Читать книгу Адресат выбыл - Мюриэл Грей - Страница 1

Меня всегда любопытство мучило: почему это почтальон упорно носит шорты, невзирая на злостную непредсказуемость времен года в Англии. Видимо, это почетное отличие профессии, изголодавшейся по признанию. Некоторое время к нам ходила женщина-почтальон, которая променяла свой красный автомобильчик на велосипед и была, возможно, единственной, кто одевался под стать стихиям.

На прошлой неделе, однако, явился наш обычный босоногий малый, и, принимая во внимание неистовый дождь, а также то, что для себя я сделала убежищем от ливня самый высоченный из наших премилых каштанов, я решила избавить беднягу от необходимости проделать весь путь от улицы до самого нашего дома, освободив его от обязанностей по доставке почты.

Обмозгуй я это хорошенько, так и сидела бы себе на месте, позволила бы почтальону пройти мимо, поскольку всякий раз накануне Дедушкиного торжества приходит жуткое количество отправленной в последнюю минуту почты. Однако, избавив малого от целой охапки писем и бандеролек, я по-прежнему оставалась под капающим деревом, дожидаться, пока пройдет ливень, иначе вся бумага была бы испорчена. Не было у меня никакой причины, кроме этой, бездумно перебирать кипу приглашений с непременным RSVP[1], счетов, каталогов и рекламок, которые в обычное время никогда не привлекали моего внимания, поскольку каждое утро нашу почту сортировал Адам и осторожно перераспределял ее подобающим получателям, в числе которых, судя по тому, что я держала в руках, был и мусорный бак.

Наткнувшись в этой самой прозаической кипе бумаг на вскрытое и вновь запечатанное письмо, я ощутила жгучий интерес. Любопытно было то, что на этом возвратном почтовом отправлении нашего адреса не было.

Отыскать нас нетрудно. Правильный адрес таков: «Босмэйн-Хаус, Филдинг, возле Кэтскомбери, Глостер»[2]. Нет надобности в такой вульгарности, как почтовый индекс, поскольку имение включает в себя обе местные деревни, в том числе и самое Кэтскомбери и ее маленькое, раздражающе неумелое, зато живописное почтовое отделение. Так что Дедушка почитает несносным оскорблением определять родовое гнездо какими-то цифрами и буквами, почему ничего подобного и не значится на наших фамильных письменных принадлежностях.

Однако на этом конверте, маленьком, размером с визитку, просто значилось написанное на обороте ручкой: «Сквайр-966», – и тем не менее письмо было доставлено нам. Поскольку оно явно не предназначалось никому по данному адресу, я с чистой совестью сунула его себе в карман. Признаюсь, я была заинтригована. Дождь стих, и я пошла по дорожке к дому, с удовольствием предвкушая горячую ванну и куда меньше – занудный разговор вечером.

У Дедушки гостили три «Развлекалки». Одна, очевидно, ведущая полночной политической телепрограммы, которую никто не смотрит, но все обожают. Другая – своеобразная художница, среди работ которой были гниющие фрукты, а третья – бывшая женщина-тореадор, а ныне архитектор совершенно абсурдных конструкций, о которых с умилением пишут люди, сами живущие в грегорианских таунхаусах. Все три «Развлекалки» были жутко довольны собой и избрали ту легкую позицию, согласно которой более низкие слои общества сознательно прибегают к демонстрации незаинтересованности в том, чтобы их развлекали последние отпрыски английской аристократии, что, однако, на деле (по их мнению) свидетельствует о прямо противоположном. Мы, как правило, не горбимся за обедом и не подрываем этикет. Сидим прямо и следим за своими манерами. Соответственно, по этому я их и судила.

Понимаю, я простая женщина, зато отличаюсь от своих предков тем, что современная жизнь предоставляет мне свободу пользоваться своими привилегиями без невыносимого гнета, какой испытывали они, вступая в брак с непривлекательными пакостниками, которые их жалели, но думали лишь о повышении своего положения в обществе.

Дедушка частенько говаривал, что ощущает облегчение от моей генетической предрасположенности к неказистой, неуклюжей сексуальной непривлекательности, она, как он выражался, «оставит меньше бед у нашего порога». Возможно, он прав. Соискатели моей руки меня не тревожили, я вела жизнь тихую, если не сказать восхитительную.

Дедушка, разумеется, заседает в Палате лордов, есть и у меня титул, а когда он умрет, я унаследую Босмэйн, поместье, которое, в отличие от владений многих наших друзей и семейств, вынужденных продавать чаепития со сливками каким-то толстякам с татуировками и орущими в колясках детьми только для того, чтобы было на что отремонтировать крышу, остается имением, с доходом более чем достаточным для его содержания.

Разумеется, опорой этому служат значительные вложения Дедушки в Африке, сделанные им через влиятельных друзей, когда его родители были владельцами шахт и копей, как мне известно (хотя о том никогда не говорилось), друзьям он по-прежнему помогает, направляя поток иностранной помощи на счета частных банков с ловкостью, которая сделала бы его величайшим министром финансов, какого у Великобритании не было никогда.

Вывод из всего этого таков: мы редкость. Аристократическое семейство все еще при деньгах. Разумеется, когда я говорю: семейство, то имею в виду, что в этом отношении оно существенно уменьшилось. После того как мама, папа с Хьюго и Джеймсом погибли, когда разбилась взлетевшая над Антигуа малютка «чессна» (пилот был пьян, Дедушка после позаботился о том, чтобы обездолить его семью), Дедушка явно сам стал разбитым человеком. Однако хоть и было мне три года, а Дедушка не был самым выставляющим чувства напоказ человеческим существом, он стал всем, что у меня осталось, а я всем, что осталось у него, вот и любили мы друг друга, связанные осмотрительными, но нерушимыми узами, невысказанными, зато постоянными. Признаться, порой бывает одиноко, но тогда я воображаю, как, если потребуется, пойду за старого козла под пулю.

Обед, как и ожидалось, тянулся томительно, архитектор и телеведущая состязались за внимание, пустившись в споры о политике в Европе, и я нашла предлог, чтобы ускользнуть. Никто, как я представляю, из-за моего ухода не горевал. Мой вклад в этот вечер состоял в том, чтобы внимать и слушать, а еще презирать этих обезьян, с кем мы никогда не встречались и точно никогда больше не встретимся, «занятых» людей (не столь все ж занятых, чтобы отклонить приглашение от незнакомца на выходные станцевать под дуду денег). Еще до того, как подали пудинг, художница, надо отдать ей должное, обратившись ко мне, спросила: «Чем вы тогда занимаетесь, Сара?» Я ответила: «В настоящее время я приглашенный профессор в Гарварде, исследую результаты изменений в генетике первично обособленного». Она с умным видом выжидательно кивнула, а когда я больше ничего не прибавила, молвила: «Очень, очень круто», – и снова отвернулась.

Дедушка это обожает. Ничем таким я, разумеется, не занимаюсь. Выдумала. Однако я понимаю: «Развлекалкам» неудобно, они корят себя за то, что не выведали всего про меня в Интернете. В таких случаях всегда следует едва скрываемое сожаление, что они упустили, возможно, единственного полезного участника застолья, что сами, возможно, покажутся глупыми… вот этот-то момент триумфа я и избрала, чтобы уйти.

Поцеловав Дедушку в голову, я удалилась. С улыбкой, чувствуя их осязаемое смущение: ведь они оставались одни, не было, кроме них самих, никакой подобающей компании, никаких привычных по соцсетям возможностей посудачить, случай предоставил им единственное занятие – развлекать Дедушку за его же голубиным пирогом. Есть люди, которые извещают через «Гардиан» об отказе от наград, пишут о реформировании второй палаты, и все же с легкостью покупаются, просто раскрыв приглашение с золотым обрезом. Предвкушение того, с каким ужасом станут они читать во всех светских журнальчиках описания его приема по случаю летнего солнцестояния, который имел место всего через две недели после обеда с ними и куда ни одну из них не пригласили, довершает злорадство.