщин» – с ней не похохочешь, Цепкая, острая на язык, с холодно-колючим взглядом черных, маленьких, как смородина, глаз.

Так что я минут пять искал повод и приготавливал фразу, чтобы заговорить с ней. Она первой разрешила мои колебания, спросив:

– Вы не очень спешите?

Как мог я спорить с женщиной за свое право пройти впереди неё в кабинет? Я расшаркался перед ней, изображая неподдельное счастье пропустить её впереди себя, и только после этого спросил:

– Как у вас с культурой, Галина Николаевна?

– Как везде, плохо, – ответила она. – Денег нет на подписку газет и журналов, зарплата мизерная… Разве вам это не известно?

– Простите меня, невежду, а какая связь между зарплатой и наличием культуры в городе? Вот Франц Кафка…

Но она перебила меня.

– Бросьте паясничать!

В это время из кабинета Огарковой вышел мужчина роста выше среднего, в кожаной куртке, с лицом, сплошь заросшим бородой и усами. Зыркнул в мою сторону взглядом гадюки и протопал мимо. У него были основания так глядеть на меня, но не станем забегать вперед.

Таткина прошла в кабинет, а я еще полчаса размышлял над нашей культурой и думал о том, какие последствия будут иметь для этой самой культуры посещения Лялькиным главного «настоятеля» городского храма культуры. Как ни думал, а ничего хорошего из этого не выходило.

Наконец, я попал в святилище культуры и был вознагражден за долгое сидение под дверью чашечкой отличного кофе.

– Я слушаю вас, – сказала Зинаида Яковлевна, отрывая свой взгляд от бумаг.

Ох уж мне эта чиновническая хитрость! Ведь всем известно, что в столе у неё лежит очередной томик Марининой, а бумаги на столе – чистая конспирация!

– Как у нас дело с культурой? – взял я с места в карьер и достал диктофон. Когда Зинаида Яковлевна выговорила все, что хотела, я выключил диктофон и полюбопытствовал:

– Я видел от Вас выходящего экстрасенса Лялькина. Как он вписывается в городскую культуру?

Этот невинный с моей точки зрения вопрос вызвал бурю эмоций, большей частью гневных.

– У человека уникальные способности! Уникальные! Он мне показывал диплом, между прочим, московской академии экстрасенсорных явлений! Мы живем как пещерные люди! Как дикари какие-то! В Европе давно уже люди лечатся у экстрасенсов… Там плюрализм, демократические ценности… А мы? А вы, лично…

Этим она напомнила мне еще раз, что наши пути-дороги с Лялькиным сталкивались.

Я тогда выслушал Огаркову самым внимательным образом. Не спорил, не оправдывался, думал о причинах столь яростной защиты этого колдуна-экстрасенса-мага и чародея, как его еще там!

По возвращении из «храма культуры» я поделился некоторыми своими соображениями насчет «городской культуры – физкультуры» с редактором.

Михаил Валерьевич отнесся к моим опасениям насчет «засилья в городе» «бесовских» и «сатанинских сект» насмешливо, чем заложил основу той самой папки с «делом» и годы работы «в стол».

II

Ну а теперь перейдем от предисловия непосредственно к повести. Итак: в марте 1998 года в здание администрации города вошел бородатый мужчина в добротной кожаной куртке и, минуя дремлющего стража порядка, поднялся на второй этаж.

Он остановился перед табличкой с надписью «Заведующая отделом культуры Огаркова Зинаида Яковлевна». Чему-то улыбнулся и толкнул дверь от себя. В крохотной приемной секретарша и вопросительно поглядела на вошедшего человека.

– Я созванивался с Зинаидой Яковлевной, – деловито заявил он, рассматривая длинноногую красавицу и соображая, чья же она родственница, потому что знал толк в кадровых делах.

– Моя фамилия Лялькин, – произнес он, отчетливо артикулируя букву «л».

– Подождите, – молвила эта очаровательная дива, – у Зинаиды Яковлевны человек с телевидения.

Но не успела она договорить, как «человек с телевидения» уже выходил из кабинета. На всякий случай Лялькин сказал:

– Здравствуйте, – на что молодой парень среагировал как-то странно, словно споткнулся на месте, едва удержав в руках портативную телекамеру.

Лялькин аккуратно поддержал его под локоть.

Оправившись от секундного замешательства, телевизионщик ответил тем же «здравствуйте» и выскользнул из приемной. Лялькин провожал парня взглядом, пока за ним не закрылась дверь.

Они узнали друг друга. Да и не мудреное это дело; в нашем городке все знают друг друга, но не всякий раз и не всегда признаются в этом.

– Неловкий, неосторожный молодой человек, – заметил Лялькин, и шагнул в кабинет.

Двойная дверь закрылась не сразу, и секретарша услышала голос своей начальницы:

– Геннадий Петрович! Дорогой ты мой!

Огаркова вышла из-за стола и направилась к гостю, только что вошедшему в её кабинет.

– А я Вас из вида потеряла. Где вы запропастились?

А дальше было так или могло быть так.

Лялькин присел не к столу, а у окна в кресло и самоуверенно положил ногу на ногу:

– А вы, Зиночка, все такая же, все соблазнительно-прекрасная, как морская нимфа.

– Ну, вы и скажите… – Смущенная комплиментом, Зинаида Яковлевна махнула на него ручкой.

– А помнишь, тогда, когда мы работали в горкоме партии, ты меня называла просто Гена?

– Так ведь это когда было?

Лицо Огарковой покрылась нездоровым румянцем, сквозь который просвечивали темно-багровые пятнышки.

– Ах, Зина, Зина! Разве прошлое, как бы оно далеко ни ушло, я извиняюсь, в прошлое, – забудешь?

Он выждал паузу и продолжил:

– Ездил я учится, вот…

Он протянул ей книжку в черной обложке с золотым тиснением.

Огаркова минуту – другую разглядывала диплом. Лялькин вытащил пачку «Кэмела» и, не спрашивая разрешения, закурил. Потянулся к столу, взял с него блюдце, поставил его между ног, на ковер и стал стряхивать в него пепел.

– Потрясающе!

Так прокомментировала Зинаида Яковлевна результаты знакомства с дипломом Лялькина.

– И Вы… ты, Гена, и на самом деле все это можешь?

Она замялась:

– Только честно, честно!

– Зиночка! Какая же ты провинциалка! Ну, что все? Что?!

– Ну, это, лечить и это… порчу… – с трудом выдавила она из себя это слово, и еще четче и резче выступили на её щеках багровые пятнышки.

– О, наивность!

Лялькин встал и подошел к Огарковой.

– Вот смотри, – протянул ладонь к лежащим на столе бумагам, и они, словно повинуясь действию магнита, прилипли к его ладони.

– Энергия, – она безразлична к понятиям «добра» и «зла». Ножом можно хлеб нарезать и человека убить. Это только у дураков есть «белая и черная магия», а у познавших тайны, вступивших в контакт с внеземными цивилизациями, есть только «силы».

Огаркова смотрела на бывшего своего сослуживца, и даже какое-то время любовника завороженным взглядом, не смея прервать его поучающий монолог.

– Зина, я тебе по секрету скажу, что уже давно, с древнейших времен земная цивилизация развивается по плану «старших братьев». Ты слышала что-нибудь о «Шамбале»? Об ордене «Розы и креста»?

Он многозначительно посмотрел на Огаркову и, усмехнувшись, спросил:

– О масонах ты конечно слышала?

– Да, конечно…

Выдавила Зина из себя, хотя абсолютно ничего не поняла.

– Все эти организации – внешняя, публичная сторона дела, а есть еще тайная, сакральная… Шамбала. Там центр управления миром, а твой покорный слуга один из тех, кто имеет ментальную и духовную связь с махатмами Шамбалы, – он нагнулся к Зине и прошипел:

– Если хочешь знать, есть организация, которая продвигает своих людей во все центры власти.

Чуть отодвинулся от Огарковой и уже ровным голосом продолжил:

– Многие ничего не знают об этой помощи. Им представляется, что все случается по их воле, но это, Зиночка, не так.

Лялькин прошел на свое место к креслу и снова закурил, наблюдая за реакцией на свои слова. Огаркова сидела, онемев, и ждала, ждала с бьющимся сердцем, чтобы Лялькин продолжил посвящать её в самые тайные тайны! Тот не заставил её ждать:

– Вот и посуди теперь сама, что такое истинное зло и подлинное добро. Рерихи, Блаватская это знали, они были посвящены в тайны мироздания. Православные попы нас дурачат какими-то бесами, падшими ангелами, чтобы удержать народ в повиновении, не бескорыстно, конечно.

– Но, ведь Бог-то есть… – Пролепетала Огаркова.

– Темнота! Не Бог, а иерархия богов, миров, как в нашем плане бытия, так в более тонких планах… Адам Кадмон, сфироты, клипоты… Астральные и ментальные тела… Мир переполнен энергиями, дорогая моя!

– Какой ты, Гена умный! А мы – темнота! – Выдохнула из себя Огаркова.

Лялькин потушил сигарету и потянулся, так что хрустнуло что-то в области спины. Он явно не стеснялся, Зинаиды Яковлевны и вел себя в её кабинете так же вольно и свободно, как у себя в спальне…

– Ладно. Я пришел к тебе не за тем, чтобы лекцию читать…

Огаркову от этих слов, а точнее от этого перехода от таинственно-возвышенного к низменному, земному, болезненно сжалась, словно пожухла.

Лялькин понял, что обидел её.

– Конечно, мне было приятно навестить тебя, но дело, как ты понимаешь… В другом месте… Ты же одна… По-прежнему?

Зинаида Яковлевна пересилила себя:

– Ну, выкладывай свое дело.

– Дело тонкое, не каждый этого поймет, я как-нибудь подробнее изложу… В другой раз. Суть в том, что для опытов с проникновением в иные сферы бытия нашей организации… – он особо выделил «нашей организации», – нужны высокоэнергетические объекты. Словом, нам нужны так называемые «святые мощи».

– А я тут причем? – Огаркова даже не удивилась такой необычной постановкой вопроса.

– Ты-то тут не причем, верно, но ты представляешь власть, а мне нужно содействие в открытии легальной организации, скажем, под названием «Общество нетрадиционных методов медицины».

– Но такая, кажется, уже есть в городе, – и, осмелев, предложила: – А почему бы тебе, Геннадий, не возглавить общество Рериха?

– Там давно уже наш человек, – бросил, словно голодной собаке кость, Лялькин.

Глаза её, казалось, вылезут из орбит от удивления:

– Как? Анна Семеновна?

– Да, Анна Семеновна Гиматулина. – Подтвердил Лялькин и неожиданно жестко, даже властно, сказал:

– Мне это нужно. Именно это. Собственная организация и собственный расчетный счет.

Видя замешательство Огарковой, он сказал:

– Держись меня, Зиночка, не проиграешь.

После ухода Лялькина, как известно, в кабинет Зинаиды Яковлевны вошла заведующая библиотекой Таткина Галина Николаевна и очень удивилась, застав свою старую подругу в расстроенных чувствах.

– Что с вами, Зиночка? Что он вам такого наговорил, этот Лялькин?

– Да ничего особого. – Ответила Огаркова, прекрасно понимая, что Таткина ей не поверит. Это её немного разозлило, и потому она не приняла предложенного доверительного тона и перешла к делу?

– Я смогла выпросить, буквально вымолить, у Самого только половину необходимых денег. Ремонт библиотеки сделают по взаимозачету, фирма уже есть – «Пентиума», все вопросы по ремонту согласуешь с директором. Запиши телефон.

После того, как официальная часть закончилась, наступила тягостная пауза. Таткина знала, что Огаркова не курит, а стойкий запах табака говорил о том, что Лялькин здесь курил. Это означало, что между Огарковой и им очень близкие отношения. Какие? Этот вопрос мучил её.

– Он очень изменился, – заметила Таткина.

– Кто он? – Спросила Огаркова, хотя прекрасно понимала, о ком идет речь.

– Лялькин Геннадий, – пояснила Таткина, хотя поняла, что Огаркова знала, о ком она спрашивает. – Он раньше очень модно одевался, а сейчас эта бородища, усы…

– Да, – согласилась Огаркова. – Очень.

А сама подумала о том, что знала если бы Галина, как на самом деле изменился Лялькин, то упала бы, наверное, со стула. Огарковой хотелось побыть одной, обдумать все, а в приемной сидел еще этот занудный журналист. Не отвяжешься ведь.

– Ну, все, кажется, – Огаркова, дала понять, что не намерена, продолжать разговор.

По дороге от здания администрации до библиотеки, Таткина обдумывала, как она для себя назвала, «явление Лялькина» в город и пришла к выводу, что нужно с ним переговорить.

Дело в том, что распоряжением администрации всем культурным учреждениям разрешили зарабатывать деньги, в том числе сдавая помещения под различные мероприятия. Она вспомнила, что года три тому назад Лялькин обращался к ней с предложением организовать кружок по изучению наследия древне-обской цивилизации, но тогда это было невозможно.

III

В храм, окруженный соснами, перешагивая через фундаментные блоки восходящего рядом собора, пробирался наш давний знакомец, Лялькин Геннадий Петрович. Июньское солнце перевалило за полдень. Было жарко, и потому Геннадий Петрович был одет в длинную навыпуск рубаху, перепоясанную вокруг шелковым шнурком с кистями. Волосы его были подрезаны и расчесаны на старообрядческий манер.

Он вошел в храм и с полчаса ходил по нему, иногда останавливался около образов и замирал перед ними в странной позе. Эта поза с вытаращенными, остекленевшими глазами, словно посетителя хватил столбняк, очень не понравилась двум богомольным старушкам.

– Экий аспид, – проворчала одна, снимая с подсвечника огарок.

Вторая обернулась на шепот подружки и, было, открыла рот, чтобы выразить свое отношение к этому странному человеку, но в алтарные двери к амвону прошествовал священник.

– Здравствуйте, Геннадий, кажется, Петрович? – чуть пригундосывая, произнес священник, подавая подошедшему человеку руку для поцелуя и мелко крестя.

Лялькин внушал доверие священнику благообразном видом, к тому же настоятель храма Богородицы отец Владимир не отличался даром проницательности и судил по наружности, а наружность Геннадия Петровича Лялькина была самая что ни на есть православная: благообразный, бородатый, в брюках с нависом на голенища хромовых сапог. Он приходил к отцу Владимиру уже в четвертый раз с одной и той же просьбой.

Речь Лялькина была степенной, уснащенной к месту цитатами Ветхого и Нового заветов. Вот только глаз, скрытых в густых зарослях бровей и подступивших к ним черным пушком бороды, не мог, да и не пытался разглядеть благочинный, а зря.

Глаза Геннадия Петровича были примечательные: черные, колючие, рыскали по сторонам и вспыхивали время от времени жутковатым огоньком. Многие жители города, любители эзотерики и таинственных явлений, испытали на себе этот взгляд и долго, потом не могли отделаться от ощущения власти над собой этого человека.