Избранное. Молодая Россия

Оглавление

Михаил Гершензон. Избранное. Молодая Россия

История молодой России{1}

Предисловие

Глава первая. М. Ф. Орлов

I

II

III

IV

V

VI

VII

VIII

IX

X

XI

XII

XIII

XIV

Глава вторая. В. С. Печерин[77]

Глава третья. Н. В. Станкевич{25}[78]

I

II

III

IV

V

VI

VII

Глава четвертая. Т. Н. Грановский{70}

1. Мировоззрение

I

II

2. Личность

I

II

III

IV

V

VI

VII

Глава пятая. И. П. Галахов[113]

I

II

III

IV

Глава шестая. Н. П. Огарев{177}

1. Помещик

I

II

III

2. Поэт

I

II

III

IV

Декабрист Кривцов и его братья{252}

Предисловие

I

II

III

IV

V

VI

VII

VIII

IX

X

XI

XII

XIII

Жизнь В. С. Печерина{547}[303]

I. Юность Печерина

II. «Желание лучшего мира»

III. «Святая пятница»

Поэтические фантазии

IV. Первые шаги на Западе

V. Путешествие

VI. Рождение «мысли»

Театр

Торжество смерти (Интермедия)

VII. «Серый карлик»

VIII. Отчаянье

IX. Возвращение – Москва

X. Бегство

XI. Мечта и действительность

XII. Обращение

XIII. В монастыре

XIV. Орден редемптористов

XV. Дело о сожжении Библии

XVI. Печерин и Герцен

XVII. Пробуждение

XVIII. 1865–1875

XIX. Mater Misericordiae – Смерть

Чижову

Наследие М. О. Гершензона

В. Г. Лидин. М. О. Гершензон (его памяти)

Евгений Рашковский. Историк Михаил Гершензон[448]

Вновь – о ремесле историка

Судьба

Первая герменевтика

Вторая герменевтика

Библиография: Труды М. О. Гершензона и литература о нем. Сост. И. Л. Беленький[486]

I. Сочинения

II.Эпистолярные материалы

III. Исследования творчества М. О. Гершензона

IV. Воспоминания о М. О. Гершензоне

V. Справочные издания

Отрывок из книги

Предмет этой книги – эпизод из истории русской общественной мысли, и потому я должен начать с оправдания.

Едва ли найдется еще другой род литературы, который стоял бы у нас на таком низком уровне, как история духовной жизни нашего общества. Можно подумать, что законы научного мышления для нее не писаны. Ни однородность исследуемых явлений, ни строгая определенность понятий, ни единство метода – здесь ничего этого нет и в помине. Все свалено в кучу: поэзия и политика, творческие умы и масса, мысль и чувство, дело и слово, – и из всего этого силятся выжать какую-то единую идею, которая должна представлять собой схему развития русской общественной мысли. Таковы в огромном большинстве наши «Истории русской литературы», «Истории русской интеллигенции», «Истории русской общественной мысли», и т. д. Нет спора: человек целен, и духовная эволюция общества может и должна быть сведена к единству; но до такого полного обобщения нам далеко; синтез – венец и конечная цель науки, а первый ее шаг – разделение.

.....

Александр Раевский жил эти годы в Одессе, куда в середине 1823 г. переехал и Пушкин. Они прожили здесь вместе год в теснейшей дружбе, если только можно назвать дружбой взаимное тяготение двух противоположных натур. Раевский заслуживает того, чтобы на нем остановиться подробнее.

Один из людей, знавших его в те годы, говорит: «Этот Раевский действительно имел в себе что-то такое, что придавливало душу других. Сила его обаяния заключалась в резком и язвительном отрицании». Другой – Вигель, ненавидевший его страстно и глубоко, как только и может человек ненавидеть самого себя в своем прообразе, – называет его адским смешением самолюбия, коварства и злобы, говорит о его презрении к людям и глубочайшем эгоизме, о его твердом уме, лишенном благородства. И даже родной отец, этот прекрасный, цельный и умный человек, нежно любивший всех своих детей, с болью свидетельствовал, что у Александра «холодное, себялюбивое сердце». Вот отрывок из его письма к старшей дочери, писанного в 1820 году: «С Александром живу в мире, – но как он холоден! Я ищу в нем проявления любви, чувствительности, и не нахожу их. Он не рассуждает, а спорит, и чем более он неправ, тем его тон становится неприятнее, даже до грубости. Мы условились с ним никогда не вступать ни в споры, ни в отвлеченную беседу. Не то, чтобы я был им недоволен, но я не вижу с его стороны сердечного отношения. Что делать! таков уж его характер, и нельзя ставить ему это в вину. У него ум наизнанку; он философствует о вещах, которых не понимает, и так мудрит, что всякий смысл испаряется. То же самое с чувством: он очень любит Николашку[35] и беспрестанно его целует, но он так же любил и целовал Аттилу[36]. От него зависит, чтобы я его полюбил или, вернее, чтобы я открыл ему мою любовь. Я думаю, что он не верит в любовь, так как сам ее не испытывает, и не старается ее внушить. Я делаю для него все, когда только есть случай, но я скрываю чувство, которое побуждает меня к этому, потому что он равнодушно принимает все, что бы я ни делал для него. Я не сержусь на него за это. Делай и ты так, Катенька; он тебя любит настолько, насколько способен любить. Говорю тебе это для того, чтобы тебе не пришлось страдать от ошибки, тягостной для нежного сердца. Николай будет, может быть, легкомыслен, наделает много глупостей и ошибок; но он способен на порыв, на дружбу, на жертву, на великодушие. Часто одно слово искупает сто грехов». – В этом портрете недостает одной существенной черты: старик не мог знать того сарказма, которым обычно дышала речь Александра, – для этого он слишком импонировал сыну. Но вот две мимоходом брошенных заметки, которые дополняют портрет. В 1823 году Орлов пишет А. Н. Раевскому из Москвы: «Я не видел здесь никого, кроме моих родных, и все мои сношения с ними представляли собою одно непрерывное излияние нежных чувств – вещь, я знаю, тошнотворная для твоего стоического сердца»; а в 1841 г. тот же Орлов пишет жене, что только что был с Эвансом у Александра и что его девочке лучше: «Он осыпал нас обоих сарказмами; это хороший знак: если к нему вернулись его сарказмы, это показывает, что к его дочке возвращается здоровье».

.....