Оглавление
Михаил Шульман. Набоков, писатель, манифест
1. Отступление
2. Таинственное сообщение
3. Центр перспективы
4. Безнадежность познания
5. К тайне – через тень
6. Божественный укол
7. Отсутствие биографии
8. Автобиографий не писал
9. Пятая глава “Дара”
10. Двадцатая глава “Казаков”
11. Современник себе
12. Веку чужак
13. Шекспир в “Крайслере”
14. Маринетти в “Формане”
15. Набоков – путешественник во времени
16. Сквозь
17. Набоков – инопланетянин
18. Свинка в чайнике
19. Приглашение к превращению
20. Дальнозоркость
21. Трехмерный круг
22. Сократу в рот наклала ящерка
23. Трусость чувств
24. Наука изгнания
25. Об одиночестве
26. Антиполифоничность
27. Антипсихологичность
28. Мертвая натура
29. Пушкинский луч
30. Отказник русской традиции
31. Верность языку
32. Неверность языку
33. Точность и чистота
34. Набоков – не мастер слова
35. Допплерово смещение
36. Банальность
37. Пошлость
38. Хаксли в “Крайслере”
39. Протянуть руку
40. Иридиодиагностика
41. Подлог
42. Месть Щеголева
43. Без возмущенья, без содроганья
44 “Благость”
45. Театр Теней
46. Голова цыганенка
47. Лед и пламень
48. В полном блеске сознания
49. Материя
50 “Зеленый ход”
51 “Реальность”
52. Реконструкция Кювье
53 “Немецкие романы” Набокова
54. Дикое зеркало
55. Смех
56. Пародия
57. Игра
58. Стихия прозы
59. Сон и явь
60. Время и память
61. Время. Вторая попытка
62. Томление духа
63. Личность
64. Давление вести
66. Граница исследования
67. Заключение. Самоучитель чувства
Отрывок из книги
Эта работа была написана в основном в 1992–93 годах, в полуподвальной комнатке на окраине Тюбингена. В 1997 году она вышла в свет в петербургском журнале “Postscriptum”, который приятно аутентично воспроизвел переданную ему рукопись, вкупе с рассеянными маргиналиями и мольбами к наборщику, но сурово отредактировал некоторые выражения ее героя.
Главной причиной, побудившей к началу записок о Набокове, стало непонимание собственной острой, почти физиологической реакции на его сочинения. Формулируя свое недоумение, мне приходилось один за другим отсекать такие возможные катализаторы читательского интереса, как биографический элемент или стилистическое мастерство – в которых принято локализовывать гипнотическое влияние прозы Набокова – и, наоборот, важным оказывались вещи, присутствующие неявно в ней: пафос, то есть давление смысла, сообщения, заключенного в его произведениях. Выяснялось, что все сочинения Набокова необыкновенно целеустремлены и, расставленные в любом порядке, выстраиваются фосфорными стрелками на север. Это же свойство выявлялось, по мере более детального рассмотрения, и в частных особенностях прозы Набокова, в том числе чисто стилистических. Занятия Набоковым плавным образом привели к пониманию его поэтики как своего рода периодической системы, в которой главный смысл лежит не в свойствах каждого элемента, а в общей идее, эти элементы подчиняющей и связывающей. Разумеется, этот смысл не мог быть назван.
.....
Невозможно отделаться от странного чувства – будто с набоковским словом что-то не так, будто оно смещено, сдвинуто, повернуто на несколько “роковых градусов” относительно жанрового канона, искажено, как поверхность вод, когда ее дыбит подводный ключ. Хотя конструкции набоковских романов нарочито открыты постороннему взгляду, мы со смущением замечаем, что с перспективой что-то неладно, – с тем же остолбенелым чувством, какое возникает от казуистических рисунков голландца Эшера, где добросовестная натуралистическая линия выводит совершенно невозможный, сам за себя (как ум за разум) зашедший куб. Наш читательский зрачок при вчитывании в Набокова начинает импульсивно сокращаться, пытаясь уловить истинный и не сразу находимый ракурс настройки. (Подобную смятенную пульсацию хрусталика, обыкновенно существующего молча, но тут о себе заявляющего, чувствуешь иногда, спросонья приняв смахнутую ресницами пылинку за дальнюю гигантскую тень, так что остаток сна сметается холодом по позвонкам). В набоковской прозе ищешь какого-то ориентира, центра перспективы, который объяснил бы структуру авторского мировосприятия.
Этот ориентир безусловно есть. Набоковское творчество все устремлено к некоему неназываемому ядру, скрытому глубоко внутри себя, невидимому, возможно даже как бы постороннему, как песчинка в жемчужине – но определяющему все верхние перламутровые, сверкающие слои. Проза Набокова центростремительна. Но это центростремительность воронки, в которой центр бесконечно удален. Все его романы выстроены с учетом какой-то сослагательно существующей точки, всегда лежащей вовне, и так или иначе все набоковские слова косят на нее, как выстроенный полк – на ландо с генералом.
.....
