Читать книгу Жизнь - Наргиз Хан - Страница 1

Глава 1.

Корни дружбы залегают глубоко. Они пускают ростки, даже если надо землей не осталось и пня. Оглянешься вокруг – и видна поросль, зелёная, как надежда и волшебство.

Екатерина Коути, Елена Клемм «Заговор призраков».

Маленькая девчушка в розовом платьице, устроившаяся на бордюре детской песочницы, и не стеснявшаяся своих всхлипываний привлекла моё рассеянное внимание на время ожидания мальчишек, с которыми я собирался поиграть футбол на заднем дворе. Я зачем-то пошёл в ту сторону, просто стало скучно, наверное. Ребёнок вмиг стих при моём появлении, с интересом взирая на меня своими большущими глазами усердно стирая со своего маленького личика следы слёз ручонками. Меня её действо только развеселило, минуту назад, она беззаботно плакала, а теперь мужественно хочет казаться взрослой. Я присел на корточки рядом с ней, продолжая ухмыляться.

– Чего плачешь, малая? – конечно же, я не ожидал услышать ответа на свой вопрос, может, она вообще разговаривать не умеет ещё, но возрастающая отважность этого ребёнка меня удивила. Девчушка смело ткнула в мой левый глаз и выдала:

– А посиму у себя сакие гуаза? – Теперь малая сложила свои ручонки у себя на коленках, ещё больше выпучивая на меня свои глаза и торжественно ожидая моих объяснений. Радовало, что девчушка очень быстро позабыла о причинах своих недавних горестей, но я еле сдерживал себя, чтобы не расхохотаться над её воистину поэтическим говором.

Глаза у меня действительно были странноватые – льдисто-голубые с отчётливыми серыми вкраплениями, почти прозрачные зрачки многих пугали во мне, но мои друзья уже привыкли. В моей семье ни у кого не было такого необычного цвета глаз, родителей это озадачивало, а мне даже нравилась такая моя особенность.

– Не бойся, – широко улыбнулся я ребёнку.

– А я и не боюсь, – девчушка состроила гримасу, явно обиженная моим нелепым предположением, – они мне нравяся, – заявила она, хлопая своими большущими тёмно-карими глазками, снова беззастенчиво тыкая мне в глаз своим маленьким пальчиком. – Я соже сакие хосю.

Я всё-таки не выдержал и начал хохотать, смешная – она, – Не надо, кареглазка, у тебя свои – очень красивые. – Девочка снова отвлеклась от разговора, тщетно пытаясь пригладить свои растрепавшиеся волосы, неуклюже водя ручками по маленькой головке, – я улыбнулся и поправил ей хвостик. – Вот так лучше, теперь ты настоящая красавица, – заверил я, разглядывая малую, недоверчиво ощупывающую свои хвостики. – Тебя как зовут-то, кареглазка?

– Роза, – поразительно чётко выговорила она своё имя.

– А я Ибрагим, – почему-то представился ей редко произносимым своим настоящим именем.

– Игорь, – тут же послышался синхронный оклик моих товарищей по команде: братьев-близнецов Виктора и Кирилла. – Чего ты там копаешься? Пошли. Мы уже готовы.

Роза, так же, как и я, внимательно смотрела в ту сторону, откуда доносились голоса. Я потрепал девчурку по щеке и поднялся на ноги, она тут же устремила свои огромные глазищи на меня.

– Больше не реви, кареглазка, – бросил я на прощание моей маленькой знакомой и побежал за ребятами.

Глава 2.

Предложить человеку пищу значит протянуть руку дружбы; принять пищу значит быть принятым в любую, даже самую замкнутую общину.

Джоанн Харрис «Персики для месье кюре»

Мать, как всегда принялась поучать меня перед самым моим уходом, а мне ничего не оставалось кроме, как молча дослушать познавательную речь, и захлопнув дверь со смиренным: «Хорошо, мам» − удалиться.

Родители у меня хорошие, мать − добрая и ласковая, отец – настоящий друг и товарищ, так и должно быть, просто я у них единственный сын и иногда они, очень сильно начинают опекать меня. Как сейчас.

Сегодня мы с друзьями решили сходить на речку, всё-таки каникулы – моё самое любимое время года. Жарко, скучно, одинаково. Поэтому приходится занимать себя всякого рода развлечениями. Во дворе, естественно, ни одного из близнецов я не встретил, снова придётся ждать этих оболтусов. С откровенной скукой окинул взглядом пустующую детскую площадку, никого, да и кому могло понадобиться гулять в такую жару. Хотя … Маленькая девочка, уместившаяся на краюшке бордюра песочницы, бесшумно всхлипывающая и протирающая непослушную влагу, вытекающую из огромных глаз на пол-лица, показалась мне смутно знакомой, что укрепило меня в дальнейшем намерении отправиться к ней.

– Кареглазка?! – в голосе проскальзывали нотки неуверенности. – Ты чего опять ревёшь? – вторая случайная встреча с этим ребёнком, и схожая ситуация с не просыхающими слезами маленькой. Девочка, кажется, её звали Розой, живо прекратила реветь и подняла на меня своё хмурое мокрое личико. Я невольно улыбнулся, до чего же этот ребёнок не хочет делиться своим «маленьким детским горем».

– Я не реву, – ответили мне, волосы снова растрёпаны и лезут в глаза, мешая Розе как следует рассмотреть своего собеседника, то есть меня.

– Ладно, не ревёшь, – не стал с ней спорить, присаживаясь на корточки перед девчушкой. – Что же ты тогда делаешь?

– Играю, – не теряясь, заявила эта малышка, при этом замотала головой в разные стороны, присматривая атрибуты своей «игры».

– Понятно, – снова согласился я, наблюдая, как Роза безуспешно пытается привести свои волосы в порядок.

– Давай лучше я, – попросил, кое-как переделывая её неудавшиеся косички в ещё более смешные хвостики. Роза сморщила личико, видимо, я повыдёргивал ей пару-тройку волос, но даже не пикнула, пока я не закончил с её «причёской».

– Согза сы соже зейай мне хвосики*. – обрадовалась малышка.

– Значит, вспомнила меня, кареглазка, – теперь обрадовался я, на этот раз без желания рассмеяться над её милым произношением слов, точнее не произношением некоторых букв.

– Ну, и во что ты играешь? – вернулся я к нашему разговору. «Странно всё это, сижу тут и беседую с трёхлетней малышкой, и мне это нравится» – попутно проносилось у меня в голове.

– В сишину, – понижая свой голосок и наклоняясь ко мне ближе, ещё больше расширяя свои большие глаза, заговорщически отвечает Роза. Но теперь, я уже не мог не расхохотаться, Роза была ужасно общительным ребёнком, по крайней мере, со мной.

– Пойдём на речку, – отчего-то предложил я девочке.

– Не-а, мне невзя, – твёрдо ответил ребёнок.

– Тогда, что ты будешь делать?

– Посижу, поиграю, – удивляясь, объяснили непонятливому мне.

– Точно? – всё равно спросил я.

– Сочно, – прозвучал ещё более уверенный ответ малютки, вызвавший у меня неконтролируемую улыбку перед тем, как я зашагал в сторону речки.

Оказывается, ребята уже кувыркались в воде, не удосужившись позвать меня с собой, но я не обиделся, живо скидывая с себя одежду, я тоже запрыгнул в тёплую воду, разогретую под палящими лучами летнего солнца. Было весело по—настоящему.

С близнецами я дружил давно, сколько себя помню, помню и их, иногда мы тоже ссорились, но всё было несерьёзно, серьёзной была наша дружба. И так уж получилось, наверное, потому что ни один из братьев не хотел уступать другому, но главным в нашей пирамиде дружбы был я, что проявлялось крайне редко, но зато достаточно основательно. Гораздо мельче физически, я обходил своих друзей чрезмерной взрослостью для девятилетнего ребёнка, единственный из всей нашей компании я никогда не махал кулаками с другими мальчишками, в драках замечен не был. Поэтому все мамы нашего двора ставили меня в пример. Взрослые многого не знают о мире детей. Среди нас тоже бывают серые кардиналы. И я был им – был серым кардиналом всех разборок среди ребят старше меня на пару годков (мать отдала в школу с шести лет). Мне нравилось. Я предчувствовал, что с взрослением ко мне придут задатки диктаторства, но меня это не пугало, ведь я пока ещё только ребёнок. Милый мальчуган с «добрым» прозвищем «Иго».

– Игорь, чего это ты так долго копался? – заговорил Кирилл, когда мы уже возвращались.

– Да так, мать долго не отпускала, – почти правдиво ответил другу.

– Мать у тебя строгая, – вставил своё слово неразговорчивый Виктор, мы с Кириллом переглянулись, свою лепту в сегодняшнюю беседу Виктор внёс, вряд ли теперь от него можно будет ещё хоть что-то услышать.

– Каникулы заканчиваются, уххх… Скоро в школу, – запричитал Кирилл, ероша свои мокрые блондинистые волосы.

– Всё когда-нибудь заканчивается, – философски изрёк я спустя время, когда мы уже подходили к нашему двору. Друзья синхронно воззрились на меня, а я невольно бросил взгляд в сторону песочницы. Кареглазка сидела на том же месте, что и несколько часов назад, хотя закатное солнце уже окрасило небо в ярко-оранжевый цвет, предвещая наступление сумерек. Я нахмурился.

– Кирилл, не знаешь, чья эта девочка? – спросил друга, не переставая наблюдать за маленькой, которая тихо сидела на бордюрчике, словно так делают все дети на свете.

– В песочнице, что ли? Так это дочка Беляевых, новых жильцов семьдесят второй квартиры, из первого подъезда.

– Понятно, – всё ещё хмурясь, я зашагал к кареглазке. – Ребят, вы идите, а мне кое-куда заскочить надо.

– Ну, до завтра тогда, – попрощался Кирилл, Виктор промычал что-то и поравнялся с братом в направлении к своему дому.

– Ты чего домой не идёшь? – жестче, чем хотел, отчитал малышку. Она подняла на меня свои глазки, в которых даже на миг не проскользнул испуг, и просто пожала своими плечиками.

– Пошли, сам тебя отведу. – Я взял за руку, не сопротивляющуюся девочку, и повёл её домой. Мы по лестнице поднялись на необходимый этаж, лифт в первом подъезде был хронически неисправен и, не проговорив ни слова, дошли до нужной квартиры. Громкие голоса и странные звуки доносились из-за только слегка прикрытой двери. Я вопросительно посмотрел на Розу, хотя это было глупо, может ли ребёнок прояснить для меня ситуацию, поэтому набравшись решимости я, сначала позвонил в дверь, но не дождавшись реакции хозяев, стал усиленно стучать в неё. Ответа также не последовало. Снова взяв за руку притихшую «знакомую», толкнул дверь вовнутрь, успокаивая своё воспитание тем, что она изначально была незапертой.

– Извини…те, – начал было я, но сразу же осёкся, не у кого было здесь просить прощения.

Представшая моим глазам картина пригвоздила меня к месту, и заставила сжать сильнее хрупкую ладошку в моей руке. В квартире не было ни одного адекватного человека: родители Розы были пьяны.

Глава 3.

В большинстве случаев дружбы хватает на три—четыре года. Потом человек теряется, а ты не делаешь никаких попыток найти его. Если это так, то это не дружба, а поиск комфорта, бегство от одиночества или естественное увлечение новым человеком. Настоящая дружба – всегда больше ответственность, чем удовольствие.

Дмитрий Емец, Мефодий Буслаев «Танец меча».

Мысли, бесконечный круговорот мыслей прокладывал себе самостоятельную дорогу через моё неразумное детское сознание. Грызть под корень обкромсанные ногти и грызть свою совесть – не одно и то же. Ощущать себя маленьким беспомощным трусом, … ребёнком… Глубже зарываюсь в тёплое одеяло, мучая раздражающим теплом покрывшуюся испариной кожу ещё больше, ведь я ничего не смог сделать, не смог помочь кареглазке.

Поэтому я никак не могу уснуть, стоит только закрыть глаза, и я вижу испуганное лицо трёхлетней малышки, не желающей отпускать мою спасительную руку, а я?

Снова перед глазами всплывает эта ужасная квартира с винными испарениями, с такими малознакомыми, но уже глубоко ненавидимыми мной людьми. Эти повсюду валяющиеся пустые бутылки из-под дешёвого алкоголя, грязь, приевшаяся в окружающую обстановку, сросшаяся с этими существами, ставшая им роднее собственной дочери.

Нельзя было оставлять там Розу, просто нельзя…

Я стоял как вкопанный, не в силах понять, что же здесь происходит, кто были все эти люди и где родители малышки, так отчаянно хватающейся за мою слабую руку.

– Извините, – твёрже и громче выговаривая слова, повторил я попытку достучаться до кого-либо из присутствующих. – Вы не знаете, где родители Розы Беляевой? – глупый, очень глупый вопрос, но я не сразу это понял…

– Чтооо? – меня всё-таки услышал более-менее трезвый мужчина из этой дружной компании. – Ого, мать, смотри, доча пришла, – раскачивая свою раскосмаченную голову с переспелым лицом в разные стороны, и не находя глазами той самой матери, но и не останавливаясь взглядом на «доче» (он был просто не в состоянии этого сделать), разговорился всё тот же мужчина. Под сильным напряжением, которое сковало все мои мышцы в один единственный спазм, но немыслимым образом охвативший всё моё тело, я перестал обращать внимание на сумбурную музыку, застоявшийся перегар (не иначе, как непрекращающаяся вонь) тщательно следя за действиями говорящего мужчины, без сомнений отца семейства Беляевых.

Затем, на долгие несколько минут, наверное,… минут, о нашем присутствии забыли, вернее, забыли о присутствии своей дочери, потому что меня, по—моему, не заметили с самого начала, причём забыли оба родителя, теперь не было никаких сомнений, что мать Розы была где-то поблизости. Всё это время малышка не отпускала моей руки, обхватывая мою запотевшую ладонь уже двумя маленькими ручками. Мы неприкаянно теснились с ней около входной двери, и я, привыкший храбриться своей с каждой минутой возрастающей взрослостью, ощущал себя ребёнком. До моего оглушённого сознания долетали обрывки разговора: пьяного бреда, неприличного смеха – неприятно рокочущий звук в самые перепонки, а я не знал, что мне делать. Ещё немного, ещё совсем чуть-чуть и я придумаю – твердило что-то внутри меня, но я по-прежнему не мог сдвинуться с места, только почувствовав, что маленькие ладошки пытаются встряхнуть с меня оцепенение, я в полной мере возвратился в окружающий меня кошмар.

– Пойзём, а, пойзём, – повторяло это маленькое чудо, умоляюще заглядывая мне в глаза с последней надеждой. И это всё решило, я очнулся и сделал шаг к выходу, крепче хватая Розину руку. Не успел…

– А ну стой! Ты куда ребёнка попёр? – голос был смутно знакомый, для меня теперь все голоса из этой комнаты будут смутно знакомыми. Я постарался не обращать внимания продолжая выбираться из этой помойки. Не успел…

Мужчина, который показался мне немного трезвым вначале – отец Розы, оказался совсем не трезвым, но это ему не помешало схватить беспомощную дочь за другую руку, безжалостно потянув в свою сторону. Она мгновенно разразилась слезами, из её огромных карих глаз текли крокодильи слёзы, орошая маленькое, сморщенное от боли и обиды, личико.

– Оспусии… оспусии, – просила она, упираясь слабыми ножками в пол, отчаянно ища в моей руке своё спасение.

– Не хнычь, кому говорят, – ещё один голос, женский, раздался из застольного хора, а отец Розы сделал последний рывок и выхватил у меня Розу окончательно, я бросился к девочке, удерживаемой здоровым дядькой в изношенной майке и растянутых штанах – её собственным бессердечным родителем.

– Отпустите, отдайте, – это был мой, совершенно чужой, детский напуганный визг.

– Чегооо? – мои бесполезные и беспомощные попытки вернуть Розу не понравились этому…

Кому? Я не могу назвать ЕГО человеком, не могу назвать отцом, никак не могу назвать, не могу назвать…

Он опустил, продолжающую реветь во весь голос дочь, на пол, и приблизился ко мне, вжатому в стенку – угол с обсыпавшейся штукатуркой больно въелся в кожу на спине, мне некуда было отступать, и я даже не думал об этом.

– Ты ещё кто такой? – заорал этот тип, нещадно опрыскивая меня слюной. – Пошёл отсюда, пока здоров! – Роза, освободившись, попыталась подбежать ко мне, но отец остановил девочку, загораживая ей путь своей ногой в огромном незашнурованном ботинке. Малышка схватилась за ногу отца, плача ещё громче и отчаяннее,

– Отпустите Розу, – так твёрдо, как только мог, выговорил я.

– Щенок!!!

Дверь распахивается, и меня вышвыривают из квартиры, помогая себе кулаками, я больно приземляюсь на лестничную площадку, ударяясь виском об решётку перил. Не больно…

Глаза устремляются в квартиру, дверь медленно закрывают, а в постепенно угасающем мраке ада, за порогом которого оказался, я вижу огромные карие глаза, заполняющиеся слезами безысходности…

Глава 4.

Как—то вот получается, что слабых больше жалеешь, но меньше любишь. Жалость от доброты идет, а любовь… ну, как бы это сказать… так положено человеку. Любовь первее жалости. Жалеть, конечно, надо, но больше хочется любить. Вот мне в тебе нравится то, что тебя жалеть не надо.

Алексей Иванов. «Общага на крови».

Иногда наше взросление происходит стремительнее, чем мы успеваем осознать, так случилось и со мной, слишком быстро я стал взрослым, настолько, что сожаления о безнадёжно утраченном детстве остались в каком-то третьем измерении, так меня и не настигнув. Весь этот путь был пройден вместе с девочкой из соседнего подъезда, часто хныкающей, мило не выговаривающей большую часть алфавита, но безмерно отважной и, несомненно, повзрослевшей гораздо раньше меня – кареглазкой.

В моих детских воспоминаниях неотъемлемую часть занимает именно этот ребёнок с трёхлетнего возраста гордо носящий свои умилительные хвостики. В первый класс, отводил её я, крепко держа за худую ручку, храбро вышагивающую мелкими шагами дорогу до школы, белые банты, неумело повязанные мной – тринадцатилетним мальчишкой, с радостью, принявшим на себя обязанности старшего брата, съехали в сторону, что ничуть не омрачило восторженное настроение малышки. Сейчас эти воспоминания по-прежнему свежи, затянутые дымкой прошедшего времени. Не вернуть, но и ни к чему сожалеть.

Многое осталось прежним, болезненным, но неизменным – Роза всё так же живёт в доме напротив, с теми же людьми, по ошибке называющими себя её родителями, с их старыми привычками,… алкоголем,… пороками, … затхлостью,… бездушием,… грязью.

И в то же время многое изменилось…, изменилось во мне, я – изменился. Мне семнадцать, я в выпускном классе, многое вытекает из этой простой фразы, я – давно уже не беспомощный ребёнок, а значит, Роза тоже не беспомощна.

***

– Тварь, отошёл от двери, – спокойно, но пропитывая каждое слово неприкрытой угрозой, облокачиваясь о косяк двери, предупреждаю «Витька». Чрезмерно храбрый сегодня, отец Розы, не спешит внимать здравому смыслу и не отходит от двери, которую его дочь безуспешно пытается закрыть. Всякому терпению приходит логический конец, особенно если его испытывают на протяжении восьми лет, реакция была более чем естественной, я привычным образом схватил Виталика за отворот засаленной рубахи и отшвырнул к противоположной стене, раздался характерный звук удара. – Сволочь, ты что с первого раза не понимаешь? – вышел из себя и повысил голос до рычащего крика, руки контролировать было ещё сложнее, пальцы крепко сжимали теперь уже горло неудавшегося отца Розы.

– Игорё-ша… – пытался прохрипеть он, своими грязными лапами пытаясь сдвинуть мои пальцы. – От-пусти, ну, не хо-тел… я, ни-чё не сделал, клянусь, – я и так знал, что этот нечеловек не сделал девочке ничего, не смог бы. Медленно разжал пальцы и отпустил «папу» из квартиры.

Дверь была открыта, Роза оставила свои безуспешные попытки запереть её, как только я вошёл – со мной ей нечего было бояться. Комната кареглазки кардинально отличалась от всей обстановки пропащей квартиры, здесь были поклеены весёлые обои с синими мишками, дверь с внутренней стороны была покрашена в кремовый цвет и закрывалась на щеколду и внутренний замок, так, на всякий случай. Одиннадцатилетняя, уже совсем большая, кареглазка сидела на кровати, подгибая ноги под себя и обняв здоровенного белого медведя, подаренного мной на прошлый её день рождения.

– Эй, что случилось? – в присутствии малышки я вёл себя необычайно смирно, иногда даже улыбался, что не наблюдалось за мной последние восемь лет. Я присел рядом, потянув за ухо Умку или как называет его кареглазка – Миху, дурацкое имя, но ради неё можно и потерпеть.

– Всё нормально, – как всегда просто и не отвлекаясь на ситуацию минутой ранее, Роза хотела успокоить меня. Эта её безумная черта неуместной храбрости тянется длинным шлейфом ещё с малолетнего детства. Я усмехнулся, соглашаюсь с ней, потому что бесполезно пререкаться с заведомо проигрышным исходом спора.

– Ну тогда поднимайся, чего расселась, школу никто не отменял, – я встал первым, показывая пример прилежного ученика.

– Угу, – невнятно ответила эта проныра.

– Ну ладно, – хитро сощурил глаза и уже протянул руки к ребёнку с очевидным намерением стащить хитрюгу с кровати привычным способом – поднимая на плечо и закружив по комнате, но в этот раз Роза активно начинает протестовать ещё до того, как я касаюсь её.

– Не надо! – неожиданно вопит она. Я настораживаюсь, ладони сами собой холодеют, ноги прирастают к полу – что-то случилось.

– Я сама, – неуверенно бубнит малышка, медленно сползая с кровати, при этом не выпуская игрушки из рук. Я не задумываясь, начинаю бегать глазами по комнате, несколько раз останавливаясь на одних и тех же предметах, всё на месте, как обычно, ничего сверхъестественного. Пока взгляд не натыкается на белый край простыни, по ошибке выглядывающий из шкафа, не раздумывая, подлетаю к нему и выдёргиваю постельное бельё бессознательным движением с громким грохотом захлопывая дверцу.

Один взгляд на испачканную ткань и меня сшибает с ног знакомое, но позабытое чувство бессилия, вина накрывает с головой и я едва успеваю сесть на кровать, перед тем как рухнуть на пол. Голос кареглазки не пробивается через неприступную стену из затопляющих меня чувств, отчаянье с бешеной скоростью перерастает в неконтролируемый гнев, мысли покидают услужливый мозг и я стремглав бросаюсь вон из комнаты, так и не разжимая сцеплённых пальцев, до скрежета комкая простынь с ярко-алым пятном крови…

– Убью! Убью, ТВАРЬ! Убью, СУКА! – это не голос, не мой голос, первобытный животный рык, но не голос, я даже не замечаю, что ору до хрипоты, пытаясь заглушить голос своей слабости. Лестница, ступени – мешающие, не нужные, ноги бредут сами, в голове всё крошится, заново собираясь в идеальную мозаику, для того чтобы вновь рассыпаться и еще раз собраться и снова, и снова – бесконечно цикличный круг, направленный на сведение меня с ума.

Неожиданно, так, что не успеваю среагировать, маленькие, по-прежнему детские руки обхватывают меня сзади – Роза догнала меня на лестнице и теперь обнимает меня за талию, пытаясь успокоить.

– Это не он, – она безусловно знает, кого я хочу наказать, …мы оба знаем. – Это не он, – повторяет она, прижимаясь щекой к моей напряжённой спине. Я оборачиваюсь – у меня нет другого выхода, я должен её выслушать. Я не знаю, что она видит в моих глазах – злобу, жажду мести, …страх, – но она продолжает буравить меня своими большими карими глазками, полная решимости вразумить меня. – Пойдём в дом, – говорит тихо, чтобы не спугнуть – меня. Молчит и только смотрит – ждёт. Минуты уносятся прочь, долгие минуты моего бездействия, но нужно её выслушать, я знаю, что это важно, важно для неё,… для меня. Она наблюдает за мной, видит, что я не намерен отступать, не в этот раз, она неожиданно отпускает мою руку, которую так невинно придерживала своей ладошкой, и я слышу мольбу в её голосе:

– Пожалуйста…

Глава 5.

Искреннюю, глубокую любовь выразить нелегко. Голос ее тих. Она скромна и застенчива, скрывается от наших взоров, и готова ждать, бесконечно ждать. Так зреет плод. Годы летят быстро, жизнь склоняется к закату, а она все еще созревает в тени. Такова истинная любовь.

Чарльз Диккенс. «Дэвид Копперфильд».

Память услужливо отступила в тень, поэтому последние несколько минут до момента возвращения в комнату Розы я не помнил, но раз я здесь, с ней, значит я позволил этой девочке вернуть себя в эту…квартиру. Я позволял кареглазке очень многое, но сейчас я корил себя, что не сопротивлялся ребёнку. Я всё ещё был невменяем, только теперь моё состояние было схожим с состоянием больного, накаченного запрещёнными препаратами, я так сильно устал…

– Зачем ты меня остановила? – с полной эмоциональной атрофией, я задал вопрос этой девочке, которая так легко отнеслась к тому, что меня медленно убивало. – Зачем?

– Это не он, – снова повторила она то, что говорила на лестнице так же тихо, так же не решаясь посмотреть мне в глаза. Пусть и бесчувственно, но смысл сказанного постепенно достучался до моего сознания, гнев от этого не уменьшился, мне хотелось рычать от своего бессилия и я уверен, что превратил бы этот бордель в благородные руины, если бы в минуту бушующей во мне злобы на весь мир на меня не смотрели два огромных зеркала – глаза моей Розы.

– А кто тогда? – на одном дыхании, чтобы не сорваться, продолжил я мучающий нас обоих разговор.

– Никто, – совсем просто ответила малышка. – Это природа, – карие глаза опустились в пол и я потерял свой остов, подлетел к девочке и рухнув на колени, больно, я знаю, что больно, схватил её за плечи.

– Что? О чём ты говоришь? – я сжимал её маленькие плечи всё сильнее, а она даже не морщилась от боли, которую я неосознанно ей причинял.

– Игорь, у меня просто пошла кровь, это… месячные. – Она совсем низко опустила свою головку, чтобы я не заметил какой пунцовой она стала. Почему−то её объяснение – короткое и простое сотворило со мной множество противоречивых вещей одновременно. Волна облегчения была очень скорой и затопляющей, очевидность её ответа поражала, ведь никто не осмелиться тронуть Розу, пока я рядом, даже это ничтожество – её отец. Мне хотелось расхохотаться собственной глупости и вместе с тем радоваться, что с кареглазкой не случилось ничего из того ужасного, что я успел пережить вместо неё за последние полчаса. Отпуская плечи малышки, которые я так бессовестно терзал, я обнял хрупкое тельце Розы:

– Глупая, почему же ты не сказала мне всё с самого начала, я так боялся, так мучился. – Роза в ответ обвила мою шею руками, уткнувшись в моё плечо.

– Мне было неловко, – тихо призналась она. – И я бы всё равно тебе ничего не сказала, если бы ты не нашёл простынь и так не разнервничался.

– Разнервничался? – я отстранил девочку и усмехнулся ей в лицо. – Я испугался, что…, я подумал, что этот ублюдок… я хотел убить его за то, что… – слова застревали в горле, не хотелось даже думать о том, что мне пришло в голову, когда я увидел пятно крови на постельном белье Розы, тем более я не мог говорить этого – ей. Я отвернулся, пряча, так не вовремя проснувшиеся свои парализованные эмоции на лице, но от этого маленького человечка, такого важного человечка в моей жизни не укрывалось ничего, из того, что со мной происходило.

– Всё хорошо, Игорь, я не сержусь, – с улыбкой заявила кареглазка, хитро мне улыбаясь, «не сердится она». До меня вдруг стала доходить обратная сторона этой ситуации и я осмелился задать Розе такой деликатный вопрос, не раздумывая:

– Тебе что-нибудь нужно? – она отошла от меня и села на кровать, продолжая молчать. – Где-нибудь болит? – всерьёз обеспокоился я. – Роза только покачала головой, конечно я понимал, что ей неловко обсуждать это со мной, да и неправильно это, но я обязан был позаботиться о ней, если никому другому не было до этого дела. Я всё понимал…

– Девочка моя, – осторожно начал я, снова оказываясь рядом с ней и снова обнимая малышку. Роза была очень храброй, она хотела казаться храброй, она не плакала, я знал это, просто плечо, скрывшее от меня её детское личико, запотело и смочило ворот рубашки невинными каплями. – Побудь тут, ладно? – попросил, всё ещё не отстраняя девочку. Она безмолвно закивала мне в шею и через секунду отодвинулась сама. – Я скоро, – бросил ей на прощание, стремительно покидая квартиру и пытаясь как можно веселее улыбнуться Розе.

На лестнице столкнулся с любопытствующей старушкой из квартиры напротив, вероятно мой ор минутами ранее привлёк её к разыгрывающемуся представлению, ведь именно представлением была для них чужая жизнь и трагедия. Мне удалось воздержаться от нелестных высказываний в её адрес, хотя уже много лет моя репутация «хорошего мальчика» в этом городе выросла в отрицательный плюс. Обходя «добрую» соседку и перепрыгивая через ступеньки, легкой походкой вышел во двор, на подсознательном уровне делая глубокий вдох облегчения испорченного химией воздуха, игнорируя приставленный к стене дома мотоцикл зашагал в направлении ближайшей аптеки.

Учреждение медицинского типа совершенно не привлекавшее внимания своей типичной постройкой было для меня сейчас единственно необходимым местом. Я не раздумывая зашёл внутрь, с момента покидания Розы отгоняя все мысли о ней, скачкообразный взрыв моего мозга не мог привести ни к чему хорошему, поэтому единственно правильным решением я посчитал, не думать о кареглазке хотя бы какое-то время – вряд ли это было возможным.

Полноватая женщина за прилавком, с подвешенными на тонкой цепочке очками, прикрывавшими её чрезмерно-ехидные глаза, одарила меня недоброжелательным взглядом, когда я, пренебрегая очередью, облокотился на подставку для выдачи лекарств и заговорил с аптекаршей:

– Дайте мне, пожалуйста, пачку женских прокладок и… хорошее обезболивающее. – Меня нисколько не смущало то, что я озвучил, а значит, никого другого это тоже не должно было смущать, но, тем не менее, в очереди пошли шепотки, люди в наше время очень любят разговаривать, а особенно смелые и хихикать. Несмотря на мою некультурность, связанную с нарушением цепочки покупателей, никто не осмелился высказать мне за это и аптекарша молча просунула в небольшое окно мою покупку, я бросил цельную банкноту без сдачи за нарушение порядка и направился к выходу. Уже почти преодолев это небольшое расстояние, не сдержался и развернувшись подошёл вплотную к пареньку так беззаботно веселящемуся над чем-то, что касалось меня – нехорошо…

– Ну как? Тебе всё ещё хорошо? – кривая усмешка на моём лице здорово перепугала парня, ещё бы! глаза с годами не поменяли своего невообразимого белесого оттенка, к тому же шрам – прямая линия, рассекающая обе моих губы с правой стороны, внушала моему юному облику устрашающий вид матёрого рецидивиста. Парень невольно отступил назад, тратить время на дальнейшее запугивание было бессмысленно, зачем? Теперь уже и моё настроение было замечательным.

Дойти назад этой же дорогой до квартиры оказалось совсем иным действием, эмоции кардинально изменились, полностью рассеивая картины пронизанные болью и страхом перед моим мысленным взором. Я был спокоен и безопасен.

– Иго, ты где застрял? – послышался знакомый голос из автомобиля, вдруг поравнявшегося со мной, из опущенного стекла чёрных жигулей наружу была высунута голова моего друга.

– Кир, отстань, возвращайтесь в школу, у меня выходной, – не останавливаясь бросил я, продолжая свою пешую прогулку домой.

– С чего это? – не унимался Кир, высовываясь из окна в полтуловища.

– Как вы меня нашли? – проигнорировал я его.

– А мы и не искали. – Я остановился и подошёл к раритетному автомобилю, обходя его со стороны водителя.

– Век, – позвал друга, хлопая по крыше, звук вышел приглушённым, действительно, как у консервной банки, в окне показалась голова второго брата. Прозвище «Век», Виктор получил от меня – за длительные раздумья над моими вопросами без получения словесных ответов, в отличие от Кира, который пожелал так именоваться, памятуя великого царя персов Кира. – Забери его и валите отсюда, а то он портит моё настроение. – Старший брат даже не кивнул в подтверждение, но машину завёл, увозя братишку подальше от меня – в опекунах я не нуждался.

– Иго, нужно ведь поговорить, – пытался прокричать мне вываливающийся из окна машины Кир, я лишь усмехнулся, действительно нужно было поговорить, слишком уполномоченным стал считать себя мой друг в моих делах.

Роза успела запереть свою комнату, поэтому я ждал у двери, пока она мне откроет. Наконец, замок щёлкнул, и Роза открыла дверь, лицо её было ещё более сконфуженным, чем когда я покидал эти стены, она избегала смотреть мне в глаза, и мне стало невыносимо грустно за эту беззащитную девочку.

– Я вернулся, – преувеличенно весело сказал я, проходя в комнату. Роза закрыла дверь на щеколду, но не сдвинулась с места, так и оставаясь спиной ко мне. – Эй, малыш, ты чего? – я отложил свою покупку на кровать и вернулся к кареглазке, устраиваясь на цыпочки и осторожно разворачивая ребёнка к себе.

– Я, правда, не хотела тебе говорить, – пролепетала она, на этот раз, поднимая на меня свои заплаканные глаза, слёзы в которых, теперь не пыталась скрыть. Я порывисто обнял малышку, растерявшись и не зная как её успокоить, это было по-настоящему сложно, я был готов оберегать её от всех печалей мира, но не мог спасти от грусти, поселившийся в её маленьком сердечке задолго до моего появления в её жизни. Я так привык видеть её смелой, своей внутренней силой вдохновляющей и восхищающей меня, что проявленная при мне крохотная слабость мгновенно напомнила мне, что передо мной одиннадцатилетняя девочка-подросток, нуждающаяся в материнской заботе и ласке, но никак не во мне, пусть и любящим её, семнадцатилетнем соседском парне…

***

– Мам, я дома! – прокричал я в прихожей, разуваясь. Мать вышла ко мне навстречу уже через минуту, явно обеспокоенная моим ранним возвращением из школы. Руки её были испачканы мукой, и она постаралась обтереть их о свой фартук, аккуратно повязанный на талии.

– Сынок, ты что-то сегодня рано, что … – «случилось», не договорила она, обнаружив, что я пришёл с гостьей.

– Здравствуйте Лилия Владимировна, – послышалось неуверенное приветствие кареглазки позади меня. Мать не ответила. Роза смущаясь, вжималась в стену коридора, она не часто приходила ко мне домой, только в исключительных случаях, когда не могла дозвониться, до сих пор это было самовытекающим обстоятельством, но так было до сегодняшнего дня.

– Мама, Роза сегодня останется у нас, хорошо, – конечно же, я не спрашивал разрешения, но мать всё равно возразила.

– Но Игорь, как же… – стыдно, но я снова не дал матери договорить.

– Мама, Роза остаётся у нас, – последнее, что услышала она перед тем, как я скрылся за дверью своей комнаты, увлекая за собой смущённую девочку.

Глава 6.

Мимо проходит женщина. Мы протягиваем руку. Она говорит: – Бедняжки. Мне нечего вам дать.

Она гладит нас по голове.

Мы говорим:

– Спасибо.

Другая женщина дает нам два яблока, еще одна – сухари.

… На обратном пути мы выбрасываем в густую траву у дороги яблоки, сухари, шоколад и монеты. Руку, погладившую нас по голове, выкинуть невозможно.

Агота Кристоф «Толстая тетрадь».

В радуге нет белого и чёрного цветов, так и в жизни нет абсолютно хороших или безнадёжно плохих людей, есть всевозможный спектр пороков, в которых утопают слабовольные, но и сильных духом касается тень человеческих несовершенств посреди невинной добродетели.

– Малыш, мне надо отлучиться по делам, хорошо? – предупреждаю Розу, о своём уходе спустя пару минут после нашего уединения в моей комнате. Кареглазка без стеснения заняла мою кровать, удобно разлёгшись посередине и обнимая мою синтипоновую подушку.

– Угхму, – невнятно отвечает она, прикрывая глаза. Тревога за неё плещется в глубине моего взгляда, я хмурюсь и присаживаюсь на корточки возле неё, минуту назад собиравшийся уходить.

– Может вызвать врача? – в тон ей, понижая голос до полушёпота, спрашиваю. Рука непроизвольно тянется к её макушке и начинает поглаживать шёлковые волосы.

– Не надо, сейчас пройдёт, – делает паузу, её маленькое личико морщится от спазмов, – я выпила те таблетки, что ты принёс, – снова пауза. – Я посплю, ладно, – успокаивает меня. Ещё пару минут глажу пытающуюся заснуть девочку, вступившую на путь взросления, но для меня по-прежнему остающуюся маленькой крохой с заплетающимся языком и смешными хвостиками. Улыбаюсь себе и своим воспоминаниям, пусть и не всегда приятным, но всегда с ней…

– Мам, я ухожу, – мать за плитой, озабоченная приготовлением обеда оборачивается в ту же секунду, на лице застыла маска недовольства, на этот раз я жду её ответа перед тем, как покинуть квартиру.

– Игорь…, – она медлит, дело явно касается пребывания Розы в этом доме, я вздыхаю, глупо пытаться переубедить меня и она это знает, – эта девочка останется здесь?

– Я же уже сказал, да мама, она останется у нас, – мать прожигала меня своими тёплыми и любящими глазами, она просто не умела быть грубой.

– Но, Игорь, как же так? – эта была та же самая фраза, которую мать не успела договорить, когда мы с Розой только переступили порог этого дома.

– Мама, Роза немножко приболела, – отчего-то не хотелось говорить матери правду, Розе стало бы неловко, хотя матерям можно говорить абсолютно всё, но только… собственным матерям.

– Надолго? – сдалась мама.

– Не знаю, но сегодня она переночует у нас, – бросил я, направляясь к выходу.

– Но…

– Мама, я уже всё сказал, – на прощание поцеловал мать в инстинктивно выставленную щёку и вышел за дверь.

Гоняя километры на своём мотоцикле, я чувствовал себя свободным, ветер приятно холодил кожу, обдавая хлёсткими ударами незащищённую спину. Можно было насладиться одиночеством и городским шумом. Воздух, насыщенный парами топлива беспрепятственно попадал в лёгкие, с благодарностью вдыхающими крупицы кислорода в момент эйфории. Сегодняшний день был сумасшедшим и мне хотелось поскорее выбросить из головы испытанные чувства, затмевая разум новыми.

На речке моего детства Кир и Век ждали меня около своих жигулей, Век как всегда молчаливый, облокотившись о бампер автомобиля, а Кир отправляя ни в чём неповинные камешки в замутнённую воду. Парни синхронно обернулись на звук моего механического зверя, и я круто развернув мотоцикл, остановился.

– Кто пожаловал! – с ходу начал выводить меня Кир.

– Заткнись, – оттянул друга одним взглядом, парень так и не привык к холоду моих глаз.

– Ладно, остынь. Просто с утра тебя ждём, а ты, небось, опять провозился со своей малолеткой.

– Парень, ты нарываешься, – вмиг преодолев разделяющее нас расстояние и сжав челюсть другу одной рукой, процедил ему сквозь зубы в ухо, – Прикуси язык, ещё раз услышу от тебя подобное, и ты горько пожалеешь, что не родился глухонемым. – Кир изрядно покраснел от моей хватки, но не пытался вырваться, знал, что будет только хуже, сжалившись, отпустил друга, отталкивая в сторону. Его извинений и ответа мне не требовалось, главное, чтобы понял и исправился, а он это умеет, у него просто нет другого выбора.

– Михалыч тебя искал, – вклинился в «разговор» близнец Кира, до сих пор безмятежно подпиравший свою машину.

– Чего хотел? – по привычке отряхиваясь после маленькой разборки, поинтересовался у малоразговорчивого друга.

– Не знаю, – хмуро и сдержанно в стиле Века, – послал своих шестёрок, чтобы передали.

– Придётся навестить старика в его логове, – сказал друзьям на прощание, неспешно направившись к своему мотоциклу, краем глаза отмечая расположившегося у кромки берега Кира, вернувшегося к своему занятию с камешками. Несомненно, Кир снабдил бы меня более полезной информацией, но друг теперь был не в духе, и вряд ли от него можно было дождаться конструктивной беседы. Я хмыкнул про себя его чрезмерной ребячливости, так раздражающей меня в последнее время, и завёл мелодично гудящий мотор.

Михалычем, как ни странно, звали крупного криминального авторитета, уже потрёпанного старика, но, тем не менее, державшего в страхе весь наш небольшой городишко. Его разветвлённая банда головорезов под кричащим названием «Бесы» долгое время безнаказанно и беспрепятственно терроризировала город.

Клуб «Бессмертный» располагался не в самом благоприятном районе города, и когда я не спеша проколесив на своём верном двухколесном друге полгорода, наконец, добрался до его облезлых стен, день занимался своей второй половиной, осенняя прохлада вносила немного ясности в мои почерневшие мысли. Припарковав мотоцикл и поднимая ворот лёгкой ветровки я зашёл в клуб. Парни на охране даже не взглянули в мою сторону, в последнее время я стал частым гостем этого обветшалого заведения. Внутренний колорит здания не оправдывал разочарованных вздохов прохожих, мощные стены, расписанные в неоготическом стиле, крутая винтовая лестница на второй этаж клуба – место для избранных, даже в приглушённом свете люминесценции можно разглядеть суровое убранство пустующего в дневное время зала. Тишина, окружившая меня, отдавала чрезмерно громким эхом, исходившим от моих военных ботинок, я не оглядывался, привыкший доверять чувствительному слуху больше, чем обманчивым глазам.

– Дед, ты здесь, что ли? – фамильярно обратился к повернутому от меня креслу, бесцеремонно проходя внутрь кабинета Михалыча. В то же мгновение чёрное кожаное кресло с высокой спинкой (старик высоко ценил собственное удобство) бесшумно повернулось в мою сторону.

– Игорёк, – спокойно, без тени удивления послышался твёрдый голос, привыкший к округлению гласных звуков. Не дожидаясь приглашения сел на диван, тяжёло прогнувшийся под моим весом. – Не ждал, не ждал, – съехидничал этот старикашка.

Михалыч был сильно привязан ко мне, хотя не всегда любил козырнуть этой своей "слабостью". За всю свою богатую жизнь Михалычу так и не удалось обжиться детьми. И теперь, уже в довольно преклонном возрасте, криминальный авторитет решил найти неприобретённого сына во мне. Он давно и упорно мечтал о толковом преемнике и с нелавних пор эти его мечты складывались со мной.

Я не разделял далеко идущих планов старика, но перечить не решался. Нет, не из страха или трусости. Что-то похожее на жалость, заполняло мой разум, да и некоторая фамильярность с грозным дедком по молодости лет придавала мне весу в собственных глазах.

– Михалыч, сам же послал своих «бесят», спасибо, передали приглашение, так что не юли, говори что надо, – откидывая голову на спинку и рассматривая замысловатые иероглифы на потолке подтолкнул деда к делу.

– Не меняешься, ты, парень, ох, не меняешься, – с каким-то сожалением вздохнул дядечка.

– Так, это ж хорошо, – отстранённо выдал я, всё ещё приглядываясь к потолочным узорам.

– Кому-то хорошо, только тебе не впрок.

– Беспокоишься?

– Может быть. Толковый ты мальчонка, Игорёк, – изрёк старик.

– Стареешь, Михалыч, стареешь, – озвучил я свою мысль, только теперь перемещая свой взгляд на «авторитета».

– Ух, и глазищи у тебя, Игорёк, аж холодом пробирает, как у чёрта, – я хмыкнул его словам, с годами мои глаза не меняли своего цвета, зато я стал пронзительнее всматриваться в окружающих, надо заметить не всем это нравилось, правильнее сказать никому не нравилось, даже такому бандиту, как Михалыч.

– Не смотри, – отрезал я. – Видеть меня хотел, значит дело есть, говори суть и я пойду, – снова поторопил его.

– Ничего нового, – обнадёжил меня старик, со скрипом отодвигая полку в столе и извлекая оттуда красную папку, бросил в мой угол стола. Я взял папку и удобнее расположившись на мягкой мебели пробежал глазами по её содержимому.

Все "элементы" преступного мира так или иначе имели второе имя – кличку, связанную с родом деятельности в этом самом мире. У меня её, как ни странно была только моя фамилия. Школьник. Михалычу, она казалась идеальной, но он всё равно не брезговал подшутить надо мной по этому поводу. Иногда я задумывался, а какой кличкой мог бы я обзавестись в противном случае? Добытчик? Информатор? Змея? Червь? И так до бесконечности… Моя работа состоит в том, чтобы находить людей из предлагаемой папочки "Михалыча" и собирать на них информацию. Как можно больше и как можно грязнее. Не то, чтобы я не знал для чего позднее она будет использована, просто дальнейшее её поползновение было вне моей компетенции. В этой стезе и были мысли, что "Школьник" не совсем подходящее имя для такого человека, как я.

– И впрямь, как всегда, – согласился с Михалычем после короткого исследования.

– Слушай, только давай договоримся, что ты не берёшь на дело своего ненормального дружка. – Прекрасно понимая кого именно имеет в виду старик, состроил на лице притворное удивление:

– Это которого?

– Того самого, который безупречно исполняет поговорку: «Вор обязательно возвращается на место преступления». – Я усмехнулся вспоминая последнюю выходку Кира и согласно кивнул Михалычу.

Кир никогда особо не нравился Михалычу, кум часто цокал языком, когда речь заходила о моём друге.

– Таких людей всю жизнь кормит собственная жадность и чёрная зависть к окружающим их близких друзей, – любил напомнить при удобном случве. Вот и сейчас, тема моего друга не обошла наш с ним разговор стороной.

– Если у тебя всё, я пожалуй пойду, – встал с отзывчивого дивана, – мне ещё уроки делать.

– Иди уже, – еле сдерживая рвущийся наружу смех, дал добро старик, только вот у самой двери меня остановил его, немного, совсем чуть-чуть, но существенно изменившийся тон:

– Слышал… девочка у тебя, появилась, – ещё более спокойный и уверенный в себе голос сделал брешь в непробиваемой брони моей самоуверенности, как только перед глазами промелькнуло улыбающееся лицо моей кареглазки. Голос направленный мне в спину, бил тоже в спину, я не содрогнулся, изо всех сил изображая несуществующую невозмутимость во взгляде, когда вновь посмотрел на уродливого старца.

– И что с того? – ответил ему вопросом, начиная соображать со скоростью света.

– Ничего, Игорёк, ты – молодой, кровь бурлит, можно и поиграть…да?

– Да. – Короткий ответ, ничего путного в голову не приходило.

– Как говоришь её зовут?

– Стелла, – выпаливаю я, выстраивая последующую мозаику слов. – Хотя я ничего тебе не говорил, – усмехаюсь, внутренне напрягаясь металлическим стержнем.

– Точно. Стелла. – Старик делает жест рукой, будто бы только что вспомнив имя девушки, а я остаюсь в полном неведении или он заглатывает мою пустышку или просто предпочитает оставить всё как есть… пока оставить. – Ладно, иди, развлекайся, – отпускает меня, удовлетворившись сегодняшней комедией, а я расслабленно смеюсь вместе с этим стариком, чтобы поскорее избавиться от его противной компании.

Выходя на воздух, показавшийся мне вдруг необычайно свежим, делаю большой вдох, расширяя за последние минуты сжавшиеся лёгкие и в который раз пожалев, что не курю из-за настояния одиннадцатилетней девчонки. Крупно шагаю по асфальту до припаркованного мотоцикла, прячу папку в куртке и завожу поющий любимой мелодией мотор своего преданного друга.

***

Квартира встречает меня звуками работающего телевизора и тихими семейными переговорами. Разувшись и по пути закинув папку с документами в свою комнату, прошёл по направлению раздающихся голосов. Меня поразила идиллическая картина, представшая моим глазам – за круглым столом в гостиной ужинали мои родители, а на, всегда пустующем стуле, справа от моего места за обеденным столом, сидела Роза, скромно сложив свои ладошки на коленках. Мой отец, как обычно уставший с работы, – простой строитель, пытался подбодрить эту девочку своими не придуманными шутками, и даже мать весь день обходившаяся с кареглазкой холодно и с настороженностью, теперь раскладывала на пустующей тарелке малышки порции своих фирменных салатов. Оставаясь незамеченным, я немного понаблюдал за ними – добрая семейная сцена, и меня прожгла мысль, что как было бы хорошо этой девочке, не смевшей поднять свои огромные глаза на моих родителей, в по-настоящему любящей её семье, ведь было бы правильнее родись она здесь вместо меня – крохотная и беззащитная…

– Игорь пришёл! – нарушил поток моих мыслей отец, потрясая вилкой в воздухе и мне пришлось улыбнуться, потому что на меня смотрели огромные карие глаза.

– Садись, я тебе сейчас положу, – сдержанно произнесла мать, поднимаясь со своего места. Я был совсем не голоден, но предчувствовал, что маленький комочек рядом со мной, без моего присутствия не съест за этим столом ни кусочка, поэтому выбор был очевиден и я остался.

Оказавшись с полной тарелкой пюре с панированными котлетами и к тому же приправленную порцией салатов, я неожиданно вспомнил, что не ел с самого утра, поэтому поблагодарив мать принялся за свой ужин, не забывая посылать предупреждающие взгляды в правую сторону. Роза, стесняясь съела немного, потому не раздумывая я отправил и свою котлету ей на тарелку, а в её раскрытый от немого возмущения рот тут же попал отрезанный от второй котлеты кусочек. Мы молча закончили ужин, в нашей семье было не принято разговаривать за столом, и это отчасти облегчило мою задачу по кормлению смущённого присутствием взрослых ребёнка. Потом мать вежливо, но вместе со мной вернувшейся и её холодностью, отказала Розе в её попытке помочь убрать со стола и вымыть посуду. А отец, заметив смущение малышки, не раздумывая ушёл в спальню, прихватив с собой очередной номер газеты с кроссвордами. Я остался с Розой в гостиной посмотреть телевизор, удобно устроился на диване и рукой похлопал по месту рядом с собой. Роза, удручённо озираясь по сторонам, (она чувствовала себя неуютно в моём доме) всё же села рядом со мной на самый краюшек, и только после моего нахмуренного взгляда. Я ловко подхватил девочку под мышки и посадил её как следует, довольно расхохотавшись. Она была сегодня необыкновенно молчаливой.

– Постели мне в гостиной, ладно, – набирая из-под крана полный стакан воды попросил всё ещё завозившуюся чем-то мать. Она только бросила на меня хмурый взгляд тёплых карих глаз, озадачивая меня.

– Хорошо, – проговорила, когда я уже успел покинуть кухню.

Зашёл к себе в комнату пожелать Розе спокойной ночи. Она так и сидела на моей кровати, поджидая меня.

– Сегодня, ты будешь спать здесь, – сказал, попутно убирая оставленную недавно папку в тумбочку.

– А ты? – несмело спросила кареглазка, ещё больше выпучивая на меня свои большущие глаза, обрамлённые пушистыми ресницами.

– Я буду спать в гостиной. Если тебе что-нибудь понадобится, обязательно меня разбудишь, поняла? – наставительно высказался я. Затем вспомнив кое-что, порылся в шкафу и достал оттуда одну из своих футболок, ещё пахнущую стиральным порошком, но пропитанную моими терпкими духами, и протянул Розе.

– Вот надень, вместо твоей пижамы с мышатами. – Роза, замешкавшись всё-таки приняла мою футболку, еле выговаривая: «Спасибо». Не выдержал.

– Эй, ты чего? – сел рядом с ней на кровать, разворачивая к себе её опущенную головку. – Живот болит? – Обеспокоенно предположил я. Она в ответ активно покачала головой и уткнулась мне в грудь, обхватывая меня своими детскими ручками.

– Не болит, – ответила куда-то в живот, крепче обнимая. Я тоже обнял малышку, одной рукой поглаживая макушку и растрёпывая её волосы.

– Значит завтра мы пойдём в школу, – перевёл немногословный разговор на более нейтральную тему.

– Угхму, – пробубнила кареглазка, не спеша отстраняться от меня.

– Тогда тебе надо ложиться спать, – после этого Роза отодвинулась и схватила мою футболку.

– Иди, я переодеваться буду, – вернулась она в своё обычное настроение. Я ухмыльнувшись ещё раз потрепал её по макушке, чем вызвал возгласы её негодования, а сам поспешил скрыться за дверью.

Оказалось, мать уже постелила мне на диване матрац заправленный белоснежной простынёй и оставила запасную синтипоновую подушку. Поэтому приняв тёплый душ, смывший с меня весь прошедший день, я разморенный горячими струями воды со вздохом отправился в постель, собираясь незамедлительно погрузиться в расслабляющий мой мозг, сон. Через полчаса безрезультатных ворочаний я понял всю тщетность борьбы с бессонницей и просто снова углубился в свои привычные размышления.

***

– Ты не понимаешь, – шептал напряжённый голос женщины, обеими руками вцепившейся в пододеяльник, укрывавшего её одеяла. – Это ненормально, что он привёл эту Розу в наш дом.

– О чём ты говоришь, милая, это глупо, – пытался вразумить жену, лежащий рядом мужчина. – Наш сын просто заботится о бедняжке.

– Он всё время с ней возится, Таир, ты же видел, что было за столом, – не унималась, излишне встревоженная за сына, мать. – Что люди скажут? – в темноте комнаты не было видно её глаз, безусловно сейчас распахнутых от беспокойства.

–Лиля, прекрати, – безнадёжно вздохнул отец Игоря, – он просто жалеет девочку, как же ты этого не понимаешь? – немного повысил он голос на жену.

– Но…

– Какое может быть но, скажи, какое может быть но? – исчерпав лимит своего терпения теперь мужчина уже нависал над женой, твёрдо решив пресечь её возмутительные предположения насчёт их сына.

– Пожалуй, ты прав, я излишне нервно отнеслась к этой ситуации, – кротко согласилась Лилия, опуская голову на плечо мужу.

– Спи… – прошептал он, обнимая жену.

***

Посреди ночи, так и не сумев уснуть, я стал прислушиваться к посторонним звукам и шорохам, с бесплотной надеждой уловить усыпляющую музыку. Отчётливо слышался лай бродячих собак, изредка голоса не угомонившихся пьяниц, меня перекосило от мысли, что они могут быть и родителями Розы, но скоро внимание переключилось на звуки, распространяющиеся по квартире – неясный шорох открывающейся двери, несомненно моей спальни и уже неслышные шаги ребёнка. Вряд ли Роза собирается меня будить, но я встал с дивана, пытаясь наделать как можно меньше шума и направился в коридор. Включив свет, чуть ли не расхохотался в голос – Роза держалась за ручку ванной комнаты, явно пытаясь попасть внутрь, но рассмешило меня совсем другое – белая футболка так сильно обтягивающая моё тело висела на ней мешком, доставая чуть ли не до угловатых коленок. Вырез был слишком большим и обнажал её маленькое костлявое плечико, а рукава спускались ниже локтей и были непомерно широкими, отчего кареглазка выглядела в этой «ночнушке» ещё более крохотной, чем была на самом деле. Я всё же засмеялся, прикрывая рот ладонью, чтобы не перебудить весь дом, а Роза, явно не понимающая в чём причина моего веселья недовольно хмурила бровки. Затем, не дождавшись моих объяснений ушла в ванную. Когда она вышла, я уже успокоился, и стоял опершись о коридорную стенку и прикрывая уставшие глаза.

– Ты почему не спишь? – задал ей вопрос, не поднимая век.

– Я сплю, – ответили мне.

– Ну иди, спи тогда, – а сам продолжал стоять с закрытыми глазами.

– А ты? – спросили меня.

– А я не сплю. – Роза взяла меня за руку и потянула в сторону спальни. – Пойдём.

– Куда? – недопонимал я.

– Спать, – просто сказала она. И я пошёл за ней.

Моя кровать была слишком маленькой для двух человек, но довольно большой для парня-подростка и девочки-ребёнка. Мы вместе уместились на одной подушке и укрылись одним одеялом. Роза невинно прижалась ко мне, а я обнял её одной рукой, не замечая как быстро путы сна окутали меня.

Глава 7

Каким бы эгоистичным ни казался человек, в его природе явно заложены определённые законы, заставляющие его интересоваться судьбой других и считать их счастье необходимым для себя, хотя он сам от этого ничего не получает, за исключением удовольствия видеть это счастье.

Адам Смит « Теория моральных чувств».

– Ммм… – так приятно было нежиться на твёрдой земле, но зато в тёплых и мягких объятиях. Я сладко потянулась, всё ещё не открывая глаз, только ощущая нежные руки, бережно перебирающие мои спутанные пряди. Лёгкий ветерок приносил желанную прохладу с речушки, так близко подобравшейся к моим босым ногам, солнечные зайчики норовили поймать кусочек меня, чтобы раздразнить улыбку на моём безмятежном лице, но… не получалось. Слабое дуновение, начавшееся с моей макушки, нарисовало звёздочку на потеплевших щеках, скулах, подбородке и едва пробежавшись по губам,… исчезло. Не выдержала, прыснула смехом прямо в лицо своему варвару и открыла глаза. Игорь, не улыбаясь, невозмутимо смотрел на меня, слегка подавшись вперёд, а в наших перекрещённых взглядах бегали смешинки. Так хорошо…

– Пошли? – тихо спросил он.

– Угхму, – промычала я, уходить совсем не хотелось. Он перестал перебирать мои волосы, и я нехотя поднялась на ноги со вздохом разочарования. Игорь напротив, не спешил вставать, оставаясь в том же положении, прожигая меня задумчивым взглядом своих неповторимых глаз.

– Что? Ноги затекли? – усмехаясь, поддела его, отряхиваясь.

– Догадалась? – мягко спросил он, чтобы в следующую секунду сразить меня своей очередной нелепой шуткой. – Не пробовала посидеть на диете? – он расхохотался, поднимаясь и делая вид, что ему удаётся это с трудом.

– Игоооорь, – завопила я, пытаясь толкнуть эту скалу. – Это была всего лишь моя голова!

– Тем более! – не унимался он, ухахатываясь. – Если эта была только голова, – начал возмущаться он. – Нее, кареглазка, тебя точно нужно посадить на строжайшую диету, – и он, так и не сдвинувшийся с места от моих безнадёжных попыток, сам сбежал от меня. Мне ничего другого не оставалось, как последовать за ним. Я бегала не так хорошо, как он, поэтому, когда я добралась до Игоря, он уже уверенно восседал на своём железном коне, и на его губах играла лукавая улыбка, обращенная на запыхавшуюся меня.

– Садись, – похлопал он на место за своей спиной, протягивая мне расписанный огненными волнами шлем. Я повиновалась, насупившись для вида и устроилась на заднем сидении очередного мотоцикла Игоря, в марках которых не разбиралась совсем, но старательно поддерживала все его хвалебные речи о данном виде транспорта.

– Держись крепче, – скомандовал Игорь, как только я уцепилась за его куртку, а затем взял мои ладошки и перекрестил на своей талии. – Вот так, – сказал он, будто решил прокатить меня в первый раз, я усмехнулась, утыкаясь лицом в громоздком шлеме ему в спину, и Игорь резко надавил на газ.

Волосы, не заправленные под надёжной защитой шлема, играли на ветру, временами смело дотрагиваясь до гладковыбритой кожи Игоря, что совсем не раздражало моего водителя, вызывая на его лице мистическую улыбку, которую мне никак не удавалось разгадать. Мы ехали достаточно быстро, но значительно медленнее по сравнению со скоростью, с которой обычно Игорь ездил без меня. Прикрываясь благовидным предлогом витающей в воздухе опасности, я крепче обняла парня, сцепляя свои похолодевшие пальцы в замок на его напряжённой талии. Звенящий звук мотора его нового металлического друга разрывал атмосферу, заполненную гулом движущихся машин, я наслаждалась этим путешествием, ловя ускользающий от меня восторг на крутых поворотах, а моё колотящееся сердечко эхом отдавалось в сердце невозмутимого Игоря.

Целью нашего путешествия был местный кинотеатр, и достигли мы его окольными путями по моей настоятельной просьбе. Так было всегда, Игорь никогда не перечил мне, и это осознание наполняло мою душу ощущением маленькой власти над этим независимым и несгибаемым парнем. Аккуратно сняв с меня защитный шлем, Игорь разочарованно вздохнул, а я не преминула выразить недовольство его поведением:

– Что опять не так? – и даже отказалась слезать с мотоцикла.

– Волосы растрепались, – мягко ответил он, отворачиваясь.

– Да? Так бы и сказал, – фыркнула ему в спину и принялась затягивать свои длинные хвосты потуже.

– Давай я, – Игорь не вытерпел, пересаживаясь ко мне за спину и ловко распуская мои неумелые хвостики. – Маленькая, когда ты уже научишься ухаживать за своими лохмами сама, а? – бубнил он, мягко расправляя длинными пальцами мои непослушные пряди.

– Угхму… – промычала, толком не прислушавшись к тому, что говорил Игорь, просто погружаясь в эту суровую ласку его опытных рук.

– Всё ясно с тобой, кареглазка. Пошли в кино, – Игорь неожиданно быстро оставил мою размякшую спину без необходимого тепла и соскочил с мотоцикла.

– Чего? – обомлела я.

– Фильм уже начался, наверное, – просто ответили мне и, не дожидаясь ответа, направились в здание кинотеатра.

Я медленно ощупала голову, с удивлением обнаруживая волосы заплетёнными в косу. Оторопев от такого открытия и глупо улыбаясь, поспешила догнать своего парикмахера, и нагло переплетая с ним свои пальцы, выдохнула:

– Спасибо. – Я смотрела на него вполоборота, немного склонив голову, каясь, а он очаровательно мне улыбался, почти счастливо:

– Не бери в голову, у тебя же есть я, – в его ответе не было и капли иронии, Он у меня действительно был, есть и… будет.

***

Фильм был или чересчур глупым, потому что я ничего не понимала из происходящего на большом экране, или слишком умным, потому что Игорь не мог оторвать взгляда от него, и было так весело наблюдать, как он с первого раза не попадает попкорном в широко открытый рот, только это и спасало меня от невероятной скуки. А самое интересное, если бы я сказала Игорю, что мне не нравится эта картина, он незамедлительно покинул бы кинотеатр вместе со мной, но я этого не сделала. Игорю фильм понравился, а я ведь могла потерпеть немного, разглядывая его сияющие глаза в полутьме и наблюдая за смешными выходками.

Когда мы вышли из душного, хорошо отапливаемого помещения на улицу, воздух стал ещё более прохладным, я невольно вздрогнула от лёгкого порыва ветра. На плечи тут же легла тёплая куртка Игоря, и прозвучало небрежно брошенное:

– Просунь руки. – Я улыбнулась, и снова в спину парня, который успешно обошёл меня, направившись к мотоциклу. Мои маленькие руки утопали в рукавах его кожаной куртки, а сама куртка свисала с худых плеч, к тому же Игорь теперь остался в лёгкой футболке и наверняка мёрзнет из-за меня, но спорить с ним было бесполезно. Вот, пожалуй, единственная область моего не воздействия, он никогда не слушал меня – в вопросах меня. Я послушно натянула шлем и разместилась за парнем, вновь всем телом прижимаясь к нему и для предосторожности покрепче обнимая.

Мы снова ехали наперегонки с ветром, и снова это было гораздо медленнее возможностей Игоря и его «машины», но он никогда не рисковал со мной. Этот день можно было назвать идеальным – день мы провели на берегу реки, я в бессловесной тишине наслаждалась присутствием любимого человека, перекусывая вредной жареной картошкой, которую Игорь обожал на двоих со мной. А теперь мы возвращались домой с вечернего сеанса, от которого каждый из нас получил своё собственное маленькое удовольствие. Игорь предусмотрительно отключил свой телефон, поэтому мы смогли провести кучу времени без надоедливых звонков его друзей, но я заметила, что покидая зал кинотеатра он включил свой коммуникатор и теперь я затаив дыхание ждала, как будет надрываться ни в чём не повинный аппарат от непрекращающихся трелей. И через пару минут после окончания такого насыщенного на приятные события дня, когда Игорь заехал в наш двор, телефон зазвонил в первый раз. Игорь не ответил на звонок, снимая с меня шлем и отрицательно покачав головой, когда я попыталась вернуть ему куртку, предвидя, что он сейчас снова уедет.

– Оставь, – коротко сказал он, с хмурым лицом поглядывая на дисплей, а потом и вовсе пряча телефон в задний карман джинсов.

– Я домой? – вопросительно известила его о своих планах.

– Ага, – подтвердил он, опираясь на широкое седло мотоцикла. Знаю, что выглядела нелепо в его куртке, но Игорь смотрел только в глаза собеседника и мне это всегда нравилось, я чувствовала себя равной ему, но сейчас… сейчас, мне было не по себе. – В этом году не получилось отпраздновать твой день рожденья как следует, – по-настоящему расстроено проговорил он, пристально вглядываясь в моё лицо.

– Нет! Ты что?! Я же сама просила, чтобы моё шестнадцатилетие прошло без клубов, ресторанов и огромных подарков, которые… – я безэмоционально пожала плечами, отягощенными его курткой, отчего мне осталось неясным, заметил ли он мой жест или нет, – всё равно негде хранить. – В светлых глазах Игоря промелькнула тень… грусти, которую он всё время пытался спрятать подальше в себя от моих глаз, в этот раз – не получилось. – Это был мой самый прекрасный день рождения, – сказать эту фразу было легко, потому что это было правдой, а Игорь снова улыбался в опускающихся сумерках вечера. Я встала на цыпочки и поцеловала его в холодную щёку. – Спокойной ночи, – проворно развернулась, смущённая своим поступком, хотя проделывала это каждый день, и, чувствуя, что лицо начинает гореть и наливаться предательским румянцем пошла к дому притворно размеренным шагом.

– Роза… – в этот неподходящий момент Игорю понадобилось меня окликнуть, отчего пришлось замереть на месте. Он в два шага догнал меня и встал напротив:

– Совсем забыл. Вот, держи. Это твой подарок. – Игорь извлёк на свет маленький предмет, раскачивающийся на скромной цепочке. Я, заколебавшись, взяла в руки брелок, приглядываясь внимательнее к вещице в своих руках – эта была небольшая серебряная роза с застывшими капельками росы из недорогих ионитов на такой же тоненькой серебряной цепочке. Она была восхитительна! Это был мой первый взрослый подарок от Него. Я, не сдержавшись, обняла Игоря, крепче прижимаясь к его высеченному из камня телу, шепча в грудь, скудное – «Игорь, спасибо». Я почувствовала его руку, легко сгладившую мои волосы и заправившую выбившуюся прядь за ухо, а сама чуть ли не ревела в его сильных руках.

– Иди домой, всё будет хорошо, – как всегда напутствовал он, отпуская меня. Я безвольно кивнула и зашагала прочь, не оборачиваясь, чтобы не видеть, как он садится на мотоцикл и уезжает от меня… к другой.

Глава 8

Сексуальность является одним из всеобщих, дешёвых и простейших способов испытать сильные чувства. И потому её так легко переоценить. И потому, наверное, столько мужчин возвращается домой к обеду, а за чувством идут к проститутке.

Януш Леон Вишневский "Любовница".

Разрезая волны борющегося со мной холодного вечернего ветра, я отдалялся от своей маленькой кареглазки всё дальше – ещё на один километр… ещё на один километр… Ей сегодня исполнилось шестнадцать, моя девочка стала совсем большой, такой же упрямой и своевольной, совсем взрослой… С завидным повторением отключения чувств, старался избавиться от навязчивых воспоминаний сегодняшнего раннего утра – утра дня рождения Розы, но сердце, не свыкшееся с несправедливым распределением актёров для ролей родителей кареглазки кровоточило по−прежнему.

Виталик – беспутный алкоголик, в последние годы меня особенно удручает его живучее существование на нашей и так чрезмерно загрязненной земле, начал отмечать шестнадцатилетие Розы с первым боем курантов, щедро угощая своих собутыльников и развращая свою периодически завязывающую с губительной жидкостью жену. Я ПЛЕВАТЬ на них хотел, НО Роза не спала всю ночь!

Мысли забивающие мою голову вынудили сильнее сдавить и без того выжатый на последней скорости газ, холод приятно морозил тело через тонкую ткань футболки, перестроился и переключил воспоминания – куртка осталась у девочки… замёрзла…

Добравшись до места встречи со своими парнями, я не удивился, что встретить меня вышла Стелла, не мёрзнущая, не думающая, не страдающая. Спрыгнув с мотоцикла, оказался напротив густо накрашенной девушки, ехидно усмехающейся мне в лицо при свете ночных фонарей.

– Пошли в дом, – рыкнул, проходя мимо, боковым зрением заметив её, движущуюся чуть позади меня, на расстоянии, всем своим видом выказывающую недовольство, пряча руки в узких задних карманах джинсовой супермини.

В коттедже царила праздничная обстановка, словно мои друзья в немом сговоре с Витьком решили отпраздновать Розины именины. Шумная компания, по большей части состоявшая из работников «Бессмертного» клуба устроила бедлам на моей «скромной» даче. На миг застыв в дверях собственного дома, окинул взглядом неугодное мне пиршество, только сейчас понимая, что причина, по которой Век просил срочно приехать, на самом деле носила безотлагательный характер. Повсюду были разбросаны пустые бутылки из-под выпитого алкоголя, недокуренные сигареты – переломанные и испачканные губной помадой (необязательно отпечатком женских губ), расцарапанный сдвиганием мебели пол и ковёр с выжженными дырами, стойкий запах молодёжной вечеринки больше напоминающий непросроченную версию посиделок псевдоотца Розы.

Ярость, вскипавшая внутри меня, была сильнее рационального разума, в два шага достигнув дивана в центре гостиной, перевернул мебель, всё равно паркету уже ничего не страшно, но звук, не сумевший заглушить басы из ревущих колонок, несколько отрезвил «моих гостей» до этого мирно проводящих время на этом самом диване. Пошла цепная реакция – растерянные моим поведением парочки начали переглядываться с такими же обкуренными друзьями и медленно, но верно те, хотя и не спешили ретироваться в свои постоянные обиталища, но хотя бы попытались замолкнуть на время. Кто-то особенно догадливый выключил музыку и теперь, в отвратном помещении повисла выжидательная тишина. Оглядев все знакомые лица, я почти с отчаянием схватился за голову, беззвучно ругаясь про себя, избегая пустых оправданий.

Через минуту появился Век, на которого я смотрел сейчас с некой благодарностью в примесь с затаённой злобой – он ведь мог всё это предотвратить. Дружелюбно выпроводив смешанную из порядка двадцати человек компанию за ворота, никого не покалечив, но и оставив без карманных денег для вызова такси, я крупно набирал воздух в сжимающиеся от гнева лёгкие. Перед тем, как молчаливо мотнув головой ещё более молчаливому другу о заботе предстоящего ремонта, побрёл на второй этаж, смутно догадываясь, что на этот раз мой инициативный друг Кир ни при чём.

Второй этаж был абсолютно неповреждённым, что укрепило меня в подозрении виновника сея пиршества, который собственно уже ожидал меня в моей комнате, обставленный в деловом стиле кабинета.

– Всех выгнал?.. – этот тонкий голос не спрашивал, скорее, констатировал очевидное.

– Да, – устало ответил я, не намереваясь устраивать скандал, просто погружаясь в мягкое рабочее кресло. Девушка у окна не спешила оборачиваться в мою сторону, возможно, всё ещё наблюдая за расходившейся во дворе толпой недопитых, перекуренных людей.

– Зачем ты это сделала? – спросил, зная, что и без того она сорвётся быстрее.

– Из вредности, – пока спокойно ответила она.

– Чего ты ещё хочешь, Стелла? – ещё более устало прошептал я. Мне было обидно за безнадёжно испорченный день, день никогда неповторимого шестнадцатилетия кареглазки.

– Чего ты хочешь? – повторил, возвращаясь мыслями к не ладящемуся разговору.

– Тебя… – резко приближается ко мне и встаёт передо мной на колени. Смешно. Эта не попытка прощения и даже не признания, просто так совпало, что она оказывается на уровне моих глаз, ей удобнее говорить, заставить меня слушать. Не сдерживаю усталой, потому что чувствую себя по-настоящему разбитым, но всё же победной ухмылки.

– Врёшь, – просто, честно, без лишнего пафоса.

Встаю, медленной походкой удаляясь к двери, не смирившийся внутри демон вырывается обиженным возгласом из преклонённой девушки.

– Игорь, куда ты? – я не смотрю на неё, поэтому не вижу её поистине недоумевающего взгляда и густо накрашенного лица по «особому случаю».

– Ты же не думала, что и сегодня я буду с тобой спать… − Я не захлопываю, только слегка прикрываю бесшумную дверь и спускаюсь по лестнице вниз.

Наведённый другом относительный порядок за короткое время моего отсутствия не может не порадовать издевающееся надо мной сознание, поэтому продолжая ухмыляться, я хочу покинуть этот временный вертеп. Век затаился тёмным пятном в углу сквозной кухни, но не он пытается меня остановить:

– Не уходи Игорь! – срывается на крик появившаяся на ступеньках Стелла, во что бы то ни стало желающая удовлетворить свой каприз.

– Ты хочешь, чтобы я остался… здесь? – обвожу руками порушенную обстановку и в упор смотрю в лицо девушки, выражение которого мне не удаётся объяснить.

– Со мной. Я хочу, чтобы ты остался со мной, – просит, и я не могу сдержать прорвавшегося наружу истерического хохота.

– Дура! Я и так с тобой! С тобой. Шесть лет, Стелла, я с тобой уже шесть лет! Разве тебе этого мало? – не замечаю, как сбрасываю с, чудом сохранившегося невредимым, стеклянного стола фарфоровую вазу. Звон битого стекла не долетает до моих ушей, не отрезвляет усталый мозг, я прожигаю взглядом тёмный силуэт девушки застывшей на верхних ступеньках лестницы.

Не дожидаясь ответа, я стремительно покидаю стены собственного дома, с горечью и разочарованием осознавая, что хочу быть как можно дальше от этого места. Придирчиво проверив шлем с отсутствующими мыслями забираюсь на мотоцикл, понимая, что в последнее время провожу много времени со своим новым железным другом. Обратный путь влияет на меня не столь радужно, холод не пробирается по телу, ветер не треплет волосы, или я не в силах это прочувствовать. Не разбирая дороги, я двигаюсь по чистой инерции, тысячи раз, проделавший этот путь ранее. Поэтому припарковывая грозную кучу металлолома во дворе у дома родителей, я не думаю о том, куда меня ведут ноги.

В который раз сожалею, что не курю, когда останавливаюсь под окнами семьдесят второй квартиры у первого подъезда. Грустная улыбка появляется в уголках губ, когда я начинаю чувствовать, наконец, подобравшийся ко мне холод – отголосок прошедшей зимы, и вглядываюсь наверх в занавешенное окно Розы.

Свет погашен, значит, маленькая спокойно спит в своей комнате. Знаю, что сейчас на лице не осталось даже эха прекрасно проведённого времени с кареглазым комочком моего личного счастья, в мыслях проскальзывает неуёмная печаль:

«С Днём Рождения, малыш…».

Глава 9.

Для любящего – знать в подробностях, что делает любимое существо, есть источник величайшей радости.

Альбер Камю.

– Ну? Ты идёшь? – допрашивает меня моя одноклассница и номинальная подруга Светлана.

– Нет. Мне ещё в библиотеку нужно заскочить, – отмахиваюсь от неё, всё так же оставаясь на прежнем месте.

– Ага, знаю я твою библиотеку, небось, ждёшь своего Игоря, – недовольно фыркает мне Светка, закидывая полупустой рюкзак за спину и поспешно отдаляясь от меня к воротам школы.

Я провожаю её веселым взглядом, усмехаясь про себя привычному для меня замечанию и своей привычной отговорке – не возвращаться домой так скоро. Я старалась много не распространяться о своей «обычной» семье в школе, да и Игорь зарывал на корню поползновение слухов, в принципе никого и не волновало, то, как я живу, я им никто – они никто для меня. Единственное, что вызывало интерес в моей скромной персоне, и то конечно не я сама, а тот взрослый парень, играющий главенствующую роль в моей жизни – Игорь Школьник, по кличке Иго, по кличке Школьник.

Я действительно направилась в сторону библиотеки, продолжая свои размышления о самом родном для меня человеке на этом свете, кем бы он ни был, и какие бы не рассказывали о нём истории – всё было не важно, никто и никогда не сможет этого понять, но я прощу ему всё, только за одно лишь воспоминание трёхлетней девочки, несмело хватающейся за протянутую руку большого мальчика. Я помнила всё, по большей части это были неприятные, а порой и отталкивающие воспоминания, но так складывалась моя жизнь, ещё одна история живой души в огромной вселенной и я не могла себе позволить забыть, ведь забыть себя, значит, забыть Игоря. И пусть он думает, что самая худшая часть моего детства, та в которой, Игорь оставался всего лишь подростком, истёрлась из моей памяти, сама уверила его в этом, я помню всё, больше, чем мне на самом деле хотелось бы.

Скрипучие двери престарелого здания школьной библиотеки шумно пропустили меня внутрь, а их ворчливая ровесница вот уже сорок лет несущая свой книжный крест библиотекаря, постаревшая, но физически сильная Мария Игнатьевна подняла на меня вездесущие ока поверх очков с широкой оправой. Взгляд этих помутневших, но с возрастом не потерявших своей суровости, напротив, только приобретших ещё больше черствости глаз, был призван сжечь на месте нарушителя старушечьего спокойствия, но, наверное, я относилась к Марье Игнатьевне слишком предвзято, не любила она исключительно меня. И эта нелюбовь досталась мне в наследство от Игоря, когда он окончил школу и попрощался с Марьей Игнатьевной навсегда.

– Здравствуйте Мария Игнатьевна, – негромко поздоровалась я с библиотекарем.

– Здравствуй деточка, – ответила мне женщина, не меняя своего недоброжелательного выражения испещрённого морщинами лица и вызывая во мне желание – сбежать из храма науки.

– Я ненадолго, – поспешила успокоить женщину, закрывая двери, при этом испытывая неловкость за их скрипучесть, – мне нужно сделать уроки по литературе, нам задали Достоевского, и я хочу… – тут я запнулась, неожиданно осознав, что библиотекарша перестала уделять мне своё внимание, потому как я выдавала совсем неинтересную для неё информацию, резко отличающуюся от излюбленных разговоров на лавочке у подъезда. Это заставило меня замолчать, так и не договорив, чего же я хотела от Достоевского. Я улыбнулась себе… немного грустно, и пошла по рядам книг, так приятно пахнущим выстаревшей бумагой, высохшим клеем и тысячами отпечатков некогда касавшихся их учеников. Меня одолевало неведомое для меня спокойствие, тишина, царившая в этом простом месте, убаюкивала мой всегда напряжённый разум. Я взяла со стеллажа, отведённого для русских классиков увесистый том Фёдора Михайловича и так же бесшумно передвигаясь, прошла за самую отдалённую от ушей Марии Игнатьевны парту, немного расслабившись. Раскрыв книгу где—то посередине, я погрузилась в нудное чтение, какое—то смутное беспокойство тревожило мою душу, и мысли улетали прочь от печатных страниц. Первое, что посещало меня в такие минуты неизменная тревога за Игоря, словно я на подсознательном уровне была запрограммирована думать только о нём.

Уже несколько дней прошло после нашего маленького празднования моего дня рождения, они были однообразными, лишёнными всяческих совместных развлечений. Внимание, которое было посвящено мне, ничуть не уменьшилось, поэтому я не смела просить у Игоря большего, у него есть своя жизнь – родители, университет, работа в клубе… девушка. Ревновала ли я? Да, очень, и не только к девушке, ревновала его ко всем и всему. Потому что он был единственным человеком, который присутствовал в моей жизни, единственным, для которого я что—то значила, я дорожила им и не хотела отпускать. Отец, брат, друг и первая любовь для меня всё сосредотачивалось в одном человеке. Для меня… Но я любила так, что не могла его неволить.

Безнадёжно забытый Достоевский в течение часа терпеливо сносящий мои размышления мимо него, наконец, отставляется в сторону. Я тихо поднимаюсь со стула и сложив разложенные учебники обратно в рюкзак, направляюсь к Марье Игнатьевне. Она отрывает свой взгляд от ничего не значащей для неё литературы и смотрит на меня с просвечивающим укором в потускнелых голубых глазах:

– Запишите на меня Достоевского, – тише проговариваю просьбу, внутренне желая поскорее избавиться от холодного присутствия в одном помещении с этой бабушкой.

– Записала, – суровый тон заверяет, что от меня тоже хотят отделаться.

– Спасибо Мария Игнатьевна, – выдавливаю из себя слова благодарности вместе с натянутой улыбкой и поспешно ударяюсь на улицу, сразу же набирая кислорода в лёгкие. Я, конечно же, этого не слышу, но мне вослед раздаётся неизменное:

– «Бесстыжая вертихвостка».

Я просто улыбаюсь себе… немного грустно.

У ворот меня ждёт знакомый мотоцикл с облокотившимся об его седло знакомым парнем – Игорь. Улыбка расцветает на моём лице – совсем другая, не до конца угаданная мной, но грусть отступает.

– Достоевский? – сразу же интересуется он, выхватывая из моих рук книгу.

– Да, – подтверждаю очевидное, – нравится?

– Наверное, я тоже иногда читаю, – вполне серьёзно отвечает он, снимая с моей спины рюкзак и отправляя в него книгу.

Когда мы уже оказываемся верхом на «коне» он оборачивается в мою сторону с единственным вопросом:

– Маша? – вижу, как уголки его губ пытаются сдержать вырывающуюся весёлую улыбку, только шрам, пересекающий его идеальные губы, остаётся строгим.

– Ага, – мой смех оглашает начало нашего немедленного движения, потонув в рёве мотора и неслышного, но ощутимого порыва ветра, забившего мои перепонки. Я крепко держусь за Игоря, пока мы едем, сердце стучит ровно, тревога отступила – с Игорем всё нормально.

Сегодня он едет чуть медленнее, чем обычно и я благодарна ему, что он оттягивает моё время расставания с ним. Но даже объезжая полгорода и выбрав самый длинный путь до дома, мы всё равно слишком быстро оказываемся у знакомой, одиноко тянущейся стены нашего двора. Игорь останавливает мотоцикл у моего подъезда, спрыгивает и помогает мне слезть, протягивая мне мой рюкзак. Я улыбаюсь ему на прощание, неожиданно жмурясь от слепящего глаза солнца. У самых дверей в подъезд слышу, как он окрикивает меня:

– Я зайду вечером, поедем на дачу, – и, не дожидаясь ответа, быстро уходит в сторону дома своих родителей.

Неспешно плетусь по стёртым ступенькам на третий этаж, уже с лестничной клетки точно определяя происходящее в квартире, отец вытащил мать из завязки по случаю дня рождения дочери и теперь у меня снова полный состав идиллической семьи. Как же мне жаль… ради того, чтобы мать не пила ещё несколько недель, я согласилась бы не вспоминать о своём нагрянувшем шестнадцатилетии очень долго…

Дверь как обычно не заперта, я, делая как можно меньше шума, открываю её и захожу в квартиру, улавливая застоявшийся за последние дни запах перегара и повышенные голоса отцовской ругани. Пытаясь не попадаться на глаза родителям и их постоянным гостям, ключом отпираю дверь своей комнаты и скрываюсь в своём маленьком мирке спокойствия, словно в каюте уже затонувшего корабля. Сегодня мои мысли и размышления о внутреннем устройстве мира потрясают моё сознание, я спешно переодеваюсь, возлагая надежды на принятие ванны и нормальный обед на дачу Игоря, и не выкладывая учебников из рюкзака, кладу туда сменную одежду, уверенная, что выходные проведу не «дома».

Голоса за дверью повышаются, теперь я могу отчётливо различить отцовский ор в перекрик с мамиными воплями, входная дверь хлопает, значит «гости» по—доброму покинули «чаепитие», я почти привыкла к этому, но сегодня съёживаюсь от неприятного голоса отца, настораживаясь. Это естественный дочерний порыв, что я выхожу из скромного укрытия своей комнатки, чтобы попытаться успокоить ссорящуюся пару. Я спокойно вхожу в гостиную, находящуюся в разгромленном состоянии. Она привыкла, я привыкла. Повсюду разбросаны разнородные пустые бутылки из—под водки от самых дешёвых до более приличных марок, затушенные и сломанные окурки сигарет без фильтра, глаза выхватывают эту малопривлекательную картину на автомате, только после перемещаясь в сторону родителей.

Отец нависает над защищающейся беспомощными трясущимися руками матерью грязными кулаками угрожая расправиться с ней. Он не в лучшем виде, чем окружающая его обстановка комнаты, одежда заляпана, одна брючина закатана до самого колена, другая оборвана, пуговицы на давно нестиранной рубашке безнадёжно отсутствуют, волосы взлохмачены, а отросшая щетина делает его некогда красивое лицо, которого я к сожалению не могу вспомнить, старым и обрюзглым. Мать скрестила от него руки, прикрывая лицо, а он, не переставая, кричит на неё, требуя что—то:

– Отдай Люба! По—хорошему, отдай! – кричит он на рыдающую мать.

Она в ответ лопочет невнятное:

– Да не брала я, не брала я, Витёк.

Отец начинает неустойчивыми ногами рыскать по гостиной, творя в ней ещё больше хаоса, раскидывая те малые вещи, что ещё остаются в квартире. Мать всё это время смирно дожидается окончания поисков, окончательно притихнув в углу. И они оба упорно не замечают моего присутствия. Через минуту, отец, не удовлетворённый положением дел возвращается к матери и неожиданным даже для меня ударом сбрасывает нетрезвую мать с шаткого стула. Я моментально оказываюсь подле неё, закрываю рыдающую навзрыд женщину собой. Отец, не разбираясь, сыплет хаотичными ударами, большая часть которых пролетает мимо, но некоторые попадают в цель, я чувствую болезненные ощущения на спине, быстро сменяющую друг друга боль. Я обнимаю содрогающуюся в моих руках мать, в моих ушах, заложенных от нескончаемого крика обвинений отца,

– Дряяянь! Это ты украла! Мои деньги! Ты их украла! Сууука!

Слышатся тихие оправдания матери,

– Не я это, Витя, не я…

Кажется, что я слышу их, но не могу разобрать слов, только крепче прижимаю к себе мать, пытаясь защитить от следующих один за одним ударов или жмусь к ней из—за боли в спине от этих же ударов. Нескончаемые:

–Дряяянь!…

И:

– Не я, Витенька, не я…

Смешиваются и перестают что—то значить, когда всё неожиданно быстро заканчивается – удары прекращаются, и вокруг как будто бы становится тихо. Как будто бы…

– ТВАААРЬ! УРОООД! УБЬЮ! – этот рёв разрывает секундную тишину, я больше не обнимаю мать, но она так же скукоженно сидит в моих объятиях, я оборачиваюсь, чтобы остановить Игоря, не хочу, чтобы с ним что—то случилось… Осторожно высвобождаюсь из маминых цепких рук и молчаливого взгляда, полного ужаса и на ватных ногах поднимаюсь, чтобы добраться до Игоря избивающего отца.

Игорь давно повалил отца и теперь, корчащееся на полу мужское тело издаёт лишь нечленораздельные стоны и хрипы. Игорь бьёт ногами, сильными руками сотрясая воздух, а я боюсь… за Игоря. Он отходит от отца, чтобы взять поваленный деревянный стул, но я успеваю перехватить его за руку:

– Не надо, – выходит тише, чем мне хотелось бы, но Он слышит меня, – пожалуйста, не надо… – издалека до меня всё ещё доносятся стоны плачущего от боли мужчины на полу, слезливые причитания матери:

– Витенька, Витенька, дорогой! Тебе очень больно?

Мне тоже больно, очень больно, но я повторяю:

– Пожалуйста, остановись,… ради меня….

Я вижу, как бегают мускулы на его лице, как лихорадочно блестят глаза от не исторгнутой ярости, вижу, сжатые в одну ровную линию губы, но только крепче сжимаю его запястье,

– ради меня…

Он бросает стул в стену, и тот разлетается в мелкие щепки, а Игорь больно хватает меня за руку, уводя из этого места, на один момент я оборачиваюсь назад, чтобы разглядеть мать, обхватившую отца за голову, укладывающую его на колени, и отца, уткнувшегося в живот матери, обнимающего её – они оба плачут, шепча друг другу слова утешения. Что—то обрывается и беззвучно плачет внутри.

Я ухожу с Игорем.

Он берёт мой рюкзак из комнаты и запирает её на ключ, в полном молчании, кажется, будто больше всего он злится на меня, поэтому я тоже ничего не говорю. Спускаясь во двор, Игорь медлит возле мотоцикла, а затем решительно направляется мимо него, увлекая меня за собой. Мы ловим машину – Игорь ловит машину.

Его мускулы на лице всё ещё нервно дёргаются, и я не решаюсь заговорить и в машине, он не отпускает моей руки, и я не решаюсь сказать, что он делает мне больно, знаю, это его успокаивает, и я продолжаю молчать. Напряжённость, которая связывает меня с ним действует и на водителя, поэтому мы добираемся до загородного дома в полной тишине. Случайный шофёр благодарит Игоря, когда тот расплачивается чересчур щедро и мы, выбравшись из автомобиля, направляемся в дом.

Я не в том состоянии и настроении, чтобы оглядываться по сторонам – боль в спине не утихает ни на секунду, рука от хватки Игоря затекла, но я всё же замечаю, что в доме сделан ремонт, по крайней мере, полы поменяли, нет и любимого ковра Игоря, диван в гостиной сменила роскошная софа. Мы проходим мимо всего этого наверх – в мою комнату. Игорь бросает рюкзак в угол и только здесь отпускает мою руку. Я устало опускаюсь на кровать, пока Игорь мерит шагами комнату, проводит руками по волосам и, не смотря в мою сторону, пытается успокоиться. Я чувствую, что он хочет разгромить всё вокруг, разбить или сломать, хотя бы кричать, но не может этого сделать в моём присутствии и оставить меня одну тоже не может. Я неотрывно следую за ним взглядом, он, наконец, останавливается посреди комнаты, и в ту же секунду оказывается возле меня, вставая на колени и беря мои руки в свои. Он смотрит на меня, чтобы найти в моих глазах какой—то ответ и не находя его, произносит вслух:

– Зачем ты это сделала? – мгновение я не понимаю его слов, подозревая, что он имеет в виду то, что я остановила его от избиения моего отца, но в этот раз я ошибаюсь.

– Зачем вмешалась в их ссору? – снова спрашивает он, перебегая глазами по моему смятенному лицу. Я знаю, что он хочет сорваться на крик, но не сделает этого, нет, не со мной.

– Игорь, – тихо говорю, горько улыбаюсь, – Она – моя мать, – по слогам пытаюсь донести до него свои чувства. – Я защищала свою мать. – Я вижу в его взгляде непонимание, знаю, что он никогда не разделит моих чувств, но в глубине души он ощущает, что я права. Я должна быть уверена, что права, должна быть уверена, что Игорь это чувствует. – Что бы ни было, понимаешь, – захлёбываясь, но не позволяя себе роскоши слёз, я продолжаю, – что бы ни было, она останется моей матерью и если это повторится, я поступлю точно так же. – Я смотрю прямо ему в глаза в такие родные серебристо—зелёные огоньки, а он отворачивается, чтобы выдохнуть:

– Нет. – Голос твёрдый до мурашек по коже. – Нет. Ты больше не останешься в том доме, – он больше не смотрит на меня, поднимается, отпуская мои руки. Уходит. За закрытой дверью я слышу:

– Я не позволю.

В ванной избавившись от одежды, я пытаюсь в зеркале рассмотреть ушибы, успевшие расползтись по спине красными пятнами. Ничего не получается, от неловких поворотов спина ноет ещё больше, тяжело вздохнув и смирившись, что ушибленные места смазать чем—нибудь вряд ли получится, я решаю просто принять тёплый душ, так и не привыкшая к комфортным удобствам в доме Игоря. Набросив на плечи махровый халат и выключив свет, я возвращаюсь в комнату, переодеваюсь в привезённые с собой футболку и шорты и выхожу на поиски Игоря. Бесшумно спускаюсь по лестнице на аромат приготовленной еды. Игорь, с такого расстояния было трудно разглядеть, но я безошибочно угадываю его нахмуренные брови и сведённые в одну линию губы. Тем не менее, он ловко расправляется с продуктами, сооружая бутерброды с ветчиной и сыром. Аромат же, завлёкший меня в кухню исходит от жаровни, в которой булькает что—то отдалённо напоминающее жаркое. Игорь расставляет тарелки на стол, доставая из холодильника ледяную колу. Я направляюсь прямиком к плите и, обжигая пальцы в бурлящем жаркое, пробую его на вкус:

– Умм, – звучно выражаю свой неподдельный восторг. – Вкусно, – более внятно подтверждаю своё одобрение приготовленной Игорем едой.

– Правда? – приподнимая брови, удивляется он. – Думал, тебе не понравится, поэтому перестраховался бутербродами. – Шаг за шагом я увожу Игоря от неприятного случая у меня в доме, успокаиваясь вместе с ним,… за него.

– А что это? – разложив жаркое по тарелкам, спрашиваю, устраиваясь за столом напротив Игоря.

– Понятия не имею, – совершенно серьёзно отвечает он, тоже отправляя в рот полную ложку восхитительной запеканки. – Но мне тоже понравилось. – Он смотрит на меня, поэтому мы начинаем хохотать одновременно. Когда смех проходит, я замечаю промелькнувшую в глазах Игоря грусть, тут же исчезнувшую, но никогда не умеющую спрятаться в моих.

Я избегала вопросов о родителях Игоря, избегала неприятных ассоциаций, возникающих при таких разговорах, по сути, говорить было не о чем. Игорь многое привык утаивать от меня, отгораживая и оберегая от ненужных волнений, коих в моей жизни и так было предостаточно, но в любое другое время, не такое напряжённое, как выпало на сегодня, мы могли найти тысячу и одну причину посмеяться и поговорить просто так, ни о чём. Сейчас это было сделать невозможно. Поужинав в молчании, мы, не сговариваясь, дружно расправились с грязными тарелками, и я под предлогом неоконченных уроков отправилась в свою комнату.

Спина по—прежнему ныла тупой болью, и я предвидела, что завра будет только хуже, так ничего и, не придумав, я натянула на себя длинную старую футболку Игоря, служившую мне в выходные дни пижамной рубашкой, и забралась под одеяло, сразу же застонав от боли. От соприкосновения спины с матрацем был тот же эффект, что и от интенсивных кулачных ударов, я перевернулась на живот, вымученно опуская веки и надеясь, что сон будет лечебным. Боль поутихла, и мне даже удалось уснуть, оставляя спину неприкрытой, одеяло ужасно давило на раздражённую кожу.

Среди ночи, без точного определения времени, без полного пробуждения я ощутила, как воспалённую кожу спины нежно касаются заботливые и мягкие руки, обильно растрачивая на ушибы обезболивающую мазь.

– Спи…, – послышалось тихое бормотание на моё полусонное мычание, и я повиновалась, убаюканная ласковыми круговыми движениями по болезненной коже. Сколько продлился этот массаж, окончательно вогнавший меня в сонное забытье, до этого поминутно прерывающееся моими неосторожными движениями, вызывающими боль и последующими стенаниями, я не знаю. Но бережно опущенную ткань лёгкой футболки и осторожное накрывание меня одеялом и даже слабый поцелуй в волосы я встретила с благодарной и почти счастливой улыбкой, вовремя успев прошептать, тихонько прикрывающему за собой дверь Игорю:

– Спасибо.

Глава 10.

К сожалению, всё хорошее мы осознаём только с опозданием. Живём в тоске по прошлому и в страхе перед будущим. Где угодно, только не в настоящем.

Эрих Мария Ремарк.

На завтрак я спустилась в светлых джинсах и коротком топе. Особо не придираясь к одежде, не позволяла Игорю тратиться на меня больше необходимого, поэтому в моём скромном гардеробе старшеклассницы не было ничего запредельного. На кухне, да и во всём доме никого не обнаружилось, я не удивилась, Игорь привык вставать рано, поэтому его отсутствие не вызвало паники, в его доме я чувствовала себя дома в большей степени, чем в семьдесят второй квартире на Чернигородской улице.

На столе в кухне меня ждал приготовленный дымящийся завтрак, чайник горячего чая и крохотный обрывок бумаги с нацарапанными на нём корявым почерком несколькими словами:

«Уехал в университет, буду вечером – сделаем шашлыки.

P.S. Ешь нормально!

Игорь».

Я с улыбкой проглотила тарелку обжигающей горло овсяной каши с кусочками сухофруктов, Игорь прекрасно умел готовить именно этот рецепт, поэтому я пристрастилась к нему с самого детства, хотя раньше у меня не было возможности завтракать так, и завтракать часто. Без него у меня постоянно кружились в голове разные мысли, в подавляющем большинстве которых присутствовал сам Игорь, как он присутствовал в моей жизни.

Я в тишине пустующего дома прибрала за собой кухню и, не дожидаясь прихода домработницы, работающей в доме Игоря только по выходным, подвязав волосы завалявшимся в шкафу шарфом в смешную крапинку, провела ревизию чистоты во всех комнатах двухэтажного коттеджа – в гостиной, на лестнице, в гостевых и в коридоре второго этажа. Спина ужасно ныла, но я старалась не обращать на это внимания, переломов нет, значит ничего страшного не могло случиться, и это не было поводом для беспричинного отдыха. Игорь конечно расстроится, но вряд ли Варвара Андреевна пожалуется на меня своему хозяину. Убраться в кабинете Игоря со смежной спальней было опрометчиво, он не любил когда его личные вещи переставлялись без спроса, но я рискнула, не желая оставлять эти комнаты в доме не прибранными.

Дверь была не заперта, что лишь прибавило мне смелости, и я осторожно проскользнула внутрь. Отдёрнула шторы и открыла окно, впуская в душный кабинет немного весеннего воздуха, комната вмиг просветлела и стала казаться не такой мрачной, какой представала передо мной, в те редкие случаи моего бесцельного нахождения в ней вместе с Игорем. Строгая обстановка состоящая из массивного стола из маренного дуба с гладкой поверхностью, кожаного кресла с обивкой из искусственной кожи необычного фисташкового оттенка, высокого шкафа заполненного толстыми папками бумаг и отдельной полкой для книг, кондиционера и небольшого дивана с округлыми мягкими подлокотниками – создавала полное впечатление типичных кабинетов столичных менеджеров, кроме одного – у Игоря отсутствовал бар и его щепетильность в этом вопросе заставляла меня улыбаться.

Коричневая лакированная дверь впустила меня в его спальню, я бывала в этой комнате один или два раза, особенно стараясь обходить её стороной, когда в доме присутствовала Стелла. Неприятный холодок пробежался по болезненной спине от одного лишь воспоминания о девушке Игоря и я постаралась поскорее сосредоточиться на уборке комнаты. Глаза непроизвольно рассматривали скупой порядок царивший вокруг, здесь как и в кабинете было минимум мебели, а огромная двуспальная кровать занимала большую часть пространства. Накрытая бордовым покрывалом кровать, снова горечь воспоминания больно кольнула меня под ложечкой – бордовый был любимым цветом Стеллы, привлекала к себе больше внимания, чем вся остальная комната в целом. Я шмыгнула носом от бесплотных идей и стала протирать пыль с единственного в спальне шкафа.

Меня не удивило, что Варвара Андреевна пришла на работу только к полудню, Игорь обычно отсутствовал весь день, и главное для неё было не попадаться ему под руку, а до вечера она вполне успевала с этим справиться.

Женщина, заставшая меня на кухне за приготовлением никому не нужного обеда – на себя я как обычно не рассчитывала, хмуро обвела своими чернеющими от недовольства карими глазами всю комнату и молча, отправилась наверх.

Я вначале, обернувшаяся на её громкие шаги, передумала здороваться с уже немолодой, но совсем не старой домработницей и после исчезновения её за моей спиной, вернулась к обжариванию овощей. Спокойствие в доме и моё навязанное, но не тягостное одиночество окончательно прервалось возвращением Варвары Андреевны спустя недолгих полчаса.

− Игорь Таирович запретил вам прибираться в его доме, − строго отчитала она меня, по-видимому, вспоминая о последнем предупреждении своего хозяина. – Эта моя работа и мои обязанности. Я не хочу лишиться своего места по вашей прихоти. – Слова женщины звучали очень грубо, хотя она и сохраняла между нами эфемерную дистанцию прислуги и гостьи хозяина дома. Она всё равно меня ненавидела.

− Не волнуйтесь, Варвара Андреевна, я сама улажу это недоразумение с Игорем, − я попыталась улыбнуться насупившейся домработнице, хоть совсем и не была предрасположена на фальшивое радушие к ней. – Пообедаете со мной?

− И долго вы будете гостить у хозяина? – проигнорировав не только моё заявление, но и предложение сесть вместе за стол, она почти со злобой выплюнула свой вопрос.

− Не думаю, − обнадёжила женщину, пролистывая в памяти, словно страницы своего несуществующего дневника, моменты вчерашнего разговора с Игорем. – Не волнуйтесь, Варвара Андреевна, думаю ненадолго, − теперь у меня лучше получилось вымучить из себя улыбку и я села за стол с тарелкой жаркое – уверенная, что буду обедать в одиночестве, только вот с не спускающим с меня глаз надзирателем, застывшим мраморным изваянием в дверях кухни.

Отправляя в рот порцию за порцией безвкусные овощи – не кислые, не сладкие, не солёные, я не поднимала взгляда от постепенно пустеющей тарелки, чувствуя прожигающий во мне дыры карими глазными окурками взгляд. Со вздохом в последний раз насадила на вилку кусочки овощей, но ещё не успела как следует прожевать полный рот еды, зная, выверенные до последнего жеста действия озлобленной на меня женщины. Варвара Андреевна со звоном выхватила у меня из рук пустую тарелку и бросила её в раковину. Всё это она проделывает молча, а у меня в ушах звенит так, будто ударные басы отправляют прямиком в мои ушные раковины, я тоже молчу, но перестаю терпеть это представление, игнорируя вафельное полотенце вытираю рот тыльной стороной ладони и нечаянно скрипнув ножками стула покидаю кухню.

В мою комнату домработница Игоря заходит так же регулярно, как и я в спальню Игоря, поэтому моя спальня служит для меня своего рода крепостью от нежеланных моему глазу гостей этого дома. Я быстро успокаиваюсь после пропитанного неприязнью разговора с Варварой Андреевной, в который раз убеждаясь тщетности затеи – наладить с ней дружеские отношения.

Книги в полках, специально приобретённые для меня, одна за другой летят на застеленную кровать – я перечитывала эти складные томики не раз, сейчас просто остаётся выбрать любую наугад. Настроение совершенно нечитаемое, только нужно занять чем-то руки и хотя бы попытаться отвлечь вечно забитый мозг. С грустью думаю о вчерашнем Достоевском, и оставляю на покрывале «Воскресенье» Льва Николаевича. В этом нет никакой параллели – я никакая не Катенька Маслова и Игорь тем более ни какой-то там Нехлюдов, но сам факт, что я не нахожу сходства с главной героиней наталкивает меня на мысль о той самой несуществующей параллели.

День проходит незаметно – чтение мне не удаётся, заученные наизусть строчки стройно всплывают перед глазами, стоит лишь мельком пробежаться по стёртым страницам, но печатные буквы странно успокаивают и просто мешают думать… обо всём.

Я удачно пропускаю момент захлопывания входной двери и не наблюдаю уход недружелюбной со мной домработницы. Игорь возвращается с большим шумом, чем Варвара Андреевна – я не слышу рёва мотоцикла, но тёмный внедорожник парня делает не меньше апломба при своём появлении.

Звук не одного голоса заставляет меня подняться с кровати и выглянуть в окно и первое, что проносится в сознании:

− «Неприятные встречи на сегодня ещё не закончились» − во дворе, возле автомобиля по другую сторону Игоря стоит Стелла, а чуть поодаль от них, из второй машины вальяжно спрыгивает на гравиевую дорожку Кир.

Я не спешу покидать своё скромное убежище, всё ещё оставаясь у закрытого окна, по привычке прижимающая к груди маленькую книжку обеими напрягшимися руками. Игорь на секунду поднимает вверх свои суровые глаза и ловит мой взгляд, это инстинктивно, но я чувствую как его светлые зрачки теплеют и он улыбается мне, а потом махнув головой Веку с Ксаной, быстро скрывается в доме.

Не знаю, как это происходит, но когда Игорь появляется в моей комнате, я уже почти улыбаюсь и оборачиваюсь к нему именно в тот момент, когда открывается дверь.

− Как я и обещал, будем готовить шашлыки! – с порога извещает меня он.

− Да. Погода просто замечательная, − продолжаю улыбаться я. – Сейчас спущусь, только куртку накину.

− Хорошо. Только не задерживайся, – бросает он, оставляя меня. Я отворачиваюсь и действительно иду к шкафу, но снова слышу его голос.

− Как спина? – голос звучит неуверенно. Он вернулся и, привалив к косяку двери, ждёт моего ответа.

− Уже лучше. Спасибо. Мазь помогла. – Коротенькие односложные предложения − это и есть мой правдоподобный ответ.

− Ну, тогда встретимся внизу, − кивает Игорь и теперь окончательно уходит.

Я замираю с лёгкой ветровкой в руках, раздумывая над тем, как мне вести себя со Стеллой и не перестающим ненавидеть меня Киром, но затем делаю глубокий облегчённый выдох − ведь Век с Ксаной тоже приехали, и накинув на плечи куртку, спускаюсь вниз.

− Привет малыш! – только завидев меня, синхронно и удивительно похожими голосами, словно это они и есть настоящие близнецы приветствуют меня Век с Ксанкой. Девушка легко прижимается к груди своего парня и широко улыбается мне.

− Привет, − приблизившись к влюблённой паре салютую им, неуклюже растягивая рукава кофты до самых пальцев, взгляд нехотя улавливает движение с правой стороны – там Кир, привычно насупившийся и глубоко затягивающийся очередной сигаретой.

Я оглядываюсь вокруг в поисках Игоря, но не нахожу его, как впрочем и Стеллу. Всё тот же стройный дуэт голосов возвращает к себе моё внимание.

− Малыш, мы привезли тебе подарок, − обнимаясь сообщают мне молодые люди.

− Да? Это по какому поводу? – недопонимаю я.

− Розка! Ну ты совсем! А твой день рождения?! – на этот раз говорит только Оксана, от возмущения даже разомкнувшая объятия с Веком.

− Ах, это! – наконец припоминаю я простое позавчера и нескладно пожимаю плечами. – Ну тогда, давайте что ли ваш подарок, − искренне заулыбавшись обоим друзьям стала напрашиваться на вручение своего подарка, позади меня послышалось характерное фырканье Кира, выражающего недовольство, что заставило меня развеселиться ещё больше. Я ребячливо раскрыла ладони и вытянула их вперёд – Давайте, давайте! Теперь не отвертитесь, − раззадоривала я их, пока Век увлечённо копался на заднем сидении своего автомобиля. Ксана ухмыляясь только качала головой и смотрела на меня такими же смеющимися глазами, только голубыми-голубыми.

− Вот, держи, – наконец выдохнул Век, протягивая мне ноутбук в кожаном чехле.

– Совсем неоригинально, но зато полезно, − подмигнула Ксанка, предупреждая, что от Века больше не получиться вытянуть и слова.

В подтверждение моего предположения девушка смачно поцеловала в щёку своего парня, от чего Век сразу поморщился, а Ксана криво улыбнувшись мне, утащила парня в сторону заднего двора, где и должны были готовиться обещанные Игорем шашлыки. Я неспешно последовала за ними, обрадованная не дорогому подарку, а отношению ко мне Века и Оксаны, таких же чужих мне людей, как и Кир, как и Стелла, как и… Игорь.

Глава 11.

Я тебя подожду до зимы, до февральских густых морозов. Никому не скажу, что ты – моя память, мой мир, мой воздух.

М. Райт.

Всю эту идею с шашлыками на природе я задумал только ради кареглазки, только ради неё…

До сих пор меня пробирала ярость от мысли, что это ничтожество – отец моей хрупкой и по-прежнему, столь же беззащитной девочки, как и тринадцать лет назад, несмотря на мой хвалёный неприкасаемый авторитет, избил собственную дочь. Я желал разорвать его в клочья там же, в квартире, его и его жену, в сотый раз определившую дочь в очередь к своей материнской любви после обожания к алкоголю и к мужу-алкоголику. Она в сотый раз меня остановила – а я бы убил их, убил и не пожалел.

Роза сказала, что поступит так снова, хоть тысячу раз, она всё равно будет защищать эту падшую женщину. Она называла её матерью, своей матерью, а я не мог, не мог назвать алкоголичку, превратившую жизнь своей дочери в бесконечное повторение разочарований – матерью.

Утром уехал пораньше – чтобы не спорить с малышкой после, а с моим взвинченным со вчерашнего дня настроением, знал, что этого трудно будет избежать. Заглянул в её спальню – она всегда спала очень тихо, смешно дула губки и хмурила лобик, не подпирала ладошками щёчку, а сжимала ручки в кулачки и навязчиво вытаскивала их поверх одеяла. Вот и сейчас, была та же умилительная картина, рассеивающая в моей голове остальные мысли и так легко заставляющая меня улыбаться. Я осторожно прикрыл дверь и спустился на кухню, на клочке бумаги написал небольшую записку, только тогда впервые и задумавшись об отдыхе в кругу друзей.

***

Мы не занимались наркотиками, а ещё оружием, торговлей людьми, крупным, да и мелким мошенничеством – ничем таким, что не позволила бы мне моя совесть.

Даже смешно.

Никто не виноват в том, кем я стал, потому что я сам решил свою судьбу; пятнадцатилетний желторотый оборванец, которому нужно было достать деньги – очень много денег.

«Школьники» − глупое название для взрослых дядечек, обросших нестриженными бородами и закостенелыми татуировками, но самое то, для дворовой ребятни. Сейчас трудно вспомнить появилось ли оно до или же после первого знакомства с Михалычем, но семь лет спустя оно уже неотделимо от меня и моих друзей, с которыми я начинал.

Серая лада с облезшей местами краской, с забитыми грязью номерами не понравилась мне с самого начала, и дело не в том, что взрослеющему пареньку глаз радует какая-нибудь импортная спорткар, просто взгляд ожесточался от неприятного чувства необъяснимой тревоги – автомобиль с дёрганным водителем ждал кого-то под окнами Розы. Иной мысли не могло возникнуть, я пробежал до квартиры кареглазки своим ходом, пренебрегая лифтом, и застал распахнутую дверь, снующую из комнаты в комнату парочку прилично одетых, но совершенно неприлично-безразличных людей. Я сделал шаг вперёд и переступил привычный порог, в прихожей наткнулся на любимые огромные глаза, сейчас мутные от слёз и подступающего, но ещё не овладевшего ей полностью страха – моя Роза не имела шипов. Не задумываясь, обнял напуганную девочку, она крепко обхватила меня ручонками, почти вгрызаясь отсутствующими ногтями в мою куртку.

Ей девять, но она так мало знает о мире и так много о боли вокруг…

− Ещё один ребёнок? – с удивлением, но без интереса и без сочувствия спрашивает плотная обтянутая собственным коконом женщина – такая же серая, как и ожидающая её машина внизу.

− Нет. Не знаю. По документам только один – девочка. – Заученно и исполнительно повествует помощник, ещё не совсем утративший свои краски, но мертвеющий всё больше, всё больше утопающий в этом болоте по делам опеки и попечительства.

− Кто вы молодой человек? – вопрос, адресованный мне, задан холодным тоном, как взрослому; дети любят когда с ними так. Я – нет.

− Живу рядом, – коротко отвечаю я, не выпуская Розу из объятий, женщина не возражает, только косо смотрит на наши руки – слишком крепко прижимающие нас друг к другу.

− Очень хорошо, − одобрительно кивает она: чего я не понимаю; и возвращается в гостиную, из которой в прихожую и на лестничную клетку распространяется спектр всевозможных запахов. В основном: въевшийся в стены квартиры перегар, недопитый бутылочной алкоголь, который позднее непременно будет смешан и выпит; забытые на столе закуски – всё, что служило закуской к застолью. Запах испорченной еды – запах испорченного человека…