Читать книгу Умопомрачение - Михаил Михайлович Аргамаков - Страница 1

УМОПОМРАЧЕНИЕ

роман

Глава первая

Вера открыла глаза и пришла в ужас. Лучше бы она не просыпалась вовсе. Явь оказалась страшнее самого страшного сна. Каменные стены, лежанка без матраса, свет, льющийся с потолка сквозь решётку оконца, железная дверь с прорезью для выдачи баланды. «Что это? Где я?» – спросила себя Вера и горько заплакала. Она всё ещё не могла поверить, что она, Вера Сергеевна Севастьянова, капитан полиции, следователь Отдела экономических преступлений, находится в тюрьме. И не просто в тюрьме, а в карцере, в одиночке. Её волновал не холод, пронизывающий до костей, ни жажда, от которой болел рот, а стыд. Жгучий стыд охватил женщину от макушки до пяток. Как могло это случиться? Как дошла она до жизни такой? Скатилась на самое дно, стала преступницей? Бывшие коллеги, конечно, знают обо всех её «подвигах», тёмных делах, больших и малых, и никогда, никогда больше не подадут ей руки. Мать, когда узнает, умрёт от такого позора, братья, племянники отвернутся. Вере не важно было сейчас, какой срок ей дадут. Пять? Десять? Пятнадцать? Для неё всё было кончено. Жизнь кончена – вот что она понимала с отчётливой ясностью, так какой смысл?..

Вера завыла волчицей. Потом вскочила с лежанки в своей арестантской робе и стала кидаться на стены. Она билась о камень головой, обдирала кулаки, ломала ногти. Так продолжалось, пока за ней не пришли. Возбуждённую, окровавленную женщину сволокли в медсанчасть и бросили на койку. Укол успокоительного погрузил бывшего следователя Севастьянову в темноту, в тяжёлый продолжительный сон.

Новое её возвращение в реальный мир был не столь ужасным. Вера проснулась в многоместной, но совершенно пустой больничной палате, с решётками на окнах, на нормальной койке, под серым колючим одеялом. И снова вспомнила, что она в тюрьме. Но сознание того, что она теперь обычная зэчка на сей раз, не показалось ей таким уж невероятным. Лязгнула дверь и надзирательница выкрикнула её фамилию. Вера послушно поднялась и вышла в коридор. В пустой комнатке, где не было ничего, кроме стола и двух стульев, привинченных к полу, её ждала полноватая женщина лет сорока с хвостиком. У неё было мягкое, почти материнское лицо, гладко зачёсанные и собранные в пучок русые волосы и светлые понимающие глаза. Одета она была в скромный серый костюмчик. Под пиджаком виднелось кружевное жабо кофточки. На пальце левой руки у неё было тонкое обручальное колечко, сумка вместительная, но не модная, с торчащим сбоку зонтом. И туфли не модные, с широкими носами. «Обычная серая мышь, – подумала Севастьянова. – Скучная, как любовница, но образцовая мать и хозяйка. Муж и дети накормлены и обстираны, краны не текут. Наверняка хорошо вяжет и шьёт. И прежде чем сделать на машинке стежок, выдёргивает из ткани нитку. Чтоб тютелька в тютельку». Прослужив десять лет в органах, Вера научилась разбираться в людях.

– Савастьянова Вера Сергеевна? – уточнила посетительница, заглянув в дело.

– Так точно.

– А я Виктория Павловна Андреева, ваш адвокат. Вы же просили женщину?

– Просила, – кивнула Вера, размышляя согласиться ей на эту вот «мышку» или нет. – Ладно, пусть вы, я согласна.

– Садитесь, – просто сказала адвокат. – Жалобы есть?

– Нет, – Вера пожала плечами и опустилась на стул. – Хотя… просьба есть. Нельзя сделать бы так, чтоб меня выпустили до суда? По подписке или под залог? Или хоть… под домашний арест?

– Вряд ли, – покачала головой Андреева. – Пока следствие не окончено. Статьи у вас слишком тяжёлые. Не считая сто пятых, коррупция, мошенничество, ну и сами знаете…

Вера кивнула:

– Знаю, лет на двадцать потянет.

– Будем работать, уклончиво ответила Андреева. – А насчёт залога? Вот если б была причина. Хроническая болезнь, например? Но я смотрела вашу карту. Вы абсолютно здоровы. Тридцать два года, а здоровье, как у восемнадцатилетней.

– А по психике не выйдет? – спросила Вера.

– Вы насчёт вчерашнего припадка? Сомневаюсь. Подобные нервные срывы в порядке вещей. У каждой второй, из тех, что сюда попадают. Да вы и сами это знаете, – адвокат подняла на Веру усталые глаза. – Я подала ходатайство, чтоб вас оставили на больничке хотя бы ещё неделю. Дня три подпишут. Так что отдыхайте, набирайтесь сил. Они вам скоро понадобятся. И постарайтесь больше не нарушать распорядок. Иначе…

– Поняла, – усмехнулась Севастьянова. – Я спросить хочу…

– Про ваших под… подельниц? – догадалась Андреева. – Левицкая арестована, даёт показания, а Гаврилова в федеральном розыске. – Но её скоро найдут, – заверила она подзащитную, уловив радостный блеск в её глазах, – уже вышли на след.

«Хрен вы её найдёте, – подумала Вера. – Никогда вы её не найдёте. Она как никто умеет путать следы. И вообще… всех вас вместе взятых в сто раз умнее».

Адвокатесса ушла, пообещав прийти завтра, а Вера вернулась в палату, поела холодной овсянки, оставленной для неё на тумбочке, выпила подслащённого чаю, легла, отвернулась к стене и стала думать о Косте. Вспомнила их первую встречу. Это было полтора года назад.

Стоял апрель, простудный, ветреный. Вере надуло флюс, и на службу она пришла в платке. Не снимала его даже в кабинете, хоть пёстрый шёлковый платок нелепо смотрелся на фоне её синей формы с погонами. Но была пятница, начальство с утра укатило на пикник. Как обычно, с чиновниками из городской администрации, банька, девочки. В офисе было пусто. Почти все кабинеты закрыты. Криминалисты нормальные люди. Всем хотелось перед выходными уйти домой сразу после обеда. На пятницу они старались не назначать важных дел. Вера не была исключением. На 10 утра у неё был назначен допрос двух мошенниц, которые втюхивали старикам поддельные лекарства. Один пенсионер скончался, как утверждала его вдова, именно от этих лекарств. К тому же, по её уверению, из квартиры пропали деньги и ценные вещи. Фамилия потерпевшей была Цыбина. Одного взгляда на неё было достаточно, чтоб понять – эта от своего не отступится. У вдовы было каменное лицо и твёрдый до тупости взгляд. Она требовала возмездия. Мошенниц найти, посадить, а ей выплатить два миллиона морального ущерба. С помощью дотошной старухи, составили фотороботы, преступниц схватили, отправили в СИЗО, и вот сегодня Севастьянова должна была их допросить. Дело было ясное, легко доказуемое. «Сто пятьдесят девятая, плюс «умышленное причинение вреда здоровью». В общем, делать нечего», – думала Вера. Она мечтала по-быстрому разделаться с преступницами. Обе были ранее судимы. У Гавриловой это была вторая ходка, у Левицкой, третья. Левицкая имела целый набор статей, от подделки документов до убийства по неосторожности. Гаврилова получила четыре года за ограбление продуктового магазина. Вера развела в стакане полоскание. Зуб болел отчаянно. Она мечтала побыстрей разделаться с этим делом и бежать к врачу. Фургон с заключёнными давно прибыл и стоял теперь во дворе. Вера видела его в окно. Она пролистала дело, мельком взглянула на фотографии мошенниц и распорядилась по селектору, чтоб первой доставили Левицую. Она была старшей в этой паре. Ей было 34, а её сообщнице Гавриловой только 20. У неё не было сомнений, что организатором всех преступлений была именно Левицкая, Гаврилова у неё скорей всего так, на подхвате, думала Севастьянова. Но, когда арестованную привели, она заколебалась в своей уверенности.

Ванда Левицкая не походила на вожака. Для этого она была слишком женщина. У неё были коровьи глаза, белая кожа и высокий лоб. Вера знала, что лоб не показатель ума. Самые высоколобые и бывают порой полными идиотами. Левицкая явно была глупа, но с хитринкой. Как у большинства недалёких людей, у неё была манера слушать собеседника не ушами, а глазами. Игнорируя смысл слов, которым она заведомо не верила, Ванда буквально впивалась в лицо говорящего, как животное. Она старалась разгадать, что он на самом деле думает. Вину свою Левицкая полностью отрицала. Твердила, что, освободившись из мест лишения свободы, искала работу. Встретилась случайно Гаврилову, знакомую по отсидке, и та предложила ей место курьера по доставке лекарств. Ни названия фирмы, ни адреса она назвать не могла. Уверяла, что товар получала от Гавриловой. По её словам, Костя (так она называла Гаврилову) давала ей и таблетки с порошками, и адреса заказчиков, а она, Левицкая, была в этом деле простым исполнителем. Больше следователь Севастьянова ничего от неё не добилась. Она заметила, что во время допроса Ванда сидела на стуле, откинувшись и чуть раздвинув ноги, часто подтягивала ладонями тяжёлую грудь, краснела и ни с того ни с сего заливалась смехом, показывая два ряда мелких жемчужных зубок. Словом, вела себя, как профессиональная шлюха. Вера была рада, когда Левицкую увели. Она надеялась, что вторую мошенницу, ту, что помоложе, будет расколоть проще.

– Давайте Гаврилову, – поморщившись, сказала Вера охраннику. Боль становилась нестерпимой. Она отошла в соседнюю комнатку, к умывальнику, пополоскать зуб, а когда вернулась, сразу поняла, почему у Гавриловой такая кличка – «Костя». Антонина Гаврилова, стоявшая руки по швам посреди её кабинета, походила не на женщину, а на остриженного наголо пацана, в потрёпанных джинсах, клетчатой рубашке, с закатанными рукавами и школьных ботинках, максимум тридцать третьего размера. В отличие от дебелой подруги, выпячивавшей свою сексуальность, Костя начисто была лишена женских прелестей. Почти плоская грудь, отсутствие бёдер, веснушки на лице, никогда не знавшем даже обычного крема, руки, покрытые цыпками, обкусанные ногти. Видно было, что Костя только по паспорту девушка, а, по сути, существо среднего пола, и в отличие от Ванды не создано для любви. У неё и повадки были, как у парня. Привычка сидеть нога на ногу, упрямая шея, суровый взгляд серых маленьких глаз. Из особых примет у неё были только брови, шелковистые, густые. Они то сосредотачивались к переносице, то расправлялись, а то удивлённо взлетали к вискам. Вера подумала, что разговорить напарницу Левицкой будет, пожалуй, ещё труднее, поэтому начала с ничего не значащего вопроса:

– Почему у вас такая кличка, «Костя»?

– Не помню, – пожала плечами Гаврилова. – В детдоме, наверное, дали. Так и пошло. Костя и Костя.

– Так вы детдомовская? – как бы, между прочим, спросила Вера. Она бегло ознакомилась с анкетными данными арестанток.

– А то. Мать от меня сразу в родилке отказалась.

– И вы не пытались её найти? И вас никто не удочерил?

– Нет.

– Замужем?

– Больно надо, – хмыкнула Гаврилова.

Вера задавала вопросы, ответы на которые её не интересовали. Они были не по делу, просто, чтоб «растопить лёд», понравиться арестантке.

– Такая симпатичная девушка и вдруг Костя?.. – продолжала бубнить Севастьянова, перечитывая заявление потерпевшей. «Я, Анфиса Никаноровна Цыбина, одна тысяча девятьсот тридцать шестого года, русская, – писала та. – Прошу привлечь к уголовной ответственности двух прохиндеек, из-за которых помер мой муж…»

– Да разве я симпатичная? – возразила Костя. – Вот вы – красавица, это да. Как с картины Айвазовского.

Вера вскинула голову и закусила губу, чтобы не рассмеяться. Во-первых, Айвазовский рисовал только море, а во-вторых, она прекрасно знала, что не слишком хороша собой. Во всяком случае, так считали все окружающие. Худая, длинноносая, а по темпераменту, меланхолик. В школе у неё дружка не было. В институте на Веру Севастьянову тоже никто не заглядывался. А ей нравились такие парни, о которых и мечтать было нечего. Например, Володька Правдин. Он был самый видный парень у них в ВЮЗИ. Высокий, синеглазый, с густыми светло-русыми волосами, с правильными чертами лица, и скромный, не хам, как другие, к тому же сложен, как Аполлон. Мечта всех девчонок. Но, говорили, что он женат. Когда Вера училась на первом курсе, Правдин уже заканчивал вуз. Он был не москвич, откуда-то из Сибири. Весной Правдин защитил диплом и уехал к жене в Питер.

К концу обучения Вера занялась собой: обрезала и завила волосы, стала краситься. И грудь у неё наметилась, и попа, и туфли она стала носить на каблуке. Но первый кавалер появился у неё только, когда она пришла на работу в органы. Денис Петрович Козлов, из Следственного комитета, её ровесник, но уже важняк. Вере он сразу не понравился, хотя многие находили его милым и чуточку старомодным. Козлов был молодой, да из ранних. Он был карьерист, и ничуть этого не стеснялся. Дружил только с теми, кто мог быть ему полезен, мог быть даже навязчив. Бесполезных людей не замечал, низко кланялся начальству, целовал ручки пожилым дамам. И те уверяли, что Денис прелесть, душка и хорош собой. Но Вера видела, что он совсем не хорош, и вообще не мужик, а мальчишка с тонкой шеей и лицом целлулоидного пупса. Глаза навыкате, рот, растянутый в вечной улыбке, оттопыренные уши. Денис, напротив, считал себя привлекательным голубоглазым блондином. Он очень следил за собой. Подкрашивал волосы ромашкой, ходил к косметичке и маникюрше. Но невест у него не было. Вернее были, но либо не местные, с рынка, либо нищие бюджетницы. Мать, Леокадия Львовна тщетно искала единственному сыну достойную пару, чтоб если не с приданым, то хотя бы с перспективой. Она искала, а нашёл босс. Севастьянова считалась толковым следаком. Не красавица, но умная, дисциплинированная, и вообще далеко пойдёт. Начальник указал Денису на Веру, и этого было достаточно. Через месяц они поженились. Любви между ними не было, было обоюдное желание прочно обустроить свой быт, не отличаться от других, чтоб спокойно шагать по служебной лестнице. Холостякам путь наверх был затруднителен. Фамилию Вера оставила свою, Севастьянова, чтоб не разводить семейственности. Матери Дениса, Леокадии Львовне, Вера не нравилась, но это… дело десятое.

– А чего вы смеётесь? – будто даже слегка обиделась Костя. – Сами что ли не знаете, какая вы? Супруг разве вам не говорил?

– Какая? – с юмором поинтересовалась Вера. Ей было забавно, что ещё придумает маленькая арестантка. Слово «супруг» она предпочла пропустить мимо ушей.

– Жаркая! – выпалила та, вспыхнув.

– Какая-какая? – засмеялась следователь.

– Жаркая, – повторила Костя, и глаза её увлажнились, – страстная, но…

– Что «но»? – спросила Вера строго.

– Но сами себя боитесь.

Далее продолжать разговор в таком духе было невозможно, и следователь Севастьянова перешла к делу. Показала ей заявление потерпевшей, стала задавать вопросы по существу. Что за фирма, от которой работали Гаврилова с Левицкой? Какой у неё телефон, адрес?

– Мамой клянусь, гражданин следователь, – била себя кулачком в грудь Костя. – Мамой, которой у меня никогда не было. Не знаю я ничего. Я хотела, что было забыть. Хотела новую жизнь начать, а тут Левицкая, как чёрт из табакерки. Мы с ней на зоне ни капельки не дружили. Она для меня старуха…

– Ну, какая же она старуха? Всего на три года меня старше, – заметила Вера, покосившись на Костю. Та опешила:

– На три?! Ну, извините, никак не поверю. Вам лет 26 от силы, а ей на вид все сорок.

– Ну, ладно, – вздохнула Вера, проглатывая и эту лесть, – рассказывайте дальше.

– Дальше встречаю её в городе. Мы в один день откину…

– Освободились из мест заключения, – помогла Вера.

– Ну, да. Она в четверг, а я в пятницу. Не знаю, где она две ночи ночевала, лично я, на плешке, на Каланчёвской, под вагоном. Замёрзла, как су… – Костя осеклась.

– Ну-ну, ближе к делу, – подбодрила её Севастьянова.

– Встретились, взяли бутылку для согрева, выпили в скверике. Джакузя и говорит…

– Джакузя?.. – удивилась Вера.

– Да Левицкая. Ванда Левицкая. Её на зоне Джакузей звали. Она всем брехала, что какой-то папик её в джакузи купал и сверху поливал из бутылки шампанским. А ещё пятки мёдом мазал и языком слизывал. Но мне Рыбка больше нравится. Мультик такой есть, про рыбку Ванду, может, видели?

Вера улыбнулась краем рта. Костя добродушно рассмеялась. Зубки у неё были ровные, с острыми клычками по бокам и розовыми дёснами, обнажавшимися при смехе. Такие зубы в народе зовут «волчьими».

– Продолжайте, Гаврилова, – кивнула Вера.

– Левицкая, значит, и сказала мне, что нашла объявление о работе. Курьером в фирму, развозить по адресам лекарства. Но точно не наркоту. На это я бы никогда не пошла. А на лекарства для тяжелобольных согласилась. Клиентов диспетчер по телефону вызванивала. Они деньги переводили на фирму. Наше дело было готовые заказы доставить. Мы больше ни до чего не касались. Ну, поехали, нас оформили, выдали товар. Обещали в конце дня заплатить по 250 рэ за адрес.

– Куда поехали? Где находилась фирма, сказать можете? – уцепилась Вера.

– Не знаю, – пожала плечами Гаврилова. – Это вы у Джакузи, то есть у Левицкой спросите. Где-то на Соколе.

– Ну? Дальше что? – зуб у Севастьяновой разболелся с новой силой.

– Дали мне шесть адресов. Я стала развозить. Клиенты все доходяги. Пять развезла, а на шестой приехала, мне сказали, что заказчик копыта…

– Умер, что ли?

– Умер, – кивнула Костя.

– В котором часу это было? – нахмурилась следователь.

– В восемь вечера. Я точно помню, – побожилась Костя. – Мы в 20.15. договорились с Левицкой встретиться, чтоб вместе в фирму вернуться, сдать расписки, получить деньги. Обмыть хотели первый рабочий день и похавать.

– Где встретились?

– На Красногвардейской, в скверике. Поехали на Сокол. Приехали, а фирма тю-тю.

– Что значит «тю-тю»? Выражайтесь яснее, – строго сказала Вера. Она уже поняла, что девчонок придётся отпускать. Левицкая с Гавриловой не мошенницы, а жертвы чьего-то мошенничества. Попали, как кур в ощип. Устроились в фирму-однодневку, и знать не знают, что за таблетки возили клиентам. В деле имелись расписки в получении, с указанием числа и времени доставки. – Так что значит «тю-тю»? Сформулируйте чётко.

– Приехали мы, в общем, а на месте той фирмы уже магазин «Цветы», – отчеканила Костя. – Кадки с пальмами завозят. Ни денег не получили, ничего. Один день всего поработали, и нас сразу загребли. За того старика, что умер. Но я-то ни в чём не виновата. Да и Рыбка не при делах. Он от старости загнулся, а не от наших таблеток.

– «Цветы», значит? – задумчиво повторила Севастьянова, перебирая материалы дела. Она искала заключение о смерти гражданина Цыбина, и нашла. В справке, выданной врачом скорой помощи было указано, что такой-то такой-то скончался от сердечной недостаточности в 19 часов 44 минуты. Получалось, что Костя не врёт. Пётр Кузьмич Цыбин, пенсионер, 79 лет от роду, приказал долго жить за четверть часа до её приезда. А у его вдовы, видно с горя всё в голове перепуталось. Она решила, что виной смерти её мужа стало дорогое лекарство неизвестного происхождения, заказанное за неделю до того. А, может быть, просто захотела вернуть своё, ну и заодно сорвать «банк».

Примерно это следователь Севастьянова пыталась растолковать вдове покойного, но та ей не поверила. Крикнула, уходя, что этого дела не оставит и обозвала Веру мздоимицей. Но та привыкла к подобным ярлыкам. Севастьянова письменно изложила свои соображения по делу. Вскоре и экспертиза подтвердила, что в таблетках содержался обычный мел, от которого Цыбин никак умереть не мог. Гаврилову с Левицкой освободили через неделю после того допроса и все обвинения с них сняли. А спустя ещё день, ей передали на вахте огромный букет красных роз, в который была вложена карточка, размером с визитку, с целующимися голубками и виньетками, на которой золотом было вытеснено: «Спасибо!!! Костя».

«Вот дурочка, – подумала Вера, убирая карточку в сумку. – Такие деньжищи потратила». Но ей было приятно. Розы были свежесрезанные. Они весь день пахли у неё в кабинете, а потом дома. Их духом пропиталась вся квартира. Денис, вернувшись с работы, с порога заявил, что у них воняет хлороформом, как в морге и распахнул все окна. Но розовый дух был неистребим. Вера пожарила на ужин рыбы. Они молча поели и молча занялись своими делами. Бывают семьи разговорные, а бывают молчаливые. У Веры с Денисом была молчаливая семья. Супруги порой молчали неделями, перебрасываясь лишь малозначительными фразами и междометиями. И каждый невольно копил в себе всё дурное, которое, будь оно высказано по частям, осталось бы почти незамеченным. А так «снежный ком» рос, катился с горы и неминуемо взрывался скандалом. Начиналось с грязных носок под кроватью, а доходило до того, что потом было стыдно вспомнить. Денис кричал Вере, что она холодная, расчётливая тварь, уродина из Балашихи и не способна родить ему наследника. Вера обзывала его истериком, маменькиным сынком и импотентом. И тот и другой не стеснялись в выражениях и клялись, что завтра же подают на развод, но продолжали жить вместе уже девятый год. У любящих пар конфликт переходит в пылкое примирение. У нелюбящих принимает форму хронической болезни. В итоге они распадаются. Вера и Денис были обречены на совместную жизнь. И вот почему. Во-первых, карьера. И, во-вторых, и в третьих. В их ведомстве разводы не поощрялись. Затем, квартира. Им, как госслужащим и молодожёнам, дали превосходную квартиру в Матвеевском, в доме высшей категории.

Следователь Козлов был очень ценим начальством. В его служебной характеристике было сказано: «Грамотный перспективный юрист. Беспощаден к нарушителям закона». И коллеги Дениса, и подследственные знали, что этот улыбчивый блондин, безобидный на вид, жесток, мстителен, и в когти ему лучше не попадаться. Он не брезговал ничем для того, чтобы выбить из подследственного признание или заполучить чистосердечное признание. Использовал и обман, и шантаж, и пытки. Козлову поручали самые яркие дела, и он с ними отлично справлялся. «Клиенты», его стараниями, всегда получали большие сроки и помнили его до конца жизни.

Квартиру им дали двухкомнатную, с высокими потолками, с холлом, кирпичной лоджией, консьержем при входе и подземной автостоянкой. Родители помогли обставить семейное гнёздышко по последнему слову. Кожаные диваны, мягкие ковры, кухня под мрамор. Коллеги скинулись на машину. Машина была отечественная, «Москвич». На ней и Денис, и Вера учились водить. Тот «Москвич» давно сгнил в утиле, теперь у каждого из супругов была новая иномарка. Каждый из них был по-своему привязан к их общему дому. Но счастья в нём не было. Временами Вера и Денис жили, как добрые соседи, временами, как кошка с собакой. Они были очень разные. Им нравились разные книги и фильмы. У каждого было своё хобби и своя территория. Денис перегородил столовую. Он устроил себе кабинетик, где был удобный письменный стол с компьютером, факсом, набором игр и порнушки. И ещё там стоял Дзержинский, по грудь. Маленький, но тяжёлый Феликс. Но не из железа, а из какого-то сплава, наподобие бронзы. Подарок начальника. Там он разводил рыбок в аквариуме, держал коллекцию красочных марок несуществующих стран, которые начал собирать ещё его отец, умерший молодым от инсульта. Отец Дениса был прокурором, мать, медицинский работник среднего звена, возвела покойника в культ и сознательно лепила из сына его клон. Всё, от профессии до зачёса волос и хобби должно было быть у Дениса, как у папы. Кабинет, шкаф с литературой по криминалистике, раскладной диван, на котором можно было отдохнуть или подумать. На этом диване Денис обычно спал, а то и просто валялся, почитывая книжки Лукьяненко или слушая в наушниках песни заграничных рок-групп.

Вера обитала в спальне. Благо, Денис туда почти никогда не заходил. Только, чтобы воспользоваться гардеробом, где висели его брюки и пиджаки и лежали стопочкой накрахмаленные рубашки. Всё остальное в спальне было её, Верино. Она хорошо вязала, любила женские романы и душевные песни Ваенги. «Снова курю тайком…» – мурлыкала Вера, выходя на балкон. У неё, как у героини этой песни, была припрятана пачка сигарет. Но курила она пару штук в день и только, когда бывала дома одна. Выходные Денис проводил с начальственными друзьями, Вера ездила в Балашиху, к родителям. Её старики, Марья Ивановна и Сергей Иванович Севастьяновы, ничем не выдающиеся, но честные люди, прожили вместе полвека и стали похожи друг на друга, как брат и сестра. Отпахали по сорок лет на заводе, вырастили двоих сыновей и дочь. Сыновья их стали военными. Старший, Пётр, жил в Мурманске, плавал на подводной лодке. Младший, Иван, служил на Китайской границе. Дочкой Севастьяновы гордились особенно. Она изо всей семьи прыгнула дальше всех. Подруги детства чуть-чуть Вере завидовали. Никто из них не поднялся так высоко, как она. Маша пошла в торговлю, Валя стала фельдшером, а флегматичная Надя работала поваром в пельменной. И мужья у них были соответствующие. Одна вышла за дальнобойщика, вторая, за слесаря, а у третьей муж был алкаш и лодырь. Ни на одной работе не задерживался дольше месяца. Её пельмени спасали всю семью. Как водится в этой среде, мужья время от времени поколачивали жён. Но Вера видела, что счастье в их семьях всё-таки есть. У всех её подруг уже были дети, а они с Денисом жили бобылями. Из дома на службу, со службы домой. На службе почёт, а дома… «невидимые миру слёзы», о которых так пронзительно написал Чехов.

Следователь Севастьянова не отставала от мужа. Они служили в одном ведомстве, но в отличие от Дениса, который расследовал в основном бандитизм и убийства, Вера занималась финансовыми махинациями, коррупцией, мошенничеством. И весьма успешно. Почётные грамоты, премии сыпались на неё дождём. Но Дениса это почему-то не радовала, а злило. Каждое её поощрение оборачивалось домашней драмой. Радость на лице жены вызывала у мужа тоску и уныние. Вместо поздравлений, он начинал вставлять ей шпильки. Цеплялся к её внешности, к нелепой причёске, безвкусной бижутерии. Бранил приготовленный ею ужин, хотя готовила она вполне сносно. Мог подкинуть в салат нитку или пуговицу и свалить на неё. Денис не любил её подруг. Когда они приходили к ним с мужьями, он удалялся в свой кабинетик. Козлова раздражала шумная говорливость этих чуждых ему людей, громкий смех, их тягучие песни и то, что Вера в их обществе была, как рыба в воде. Во время застолья он обычно молчал с важным видом. В спорах не участвовал, в хоре не подтягивал, а если соглашался сыграть в шахматы, в нарды или в «подкидного дурака», напрягался, бледнел, дрожал, боясь проиграть, но уж если проигрывал – держись! Мог закатить истерику, раскидать фигуры, швырнуть счастливчику карты в лицо, словом испортить всем настроение. Видя это, Вера перестала приглашать своих друзей. У Дениса друзей не было, только начальник и мамочка. Она звонила сыну ежедневно, но, к счастью, приезжала только по важным числам, так как страдала кучей старческих недугов и жила далеко, на Арбате. В их доме воцарилась гнетущая тишина. Вере мечталось завести собаку или кота, но это было из области фантастики…

Заключённая Севастьянова не заметила, как наступил вечер. Ей принесли толстые серые макароны, бутерброд с сыром и чай. Она съела и выпила всё, что положено, и снова легла. Ссадины на лбу заживали плохо, то дело кровоточили, Она их промокала носовым платком и думала о Косте. Интересно, где она сейчас? Вера вспомнила, как свиделась с Костей во второй раз.

Это было в последних числах мая. Придя с работы, Вера стала готовить ужин и, как всегда, включила маленький плазменный телевизор, чтоб, не отрываясь от резки овощей, слушать новости. По криминалу не было ничего интересного. Обход участковыми «резиновых» квартир, бытовые драки, гастарбайтер напал в парке на старушку. Всё, как всегда. Час назад на одной из окраин Москвы совершено ограбление банка. Тоже ничего особенного. Этих банков сейчас в Москве пруд-пруди. Завязалась перестрелка, убит один из охранников. Мелюзга разбежалась, зато главарей банды сумели взять и отправить в тюрьму. Ими оказались давно находившиеся в розыске: Игнат Шадрин (Буйвол) и Глеб Костомаров (Цыган). И тот и другой – воры-рецидивисты со стажем. Выкладывая в миску салат, Вера мельком глянула на их физиономии, возникшие на экране. Шадрин был качок, лет пятидесяти, коренастый, небритый, с перебитым и криво сросшимся носом, с телом борца и ледяными глазами убийцы. Его подельник, лет на двадцать моложе, худощавый, высокий, смуглый, с чёрной косицей, с шальными глазами и наглой щербатой улыбкой. Видно было, что грабители типичные отморозки, что на каждом клейма негде ставить. «Крепкие орешки», – подумала Вера, заправляя салат лимонным соком, – но ничего, следователь Козлов, вас расколет». И как в воду глядела. «Дело банды Буйвола» поручили Денису.

В тот вечер он пришёл поздно. С порога объявил, что ужинать не будет, потому что прямо с банкета, а завтра в 8 утра едет в командировку, в Псков. На три дня, до вторника. Сказал, чтобы Вера приготовила ему чемодан с обычным набором вещей, поставил будильник на нужное время и завалился спать.

Всю ночь грохотала первая весенняя гроза. Когда Вера проснулась, Дениса уже дома не было. Она распахнула окна. Воздух после грозы был свежий, светило солнышко, чирикали воробьи. День был субботний, погода отличная и муж в командировке. Что ещё надо для хорошего настроения? Вера приняла душ, оделась и рванула в Балашиху. Собрала в сумку всё, что имелось в холодильнике, отключила электроприборы, заперла квартиру и спустилась в цокольный этаж, где стоял джип Дениса и её «Toyota corolla», которую она нежно звала «коровкой», чистенькая, цвета «кофе с молоком». Вера собралась навестить родителей. Но по дороге надо было заехать в дачный кооператив «Берёзка». Там они с Денисом вот уже три года строили двухэтажную дачу. Дом был почти готов, даже кое-какая мебель внутри имелась. Не было внешней отделки, и участок представлял собой кусок леса, с диким малиновым кустарником. Надо было культивировать территорию, вырубить часть деревьев, разбить огород, но некому было этим заняться, да и не очень хотелось. Их недостроенная дача обычно пустовала. Денис там не бывал, а Вера заезжала изредка, чтоб удостовериться, что всё на месте, и дом, и забор и её любимый малиновый куст. «Берёзка» раскинулась на пути в Балашиху и напоминала долгострой эпохи застоя. Но она находилась в пяти километрах от её малой Родины. Это обстоятельство было определяющим в выборе места для дачи.

Вера доехала до развилки шоссе и повернула к «Берёзке». Сначала дорога была грунтовая, а дальше пошли ухабы да лужи, наполненные мутной водой после ночной грозы. Но воздух был вкусный, как кусок арбуза. Вера отворила оконце, чтоб насладиться им сполна. По мере приближения к лесу, стали различимы запахи разогретой солнцем молодой листвы и хвои. По левую сторону раскинулись вспаханные и напоённые дождём поля, по правую, тянулся глинник с редкими колючими кустами. Жилья вокруг не было. Чтобы добраться до дачи, надо было миновать перелесок, выехать на открытое пространство, на котором торчали остовы строящихся «фазенд», но не посажено было пока ни единого дерева. Проехать метров сто вдоль рабицы, обозначавшей границы посёлка, поздороваться со сторожем Никитичем, если он на месте, и…

Вера въехала в перелесок, и вдруг до её слуха донёсся плач или стон. Кто-то звал на помощь. Вера притормозила, не глуша мотор, вышла и оглянулась. Вроде бы никого. Стон повторился. И только тогда она заметила лежащее среди молодых берёзок в канаве, существо, непонятного пола и возраста. Скорей всего это был подросток. Босой, в изорванном пиджаке, брюках и кепке. Лица его Вера не видела, он лежал, уткнувшись носом в землю. Глиной вперемежку с кровью была испачкана его одежда. Руками он зажимал рану в боку и время от времени постанывал жалобно, как подбитый зверёк. Что-то в этом человечке показалось Вере до боли знакомым.

Глава вторая

Это была Костя. Вера её сразу узнала. Избитая, грязная и уже еле живая. Видно было, что ей досталось, и что она пролежала в глинистой канаве много часов. Вера стала тормошить её, спрашивать, как она здесь оказалась, что с ней произошло? Но Костя только морщилась от боли и еле слышно бормотала:

– Сестрёнка, ты… только меня… не сдавай. В ментовку не надо. Ладно, сестрёнка?

– Да не сдам, не сдам, не бойся, – Вера поняла, что Костя её не узнала без формы, приняла за обычную женщину. «Надо срочно что-то делать. Девчонка совсем плоха, думала Вера. – Ещё час, другой и её не станет». Потом решительно достала из багажника плед и расстелила на заднем сиденьи машины. Вытащила Костю из канавы, положила на травку. Затем аккуратно сняла с девушки всю одежду, потому что и брюки, и рубашка и даже плавки (единственное её бельё) были мокрыми от крови. Связала всё в один узел и бросила в багажник. Костя впала в забытьё. Глаза её были закрыты, в левом боку, чуть ниже селезёнки, темнела рана. Вера уложила её на плед, достала из аптечки йод и бинты. Как могла, обработала рану. Перед тем, как накрыть пледом, ещё раз бросила взгляд на худенькое тельце Кости, на бледные соски, впалый живот, ключицы и рёбра, ясно видимые под кожей и чуть не расплакалась. Девчонка была вся избитая, за ночь синяки на её лице и теле почернели. Вере стало жалко непутёвую сироту, опять возникшую на её пути, захотелось приласкать её, напоить, накормить. Но прежде её надо было вылечить. И с этим следователь Севастьянова справилась на «отлично». Она привезла Костю на свою дачу, подняла, как запелёнатого младенца, на второй этаж и устроила на своей кровати. Кровать была громадная, двуспальная, привезённая из городской квартиры. «Сексодром», которым они с Денисом почти не пользовались. Секс у них бывал реже редкого. Вера ненавидела это ложе, как символ своего неудавшегося брака. Потому и сплавила на дачу. А себе купила модную полуторную кроватку, итальянскую, с завитушками из кованого металла.

Пока Костя спала, Вера сгоняла в Балашиху, к подруге Вале. Валя была выходная. А вообще работала фельдшером в горбольнице. Не спрашивая ни о чём, Валентина быстро оставила все домашние дела, собрала чемоданчик, где было всё необходимое: лекарства, шприцы, перевязочные средства, и они поехали в «Берёзку». По дороге заскочили сначала в «Пельменную» к Нине. Посочувствовали ей с мужем. Потом к Маше, в «Продукты». Купили водки, вина, колбаски, фруктов. Это был обязательный ритуал, навестить подруг. И двинули с Валей на дачу к Вере.

Валю называли: «Вера наоборот». Вера была серьёзная, Валя, смешливая. Вера была отличница, Валя, троечница. Вера была худая, высокая, Валя – коренастая и в теле. У Веры были прямые светлые волосы и длинный нос. Валя, напротив, была курносая и на голове носила шапку из каштановых кудряшек. Они дружили с детства. В школе сидели за одной партой. Иногда ссорились, не без этого. Но Веры всегда давала Вале списывать, а та в драках стояла за неё насмерть. И теперь они смело могли полагаться друг на друга и по первому зову шли на помощь.

– Это огнестрел, но не глубокий, – сказала Валя, осмотрев Костю. – Пулю я выну, рану зашью, но, сама понимаешь…

Вера понимала, что об огнестрельном ранении медик обязан доложить в полицию.

– Ну, а если как-нибудь так, а Валюш? – Вера, вспомнила просьбу Кости не сдавать её ментам. – Жалко пацанку. Она одна на белом свете, и не работы у неё нет, ни жилья. Выросла в детдоме. Наставить было некому, вот и сбилась с пути, попала в тюрьму по дурости. Вместе с такими же, как она, голодными мальчишками и девчонками напала на продуктовый ларёк. Получила срок. Недавно освободилась, хочет начать нормальную жизнь, а, видишь, никак не выходит. Я почему-то ей верю. Надеюсь помочь ей с жильём, на работу устроить. Знаешь, она меня «сестрёнкой» зовёт, – засмеялась Вера.

– Да кто она тебе, что ты о ней так печёшься? – спросила Валя, набирая в шприц обезболивающее лекарство. – Нагрузка что ль у тебя такая? Чтоб бывшим зекам помогать? Эх, Верка, родить тебе надо! Это в тебе материнский инстинкт бродит!

Валентина знала своё дело. Сделала всё, что обещала. Вынула пулю, зашила рану, заклеила, наложила бинты. Предупредила:

– Если температура поднимется, звони. Номер моего мобильного не забыла?

– Не забыла, – улыбнулась Вера. Валя научила подругу, как перевязывать больную, оставила ей необходимые медикаменты. «А пулька-то наша, ментовская» – подумала Вера, разглядывая кусочек металла, извлечённый из раны своей подопечной. Подруги накрыли Костю чистой простынёй, укутали двумя одеялами и оставили наверху, а сами спустились в кухню. Отварили кастрюлю картошки, разделали селёдку, посыпали её зелёным лучком. Дома Вера обычно готовила то, что любил Денис. У него был больной желудок. На завтрак он ел овсянку или омлет, ужинал пловом. Чай пил только зелёный. Вера терпела, но ела с ним за компанию. Зато, когда вырывалась на свободу, баловала себя кислыми щами, покупными пельменями, солёными огурцами, всем тем, что обожала сама и на чём выросла в родительском доме. Подруги выпили по стаканчику водки, хорошенько закусили и наговорились всласть. Обсудили мужей во всех подробностях. Потом Вера отвезла подругу домой. На минутку заехала к родителям, убедилась, что у них всё в порядке, и вернулась в «Берёзку».

Ночь прошла спокойно. Костя спала, как убитая. Вера, напротив, то и дело вставала, проверяла, как там её «сестрёнка». Помощь фельдшера больше не понадобилась. Вера справилась сама. Костина рана затягивалась. Девушка оживала на глазах. Долгий сон пошёл ей на пользу. В воскресенье утром Вера сделала ей перевязку, как учила Валя, потом наварила вкусной манной каши, приготовила какао, наделала бутербродов с сыром и сливочным маслом. Они позавтракали. Костя ела немного, но с аппетитом. После завтрака Вера устроила своей подопечной настоящий допрос.

– Ну-ка, лягушка-путешественница, колись, что с тобой произошло? Кто тебя так отдубасил, кто стрелял, и как ты очутилась в этих местах?

Костя почесала короткостриженный затылок, собралась с мыслями и начала:

– Как очутилась? Да просто. Когда нас с Джакузей отпустили, мы сперва бомжевали на свалке. Потом она сказала, что нашла работу в одной сауне. Мужиков обслуживать. Ей самое то, а мне в лом. Я не по этой части. Мужиков ненавижу с детства. Но она сказала, что там тепло, кормят, и я согласилась. Мамка ихняя меня брать не хотела, мол, слишком на мальчишку похожа, боялась, что спроса не будет, только что на любителя, но Ванда её уломала. Не успела я там оклематься, облава. Нагрянули шесть ментов. И взяли всех на «субботник». Сперва, конечно, бесплатно попарились, приняли на грудь, потом отобрали девчат, какие повиднее, ну, и меня прихватили до кучи.

Костя замолчала, уставившись в одну точку.

– И что дальше? – спросила Вера, наливая ей ещё чаю.

– Дальше? Вам лучше не знать.

– Да ладно, сестрёнка, меня стесняться нечего. Я же следователь, – подмигнула ей Вера. – Ещё каши хочешь?

Костя помотала головой.

– Дальше повезли нас на квартиру. Ну, и как обычно…

Костя замолчала, потом спросила:

– Ну, зачем вам это?

– Ладно, рассказывай, как пулю схлопотала?

– Мой мент был, жирный, криволапый. Он никак… в общем, у него не стоял. Он орал, что это я виновата, бил меня кулачищами, всю рожу расквасил. Потом, когда уже всех девчат отпустили, стали по домам разъезжаться, он затащил меня в свою машину и повёз за город, на дачу. Всё чего-то хотел доказать. Дача у него – одно название. Дырка от бублика, а не дача. Один этаж кирпичный, и тот недостроен.

Вера сразу поняла, что речь идёт об их кооперативе «Берёзка». И даже предположительно могла назвать фамилию того полицейского, о котором рассказывала Костя. Это был её сосед через три дома, майор полиции Виталий Артемьевич Шибин. Человек не из приятных, пьяница, хам и, по слухам, жуткий взяточник. Шибину было под пятьдесят. На службе его едва терпели. Роста он был среднего, но коряво сложён, коротконог и с брюшком. У него было грубое лицо и глаза навыкате. Когда Шибин напивался, то нещадно материл рабочих, строивших ему дачу, соседей, родную милицию-полицию, правительство и всю страну. Он недавно купил участок в «Берёзке», но успел рассориться со всеми членами кооператива, которых знал лично.

– Дачи не было, была бытовка, – нехотя продолжала Костя. – Там доски лежали, кирпич, инструменты. Там рабочие переодевались и ели. Портки грязные висели, огрызки всюду. Крыс бегало до хрена. Печка стояла железная. Но он топить не стал. Его жир грел и водка, а я продрогла, как цуцик. Он с меня всё снял, и сам догола разделся и три часа долбал меня во все дыры, и как девочку, и как мальчика, и бутылкой…

– Господи, сколько же ты вытерпела! – охнула Вера и приложила ладони к щекам.

– Ничего, я привыкла, ещё в детдоме. Там тебя любой поиметь может, куда захочет. Ну, вот. Отхлебнёт, значит, из фляжки, переведёт дух и опять. Потом «метеоритного дождя» захотел…

– Это что за штука? – спросила Вера.

– Это такая игра, стрелялка. Когда надо уворачиваться от пуль. Только не в компе, а в натуре, и пули настоящие. Говорят, мужиков заводит.

– Но ведь это опасно, – нахмурилась Вера. – Можно человека ранить или…

– Он сказал, что я для него не человек. Убьёт – не беда. Одной проституткой на свете меньше. К тому же у него пушка с глушителем…

– Ну, рассказывай? – Вера ещё больше помрачнела.

– Дальше связал мне руки за спиной, велел зажмурить глаза. И начал стрелять по ногам. Я пляшу, а ему весело.

– Господи, – Вера приложила руки к щекам. – Это ж вампир какой-то.

– Но всё равно моя взяла. Я разок повыше подпрыгнула и ударила его двумя ногами в брюхо. Это мой удар, фирменный. Я долго его отрабатывала. Тут главное – внезапность и скорость. Чтоб самой не упасть, а то враг очухается, затопчет. Лучше с разбега, но можно и так.

– Кто же тебя ему научил? – удивилась Вера.

– Никто. В кино видела.

– А он что?

– Он, понятно, не ожидал. Потерял равновесие и опрокинулся в ванну с бетоном. Но продолжал палить во все стороны, пока не увяз и пушку не выронил.

Костя указала пальцем на свою рану. – Там бетона было до краёв. Бетон густой, как сметана. Он за борта цепляется, встать хочет, и материт меня, на чём свет. У меня кровища из бока хлещет. Я испугалась, что он вылезет и добьёт меня.

– И что же ты сделала? – затаив дыхание, спросила Вера, – убежала?

Костя медленно помотала головой.

– Я пушку его подобрала и…

– И?..

– И выстрелила ему в морду, – засмеялась Костя, обнажая крепкие клычки. – Он всей тушей, включая башку, в бетон и ушёл. Буль-буль, и нет мента.

– Но ведь его обнаружат! Возможно, уже обнаружили! Тебя арестуют! – вырвалось у Веры.

– А вы бы на моём месте, как поступили? – склонив голову набок, спросила Костя. – Ведь он стопудово в живых бы меня не оставил. А то вдруг бы я на него показала? Ему это надо? Натешился бы и шпокнул, как пить дать. Выбора не было. Или он меня, или я его.

Следователь Севастьянова не нашлась, что ответить.

– Ладно, рассказывай дальше? – буркнула она.

– Оделась и ушла.

Вера вспомнила, что узелок с выпачканными кровью и глиной вещами Кости лежит у неё в багажнике, и подумала, что его надо немедленно сжечь.

– Вышла из бытовки, оглянулась, – продолжала Костя. – Вроде бы никого. Я пошла, куда глаза глядят, лишь бы от того места подальше. Вышла в поле. Шла, шла и упала. Голова закружилась. Слышу: где-то близко шоссе шумит. Но туда мне нельзя. Я заползла в лесочек, улеглась в канавку и вырубилась. До утра там лежала, потом мне повезло, вы подъехали. Во второй раз меня спасли. Спасибо вам. Вы добрая, потому что красивая. Красивые все добрые.

– А вот и не все, – возразила Вера. – Есть такие стервозы, а внешность хоть на обложку журнала. И мужчины от них без ума.

– Эти не красивые, а крашеные, – ответила Костя. – А под краской что? Баба Яга?

Обе рассмеялись.

– Погоди, – вспомнила Вера. – А пистолет где? Там же твои отпечатки. По ним тебя в два счёта найдут.

– Не найдут, если вы не сдадите, – усмехнулась Костя. – Пистолет я в надёжном месте зарыла. У вас, извиняюсь, сигареточки не найдётся?

Вера сходила вниз и принесла пачку «Мальборо». И закурила за компанию с Костей. Костя с жадностью выкурила сразу три штуки. Вера раздумывала, как поступить. Как блюститель закона, она обязана была сообщить в полицию обо всём, что услышала от Кости. Как женщина, она ей сочувствовала. Вера понимала, что новый срок может окончательно согнуть девчонку, разрушить её душу. Ещё лет шесть, восемь, и она станет «человеком зоны». Сейчас у неё есть шанс вернуться в социум, получить профессию, обрести семью. Костя смотрела на Веру и, казалось, читала её мысли.

– Решаете, что со мной делать? – Костя улыбнулась краем рта. – А вы не парьтесь. Я, как стемнеет, уйду. Одолжите мне только одежонки, не очень нужной, и забудьте про нашу встречу. А я про вас никогда не забуду, – в глазах у неё показались слёзы. – Я умею помнить добро.

– Одеть-то я тебя одену, – с души Севастьяновой будто сняли тяжёлый груз. Она тоже еле сдерживалась, чтоб не расплакаться. – Но куда ты пойдёшь? Деньги-то у тебя есть?

– Денег достаточно, – прикрыв веки, ответила Костя. – И «гостиниц» в Москве хватает. Можно, сестрёнка, я обниму тебя напоследок?

Вера кивнула, проглотив слёзы. Костя обняла её и нежно поцеловала в губы, а вечером, как обещала, исчезла. После этого случая Вера старалась не приближаться к даче Шилина. Там, впрочем, всё было тихо. Дача так и стояла недостроенная. Рабочие не появлялись. Участок зарастал травой. В посёлке говорили, что Шилин махнул на свою стройку рукой и вообще куда-то уехал из Москвы. С женой они были в разводе. Со службы ему позвонили пару раз и плюнули. Решили, что «Артемьич» ушёл в очередной запой. Шилин давно висел на волоске. Неподписанный приказ о его увольнении лежал у начальника в столе. Словом, никому бывший оперативник не был нужен, и никто его не искал. И Вера не стала поднимать волну. Она не сдала Костю.

Заключённая Севастьянова не заметила, как заснула, пропустила обед и ужин, и проспала до утра следующего дня. Утром её осмотрел врач, велел медсестре ещё раз смазать зелёнкой её разбитые во время истерики виски, коленки и локти. Затем Севастьянову вернули в камеру, а после обеда вызвали на допрос к следователю. Когда Веру вели по коридору, у неё дрожали колени. Она думала, что Крашенинникова сегодня рассчитается с ней за всё. Ведь именно из-за конфликта со следователем Севастьянову отправили в карцер. «Гестаповка, настоящая гестаповка», – твердила про себя Вера. Людмилу Крашенинникову она раньше знать не знала. Хотя та, встречаясь с ней в коридорах Следственного комитета, всегда деланно шарахалась в сторону, и глаза у неё становились испуганные, удивлённые и весёлые одновременно. Вера не могла понять почему, пока кто-то из «благожелателей» не сообщил ей, что у Дениса с Крашенинниковой роман. Веру это известие не то чтобы обидело, скорее огорошило. Она представить себе не могла, что её муж способен завести интрижку на стороне. Ей казалось, что Денису нравятся только старухи в чинах. Впрочем, и Крашенинникова была не так чтобы молода. Вера не поленилась прочесть её личное дело. И узнала, что той 37, что она окончила МГУ, начинала районным прокурором. Замужем не была, детей не имеет. Но уверенно идёт в гору. И всё потому, шепнули Вере те же «добрые люди», что была любовницей старого и очень влиятельного генерала. Тот генерал уже умер, но успел втиснуть свою протеже в Следственный комитет, где она зацепилась, и была на хорошем счету у начальства. Там же, в деле, Вера прочла адрес Крашенинниковой и узнала, что та живёт в соседнем корпусе их дома. Обманутой жене, в общем, всё это было безразлично, даже забавно. Она представить не могла, что её «пупсик» предаётся любовным утехам в ста метрах от семейного гнёздышка. С её точки зрения, Крашенинникова была разукрашенная мегера. Тощая, прямая, как струна. Всегда в безукоризненной форме, на высоких каблучищах. Волосы завитые и окрашенные в цвет меди. Иногда распущенные до плеч, иногда завёрнутые на затылке и схваченные заколками. Силуэт вроде ничего, но лицо… Лицо у Людмилы было широкое, нос толстый. Она его поджимала при разговоре, чтоб казался меньше. Кожа плохая. Рот, благодаря накачанным силиконом губам, выглядел непомерно большим, под стать носу, и бесформенным. Глаза злые, как у змеи. Впрочем, Крашенинникова на всех смотрела по-разному. При виде мужчин в погонах, её зелёные, как незрелые сливы, глазки затягивались мечтательной плёнкой, на женщин она смотрела кисло, постоянно сравнивая с собой. С подследственными Людмила Анатольевна не церемонилась. На допросах глаза её делались твёрдыми, как мороженые оливки, а порой вспыхивали жёлтым огнём, как газ в горелке. Вера Севастьянова и раньше вызывала у Крашенинниковой неприязнь. Теперь эта неприязнь превратилась в ярость. И, как всякий холерик, она не умела её скрыть. Да и не хотела. В кои-то веки повезло насладиться полной властью над соперницей, униженной, бесправной. Крашенинникова хотела бы видеть Веру лежащей в пыли у своих безукоризненных ног и умоляющей о пощаде.

– Ну, что, Севастьянова, попалась? – первым делом спросила следователь, присаживаясь на край стола и покачивая ногой. Ноги у Людмилы были, действительно, высший сорт, колготки дорогие, туфли чёрные, лаковые. Вроде бы обычные лодочки, но каблук, каблук…

Вера сидела вся в зелёнке, с заклеенными пластырем ссадинами на висках и на лбу, с выстриженными плешинами в волосах, в арестантской робе, и смотрела в пол.

– Будем говорить или будем в молчанку играть? – пошутила Крашенинникова и двумя пальцами резко подняла ей подбородок. Глаза женщин встретились. Вера представила себе их с Денисом голыми, кувыркающимися в постели и улыбнулась краем рта.

– А чего это нам так весело, а? Чего это мы зубы скалим? – рассвирепела Людмила. – Давай, рассказывай, как ублажала за деньги мужчин? Сколько их у тебя было? Молодых, старых, толстых, худых. Странно, что, что у тебя анализы в порядке. При таком образе жизни сифилис, ВИЧ – обыкновенное дело. Так сколько? Сто? Двести? Или, может, быть, тысячу?

– А у тебя? – тихо спросила Вера.

– Здесь вопросы задаю я! – повысила голос Крашенинникова. Голос у неё был зычный, с хрипотцой. – Твоё дело отвечать! Но тебе скажу. У меня был любимый человек. Мы встречались пять лет. Мы любили друг друга. Да, да, не ухмыляйся. И он меня любил. Он был женат, но мечтал развестись, потому что жена у него была – сука и «бэ», каких мало. Да, да… – она уставилась на Веру своими змеиными глазами. – Она из деревни, выскочила за него по расчёту, и мечтала, чтоб он умер. А она бы в его квартире предавалась разврату…

Крашенинникова отвернулась, спрыгнула со стола, помолчала, потом резко повернулась к Вере и крикнула ей прямо в лицо:

– Отвечай, мерзавка, как ты убила мужа?! Давай, всё по порядку, ну?!

– Не понукай, не запрягла, – ответила Вера, не повысив голоса. – Расскажи лучше ты, как с моим мужем спала? Мне интересно послушать.

Вера задала этот вопрос не случайно. Она заметила, что проводится видеозапись допроса. Такое бывало, по просьбе высшего руководства. Чтоб показать на совещании. Ей было важно скомпрометировать Крашенинникову, чтоб иметь шанс поменять следователя. Людмила её раскусила и выключила камеру.

– А теперь поговорим без протокола, – зловеще прошипела она, заперла кабинет и взяла в руку резиновую дубинку. – Да, я спала с твоим мужем…

– Сочувствую, – улыбнулась Вера.

– Себе посочувствуй, Севастьянова! За четыре доказанных убийства, за организацию притона, за подделку документов и другие фокусы! Ты из тюрьмы никогда не выйдешь! Я тебе гарантирую! Только седой старухой! Или ногами вперёд. Левицкая сдала тебя с потрохами. Она сотрудничает со следствием. Она два года получит, а ты пожизненное. Понимаешь, пожизненное! И поделом. Вот тебе, тварь! Вот тебе за моего Денечку!

Удары посыпались Вере на спину, на плечи. Она нагнулась и прикрыла руками голову. Крашенинникова била её неумело, по-женски, но с воодушевлением.

Потом отдышалась, убрала дубинку в шкаф и включила видео. И спросила низким казённым голосом:

– Не стесняйтесь, рассказывайте, Севастьянова, как убили мужа? Как посмели поднять руку на кристально чистого человека, на лучшего нашего работника, на следователя по особо важным делам, майора полиции Дениса Петровича Козлова?

– А пошла ты!.. – Вера отвернула покрасневшее лицо к окну.

– Признаёте ли вы себя виновной в убийстве мужа? – железные нотки послышались в и скрипучем голосе Крашенинниковой.

– Сказала, отстань! Ничего я тебе не скажу! – повысила голос Вера.

– Ш-ш-шлюха, – прошипела Людмила. Казалось, она сейчас выпустит жало.

– Сама шлюха, – равнодушно бросила Вера и тут же получила увесистую пощёчину. Крашенинникова уже плевала на камеру. Она била подследственную наотмашь. Ударила раз, другой, третий. Она знала, что ей за это её не накажут. Ну, вышла из себя. С кем не бывает? И продолжала хлестать Севастьянову по щекам.

Вера терпела, терпела, потом не выдержала. Вскочила со стула и правой рукой вцепилась любовнице мужа в волосы, а левой стала водить по лицу, размазывая косметику. Людмила завопила во всю мощь своего сиплого контральто. На её крики прибежала охрана, и следователя с подследственной растащили. Вот за что Вера Севастьянова очутилась в карцере. Теперь ей предстояла новая встреча с этой гестаповкой, и она, конечно, нервничала.

Сопровождавшая её охранница, коротконогая бабища в форме, с низким задом и каменным бюстом, скомандовала басом:

– Стоять!

Вера остановилась. Охранница приоткрыла дверь кабинета следователя и вежливо доложила, что Севастьянова доставлена. Потом толкнула Веру в бок и грубо приказала:

– Иди.

Вера вошла. Она ожидала снова встретиться с Крашенинниковой, но вместо неё за столом сидел другой следователь. Это был достаточно высокий, атлетического сложения мужчина, лет тридцати шести, гладко выбритый, пахнущий дорогим парфюмом. Под синей формой у него была кипенная рубашка с узеньким чёрным галстуком. У него было чуть располневшее, но всё равно очень красивое лицо. Лицо мужчины, в самом расцвете лет, благополучного, любимого и довольного жизнью. Усталость глаз и скептическая складка возле губ справа не портили, а скорее усиливали это впечатление. Рядом с ним на стуле сидела адвокат Виктория Андреева. Она что-то тихо объясняла мужчине. Увидев Веру, она поднялась и поспешила навстречу своей клиентке.

– Пока вы неделю болели, я подала ходатайство, и вам поменяли следователя, – зачастила она, с сочувствием оглядывая Веру. – Оказывается, Крашенинникова – лицо заинтересованное, она была любовницей вашего мужа. Поэтому её отстранили. В Москве Денис Петрович был хорошо известен. Со многими дружил. Поэтому пригласили следователя из Питера.

– Правдин, Владимир Николаевич. Ваш новый следователь, – встал и представился мужчина, когда Андреева подвела к нему Веру. Вера глазам своим не поверила. Перед ней был Володька Правдин! Её витязь, добрый молодец, герой несостоявшего романа! Андреева засобиралась домой. Она твердила что-то про заболевшего ребёнка, обещала прийти завтра в это же время, а Вера стояла и смотрела в пол. Она боялась взглянуть на Правдина и думала только об одном: узнал он её или нет. Похоже, нет, не узнал. Да и как было узнать? Ведь прошло целых четырнадцать лет. Он и в институте её не замечал. Правдин учился на последнем курсе, а Вера только что поступила и ничем не выделялась в однородной толпе первокурсниц. Они двух слов тогда не сказали. Вера любовалась Владимиром издалека, он был мужчиной её мечты. Не более того. Кажется, не узнал. Это вселяло надежду. Раз они не были знакомы ранее, значит никаких личных счётов, значит, дело будет вести именно он. Хорошо это или плохо, Вера пока не знала, но рада была уже тому одному, что их развели с Крашенинниковой.

– Я ознакомился с материалами, – сказал следователь, подавляя зевок. Вера подумала, что, наверное, ему только вчера объявили о командировке. И он ночным поездом выехал в Москву. Это самый удобный поезд. Вечером сел, утром на месте. В дороге, конечно, почти не спал, читал документы, справки, заключения экспертов, потому и мутноватый взгляд, и мешки под глазами. Но всё равно он был чертовски хорош. С годами он стал матёрей, увереннее в себе, «набрал весу», как говорила Верина мать. Марья Ивановна каким-то чутьём догадывалась, что дочь не очень счастлива в браке и любила повторять, что мужик – овощ долгой зрелости. В молодости, былинка, а чем старше, тем стебель у него крепче. Как нальётся соком, гляди в оба, что его другая не увела. Но Вера не могла представить себе, что Денис когда-нибудь из цыплёнка превратится в мужчину. К тридцати годам у него разве что брюшко появилось, а шея, руки, ноги остались тонкими, как в год их женитьбы. И волосы стали вылезать. Лет через пять – шесть лет точно бы облысел. Но маска его лица с годами не менялась. Маска душевного улыбчивого паренька, мальчика из хорошей семьи. Одна Вера знала, что Денис, в самом деле, злой, упрямый, истеричный и мстительный…

– Я ознакомился с вашим делом, Вера Сергеевна, – повторил Правдин. – Прочёл показания Левицкой. Она утверждает, что вы были идейным руководителем вашего преступного сообщества. И объясняет это так. Вы образованная женщина, с опытом работы в органах. Левицкая и Гаврилова простые зечки. Вы изобретали различные способы обогащения, а они буквально смотрели вам в рот и действовали по вашей указке. И выглядит правдоподобно. Левицкая проститутка и мелкая воровка, Гаврилова слишком молода, чтобы быть главной в вашей тройке. Значит, вы?..

Вера подняла голову. Глаза у Правдина были светлые с ободочком, а брови и ресницы тёмные. И густые русые волосы. «Он никогда не облысеет», – подумала Вера и сказала:

– Значит, я.

– Странно, – Правдин встал, открыл форточку, вынул из кармана пачку недорогих сигарет, распечатал и предложил Вере. Она схватила сигарету. Он поднёс ей зажжённую спичку. Вера быстро и жадно закурила. Следователь хотел тоже закурить, но потом вспомнил, что бросил, закрыл пачку и убрал обратно в карман. – Странно, потому что по психотипу вы вовсе не лидер. Левицкая, впрочем, тоже. Остаётся… Гаврилова? – он вопросительно посмотрел на Веру.

Она отрицательно затрясла головой.

– Нет, не Гаврилова, я, – торопливо убеждала она. – Костя – ребёнок. Вы о ней ничего такого не думайте. Я, я одна во всём виновата. Все идеи были мои. Девчонки делали, как я говорила. И мужа тоже я… – Вера раздавила окурок в пепельнице и сникла.

– И всё-таки мне непонятно, – продолжал рассуждать Правдин, расхаживая по кабинету. – Мне непонятно, как перспективный работник следственных органов, добропорядочная женщина встала вдруг на преступный путь? Всё у неё было. Семья, работа, надёжный муж, дом – полная чаша. Чего не хватало? Романтики? Острых ощущений?

Вера промолчала.

– А впрочем, «Такое есть на свете, друг Гораций, что и не снилось нашим мудрецам!» – продекламировал Правдин, вздохнул и вернулся к столу.

Первый допрос был коротким. Заметно было, что следователь устал с дороги и спешит. Вера подумала, что у него, наверное, куча дел. Представиться начальству, устроиться в гостинице, может быть, на экскурсию съездить или сходить в музей. Это помимо работы. Работа на первом месте. Она представила себе, как вечером Правдин принимает душ, как ложится в постель, на свежее казённое бельё, и перед сном звонит домой, в Питер, любимой жене и деткам. «Здравствуй, милая. Как прошёл день? Как наши крошки? Не шалили? А кушали хорошо? А какие у них сегодня отметки? Поцелуй их за меня. Передай, что папа их любит. И тебя, конечно. Тебя в первую очередь. Чмок, чмок, чмок…»

Глава третья

Севастьянова в ту ночь никак не могла заснуть. Она понимала, что первый допрос был ещё не допрос, Правдин только присматривался к ней. Завтра будет настоящий разговор. И она знала о чём, о ком. И думала, что ей отвечать на вопросы следователя. Будь он женщиной (только не Крашенинниковой), она могла бы честно рассказать, как всё было. Но откровенничать с мужчиной?.. Вера знала, что представители другого пола брезгуют такими, как она, презирают. «Ну, и пусть, пусть, – думала она. – А что было, то было. Я ни от чего не отказываюсь».

Было жаркое утро середины июля. Денис укатил с начальником на рыбалку. Как всегда, с пятницы по понедельник. Вера встала поздно и слонялась по квартире, не зная, чем заняться. В Балашиху ехать не хотелось. Родители находились в санатории. Вера купила им путёвки в своём ведомстве. Подруги были в отпусках. Маша с семьёй укатила в Египет, Валя с мужем в Турцию. Оставалась пельменщица Надя. Но в воскресенье она работала. Солнце пекло нещадно, свежая ещё листва трепетала за окнами, газон перед домом зеленел травой, которую безжалостно косил гастарбайтер-косильщик. Его машина жужжала где-то внизу, подчёркивая неестественную для города тишину. «Все, наверное, в лесу, на пляже, – подумала Вера, а я сижу в квартире одна-одинёшенька». Да, она призналась себе в том, что фактически одинока, хоть формально замужем. И поняла это вдруг так остро, будто в сердце ей вонзили булавку. Сколько Вера себя помнила, она всегда куда-то спешила, всегда была загружена делами под завязку. В школе отказывалась от кино и танцев, сидела дома, зубрила, чтоб получить медаль. В институте из кожи вон лезла, тянула на красный диплом. И получила. Службу несла ответственно, от общественных нагрузок не отказывалась. В лыжный поход или на субботник – всегда, пожалуйста. В коллективе её уважали. Знали, что Севастьянову можно попросить о чём угодно. И она посочувствует, похлопочет, поможет, даже в ущерб себе самой. Последним обстоятельством Вера даже гордилась. Ей казалось, что все видят, какая она правильная, отзывчивая, неравнодушная, хорошая, одним словом. И вот такая хорошая сидит в выходной, кукует, и никому до неё нет дела. Вот ей тоскливо, одиноко, а никто не позвонит, чтоб просто хотя бы поболтать. Раньше тоже случались такие «минуты прозрения», но Вера не позволяла себе впасть в депрессию. Она вообще себе многое не позволяла. Никогда не бывала в ресторанах (корпоративы не в счёт), не напивалась, не имела любовников, не валялась по выходным в постели, оплакивая судьбу. Не разрешала себе прожигать жизнь. Она боролась с тоской по-другому. Нагружала себя делами, принималась чистить гардероб от старых вещей, «вылизывала» и без того стерильную квартиру. И сейчас она придумала, чем заняться. Решила пересадить цветы на балконе. У неё был припасён, целый мешок свежей земли. И уже приступила к этому занятию. В этот момент снизу позвонил старичок-консъерж и сказал, что её спрашивает девушка по имени Костя. Сердце Веры подпрыгнуло от радости. Она сказала, что немедленно спустится. Вымыла от земли руки, заперла квартиру и как была, в домашнем платье и шлёпанцах, кинулась к лифту. Она сама не могла понять, почему появление этой девчонки так её взбудоражило. Вроде бы ничего у них не могло быть общего, но вот же, нашлось.

Костю было не узнать. Она была в белых брюках и белой футболке. Её каштановые волосы отросли, и лежали на голове аккуратной шапочкой. Её маленькие ступни были обуты в белые балетки, на плече висела белая сумка из мягкой кожи. На ней, как всегда не было никакой косметики, но кожа золотилась загаром, и вся она была чистая, пахнущая цветами. В руках у неё был привычный букет роз, тоже белых. Вера кусала губы, прятала глаза, но не умела скрыть своей радости.

– Ты… ты, как узнала, что я здесь живу? – спросила она Костю. Та пожала плечами и протянула Вере букет.

– А это в какую честь?

Розы так благоухали, что у Веры не хватило сил от них отказаться.

– В честь нашей встречи. И ещё… – Костя достала из сумки два билета в Большой театр.

– Балет «Спящая красавица» – прочла Вера. – Начало в 19 часов. Ты, что меня в театр приглашаешь?

– Ну? – улыбнулась Костя. – Пойдёшь?

– Пойду! – неожиданно для себя ответила Вера. – Только ведь… до вечера уйма времени?

– Можно съездить в зоопарк или поесть мороженого. Ты, какое любишь? Я – «Лакомку».

– А я?.. – Вера задумалась. – «Крем-брюле», пожалуй.

– «Лакомка» лучше, – мягко возразила Костя, и обе рассмеялись.

–Так как ты меня нашла? – повторила вопрос Вера. Дурацкая улыбка не сходила с её лица.

– Случайно, – как всегда коротко, не меняя выражения лица, ответила Костя. – Просто днями увидала на улице. Ты из магазина шла, с покупками. Я пошла за тобой, и вот…

– Почему же не подошла, а сестрёнка?

– Постеснялась, – сказала Костя, порозовев, и такой ответ вполне устроил Веру. Она попросила свою юную подружку подождать внизу. Сбегала домой, переоделась, и они отправились «прожигать жизнь». День прошёл замечательно. Они уселись в Верину «коровку» и помчались на Пресню. В то жаркое воскресенье город был пуст, никаких пробок, парковки свободны. Вера не была в зоопарке со школьных лет. Там многое изменилось. Появились экзотические звери. Возле них было особенно много народа. Среди экзотиков были и такие, от которых дрожь пробирала. Например, капибары. Огромные, величиной с телёнка, существа с крысиными мордами, на длинных ногах с лошадиными копытами. На табличке, однако, было написано, что «капибара» вовсе не крыса, а водосвинка, что характер у неё мирный и что в Южной Америке капибар разводят на фермах и едят.

После зоопарка «сестрёнки» заехали в кафе на Полежаевской, и выпили по две чашки горячего молочного шоколада. После чего, отправились в Больщой, на балет. Костя не поскупилась и взяла билеты в ложу. Они сидели почти у самой сцены. Багровый бархат штор и кресел, волшебная музыка Чайковского, присутствие рядом юного загорелого, энергичного создания, всё это было так ново для Севастьяновой и так здорово. Костя отвлекла её от мрачных мыслей, успокоила, развлекла. Мысленно она пожалела, что у неё, в самом деле, нет такой младшей сестрёнки или дочки. Ей так худо было с утра, так тускло, но явилась эта худенькая сиротка, и будто солнышко взошло. «Солнышко моё!» – с нежностью подумала Вера, бросив невольный взгляд на Костю. Та сидела, облокотившись о барьер ложи, как школьница за партой и внимательно следила за тем, что происходило на сцене. Балет ей определённо нравился. Позже Костя призналась, что была в театре впервые в жизни, но музыку эту часто слышала по радио. Вера скользнула взглядом по её шёлковым волосам, цвета молочного шоколада, по стройной шейке, голым рукам…

Костя почувствовала её взгляд, обернулась и подарила ей самую лучшую из своих улыбок. Эта детдомовская девчонка умела улыбаться по-всякому. Простодушно, задиристо, нагло, насмешливо, но порой так обворожительно, что хотелось тотчас схватить её в охапку и целовать, целовать до изнеможения. Вера вспомнила эту улыбку Кости, и привычная дрожь пробежала по её телу. Когда окончился спектакль, они приехали в Вере. Костя отнекивалась, не хотела идти домой к следователю, врала что-то про общежитие, про то, что устроилась дворником в Бибиреве. Но Вера не пустила её одну, на другой конец Москвы. Тем более, что приближалась гроза. Сказала, переночуешь у меня, а утром езжай, куда хочешь. И первым делом собрала в кухне на стол. Выставила икру, шампанское, фрукты. Гулять, так гулять. Постелила Косте на диванчике в большой комнате и пошла в душ. Ванная комната у них с Денисом была устроена по последнему слову техники. У них были: и джакузи, и закрытая душевая кабина из прозрачного стекла. Вера разделась, вошла в кабину, включила воду. И едва успела зажмуриться и подставить лицо под тёплую струю, как услышала за спиной:

– Можно к тебе?

Вера кивнула, и голая Костя мигом проскользнула в душ. Кабина была тесновата для двоих, хоть обе женщины были совсем не толстые. Вера была выше ростом, шире в плечах и в бёдрах, Костина голова доходила ей до подбородка. Она чувствовала запах её волос, от которых шёл пар, как от мокрого котёнка. Тело у девушки было узенькое и скользкое, покрытое ровным загаром. «Лакомка» – вспомнила Вера.

– Какая у тебя… фигура, – восхищённо произнесла Костя и погладила ладошкой тяжёлую белую грудь Веры. Потом пальчики её спустились к животу и ниже. Вера вспыхнула и чтобы скрыть, охватившее её волнение, шутливо спросила:

– Ты, что делаешь, а?

Костя подняла голову и настойчиво посмотрела ей в глаза. Они блестели как-то особенно. Вера увидела вдруг, как хороша собой эта девчонка. Точёный носик, ямочка на подбородке, чуть вздёрнутая верхняя губа и густые брови, сложившиеся домиком от умиленья. Костя продолжала ласкать истосковавшееся по нежности тело следователя Севастьяновой. Она гладила её живот, бёдра, ноги, захватывала губами соски, целовала в шею. Вера дрожала, как зрелая груша на ветке, тяжёлая, налившаяся соком и готовая упасть от малейшего порыва ветерка. Такой ночи в жизни Веры ещё никогда не было. Костя повисла на ней, обняла, прижавшись всем телом, сплела ноги у неё за спиной. Вера вынесла её на себе из ванны. Не вытираясь, они упали на постель в спальне, и… предались греху. Костя была так искусна в любви, так чувствовала Веру, как может лишь женщина чувствовать женщину. Эта тоненькая горячая девочка исполнила все её тайные желания. Впервые в жизни Вера получила то наслажденье, ради которого супруги ложатся в постель. Впервые она услышала те слова, которые произносятся только наедине, только шёпотом, только ночью.

«Ну почему это грех? Почему? – думала Вера, проснувшись утром. – Разве грешно дарить друг другу радость?» Она поняла вдруг тех, кого раньше высмеивала, считала ненормальными и вообще людьми второго сорта. Они не такие, как все, они нежные. Мужчины и женщины разные существа, у них разное тело, мысли, язык. Они прилетели на Землю с разных планет. Они терпят друг друга, но не понимают и никогда не поймут. А нежные не хотят, не могут терпеть. Вот почему они сходятся с себе подобными. Вопреки устоям общества, под страхом смерти. Ведь быть непонятыми для нежных, та же смерть.

Кости рядом не было, но Вера слышала, что она где-то здесь, в квартире. Надо было сделать кофе, приготовить завтрак. Ночью они выпили всё шампанское, съели икру. Сейчас был полдень, дождливый воскресный полдень. И снова хотелось есть. Вера поднялась с постели. Обычно она расстилала на полу коврик и, не одеваясь, делала зарядку. Потом шла под душ. Так продолжалось много-много лет. Но сегодня она лишь сладко потянулась, набросила халат и вышла в столовую. И услышала, что Костя возится в «кабинетике» её мужа. Вера заглянула за книжную стенку, которая отгораживала личное пространство Дениса и увидела, что Костя припала носом к стеклу аквариума. Она была голая, завёрнута лишь в синее банное полотенце. На волосах и плечах дрожали капли воды.

– Рыбки, – обернувшись, произнесла Костя и как-то по-детски улыбнулась. Вера стала объяснять, как можно мягче:

– Костя, милая, понимаешь, это не мои рыбки. Кстати, их надо покормить. Тут всё не моё. И рыбки, и книги, и вот ноутбук. Это личные вещи моего мужа. Я сюда не хожу. И ты не ходи, ладно?

– Ладно, – кивнула Костя. – Я уже плавала в джакузи. Это можно?

– В джакузи можно, – улыбнулась Вера. – Пошли в кухню, завтракать.

– Ой, какая вещица! – вместо ответа Костя потрогала ноутбук, лежащий на письменном столе. – Настоящая, японская, да? А у меня даже мобильника нет, – вздохнула она.

– Я подарю тебе мобильник. Идём, – Вера взяла Костю за руку, чтобы увести из «кабинетика» Дениса, но девушка, как заворожённая смотрела на плоский компьютер в чёрном кожаном переплёте, величиной с книжку. Пальцы её сами тянулись открыть его.

– Можно я только посмотрю? – взмолилась Костя. – Только посмотрю, что у него внутри?

– Ну, посмотри, – разрешила Вера. – Только, предупреждаю, там нет ничего интересного. Это рабочий компьютер Дениса Петровича, моего супруга. Он заносит туда сведения, необходимые для работы, свои мысли, держит там протоколы допросов и фото подследственных. Ну, хватит, пошли.

– Смотри, буквы, – Костя уставилась на клавиатуру. – Можно я что-нибудь напечатаю? Одно словечко?

– Ладно, маленькая дикарка, – рассмеялась Вера. – Видно от тебя не отвяжешься. Напечатай, но только одно, и пошли пить кофе.

Костя стала медленно тюкать пальцем по клавишам, и, в конце концов, на экране возникло слово «ЛЮБЛЮ». Костя взвизгнула от восторга, захлопала в ладоши, запрыгала. Полотенце упало на пол, обнажив узенькую загорелую спину девушки и белую попку. Сладкая дрожь пробежала по телу Веры. Она вспыхнула, торопливо развязала пояс халата, сбросила его на пол и обхватила Костю сзади. Она тискала девушку, прижимаясь к ней обнажённым телом, мяла руками её крошечные груди, целовала взасос её упрямую шейку, кусала до крови её плечи и мочки ушей. Они упали на пол, забыв про рыбок, про ноутбук и про всё на свете…

Воскресенье выдалось пасмурное. Нет ничего лучше, чем предаваться любви, когда за окном серо от туч, монотонно шуршит дождь, и мокрые ветви тополя стучат в оконное стекло. Они любили друг друга, потом спали. Проснувшись, купались в джакузи, пили и ели. Потом снова шли в постель, опять начинались ласки… и так до глубокой ночи. За воскресенье Вера и её гостья истребили всё, что было в холодильнике, включая припасы Дениса. Его импортное пиво, коньяк, креветки и солёную рыбку – угощенье, предназначенное для внезапных, но важных гостей. Если явятся без предупреждения. Уговорили две бутылки сухого вина, принадлежащие Вере, съели её сыр, ветчину, жарили яичницу из тридцати яиц, упивались кофе с печеньем и шербетом. Аппетит у обеих был зверский. А ещё они знакомились, рассказывали друг другу о себе. Больше рассказывала Вера. Она вспоминала детство. Костя слушала с придыханием. Никому Вера не была раньше так интересна, как этой малышке. То было счастливое воскресенье. Быть может, самое счастливое в жизни следователя Севастьяновой.

Но наступил понедельник. Вскочив, как обычно, в половине седьмого утра, Вера по-солдатски оделась, причесалась, разбудила Костю, и они бегом спустились в цокольный этаж. Сели в «коровку» и помчались в центр. Рабочий день следователя Севастьяновой начинался в 9, но она выезжала с запасом, чтоб прорваться до пробок. Успела. В запасе оставалось сорок минут. Костя уговорила Веру купить шаурму. Вера всегда брезгливо проходила мимо палаток, где смуглые юноши, поигрывая глазами и мурлыча что-то себе под нос, мелко резали лук и крутили вертушки, с нанизанными на них кусочками розового мяса. Она боялась отравиться. Но теперь, когда ей наскучило быть хорошей, согласилась. Костя купила два кофе в пластмассовых стаканчиках и две порции горячей шаурмы, завёрнутой, как в конверты, в большие тонкие листья лаваша. Вера смахнула с высокого столика мокрую листву, нападавшую во время дождя. Они принялись уплетать восточный деликатес, не утруждая себя мыслями, из чьего мяса он состряпан. Руки у шаурмиста были грязные, а масло в машине чёрное, несменяемое. Но они ели, причмокивая и запивая коричневым сладким напитком, весьма отдалённо напоминающем кофе. Небо было тёмное, хмурое. Снова начался дождь. Впрочем, он так и не прекращался. Лил и лил целые сутки, и понятно было, что не скоро кончится. Это можно было предугадать по большим пузырям на лужах. Небо было тёмным от туч, машины ехали с включёнными фарами. Вера Костя стояли под огромным зонтом, как в круглой беседке. Струи стекали с его краёв хрустальной бахромой, отгораживая их от дождя, от суетливой гудящей на разные голоса улицы, от прочего мира.

– Ну, как? – спросила Костя.

– Что, как? – уточнила Вера. Взгляды женщин встретились. Костин взгляд был по-мужски, ясен и твёрд, но Вера смешалась, порозовела, как девушка после первой брачной ночи. Она смотрелась с утра в зеркало и знала, что лицо у неё размякшее, глаза опухшие и какие-то виноватые.

– Шаурма и… всё остальное? – Костя улыбнулась торжествующей улыбкой. Её густые брови приподнялись, а глаза затянула мутная пелена.

Вера молча подняла вверх большой палец. Они вернулись в машину и ещё минут десять, сколько было у Веры в запасе, обнимались и целовались с такой страстью, будто прощались навек. Вера дала Косте номер своего мобильного, но попросила раньше ноля часов никогда не звонить. После чего, подруги расстались, договорившись встретиться в пятницу, у Художественного театра. Вера пообещала взять билеты на какой-нибудь спектакль, а потом увезти Костю на дачу в «Берёзки». Вера поехала на Бауманскую, в Следственный комитет, а Костя… неизвестно куда. Наверное, в Бибирево.

В этот день следователь Севастьянова задержалась на работе, почти до десяти вечера. Денис уже был дома и ходил по квартире, как разъярённый лев. Он с порога накинулся на жену. Схватил за загривок и стал тыкать во все места, как нашкодившего котёнка. «Это что? Это что? Это что?»

В квартире, действительно был бардак. Ковёр в столовой в пятнах от вина. Кровать в спальне не убрана. В кухне под столом куча пустых бутылок, а на столе грязная посуда, с зачерствевшими кусками хлеба и сыра и гора немытой посуды в мойке. Но это оказалось не самым страшным.

– Ты рыбок кормила? – спросил Денис, подтащив жену к аквариуму.

– Ой!.. – вспомнила Вера. – Извини, я хотела, но…

– Что «но»?! Что «но»?! – визгливо закричал Денис. – Из-за тебя половина рыбок сдохла! Дура корявая! Уничтожила такие экземпляры! Не успел я уехать, наверное, назвала сюда подруг из Балашихи, с их тупыми мужьями, сопливыми детьми. Устроила тут бардак, пиво моё выпили, вылакали мой коньяк, рыбу сожрали. Ты знаешь кто? Ты – быдло! Неизлечимое быдло! И ты, и твои подруги. Права была мама, когда отговаривала меня брать жену из «непородистых». Я не послушал, и вот результат.

– Из каких это, из «непородистых»?! Тоже мне граф нашёлся! – возмутилась Вера. – И мама твоя та ещё дворянка! Хвастает, что прабабка её, холопка, от барина сына прижила, но это ведь не проверишь, да? Да хватит, мне больно, в конце концов!

– Дворянка, да! Не в пример тебе! – огрызнулся Денис, крепче ухватив жену за загривок.

– Может, у неё усадьба есть? Золотишко фамильное? – поддела Вера. – Да убери ты свои грабли!

Она вывернулась из-под руки мужа и с силой оттолкнула его. На лице Дениса расцвела ядовитая улыбка.

– Погоди, это ещё не всё.

Он открыл ноутбук, и Вера увидела, что случилось ужасное. Все файлы были пусты. На белом полотне экране было только одно слово: «ЛЮБЛЮ». Это была Костина работа. «Ведь я ей запретила прикасаться к компьютеру! – воскликнула про себя Вера. – Не послушалась. Захотела ешё поиграть, и вот…»

– Ты хоть понимаешь, что твои гости наделали? – Денис подошёл к ней почти вплотную.

– Это девочка баловалась, ребёнок… – стала неловко оправдываться Вера. Но Денис её не слушал. Он продолжал шипеть, по-змеиному прямо Вере в лицо:

– Там были все материалы дела. Я не успел их в базу скинуть. Спешил очень. Меня внизу, в машине, шеф ждал. Сегодня хотел, готовил буйвола к сдаче. Ты соображаешь, что там, в ноутбуке три месяца моей работы? Что я скажу начальству? Завтра на совещании с меня снимут стружку, а послезавтра, может быть, и погоны. И всё ты, ты! Не-на-ви-жу тебя, – произнёс он тихо и раздельно. – Ненавижу с первого дня. Нос твой длинный ненавижу, запах, походку, голос. Всё в тебе ненавижу. Убил бы, если б мне ничего за это не было.

Денис тяжело дышал. Видно было, что гнев переполняет его до краёв.

– Так давай разведёмся, – опустив голову, пробубнила Вера.

– У тебя, сука, на всё один ответ, – Денис глянул на неё с отвращением и отошёл.

Вера молчала. Она чувствовала себя виноватой.

– Ну, давай! Давай! Я готов! Хоть завтра! – начал он на повышенных тонах. – Собирай свои шмотки и вали к себе в Балашиху!

– Можно разменяться, – пожала плечами Вера.

– Разменяться?! А вот это видела?! – визгливо засмеялся Денис и показал ей средний палец. – Не для того я получал эту квартиру, чтоб теперь разменивать!

Он замер, словно собираясь с мыслями, и вдруг набросился на Веру с кулаками. Он бил её куда попало. Вера только успевала уворачиваться от ударов. Денис совсем не умел драться. Он держал её за волосы и бил кулаком по груди и в живот. Он был красным от злости. Слюна капала с его нижней губы. Потом он повалил её на пол, насел на неё и продолжал мутузить, как мутузят друг друга мальчишки в школе. Остановился только, когда увидел, что на лице и на теле жены слишком много следов от побоев. Это было ему ни к чему. Если завтра его супруга заявится на работу с «фонарями» и ссадинами, ему не избежать неприятностей. Притащит справки, накатает на него «телегу». Начнут разбираться, в два счёта докажут, что Севастьянову избил муж. Тогда уж ему не отвертеться, а и отвертится, не отмыться. Это пятнышко на его репутации останется до самой пенсии.

– Всё из-за тебя, тварь! – подытожил Денис, вставая на ноги. – Из-за тебя все мои проблемы.

Говоря это, он имел в виду не только стёртые файлы, но и возможно подмоченную репутацию. После этих слов, Денис ушёл к себе за стенку, а Вера поднялась с пола, умылась, собрала чемодан с личными вещами и уехала на дачу. Она решила, что пока поживёт там. На даче не было отопления, только электрообогреватель. Но было лето. Она решила, что в Матвеевское не вернётся. До холодов оформит развод с Денисом, а потом как-нибудь решит квартирный вопрос. В конце концов, она могла бы поменяться местами с матерью Дениса. У Леокадии Львовны была комната на старом Арбате. В малонаселённой коммуналке. Комната приличная, двадцать два метра, высокий потолок. Шикарный центр, из соседей всего две старушки. Но у Веры было сомнение, что капризная, привередливая Леокадия Львовна согласится на такой вариант. Она вспомнила вечно недовольное лицо свекрови, её букли, крашеные в цвет осенней листвы, натрющенные губы, согнутую спину, поясницу, обвязанную пуховым платком, шишки на ногах и безаппеляционный тон, присущий старым москвичкам. «Нет, не согласится, – подумала Вера, приложившись раздутой щекой к холодному зеркалу машины. – Комнатушка-то с перспективой. За неё ни сегодня-завтра квартиру дадут…»

Было около двенадцати. Вера поехала через центр. По кольцевой вышло бы короче. Но дорога, окружавшая Москву, была забита фурами и днём и ночью. А город вечером был свободен. Но небеса, нависшие над ним, были густы и черны, и дождь шёл, не переставая. Ровно в полночь позвонила Костя. Услышав родной голосок, Вера едва не расплакалась. Она объяснила, что планы меняются. Сказала, что временно переезжает на дачу, и пригласила Костю пожить у неё. Через полчаса подобрала её на Комсомольской площади, и они двинули в Берёзки.

– Значит, ты меня обманула? Ночуешь по-прежнему на Каланчёвке? – мягко журила Севастьянова девушку. Она крепко держала руль и смотрела вперёд на дорогу. А Костя тем временем, повернувшись к ней всем корпусом, гладила и целовала ссадинки и припухлости на щеках, висках, на носу возлюбленной. – А говорила, что устроилась дворником в Бибирево, что живёшь в общежитии?

– Я не обманывала, – Костя с нежностью посмотрела на Веру. – Просто меня три дня не было. Они меня взяли и уволили. Пришла, а на моём месте японец спит. (Костя всех азиатов называла «японцами»). Белому человеку в Москве дворником не устроиться. Так я опять на «бану» оказалась. Хорошо ты позвонила, а то бы пришлось под вагоном ночевать, – она пригладила взъерошенные волосы Веры. От прикосновения Костиных пальчиков, Севастьяновой стало легко, всё дурное забылось, и голова болеть перестала.

В «Берёзках» женщины устроили настоящий ужин со свечами. Из электричества зажгли только любимый Верин торшер с бледно-зелёным абажуром. «Фисташковый», как называла его мама. Она купила и подарила дочке этот светильник на день тридцатилетия. Вера включала этот торшер, и будто окуналась в сказку. Женщины приготовили самые любимые Верины блюда: отварную картошечку с селёдкой, сало. Костя нарезала овощи для салата и заправила их острым майонезом, который Денис запрещал держать в доме, как самый вредный из продуктов. Выпили водки, потанцевали под собственное мурлыканье. Включать музыку ночью не решились. Во время танца Костя то и дело вставала на цыпочки, чтоб потереться своей маленькой грудью о большую мягкую грудь Веры. Потом они легли в постель, и Костя доставила подруге, пострадавшей от руки ненавистного мужа все мыслимые удовольствия. После чего, она пристроилась к Вере сбоку, прижалась узеньким горячим телом и, поглаживая её по разгорячённому животу, пощипывая пальчиками её расцветшие, как бутоны, розовые соски, ласково промычала:

– Терпеть не могу мужиков. От них перегаром пахнет и носками.

– А как же замуж? – расслабленным голосом спросила Вера.

– Нет, замуж меня не затащишь, – вздохнула Костя. – Ты вот замужняя, а много счастья с этого видела?

Вера промолчала.

– Ну вот, – посчитав её молчание за ответ, сказала Костя и продолжила: – У нас в детдоме училка была по рукоделию, она девчонок любила. То одну, ту другую на ночь в кровать брала, а меня чаще всех. Большая, очкастая, старая дева. Мужиков на дух не переносила. Да она сама была, как мужик. Плечи широкие, ручищи, как клещи, ноги, как брёвна. Пальцы на ногах большущие и воняют. Беломор курила. Я её сначала боялась, потом привыкла, вошла во вкус. Она меня разным удовольствиям обучила. Ну, и зона кой-чего добавила. Там без пары не проживёшь. За таких малявок, как я, бабы насмерть бьются, как гладиаторы.

Вера хотела найти какие-нибудь верные слова. Сказать этой девочке, что любит её всей душой, жалеет и очень хочет сделать её счастливой.

Но Костя уже спала. Во сне личико её было безмятежным. С него исчезло выражение настороженности, присущее каждому живому существу, будь то человек или зверь. С Верой девушка чувствовала себя в безопасности. Щёки её зарумянились, от густых ресниц под глазами была тень. Вера не удержалась и откинула одеяло, чтоб посмотреть на неё всю. Костя была небольшая, но сложена прекрасно. Тоненькая, но не костлявая, и кожа удивительно гладкая, чистая для бездомной девчонки. Вера положила руку на её плоский живот, погладила тёмную шелковинку между ног, поцеловала её в ямочку на подбородке, задула свечи и тоже уснула.

Глава четвёртая

– Так как же это вышло, Вера Сергеевна? – спросил Правдин. – Как получилось, что вы выстрелили в Козлова? Я знакомился с делом. В ходе предварительного расследования вы показали, что уехали на дачу после конфликта с мужем. Между вами вспыхнула бытовая ссора, он вас побил…

– Я тоже ему пару фингалов навесила, – вставила Севастьянова. Она сидела на стуле, свесив коротко стриженую голову и сложив руки так, будто они были в наручниках. Ссадины её почти зажили, на ней была чистая рубашка и комбинезон.

– «Неделю я пробыла на больничном, потом стала ездить на работу с дачи. В Москву переезжать не собиралась. На службе мы с Козловым не пересекались, так как работали в разных корпусах. Я была этому рада, так как считала, что между нами всё кончено, – читал следователь, уткнувшись в бумаги и изредка вскидывая глаза на Веру. – Со мной на даче жили две знакомые женщины, мои подруги: Антонина Гаврилова и Ванда Левицкая. Ванда помогала мне по хозяйству, ездила за продуктами, готовила еду, Гаврилова меня утешала. Старалась отвлечь от плохих мыслей. Козлов явился неожиданно, в первое воскресенье августа. Был полдень. Левицкой дома не было. Она уехала на машине за продуктами. Мы с Гавриловой спали, потом проснулись, лежали в постели неодетые. Когда я увидела мужа, то сразу незаметно вытащила из-под подушки пистолет. Козлов вошёл без стука. У него в руках был букетик ромашек. Наверное, он хотел помириться. Я надеялась, что он станет просить прощения, но он снова начал скандалить, увидев у меня на столе бутылку из-под вина, стал обзывать нехорошими словами, угрожал испортить карьеру. Я не выдержала и выстрелила в него, не вставая с постели. Он сразу скончался. Когда приехала Левицкая, мы с ней завернули труп Козлова в одеяло и вывезли его в лес. Там зарыли, а машину сначала хотели сжечь, но потом решили кому-нибудь толкнуть. Не пропадать же добру? Левицкая отогнала машину Козлова в Рязань, и там продала её торговцу с рынка. Вернулась поездом. Деньги мы положили в общак». Так всё и было, Вера Сергеевна? – спросил Правдин, подняв на женщину свои ясные с ободочком глаза.

– Так и было, – буркнула Вера, мельком взглянув на следователя.

– Получается, всё вышесказанное проделали вы и Левицкая. А Гаврилова в это время чем занималась? – спросил он.

– Лежала, накрывшись одеялом. Она не выносит вида крови.

– Как у вас оказался заряженный пистолет?

– Костя нашла. В смысле, Гаврилова. На территории нашего садового товарищества. Когда… мусор выносила. У нас позади «Берёзок» свалка. Один раз в неделю приезжает очистка, увозит отходы. А так на свалке много чего можно найти, вплоть до пистолета. Девчонки, спасибо им, очень мне помогли. Я после побоев, нанесённых мужем, встать не могла. Они за мной, как медсёстры ходили.

– Скажите, а в каких отношениях вы состояли с Гавриловой? Вот вы называете её мужским именем, Костей? Это что, кличка? Прозвище? Нет, я не против, если вам так удобно… – Правдин немного смутился, что было странно для взрослого солидного мужчины. – Если не хотите, подробности можно опустить. Мне важна суть…

– Да что темнить? – вздохнула Вера, подняв на него глаза. – Жили мы. Жили, как муж и жена. Любили друг друга, целовали, ласкали, нежные слова говорили. Вам этого не понять.

– Гм, ну почему же? – пожал плечами следователь. – Лесбийская любовь известна с глубокой древности. У нас распространена в местах лишения свободы, из-за отсутствия мужчин…

– Мужчины! – горько усмехнулась Вера. – А вы их на воле-то много видели? Я, лично, нет.

– Значит, Гаврилова нашла пистолет, и он был заряжен, – продолжал Правдин. – И он находился под подушкой. У вас или у Гавриловой?

– Мы спали вместе. Подушки не делили.

Вера вскинула глаза на Правдина. В них были ирония и вызов. «Пусть, пусть знает, какая я, – хотела сказать она. – Всё равно я для него ноль, пустое место, грязная ковырялка». Именно так обозвал её Денис. И поплатился за это жизнью. И вообще всё было не так. Не совсем так, как она говорила следователю. Протокол не терпит лирики, нюансов, а они как раз в жизни очень важны.

Три дня они с Костей жили, как в сказке. Потом появилась Ванда. Её пригласила Костя. Вера была не очень рада Левицкой. Но Костя убедила её, что присутствие Рыбки, то бишь, Джакузи, не будет помехой их любви. Она расхвалила Левицкую, уверяла Веру, что её подруга хорошая хозяйка, отлично водит машину и очень вкусно готовит. Сказала, что она будет убирать в доме, ездить за продуктами и варить обеды. А спать будет внизу, как прислуга. Всё так и вышло. Левицкая, отмывшись после вокзала и сменив одежду, сразу принялась за работу. Она вычистила весь дом, наладила горячее питание. До неё подруги питались в основном консервами и чипсами. Для Кости, стоять у плиты было сущим наказанием, а Ванда любила лепить котлетки, блинчики, готовить супы. Бульоны у неё получались прозрачные, клёцки гладенькие, и таяли во рту. Но лучше всего была жареная картошка. Джакузя настругивала её тоненько, как бумагу и клала на сковородку большой кусок масла. И поворачивала, поворачивала картофельные лепесточки широким ножом до тех пор, пока каждый из них не делался румяным и жирным. По дому она ходила в одних носках, чтоб не создавать шума. Джакузя была рада пожить в тепле и сытости. Она старалась быть незаметной, но это у неё получалось плохо. Она была слишком крупной, с большим бюстом, широкими бёдрами. От неё сильно пахло потом и духами. Но Вера с этим мирилась, ради шикарной кормёжки. С появлением в «Берёзках» бесплатной прислуги и поварихи, они с Костей совсем обленились. Дни и ночи валялись в кровати, играли в эротические игры, меняясь ролями. Иногда Вера была мамой, а Костя дочкой, иногда наоборот. Вера была нежной матерью, а Костя строгой. Она ставила «дочку» в угол, стегала её ремнём, выдёргивая его из собственных джинсов. Костя упрекала Веру в излишней бабистости, требовала жёстких ласк. Просила наказывать её, ставить в вертикальный шпагат, лупить её баллоном из-под пива, наполненным водой. Говорила, что так делали воспитатели в детдоме. Водяная груша не оставляет синяков на теле, и, если бить долго, от неё бывает оргазм. Но Вера была плохой ученицей. Она не могла поднять руки на Костю. Она лишь тискала её грудки, целовала пупок, раздвигала и гладила ноги…

Так было и то злополучное воскресенье. Дачников понаехало много. Лето подходило к концу. Члены садового товарищества торопились достроить свои гаражи и сараи. Каждый был занят своим делом. Повсюду стучали молотки и топоры, грохотало листовое железо. Рабочие из гастрабайтеров усердствовали вовсю. Кто-то выбивал во дворе ковры, кто-то жёг мусор, и запахи дыма влетали в открытое окно на втором этаже. Вера и Костя заснули только под утро. И спали почти до полудня, крепко обнявшись, не обращая внимания на шумы. Ванда с утра заперла дом и уехала на Вериной машине в Балашиху, за продуктами.

Около двенадцати раздался звук шагов по деревянной лестнице. Кто-то поднимался наверх. Костя вскинулась, насторожилась, нащупала под подушкой пистолет. Потрепала Веру за голое плечо. Но та не желала просыпаться.

– Это Рыбка твоя вернулась, – промычала Севастьянова, с трудом разлепляя веки. Она немного ревновала Костю к Левицкой. – Ключ-то у неё одной.

Но Костю это не убедило. Она уставилась на дверь, сдвинув брови. Дверь скрипнула, и… вошёл Денис. У него был второй ключ от дачи. Об этом Вера совсем забыла. Она представить себе не могла, что он явится. Но он приехал. Отбросил самолюбие и приехал мириться. «Наверное, начальник велел, – догадалась Вера. – Приказал ликвидировать конфликт». Ясно, что Денис беспокоился, не о здоровье жены. Хоть Вера никого не ставила в известность об их ссоре, не жаловалась начальству о рукоприкладстве мужа, он всё ещё опасался огласки, всё ещё ждал от неё подвоха. В руках у Дениса был жидкий букетик полевых цветов, купленный у какой-нибудь из старушек, стоящих вдоль шоссе. Он ни в какое сравнение не шёл с роскошными розами от Кости. Вера проснулась, села на постели, встрёпанная, голая по пояс, с неприкрытой грудью. Её возлюбленная пошла ещё дальше. Она столкнула ногой их общее одеяло на пол и приняла позу лотоса. Теперь обе женщины предстали перед мужчиной обнажёнными и в весьма откровенных видах. Это был вызов.

– Вы… что? – опешил Денис, кинув цветы на стол, где стояли несколько пустых бутылок из-под вина и одна полная наполовину. – Что здесь происходит?

– А что? – грубо бросила Костя. – Сам не видишь? Бабы трутся, мужик не мешай.

– Вера, я тебя спрашиваю, что тут опять за бардак?! Что это за девка в твоей постели?! – возвысил голос Денис и стал наливаться краской. – Я её где-то видел. Наверное, в базе данных. У меня идеальная память. Ведь она преступница? Ведь так? Да это у неё это на лбу написано. Воровка? Мошенница? И ты осмелилась притащить её в наш дом, в нашу постель?! Ну, и тварь! Какая же ты тварь! Ничтожество! Я всего от тебя ожидал, но такого!.. – он вышвырнул свой букетик в окно. – И давно ты с ней упражняешься? Она, наверное, и в нашей московской квартире была? Это она стёрла файлы в моём ноутбуке? Она, да? Все материалы по делу Буйвола? Спасибо боссу, он меня отмазал, а не то… Махроткину всё с чистого листа пришлось начинать. Теперь раньше февраля дело до суда не дойдёт. И всё ты. Что молчишь? Стыдно? Язык скушала?

Вера смешалась, хотела что-то сказать в своё оправдание. Но Костя не дала подруге ответить. Она запечатала ей рот поцелуем. И стала массировать пальцами обнажённую грудь подруги, гладить живот. Вера сначала сопротивлялась. Ей было неловко делать это на глазах мужа. Но потом сдалась под ласками подруги, невольно разгорячилась, тяжело задышала, закатила глаза. Женшины занялись любовью, не обращая внимания на Дениса. Он стоял, как дурак, в сером костюме, в галстуке, изумлённо тараща глаза и глотая слюну.

Вера лежала, откинув голову, с блаженной улыбкой и глухо постанывала. Её живот и бёдра тряслись, исторгая из себя резкий женский запах. Дениса передёрнуло от отвращения.

– Гадость, какая! – скривился он. – Следователь Севастьянова крутит любовь с зечками!

– Какая я тебе зечка? – грубо осадила его Костя, вытерев рукой мокрые губы. – У меня справка об освобождении имеется.

– А я и не знал, что вы, Вера Сергеевна, лесбиянка. Но чувствовал, подозревал. Вот, значит, почему ты была такой «леди» в постели. Тебе кобеля в юбке хотелось, «кобла», на их, тюремном сленге. Мужчина тебя не устраивал. Весь Следственный комитет будет качать головами. Все просто умрут со смеху. Когда я им расскажу. А я им расскажу. Всё расскажу в подробностях. Как ты тут пьяная, голая, наверняка обкуренная, корячилась с уголовницей, – Денис улыбнулся своей длинной, от уха до уха, ядовитой улыбкой. – Завтра с утра позвоню шефу. Вернусь из отпуска, подам докладную. Добьюсь внутреннего разбирательства. Повод: «Моральное разложение сотрудника Следственного комитета Севастьяновой Веры Сергеевны». Потом два выговора под какими-нибудь предлогами и под зад коленом. Таких, как ты, надо вычищать из органов поганой метлой. Если не дура, подашь в отставку сама. Чем скорей, тем лучше. И на развод тоже. Но учти, квартира достанется мне. В качестве отступного. Во избежание большого скандала. С испорченной репутацией тебя никуда не возьмут. Даже в простую ментовку. Так что можешь катиться на все четыре стороны, как я сказал, и забудем, что было. Можешь сваливать прямо сегодня. Кстати и с этой дачи. Фактически она моя и мамина. Мама свои кровные сбережения в неё вложила. Твои-то родители не дали ни копеечки. Можешь забрать свой фис-таш-ко-вый торшер. Слово «фисташковый» он произнёс, кривляясь, в нарочито старушечьей манере, передразнивая тёщу, Верину мать.

Вера села на постели и обняла Костю за плечи. Та смотрела на Дениса исподлобья, с нескрываемой враждой.

– Пошёл вон, – сказала Вера утомлённо. Денис даже не присел. Так и стоял, прикрывая портфелем дрожащую ногу, которая выдавала его волнение. – Надоел ты мне.

– Сама пошла! – крикнул он визгливо. – Сама пошла, ковырялка вонючая! А кобла твоего, – он хихикнул, указав пальцем на Костю, – я задерживаю. Полиция разберётся кто она, документы проверит, регистрацию. Может, она в розыске? Может, по ней тюрьма скучает?

Козлов полез в портфель за наручниками.

– Убей его, – тихо сказала Костя и вложила в руку Веры пистолет…

– Стало быть, вы подтверждаете все свои показания? – спросил Правдин.

– Подтверждаю, – твёрдо ответила Севастьянова.

– Вы достали из-под подушки пистолет и выстрелили мужу в лицо. А раньше стрелять приходилось?

– Нет, то есть, да. В институте, на физподготовке у нас был минимум по стрельбе.

– Да-да, припоминаю. Значит, с одного выстрела наповал? С короткого расстояния?

– Наповал, – эхом отозвалась Вера и опустила голову.

– Тогда прочтите, распишитесь и на сегодня свободны, – сказал он, протягивая женщине листки протокола. Допрос был окончен.

Веру отвели в камеру. Ей не хотелось ни есть, ни разговаривать. Она односложно ответила на вопросы сокамерниц. Сказала, что всё в порядке, следователь хороший, легла, отвернулась к стене и стала опять вспоминать…

Выстрел был точный, в голову. Звук его утонул в грохоте ссыпаемого на улице кирпича и зычных выкриках рабочих. Денис упал навзничь. Лица у него не было. Было кровавое месиво. Нос снесло начисто, левый глаз был прикрыт веком, правый застрял в расщелине рта. Из дыры в черепе фонтаном хлестала кровь. Веру чуть не стошнило от вида трупа. Но пришло облегчение. «Дениса больше нет, – подумала она. – Нет, и не будет. Как всё просто. А как же рыбки? Тоже сдохнут? Ведь их некому больше кормить?»

Эта мысль показалась Вере смешной. Дохлый хозяин и дохлые рыбки. Она начала смеяться, сначала тихо, потом громче, потом стала захлёбываться от смеха. У неё начались спазмы живота и икота. Костя мигнула Ванде, и та остановила истерику, отвесив Вере пару тяжёлых пощёчин. Та затихла, но всё равно боялась взглянуть на палас, залитый кровью, на котором лежал распростёртый Денис. Рядом валялся его туго набитый портфель. Ванда деловито подобрала его, оттёрла тряпочкой от крови и передала Косте. Та поставила портфель к стенке, с тем, чтобы позже проверить его содержимое.

– На, выпей, – Костя вылила из бутылки в стакан вино и подала подруге, – и ложись спать. Мы сами всё сделаем. Скажи только, где у тебя лопата.

Вера сказала. Выпила полный стакан вина и заснула. А когда проснулась, трупа в комнате уже не было. Пол был чисто вымыт. Следов преступления не обнаружил бы самый зоркий сыщик. Костя сидела на краешке постели и ласково гладила Веру по волосам.

– Ну, что? Как вы там? – испуганно спросила та, высунув встрёпанную голову из-под одеяла. На улице уже было темно. В широкое окно светила луна. Сладкий шашлычный дымок с соседних участков носился в воздухе. Вдалеке слышно было хоровое пение и взрывы хохота. А в комнате был включён её любимый торшер. Бледно-зелёные блики от его абажура лежали на потолке и дощатых стенах, словно от воды в аквариуме. Стол был уставлен едой. Там был сыр, ссадины, салат. Посреди стола возвышались бутылки с тёмным, как кровь, вином, в вазе лежали крупные красные яблоки и жёлтые бананы.

– Нормально, – рассказывала Костя обычными короткими фразами. – Завернули его в одеяло, уложили в багажник. Потом отвезли в лес. Вырыли яму, сбросили в неё трупешник и ковёр. Он всё равно был испорчен. Засыпали яму землёй, сверху ветками завалили. Нормально получилось. Я смотрела его портфель. Там какое-то бельишко, пижама, бритвенный прибор. В барсетке документы, загранпаспорт, авиабилет на семь утра. Немного налички. Я её в общак положила. Он, похоже, в отпуск собирался?

– Да, – грустно подтвердила Вера. – Как раз в августе. На Кипр хотел поехать. А вместо Кипра сейчас там, в земле? А мы, значит, тут? Он мёртвый, а мы живые?

И вдруг, стиснув зубы, затряслась всем телом. Костя схватила со стола бутылку, ловко откупорила и почти силой влила её содержимое в рот подруге. Веру отпустило. Она расслабилась, вспомнила тот фонтанчик крови и глаз, застрявший во рту, и принялась выть, как воют от сильной боли, сдавленно, чтоб никто не услышал, и безутешно. Она мотала головой, обливалась слезами, а Костя обнимала её, гладила её плечи и руки, целовала в макушку.

– Ой, Костя, милая! Что же мы наделали?! Как же я теперь жить буду?! Ведь какой бы он не был, я вовек не забуду, вовек себе не прощу, что жизни его лишила! Ой, мамочка! Так тошно мне, впору самой повеситься. Ты только меня не бросай, ладно? А то я без шуток руки на себя наложу.

– Кончай блажить! – прикрикнула на неё Костя, сдвинув брови. – Лучше пожри. Пожрать всегда не вредно. Помогает от тоски.

Она протянула Вере банан. Вера выпила ещё вина, заела бананом и спросила:

– А Левицкая где? Спит?

– В Рязань уехала, – надкусив яблоко, ответила Костя. – Машину продаст и вернётся.

– Машину? Какую машину? – не сразу поняла Вера.

– Ту, на которой твой петушок прикатил. Нам деньги сейчас, во, как нужны, – Костя провела ребром ладони под подбородком. – Мы сами на Кипр поедем или ещё куда. Где солнышко круглый год, море голубое и пальмы на берегу. Я слабая, тепло люблю. Без витаминов выросла. Купим дом на горе, с садом и будем жить вдвоём…

Вера ела банан и часто кивала. Слёзы продолжали бежать по её щекам.

– А Джакузю возьмём? – улыбнулась она с полным ртом.

– Куда ж без неё? – хохотнула Костя. – Кто-то должен убираться, еду нам стряпать.

– Точно, – Вера вытерла пальцами слёзы. А Костя продолжала:

– Чтоб в саду апельсины росли и финики. Я финики жуть как люблю.

– А я виноград, – сквозь слёзы улыбнулась Вера.

– Можно и виноград – кивнула Костя. – Ничего делать не будем. Только плавать в море, загорать голяком, по пляжу на великах шпарить и финики жрать. А если вот эту дачку толкнуть, можно яхту купить, с мотором и с парусом. Чтоб выходить в открытое море и там песни орать. Твой бабло, в каком банке держал?

– Не знаю, – безразлично ответила Вера. – Он со мной такими сведениями не делился. У них с матерью, с Леокадией Львовной общий счёт. Все его накопления ей отойдут. Мне ничего не надо.

– Это как не надо? Это что это не надо? – возмутилась Костя. – Нам с тобой много денег надо. Мы молодые, у нас вся жизнь впереди. Козлова, значит, Лео…

– Леокадия Львовна, – машинально подсказала Вера.

– Смешное имя, – прыснула Костя.

– Старинное. Она из бывших. В коммуналке живёт, с соседями, зато на Арбате. Ей сколько раз квартиру предлагали. Не хочет. Я, говорит, Москвы за Садовым кольцом не признаю. Ей уж почти 80, больная вся, – Вера помрачнела. – Если узнает про Дениса…

Но Костя не дала ей развить эту печальную тему, перевела разговор на другое. Сказала, что придумала, как заработать денег.

– Как? – Вера с надеждой посмотрела на подругу.

– А ты сама подумай, – Костя скинула обувь, разделась и забралась к Вере в постель. Ведь местечко у тебя жирное, скажи? От тебя зависит, закрыть дело или дать ему ход. Разве не так? На всякую услугу есть своя цена. Кумекаешь?

– Следователь Севастьянова никогда взяток не брала, – отрезала Вера.

– Ну и дура, – буркнула Костя. – Я хотела сказать: дурочка ты у меня! Сладенькая, любименькая, но дурочка! Дай, я поцелую тебя в шейку. И в животик. И в попочку. И ещё раз, и ещё…

Вера таяла под Костиными ласками. Никто и никогда не говорил ей таких нежных слов, как её подружка, никто не целовал с такой страстью. Ради Кости она была готова на всё…

– Вы утверждаете, что застрелили мужа, а потом вдвоём с Левицкой увезли тело в лес и там зарыли? – спросил Правдин на следующем допросе. Теперь он выглядел лучше. Видно выспался, погулял по Москве, пообщался с институтскими друзьями. Настроение у него было хорошее. В кабинете его было тепло, даже жарко. Этот апрель, в отличие от прошлого, был сухим и солнечным. Солнце так навязчиво светило в окна, отвлекая от дела, что следователю пришлось опустить жалюзи.

– Да, так и было, – безразлично ответила Вера.

– Сможете показать место? – Правдин внимательно посмотрел на неё. – Я хочу провести следственный эксперимент.

– Да разве Левицкая не показала? Наверняка, показала. У неё не удержится. Наши, то-есть ваши, конечно там были, в том лесу, яму раскопали, вынули труп и протокол составили. Всё честь по чести. Я порядок знаю. С меня-то какой ещё спрос? Да и вам, не в лом ли, туда тащиться? Всё ведь можно прочесть в деле. А дома, в котором произошло убийство, давно нет. Зачем туда ехать? Не понимаю.

Отговорки подследственной были нелепыми. Правдин понял, что Севастьянова не горит желанием ехать на то место, где своими руками закопала убитого ею Козлова. Это было, по меньшей мере, удивительно. Обычно преступники рады хоть на время вырваться из душных тюремных застенков на природу. Они охотно и с удовольствием рассказывают о своих преступных деяниях, разыгрывают всё в лицах. Человеку свойственно возвращаться к острым моментам жизни, хотя бы ради адреналина.

– Вы можете назвать последнее дело, которым занимался ваш муж? Он вообще рассказывал вам о делах, которые вёл? – спросил Правдин.

– Могу, – облегчённо вздохнула Вера, решив, что вопрос о следственном эксперименте снят. – Нет, обычно он не рассказывал. Но об этом деле я кое-что знаю. О нём в газетах писали, по телевизору говорили в «Криминальных новостях». Дело банды Буйвола. Ограбление банка. Была перестрелка. Главаря с подельником взяли, они в тюрьме. Козлов завершил расследование ещё в июле, но вышла накладка. Впервые в жизни. Он никогда не задерживал дела. Всё сдавал в сроки. За это руководство его очень ценило. И вдруг… накладка.

– Какая накладка? – спросил Правдин, откинувшись на спинку офисного кресла.

– У него в компьютере возник технический сбой, и файлы с показаниями арестованных и свидетелей оказались стёртыми. У Дениса… Петровича могли быть большие неприятности, но руководство пошло ему навстречу. Инцидент замяли, а дело передали другому следователю, Махроткину. – Я слышала, он сам вызвался помочь товарищу. Денис в августе хотел пойти в отпуск. Кажется, уже путёвку купил. А из-за этой накладки, отпуск мог бы не состояться… – Вера умолкла.

Правдин нахмурился. Анатолий Ильич Махроткин был известен в своих кругах, как человек сговорчивый и беспринципный. Все знали, что он берёт, но за руку поймать не могли. Махроткин был человек незаметный, внешне непривлекательный. Маленького роста, плешивый, хоть ему ещё не было сорока. Ходил по коридорам бочком, говорил тихо. Но у него была красавица-жена, выше его почти на целую голову, и недвижимость за границей. Он известен был тем, что умел развалить любое дело. Его журили, но трогать боялись. Дядя Махроткина был министром. Если дело передали Анатолию Ильичу, значит, тут были замешаны высокие связи или большие деньги.

Правдин опять заговорил о следственном эксперименте. Сказал, что хочет своими глазами увидеть дачный посёлок, где произошло убийство, и место в лесу, где был зарыт труп Козлова. Вере это совсем не понравилось. После того, как Левицкая продала машину Дениса, Костя поставила вопрос о продаже дачи. На «семейном» совете Костя сказала, что оставаться в «Берёзках» не разумно, надо перебираться в Москву. Вера согласилась. Она рада была избавиться от дома, в котором был убит её муж. Ванде было поручено найти покупателя на дачу. И та нашла. Причём очень быстро. У Левицкой был талант на всякие купли-продажи. Покупателем оказался бизнесмен из Сургута по фамилии Хвостиков. Приземистый, лысый, шумный, с волосатой грудью и крепкими, как слоновая кость, зубами. Хвостиков готов был платить наличными и по-царски. Он привёз на своём «мерсе» полный чемодан валюты. Но тут возникло осложнение. Хвостиков требовал документы на дачу. А они находились у свекрови. Но вдруг всё чудесным образом устроилось. Сделку оформили, заверили у нотариуса. Деньги, полученные за дачу, пошли в общак, до светлых дней. Хозяйка дачи ни во что не вникала. После пережитого стресса на неё навалилась депрессия. Вера лежала целыми днями, отвернувшись к стене, или считала мух на потолке. Она снова взяла больничный. Костя лечила подругу вином и с большой энергией занималась продажей дачи. «Сестрёнка» была довольна, что денег прибыло, но всё время твердила, что их надо больше, больше, чтоб до конца дней хватила. Она то и дело развивала вслух планы их будущей жизни на острове с пальмами, у тёплого синего моря. Пьяненькая рассеянная, напичканная успокоительными таблетками Вера слушала и улыбалась, но внутри её грызла тоска.

Хвостиков быстро стал в «Берёзках» своим человеком. Он приезжал рано утром и возвращался в Москву вечером. За три дня перезнакомился и передружился со всеми соседями, ходил по участку босиком и в одних трусах, ничуть не стесняясь своей фигуры. В короткий срок снёс деревянную дачу под самый фундамент и начал строить на её месте трёхуровневый кирпичный коттедж. К зиме коттедж был готов, и в него переехала семья нового владельца.

Последние дни перед окончательным переездом в Москву, были для Веры ужасными. Костя с Джакузей увязывали вещи, а она находилась в прострации. Днём спала, а ночами её преследовал дух убитого мужа. Он барабанил в оконные стёкла, шёл за ней, дыша в затылок, когда она вставала по нужде или попить воды. Что-то нашёптывал ей в темноте, посмеивался, грозил. Вера всюду слышала его шаги. А когда она засыпала, являлся ей при полном параде, в костюме, сорочке и галстуке, с туго набитым портфелем и букетом полевых цветов. Язвительно улыбался, осуждающе качал головой. Вера во сне кричала на него, гнала прочь, бросала в него что придётся: чашку, утюг, торшер. Стреляла из пистолета. Денис падал и умирал, но вскоре опять возвращался. Наконец, все формальности по продаже дачи были выполнены. Подруги собрали вещи, погрузили их в «коровку» и втроём отправились в Москву. Вера боялась возвращаться туда одна. Ведь там всё от формы с погонами до шлёпанцев и зубной щётки, напоминало о Денисе. Она представить себе не могла, как в одиночку переступит порог супружеской квартиры. Но Джакузя её успокоила. Сказала, что надо купить в церкви свечку, запалить прямо в дверях, и её пламенем очистить помещение. Тогда призрак перестанет являться. И помогло.

Глава пятая

По возвращении в Москву, Севастьянову ждала новость. Ей позвонили из Боткинской больницы и сообщили, что Леокадия Львовна Козлова уже восемь дней, как находится у них. Её забрали «по скорой». Инсульт, лежит в реанимации. Попросили привезти паспорт пациентки, две смены белья, кружку, ложку и ещё какие-то мелочи. Вера спросила, каково её состояние. Ей ответили: речь нарушена, паралич правой половины тела. Состояние тяжёлое, но стабильное. «Ну и ладно, – думала Вера, шагая по плитам Арбата. – Не буду ничего говорить ей про Дениса. Окрепнет, тогда и узнает». Дело было к вечеру. На Арбате зажглись фонари. Они смотрелись тусклыми звёздами в сиреневом вечернем воздухе августа. Было много гуляющей и поющей молодёжи.

– «Во дворе, где каждый вечер всё играла радиола, где пары танцевали, пыля…» – пел гитарист, стоя перед памятником Окуджаве. Ему в кепку бросали монеты, серые и жёлтые, достоинством в пять и десять рублей. Припозднившиеся художники углём чертили на бумаге портреты прохожих.

Леокадия Львовна жила метрах в пятидесяти от Вахтанговского театра, в двухэтажном домике. Первый этаж занимали магазины, второй, оставался жилым. Там находилась коммуналка, в которой жили три одинокие старушки. Вера поднялась по ветхой лестнице, позвонила в звонок. Послышались шаркающие шаги. Её долго разглядывали в глазок. Потом загремели замки и цепочки, и Вера вошла. Она была в этой квартире всего пару раз и достаточно давно. Здесь был удивительный запах. Всякое жилище имеет свой запах. Дома, где живёт молодёжь, пахнут свежим снегом. Многодетные семейства, борщом и лекарствами. Одинокие конурки пахнут кошками или водкой. Квартира, где обитала мать Дениса, пахла старостью. Это был душный и родной запах слежавшейся норы. В нём бродили молекулы пошлых столетий. Включив воображение, можно было представить в этой квартире каких-нибудь титулярных советников, «незнакомок» Крамского, в шляпках и высоких ботинках, соцслужащих, толстовке и кепке, обременённых большими портфелями, весёлых ткачих-ударниц, в красных косынках, хлопочущих возле примуса. Любые фантомы. А за окном шумел и веселился реальный мир. Он назывался – старый новый Арбат.

Вера вошла в комнату Леокадии Львовны, нажала на тугие шпингалеты и распахнула окно. Окно было маленькое, раз в шесть меньше, чем в современных домах. В комнату тотчас ворвался шум улицы. Полы в квартире были дощатые, скрипучие. На обоях полустёртые розы. На трюмо пустые флаконы из-под старых советских духов. На стене – портрет покойного мужа, написанный с его фотографии знакомым художником. Денис был похож на отца. Козлов-старший был изображён в синем прокурорском мундире. Его невзрачному лицу художник придал строгости и значительности. Вера залезла в шифоньер и стала доставать оттуда полотняные рубашки, носки, тёплые трико. Сзади неслышно подошла соседка Леокадии Львовны, Анна Герасимовна. Ей было, по меньшей мере, лет девяносто. Роста она была низенького, с десятилетнего ребёнка, но широкая, словно юбка на кринолине. Старый шёлковый халат, вылинявший почти до белизны, как и глаза старушки, тапочки, седой пучок из редких волос. Анна Герасимовна смотрелась древней бабушкой, но голова у неё была в порядке. Она присела возле Веры на диван и сообщила, что их третью соседку забрали к себе родственники. Она стала совсем плоха, а Лёка (Леокадия Львовна) до недавнего времени держалась молодцом. Сама ходила платить за квартиру и по магазинам. Но в ЦСО решили, что одинокому восьмидесятилетнему человеку надо помочь. Прислали социального работника. Чтоб он выполнял поручения пенсионерки, покупал ей, что она закажет, носил бельё в прачечную, выписывал в поликлинике рецепты. И совершенно бесплатно. Анна Герасимовна, в прошлом школьная учительница, говорила медленно, с расстановкой, будто диктовала диктант.

– Леокадия Львовна сначала возражала. Говорила, что о ней заботится сын, да и сама она ещё совсем не развалина. Но девушка, которую они прислали, оказалась такая милая. Пришла с тортом, – старушка кивнула на стол, где стояли три изящные фарфоровые чашечки, с остатками кофе и витыми серебряными ложечками. – Принесла цветы.

– Цветы? – нахмурилась Вера.

– Ну, да, розы, – смущённо пояснила старушка. – Когда Лёку забрала карета скорой помощи, я унесла букет к себе, регулярно меняю воду и подрезаю стебли. Они уже неделю стоят, и всё свеженькие.

– Вы видели эту девушку? – спросила Вера. – Как она выглядела? Какого роста? Блондинка, брюнетка?

– Видела, – с удовольствием кивнула Анна Герасимовна. – Блондинка, кудрявая, в очках, серьёзная. Не финтифлюшка какая-нибудь. Сказала, что учится в Плехановском институте и работает в ЦСО. Стипендии-то маленькие, а молодой девушке надо одеться…

«Блондинка, в очках, – у Веры отлегло от сердца. – А розы? Подумаешь, розы! Они теперь круглый год на каждом углу». Ей стало стыдно. Она поняла, что по-прежнему не слишком доверяет Косте и всё время ждёт от сестрёнки подвоха.

– Вы с ними пили кофе? – Вера указала на третью чашку. Анна Герасимовна замялась.

– Не вспомню, извините. Точно не скажу. Может быть, и выпила чашечку, а потом ушла к себе.

– О чём они говорили? – спросила Вера, разглядывая фотографии на стенах.

– Я не прислушивалась, – виновато улыбнулась старушка. – Слух у меня неважный, к тому же, я, честно сказать, уснула. Проснулась, вышла в коридор, там уже никакой девушки не было, а были доктора со станции скорой помощи. Я их по зелёным костюмам узнала. Положили мою подружку на носилки и увезли. Вот и всё. Я звонила в больницу. Справлялась о её здоровье. Мне любезно ответили, что Лёка была плоха, но теперь поправляется. Вы отнесите ей яблочек нового урожая. Она очень их любит. И привет от меня.

– Анна Герасимовна, вы не знаете, где Леокадия Львовна держала паспорт и другие документы?

– В комоде, в верхнем ящичке. Там всё. И бумаги на жилплощадь, с квитанциями об оплате за последний год, и дачный кадастр, и банковская карточка, с которой она деньги на повседневные нужды снимала. Ещё ларчик с фамильными вещицами. Две пары серёжек золотых, одни с бриллиантиками, вторые, с рубинчиками. Потом камея из слоновой кости с финифтью, браслет из малахита. И плоское золотое колечко с изумрудиком. Очень миленькое. Ей супруг, когда ещё в женихах ходил, его подарил. Она им особенно дорожила.

Старушка перечисляла обстоятельно, стараясь ничего не упустить. – Да вы сами можете посмотреть. У неё ни от комода, ни от ларчика ключей не водилось. Воров у нас нет.

Вера выдвинула верхний ящик комода, но он оказался пуст. И опять нехорошие мысли зароились в её мозгу. Но она их гнала от себя. Решила, выздоровеет матушка Дениса, пусть сама разбирается. В конце концов, она могла перепрятать все ценные бумаги от воров. Сунуть в морозилку, в стиральную машину или зашить в диванную подушку. Как только не изощряются люди, чтобы обезопасить своё добро. Особенно те, что сидят дома и ничем не заняты.

В реанимацию Веру пустили всего на пять минут. Она накинула на плечи белый халат и вошла, с двумя пакетами. В одном были вещи больной, её бельё, в другом – фрукты. Леокадия Львовна лежала на приподнятой кровати, опутанная проводами. Рядом с ней находился аппарат, который показывал работу её сердца. Веру поразили изменения, происшедшие в облике свекрови. Лицо её стало не просто бледным – пепельным. Щёки запали. Глаза были закрыты.

– Леокадия Львовна! – окликнула её Вера. Больная разомкнула веки и уставилась на неё безумными глазами. Она сначала не поняла, кто к ней пришёл, а когда узнала невестку, в её взгляде вспыхнула такая ненависть, что Вера содрогнулась. Она приготовила, что будет говорить, вернее, врать матери про её сына, но не смогла произнести ни слова. Но Леокадия Львовна и так всё знала или чувствовала своим материнским сердцем. Знала, что сына больше нет, и винила в этом его жену.

– Де…нис, – с усилием прошевелила губами Леокадия Львовна. Вера нагнулась, думая, что свекровь хочет сказать ей что-то важное, но та собрала последние силы и плюнула ей в лицо горькой коричневой слюной. И отошла в мир иной.

Похоронами занимались её родственники. Вера тоже была на кладбище. Все спрашивали её, почему нет Дениса? Она отвечала, что не смогла ему дозвониться. Денис находится за границей, у него отпуск. Между роднёй вполголоса велись разговоры о наследстве. Говорили, что у Леокадии с сыном был общий счёт в банке, и прилично денег. Небольшую сумму она обещала соседке, Анне Герасимовне. Старушка очень надеялась на эти деньги. Но в банке ей сказали, что счёт Козловых аннулирован, деньги, все до копеечки, сняты. И опять сомнение стало грызть Севастьянову. Что за студентка приходила к Леокадии перед самой кончиной? И как-то перед сном, когда они с Костей улеглись в её тесную итальянскую кроватку, и Костя обняла её за шею, решилась спросить напрямик:

– Сестрёнка, ответь, это была не ты? Не ты звонила моей свекрови? Не ты была у неё дома?

– Ты что охренела? – Костя резко отдёрнула руку… – Откуда мне знать, где твоя свекруха живёт? Ты думай, чего спрашиваешь.

Телефон и адрес достать не проблема. Из моего мобильника, из записной книжки, из компьютерной программы, наконец. Парик, очки – тоже не проблема. Скажи правду? – выдохнула Вера. – Меня не бабка волнует, не её капиталы. Мне хочется, чтобы между нами всё по честняку…

Севастьяновой неприятен был этот разговор. Костя откинула одеяло и стала натягивать колготки.

– Откуда она знала про Дениса? – продолжала рассуждать Вера. – Значит, ей кто-то сообщил? – Она лежала с оголённой грудью, заложив руки за голову. – Погоди, ты что, уходишь?

– Ухожу, – Костя надела брюки, резко застегнула молнию. – Пусть тебе другая дура сиськи теребит, а мне допросы не нужны. Я не хочу я жить с той, которая мне не верит. Не веришь, значит, не любишь. А без любви, какие могут быть отношения?

– Погоди, сестрёнка, я же только спросила… – Вера вылезла из-под одеяла и, как была, голая, побежала за Костей. Схватила её сзади в объятия, начала целовать, в шею, в щёки, в макушку.

– Ну, прости, прости, больше не буду. Забудь, что я говорила. Это так, от нервов. Пошли спать, – твердила Вера, увлекая подругу в спальню.

Левицкая, расположившаяся на диванчике у входной двери, приоткрыла один глаз и, удостоверившись, что конфликт исчерпан, спокойно уснула.

Вера старалась загладить неприятное впечатление от своих слов. Без конца повторяла, что любит Костю, как никого на свете, и была с ней особенно нежна. Утомлённые ласками, они уснули далеко заполночь. И Вере приснился тяжёлый сон. Сначала был поворот ключа во входной двери, потом шаги. Ветер прошёл по комнатам, от него вздулись занавески на окнах. В кабинетике у Дениса заработал компьютер, словно кто-то стучал по клавишам. Потом всё окрасилось бледно-зелёным светом. Это включился её любимый торшер. Вера приподнялась на постели, протёрла глаза и увидела, что в кресле сидит её свекровь. В сером старомодном клетчатом пыльнике, в шляпке бордо, с цветочками, вырезанными из сукна, с плоской лаковой сумочкой в раздутых от ревматизма пальцах. Лицо её было искажено ненавистью.

– Ну, что, рада? – спросила Леокадия Львовна. Голос у неё сделался деревянный, нездешний. – Рада, что избавилась от моего сына?

За её спиной вдруг вырос Денис. В синей форме, с портфелем в руке. Со своей вечно ехидной улыбочкой.

– Как избавилась? – возразила Вера. – Оглянитесь, вот он, живой. Он живой!

Леокадия рассмеялась скрипучим смехом.

– Он умер человеком, а тебя ждёт страшный конец. Ты скатишься на самое дно жизни и будешь ползать там по уши в дерьме. Посмотри, ведь ты уже там…

Свекровь с мужем исчезли, а Вера увидела, что и вправду лежит на дне. На дне большого аквариума, голая, грязная, облепленная вонючим песком и ракушками. Ей трудно, невыносимо дышать. В зелёной воде плавают рыбы, пялятся на неё круглыми глазами, беззвучно открывают рты, и ей слышится: «Убийца, убийца, убийца, убийца…»

Утром, идя на работу, Вера выбросила в мусорный бак пустые аквариумы Дениса и свой торшер. Фисташковый цвет начал её раздражать. И попросила Костю никогда больше не называть Левицкую Рыбкой. Та обещала, не спрашивая почему. Насчёт соцработника Вера всё-таки не поленилась, узнала. Позвонила в префектуру Центрального округа, представилась. Следователь Севастьянова интересуется… и так далее. Ей подтвердили, что есть у них в ЦСО кучерявая блондинка в очках. Ирина Макарова. Студентка, работает на полставки. Вера на всякий случай взяла её телефон. Получалось, что Костя, действительно, не при чём. Напрасно она заподозрила «сестрёнку». Они прожили вместе меньше месяца, но успели стать одним целым. И не только в постели. Вера привыкла обсуждать с Костей каждую мелочь и получать от этой девочки вполне взрослые, если не сказать мудрые, советы. Костя не уставала повторять, что им надо много денег и просила Веру быть посмелей, понапористей с подследственными. Все они шелупонь: мошенники, воришки, и надо принудить их делиться. Но у Севастьяновой язык не поворачивался намекнуть кому-либо на взятку. За ней закрепилась слава честного неподкупного следователя. Потому никто не предлагал ей денег. Все знали, что она откажется. И вдруг попалась одна незнающая. Владелица чебуречной на Киевском вокзале. Весьма неприятная особа, пятидесяти двух лет, вульгарная, хамоватая, но крепко стоящая на земле. Агния Рубеновна Ильясова. Яркая дама. Горючая смесь армянской, татарской и русской кровей. Фанатка певицы Пугачёвой. Она во всём подражала своему идолу. Одевалась в короткие юбки, ничуть не стесняясь толстых кривых ног, сильно красилась. Держалась нагло, говорила прокуренным голосом. На голове носила спутанную копну рыжих волос. У неё был подпольный цех в подвале жилого дома. Там три десятка гастрабайтеров спали, ели и жарили чебуреки, которые продавались в привокзальной палатке. На Ильясову наезжали братки, её штрафовали за антисанитарию, дёргала пожарная инспекция. Но она всегда откупалась. Всё ей сходило с рук за счёт тёплых дружеских отношений с чиновниками из управы. Но однажды в подвале, где располагалось её производство, взорвались два баллона с газом. Рухнули сразу две квартиры подъезда. В одной, обошлось без жертв. Все были на работе. В другой, погибла одинокая прикованная к постели бабушка. Бизнесу Агнии пришёл конец. На неё завели уголовное дело с пятью статьями. Пахнуло тюрьмой и возмещением миллионных ущербов.

На допросе у Севастьяновой чебуречница сразу предложила ей половину своих накоплений. И дала совет, как закрыть дело. Свалить вину на саму жертву. Вроде бы старуха не в себе, забыла выключить газ, вот и рвануло. Обещала подключить чиновные связи. Адвокат Ильясовой, Веня Опарин, шустрый молодой человек, за свой процент, взялся достать все нужные справки и уладить вопрос с родственниками погибшей, которые годами пасли её квартиру и, наконец, получили желаемое.

– Бабульку, конечно, жаль, – хрипела бизнесменша, дымя сигаретой, – но её не вернёшь. А у меня люди. Узбеки, таджики. («Японцы» – сказала бы Костя). Их разве не жаль? Приехали на заработки в Москву. У всех дома дети. Они зарплату туда переводят, а сами одну вьетнамскую лапшу с чёрным хлебом жрут. Я их должна на улицу выбросить? А меня не жаль? Ведь в нашем деле, упадёшь – не встанешь. На шестом-то десятке.

Вера всё рассказала Косте. Та пришла в восторг. Дело сдвинулось, наконец, с мёртвой точки. Всё прошло, как по маслу, без единой запиночки. Дело было закрыто, а их семейный общак пополнился круглой суммой. На радостях подруги пошли в ресторан. Вера до этого почти не бывала в подобных местах. Только на коллективных вечеринках. Теперь всё было по-другому. Поначалу они посетили шикарный бутик и купили себе нарядные платья и туфли. Командовала Костя. Левицкую она обрядила в синий бархат, скрадывающий полноту. Ей достались: длинное платье, с голубым цветком у глубокого выреза, подчёркивавшего грудь, и чёрные лакировки на небольшом каблучке. Вере она выбрала зелёный шёлк, с широким поясом и рукавами-буфами. На ноги Костя собственноручно надела ей серебристые туфли. Себе она купила пиджак и брюки, стального цвета, стилизованные под мужские, и высокие «жокейские» сапожки из коричневой замши. Потом подруги посетили салон-парикмахерскую. Там Костя постриглась почти наголо, а Джакузе распустили и завили волосы, а Вере соорудили на голове причёску, похожую на сложное хлебобулочное изделие. Накрасились сами, как умели. Ресторан выбрали в центре, валютный. Костя любила всё самое дорогое. Один бокал вина в этом ресторане равнялся десяти зарплатам гастарбайтера из чебуречного цеха Ильясовой. Бизнесменша честно расплатилась со следователем и продолжила своё дело. Бабушку похоронили. В испорченных квартирах сделали евроремонт. Родственники покойной получили от Агнии за моральный ущерб и сияли от радости. В общем, все остались довольны.

– Вот видишь, а ты сомневалась? – говорила Костя, обсасывая клешню омара. – Хорошо, когда всем хорошо. Живи, и давай жить другим. Правильно я говорю?

– Ну, да, да, – смеялась крепко захмелевшая Вера. – Но всё-таки…

– Никаких «всё-таки», – рубила Костя.

Джакузя в их «философские» беседы не встревала. Она ела копчёную утку и с наслажденьем облизывала жирные пальцы. Вера вспомнила смешной случай, произошедший в ресторане. Они с Костей пошли танцевать, а когда вернулись, обнаружили за своим столиком четвёртого посетителя. Толстого дядьку средних лет. Пока их не было, он пытался снять Ванду. За смехотворные деньги. Причём набивался к ней в дом. Хитренькая Джакузя краснела, хихикала, бросала на него мутные взгляды, но помалкивала. Не говорила толстяку ни да, ни нет. По коричневому костюму, провисевшему в шкафу не один десяток лет и пропитавшемуся нафталином, немодному галстуку в широкую полоску, оббитых, но крепко начищенных гуталином полуботинках, можно было легко догадаться, что клиент небогат или жаден, все деньги тащит в семью. В ресторан пришёл за компанию с другом и на его счёт. Друг, сидел через три столика наискосок и был пьян, как говорят, «в сосиску». Типичный провинциал, инженеришко, замученный недоеданием и сложной семейной жизнью. Джинсы ещё советского пошива, заношенный пиджачок «букле», седые виски, повисшие усы и рот, полный металла. Увидев Костю, толстяк принял её за парня и начал вести переговоры с ней. При этом он потел, вертел шеей и улыбался, обнажая пустоты за масляными губами. Назвался Колей, а друга окрестил Федей. Ясно было, что имена не настоящие, что мужики, в обычной жизни тюфяки и подкаблучники, на сей раз решили оторваться, гульнуть на всю катушку, с долларовым шампанским, со шлюхами. Вера была уверена, что сестрёнка их пошлёт, но к её удивлению, Костя легко согласилась. И даже не стала торговаться. Ударили по рукам, расплатились с официантом и промеж собой, общими усилиями, подняли друга, и все вместе вышли из ресторана. Втиснулись в машину Веры. Костя села за руль. Она прекрасно водила машину. Вера рядом с ней. На заднем сиденьи уселись Коля и Федей, а между ними – Джакузя. Коля всё время лез ей то под юбку, то в вырез платья, а она то и дело взвизгивала и заливалась смехом. Тот, кому, судя по раскладу, предназначалась Вера, был в отключке. Он храпел, закинув голову назад и покачиваясь из стороны в сторону, и видел, наверное, во сне сварливую жену, грубых детей-подростков, вредную тёщу и хама-начальника. Вера посмотрела на Костю.

– Куда мы их везём? – шепнула она. – Ко мне нельзя, ты же знаешь.

Костя сняла руку с руля и похлопала её по щеке. Что означало: «Не парься, всё будет о, кей». Ночью город был свободен, и они очень быстро выехали за кольцевую. И оказались на узком шоссе. По обе стороны были поля. Костя остановила машину, достала из бардачка пистолет, повернулась и направила его в распалённую рожу Коли. Тот опешил. Попробовал засмеяться, но смех застрял у него в глотке.

– Это… игрушка, да? Зажигалка или… травматик? – наивно спросил он.

– Раздевайся, – приказала Костя.

– Как это…. раздевайся? – не понял тот, вытаскивая потную ручищу из выреза Джакузи. – Здесь что ли будем? Скопом? Девчонки, вы что задумали? Нет, я так не играю. Я только один на один…

– Раздевайся, пока я тебе мозги не вышибла. Быстрее, ну?! Как в армии! – прикрикнула на него Костя.

– Да я что? Я, пожалуйста, – Коля снял с себя пиджак, галстук, рубашку. Остался в брюках и голубой майке. Вера заметила, что майка у него линялая и в двух местах заштопана.

– Портки снимай, – командовала Костя, держа толстяка на мушке, – и трусы. Носки не забудь, вонючка.

– Вы что, девчата? Мне через шесть лет на пенсию. У меня семья… – взмолился незадачливый клиент, – кидая спасительные взгляды в сторону друга. Но тот дрых, открыв рот, и ничего не слышал. В голосе Кости зазвучал металл. Ноздри стали тоньше, брови гуще, глаза покрылись изморозью, пальцы, держащие пистолет задрожали. Это означало, что Николай её достал.

– Джакузя, помоги дяде. А то он меня нервирует. Могу не сдержаться и выстрелить.

Коля побледнел и безропотно дал стянуть с себя нижнее бельё и часы. Потом его вытолкнули на дорогу. С Федей было и того проще. Он протрезвел только, когда очутился нагишом на асфальте. Костя засмеялась и нажала на газ. Вере было вроде бы не по себе и в тоже время забавно. Два голых мужика, толстый и тощий, плясали на ветру, прикрывая ладонями самое дорогое. И ругались, на чём свет стоит. Вдруг хлынул дождь. Холодный сентябрьский дождь. Стало ещё веселее. Женщины в машине хохотали до колик. Костя сделала круг и, возвращаясь в город, нарочно проехала совсем близко от опозоренных «любовничков», чтоб обдать их грязной водой из лужи. Вернувшись домой, подруги долго ещё смеялись, вспоминая подробности этого приключения. Джакузя обыскала добытые вещички и доложила Косте, что навар невелик. От Коли им достались старые часы советской марки и заначка в пятьсот рублей, а у его друга под подкладкой пиджака обнаружился список покупок для дома и тысяча долларов, зашитые в тряпочку. Костя торжественно огласила список. В нём значились кастрюльки, тетрадки, колготки, духи. Прямо по Высоцкому. «А мне чегой-то жёлтое в тарелке!», – выкрикнула Вера, и все три упали на кровать, рыдая от смеха. Потом стали разыгрывать в лицах Колю и Федю, вернувшихся домой без штанов и без денег, и их разъярённых жён. То, что из одежды годилось на продажу, Ванна потом выстирала, отгладила и пустила в дело. Где-то в глубине сознания у Веры мелькнуло, что, наверное, они поступили с мужичками жестоко. Она поделилась своим сомнением с подругами. На что Джакузя просто махнула рукой, а Костя назидательно произнесла:

– Получили, что заслужили. Гады они ползучие, удавы. Все, без исключения. – У нас в детдоме был воспитатель. Молодой, а противный. Изо рта воняет, рожа в гнойниках. У него дисциплина была лучшая в системе. Он за это кучу грамот получил. Они у него в отдельной комнатке в рамочках висели, с золотым тиснением. Он в этой комнатке нарушителей дисциплины перевоспитывал. В местной газете о нём писали, корреспондентка приезжала, спрашивала, как он с хулиганьём справляется. Как? – засмеялась Костя. – Очень просто. Он мальчишек трахал. Разговаривал на уроке, получи палку в очко. Подрался на переменке – пять палок. Им в наказанье, а ему в кайф. Пидер был беспросветный, но и мальчишки сволочи. Те, что помладше, бывало, загонят в угол и в трусы лезут, за сиськи больно щиплются, а сами ржут. А старшие и того хуже. Придут ночью, из постели вытащат, рот зажмут, чтоб не кричала, отнесут на скотный двор и там, на соломе до утра в очередь дрючат, пока не посинеешь. Я бы их всех из пулемёта. Та-та-та-та-та!..

– Одного надо оставить, – серьёзно вставила Джакузя. – На развод.

– Зачем оставлять? – шутливо возражала Вера. – Загнать их всех в пробирки и дело с концом. Очень уж много от них неприятностей. Шебутной народ эти мужики, неспокойный. Все войны от них, все теракты, вся преступность. Нам без них куда как спокойней б жилось.

Джакузя рассмеялась своим жемчужным смехом. Про «пробирки» ей очень понравилось. Женщины веселились почти до утра. Пили сладкую «Сангрию», ели сочные груши, кисленькие гранаты и любимую Верину ягоду фейхоа, по вкусу напоминающую клубнику, а ещё пели песни, болтали, что в ум придёт.

Эта история скоро забылась. Следователь Севастьянова ушла с головой в работу. Но заметила за собой новую особенность. Она стала присматриваться к подследственным с точки зрения их выгоды для себя. Сначала она твердила себе, что Ильясова – исключение. Что такое больше не повторится. Никаких взяток, и точка. Оправдывала свой поступок тем, что действовала из самых лучших побуждений. Помогла женщине предпенсионного возраста сохранить бизнес. Не оставила без хлеба насущного её работников и их детей. А погибшая от взрыва старушка?.. Ну, что поделаешь? Видно так на роду ёй было написано. Но больше никогда. Она ещё не знала, что неправедные деньги подобны наркотику. Попробовав его однажды, человек не в силах остановиться. Он жаждет новых порций. Как охотник мечтает о крупной дичи, а вор о толстом кошельке, так и чиновник начинает любить деньги. Нежно, страстно. Ему снятся толстые пачки купюр, разложенные на столе, на полу, взлетающие стопками к самому потолку. Их заливает солнце. А вокруг цветут цветы, поют соловьи. Так хорошо, так славно…

Вера не устояла, начала брать. Суммы были разные, в зависимости от платежеспособности клиента и тяжести его статьи. Но никогда наличкой. Это было опасно. Прослушка, видео, доносы коллег. Было это или только витало в воображении Веры, она не задумывалась. Бережёного бог бережёт. Деньги ей переводили на зарубежный счёт, который специально открыла Костя на имя Гавриловой, то есть на своё. В один из банков Бангкока. Самый опытный сыщик, случись что, не смог бы доказать, что это капиталы Севастьяновой. Это был их второй общак, неприкосновенный запас. В финансовом плане у Веры не возникало никакого беспокойства. А вот душа её временами ныла и даже плакала. И хоть Костя уверяла подругу, что жалеть об обобранных ею людях не стоит, что все они гады и прощелыги, и маму родную за пачку долларов продадут. Но Вера всё равно жалела. Каждый раз, получая «на лапу», напивалась, плакала и причитала, говорила какие-то слова в своё оправдание, кивала на нищее детство, голодные студенческие годы, говорила, что мечтает увезти к тёплому морю родителей, купить им там домик и… прочую чепуху. В глубине души Вера осознавала, что не было в её детстве и юности особых лишений. Жили они сносно, как все советские люди. И что родители её, ни за какие блага не согласятся покинуть родину. Утром она уже не помнила, о чём стенала накануне. Вставала, одевалась, ехала на работу и снова… брала, если предоставлялась возможность. Но были случаи, о которых она забыть не могла. И во сне и наяву являлась ей Софья Павловна Тихомирова из фирмы «Русское поле». Худенькая, зажатая, скромно одетая то ли женщина, то ли постаревшая девица. Типичная учителка, монашка. Стоило Вере закрыть глаза, как ей виделась седая стрижка, очки, пёстрый самосвязанный свитер, пионерская юбка до колен, чулки в резинку и суконные ботинки. И глаза за стёклами очков, добрые, понимающие.

Софья Павловна по документам была единовластной хозяйкой крошечной фирмы, занимавшейся рассылкой полезных трав. На первом же допросе она рассказала честно, со всеми подробностями и без истерики о том, как угодила в этот бизнес.

– Я тогда только поставила кардиостимулятор. Мне врач посоветовал уйти из школы, найти что-нибудь поспокойней. Я у старшеклассников литературу вела. Это, сами понимаете, это шум, гам, сплошные нервы. Дошло до операции на сердце. Тут, на счастье, мне пятьдесят пять стукнуло. Я оформила пенсию. Ещё инвалидность по второй группе. Получилось немного, но одной кое-как жить можно. Однако я стала искать подработку, чтоб не сидеть, сложа руки. И напала на объявление в газете. Там предлагалась легкая высокооплачиваемая работа на дому. И телефон был указан. Я позвонила, рассказала кто я и что. Мужчина на том конце провода отнёсся ко мне очень тепло. Представился. Эдуард Васильевич Истомин, врач. Мы всего-то минут пять поговорили и сразу подружились. Я дала ему свой адрес, и он быстро ко мне приехал. Посмотрел, как я живу. У меня однокомнатная квартирка, маленькая, но чистая. Много книг, классической музыки. Хоть я и одинокая, замуж не выходила, детей нет, но у меня есть племянники, подруги. Соседи меня уважают. В общем, в праздники одна не сижу. А Эдуард Васильевич мне сразу понравился. Молодой, высокий блондин, художественного типа. Длинные волосы, замшевый пиджак, машина заграничная. Привёз к чаю коробку конфет и бутылку лёгкого вина. Рассказал, чем хочет заниматься. У него была идея отвадить людей от антибиотиков и склонить их к лечению травами. Его беспокоило здоровье нации. Признаюсь, он меня тронул своими взглядами. Он объяснил, что фирмы, как таковой, ещё нет, проблемы с регистрацией. Но всё пойдёт гораздо быстрее, если оформить фирму на меня. Для тех, у кого группа, есть льготы, и по налогам и вообще. Я согласилась помочь человеку. Мне, как инвалиду, пошли навстречу, и через месяц появилось «Русское поле». Кстати, это название я предложила. Эдуард хотел назвать фирму как-нибудь на иностранный манер. Но я убедило его, что это пошло. И он согласился. Так я стала хозяйкой «Русского поля», а он моим работником. Смешно, конечно, но мне это льстило. Хоть я понимала, что это формально. Доходами распоряжался Эдуард, он вёл бухгалтерию. Я получала зарплату и только. С выручки. Но дело у нас пошло очень быстро. Заказов было невпроворот. Эдуард не скупился на рекламу. Работа у меня была спокойная, несложная, но приходилось трудиться с утра до ночи, без выходных. Однако я не сетовала. Мне нравилось. Я с утра попью чайку с манной кашей, включу Моцарта или Бизе и сижу, работаю. Под бодрую музыку и дело спорится. Я считала, что мне повезло. Деньги появились. На новые книги, альбомы художников, музыкальные диски. Я приоделась, стала ходить в оперу, а в гости, непременно с цветами и с коробочкой шоколадных конфет.