Оглавление
Михаил Идов. Кофемолка
Предисловие к русскому изданию
Глава 1. Ноябрь 2006 – март 2007. Лучше быть волом
Глава 2. Апрель – июнь 2007. Связи с общественностью
Глава 3. Июль – сентябрь 2007. Пойдем повесимся
Глава 4. Октябрь 2007. Kaffeehaussterben
Глава 5. Ноябрь 2007. Промыв
Отрывок из книги
Любой перевод – пересадка лица. В лучшем случае у пациента будут нос, рот, губы и т. д. Именно этими очевидными и объективными критериями (ноздри две? порядок!) измеряется успех операции; о красоте говорить бессмысленно. Красота не имеет отношения к выживанию. Венеры не выйдет, и ладно – главное, чтобы не вышла Дора Маар.
В случае автоперевода неминуемо возникает соблазн, закончив основную операцию, заняться косметической. В конце концов, странно думать о собственном тексте как о неприкасаемом первоисточнике. Особенно когда сам еще пару месяцев назад бесил редакторов и корректоров нескончаемыми поправками. (Я чуть не задержал публикацию, когда понял, что одна второстепенная героиня должна в ходе званого ужина съесть не “пригоршню”, а “косяк” килек.)
.....
Таща свою слегка прополотую библиотеку и остальной скарб по покрытой паласом парадной лестнице особняка, я поддался неприятной мысли о том, что Нина бессознательно использует меня как фишку, пешку, реквизит для запоздалого бунта против Ки. В последующие недели эта мысль приходила мне в голову еще несколько раз. Но затем Нина на полуслове подхватывала мою фразу об идиотизме Мэтью Барни[15], или с тихим стоном падала на меня на диване во время “Встречи с прессой”[16], или посылала мне с работы мейлы с неряшливыми четверостишиями (“Пишет пэру эсквайр[17] / Как я Вас ни люби / Вы, увы, Firewire / Я, увы, USB”), и я снова и снова понимал, что Иначе Быть Не Может. Ки повлияла на наш союз лишь косвенно, воспитав Нину на постулате, что интеллект неотъемлем от функциональности: либо ты умен и убиваешься на работе, либо дурак и бездельничаешь. Я же использовал свой интеллект, чтобы бездельничать. Вместе мы позволяли друг другу быть не просто самими собой, но нашими любимыми версиями себя. Она источала тихое благоговение перед профессией, состоящей из чтения книг и высказывания скупых мнений; я, в свою очередь, подталкивал ее уйти из “МДиаметра” и уделять больше времени фотографии. У Нины был отличный глаз на городской ландшафт, не то чтобы человеконенавистнический, а скорее вообще не замечающий людей. Когда я подсунул ее работы – шесть холодных, безэмоциональных, идеально геометричных снимков детских площадок – Фредерику Фуксу, ему пришлось практически умолять Нину дать их ему для участия в групповой выставке.
Ки на той неделе была в городе по делам, но так и не перебралась через Вильямсбургский мост на открытие выставки. Вместо этого она позвонила Нине из гостиницы “Сент-Реджис” за час до начала – поинтересоваться, сколько она берет за каждую фотографию, – потому что “если тебе так нужны деньги, ты всегда можешь попросить меня”. После этого Нина тоже не попала на открытие. Она проревела весь вечер и наконец уснула у меня на плече, все еще на каблуках и в шелковом черном платье под махровым халатом, который я накинул ей на плечи, когда у нее застучали зубы. На следующий день она выписала себя из банковского счета Ки и набила конверт порезанными на зубочистки кредитными карточками. Ее мать в ответ выслала ей рамку 20 на 25 сантиметров (Нина печатала свои работы только в размере 40 на 50 или больше), на вид отлитую из килограмма платины. “Для твоих платиновых фотографий”, было выгравировано на оборотной стороне. Неделю спустя мать и дочь перестали разговаривать, и мы с Ниной поженились.
.....
