Читать книгу Однажды в XIII веке - Михаил Лужский - Страница 1

Предисловие

Русское Средневековье – тема столь же романтическая, сколь и трудная для описания ее в художественной литературе. Огромное количество потрясающих своей глубиной увлекательнейших сюжетов, яркие персонажи, проявляющие себя во всем своем многообразии в бесчисленных конфликтах этой удивительной эпохи, широчайшая географическая палитра мест действия – от прожаренных южным солнцем древних стен Константинополя – Царьграда по-русски, до холодных неприветливых вод Балтийского и Белого морей – все это привлекало и будет привлекать писателей, художников, поэтов и прочий творческий люд. Эпические битвы, известные всем, отраженные в многочисленных летописях и хрониках, и мелкие стычки, забытые современниками и потому неизвестные потомкам, политические страсти, верность и измена, любовь и ненависть прорываются к нам из скупых летописных строк, будоража фантазию, рисуя в нашем воображении объемные и яркие картины.

Однако, автор, берущийся донести до зрителей или читателей те образы, что сложились у него после прочтения летописей, хроник иных текстов, после осмотра древней крепости, посещения старинного храма, музея или прогулки по местности, где произошли некие известные исторические события, сталкивается с огромными трудностями. Все меняется даже то, что кажется старинным и неизменным. Крепость Старой Ладоги выглядела совсем не так, как сейчас, когда на берег Волхова впервые поднялся приглашенный на княжение союзом славянских и финских племен Рюрик. Стены новгородского кремля выглядят сейчас совершенно иначе, чем они выглядели, когда в Новгород после победы в Невской битве возвращался князь Александр Ярославич Храбрый (а не Невский, это прозвище он получил не от современников, а от потомков), также, как и древняя цитадель Пскова, которая неоднократно перестраивалась, не похожа на то, что видел князь Довмонт, отправляясь в раковорский поход. Владимир Мономах никогда не носил шапку, которую мы называем его именем, а шлем, известный нам как шлем князя Ярослава Всеволодовича, возможно, никогда ему не принадлежал.

Изменилась и русская речь. Сейчас современный житель России, в совершенстве владеющий русским языком, вряд ли поймет беглую речь своего предка, жившего семьсот-восемьсот лет назад. Предки оперировали иными мерами длины и веса, по-другому определяли свои координаты в пространстве и времени и на вопрос «что такое хорошо и что такое плохо» отвечали совсем не так, как отвечает наш современник.

Это был суровый и грозный мир, мир молодых и энергичных людей, ибо взрослели в нем рано, а умирали быстро. Люди торопились жить, поскольку смерть поджидала их всюду – любая простуда, вросший в палец ноготь, пустяковый порез или заноза могли в одночасье свести в могилу сильного и здорового человека. Наши предки любили красиво и ярко одеваться, бурно отмечали праздники и другие радостные события и не шибко горевали из-за событий печальных – слишком мало в их жизни было радостей, чтобы ими пренебрегать, и слишком много печалей, чтобы уделять им сугубое внимание. Они не боялись никакого труда, проявляя в любой деятельности редкие для нашего времени упорство, настойчивость и последовательность, они не берегли себя ни в работе, ни на войне, сознательно отдавая все свои силы, а, в случае необходимости и саму жизнь, ради блага своей общины.

В те времена – эпоху Раннего и Высокого Средневековья – люди по-другому относились к многим понятиям, имеющим значение для нас сегодняшних, таким как жизнь, любовь, счастье. Они твердо знали, что их жизнь не принадлежит им самим, что она дана им взаймы богом, который в любой момент может ее забрать и это нормально, что любовь – это, в первую очередь, долг, а не желание, а счастье – это достаток в доме, в семье, это отсутствие пожаров и ратей, голода и моров. Ценность человеческой жизни для них определялась исключительно степенью полезности этой жизни для семьи, для общины, поэтому смерть ребенка воспринималась ими гораздо менее трагично, чем смерть взрослого мужчины-кормильца, или женщины-матери-домохозяйки.

Подавляющее большинство людей искренне верили в Иисуса Христа, и столь же искренне верили в домовых, леших и прочую нечисть, оставшуюся им от их предков-язычников. Это даже нельзя назвать верой – они знали, именно знали, что всё это существует на самом деле, в их мире, они могли собственными глазами видеть и ангелов господних и водяного с кикиморой, колдовство, волхование и сопутствующие этим явлениям чудеса были неотъемлемой частью их жизни, и непосредственно на нее влияли. Они не были глупы, но были невежественны, не были наивны, но были суеверны, не были жестоки, но часто поступали жестоко.

И все-таки это были наши предки, жившие на нашей земле, говорившие на нашем языке, пусть и непохожем на современный, это были люди, в целом, такие же как мы, со своими проблемами, желаниями, или как говорили в древности «похотями», и нам всегда нужно помнить, что, если бы не было их, не было бы и нас.

Да, это был чистый, красивый и очень опасный мир, где требовалось постоянно быть настороже, где человеческие законы только-только начинали делать первые слабые попытки ограничить произвол сильного над слабым (поэтому нужно было быть сильным), где в любой момент каждый человек готов или бежать, или сражаться, чтобы выжить самому или дать возможность выжить другим ценой своей жизни.

Описать этот мир во всех его тонкостях и деталях сейчас не сможет никто. Профессиональные историки знают о нем намного больше остальных, но и они не смогут сделать это с полной достоверностью и точностью, в чем сами честно и признаются.

Следующий ниже текст является плодом попытки представить и восстановить мир, в котором жили наши русские предки восемьсот лет назад. Я, как автор, старался максимально приблизиться к возможной реальности того времени, о котором пишу, хотя и не пытался погрузиться в тот мир, в то время, полностью – это, во-первых, невозможно, а во-вторых, что гораздо важнее, этот мир, это время чуждо и непонятно нам, людям XXI века, и, если мои герои заговорят на древнерусском языке, о котором я сам имею весьма посредственное представление, это вряд ли спровоцирует у читателя дополнительный интерес к тексту, скорее наоборот. Тем не менее, я старался не отходить от общей канвы течения событий, известной нам по летописям и другим историческим источникам и в какой-то степени мне это удалось.

В представленной книге не будет умопомрачительных любовных интриг и чувственных сцен, поскольку понятия любви в том смысле, какой вкладываем мы в него сейчас, в то время просто не существовало. В ней также не будет героев с нетрадиционной сексуальной ориентацией, не будет и темнокожих героев просто потому, о наличии как тех, так и других на Руси в описываемый период у нас нет никаких сведений. Не будет даже женщин-воительниц или женщин-правительниц, опять же только и исключительно потому, что исторической науке о деятельности таковых в XIII в. на Руси ничего не известно, а придумывать с нуля и искусственно вживлять такие образы в ткань повествования мне не хотелось, да, собственно, и зачем я стал бы это делать?

Одной из основных целей моего повествования явилось желание показать мир наших предков таким, каким вижу его я сам. В этом мире каждый занимался своим делом – мужчины тяжким (в том числе и ратным) трудом добывали хлеб насущный, женщины вели домашнее хозяйство, рожали и воспитывали детей, обеспечивая и сохраняя, тем самым то, ради чего только и стоит трудиться и сражаться – дом и продолжение рода.

Мы попробуем взглянуть на мир наших предков не изнутри, как видели его они, а как-бы издали, с высоты, отстраненно, будем наблюдать за ними не как участники событий, а как сторонние наблюдатели, прибывшие в конкретное время и в конкретное место, чтобы удовлетворить свое любопытство и немного развлечься.

Итак, вперед! Нас ждет холодное лето 1228 года.

Часть первая. Тёсовские тати

– Шило, ты мне нужен. Пошли, боярин кличет.

Окинф обернулся. Он только что зашел в гридницу, так в новгородской земле называли дружинную избу, после городского обхода и хотел немного отдохнуть, но в дверях столкнулся со своим сотником Гаврилой Нежатичем.

– Пошли-пошли, потом отдохнешь. Вячеслав Гориславич зовет.

– Чего хочет?

– Там узнаешь. Сказал, чтобы я к нему шел и толкового десятника с собой взял. Ты же у нас толковый?

– Толковый, толковый – недовольно пробормотал Окинф.

– А раз толковый, то на всякий случай скажи своим, чтоб не расходились.

Делать нечего, Окинф огляделся, увидел Пешу, кметя из своего десятка, приказал ему собрать десяток и ждать его в гриднице, вздохнул и вместе с Гаврилой снова вышел на улицу.

Лето в этом году опять было холодным и дождливым, вот и сегодня промозглый северный ветер «из гнилого угла» сквозил по всему городу, то и дело нагоняя унылый дождь, больше похожий на осенний, чем на летний. Холодно.

Дом новгородского тысяцкого Вячеслава Гориславича находился недалеко от детинца на Прусской улице. Во дворе стояли оседланные кони под дорогими седлами, рядом прохаживались двое незнакомых Окинфу ратников в полной сряде и при мечах.

– Никак, гости у боярина – проговорил Гаврило.

У дверей горницы, где Вячеслав обычно принимал тех, кто пришел к нему по какому-либо делу, стоял слуга.

– Заходи, Гаврила. Боярин сказал, как придешь, сразу к нему – Это с тобой? – спросил, указывая на Окинфа.

– Со мной. Кто там у него?

– Князь Ярослав приехал.

– Ого. Сам князь. Может подождать?

– Заходи.

Боярин ждал их в горнице, сидя за небольшим столом у оконца, затянутого бычьим пузырем. Напротив него сидел князь преяславский и новгородский Ярослав Всеволодович, сын умершего пятнадцать лет назад великого князя Владимирского Всеволода Юрьевича1. Князя Окинф видал и раньше, ходил с ним в несколько походов, но там князя всегда окружали дружинники и так близко от Ярослава он оказался в первый раз.

Окинф поздоровался и поклонился. Князь на приветствие ответил легким кивком, коротко окинув Окинфа и Гаврилу тяжелым властным взглядом серых холодных глаз, в котором, однако, Окинфу почудилось некоторое любопытство. Вячеслав же, кивнул вошедшим дружинникам вполне дружески.

– Заходи, Гаврило. А, Окинфа привел? Добро. Присаживайтесь – боярин указал на лавку, стоявшую возле стены – Гаврилу, княже, ты знаешь, а это Окинф Шило, десятник. Его хочу по этому делу послать – и уже обращаясь непосредственно к Гавриле и Окинфу, продолжил – Значит, дело такое. Слыхали про тёсовских татей?

Гаврила и Окинф переглянулись.

– Не слыхали – ответил Окинф.

– Слыхали – в голос с ним проговорил Гаврила.

– На Водской дороге в дне пути от Тёсова2 ватага завелась. Два купецких обоза уже разбили. Душегубы, живых не оставляют. Сегодня гонец от Степана Синкинича, тёсовского старшого, весть привез – нашли остатки обоза Вихоря – купца со Славны, неделю назад пропал. Сам Вихорь и четверо повозных убиты, в лесу брошены в стороне от дороги, вместе с возами. По запаху нашли. Хочу послать десяток молодцов в Тёсов, пусть разберутся, а то Внезд со своими славлянами нам всю душу вынет, и так удержу на них нет. Так что Окинф, бери свой десяток и в дорогу. Ты ж, вроде, сам со Славны3, так кому как не тебе с этим делом управиться. Гаврило, проследи, чтобы им харчей и чего там ещё выдали как положено из городских запасов. В самом Тёсове у Степана два десятка ратных, десяток, Окинф, у него возьмешь – вот, грамоту держи, ему передашь, в ней о том писано, и про кормы тоже – и чтобы ватагу эту мне за неделю выловил и там же на дубах перевешал, понятно? Подробности тоже у Степана узнаешь. Если ещё хоть один обоз разобьют, посадник с меня шкуру спустит, а я с вас, понятно?

– Дозволь, боярин, самому отправиться – попросил Гаврила – я те места знаю добро.

– Прогуляться захотел? У тебя здесь и своих дел достанет. А там Окинфа с его десятком вполне хватит. Справишься, Шило? За неделю?

– Справлюсь, боярин. Если они там ещё, а не ушли куда, справлюсь.

– Вот и ладно. Гаврила, изутра доложишь, как Шило отправится. А ты, Шило, если выяснится, что ватага большая и двумя десятками не одюжить, шли бересту, чай грамотный. Но лучше сам справляйся. Степану скажи, чтоб в городке сидел, а то увяжется еще с тобой за татями. У него своих дел полно, за татей ты отвечаешь.

Окинф кивнул. Он и сам понимал, что справиться лучше самому и без потерь.

– Поговорите с гонцом, он сейчас грамоты по городу разносит, кому что, ночевать будет в гриднице, узнайте подробности и с Богом. Да, Окинф, про дом свой Степан будет спрашивать, скажи все в порядке, я приглядываю. Всё, давайте, собирайтесь.

За весь разговор князь не проронил ни слова. Когда дружинники выходили, снова слегка кивнул на их поклон и только.

Сборы были недолги, летом в Новгороде ночи коротки, выехали с зарей. Гаврила успел поговорить с тёсовским гонцом и разузнал для Окинфа кое-какие подробности, которые поведал ему провожая у городских ворот.

– Смотри, Шило, это не люди, а живодеры какие-то. Тёсовский парень рассказал, что обоз Вихоря нашли девки – за морошкой пошли и по запаху у края болота вышли к полянке, где они все и лежали. Сам он там не был, но тела, которые в Тёсов привезли, видел. Ну, там, где-то зверьем потрачено, но все равно видно, что издевались перед смертью над ними люто – кому глаза вырезали, с иного кожу сняли с головы и лица, уды поотрезали. Не по-христиански это. Да и тела даже в болото не кинули, значит следы не заметают, так что не медли там. Скорее всего, пришлые какие-то, может из диких болотных ижор или води, так в любой момент могут в другое какое место перебраться. Найди их логово и выжги, а самих вдоль дороги развесь, чтоб другим неповадно было. В Новгород только главаря, если живьем возьмешь. А нет – так и не надо. И людей береги. Тела Вихоря и тех, кто с ним были, кстати, сейчас в Новгород везут, наверняка в дороге встретитесь, так можешь сам глянуть. Да и ещё – я там поспрошал, с каким товаром Вихорь ехал. Он из Русы только вернулся, вроде как соли привез четыре берковца, так с ними и поехал. Ну еще пушнины немного было. Может пригодится. А я пойду боярину докладывать, что вас отправил. На вот, серебра тебе Вячеслав просил передать. Мало ли пригодится. Нет – так своим раздашь, как закончите. Ну, с Богом, гладкого пути тебе.

– С Богом, Гаврила.

Окинф махнул рукой и его отряд начал движение. С женой и детьми Окинф попрощался еще дома, поэтому тоже, не оглядываясь, выехал из города.

К ночи следующего дня отряд Окинфа, состоящий из десятка опытных воинов, на уставших, изможденных за долгую дорогу лошадях, подъезжал к Тёсову. Из-за дождей дорога получилась тяжелой – несколько ручьев, обычно в это время и незаметных, пришлось преодолевать с трудом, вымокли все, уже перед самым Тёсовом выяснилось, что наплавной мостик через Тёсову – небольшую речку между двумя озерами снесло и речку эту пришлось переходить вброд – по грудь коню. Радости это уставшим и голодным кметям, да и самому Окинфу не доставило.

Тёсов – небольшой городок на мысу между озером, его так и называют – Тёсово – и речкой Оредеж. Невысокий вал, деревянная стена поверху, ворота. Внутри хозяйственные постройки, гридница да маленькая часовня. В этом месте новгородская дорога разветвляется на Ижорскую и Водскую, одна идет вверх по Оредежу в Ижорскую землю, вторая – вниз сначала по Оредежу, потом по другой реке – Луге до самого Копорья, и дальше до Ругодива и Колывани4. От Тёсова на три дня пути, справа, на полуночь вдоль этой дороги сплошь болота, дебри, где нет никакого человеческого жилья, да и на самой дороге деревеньки попадаются нечасто. Вот на ней-то и засела ватага татей, которых Окинфу надо было изловить.

Ворота городка были уже закрыты, но стражник, которому Окинф назвал себя и цель приезда, быстро позвал старшого.

Степан, появившись на забороле5, внимательно разглядел Окинфа и его отряд.

– Здрав будь Степан Синкинич. Я Окинф, люди зовут Шилом, десятник. Тысяцкий Вячеслав шлет тебе слово приветное и бересту.

– Здрав будь, Шило, слыхал о тебе. Заходи.

Слышно было, как изнутри с ворот убрали засов и ворота распахнулись.

Степана, тёсовского старшого, Окинф видел только пару раз мельком в дружинной избе в Новгороде, и разговаривать с ним ему не доводилось. По словам Гаврилы, мужик это был неглупый, смелый и деловой, службу свою знал и дела вел хорошо, поэтому Окинф, сойдя во дворе с лошади и разглядев Степана поближе, немного удивился, увидев перед собой молодого дружинника, лет на пять помладше его самого. На вид Степану, если приглядеться, было лет двадцать. Чем-то они даже были похожи друг на друга – оба невысокого роста, коренастые, темноволосые, что для новгородца редкость, и светлоглазые, каковые в Новгороде были почти все.

Уставших коней первым делом распределили на коновязь, а сами отправились располагаться в дружинную избу. Степан, уже прочитавший берестяную грамоту Вячеслава, подошел к Окинфу.

– Ты как закончишь обустраиваться, Шило, зайди ко мне. У тебя, верно, вопросы есть, да и посидим подумаем вместе, как и чего делать будем. Вон то – Степан показал рукой в противоположный от ворот конец двора – моя изба.

– Добро, зайду.

Разобравшись с делами и коротко перекусив со своими за общим столом, Окинф пошел к Степану. Пока сидели за столом, на улице уже окончательно стемнело, насколько вообще в это время в новгородской земле бывает темно. Снова зарядил дождь. Больше всего Окинф сейчас хотел завалиться на полок, на соломенный тюфяк и спать, но нужно было все-таки зайти к Степану, познакомиться получше. О делах-то можно и завтра поговорить, а вот честь хозяину отдать нужно было сейчас. Вздохнув, Окинф вышел из душной гридницы на улицу.

В избе у Степана было чисто, но как-то по-холостяцки неуютно, бедно. На небольшом столе уже стояла корчага с медом и какие-то заедки. На лавке у стены напротив красного угла сидел незнакомый Окинфу парнишка лет тринадцати-четырнадцати на вид, который при его появлении встал, поклонился и с интересом стал его разглядывать.

– Мой брат меньшой, Кирилл – представил его Степан – А это Окинф, дружинник из Нова Города, приехал к нам татей ловить.

Кирилл был такой же темноволосый и светлоглазый, как и брат, но его лицо было более узким и костистым, и волосы, как показалось Окинфу в полумраке избы, чуть темнее.

– Отец умер в позатом году, так я его – Степан кивнул на Кирилла – себе взял сюда в Тёсов. Хочет тоже дружинником быть, так пусть того, к службе привыкает. Ты при нем говорить не стесняйся, парень умный и неболтливый. Присаживайся.

– Сколь летов-то ему?

– Тринадцатый идёт. В год липицкой битвы народился, пока батюшка в походе с князем Мстиславом был.

Окинф присел за стол, Степан сел напротив, Кирилл вернулся на свою скамью.

– Значит на татей приехал охотиться? Да, давненько у нас такого не было. И то сказать, в прошлом году неурожай, и в этом смотри, что творится народ-то с голода и звереет. Если так дальше пойдет, то ли еще будет. Ладно, о делах можно и завтра поговорить, – Степан налил в чарки мед – Давай, за твой приезд. Расскажи, чего там в Новгороде творится, а потом и спать пойдем. Можешь у меня оставаться, место и тюфяк найдется.

– Спасибо на добром слове, я все-таки со своими привык. А в Новгороде, так чего? Дороговь на торгу. Хлеба на зиму не хватит, уже ясно, с Низа6 купцы везут, так за то серебром платить надо. Бояре грызутся, Внезд Несдинич подбивает народ Ярославу путь указать да Михайлу Черниговского вновь на стол зазвать. Иванко Дмитрович посадничает7, славляне воду мутят, всё как обычно. Да, Гаврила просил тебе сказать, что дом твой в Загородье в порядке стоит.

– То и ладно. Из Плескова8 слышно ли чего?

– Да как ярославовых людей оттуда повыгнали, так и ничего больше.

– Ярослав-то что думает о Плескове?

– Думает поход на немцев совершить большой. Говорит, на саму Ригу пойдем. К осени хочет полки собирать, из Переяславля дружину ждет. А только поговаривают в городе, что не на Ригу, а на сам Плесков он полки собирает.

– И чего люд новгородский думает?

– А кто чего. Рижан-то думают хорошо бы поунять немного, а паче того, с божьими рыцарями управиться. Юрьевскую дань уже год как не платят, на Водскую землю заглядываются. А так войны не хочет никто – торговля страдает. Так что как обычно всё: одни – туда, другие – обратно, а дела-то и нет никоторого.

– Пойдешь на Плесков, коли Ярослав поведет?

– Я человек служивый. Но на Плесков новгородцы не пойдут. На рижан еще не вдруг соберешь, а на Плесков так и не думай. Ни людей, ни кормов князю на Плесков Новгород не даст.

Поговорили еще о насущных делах, ценах на хлеб, пшено, овес, соль. Сошлись на том, что зима будет трудная, цены на соль и хлеб уже поползли вверх – верный признак наступления плохих времен. Плохо, что такой же недород как на новгородской земле был и во Владимире, и в Переяславле, и в Смоленске – хлеба оттуда везут мало и стоит он дорого.

– Ладно, вижу, устал ты с дороги. Быстро вы добрались. Я третьего дня боярину бересту отправил, а вы уже здесь. Когда выехали?

– С рассветом. Да вот уж, почитай, сутки прошли.

– Хорошо, что под ночь приехали – меньше народа вас видело, слухи не так быстро пойдут. Ну, давай, Шило, еще по чарке, а о делах заутра поговорим.

– Давай. Твое здоровье.

Ночевать Окинф ушел в гридницу.

Утро было ветреным и пасмурным. Окинф поспал всего часа три, но тело уже успело отдохнуть. По небу неслись рваные серые облака, из которых того и гляди посыплет холодный, совершенно осенний дождь. Зачерпнув воды из переполненной бочки под водостоком, Окинф ополоснул лицо, и, подумав немного, зачерпнул ещё и вылил ее себе на голову, взъерошил волосы. Сейчас бы немного с мечом поупражняться, для разминки, но не хотелось собирать зрителей. Сделав еще несколько глотков прямо из бочки, Окинф вернулся в гридницу, где один за другим просыпались, разлегшиеся на полоках его дружинники. Все на месте.

Степан, конечно, там, у себя, тоже уже проснулся. Нужно перекусить да за дело приниматься.

Как ловить татей Окинф знал, хотя сам таким делом был поставлен командовать в первый раз. Разбойничьи шайки – пришлые или сколоченные из местных мужиков появлялись то там, то здесь по новгородской земле не то, чтобы постоянно, но и не редко. Как правило, достаточно было расспросить местных мужиков кто что видел, кто что знает, неожиданно нагрянуть в разбойничье логово и перебить атаманов. Из рядовых татей если кто и уцелеет, то разбегаются и уже не опасны.

Но к этому делу нужно, как и ко всякому другому подходить с умом. Если начать по деревням без толку носиться с расспросами, тати непременно узнают, что по их души кого-то прислали и либо скроются в чащу, где их не достанешь, и будут отсиживаться, либо вообще уйдут в другие места. Действовать надо быстро и решительно. Степан вчера правильно сказал – хорошо, что в Тёсов они приехали к ночи – меньше слухов. Но сегодня все равно местные крестьяне все разузнают и, если у татей в Тёсове есть свой человек, уже, самое позднее, к вечеру весточка полетит к их атаману. И ещё один вопрос есть, который тоже надо бы решить.

Купцы с серебром-то редко путешествуют, всё с товаром стараются. Вот разбил ты обоз купеческий взял там сукна, или воска, или пушнину – что с ними делать? Как на серебро поменять? Нужен какой-то ушлый купчишка, который ворованный товар согласится купить за полцены, а потом перепродавать будет. Вот его тоже хорошо бы вызнать да на княжий суд привести – тот же тать, по сути, разве что не душегубствует. А без него и вся затея с татьбой смысл теряет. Понятно, что не сейчас он на торг поедет, даст ворованному товару отлежаться, но ведь где-то этот товар хранится…

Первым делом нужно все-таки поговорить со Степаном, узнать точно, где и когда нападали на купцов, да и вообще последние новости. Вчера правильно сделали, что не стали по делу говорить, утро вечера мудренее.

Степана в избе не было, но Кирилл сказал, что тот ненадолго уехал в соседнюю деревеньку и должен скоро вернуться. Окинф сказал, что будет в гриднице и пошел собираться в дорогу. Он твердо решил сегодня же начать разведку по окрестным деревням.

Прошло совсем немного времени, в гридницу зашел Кирилл, позвал Окинфа к Степану.

– Не ожидал, что ты так рано встанешь – поприветствовал Окинфа Степан, разнуздывая лошадь у коновязи – думал успею в деревеньку туда-обратно.

– По делу ездил?

– По нашему делу. После того, как пришла весть о том, что обоз этого, как его… ульфоря – разбит, послал я одного человечка в те места разузнать чего там да как. Не так как ты сделал бы – конно при оружии, а тихонько среди мужиков чтоб разузнал. Он сам тут местный охотник, бродяга, летом бортничает9 по лесам, зимой пушниной промышляет, так, понятно, всех в округе знает и его все тоже. Я его вчера ждал с новостями, не пришел, так из утра решил сам его навестить. Застал и новости интересные принес. Пошли в избу.

В избе у Степана с вечера ничего не поменялось. Даже корчага с медом на столе стояла та же на том же месте.

– Садись и слушай. Значит так, вот что мне рассказали. Смотри – Степан передвинул корчагу ближе к краю стола, достал из печки, стоявшей посреди избы, небольшой уголёк и прямо на столе начал чертить – вот здесь мы. Там – он махнул рукой в сторону печки – Новгород, чтоб ты понимал. Это – Оредеж, течет сначала на полудень, а в Тёсове поворачивает к закату. Здесь вот он таким ильменем10 разливается, а потом сливается с Лугой и дальше вместе текут в Водскую землю и далее в море. Вот здесь, здесь и здесь, а еще здесь деревни – Горыня, Счупоголово, Овиновицы, Турковицы, а вот здесь – Баньково и Перечицы. Вот между Турковицами и Баньково и были оба разбоя. Вот сюда, на полуночь – одни болота, там не живет никто, но только и в болотах тропки-то есть и сухие места найдутся, только знать надо как к ним пройти. Вот там я и думал их искать.

– А теперь не думаешь?

– А теперь знаю – Степан торжествующе и гордо, как-то совсем по-мальчишески посмотрел на Окинфа.

– И что же ты знаешь? – Окинф, видя мальчишескую горячность Степана не удержался от улыбки.

– А всё. И кто такие и сколько их и где у них логово.

– А также кто у них разбойный товар скупает и где они этот товар хранят?

– Ну-у-у… Нет, этого не знаю… Ну так поймаем, да и спросим.

– Да уж. На суку висеть, так тот товар ничем не пригодится. Ну, рассказывай, чего узнал.

– Значит так. О прошлом годе завелась тут у нас шайка небольшая, слышал, поди. На купецкие обозы не нападали, мало их было, а одиноких путников грабили и… ну, душегубы настоящие. И вот по осени как-то выслал я двоих своих кметей встречать купчишку невеликого – тестя одного из них, опасу ради, тот с Копорья, с торга ехал один почему-то. Ну и торопились они побыстрее вперед, а то мало ли… А Гавша, ну, короче, по нужде ему приспичило. И Пяток, тот, тестя которого встречали вперед поскакал, чтоб быстрее. Гавша управился и стал догонять, выезжает из-за поворота, а там трое обломов уже у Пятка на руках висят, с коня стащили. Ну, Гавша коня в галоп, одному голову разрубил, второго сбил конем, а третий в лес утек. Гнались за ним, загнали в болото, но он в топь ушел, догнать не смогли, ловок больно. Так на полуночь и ушел. Так вот, того, которого живым взяли мы тут долго расспрашивали кто такие да откуда. Главаря, который сбежал, он назвал Сипат, говорит, из корелов, и логово их показал. Есть тут у нас такое место – Гора называется. Так раньше, говорят, волхв какой-то жил, в общем место нехорошее. Кругом лес да болото, а сама гора – место голое, бурьян один и растет. Вот там они и устроили себе логово – вырыли землянку и жили. Зимой хотели в Ладогу податься, али еще куда. С горы этой и дорогу, и реку хорошо видать, да и вообще округа с нее добро просматривается… Так вот слушай. Мой человек, ну этот бортник, которого я в те места посылал, пошел это место проверить третьего дня и нашел там следы свежие. Ну он поближе подошел и услышал, как двое мужиков что-то про Сипата говорят, мол, скоро придет. А потом увидел, как отряд человек в десять с другой стороны на Гору поднимался. Они и есть!

– А где эта Гора?

– Вот здесь – Степан поставил на столе точку углем.

– Человека твоего не приметили тати?

– Говорит, нет.

– Сколько туда ехать?

– Полдня.

Окинф задумался. В любом случае нужно эту Гору проверить – кто там прячется и зачем. Даже если это и не те тати, что ему нужны, все равно что-то там не так. В плохом месте хорошие люди жить не будут. И прозвище это – Сипат… Корел… Как раз о прошлом годе князь Ярослав ходил на емь походом, а потом крестил корелов. Ну, у еми-то зуб на Новгород вырос после того похода большой, а что корел, что сумь, что емь11, суть едина…

Окинф вспомнил этот зимний лыжный поход, и как возвращаясь обратно в лютый мороз новгородское войско, тяжело нагруженное трофеями и полоном, вынуждено было часть пленных отпустить, а часть просто перебили там же на берегу замерзшего моря. Тогда домой вернулись все целые и хвастались трофеями. Может и правда, кто из еми, потерявших в том новгородском набеге семью так мстит Новгороду. Обычные-то тати редко гостей торговых до смерти убивают – всех перебьешь некого и грабить будет, а тут убивали, и как сказал ему Гаврила, еще и мучали, кожу стягивали с живых…

Сипат, если решил вернуться, мог и не знать, что второй тать уцелел и привел Степана в их логово, а логово, судя по описанию, очень удобное. Очень может быть, что прав Степан.

Значит, дюжина татей, не меньше. Двух десятков дружинников должно хватить, чтобы и окружить и никого не выпустить. Сейчас, днем, они, конечно, где-то промышляют, в логово вернутся к ночи, так что особо торопиться со сборами не нужно – есть время еще подумать.

– Ну что, Шило, надо что-то делать.

– Погодь. Сейчас если сразу собраться, будем там уж после полудня. А брать их надо поздно вечером, когда соберутся все с атаманом, а ещё лучше ночью, когда уже спать завалятся. Какие там деревеньки рядом?

– Турковицы ближе всего.

– Турковицы, значит… Вот что сделаем. Тебе Вячеслав запретил в деле участвовать, ты тут останешься – при этих словах Степан вздохнул, но промолчал. Видно, в грамоте Вячеслава Гориславича о том сказано было твердо, а ослушиваться боярина не хотелось, – поэтому отбери мне из своих десяток кметей, что попроворнее в лесу, могут тихо подойти, спрятаться… У меня двое таких есть, остальные для этого не годятся – пыхтят, бронями бренчат, как вепри в лесу топают, прятаться не привыкли. Да я и сам такой. В Турковицах сколько дворов?

– Три двора.

– Добро, там и разместимся до вечера. Осмотримся, а после заката возьмем их тепленьких, всех вместях. И ещё, дай мне своего бортника, чтоб подвел к месту, показал как чего.

– Да видишь, мужик он не простой. Мне-то кое-чем обязан, так помогает, а тебе станет ли?

– Сам с ним поговорю. Как его найти?

– Кирилл покажет. Кирилл!

– Здесь я.

– Покажешь где Васко Бортник живет?

– Покажу. Степан… А можно мне тоже… с отрядом по татей пойти?

– Шило, возьмешь его? Проворный, смышленый, в лесу не потеряется. На мечах пока слабоват, но учится, а из лука бьет справно, на коне сидит ровно.

Окинф оглядел Кирилла. При первой встрече тот показался ему слегка нелюдимым, но сейчас он понял, что нелюдимость мальчишки была из-за стеснения.

– Хорошо. Зови меня Шило. Все так зовут. Только смотри, мне за тобой приглядывать некогда будет, так что сам наперед не лезь, стой позади, когда начнется. Иначе лучше тут оставайся.

Кирилл кивнул.

– Справа-то у него есть какая ни то? – спросил Окинф у Степана, когда они вместе вышли из избы, оставив Кирилла собираться в дорогу.

– Найдется. Моя-то бронь12 ему великовата ещё, так я ему кожаную справил. От стрел сгодится, а большего пока и не надо. Ты держи его при себе все-таки, а то мало ли чего…

– Вестимо…

В гридницу зашли, когда уже вся дружина поднялась и прибралась. Последние двое ратников из отряда Окинфа ещё с голыми телами плескались друг на друга возле бочки – и холод им не в холод, но увидев Окинфа и Степана немедленно скрылись в гриднице.

В путь выдвинулись ещё до полудня. Еду и корм для лошадей Окинф приказал увязать в торока13 и взять с собой, чтобы не раздражать местных в это голодное время требованием прокорма. Васко Бортник, с которым Окинф успел переговорить перед отъездом, согласился сопровождать отряд и вывести его на логово татей после того, как Окинф предложил ему немного серебра, из того, что получил через Гаврилу от тысяцкого в Новгороде. Правда, верхом он ехать отказался и до Турковиц решил добираться водой на своей узенькой лодке-долбленке, суля прибыть на место даже раньше Окинфа.

Сам Окинф несколько раз ездил по Водской дороге раньше, но в деревнях не останавливался, название «Турковицы» ему ничего не говорило. Впрочем, заблудиться здесь было негде – дорога так и шла вдоль правого берега Оредежа, петлявшего в широкой долине с одной стороны и непролазными болотами с другой. К тому же с ними в качестве проводника ехал Кирилл Синкинич, оказавшийся, в общем, вполне сносным стрелком (Окинф проверил его умение натягивать тетиву и целиться перед отправлением) и не менее сносным наездником – в седле сидел правильно, чуть откинувшись назад, видно было что мальчишка, вернее, уже отрок, проводит много времени верхом.

Дорогой разговаривали немного, Кирилл действительно не был болтуном и ехал, погрузившись в какие-то свои собственные мысли, а мысли самого Окинфа были заняты предстоящим делом.

Переменившийся ветер разогнал дождевые облака и иногда даже стало показываться солнце, но все равно до летнего тепла было еще очень далеко. Такая погода больше походила на конец сентября, чем на конец июля или начало августа.

Перед Турковицами Оредеж резко расширился, заполнив собой всю долину и превратившись, скорее в длинное озеро шириной не менее полутораста саженей14 – значит Турковицы, как помнил Окинф, уже близко.

Подтверждая его мысли, к нему подъехал Кирилл и сообщил:

– Верст пять до Турковиц осталось. А от них до Горы еще столько же.

– Турковицы же чуть поодаль от дороги? Не на самой?

– Да, дорога под горкой идет, а деревня повыше.

– А с Горы деревня видна?

– Так-то может и видна. Там далеко видать.

– Значит, тогда сделаем так. В саму деревню конно, строем входить не будем. Надо будет найти в лесу местечко, ну там, полянку и на ней стан устроить. Потом в деревню сходишь пешком, найдешь старосту, знаешь его?

– Знаю.

– Ну вот, с ним и поговори, приведи в наш стан.

Когда среди деревьев впереди показался просвет, Окинф приказал своему отряду остановиться и спешиться. Налево от дороги в сторону озера через каждые сто-двести саженей отходили небольшие тропинки, и когда посланные осмотреть их разведчики доложили, что одна из них приводит к достаточно просторной поляне почти на самом берегу реки, на которой без труда сможет разместиться их отряд, там и решено было остановиться.

Немного подумав, Окинф все-таки решил идти в деревню с Кириллом сам и отрядив двух кметей в сторожу – одного на дорогу, другого на берег реки – они вдвоем отправились пешком в деревню. От края леса до деревенской околицы было не больше пяти сотен саженей. Шлем, щит и оружие Окинф оставил в лагере, бронь из-под плаща была не видна, поэтому опознать в нем воина можно было только вблизи – по походке и осанке, Кирилл же вообще на воина был ещё не шибко похож. Даже если возможная сторожа на Горе разглядит, что кто-то вышел из леса и идет в Турковицы, что на расстоянии пяти верст само по себе непросто, углядеть в Окинфе какую-то опасность она вряд ли сможет. А вот конный отряд в два десятка воинов при оружии сторожа углядела бы, несомненно.

Во дворе дома старосты бегал большой серый пёс, который, заслышав, или учуяв рванулся в их сторону, но за околицу выбегать не стал. Стоял, оскалив зубы и грозно рычал. Окинф с Кириллом было замешкались, уж больно грозно выглядел пёс, но на шум появилась женщина, видимо жена хозяина, и отволокла собаку привязав ее к большой палке.

Староста, которого звали, как рассказал Окинфу Кирилл, красноречивым именем Сила, был дома – строгал что-то во дворе.

– Здравствуй, хозяин – громко проговорил Окинф, завидя степенного мужика, сидевшего на пеньке под навесом.

– Здравствуй, Сила – вежливо проговорил и Кирилл своим ломающимся голосом.

Сила поднял голову внимательно оглядел гостей, остановив на мгновение свой взгляд на Окинфе.

– Здравствуй, Кирилл. Здравствуй и ты, добрый человек.

– Сила, это Окинф Шило. Из Новгорода. С отрядом приехал ваших татей из логова выкуривать.

Сила еще раз взглянул на Окинфа.

– Видать, что воин. Где ж отряд-то твой?

– Здесь, недалеко.

– Почто ж в деревню не заехали?

– Шуму чтоб не наделать. Да и тебя в убыток не вводить, а то больно они у меня жрать горазды – улыбнулся Окинф.

– То верно. Жрать мы все горазды, было б что. Ты верно, спросить чего хотел, старшой?

– Хотел, хозяин. Как вы тут с татями уживаетесь? Не обижают вас?

– С татями? Это теми, что на Горе сейчас обосновались, тати-то?

– А у вас тут и другие есть?

– Можа и есть. Только я про то ничего не знаю. А то, может ты больше знаешь.

– Встречал их?

– Не, не встречал.

– А почем знаешь, что на Горе они?

– Так догадался.

– Что знаешь про них?

– А ничего. Мы на Гору-то не ходим. Дурное место.

– Так с чего ты решил, что тати на Горе?

– Это ты сказал, что тати. А я про то не знаю, по мне все люди.

– Сила, чего это с тобой? – вступил в разговор Кирилл – чего из тебя каждое слово как пень из земли тянуть надо?

– А ничего. Для вас-то, может и тати, а мне про них никто ничего не сказывал. Приходил давеча Васко с Тёсова, так сказал, что татей-душегубцев ищут.

– А до этого ты и не слыхал, что обозы купецкие на дороге разбили?

– Слыхал. Так то далеко. У Баньково.

– Десять верст тебе уж и далеко.

Сила промолчал.

– Ладно, Сила – снова вступил в разговор Окинф – давай так. Я тебе обещаю, что всё, что ты от них получил при тебе останется, забирать не буду. Если все, что про них знаешь расскажешь. Будешь юлить – обыск у тебя учиню. Найду чего пропавшее с обозов – пожалеешь. А когда татей поймаю, нарочно про тебя у них спрошу, узнаю, что помогал, глядишь и петли не минуешь у меня. Зла я тебе не желаю, а только тати те уже больно много народу погубили, да не просто погубили, а над живыми галились, кожу с людей как с волков спускали. Да ты и сам, смотрю, их боишься – вон, ослоп приготовил – Окинф кивнул на дубинку в руках у Силы – собаку днем спустил. Говори: приходили к тебе? Купил у них чего? Или продал?

Сила от слов Окинфа, особенно когда тот начал говорить об убитых и об издевательствах над ними, опустил голову, но молчал.

– Ты во Христа-то веруешь, Сила? Душегубы они, нелюди. А намерятся уходить, так и тебя не пожалеют.

– То-то и оно. Нас никто не жалеет.

Сила поднялся, сходил в дом и вынес оттуда холстину. Развернул. Окинф увидел две шкурки – соболь. Шкурки были хорошие, под Новгородом такого соболя не бывало, видимо били его далеко, не иначе, в Заволочье.

– Что взамен дал?

– Двух овец забил.

– Ого, по шкурке за овцу?

Сила промолчал. Шкуры соболя такой масти можно было продать куда как дороже.

– Ладно, шкурки забирай. И давай, рассказывай. Всё по ряду.

Сила торопливо завернул шкурки в холстину и отнес их в дом. Вернулся уже более спокойно и степенно, то, что Окинф сдержал свое слово и не стал забирать шкурки, вернуло его в привычное расположение духа.

– Рассказывай – велел Окинф.

– Да рассказывать-то нечего. Третьего дня заявляется ко мне мужик незнакомый, просит продать баранов, взамен предлагает вот эти шкурки. Сказал, что в Новгороде на торгу за такие шкурки за каждую по десять баранов купить можно. Я и продал. Он спросил про хлеб, про пшено, овес. Я сказал нет, а и правда нет.

– Ещё что? Ну, говори.

– Соли обещал еще принесть. Соль нужна – хлеб весь измок, сенов не заготовить – дожди все лето, вся трава погнила, на зиму скотину забивать придет, а без соли и мясо пропадет.

– Сколько соли?

– Пуд.

– На что сменять хотел?

– Еды просил, пива или меда. Меда у меня нет, репу прошлогоднюю хотел ему отдать, да вот телушку подготовил…

– Когда обещал зайти?

– Не сказал. Сказал, днями зайдет.

– Нынче ждешь?

– Может и нынче. Говорю же, не сказал, когда придет.

Окинф задумался. Устроить засаду в доме Силы, взять татя живым и расспросить, получив точные сведения о шайке или дать Силе выкупить оговоренную соль, а затем проследить за татем и накрыть всех сразу в их логове? Тать наверняка придет не один, по одному они не ходят. Значит парочка еще будет его поджидать, скорее всего у леса на краю росчисти.

– Кирилл, отойдем. Ты, Сила, посиди пока здесь. Ослоп-то доделай, может и пригодиться.

Окинф и Кирилл отошли так, чтобы Сила не мог их слышать. Сила снова присел на чурку и продолжил работу.

– Вот что, Кирилл. Ты сейчас беги в наш лагерь, позови мне сюда… – Окинф задумался – Михея, Пешу, Славка и… и, пожалуй, Творимира. Боюсь я, что Сила-то наш, если тати придут, либо предупредит их как, либо нечаянно себя выдаст, ненадежный он, хочет всем угодить. А тати могут насторожиться и разбежаться, так потом лови их как ветер в поле. Так что придется до вечера сидеть в засаде. Двое – у Силы на дворе, двое вон там, видишь, лесок почти к самой дороге подходит? Вот там. Главное, чтоб ни один до своих не дошел. Они наведаются, наверное, ближе к вечеру, так этих возьмем и сразу в их логово. Скажи, чтоб Творимир и Пеша луки с собой взяли. Пеша и Славко ко мне сюда на двор к Силе, Творимир и Михей туда в засаду, на дорогу, я к ним потом схожу, проверю. Да, и пусть идут опушкой, вдоль края болота, на росчисть не выходят. Понял?

– Понял.

– Повтори.

– Творимир и Михей в засаду в лес, Пеша и Славко – сюда, Пеше и Творимиру взять луки, идти скрытно.

– Так. И вот ещё что. Михею надо показать где засаду делать. Проводи их, покажи.

– Хорошо. А можно мне там в засаде остаться?

– Нет. Возвращайся сразу, в лагерь, будешь при мне. Хватит еще на твой век татей.

Кирилл несколько помрачнел, но возражать не стал.

– Ну, чего стоишь? Давай, быстрее, только смотри не беги на виду у всей деревни. И пойдешь – не оглядывайся. – скомандовал Окинф.

Кирилл развернулся и направился сторону леса, откуда они пришли с Окинфом.

– Ну, что Сила? Веди в дом, не стоять же мне у тебя тут столбом на дворе, не ровен час, тати твои наведаются.

Дождавшись Пешу и Славко и оставив их в засаде на дворе у Силы, Окинф вернулся в лагерь на берегу Оредежа. Убедившись, что все в надлежащем порядке, он пошел проверить засаду в лесочке у дороги. Там тоже все было как надо – Творимир с Михеем очень толково расположились на месте и разглядеть их укрытие в кроне крепкого дуба, облюбованного ими для засады, можно было только если подойти к нему вплотную.

Окинф понимал, что после того, как он захватит пришедших разбойников, времени на сборы у него не останется – действовать нужно будет быстро, пока остальные не хватились исчезнувших, поэтому держал свой отряд в боевой готовности практически на самой опушке, там, где уже начинались расчищенные крестьянами поля, однако, показываться на опушке кметям строго запретил.

Подробно осмотрев местность, он понял, что конный отряд в обход деревни, так, чтобы не выходить на открытое место, не провести. Даже если использовать лесные тропинки, болото, которое прижималось практически к самым росчистям, вынудит вести лошадей несколько сотен саженей по открытому полю, поэтому он было решил лошадей оставить под присмотром в лагере и вести дружинников к Горе пешком, тем более, что и сам бой, если тати будут сопротивляться, скорее всего будет происходить в лесу, где лошади бесполезны. Попусту рисковать конями он не хотел. Однако, поразмыслив, все-таки решил, что отряд в пять всадников стоит иметь в запасе. Если кому-то из разбойников удастся прорваться и сбежать, то начинать преследование удобнее будет на конях.

В засадах он поставил самых быстрых бойцов – Михей и Славко бегали быстрее всех – и самых метких стрелков своего десятка. Людей Степана он еще не знал, поэтому решил их использовать только под своим приглядом. Остальных пятерых дружинников своего десятка он и решил оставить в виде конного резерва, командиром которого поставил своего приятеля Никитку, а сам с Кириллом и тёсовским десятком Степана затаился на опушке леса так, чтобы видеть и двор Силы, и дуб, на котором обосновались Михей и Творимир.

Из-за дождливой погоды дорога совсем не пылила, поэтому, ближе к вечеру, когда из леса вышел и на рысях пошел к деревне конный отряд в десяток всадников, Окинф не сразу поверил собственным глазам. Отряд развернулся в лаву и направился с улюлюканьем и гиканьем прямо к домам через пашни и огороды. На мгновение Окинф растерялся, в такой же растерянности находились и бывшие с ним дружинники. Что происходит? Что делать? Кто эти всадники? Присмотревшись, он понял, что это не воины, некоторые вообще были без седел и стремян, хотя все без исключения вооружены, у одного, того, что был в шлеме и суконном поддоспешнике был даже меч. Неужели разбойники решили атаковать деревню?

В этот момент со стороны засады у дуба раздался свист и громкие разрозненные крики. Приглядевшись, Окинф увидел еще не меньше трех десятков вооруженных мужиков, бегущих в сторону деревни, размахивая кистенями, дубинами, топорами и прочим оружием. К этому времени Окинф уже пришел в себя и знал, что сейчас будет делать. Первое – уберечь кметей. Творимир, похоже, сообразил, что сейчас вставать на пути у трех десятков разъяренных вооруженных мужиков им вдвоем с Михеем – верная гибель без всякой пользы, поэтому засада пока себя никак не показала. И правильно, гораздо больше пользы она принесет, когда татей погонят обратно Конные разбойники уже достигли первого дома деревни, начали спешиваться. Истошный лай собаки сменился жалобным повизгиванием, раздались женские крики. Сейчас доберутся до двора Силы и наткнутся там на Пешу и Славко – этого они не ждут, но, когда сообразят, что тех только двое и постараются быстро их прикончить, скорее всего, потеряют несколько человек, отступят, станут поджидать остальных, чтобы смять дружинников числом. В этот момент и нужно начать атаку и начать ее в направлении того двора, который они атаковали первым, чтобы отрезать им путь к отступлению и вывести под атаку конных дружинников.

Мысль о том, что удалось застать всю шайку и не в лесу, а на открытом месте, промелькнула в голове Окинфа: «Повезло. Сейчас не один не уйдет». Единственное, что его беспокоило, это то, что на некоторое время – пока пятерка конников и тёсовский десяток с ним самим достигнут места стычки – засаде во дворе Силы придется трудновато. Впрочем, Окинф надеялся, что появление его десятка переполошит нападающих и о порядке в их рядах уже не будет никакой речи.

Итак, вот они. Подходят к дому Силы. Что там происходит непосредственно во дворе не видно, закрывает амбар. Вот раздались крики, и сразу первые вопли боли – кому-то из нападавших, похоже уже досталось. Из двора выскочил мужичонка в нелепой суконной безрукавке, что-то громко прокричал, размахивая руками. Понятно, своих зовет. Теперь пора.

Окинф взял в руки охотничий рог. Трубить он умел, может и не так хорошо, как некоторые, но сейчас это и ненужно. Главное, чтобы звук услышал Никита со своим отрядом, а он услышит. Сигнал «ко мне» и сразу «в атаку» – то, что надо. Из леса раздался ответный сигнал – «слышу».

Окниф обернулся к стоящим у него за спиной кметям. Смотрят на него, ждут команды.

– Ну что други, настала и наша очередь. Ты, ты, ты и ты – Окинф пальцем указывал на дружинников – бегите туда – он показал рукой на крайний дом – перехватите их, когда побегут, остальные – за мной. Кирилл, держись за моей спиной, высунешься вперед – сам тебя убью. За Господин Великий Новгород, за Святую Софию – вперед! – и первым побежал в сторону дома Силы.

Появление отряда Окинфа сразу произвело на разбойников именно то впечатление, на которое он рассчитывал. Однако, разбойник в шлеме и с мечом, (Окинф определил его как предводителя, он так и не спешился, восседая на своей серой кобыле) что-то прокричал остальным, в шлеме Окинф не смог разобрать, и они тут же повскакивали на лошадей. Возле атамана образовался отряд в десяток конников – похоже, это были самые лучшие, решительные и смелые бойцы в шайке. Атаман оценивал обстановку, оглядываясь вокруг. Он, видимо уже осознал, что попал в засаду, что нужно уходить и пытался определить куда, в какую сторону нужно прорываться. Окинф понял, что атаман, кем бы он не был, слышал не только его рог, но также слышал ответ отряда Никиты, и сейчас ждёт кто появится на опушке, после чего и примет решение.

Пешие разбойники уже начали разбегаться, в основном стремясь обратно, в ту сторону, откуда пришли. Некоторые уже миновали крайний дом в деревне, оказавшись между тёсовскими дружинниками и лесом. Навстречу им выскочили Творимир с Михеем, двое татей сразу завертелись на месте и Окинф понял, что Творимир начал пускать стрелы, остальные повернули назад, бросая оружие и поднимая руки.

Но атаман еще медлил. Он смотрел то на бегущего к нему Окинфа, видимо тоже безошибочно определил в нем старшего, то на опушку леса. На Окинфа – на опушку. На Окинфа – на опушку. На Окинфа… на опушку… Видимо, выдержка изменила предводителю, а может просто наконец принял какое-то свое решение. В сторону болот не прорваться, там Окинф с отрядом. В сторону реки не имеет смысла – прижмут к воде и перебьют все равно. В сторону Горы, откуда пришли уже тоже путь перекрыт. В сторону Тесова – там тоже кто-то есть, но кто – неизвестно. Значит – туда. И как только атаман двинулся в сторону Тесова из леса показался отряд Никиты – пять вооруженных всадников, тут же рассыпавшихся по полю лавой. Пять одоспешеных вооруженных воинов против десятка конных мужиков, вооруженных чем попало. Проскочить мимо отряда Никиты не получится, а столкнуться с ним в лоб – мгновенная гибель без малейшей надежды причинить дружинникам хоть какой-то вред.

Атаман сразу сообразил, что сейчас произойдет и медленно остановил лошадь. Остальные разбойники, не заметив этого, продолжили во весь опор скакать в сторону отряда Никиты, видимо, не понимая, чем грозит им столкновение, либо, надеясь увернуться и проскочить сквозь строй дружинников. Атаман медленно повернул голову в сторону Окинфа и также медленно развернул коня. Меч в его руке поднялся над головой, рот, обрамленный кудлатой светлой бородой, раскрылся и до Окинфа донесся утробный рев, не человека, а дикого зверя. Зверь понял, что обречен и желал продать свою жизнь как можно дороже. Лошадь с места перешла в галоп, набирая скорость.

Копье Окинф с собой не взял, лук тоже. Не захватил с собой даже сулиц15, так и оставшихся висеть, притороченными к седлу его коня. Да что там говорить, даже щит остался в лагере. Но и у атаковавшего его всадника не было копья, что значительно уравнивало шансы, тем более, что по тому как атаман сидел на лошади и потому как держал меч, Окинф понял, что перед ним не воин, не дружинник. Меч противника поднят над головой, неужели собирается рубить на скаку сверху? Или в последний миг собирается переложить меч и нанести удар, использую всю скорость лошади? В любом случае, лошадь придется калечить, иначе его не остановить и не достать. Лошадей Окинф любил и старался беречь их даже в бою. Но здесь не тот случай. Окинф оглянулся назад – Кирилл, как и сказано, стоит за его спиной в двух саженях, теребит в руках лук, стрела наложена на тетиву.

– Стреляй в лошадь.

Наблюдать что будет делать Кирилл времени уже не было – атаман приближался.

За спиной тренькнула тетива и стрела прошуршала возле уха. Одновременно с ней в воздухе мелькнули две сулицы, брошенные, видимо, тёсовскими кметями. Лошадь запнулась и на полном скаку грудью ударилась о землю. Атаман перелетел через ее голову, но успел сжаться в комок, поэтому сильно не ударился. К тому же и земля от постоянных дождей намокла и была мягкой, и он сразу сумел подняться. Шлем слетел с его головы, обнажив густую гриву светлых волос, голубые глаза обжигали дикой яростью. Меч он тоже выронил при падении, но тут же увидел и бросился к нему. Окинф понял, что не успеет перехватить его и не стал торопиться. Крикнул своим: «Я сам! Живым брать, если что!», крутанул свой меч кистью, разминая её, и не торопясь вразвалочку пошел навстречу своему противнику. Тот уже стоял на ногах, держа меч перед собой.

Окинф оценил его оружие – это был простой широкий и тяжелый меч новгородской работы. Видимо, отобрал у какого-то купца, может у того же Вихоря. Такие мечи уже давно в Новгороде перестали делать – в последнее время клинки стали немного длиннее, но тоньше и уже, а потому легче. В поединке, да и в бою такие намного удобнее.

Окинф остановился в полутора саженях от атамана. Посмотрел в обжигающие горячей ненавистью глаза.

– Бросишь оружие – проживешь подольше, Сипат.

Взгляд атамана вспыхнул такой ослепительной яростью, что казалось в небе полыхнула молния. С утробным рыком прыгнул в сторону Окинфа и с широкого размаха нанес удар. Сверху. Окинфу оказалось достаточно чуть преступить в сторону и концом своего клинка на встречном движении отвести клинок Сипата немного в сторону, а дальше…

Кисть атамана с пальцами, продолжающими сжимать меч, упала на траву, а сам Сипат расширенными от ужаса глазами смотрел на оставшуюся от его правой руки культю и хлещущую из нее кровь. Удар Окинфа был безупречен. Через мгновение второй удар по голове мечом плашмя свалил Сипата на землю.

Первым делом Окинф перетянул лежащему без движения Сипату его же поясным ремнем рану, чтобы остановить кровь. Он действительно хотел привести его в Новгород живым. Оглянулся на Кирилла, стоящего рядом. В руках у него все также был лук и наложенная на тетиву стрела.

– Спаси Бог, Кирилл Синкинич. Хороший выстрел.

По полю вокруг деревни дружинники уже добивали татей, человек пять взяли живьем. Из отряда Окинфа, похоже никто не пострадал. К нему подбежал Славко.

– Шило, что происходит? Кто это был?

– А вот они, видно, и были, те за кем мы сюда ехали. А что произошло я не больше твоего знаю. Ну, ничего сейчас порасспросим, глядишь и больше узнаем. Свяжите этому – кивнул он на Сипата – руки. Да тащите всех покойников к дому Силы. Сколько их?

– Не считали пока. Но не меньше трех десятков вместе с ранеными. Да сколь-то ещё живыми взяли.

– Сами все целы?

– Я цел, Пеша тоже.

– И то хорошо.

Окинф огляделся вокруг. Двое из отряда Никиты еще догоняли кого-то, оставшегося, прижимая его к краю болота. Но вот и он, поняв, что не уйдет, остановил коня, слез на землю и поднял руки. В деревне всё было уже закончено.

Подскакал на разгоряченном коне Никита.

– Вроде всё, старшой.

– Давай в лагерь, веди коней сюда. Теперь скрываться нечего, нужно быстро их логово проверить на Горе. Этого – Окинф кивнул на лежащего Сипата – возьми, сбрось у дома старосты – вот того, посередине.

Окинф наклонился к Сипату, осмотрел его еще раз. Да, приложил он его крепко. Кошель и нож в кожаном чехле, висевшие на поясе у Сипата, Окинф забрал себе – добычу после делить будем.

– Грузи. Свяжите его там чем ни то, чтоб не убег. Резвый он. Скажи Силе, чтоб возы готовил, а сам со своими проскачи, осмотри окрестности, может не все тати на деревню пошли, или обоз у них мог быть какой. Да одного кого пошли, чтоб коней из лагеря в деревню перегнал. Я сейчас подойду.

Никита с Сипатом, бесчувственно висевшим поперек седла, ускакал.

Окинф подошел к убитой лошади, осмотрел седло и сбрую. Стрела с широким наконечником вошла ей в грудь почти по самое оперенье. Две сулицы тоже попали в грудь и нанесли глубокие раны. Несчастное животное умерло практически мгновенно. Лошадь было жалко. Ладно, тушу потом крестьяне приберут, а вот седло со стременами и сбрую надо было взять сейчас. Окинф кивнул одному из тёсовских кметей, тот понял. Шлем, слетевший с головы атамана при падении, и его меч уже подобрали. Окинф увидел, как один из ратников с любопытством рассматривает отрубленную им кисть Сипата.

– Дай-ка.

Ратник, имени которого Окинф не знал, передал ему отсеченную ладонь. Хороший удар – след ровный, чуть наискосок, обе кости срезаны гладко, как пилой.

– Хороший удар – повторил его мысли ратник, рассматривавший кисть – Покажешь, старшой?

– После – Окинф улыбнулся. Попросить показать какой-то боевой прием у дружинных было в порядке вещей, но только так и признают старшего. Сам он научился этому удару у одного из переяславских дружинников во время похода на Колывань с князем Ярославом, несколько лет назад.

Оглядев место стычки и убедившись, что всё, что надо, сделано, Окинф направился ко двору Силы.

Сам Сила в ходе стычки не пострадал и двор его тоже. Когда начался налет, Славко и Пеша, сидевшие до этого в избе, поняв, что происходит что-то не то, выскочили во двор и столкнулись с разбойниками. Встреча была неожиданной и для тех, и для других, но дружинники поняли, что к чему быстрее, и прежде, чем тати успели поднять оружие, Славко зарубил двоих, остальные близко подходить уже не решались, а когда услышали звук рога, бросились наутек. Пеша успел подстрелить еще двоих – одного наповал, второго задел не так удачно, но тоже, видно, был не жилец – кровь шла ртом. Раненых сажали спиной к забору. Пришедший в себя, уже крепко связанный Сипат тоже был уже там, когда подошел Окинф. Взгляд его снова сверкал лютой злобой, увидев подходящего к нему новгородского старшого, он злобно плюнул в его сторону и что-то неразборчиво пробормотал.

Окинф оглядел пленных. Живыми, и сравнительно целыми, в сознании, удалось взять семь человек. Выглядели они по-разному – одни смотрели строго перед собой, глаза других бегали туда-сюда, кто-то заискивающе пытался поймать взгляды дружинников.

Окинф решил не откладывать допрос, пока еще страх и ужас у пленных татей не рассеялся. Встав перед ними так, чтобы его было хорошо видно и слышно, он начал свою речь.

– Эй, вы, недобитые! Сейчас начну спрашивать. Кто будет молчать поотрубаю руки как вон этому, и повезу в Новгород на расправу родне тех, над кем вы по лесам галились. Легкой смерти тогда не ждите. Кто будет говорить, ежели выяснится, что крови на нем нет, отправлю на холопий торг. Кто больше всех расскажет – отпущу на все четыре стороны. Слово даю. Уговаривать долго не буду. Первый вопрос – кто такие и откуда? Ты! – Окинф указал рукой на одного с лихими разбойными глазами и кудлатой белесой гривой волос на голове, самого, по его мнению, твердого, державшегося лучше других – Отвечай.

Разбойник поднял насмешливые глаза, но промолчал.

– Давай его сюда. Руку. Руку! – Окинф проревел последнее слово так, что тать, подведенный к нему дружинниками, отшатнулся, судорожно пряча руки за спиной – он не был даже связан – Помогите ему – велел Окинф стоявшим рядом дружинникам, доставая из ножен меч.

Началась возня, татя повалили ничком на землю, один из дружинников наступил ему ногой на спину и вывернул вверх его правую руку. Короткий взмах мечом и тать завыл, катясь в грязи, политой его кровью, держась здоровой левой рукой за обрубок правой.

– Перетяни ее покрепче, свяжи и отправь к этому – он указал на Сипата – вместе поедут смерть лютую принимать. Теперь ты. Кто такой? Откуда?

– Пелко. С Варасти.

– Ижора?

– Вадякко.

– Водь16, значит. Как в тати попал?

– Чего?

– Как с этими связался?

Разбойник, которого, как оказалось звали Пелко, показал рукой на трупы, лежавшие вдоль забора. Он говорил, заметно коверкая новгородские звуки, с трудом подбирая слова на плохо знакомом ему языке новгородцев.

– Брат, Отсо там. Пайто сказал: «Хочешь жениться – иди добудь серебро.» Брат пошел. Я с ним.

– Пайто? Это кто ещё?

– В Варасти. Богатый человек. Дочь у него. За дочь, сказал, серебро надо.

– Ладно. Этого – он указал рукой на Пелко – отведите во двор. А я с остальными пока поговорю.

Когда Пелко, увели, Окинф обратился к оставшимся, не стесняясь присутствия Сипата, который яростно смотрел то на него, то на уже бывших своих товарищей, но пока молчал.

– Сейчас я пойду говорить с этим, он расскажет мне всё, что знает, и я его отпущу. Есть ещё, кто хочет домой вернуться?

Дело сдвинулось. После Пелко еще только один разбойник отказался назвать себя, остальные предпочли холопскую долю лютой смерти. Все они были некрещеная водь, или как они называли себя – «вадякко» из разных деревень. Окинф велел отвести их на двор к Силе и коротко допросил. Выяснилось в Водской земле Сипат появился в начале лета и за месяц сумел набрать на границе Водской и Ижорской земли в небольших деревеньках, расположенных в глухих болотах, куда и не всякий год новгородские даньщики добираются, с десяток мужиков. С этой ватагой они промышляли по лесам, нападая на отдельных путников, крестьян, купцов-одиночек. Сипат строго следил, чтобы жертв в живых не оставляли, бросая тела в болото или закапывая в лесу. На Водскую дорогу вышли пару недель назад, успели разграбить три купеческих обоза, последний – третьего дня (об этом в Новгород, видимо, еще вести не докатились). Лошадей Сипат, вместо того, чтобы прирезать, как это делал обычно, велел оставить. Давеча вечером со стороны Копорья по дороге подошла еще ватага, главарь которой – видимо, знакомый Сипата, которого звали Мика (как выяснил Окинф, Мика погиб в сегодняшнем бою), тоже конная и всего под рукой Сипата сложилось уже четыре десятка разбойников с десятью лошадями. Видимо, Мика принес Сипату какие-то вести, потому что Сипат объявил, что на следующий день, то есть сегодня, ватага снимается и по Ижорской дороге идет на полуночь, в Ижорскую землю. Сказал, что там сейчас весело. По пути хотел ограбить и сжечь Турковицы, а Тёсов обойти. Мика предлагал ночью напасть и на Тёсов, но Сипат отговорил.

Про самого Сипата удалось узнать немного. Видимо, сам он из суми или тавастов, но по-новгородски и по-водски говорит хорошо, только чудно немного, а больше про него никто ничего не знал. Вот разве что новгородцев, или венья, как их называли водь, сумь, емь и прочие местные народы, он люто за что-то ненавидел, так что не просто убивал, а всегда пытал лютыми пытками перед смертью.

Про товар, что ватага набрала на дороге в последнее время тоже толком никто сказать ничего не мог – товаром распоряжался сам Сипат. В последнем обозе, взятом разбойниками, было сырое железо и сукно, до того (это Окинф и так знал) – соль. Куда все это Сипат прятал, никто не знал. Никакие купцы в разбойничий лагерь не приезжали, вообще никого чужого в лагерь атаман и сам не приводил, и остальным приводить запрещал. Товар после пересчета куда-то увозил один или с Нурилой – своим помощником (тоже убит сегодня, это он ходил к Силе торговаться и это его зарубил Славко во дворе у Силы одним из первых), а потом через некоторое время привозил и раздавал серебро.

Серебра у разбойников тоже нашлось немало, пожалуй, жалование всего Окинфова десятка вместе и с самим Окинфом чуть не за полгода службы. Что с боя взято – то свято, серебро Окинф, когда все закончится, поделит между дружинниками, не забыв и тёсовских кметей, а вот товар, если удастся его найти, надлежал городу и за него с Окинфа будет спрос, когда вернется, и головой Сипата получится ли откупиться неясно. Трех берковцов соли и столько же сырого железа его голова точно не стоит. И хотя, отправляя его в Тёсов, боярин Вячеслав ничего не сказал ему про товар, озаботиться его поиском все равно стоило.

Закончив разговор с татями, Окинф вернулся к Сипату. Пнул ногой, задремавшего было у забора атамана.

– Где товар, Сипат? Куда спрятал?

Сипат медленно открыл глаза, ухмыльнулся и, глядя мимо Окинфа куда-то вдаль, проговорил что-то на родном языке. Окинф два года прослужил старшим отряда в Тиверске17 и по-карельски понимал хорошо, и, хотя здесь язык был чуть другой, понял, что его назвали глупым, плохо пахнущим сыном хорька и ежа. Сипат явно хотел вывести его из себя.

– Сам-то ты кто тогда, коль я тебе в честном бою одним ударом руку отсёк, а потом как куль с навозом сюда приволок? Ладно, кем бы я не был, а выслушать тебе меня придется.

Глаза Сипата полыхнули давешней яростью, но на этот раз он сумел взять себя в руки быстро.

– Слушай меня, Сипат. Жить тебе всё одно недолго, но умирать ты будешь долго и трудно, а когда дух свой смрадный испустишь, скормят твое мясо свиньям новгородским. То же самое и твоих дружков ждет. Жизнь ваша сейчас ничего не стоит, а их особенно. Да, пусть и они тоже слышат – Окинф заговорил громче – Так вот, сейчас я начну пытать – не тебя, их. А ты будешь смотреть и слушать, как твои друзья, один из которых за тебя руку потерял, а другой на это уже согласен, воют от боли и тебя проклинают. И будешь смотреть и слушать пока не скажешь мне, где товар держишь, и кто этот товар у тебя берет. А не скажешь – на твоих глазах оба твои друга издохнут в муках, а тебя всё равно то же самое в Новгороде ждать будет.

– А если скажу?

Окинф впервые услышал, как Сипат говорит по-новгородски.

– А если скажешь – повешу их вон на том дубу у дороги. Быстро, как есть.

– Мне что предложишь?

– Ничего. Тебе – ничего. Ты в Новгород поедешь в любом разе.

– Тогда нет.

– Может спросишь их сначала? Чего они хотят?

– А с теми что будет? – Сипат кивнул в сторону понуро стоявших пленников, которые уже рассказали Окинфу всё, что знали.

– Продадут в холопы.

– Согласились?

– Согласились.

Сипат опять криво усмехнулся.

– Слушай теперь ты меня – Сипат поднял глаза на Окинфа и в глазах этих явно читалась издевка – Я тебе скажу не только где товар, и кто его у меня брал, но и расскажу, как мой собственный клад найти, там серебро мое лежит, в том году запрятал, а и в этом добавил. С собой не брал, думал вернуться. А за то серебро ты слово дай, что на том дубу рядом с ними – Сипат указал на своих дружков, не предавших его – будут и те висеть. Вместе дела делали, вместе и на дубу висеть.

Все время, пока Сипат говорил, кривая издевательская усмешка не сходила с его лица. Говорил он складно и быстро, хотя и не совсем по-новгородски, слышно было, что этот язык для него не родной.

Пришла очередь усмехаться и Окинфу.

– Не нужен мне твой клад, Сипат, пусть его нечистый ищет. А слово я дал уже, что жизни их не лишу, и против твоего серебра, даже если не врёшь, оно вернее. Так что придумай что-нибудь другое. Даже если не скажешь ничего, товар мы и без тебя найдем. Не сразу, но найдем. А то и сам под пыткой уже в Новом городе скажешь. Да деревенские, узнав про соль, тут каждую кочку обшарят, не сомневайся. Так что зря только дружков своих мучиться заставишь.

К Окинфу подошел Славко.

– Шило, там староста спрашивает, что с мертвяками делать – хоронить, али как?

– Посмотри, те, которые крещеные, с крестами – может есть такие, тех пусть по-людски похоронит. А нехристей в болото побросать и вся недолга. Я бочажок там подходящий видел… Эй, готовьте там огонь, начнем разговор с атаманом.

Оглянувшись на Сипата, Окинф вдруг увидел, что тот внимательно смотрит на него и взгляд его изменился – вместо злобы, презрения и насмешки появилось что-то новое, какой-то невысказанный вопрос.

– Чего смотришь? Сказать что-то хочешь?

– Тебя Шило зовут?

– Зовут. А тебе что за дело?

Сипат отвернулся. Промолчал.

Окинф тут же потерял к нему интерес, тем более, на некоторое время стало не до него. Вернулся Никита, ведя за собой два воза, в одном кроме поклажи лежали два мертвых тела. Одна из лошадей была ранена, но легко.

– Вот, удрать пытались. Был еще третий – ушел, гад, в болото. Стрелой его попятнали только, вроде.

– Давай этих – Окинф показал на покойников на возе – к тем – он кивнул в сторону, где лежали трупы разбойников, убитых в деревне – Возы осмотрел?

– Не успел.

– Больше никого не видел? Где этих нашел?

– Да по дороге гнали. Уже на пару верст отъехать успели, я следы увидел, где они разворачивались на дороге вон там, так мы по следам и пошли. Эти как нас увидели, сначала удрать хотели, одного стрелой ссадили, остальные в рассыпную, второго тоже стрелой достали, но один, вот, ушел.

– Добро. Давай поглядим чего там.

В возах оказался обычный походный скарб – немного продуктов, котел, да разбойничьи мешки, что те, видно, сложили на возы перед нападением, несколько овчин, овес для лошадей. Ничего особо ценного, но в хозяйстве все сгодится.

– Ты, Никита, вот еще что. Вот на той горе – видишь? – у них, я так понял, лагерь был. Недели две они там жили. Глянь-как там, может чего интересного найдешь. Возьми с собой своих молодцов, только осторожнее там, смотри. Потеряешь кого на какой глупости – всё дело испортишь.

Никита снова вскочил на коня и вместе со своим небольшим отрядом ускакал в сторону Горы. К Окинфу подошел один из тёсовских кметей.

– Шило, пошли. Там для разговора с атаманом всё готово.

Окинф пошел на двор Силы. Сипат и двое его дружков под присмотром двух дружинников так и оставались сидеть, прислонившись спинами к забору.

Окинф кивнул своим:

– Забирайте этих троих, пойдем разговоры разговаривать. Сила, дети в доме есть? Уведи подальше, сейчас тут такое начнется, нечего им смотреть. Давай сюда сначала этого – Окинф указал на разбойника, которому он отрубил правую руку.

– Погоди, Шило – голос Сипата был непривычно тих – Погоди, давай поговорим.

Окинф остоялся. Предложения Сипата поговорить он, хоть старался не подавать виду, ждал. За время службы в городской тысяче он, конечно повидал всякого, кровью и пытками его было не удивить и если для дела надо, как сейчас, то ничто его от этого не остановило бы – дело прежде всего, но все-таки не любил он пыток. Знал, что без этого никак, но запах горелой плоти, хруст костей, кожа, нарезаемая полосками, ногти, вырываемые из пальцев… От всего этого ему всегда становилось тошно. Некоторым ратникам, он знал, было все равно, некоторым даже нравилось такое, и они с охотой принимали в пытках участие, но не ему. Одно дело убить на бою или даже просто убить пленного, если встала такая нужда, но быстро, а мучить человека или животное Окинфу никогда не нравилось, всегда пытался от этого отстраниться. Вот и сейчас, несмотря на спокойный и деловитый вид, он всё это время продолжал надеяться, что Сипат решит не подвергать своих дружков мучениям и расскажет все сам. Медленно, стараясь не выдать своё облегчение, и тем не заставить Сипата передумать, он повернулся к нему всем телом.

– Говорили уже. Или передумал?

– Не трогай людей. Не бери грех на душу.

– Грех? Ты что, во Христа веруешь? Чего креста тогда не носишь?

– Веровал. Только разуверили меня люди.

– Ты об этом хотел поговорить?

– И об этом тоже. Я тебя, Шило, не враз узнал. Плохо запомнил тогда. Да и зима была. О прошлом годе ты с князем Ярославом походом к нам ходил. Полону вы тогда набрали и погнали к себе. Я в том полоне был. Когда ваши в деревню нашу пришли я им говорил, что крещеный, что во Христа верую – всё равно двор разорили и пожгли, а нас в полон погнали. Мало не в исподнем по морозу. Замерзли бы совсем. Ты тогда с воза два тулупа взял и нам бросил, тем и спаслись. Я тебя и не вспомнил бы, помню только, что кметя того, что тулупы нам бросил, люди Шилом называли. А нынче и голос вспомнил и лицо. Помнишь, как тулупы полоняникам бросал?

Окинф вспомнил. Полону в том походе действительно набрали много, в толпе были и женщины, и дети, и мужики, и увидел он как молодой мужик с бабой и ребенком жмутся друг к другу в поисках тепла, а пацану лет пять было, как его сыну. Пожалел их, бросил им два тулупа – пусть хоть мальца согреют. Гаврила тогда его отругал, грозился из доли тулупы вычесть, а Окинф уперся – жалко стало мужика с бабой и сынишкой. Вот оно, значит, как было.

А потом было так. Полону было столько, что всех было не увести, не прокормить по дороге. Через два дня князь приказал отобрать из всего полона самых ценных – ремесленников, кузнецов, тех, что грамоте разумеют, а остальных… А остальных приказал: мужиков перебить, а баб с детьми отпустить, а коли померзнут в лесу, так на то воля Божья… Война есть война, эти мужики, что князь перебить приказал, потом сами на новгородские да карельские земли пришли (да многие и приходили не раз!) и то же самое учинили бы. Приказ князя Окинф понимал и одобрял. Вот только баб с детьми надо было раньше отпустить, да хоть припаса на дорогу дать чуть. А так…тоже, считай, верная смерть.

Окинф махнул рукой кметю, стоявшему рядом, и с интересом прислушивавшемуся, мол, отойди в сторонку, и сам сделал несколько шагов с другую сторону, приглашая Сипату следовать за собой.

– Баба с тобой была и дитё. Погибли?

– Два дня я молился Иисусу Христу. Мне говорили, что он милостив, он помогает. Я молился ночью и днем, я просил: помоги, спаси. Христиане… Хуже любого яами или суоми. Наши старые боги жестоки, но хотя бы честны. Нас через два дня разделили. Я ведь кузнец. Был кузнец. – Сипат горестно кивнул за спину, где у него были связаны руки, вернее, левая, здоровая рука привязана к правой, от которой осталась только кровавая культя. – А потом на моих глазах и жену и сына зарубили.

Сипат смотрел прямо в глаза Окинфу. Ярость и боль. Боль и ярость. Окинф ответил спокойно.

– Приказ был рубить мужиков.

– Знаю. Но твои венья рубили всех подряд, а князю было все равно. Тогда я выбросил крест. Я перестал верить в Иисуса. Я решил мстить. И только одного христианина я вспоминал без ненависти. Тебя. Ты тогда спас меня, жену и сына, хотя их потом все равно убили. Меня продали в Ладогу, весной я бежал. Я мстил, я убивал венья, убивал христиан. И сегодня я хотел убить тебя, а вместо этого ты, который спас меня тогда, нынче отрубил мне руку и теперь повезешь меня на смерть. Одному христианскому попу этим летом я рассказал то, что рассказал тебе. Он сказал, что христианский бог всесилен и что он может меня простить, если я покаюсь и что накажет, если продолжу душегубство. Я его убил, но он был прав. Христианский бог действительно есть, и он сильнее всех богов. Иначе зачем он послал именно тебя остановить меня? Он не простил мне того, что я от него отказался.

Окинф перекрестился. Все мы слуги Господни, но знать, что здесь и сейчас ты – орудие Господа, которым он карает отступника веры…

– Я скажу тебе, где товар. От нашего лагеря на Горе спускаешься вниз и идешь вдоль берега вниз по реке. Там колея от телеги, увидишь. На том месте, где колея закончится иди дальше. Увидишь двойную березу, под ней землянка, вход травой закрыт. С берега не видно, с воды не видно. Там весь товар. От той березы наверх поднимешься, саженей сто, увидишь поляну, на ней дуб большой. В развилке дуба мой кошель с серебром. Товар у нас забирал Судимир, купец ваш, новгородский, Славенского конца боярин. Я с ним в Колывани дела имел, а тут на дороге мне попался. Договорились. Я товар в землянке складываю, он забирает, серебро оставляет. И ещё тебе скажу. Того, чего не знаешь. В ижорской земле сейчас война началась. Наши в набег пошли, мстят за ваш поход. Мика с ними был, и я к ним идти собирался.

– Набег? Какой набег?

– А ты думал ваш поход уже забыли?

– И сколько ваших придет? Куда? Когда?

– Сколько не знаю. Знаю, много, вся земля, суоми и яами. Когда? Уже. На лодках пришли. Мика со своими раньше на берег сошел. Остальные дальше пошли.

– Чего хочешь от меня?

– Сам решай, что делать. Тобой Иисус водит.

Такого ответа Окинф не ожидал. Для него вообще весь разговор с Сипатом оказался полной неожиданностью с начала и до конца. Он ожидал сопротивления, торга по мелочам и в общем был готов к некоторым уступкам, а тут…

– Покажешь, где что?

– Устал я, Шило… Рука вот болит. Найдёте и сами.

Сипат устало присел на землю, прислонился спиной к столбу, подпиравшему кровлю дровяного навеса на дворе Силы, возле которого они разговаривали, и прикрыл глаза. Двое татей, обреченных, было, Окинфом на пытку, со страхом смотрели, то на него, то на Сипата, пытаясь понять до чего договорились их предводитель со старшим дружинником.

Окинф хотел распустить веревки на руках Сипата, но передумал. Все-таки до конца он ему не поверил. Пока не убедится, что все, что он сказал – правда, окончательной веры ему не будет. Хотя нутром Окинф чувствовал, что не врет Сипат.

Мысль о том, что Сипат его, возможно, пытается обмануть или завлечь в ловушку вернула Окинфу утерянное спокойствие.

– Сила! Скажи мужикам, чтобы возы разгрузили, да смотри, чтоб не пропало чего. Потом отряди двоих, чтоб с пустыми возами на Гору ехали и там меня ждали, понятно? С этого – он кивнул на Сипата – глаз не спускать. Но чтоб к моему возвращению был такой же как сейчас. Уяснил?

Сила кивнул и побежал куда-то исполнять приказание.

Окинф, тем временем, подозвал Славко и собирался отправиться на Гору вослед Никите, но уже сидя в седле, натолкнулся на нерешительный взгляд Кирилла, который, как будто хотел что-то спросить, но опасался. Понятно, что парень тоже хотел ехать с ними, но стеснялся обратиться.

– Ну а ты чего? Быстро в седло, ждать не буду!

Кирилл как будто только этот и ждал. Окинф со Славко не успели выехать за пределы деревни, а конь Кирилла уже стучал копытами рядом с ними.

– Куда едем, Шило?

– На Гору, клад искать.

– Рассказал, значит?

– Рассказал.

На горе Окинф со спутниками встретили Никиту, уже осмотревшего разбойничий лагерь. Вопреки ожиданиям, никаких ловушек Сипат оставлять не стал, во всяком случае, ничего опасного – ям с кольями или подвешенных колод, готовых упасть на головы незваных гостей, Никита не обнаружил. Две землянки, несколько сплетенных из прутьев щитов, закрывающих от дождя и ветра, гора обглоданных костей да спрятанный в яме посреди лагеря большой костер – больше ничего.

Следуя указаниям Сипата, Окинф спустился по полуденному склону к реке, больше в этом месте похожей на озеро и нашел следы, по которым вышел к раздвоенной березе. Найти вход в землянку, даже зная, что он здесь, оказалось не столь простой задачей – за тайной своего хранилища Сипат, видимо, следил строго. Вход в землянку был закрыт частой деревянной решеткой, на которой росла совершенно живая трава и если бы Сипат не был здесь совсем недавно и примятая им трава успела бы подняться, найти вход было бы совсем непросто.

Внутри землянки было совершенно темно, пришлось подниматься назад.

– Кирилл, надери бересты для света, там темень такая – зги не увидишь.

Кирилл кивнул и побежал к краю полянки, где густо росли молодые березки. Окинф пока решил осмотреть берег и не удивился, когда под берегом нашел несколько длинных, сажени в три или больше гладко очищенных сосновых жердей. Значит, Судимир приходил за товаром по воде, вот здесь зачаливался, а потом прокладывал жерди и по ним спускал товар, чтобы траву не измять и все вокруг не вытоптать.

С опушки раздался крик, вернее, вопль: «Сюда!»

Кирилл…

Окинф, как подброшенный, выскочил к землянке и крупными скачками, вынимая на ходу из ножен меч бросился в ту сторону, откуда раздался звук. Славко и двое кметей из отряда Никиты опережали Окинфа на несколько шагов.

– Стой!

Крик заставил дружинников резко остановиться. Подбежавший чуть позже Окинф увидел Кирилла, бледного и испуганного, стоявшего у трех небольших березок. За его спиной, прикрываясь им от дружинников стоял здоровый мужик с грязными волосами, перехваченными на лбу кожаным ремешком в холщовой рубахе и штанах и грязной замызганной епанче.18 В руке у мужика был нож, который он приставил к горлу Кирилла.

– Стой! Зарежу! Оружие бросай! – глаза у него были светлые, почти белые, и безумные, но руки не дрожали.

– Стоим. – спокойно проговорил Окинф, положив меч на землю. Дружинники молча последовали его примеру. – Отпусти мальца.

– Зарежу! Зарежу! – твердил мужик.

– Отпусти мальца и уходи куда хочешь – повторил Окинф.

– Нет! Зарежу! Зарежу!

– Чего хочешь? – Окинф пытался говорить спокойно. Он уже разглядел на епанче и рубахе мужика небольшие свежие пятна крови и понял, что это, скорее всего тот разбойник, из повозных, который ушел от отряда Никиты. Видимо, решил вернуться, найти и обобрать тайник атамана.

– Серебро дай. И коня. Тогда уйду.

Отчаянный, совсем отчаянный. Видимо считает, что терять ему нечего.

Окинф медленно отвязал от пояса кошель, снятый им с раненого Сипата. Содержимое кошеля он еще не заглядывал, но по весу серебра, если это было серебро, в нем было немало.

– Твоего атамана кошель. Хватит?

– Положи на землю. Отойди.

Окинф бросил кошель в траву и сделал три шага назад.

– Стой не шевелись – проскрипел разбойник и начал медленно приближаться к кошелю, не сводя глаз с Окинфа и остальных дружинников – Подними. – это уже Кириллу.

Кирилл начал медленно наклоняться, нож все еще находился возле его яремной жилы и малейшее резкое движение могло стать последним в его жизни.

– Дай сюда. – разбойник забрал кошель у Кирилла и снова обратился к Окинфу – Теперь коня.

– Славко, приведи кобылу.

– Какую?

– Мышастую.

– Добро.

Окинф надеялся, что пока Славко будет ходить за лошадью, которые остались на холме в лагере разбойников, тать допустит какую-нибудь оплошность и позволит освободить Кирилла, но, если этого не случится, готов был отдать ему лошадь и отпустить, но только на таких условиях, чтобы Кирилл не подвергся опасности. Только вот уверенности в том, что, оторвавшись от дружинников, тать не перережет Кириллу горло у Окинфа совсем не было, поэтому про себя он решил, что лучше рискнуть, чем довериться слову татя.

– Не шевелись! Зарежу! – разбойник заметил, что один из дружинников попытался медленно переместиться в сторону.

В сапоге у Окинфа был боевой нож, который он отлично умел метать и за который, в общем-то и получил свое прозвище. Нож этот был узкий с тонким острием, брошенный умелой рукой он легко пробивал даже кольчатую бронь, не говоря уж о кожаной епанче разбойника, но его нужно было достать и бросить, а времени на это разбойник ему, конечно, не даст.

Время тянулось медленно. Казалось, что Славко уже должен был несколько раз вернуться с лошадью для татя, но его все не было. И тут Окинф заметил за спиной у татя в лесу движение. Слышно ничего не было, но одна из веток явно качнулась. Все дружинники, кроме Славко были на поляне, Славко должен вот-вот появиться.

Окинф оглядел сгрудившихся рядом с ним дружинников. Ан нет, не все. Только сейчас он с облегчением понял, что Никита, видимо, не стал торопиться на крик Кирилла, среди дружинников его не было. Похоже, он решил рискнуть и попытаться напасть на татя, рискуя жизнью Кирилла. Опасно, ой, опасно… Никита хороший мечник, в бою ловок и быстр, с копьем на коне управляется лучше многих, но красться по лесу, да еще в брони и прочей воинской сряде он не умеет.

В любом случае Кириллу несдобровать, если разбойник заметит опасность у себя за спиной, поэтому смотреть в ту сторону нельзя.

Сейчас любой шорох или треск случайно обломившейся ветки может стоить Кириллу жизни. Если под ногой, того, кто крадется за спиной татя что-то хрустнет…

Окинф решил заговорить с разбойником, чтобы хотя бы своим голосом по возможности заглушить какие-то звуки, тем самым хоть немного помочь неизвестному в лесу.

– Тебя как звать-то? – Окинф спросил первое, что пришло на ум.

– Тебе зачем?

– Поговорить с тобой хочу. Меня звать Шило.

– Паха зови. Чего говорить хотел?

– Зачем тебе, Паха, мальца резать? Отпусти его.

– Отпущу. На коня сяду, отъеду и отпущу.

Краем глаза Окинф заметил еще одно движение в лесу. Уже не прямо за спиной разбойника, а правее и ближе. Кто, Никита или Славко? Лучше бы Славко, тот все-таки половчее…

– Ты, Паха, зачем пришел-то сюда?

Паха, видимо, почувствовал в голосе Окинфа фальшь или каким-то звериным чутьем учуял опасность. Видно было, как ему хочется оглянуться, но он боялся отвести взгляд от Окинфа и остальных дружинников. Костяшки его пальцев, сжимавшие рукоять ножа, побелели. Он сделал несколько шагов назад и прижался спиной к одной из берез.

– Стой на месте, Шило. И молчи. Я слушать буду.

Стрела ударила его точно в правое плечо, пробив его насквозь чуть выше локтя и пригвоздив руку к березе. Нож выпал из вмиг ослабевших пальцев. Окинф в два прыжка почти преодолев сажени, разделявшие их с Пахой, в третьем прыжке, ещё не коснувшись земли, кулаком ударил его в переносицу и буквально почувствовал, как под костяшками его пальцев хрустнули кости и хрящи. Лицо Пахи мгновенно залилось кровью, глаза закатились, и он обвис, медленно, оседая вдоль ствола березы, к которой только что прислонился. Рука, пробитая стрелой, неестественно вывернулась, но продолжала удерживать тело разбойника, не позволяя ему окончательно сползти на землю. Кирилл, ноги которого тоже внезапно ослабели, медленно сел на траву. Тело его трясло, на шее проступили капельки крови – видимо Паха все-таки попытался в последний момент исполнить свою угрозу, но не успел.

Окинф внимательно смотрел в ту сторону, откуда прилетела стрела. Кусты раздвинулись и на поляне показался Никита с боевым луком в руках. Никита! Ну, конечно, он-то стрелок отменный и лук был сегодня при нем. Эх, Окинф, голова садовая… Но Никита каков молодец!

– Охо-хо, Никита! Знатный выстрел!

– Да я-то ладно, а вот как это ты, Шило, только что, земли не касаясь, летел?

Окинф оценил на взгляд расстояние, которое он преодолел, стараясь добраться до Пахи. Сажени три, не меньше. Посмотреть бы со стороны как это было.

Никита, тем временем подошел к телу Пахи. Пощупал яремную жилу.

– А ведь ты его убил, Шило. Как есть, отошел уже.

С этими словами Никита достал меч, и одним ловким движением отсек от тела Пахи пригвожденную к дереву руку, после чего стал доставать глубоко засевшую стрелу. Справившись с этим делом, он обтер стрелу и меч рукавом отрубленной руки и небрежным движением отбросил её на мертвое уже тело. Кирилл, уже начавший приходить в себя, вздрогнул.

– Как у тебя получилось-то так? – Окинфа разбирало любопытство.

– Да я, вишь, по нужде отошел. Слышу – крик, ну пока то-се, смотрю, а вы уже стоите, а этот орет «Зарежу, зарежу». Ну я смекнул и сразу на гору, где коней привязали, лук-то у меня там остался. Там Жирко стоит, я его коней стеречь оставил. Лук взял, стрелы и вниз. Навстречу мне Славко. Рассказал, что к чему, ну я так лесом и прошел до вас. Мы со Славко договорились, что я стрелять буду, когда этот нехристь на лошадь садиться будет. А тут слышу, ты с ним заговорил, ну, думаю подберусь поближе тогда. Все мне никак было руку его не выцелить. А тут он, когда назад отскочил, к дереву встал, прямо под стрелу. Ну и… – Никита развел руками.

– Понятно. Чего сидишь, Кирилл? – Окинф весело поглядел на все еще бледного отрока – давай, бересту неси. Смотри, уже смеркается, вот-вот дождь пойдет. Нам бы до дождя управиться, соль погрузить на возы.

Пока вытаскивали из землянки товар, пока пересчитывали и перетаскивали до того места куда могли доехать возы, Окинф успел найти и кошель Сипата, который, как тот и говорил оказался в развилке большого дуба, стоявшего поодаль от землянки. При свете факела в землянке на одном из тюков нашлась свернутая в трубку береста. Судимир, или кто там, кто скупал у Сипата награбленное, оставлял записи сколько взял товара и сколько оставил серебра. Серебра Окинф в землянке не нашел, видно Сипат, собираясь уходить, успел забрать последний принос. Бересту Окинф взял с собой.

Когда соль погрузили на возы, небо уже совсем потемнело. Рогож с собой никто не захватил и, если бы сейчас пошел дождь, соль могла бы промокнуть, хоть и была в кожаных мешках. Поэтому дружинники и подъехавшие с возами крестьяне, торопились.

В деревню въехали, когда уже почти стемнело. Возы загнали во двор старосты и накрыли от дождя, который то начинал лить, то снова прекращал. Окинф решил заночевать в деревне, а не ехать в ночь до Тёсова, тем более что так он и хотел сделать изначально.

То, что сообщил Сипат о налете суми на ижорские земли могло быть очень важным. Следовало немедленно послать гонца с этой вестью в Тёсов, чтобы оттуда как можно быстрее отослать весть в Новгород. Окинф, было, хотел послать Кирилла, но передумал. Во-первых, мальчишка, только что чуть не расстался с жизнью, а во-вторых, он обещал Степану за ним приглядывать. Да и непохоже, чтобы Кирилл горел желанием вернуться в Тёсов, видимо, изрядно ему надоевший – ему было интересно с отрядом. Окинф выбрал одного из тёсовских кметей, который показался ему потолковее, подозвал.

– Как звать?

– Онтон. Люди зовут Тоха Стриж.

– Вот что, Стриж. Поедешь сейчас в Тёсов. Скажешь Степану что татей кого побили, кого изловили, что Сипат у меня, живой. Здесь ещё у нас дела, так что из Турковиц выйдем изутра, пусть ожидают к полудню – баню, там, сам понимаешь. Ну, расскажешь, чего сам видел. Но, главное скажи Степану, что Сипат сказал, что сумь и емь вышли в поход на лодьях и сейчас уже в ижорской земле. За Ярославов поход мстят. Сколько их – неведомо, а только Сипат говорит, что вся земля собралась. Скажи, я Сипату верю, потому как назвал он и купца, что товар у него забирал и серебром расплачивался, и место, где товар хранит указал и свой собственный клад отдал. Понял?

– Понял.

– Выбери себе одного из ваших, тёсовских, сам за старшего и в путь, скоро, в ночь. Пусть Степан там сам думает кого еще упреждать. Может стоит в Ладогу грамоту послать. Я людей к полудню приведу.

– Добро, Шило.

– Ну давай, Стриж, с Богом. Не медли только и Степану скажи, чтоб не медлил. В Новгород гонца тотчас отправить нужно к Вячеславу Гориславичу, да, тот сам понимает.

Стриж развернулся и, также как раньше Сила, побежал выполнять поручение Окинфа.

Бражки или пива в деревне не было, поэтому разошлись по дворам быстро, оставив только одного кметя в стороже у возов. Окинф крепко опасался, что ночью крестьяне во главе с самим старостой не удержатся и потянут куль-другой соли – ищи его потом. Пленных татей поместили в пустом овине и тоже поставили сторожу. Разбираться что с ними делать Окинф решил утром.

Ночь прошла без происшествий. Сторожа у возов и овина сменилась дважды, и когда начало светать вместе с крестьянами Окинф поднял и своих людей. Тела погибших разбойников, уже осмотренные и обысканные с вечера (ни одного крещеного среди них не было) Окинф предложил Силе сбросить в болото, живых же связав друг с другом решили вести в Новгород. Выполняя своё обещание, Окинф отпустил Пелко – того парня из водской деревеньки Варасти, который первый начал отвечать на его вопросы. До Варасти, как узнал у него Окинф, было три дня пути – ничего, доберется.

Сипат вел себя тихо, заговорить с кем-либо не пытался, смотрел невидящими глазами перед собой и лишь иногда отрешенно устремлял взгляд в серое, с несущимися по нему рваными тучами, небо.

До Тёсова добрались без происшествий – и то сказать, какие происшествия могли случиться с отрядом в два десятка вооруженных кметей с тремя возами. Немного задержались на перевозе через Оредеж – брод был залит водой и возы пришлось разгружать и проводить через наплавной мост порожними, но и с этой заминкой справились быстро.

Степан встречал отряд у распахнутых ворот городка. Возы загнали внутрь, разгрузили, товар пересчитали и поместили в бревенчатый амбар на дворе у тёсовского старосты, с которым договаривался сам Степан. С этого момента Окинф за товар уже не отвечал и вздохнул с некоторым облегчением. Пленных, включая и Сипата, загнали в пустующую клеть внутри самого городка.

Пока занимались хозяйственными делами, Степан рассказал Окинфу, что Стриж прибыл к нему заполночь и что он уже отправил гонцов и в Новгород, и в Ладогу к тамошнему посаднику, хотя было ясно, что пока гонец доберется дотуда, будет, скорее всего уже поздно. В Новгород, кстати, вызвался ехать сам Стриж, только коня сменил. Степан рассудил, что так будет и лучше – Стриж участвовал в разгроме татей и лучше сможет ответить на вопросы боярина. В бересте, посланной Вячеславу Горсилавичу в Новгород Степан запросил распоряжений для Окинфа и его отряда – возвращаться им в Новгород или идти выдвигаться в свете новой угрозы со стороны суми в какое другое место.

Окинф же рассказал про стычку у Тёсова и про то, как он и Никита спасли Кирилла от разбойничьего ножа.

– Как же ты так попался? – Степан укоризненно посмотрел на брата.

– Я бересту срезал с березы – вон, Шило приказал – смотрю – мужик стоит на меня смотрит. Я его спрашиваю, мол, ты кто, сейчас людей позову, а он не слова говоря, на меня бросился. Я бегом, кричу, а он… Догнал, в общем.

– Да уж, напугал ты нас тогда. – усмехнулся Окинф – Ну, Никита добро стрелу пустил. То и хорошо, что все целы.

– Спиной к врагу никогда не поворачивайся – жестко проговорил Степан брату – у тебя нож в руках был, мог бы отступить, а не бежать.

– Да ладно, Степан, молодцом парень держался – примирительно пробасил Окинф – другой бы…

– Другой бы, может быть. А он воином собирается стать, а не монахом.

– Лошадь одним выстрелом сбил, когда Сипат на меня поскакал. Я и приказать не успел, а он уже стрелу пустил.

– Да, стрелы пускать он может – проворчал Степан – а вот головой соображать, видно не очень…

Вечером решили устроить небольшое застолье. Тёсовский староста Яким Феофанович выкатил десятиведерный бочонок вареного меда, Степан договорился с кем-то из ближайшей деревни и привел телушку, напекли хлеба, кто-то из селян принес рыбу, грибы… Трапеза была, конечно, не чета княжеской, но обильная и сытная. Всё, взятое с бою у татей Окинф разделил надвое и половину отдел Степану – пусть сам распределяет кому что – а половину разделил среди своих кметей. Серебро же, найденное в кошеле Сипата на дубе и товар, найденный в землянке взятыми на бою не считались и подлежали передаче в казну города для возврата родственникам ограбленных и погибших владельцев. Впрочем, несмотря на это, доля каждого дружинника оказалась вполне ощутимой и кмети после дележа добычи заметно повеселели.

Окинф ожидал гонца из Новгорода, самое раннее к следующему полудню, а, скорее к вечеру, но он ошибся, причем дважды. Он не знал и не мог знать, что происходило в Новгороде. А происходило там следующее.

Тоха Стриж, торопясь со срочными вестями прибыл одвуконь к воротам Новгорода уже к полудню, когда отряд Окинфа еще только подъезжал к Тёсову. Доложив Вячеславу Гориславичу новости и ответив на его вопросы Стриж отправился в городскую гридницу, где также подробно, перед тем как уснуть с дороги, ответил на вопросы новгородских дружинников. Те тут же принялись разносить новости по всему городу и уже к трем часам пополудни половина Новгорода знала новости о разгроме тёсовских татей и поимке атамана.

Старший сын бывшего новгородского тысяцкого Твердислава Михалкича Степан, тридцатилетний маститый боярин, по сути, глава той части новгородского боярства, что поддерживала князя Ярослава Всеволодовича на новгородском столе, спешно собрался и отправился на двор к тысяцкому Вячеславу Гориславичу.

– Здрав будь, Степан Твердиславич. По делу, али как? – приветствовал Вячеслав Степана, вставая из-за стола, когда тот в сопровождении слуги переступил порог его горницы.

– По делу, Вячеслав Гориславич. Разговор к тебе есть. Сугубый.

Вячеслав махнул рукой, и слуга удалился, плотно прикрыв за собой массивную дверь.

– Ну, выкладывай.

Степан и Вячеслав были почти ровесниками, росли на одной улице, оба были из боярских родов, и, хотя род Степана был чуть познатнее, общались между собой наедине без церемоний.

– Слыхал, гонец из Тёсова приехал, вести привёз.

– Есть такое. Хорошие вести.

– Я их тебе сейчас испорчу. Знаешь кто у тёсовских татей товар скупал?

– Кто?

– Судимир.

– Какой Судимир? Этот, который…

– Этот самый.

– Откуда знаешь?

– Сам мне рассказал. Только от меня убег. Прослышал на торгу, что атамана этого, как его?.. Сипата – живым взяли и что тот имя купца назвал, смекнул что к чему и сразу ко мне.

– Как же он?

– А вот так! Дурень жадный. Дела поправить решил. Ну, да что теперь… Выручать надо. Он нам о всех крамолах, что славляне с Внездом умышляют докладывает, нельзя его черни на расправу отдавать. А то ведь и скажет, чего доброго, кто на Буйце19 разбой на самом-то деле учинил, когда мы письмо Михаилы Черниговского Внезду по его сказу перенимали. Где то письмо-то?

– У меня.

– То добро, а только не пришлось бы нам отвечать-то за тот разбой. Внезд ведь и вече под такое дело созовет, если прознает. С князя не спросишь, а с нас… – Степан Твердиславич развёл руками.

Вячеслав, когда было нужно, соображал быстро.

– Значит так, Степан. Имени купца в городе никто не знает. Даже я не знал, пока ты не сказал. Пусть Судимир пока в монастырь какой ближний спрячется, что ли… А я к князю поеду. Нам своих людей этот вопрос улаживать не послать, там без крови никак не обойдется, так пусть Ярослав своих пошлёт. Письмо Михайлы придёт ему отдать, да оно нам и не к чему, а ему – в самый раз. А там дальше видно будет.

– Ежели разнесется…

– Тогда Судимира надо будет тихо порешить и с глаз долой, но на вече не отдавать. Он нам хоть и нужен, а своя голова дороже. Но нужно чтоб не разнеслось.

– Нужно узнать сначала, кто ещё кроме твоего кметя, что командовал там, про Судимира слыхал. Может и удастся замолчать… Кого ты в Тёсов посылал?

– Окинфа Шило.

– Не знаю такого.

– Десятник со Славны. Хороший дружинник, надежный, крепкий. Жалко его.

– Себя пожалей.

– А, ладно. Пусть Ярослав толкового кого пошлёт, чтоб на месте разобрался.

– Посадника извещать не будешь?

– Иванко-то Дмитровича? Стар он уже, пока надумает, пока решит, а и что решит неведомо… Тут быстро надо дело делать. Сам ко князю поеду, прямо сейчас.

– Ну добро. Прощевай тогда.

– Прощевай, Степан.

Через полчаса Вячеслав уже сидел в покоях князя Ярослава Всеволодовича на княжеском Городище, а ещё через час с Городища, что располагалось напротив Юрьева монастыря торопливо выехали трое всадников, каждый одвуконь, пересекли Великий мост и, не задерживаясь в самом Новгороде, отправились в сторону Тёсова…

Вечером в Тёсове из-за дождя пили в гриднице в самом городке. Степан, не забывавший о службе, строго проследил, чтобы на воротах стоял трезвый кметь, разрешая пить только тем из дружинников, кого сегодня в сторожу не выставляли и тем, кто своё уже отстоял.

Уже глубоко заполночь захмелевший Окинф, рядом с которым восседал чуть менее хмельной Степан, услышали стук воротного била. Степан сразу вскочил и вышел во двор, направляясь к воротам. Окинф, любопытства ради пошел за ним. Поднявшись на заборол над воротами вслед за Степаном, Окинф в неверном свете факелов увидел троих вооруженных всадников, старший из которых властным голосом зычно, как на рати то ли проговорил, то ли прорычал:

– Открывай ворота!

– Кто такие? – голос Степана был спокоен и ровен.

– От Ярослава Всеволодовича, князя Новгородского, Феофан, меченоша20 княжеский.

– Знаешь его? – тихо спросил Степан у Окинфа.

– Видал, вроде, подле князя в Новгороде – также тихо ответил Окинф – видно плохо.

Феофан поднял голову.

– Окинф Шило тут ли?

– Я Шило – Окинф также говорил спокойно.

– Грамота тебе от тысяцкого Вячеслава Гориславича.

Степан махнул рукой и кметь, стоявший в карауле, начал открывать ворота.

Окинф спустился с заборола во двор и подошел к Феофану, уже слезшему с коня. Вблизи он действительно узнал его – это и впрямь был дружинник из свиты князя Ярослава.

– Бражничаете? – Феофан сразу уловил исходящий от Окинфа и Степана запах.

– Заходи, и тебе нальем – ответил Степан.

– А не откажусь. Но сначала дело. Шило, вот грамота, чти.

Окинф развернул бересту, переданную ему Феофаном, и прочел: «Окинфу, десятнику. По княжьему и посадньчью слову едет к тебе Феофан, делай, что скажет. Степану тоже скажи.»

Пока Окинф разбирал буквы, Степан заговорил с Феофаном.

– Мы так скоро вас не ждали. Когда выехали?

– Часа четыре по полудни.

– Быстро добрались.

– Кони хороши. Выезжали одвуконь по дороге коней оставили в какой-то деревеньке. Ну, прочел? – Феофан был на полголовы выше Окинфа и поэтому смотрел на него несколько сверху вниз.

– Прочел – Окинф передал грамоту Степану. Тот прочитал, нахмурился.

– Где пленные тати?

– Там – Окинф указал рукой на клеть, где сидели взятые в плен разбойники.

– Выведи-ка мне атамана их, как его… Сипата.

Степан окликнул дружинника, закрывавшего ворота.

– Стреха, приведи Сипата сюда.

– И ворота не закрывай – добавил Феофан. Видно было, что он привык, что ему подчиняются все вокруг.

Стреха вопросительно взглянул на Степана, тот снова махнул рукой, делай, мол. Двое молодцов, которых Окинф тоже будто бы видел в княжеской свите пока молчали, стоя за спиной Феофана.

Сипат, видимо не спал, во всяком случае, сонным не выглядел. Увидев Феофана, прищурился и остановился было, но Стреха подтолкнул его в спину, и он неволей сделал еще несколько шагов вперед, но все равно стоял свободно и ровно, глядя Феофану в глаза. Роста они были почти одинакового.

– Этот что ли?

– Этот – ответил Окинф.

Даже, если бы он ожидал чего-то подобного, помешать все равно не успел бы. Феофан мгновенно выхватил висевший у него на поясе меч и одним косым ударом рассек Сипата от левого плеча до правого бока так, что голова с отрубленной правой рукой упали на землю отдельно от тела. Левая рука Сипата дернулась, разжалась из нее выпал маленький деревянный крестик, неизвестно кем переданный Сипату уже видимо тут, в Тёсове.