Читать книгу Коронавирус, или Когда смоковница приносит плоды - Настасья Гу - Страница 1

События, о которых и пойдет речь в данном романе, случились с вашим покорным слугою ровно три года назад. Быть может, с них-то бы и следовало начинать сие повествование, однако, рука моя, равно, как и разум, желает сперва упомянуть совсем иную историю, произошедшую пускай и не со мной, но имеющую, по моему глубокому убеждению, самое что ни на есть прямейшее отношение ко всему тому, что будет изложено в этой книге.

Знакомство с моим родителем и его становление как писателя

Главным героем истории этой стал мой покойный родитель, Живинский Николай Александрович, бывший, как и я, писателем. Но в отличие от вашего покорнейшего слуги, его писательский дар возник вовсе не по принуждению, когда в силу непреодолимейших жизненных обстоятельств, зачастую мучительно сложных, человек вынужден взять в руки перо и сесть за написание какого-нибудь сквернейшего опуса. И даже бывает так, что опус этот, испещренный весьма пикантными подробностями, находит себе несколько преданных читателей среди часто встречающихся в последнее время дамочек бальзаковского возраста, медленно тлеющих от одиночества. Более того, бывает даже так, что написанный совершенно спонтанно и что называется сумевший тут же удовлетворить потребительские запросы, роман помогает автору распрощаться с нищей жизнью. Тогда, как правило, окрыленный успехом словесный бездарь, уже в полной уверенности в своем проявившимся совершенно внезапно писательском таланте, садится за написание следующей, такой же, если не более оскверненной блудными пороками истории, подбираясь тем самым все ближе и ближе к вечному адскому пламени.

Так вот в отличие от многих писак, обитающих в греховной нашей современности, родитель мой произвелся на свет что называется со словом на устах. Как вещала моя ныне покойная бабушка, любимым делом отца, росшего в одном из пригородных сел, чуть ли не с самых пеленок было сочинительство различных историй. И причем истории эти получались очень близкие к нашей с вами действительности и сильнейшим образом походили на правду. Так что слушающим их людям каждый раз приходилось искренне удивляться, когда они узнавали от бабушки о том, что все, что им рассказывал отец мой являлось лишь детской наивной выдумкой.

Уже будучи школьником, родитель мой стал записывать свои опусы в небольшую тетрадь, и в скором времени из коротких, весьма занятных историй вырос целый сборник. Последний настолько понравился классному руководителю отца, что тот немедленно отвез его в реакцию одной из городских газет, в которой имелась так называемая литературная колонка. Печатались в ней в основном местные авторы и то уже более-менее бывшие на слуху у смертинской общественности. Однако произведения юного Николки почему-то с первых же строк что называется зашли в душу редактору и были немедленно помещены под теплое крыло газеты.

Не удивительно, что по окончании школы отец был сразу же практически без экзаменов зачислен на филологический факультет. Но обучаться очно Николаю Александровичу так и не пришлось, ибо в этот год у моей бабушки, достопочтенной Марии Никитичны случился инсульт и она слегла на кровать практически в полной обездвиженности. Тогда ещё добросердечный мой родитель немедленно перевелся на заочное отделение и первым же автобусом примчался в Живинск.

В течение пяти лет, пока мучилась святыми муками моя бабушка, славившаяся среди живинцев неподдельным христианским терпением, отец мой практически неотступно пребывал возле её кровати, изредка выезжая в город для того только, чтобы закрыть очередную сессию. Быть может именно благодаря этой тихой и мудро размеренной деревенской жизни, в которой он вынужден был остаться, юный Николай Александрович написал довольно внушительное число рассказов, многие из которых сразу же после написания появились на страницах самых известных у нас на родине литературных журналов. Поэтому после окончания университета отец, в полной уверенности в своем довольно внушительном творческом потенциале, наконец-то решил податься в редакцию смертинского издательства.

Нужно обязательно заметить, что к тому времени Мария Никитична отошла мирно ко Господу, и поэтому Николай Александрович был в буквально смысле волен совершать любое действие. Однако приезд в недолюбленный им Смертин, с каждым годом все больше и больше зарастающий в гигантских каменных сорняках, завершился неожиданно грустным финалом. Тучный обрюзгший редактор, каждую секунду небрежно смахивающий желтый пот с морщинистого лба, торжественно заявил ему, что произведения его, хоть и представляющие толику литературной ценности, но будут абсолютно «несхаваны» современным потребителем, привыкшим к более приземленному слогу.

Благо, родитель мой, и этот факт тоже нуждается в отдельном упоминании, был человеком незлопамятным и обладающим что называется неподдельной христианской верой. Последняя была привита ему той же родительницей, которая после смерти своего супруга (по совместительству моего деда) зачастила зачем-то в храм. Настоятелем единственной в Живинске Троицкой церкви был отец Мельхиседек, стройный, немного строгий седовласый старик. Ещё во времена моего отца ему было около 50-ти лет. Появился он в Живинске совсем внезапно, сразу же после постройки храма, и сразу стал ненавидим большинством сельского населения, никогда не отличавшегося особой религиозностью.

Однако настоятель был человеком глубочайшего смирения и старался лишний раз не обращать внимания на нападки озлобленных демонами представителей его рода. Нашему же Николаю Александровичу батюшка и вовсе стал кем-то навроде старшего брата, или даже более того, приемного отца. С первой же встречи родитель мой проникся глубочайшей любовью к этому представителю ангелоподобной монашеской братии, всегда могущему с наикротчайшим смирением тебя выслушать и наградить мудрым советом.

Потому, вернувшись из Смертина в родное село, он первым делом направился в Троицкий храм, где совсем недавно завершилась Божественная Литургия. Выслушав внимательно «своего Николку», отец-настоятель лишь одобрительно покачал головой и, слегка потрепав моего родителя по гладкой юношеской щеке, добавил:

– А ты знаешь, как это замечательно и превосходно, когда плоды твои угодны только Господу.

Затем, осторожно взяв юного служителя словесности под руку, он проводил его до расположенной неподалеку свалки. Место это жители Живинска называли Помойной горой и испытывали к нему неподдельное отвращение сразу по нескольким причинам.

Во-первых, оно и впрямь имело весьма нелицеприятный вид благодаря скопившимся здесь отбросам. Ещё несколько десятков лет назад, как поговаривали местные старожилы, для этих же самых отбросов была вырыта огромная яма. И вот по прошествии почти полвека эта самая яма превратилась в громадный помойный холм. Однако самая высокая в Живинске вершина служила не только для захоронения останков пищи и животных нечистот. Было у Помойной горы и иное предназначение. Она давно являлась своеобразной границей между бедным полузабытым цивилизацией селом и огромный северным мегаполисом. Ибо сразу же за нечистоплотным холмом открывала свои просторы бескрайняя река Менуха, переправившись через которую живинцы могли сразу же оказаться в другом столетии.

Нужно отметить, что Смертин мог произвести даже на вполне искушенного всеми благами мира жителя столицы впечатление небывалой силы и глубины. А что же касается обитателей бедной захолустной деревеньки, то они каждый раз, оказываясь в расположенном по соседству городе, испытывали неимоверный животный страх перед безобразными каменными гигантами, разрывающими в клочья небесную высь. Вся жизнь здесь напоминала своей кипучей торопливостью огромный адский котел, переполненный грязными людишками, давно потерявшими разум от собственного тщеславия.

Однако слишком громкие звуки, которые производила на свет постоянно передвигающая по смертинским улицам толпа, были не единственным поводом для неприязни. Была еще и иная причина, кроющаяся в самой истории возникновения этих двух совершенно противоположных по обитавшему в них духу населенных пунктов. Эта-то причина главным образом и заставляла сердца живинцев наполняться ненавистью при любом упоминании о Смертине.