Читать книгу Неизвестные истории известных людей - Михаил Дмитриевич Грушевский - Страница 1

Оглавление

ГОРОД ДЕТСТВА

от автора

«Детей нужно баловать – только тогда из них вырастают настоящие разбойники!» – эту фразу Атаманши из сказки «Снежная Королева» мой папа часто повторял моей маме, поглядывая в мою сторону. Никто и никогда не любил меня так, как мои родители. У них самих была большая, какая-то неземная любовь, которую до сих пор вспоминают все, кто их знал. Когда мама шла делать маникюр, отец сопровождал ее и ждал в фойе парикмахерской. Занимаясь хозяйством, мама постоянно пела. Они с папой работали художниками на кондитерской фабрике, и я периодически совершал туда экскурсии. Ребенок я был увесистый. Мама говорила, что я – «солидный». Отсюда – мои детские страхи: лишний вес заставлял меня ненавидеть уроки физкультуры, а испорченные сладостями зубы приводили к постоянным конфликтам с зубными врачами. Впрочем, хорошего все равно было больше.

Мои сочинения зачитывали вслух на школьных уроках литературы. Учительницам они почему-то нравились. А мои одноклассники были рады тому, что их самих не вызывают к доске и с удовольствием слушали мои опусы. Это было обязательно. Ну, каждому – свое. Мне лично из всего списка обязательной к прочтению литературы почему-то больше всего нравились «Детство» и «В людях» Максима Горького. Мне не был близок знакомый по памятникам бронзово-гранитный титан советской литературы, но хотелось узнать, откуда произошел его характер. А вот что этот титан со своей жизнью делал дальше – его личное дело. «Мои университеты» того же автора мне всегда были неинтересны. Но как все начиналось? Тема детства знаменитых людей стала занимать меня все больше. Подробности сегодняшней жизни моих героев ежедневно перемываются желтой прессой. И я решил написать о периоде, вам неизвестном – о детстве нынешних звезд.

Я никого не собираюсь учить воспитанию детей, тем более, что у меня их нет. Просто хочу познакомить вас с интересными историями, которые рассказывали известные люди для моей передачи, которая когда-то выходила на «Пятом канале» и называлась «Город детства». Забавно: когда-то я начинал на телевидении именно в детской редакции. Прошло каких-то 20 лет, и я опять «впал в детство». А режиссеры программы «Город детства» – три молодых красивых женщины – одна за другой стали мамами. Они весьма серьезно отнеслись к работе. А может, просто тема детства – вечная?

Как становится ясно из нижеизложенных историй, все дети равны. Они не зависят от глупых условностей. Почему из одного малыша вырастает явление, а из другого – нет? Ведь, как говорится, ничто не предвещает. Интересно, правда? Есть повод задуматься. Выйдите на улицу и загляните в ближайшую детскую коляску. Вполне возможно, что там с соской во рту притаилась новая Алла Пугачева! Вот, кстати, ее фото в детстве.

Детство кончается, когда ты перестаешь быть чьим-то ребенком. Мы переезжали на другую квартиру, и вдруг на дубовой аллее под нашими окнами прямо на деревьях распустились цветы. Мы решили: «Радиация!» И только сейчас я понимаю, что этими цветами со мной попрощалось детство. Вскоре моих родителей не стало, и тут я понял: «Все!» Смешно взрослеть в 35 лет, но у меня вышло именно так. А на прощание я получил еще одни цветы. Через неделю после маминых похорон у меня был день рождения. Утром наш большущий фикус расцвел огромными оранжевыми цветами. Он жил у нас в доме много лет и никогда не цвел. И я подумал, что только так мама могла поздравить меня в последний раз. Она ведь очень сильно меня любила! И это – самое главное.

А сейчас вас ожидают увлекательные обстоятельства детства некоторых нынешних народных любимцев.

Надежда Бабкина

Надежда Георгиевна Бабкина родилась19 марта 1950 в селе Чёрный Яр Астраханской области. Российская певица, основатель и руководитель знаменитого ансамбля «Русская песня» и одноименного театра. Одна из самых известных исполнителей русских народных песен. Народная артистка России.

Я пела с раннего детства. Из певиц мне нравились Русланова, Мордасова, Элла Фитцжеральд. Меня оставляли дома с братом, а я ставила пластинки и шуровала. Все это происходило перед зеркалом: я красилась, надевала мамины туфли. Однажды взяла ее платье из пан-бархата и отрезала сзади кусочек, чтобы сделать куклам туалеты. А мама пошла в этом платье в гости и не увидела, что там дыра. Что мне было!

Я вообще хулиганистая была. У соседской бабушки росла огромная клубника, но она нас не угощала, жалела ягод. А мы делали рогатки с лункой, выдергивали клубнику из-за забора и угощали всех сами. Нам казалось, что мы делали важное дело. А этой бабушке однажды положили на трубу большую тыкву, так что весь дым шел в ее избу. Чтобы эта бабушка поняла, что мы ей недовольны. Но однажды в мае выпал снег, огромные сугробы. Мы пошли к этой бабушке и помогли ей снег разгрести. Мы ее пожалели, ведь снег выпал выше труб…

Родители мои были сельской интеллигенцией. Мама – учительницей начальных классов. Папа – председателем колхоза, секретарем партийной организации. Он был очень волевой, правильный и целеустремленный. Дисциплина переносилась и в дом. Нас воспитывали в строгих нравах. Я хорошо знаю уклад деревенской жизни, для меня не проблема работать на даче, меня не надо этому учить! Мы и печь топили, и дрова кололи, и картошку пололи. Соседка тетя Таня приглашала взбивать масло. Это длилось несколько часов: останавливаться-то нельзя! Зато масло получалось такое, какого в магазинах нет: его можно было ложкой ковырять. На патоке делали вареники. А вечерами мы с братом валялись на печи и подсматривали, как взрослые собирались на посиделки.

Я росла в огромном информационном поле. Деревни, в которых я жила, были многонациональные: там тебе и татары, и казахи, и калмыки, и казаки, и хохлы, и русские. У нас все работали, а меня девать было некуда. Однажды отец сказал: «Посиди у меня в кабинете и не мешай». К нему приходили разные люди, и он разговаривал с ними на непонятных мне языках. Позже объяснил: «Надя, для того, чтобы с человеком общаться, надо поздороваться и поговорить с ним на его языке». Он знал общие фразы всех культур, поэтому у него был очень большой авторитет.

Наш детский сад стоял на круче, мы с братом ходили туда в штанишках на помочах, в рубашечках с короткими рукавами, которые назывались «ленинградки». Там я тоже хулиганила – однажды всех подговорила: «Сегодня в щах капусту есть не будем!» И никто не ел! А на улице мы играли в «Казаки-разбойники». Дожидались ночи, разбегались и играли до 2 часов ночи. Однажды я полезла через забор, прыгнула, но попала на гвоздь юбкой и повисла на столбе. Парни увидели, сняли меня со столба. Кровь на ноге, юбка порвалась. Дома я спрятала юбку. Но меня наказали домашним арестом.

В начальных классах школы я училась хорошо, а вот вела себя плохо. У нас завуч была жесткая, не очень любила детей. Когда она уезжала, мы ее ворота дегтем мазали. А это – самый позор. Мы наматывали ей на дверную ручку катушки с проводами. Корова утром идет к пастуху, а он ее гонит на луг. Если корова не успела выйти – поди найди, на какое поле пойдет пастух. А калитка-то не открывается! И, когда надо было узнать, кто хулиганил, завуч вдруг говорит: «Это Надя Бабкина, я слышала ее смех!». Мне опять досталось.

У папы был мотоцикл. Мы с братом решили покататься. Брата в люльку, я – за руль, и погнали. Нас увидела милиция. Брат спрыгнул, потом я, мотоцикл рухнул в яр. Достали – а он цел, крепкие тогда были мотоциклы. А в старшие классы я ходила учиться в Черный Яр за 7 километров – пешком или на попутках. Школа называлась «Овощевод-механизатор». У меня появилась тяга к вождению, и мне доверили гусеничный трактор. Села я в него, а он прет прямо на школу, все выскочили, кричат. Подбежал учитель труда и спас меня, остановил трактор прямо у стены школы.

А как-то я решила проколоть уши. Ночью зажгла свечи, накалила на огне иглу, проколола уши и надела крупные сережки. Прихожу в школу, такая гордая. Мальчишки дернули за сережки, очень больно. Я закричала, меня выгнали из класса. Перед выпускным балом я решила подстричься и покрасилась в блондинку. Выхожу за аттестатом и слышу от завуча: «Я вызывала Бабкину, а ты кто?» Я сразу ушла и уехала оттуда первой же «Ракетой», весь класс меня провожал. Больше я туда не возвращалась. А в Москве я долго чувствовала себя провинциалкой. Но счастлива, что я из глубинки. Это придает мне сил до сих пор.

Татьяна Буланова

Татьяна Ивановна Буланова родилась 6 марта 1969 года в Ленинграде. Популярная певица, жена экс-капитана "Зенита" Владислава Радимова.

Закончила музыкальную школу по классу фортепиано. Училась в институте культуры, школе-студии при Мюзик-холле. С 1990 года начала выступать в составе группы "Летний сад". Сейчас в ее дискографии – больше 20 альбомов. Заслуженная артистка Российской Федерации.

Детство для меня – самая светлая, счастливая пора жизни. Папа – военный моряк, мама – фотограф, но она работала только до встречи с папой. А потом уже с ним ездила, как верная жена-декабристка, по всем морям, где находились подводные лодки, куда папу перебрасывали. Папа у меня родом из города Энгельс, рядом с Саратовом. Там были немецкие поселения, но вряд ли он был немцем, Мне сказали, что Буланова – это фамилия хазарская. Был такой хан, это у Льва Гумилева написано. Что-то ханско-хазарско-татарское, наверняка, в моей крови есть. Глаза карие, папа был черноволосый. Он загорал всегда до смугло-коричневого цвета. А мама родом из Петербурга, и у родителей была мечта вернуться туда. Я родилась уже в северной столице. Родители мечтали о втором ребенке, о девочке. И по счастливой случайности родилась я.

Первое, что вспоминается: когда купили первый цветной телевизор «Радуга», от него была огромная коробка, домик такой. Я в ней придумала жить. Мне не хватало замкнутого пространства, мне там очень нравилось. Когда появились первые цветные телевизоры, среди населения пошел миф, что их смотреть вредно. У «Радуги-716» сзади была кнопочка, можно было переключать на «цвет» и «не цвет». И мама говорит: «Мы будем смотреть не цветной, но когда надо будет узнать, какого цвета костюм у фигуристов, мы переключим и посмотрим». С точки зрения нормального человека – люди с ума сошли. Мы так очень долго переключали, потом плюнули и смотрели уже цветное изображение.

Тогда принимали в пионеры в два приема, и в первый прием меня не взяли, это была жуткая трагедия. Нас принимали на крейсере «Аврора», и мы на уроке труда шили себе пилотки. У всех были нормальные пилотки, почему у меня вышла такая огромная – я не понимаю. Но я нашла выход: сложила ее пополам, и она более-менее приобрела вид. В то время мама меня водила в разные кружки. В первом классе пришла из школы художественной гимнастики тренер и стала отбирать девочек. Я была всю жизнь не то, чтобы толстая, но… Мама моя блокадница, для нее самое главное – чтобы все были накормлены. Это у людей, переживших блокаду, в крови. Меня тоже пытались всё время накормить. Поэтому я была такая, что тренер на меня даже не обратил внимание. Я расплакалась, мне было ужасно обидно. Девчонки побежали за тренером: «Посмотрите, какая у нас девочка гибкая!» Я тут же в фойе легла на живот, сделала «рыбку». И меня взяли. А во втором классе мы услышали, что есть спортивная школа с батутом. Мне жутко нравилось, но я буквально три занятия туда ходила. Мама меня ждала в предбаннике. И когда пару раз с занятий вышли девочки с переломанными ключицами, покалеченные мальчики, меня оттуда забрали.

Я поступила в музыкальную школу, но мне никогда это не нравилось, для меня это всегда был ужас. Там прошли 7 самых несчастных и сложных лет моей жизни. У меня постоянно шла борьба – с родителями, с самой собой. Классе в 5 я поняла, что хочу быть актрисой. Именно актрисой, не певицей. Уже была Алла Пугачева, и я думала: ну зачем нужен еще кто-то? Стать певицей – у меня даже мысли такой не было. И в школе у нас пения не было, урок назывался просто «музыка». Мы конспектировали биографии композиторов. Сейчас смешно звучит: тройка по пению. Но, тем не менее – у меня она была. Может быть, из-за того, что я пропускала эти уроки, может быть, из-за того, что я плюнула, мне надоело конспекты писать.

На Ладоге стоит остров Валаам. Один китайский ученый вычислил, что Валаам – сердце земли. Это место связано с чем-то паранормальным. Там видели НЛО. Я нашла в книге описание 17 века, что над крепостью Орешек что-то такое видели. А рядом была наша дача. Там Черная речка, очень сильное течение. Если зайти в воду и поджать ноги, тебя унесет. Обычно все реки впадают в большие водоемы, а тут река вытекает из него. Иван Купала. Этот праздник я помню с детства, мистический праздник, языческий. Я верила, перепрыгивая через костер и загадывая желание, что оно обязательно исполнится. Так и было. Лето, самые лучшие месяцы в году.

Больше радости было на даче, может быть потому, что там меньшее количество времени проводилось, чем в городе. Там когда-то я издалека смотрела на мальчика, который мне нравился, и тихо-тихо страдала. Там были мои первые концерты. Готовились мы очень серьезно: шили костюмы, я репетировала с девчонками. Я до сих пор помню состояние: глаз горит, девчонки чего-то боятся, а я думаю: что они боятся, это же кайф! Собиралось огромное количество народа со всей деревни. А мы просто включали пластинки известных исполнителей – Пугачевой, Ротару, Леонтьева, неважно – мужчин или женщин. Я пела, накладывая свой голос, а кто-то просто рот открывал. Это очень захватывало. Когда мы ставили басню Крылова, я была лисой, а моя подружка Таня – вороной. Она «р» говорила не чисто. Ей надо было «кар-р-р» сказать, а у нее не получалось. И мы придумали: она говорила «ка», а я «р». Нам было лет по шесть.

А когда нам было лет по 15, мы придумали ночью убегать из дома. Ложились для видимости спать, я ждала, пока все заснут, смазывала маслом двери, чтобы не скрипели. Надо же было еще вернуться ночью, чтобы никто не заметил. На самом деле мы гуляли по деревне и шли обратно, ничего плохого не делали. Еще была огромная высоковольтная вышка. До половины вышки не было лестницы, надо было взбираться по железным балкам. И мы с подружкой как-то забрались до самого верха. Это было достаточно опасно и рискованно. Если бы пошел дождик – вниз могли упасть два уголечка. А с моста прыгали в реку. Подружка посмелее меня была. Она прыгнула с перил головкой вниз, а я боялась. Три ночи не могла прийти в себя, как же так: Наташа прыгнула, а я нет. Я злилась, я завидовала, что она смогла, а я нет. В итоге, когда я решилась, я была на седьмом небе от счастья.

А это было уже в городе. Мне было 16 лет, зимой мы с девчонками поехали на каток. Сняли шапки, распустили длинные волосы и решили покурить. И вдруг я слышу мамин голос. Она с соседкой поехала кататься на лыжах. У меня был шок. Я сигарету засунула в шапку. Мама: «Ты курила?» Я: «Не курила». И тут начало проявляться мое актерское мастерство. Мама сказала: «Быстро домой. Тебе сначала от папы достанется». Я пришла домой, думаю: лучше я скажу папе, пускай он меня отлупит, а потом придет мама, она меня отлупит. Не вдвоем чтобы они. Папе все рассказала: «Я только попробовала, мама увидела». Мне досталось очень здорово. Потом пришла мама. Слышу звонок в дверь и папин голос: «Ты слышала, чем дочь наша занимается?» Мама: «А чем?» Папа: «Ты же сама видела!» Мама: «Ничего я не видела». И тут я поняла, какую совершила ошибку. Мама папе ничего не сказала: он болел, и она решила его не расстраивать. А может, просто она поняла и встала на мою сторону. Я думаю: какая я все-таки дурочка. Это был единственный раз, когда я получила по полной программе.

А влюбляться я начала очень рано. Первая влюбленность – это второй класс. На всю жизнь запомнила, его звали Саша. Он учился с нами ровно один год. Потом каждый год были новые и новые влюбленности, но самое сильное чувство появилось в 14 лет. Я не пользовалась особым успехом у мальчиков. Я пыталась не есть после семи, но меня хватало ровно на половину вечера. В школе на первом этаже рядом с раздевалкой висело длинное зеркало. И когда мы проходили мимо зеркала к классу, я никогда не смотрела в него. Мне не нравилось, как я выгляжу. Не нравился мой нос, не нравились мои зубы, мне не нравилась моя фигура. Я считала, что единственное, на что можно обратить внимание – это мои глаза. Всё остальное я отметала.

В 9 классе у нас была производственная практика, и можно было выбрать себе профессию медсестры, продавца или машинистки. Так как я мечтала быть драматической актрисой, я подумала, что машинистка и медсестра мне не очень подходит, а продавец – то, что надо. Я всю жизнь была зажатая, закомплексованная. А тут, думаю, научусь общаться с людьми. Помню свой первый день в «Детском мире», когда я улыбалась абсолютно всем. Мы работали всего по 4 часа, больше было нельзя. И через 4 часа я поняла, что уже не могу больше никому улыбаться. Видеть никого не могу. Я решила: улыбаться не надо, надо просто быть вежливой. А после 9 класса я месяц работала в универмаге «ДЛТ» в отделе детской обуви. Не могу сказать, что мне очень нравилось. Но там работала теща Андрея Заблудовского. Тогда на всю страну гремел бит-квартет «Секрет», и мы на нее смотрели, как на что-то святое.

А в 10 классе у меня созрел план, что я поступлю сначала в институт культуры, там меня раскрепостят. И после этого поступлю в театральный. На первом же экзамене мой план рухнул, меня не взяли на специальность «Организация массовых праздников». Я пришла с 12-струнной гитарой и благополучно получила «двойку». У меня жизнь рухнула. А потом я пришла домой, подумала: ну и что? Год я отдохну, поработаю, успокоюсь, попробую на следующий год. И кто-то мне посоветовал школу-студию при Петербургском Мюзик-холле. Мы сходили туда с мамой, хотя я уже была взрослой девушкой. И я поступила.

Однажды я задержалась на уроке, и вдруг заходят два молодых человека. Они пришли искать солистку для группы. Один из них был Коля – человек, впоследствии создавший группу «Летний сад» и ставший моим первым мужем и отцом моего старшего сына. Я села в их машину, меня довезли до дома, мы договорились встретиться. А через пару дней ребята услышали, как я пою. Так и родилась группа «Летний сад». Это был декабрь 1989 года.

Виктор Бычков

Виктор Бычков родился в Ленинграде 4 сентября 1954 года. Окончил ЛГИТМиК. По распределению попал в театр имени Ленсовета, после этого работал в Театре Комедии имени Акимова и других театрах города. Однако широкую известность принесли актеру его работы в кино – "Особенности национальной охоты", "Особенности национальной рыбалки", "Операция "С Новым годом!", а также в телесериалах "Улицы разбитых фонарей" и "Убойная сила".

Мама работала в совхозе «Выборжец». Там я появился на свет. Мама на четвертый день, как родила, пошла работать. Она бедно жила, выращивала огурцы и помидоры, а все остальное надо было добывать. Перед обедом я залезал под каменную теплицу и в темноте собирал шампиньоны.

Тогда в стране было очень много китайцев. В Петербурге им выделили территорию в Калининском районе, и они построили китайский дом – двухэтажный, с фонтаном и решеткой. Потом их выгнали и сделали там наше общежитие. У нас была кухня, в ней помещалось 42 хозяйки. Мы жили так: 7 человек в одной комнате – крестный, его жена, мой двоюродный брат, его сестра, парализованная бабушка, мама и я. Там было метров 15, и когда все укладывались спать, то пройти было нельзя. Окно было одно и мне было интересно, что в окне делалось. А я все время писался, что не нравилось жене крестного. Мама приходила и говорила: у него вся задница в каких-то уколах. Оказывается, жена крестного ставила на окно иголки, чтобы я не садился. Но мне было так интересно, я садился на иголки и смотрел в окно. Там был общий туалет на улице, ребята ходили на ходулях, какие-то драки, курицы, свиньи. Даже мой крестный держал в сарае свинью. Помню, он решил сделать домашнюю колбасу, и на печку-голландку повесил сушиться кишки. А я был маленький, но эту кишку достал и проглотил. Бабушка больная спала, а мне кишку и не вынуть, и дальше не заглотить. Так и стоял. Мама пришла, выдернула ее, такая свобода наступила!

И в горе и в праздники мы все вместе были, хотя моментов для ругани было много: кто-то ставит бак с бельем и может в щи пролить часть воды. Но все равно все жили вместе. Я родился, и мама влезла в долги. Потом я уже пошел в ПТУ, работал на заводе и приносил какие-то деньги. В 1968 году она пришла домой и плачет. Я говорю: «А что такое?» Она отвечает: «Все, ты стал взрослым». Мама только в 1968 году отдала все долги.

Я был веселый, смешной, влипал во всякие ситуации, но верил в меня только один человек – это моя мама. Когда мне было очень плохо, она не утешала меня, а просто гладила и говорила одну лишь фразу: «Ты хороший, и ты это знаешь». Однажды в рыбном магазине я нашел деньги. Огромный рубль, тогда еще были старые деньги. И мама говорит: «Иди, покупай». Я побежал, купил мороженое за 90 копеек и 10 коробков спичек, они по копейке стоили.

А первая моя игрушка – мама купила мне маленький автобус с заводным ключиком за 4 рубля. Это был предел мечтаний. Он был маленький, красивый, как настоящий. Я с ним нигде не расставался – и спал с ним, и ел, и гулял… А туалет у нас был такой, где надо «орлом» сидеть. Я как-то сидел и случайно уронил туда ключик. Видел, как он погибает, но достать не мог – глубоко. А потом я видел, как наш сосед там же заначку потерял, 28 рублей – это бутылка водки была. Он надел сапоги и полез в это дерьмо. У меня была мечта, я маме рассказал, и она очень смеялась: «Мама, когда я стану большим, то обязательно куплю себе болотные сапоги и достану ключик, чтобы заводить автобус.»

В четвертом классе я подпал под обаяние отличницы. Когда она получала четверку, то плакала, ревела и переписывала задание. Я каждый день мыл по много раз руки, заставил маму купить мне белые носки, которые сам стирал. Какой-то желтый крем в баночке за 28 копеек – мазать руки. Причесывался. Я сел к ней за парту, чистенький, хорошенький и мне поставили четверку. Если бы я сидел один, я бы радовался этому, но из-за того, что она рядом плакала, я стал тоже плакать. Мы переписали задание и нам поставили пятерки. Целую неделю я получал пятерки. Мама не могла нарадоваться. Но все кончилось печально. Белые носки я порвал, волосы постриг налысо и вернулся из отличников в мужское братство.

Я ходил в разные кружки: то выпиливания лобзиком, то выжигания машинкой, то шахматы, то шашки, борьба такая, борьба сякая. Искал себя. И в какой-то вечер я вдруг увидел: производится набор в секцию баскетбола на Зимнем стадионе. Я пришел и говорю: «Я хотел бы записаться». А я всегда был высокого роста! Тренер говорит: «Такие парни нам нужны». Месяц я занимался. Странность была в том, что мячик нам давали не баскетбольный, а волейбольный. Думаю: наверное, не купили еще. Через месяц была какая-то товарищеская встреча. Сетку повесили и стали играть в волейбол. Мы даже выиграли. Потом сидим в раздевалке, я говорю: «А когда мы будем бросать мяч в кольца? Я же записывался в баскетбольную секцию». Тренер говорит: «Ты мне так понравился, а в волейболе тебе цены не будет». Но я ушел.

А еще я любил кино. Я ходил в кинематограф лет с 12. В час ночи выходил из кино, уже не работало метро, и я с Васильевского острова шел домой через весь город. Ночами работали столовые, где кормили путейных работников. Я заходил в эти столовые, раньше на столах был хлеб с горчицей. И я мог ночью чая попросить, мне давали бесплатно чая иногда.

Когда я служил в армии, то петербуржцев называли «блокадники». Это было обидно. Но потом я подумал, что это говорило о героическом прошлом города. Моя мама жила в блокаду, бабушка, крестный. В доме всегда были какие-то запасы, обязательно запас спичек, соли, обязательно запас самой дешевой крупы, но запас этот должен быть.

Самое первое мое путешествие было в кафе «Лягушатник». Там я попробовал алкогольный коктейль. Это было что-то запредельное. Он стоил рубль тридцать три. Немыслимые деньги! А «Сайгон» – это было избранное место: если нигде не делали двойной кофе, то в этом кафе, если тебя знали, можно было сделать четверной. Простой кофе – это когда буфетчица на старый кофе добавляла маленькую ложку свежего кофе. Двойной кофе – она половинила, оставляя часть старого кофе и докладывая новый. А четверной – она все убирала и делала тебе новый, его можно было еще два-три раза выпить. Кофе был дешевый, конечно. В детстве я никогда его не пил. А поступив в институт, стал пить по многу раз в день. Как-то из «Сайгона» выгнали курильщиков. Раньше там можно было курить, выпивать, а потом вдруг запретили. И все стали выходить на улицу. Я помню, там один панк плюнул мне на ногу. Я думал объяснить ему, что он нехороший, уже сжимался кулак, потом думаю: их сослать бы всех, а потом их не останется – меня начнут ссылать. Да в конце концов, я протру этот ботинок. И я поворачиваюсь к этому панку и говорю: «Живи!»

Образование было восьмилетнее, считалось, что побольше молодых должны пройти профтехобразование. Передо мной встал выбор – куда идти. Я говорю: «Я хочу быть шофером». Мама мне сказала: «Витя, иди в оптики, они ходят в белых халатах». И я пошел в ПТУ учиться на оптика. Выдали мне желтый халат, а не белый, и в первый же день я увидел объявление: производится набор в театральную студию при ДК профтехобразования. Три или четыре раза в неделю я ходил в эту студию. Когда мог ходить на танцы или с друзьями в подворотне пить портвейн, все равно шел в студию. Однажды мы репетировали спектакль «Старые друзья» и там была такая сцена – девочка говорит мальчику: «Если ты меня любишь, то сходи на Аничков мост и поцелуй коня». Как-то мы шли мимо, и кто-то спросил: «А ты сам можешь его поцеловать?» Я залез и поцеловал в уста эту лошадь. Ко мне бросилась милиция, но я успел убежать.

Потом я экстерном сдал экзамены на аттестат зрелости и тут же пошел в театральный институт, но в первый раз не поступил. Для меня это была трагедия. Я и не должен был поступить, одна преподавательница очень долго смеялась над моей фразой – я ей сказал: «Салтыков-Щедрин не только любимый автор Владимира Ильича Ленина, но и мой». Она очень веселилась, потому что я поставил себя выше Ленина. Она говорила: «Витя, как можно сделать в сочинении 32 ошибки?» Но я-то ей не рассказал, что до этого моя будущая сокурсница проверила сочинение и вычеркнула мне 25 ошибок. В 25 лет поступив в театральный институт с нулевыми знаниями, я ходил на все лекции все четыре года.

Анне Вески

Анне Тынисовна Вески родилась 27 февраля 1956 года в г.Рапла, Эстония. Окончила музыкальную школу по классу фортепиано и Таллинский политехнический институт. Затем училась в эстрадной студии при Эстонской филармонии и выступала с группами «Витамин», «Мьюзик Сейф» и Тынисом Мяги. Сольную карьеру начала в 1984 году. В 1994 году на международном музыкальном фестивале в Сопоте получила сразу две первые премии. Заслуженная артистка Эстонии.

Рапла – мой родной город, это недалеко от Таллина. Мима с папой были простыми людьми. Папа всю жизнь работал на автобазе – от слесаря до водителя автобуса. А мама – в магазине «Парфюмерия-кожа-галантерея». Быть дочкой продавца магазина в советское время – это было что-то. Японский зонтик легко менялся на финскую обувь. И я – дочка Варман – всегда одевалась хорошо. То, что было из-под прилавка, по-другому носилось, это был предмет гордости. У меня были коричневые сапоги-чулки, я пошла в них в школу. Мне казалось, что я на крыльях лечу. И вдруг встречаю вторую девушку в таких же сапогах. Я была очень расстроена.

В нашем саду были и картошка, и смородина, и всё, что положено. Когда-то были даже овцы. Родился маленький ягненок, это было супер. Мама разбудила нас в 5 утра. Мы с удовольствием встали. Он совсем маленький. Он уже встал, уже бегал. У нас никогда не было собаки. И когда ягненок вырос, я с ним всё время играла. Из него получился огромный друг вместо собаки. Летом я ходила с ним на пастбище, он бегал за мной, как собачонка. Я так привыкла к нему. И не поняла, что он однажды вырос. Он баран, у него уже рога. Он ударил меня, и я полетела на живот. Я испугалась, и наша дружба закончилась. А еще у нас был поросенок. Однажды мама кормила его, а руки были скользкие. И обручальное кольцо упало в миску, откуда он кушал. И он его съел. Мой бедный папа каждый день ходил искать кольцо туда, где… Он нашел!

У нас был свой 2-этажный дом, каждую субботу мы должны были делать уборку. Я однажды вымыла все полы, включая лестницу с первого этажа на второй. Мама пришла домой: «У нас сегодня что, не убрано?» Она была в плохом настроении. И я мыла пол второй раз, проклиная всё на свете.

Я хорошо вяжу крючком, могу шить. Мама все делала сама, поэтому и я научилась шить и крючком вязать. Как-то мама сама сделала ватное одеяло. А я где-то слышала, что вата хорошо горит. Я взяла спички и зажгла эту вату. Я же не знала, что она так хорошо горит. У нас была большая комната, она была разделена занавесом. Столик был близко к занавесу, и все это загорелось. Я заорала. Было лето, окно было открыто. И в это время, слава Богу, вошла мама, она схватила эту вату и выкинула из окна. А за это время уже скатерть начала гореть. Получилось, что я сознательно хотела сжечь наш дом. Ужас какой-то!

Мои родители росли, когда праздновалось Рождество. Они не могли от этого отказаться. В Рапле очень красивая церковь. Мама с папой втихаря ходили туда, хотя в советское время этого нельзя было делать. У ворот церкви стояли учителя, которые должны были записывать, кто пришел. Когда мы шли в церковь, мама оставляла все огни в доме включенными, иначе Новый год не узнает, как войти. А где-то в углу была маленькая елка, которую никто не должен был видеть.

Я жила на берегу реки, и это было самое замечательное место для прогулок. Зачем идти в центр города, если есть улица рядом с рекой? И мы каждое лето катались по воде на шинах от грузовиков. В воде было старое ржавое ведро. Я попала в него ногой. В воде же не чувствуешь. До сих пор есть шрамы.

В школе я хорошо училась. Я люблю (может, это от мамы), чтобы все было в порядке. У нас с мамой был уговор: пока у меня в школе все пятерки, я имею право до 12 ночи быть там, где хочу. Я послушный человек на самом деле. Я в 12 приходила домой и до трех ночи училась. Потому что я знала, что если у меня с оценками будет что-то не так, веселье закончится. По сочинениям всегда были «четверки». Я писала без ошибок, но содержание не соответствовало форме. Мы с подругой сели за одну парту, но много говорили, и нас рассадили. Нас посадили с парнями. А еще в школе бывали классные вечера, а мальчики же винца хотят выпить. Получилось, что мальчики не одну бутылку выпили. Пошли они домой, мамы унюхали, и сразу – жалобу в школу. Директор: «Кто организовал?» Оказалось, что я. Я получила двойку по поведению. И ждала: что со мной будет? Я должна была идти к директору, но он был в командировке, и должен был вернуться через неделю. За эту неделю школьная юбка начала с меня падать, столько я потратила нервов, ожидая, когда во время урока откроется дверь, и меня вызовут к директору.

Был урок физкультуры в актовом зале. Там стояла гипсовая скульптура Ленина. Мы бегали, бегали, и эта гипсовая скульптура упала и разбилась вдребезги. И все девушки взяли по куску, отнесли и бросили в реку. А все перемены мы сидели в радиорубке, чувствуя себя избранными. Туда ведь не всех пускали. Оттуда передавались все школьные радиопередачи, а я играла уже в ансамбле. А еще я играла в настольный теннис, я многократная чемпионка Эстонии. «Трудовые резервы».

У нас был вечер, все мои подруги собрались летом на веранде. Торт, чай, кофе. Это был 9 класс, когда девушки хотят попробовать все. Я же тоже была маленькая хулиганка. Мы попробовали вино, сигареты. И вот я чувствую, что дверь сейчас откроется, а сигарета у меня в руках, и перед моим носом торт. Я засунула сигарету в торт. «Мама, знаешь, мальчики курить попробовали, спать пошли». И этим наше хулиганство закончилось. Не знаю, поверила мама или нет, но она больше ничего не сказала. Одно время было модно красить волосы. Чернила наливаешь в воду, и этим полоскаешь, получается такой синенький оттенок. Мы же беленькие. Пойдешь на танцы – ты просто супер-пупер девушка.

Первая любовь – Маркус. Он был ниже меня ростом. Единственный парень, который под моими окнами пел серенады. Он меня больше любил, чем я. Когда мы с ним гуляли по улице, кто-то сказал: «Парень ниже ростом, как они так могут?» Вторая любовь – тоже Маркус. Он был кудрявый, красивый, очень хорошо учился. Мы были хорошей парой. Его я не видела с того момента, как закончила Рапловскую среднюю школу. Маркус играл в нашем ансамбле на бас-гитаре. Он долго добивался, чтобы я обратила на него внимание. И он мне нравился.

Рапла от Таллинна – 60 километров. Когда-то мы поехали туда на «Москвиче», 70 километров в час, мне казалось, что мы взлетаем! В 10 классе мы ездили на танцы в Таллинн. Я помню один вечер, это было в феврале – холодно до ужаса. А в то время было очень модно мини. У меня было пальто – мини. Улица, мороз 27 градусов. А я, чтобы выглядеть худой, надела капроновые чулки. Надо было ждать городского автобуса. Он почему-то не идет. Я вижу, как мои ноги в этих капроновых чулках становятся лилово-синими. Наконец, автобус пришел, мы доехали до Дома Культуры. Я стояла у печки весь вечер, и никто ко мне не подошел.

Мама с папой очень любили музыку, значит – дети должны учиться музыке. Я была послушным ребенком. Но кто хочет в 1 классе готовиться к экзаменам, когда на улице уже 30 градусов? Экзамены – в конце июня. Мама села рядом, взяла ветку. Она меня никогда не ударила. Но, видя, что я не хочу учить гаммы, она взяла ветку. Я сдала на «пятерки». И брат закончил музыкальную школу по классу фортепиано. У нас была учительница, она жила недалеко от нашего дома. У нее были две собачки. Когда я играла, эти пекинесы сидели возле моих ног. Конечно, они меня отвлекали. Учительница была в возрасте, она заснула. Пришел маленький пекинес и поднял ногу на ножку рояля. Это я никогда не забуду.

Потом брат начал играть в ансамбле. Если бы он не пел и не играл бас-гитаристом, меня никто и не взял бы в этот ансамбль. Он виноват, что из меня получилась Анне Вески. Первые песни я записала в подвале Дома Культуры. Потому что у нас не было звукоизоляции, если барабаны играют и кто-то поёт, это же делается одновременно. Мы нашли помещение в подвале, а ударник у нас был в туалете. Там каменные стены, и так мы могли его изолировать. Так что я с 16 лет на эстраде, в 9 классе уже стала играть в школьном ансамбле. Но когда я закончила среднюю школу, поступила в Таллиннский политехнический институт. Почему политехнический, я тогда не знала. Как и не думала, что пение может стать моей профессией.

Роман Виктюк

Роман Григорьевич Виктюк родился 28 октября 1936 года во Львове.

Режиссер, актер, сценарист. Окончил режиссерский факультет ГИТИСа. Работал в театрах Львова, Калинина, Таллина, Вильнюса, Минска, Киева, Москвы. С 1990 – художественный руководитель и режиссер «Театра Романа Виктюка». Постановки «Мадам Баттерфляй», «Служанки», «Философия в будуаре», «Рогатка», «Осенние скрипки», «Мастер и Маргарита» принесли Виктюку мировую славу.

Когда произносят слово «Львов», а правильнее – «Львив», я сразу должен начать говорить на украинской мове. Потому что только украинска мова может передать мой восторг, что в душе остается на всю жизнь. Есть замечательное украинское слово «перехлестье». Львов – это пять мировых культурных дорог. Там встречаются украинская культура, польская, немецкая, австрийская, еврейская, русская. Это создает уникальный воздух города.

С первых же шагов, естественно, я прибежал в Оперный театр. А мне было лет 10, и никто не понимал, чей это ребенок сидит за кулисами на месте помрежа. Все меня обожали, и каждый раз пытались определить: где мама, где папа, кто за мной придет. А никто не приходил. Я мог делать все, что я хотел. В балете «Эсмеральда» у артистки, которая танцевала Эсмеральду, был бубен и козочка. Козочку она не могла мне дать домой на то время, когда у нее был перерыв между спектаклями. А бубен она мне доверяла. Придя домой с этим бубном, я повторял ее знаменитую вариацию.

В один день я увидел, что на 5 этаж идут девочки-мальчики в трусиках-маечках. А я туда не иду. Я попросил дома, чтобы мне пошили сатиновые трусы, маечка и тапочки у меня уже были. Я пришел в громадный балетный зал Оперного театра, у станка всё было занято. Я понимал, что я не могу не стоять первым, поэтому встал у двери. Это было начало зала. Я встал первым. Учительница не поняла, почему здесь еще один ребенок, но ничего не спросила. Наверное, решила, что директор балетного училища забыл ей что-либо сказать. Она требовала смотреть на руки, на ноги, точно делать все повороты. А я упорно продолжал искать глазами поток света, который должен был ко мне прийти сверху, потому что я видел прожектора во время спектакля. Я начал все делать по-своему. Она один раз сделала мне замечание, два. Мне было совершенно всё равно, я ее не слышал. Тогда она подошла ко мне с большой линейкой и дала мне по ноге, по щиколотке. Дверь была рядом. Я повернулся и ушел. Она спросила вдогонку: «Куда ты уходишь? А как тебя зовут?» Я не ответил. Я ушел из балета навсегда.

Мои родители не имели никакого отношения к театру. Хотя удивительная вещь: мама была родом из Каменки-Бубской – это 40 километров от Львова. А там был первый украинский вертеп. Это такой религиозный театр на колесах, который ездил из одного села в другое. И мои давние предки были главными артистами и руководителями этого театра на колесах. Эти гены от первого украинского театра, конечно, во мне. Поскольку у нас была семья религиозная, мама должна была заниматься только детьми. И она всю жизнь посвятила нам. Поэтому я не знаю, что такое коллектив. Нас было трое: две сестры и я. Естественно, соседи говорили, что меня нужно отвести в детский сад. Это не удалось даже с десятой попытки, потому что, как только я перешагивал порог детского садика, и видел маленьких бандитов, я понимал, что никогда в жизни не стану еще одним участником этой бандитской секты.

Все друзья мамы и папы были людьми религиозными. Но никто никогда не заставлял меня во что-то верить. Я должен был сам к чему-то прийти. Никто меня не ругал, что я допоздна сижу, главное – чтобы учился. Я мог курить, драться, пить. Но я был занят другим. Я ставил спектакли, и ребята мне верили. Полет птиц меня всегда заставлял поверить в то, что я могу взлететь. В один прекрасный день я привязал веники к своим худеньким ручкам. Залез на дерево, собрал ребят. Я должен был, как мне казалось, набрать воздух, взмахнуть вениками и взлететь. Я действительно взмахнул руками и, конечно, оказался на земле. Отчаяния было – ноль. Я сказал: «Я опять лезу наверх», и опять я был внизу. После неудачного полета я вдруг сообразил, что на простых досках без веников, но через движение рук, поскольку я это уже видел у балетных в оперном театре, я могу создать ощущение полета. И когда я показал это своим артистам на третьем этаже, они кричали: «Ты был в воздухе, ты летал». И я поверил, что действительно летал.

Во дворе жили поляки, евреи и украинцы, и никто не закрывал дверей своих квартир. Всё было открыто. И если было плохо евреям, украинцы тут же помогали. Если полякам было плохо, евреи помогали вместе с украинцами. Мы и не думали о том, кто евреи, кто поляки. Мы совершенно свободно переходили с языка на язык, и не было никаких проблем. И рецепты всех национальных блюд были нам известны. Фиш – удивительное еврейское блюдо. Или польский холодный борщ. Соседи готовили и приносили друг другу попробовать. Весь дом был одной семьей. Никто не знал, что есть зависть, есть вражда или непонимание. Когда я ставил спектакль, весь дом приходил смотреть. Это был праздник. После этого нам готовили пирожки из тертой картошки, это называлось по-польски «пляцки». Эта атмосфера добра, любви и доверия друг другу – она во мне и сейчас.

В костел (там был Дом атеизма) мы ходили, потому что должны были бороться с религией. А в церковь я пошел к первому причастию, и потом нам сделали фотографию. Я на ней стою такой недовольный, что кто-то увидит, что я – пионер – был в церкви на причастии. Я поздно вечером ее нашел, взял ножницы и выколол себе глаза, чтобы меня никто никогда не узнал. А когда я пошел на исповедь, в церкви сказали, что, если будешь говорить неправду, тут же, на месте, тебя Бог покарает. Священник – я вижу только мерцание его глаз и слышу голос – меня спрашивает: какие у меня грехи. А я рассказываю, что у меня ни одного греха – я понятия не имею, что это такое. И каждый раз я утверждаю, что я святой, а Бог меня не карает. Кончилась исповедь, а я живой. Бегу домой, снизу кричу на весь дом: «Бога нема, Бога нема». И ум моих соседей, и ум родителей был в том, что мне никто не сказал, что я глупый, что так делать нельзя, что я ошибаюсь!

Когда я уезжал поступать в Москву, меня провожал на вокзале весь дом. У меня были громадные чемоданы. Все понимали, что я еду навсегда. Я брал с собой и перину, и подушки, и сковородки, и кастрюли, и всё. И деньги, которые собирал весь дом, были зашиты внутри трусов. Все соседки советовали, как лучше зашить, чтобы жулики во время поездки меня не обокрали, ведь надо было ехать 44 часа. Когда я приехал в Москву, на мне были китайские брючки, которые на коленях вздувались пузырями, китайские тапочки и шотландка. И волосы были безумные: как они хотели, так и укладывались. Я об этом никогда не думал. Но я увидел, что поступают все такие одетые, в пиджаках и в галстуках, и в бабочках, и в жилетках, и на таких каблуках, все девочки накрашены! Может, в этом была вся моя прелесть, потому что мои безумные глаза – они были дороже всего остального. Оказалось, что мой багаж не пришел, что мои перины, подушки, одеяла – всё пропало. Я вышел на Киевском вокзале с зашитыми денежками, без аттестата – всё было в отдельном багаже. Нет багажа. Украинска детина подошла к автомату. Какой-то добрый человек дал копейку позвонить. Я позвонил 09, узнал телефон ГИТИСА, это был уже вечер, но проректор был на месте. И я ему рассказываю всё, как есть. Что вот перины, подушки, кастрюли не пришли, в трусах зашито с той стороны, паспорта нет. И я говорю: «Что мне делать?» Он сказал: «Приезжай немедленно». Я говорю: «А как проехать-то?» Он рассказал опять терпеливо: троллейбус №2. Я сказал: «А денег нет, зашиты с той стороны. Что мне вот здесь разрывать что ли? Увидят жулики. А там нет копеек. Вы знаете, там только рубли. И такие купюры, говорю, нехорошие, они большие. А менять – куда я пойду?» Он сказал: «Нет, не разрывай, поезжай зайцем». Научил меня, как войти в заднюю дверь, сесть и делать вид, что у меня есть билет. Вот я так и приехал. Я проезжал мимо Кремля и был сражен его красотой и магическим светом. Потом мы свернули, и я увидел первый дом от Кремля. Я отвернулся и сказал себе: какие счастливые люди – могут каждый день видеть эту магию, если они живут в этом доме. И этот дом был для меня сном, чем-то недостижимым, нереальным. Теперь, когда я живу в этом доме и могу из окна видеть Кремлевскую стену, того магического света я уже почему-то не вижу.

Я поступил не только в ГИТИС, но и в другие театральные училища, в том числе и ВГИК, хотя конкурс был – тысяча человек на одно место. Тамара Федоровна Макарова меня приняла, как родного. Она спросила: «Что ты будешь читать?» А я видел ее в фильме «Молодая гвардия». Я не нее смотрю и понимаю, что это сон, который вдруг стал реальностью. Она говорит: «Читай». И я начал читать монолог Олега Кошевого: «Мама, мама, я помню руки твои…» Я так плакал, Макарова тоже плакала. Она стала меня успокаивать: «Сынуля, сынуля, успокойся. Это я – твоя мама». Я это помню, ее интонацию, как будто это было сию секунду. Мы обнимались. Она только просила: «Я тебя умоляю, всё будет хорошо, ты будешь у нас учиться. Завтра иди писать сочинение». Я в слезах говорю: «У меня нет никакой шпаргалки, я ничего не напишу». Она говорит: «Не волнуйся». Вытирает мне слезы, говорит: «Я тебе принесу шпаргалку, ты только приди». Я пришел. Тему эту я запомню на всю жизнь. Я ее даже врагам не пожелаю: Поэзия и поэт в творчестве Маяковского. Черт его знает, ребенок из Львова, откуда он может это знать? Приходит Тамара Федоровна с сумочкой. Подошла, вынула вырванные из учебника по литературе за 10 класс листы. Положила и сказала: «Я стою, а ты пиши. Только пиши, как там – все запятые, точки». И я сдал – счастливый.

Подняться наверх