Франсуа Рабле, Салман Рушди и Франц Кафка, Людвиг ван Бетховен и Арнольд Шёнберг, Леош Яначек и Игорь Стравинский, Лев Толстой и Эрнест Хемингуэй, Дени Дидро, Мигель де Сервантес, Витольд Гомбрович, Томас Манн, Роберт Музиль, Уильям Фолкнер… Эссе одного из самых популярных писателей современности Милана Кундеры «Нарушенные завещания» – страстная апология романа, история и анализ этого жанра, вписанные в блистательно емкую и красочную картину развития литературы и музыки. В «Нарушенных завещаниях» внятно звучит благородный голос в защиту великолепных творцов, которые уже не могут защитить себя и свои произведения сами и порой посмертно становятся жертвами доброжелательных поклонников – критиков, переводчиков и даже близких друзей. Местами провокационная, неизменно проницательная и замечательно элегантная, эта книга распахивает перед нами глубины творчества и расширяет границы нашего читательского восприятия.
В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.
Оглавление
Милан Кундера. Нарушенные завещания
Часть первая. День, когда Панург не сумеет рассмешить
Изобретение юмора
Область, где бездействуют моральные оценки
Профанация
Колодец прошлого
Сосуществование различных исторических эпох в романе
История романа как месть просто истории
Импровизация и композиция
В тени великих принципов
Столкновение трех эпох
Европейский роман
День, когда Панург не сумеет рассмешить
Часть вторая. Кастрирующая тень святого Гарты
1
2
3
4
5
6
7
8
9
Часть третья. Импровизация в честь Стравинского
Зов прошлого
Два тайма
История как пейзаж, возникающий из тумана
Суд чувств
Что является поверхностным, а что глубоким?
Музыка и шум
Мелодия
Великие творения модернизма как реабилитация первого тайма
Третий тайм
Транскрипция-игра
Транскрипция-игра у Кафки
Сердечная черствость, скрытая за стилем, изобилующим сантиментами
Мальчик в экстазе
Счастье и экстаз
Скандальная красота зла
Арифметика эмиграции
Дом Стравинского
Часть четвертая. Фраза
Переводы
Метафора
Метафора как феноменологическое определение
Замечание по поводу систематической синонимизации
Богатство словаря
Общее замечание по поводу проблемы власти
Повторы
Семантический смысл одного повтора
Еще одно замечание относительно необходимости соблюдения повторов
Мелодическая важность повтора
Умение делать повторы
Отступление: пример красоты повторения
Дыхание
Типографское воплощение
И в завершение замечание по поводу крупного и мелкого шрифта
Часть пятая. В поисках утраченного настоящего
1
2
3
4
5
6
7
8
9
10
11
Часть шестая. Творения и пауки
1
2
3
4
5
6
7
8
9
10
11
12
13
14
15
16
17
Часть седьмая. Нелюбимый ребенок в семье
1
2
3
4
5
6
7
8
9
10
11
12
13
Часть восьмая. Дороги в тумане
Что такое ирония?
Странное поведение К. во время ареста
Второй процесс против Йозефа К
Навязывание чувства вины
В течение какого времени человек может считаться идентичным самому себе?
Заговор деталей
Смена взглядов как попытка приспособиться к духу времени
Окна
Суд и процесс
Процесс над веком
Те, кому не навязать ощущения вины, танцуют
Дороги в тумане
Часть девятая. Мой дорогой, вы здесь не у себя дома
1
2
3
4
5
6
7
8
9
10
11
12
13
14
15
16
17
Отрывок из книги
Госпожа Грангузье, будучи на сносях, объелась требухой, да так, что пришлось дать ей вяжущего средства; оно так хорошо подействовало, что вены устья маточных артерий расширились и утробный плод Гаргантюа проскочил прямо в полую вену, а затем, взобравшись наверх, вылез через левое ухо мамаши. Уже с первых строк в этой книге выкладываются все карты на стол: все то, о чем идет речь, нельзя принимать всерьез: это означает: здесь не утверждается истина (научная или мифическая); здесь не берутся излагать факты такими, какие они есть на самом деле.
Счастливые для Рабле времена: бабочка романа вспорхнула, унося на своем тельце остатки куколки. Пантагрюэль в своем обличье великана еще принадлежит к прошлому волшебных сказок, в то время как Панург является пришельцем из пока еще неведомого роману будущего. Уникальный миг рождения нового искусства придает книге Рабле невиданное великолепие; здесь есть все: правдоподобие и неправдоподобие, аллегория, сатира, великаны и обычные люди, анекдоты, размышления, путешествия реальные и вымышленные, ученые диспуты, виртуозные словесные отступления. Романист сегодняшнего дня, наследник ХIХ века, испытывает смешанную с завистью ностальгию по этому причудливо пышному миру первых романистов и по той радостной свободе, с которой они в нем обитали.
.....
Я делаю сейчас заявление о принадлежности к истории романа, в то время как во всех моих романах сквозит ужас перед историей, этой враждебной бесчеловечной силой, которая без приглашения, без нашего на то согласия вторгается извне в наши жизни, разрушая их. Однако в этом двойственном отношении нет ничего непоследовательного, поскольку история человечества и история романа – это совсем не одно и то же. Если первая не принадлежит человеку, если она навязана ему как чуждая сила, над которой он не властен, то история романа (живописи, музыки) порождена свободой человека, его глубоко личными творениями, его выбором. Смысл истории какого-либо из искусств противостоит смыслу просто истории. По своему характеру, неразрывно связанному с личностью, история какого-то искусства – это месть человека безликости истории человечества.
Личностный характер истории романа? Разве для того, чтобы сформировать единый характер на протяжении веков, эта история не должна быть объединена ощущением общности, постоянства и тем самым непременно быть сверхличностной? Нет. Я считаю, что это ощущение общности всегда остается личностным, человечным, поскольку в ходе истории концепция того или иного искусства (что такое роман?), как и ощущение его эволюции (откуда он возникает и куда уходит?), подвергаются бесконечному осмыслению и переосмыслению каждым отдельным художником, каждым отдельным произведением. Смысл истории романа – это поиск этого смысла, его постоянное создание и воссоздание, которое ретроактивно охватывает все прошлое романа: наверняка Рабле никогда не называл своего Гаргантюа – Пантагрюэля романом. Это не было романом, это стало романом, по мере того как последующие писатели (Стерн, Дидро, Бальзак, Флобер, Ванчура, Гомбрович, Рушди, Кис, Шамуазо) черпали в нем вдохновение, открыто на него ссылались, вливаясь таким образом в историю романа, а позднее признав его краеугольным камнем этой истории.
