Читать книгу Искушение - Наталия Баринова - Страница 1

Женя осторожно открыла глаза. Она не спала уже несколько минут, но, слыша кряхтенье бабушки, не спешила подниматься с кровати. Зачем? Хотелось хотя бы на несколько минут продлить удовольствие от возможности просто лежать и ничего не делать. До того, как бабушка решит, что внучке пора подниматься, осталось совсем немного времени. Последние секунды блаженства наступившего дня. Что последует за этим, девушка знала наверняка: привести себя в порядок, т. е. наскоро одеться, причесаться, умыться и, перекусив на скорую руку, окунуться в привычные хлопоты по хозяйству. Самым ужасным во всей этой каждодневной веренице повторяющихся движений, слов, жестов был не скудный стол, не поношенная одежда, не ворчанье бабушки, а то, что нигде и ни в чем не видно и намеков на перемены к лучшему. Наверное, каждый в этом доме представлял их по-своему, но Женя хотела, прежде всего, материального достатка, мечтала распрощаться с постыдной нищетой, в которой она вынуждена прозябать вместе с болеющей, немощной бабушкой.

– Женя, Женя, – ласковый шепот Евдокии Ивановны раздражает Женю. Она нарочно делает вид, что крепко спит. Начинать новый день не хочется. – Просыпайся, милая. Пора, внученька.

От этого ласкового «внученька» Женя с головой забирается под одеяло. Ну, почему она не Лерка Мазилова? С нее родители пылинки сдувают. Не то, что к корове, к корму для птиц прикоснуться не дают, а с тех пор, как Женя осиротела, ей приходится выполнять всю грязную работу. Да что там говорить, к вечеру она с ног валится от усталости, но кто ее пожалеет? Бабушка Дуся украдкой всплакнет, а в глаза твердит, что на все воля Божья. Эта присказка особенно раздражает Женю, потому что ей никак не понять, за что всемилостивый и справедливый Боженька так невзлюбил ее? Лишил отца и матери, обрек на страдание, непосильный труд и серую, никчемную жизнь рядом со старой и больной бабушкой. Рядом с ней приходится работать за двоих – стыдно ведь: старушка стонет, а обязанности свои каждодневные выполняет. Вот только и позволяет себе Женя просыпаться на несколько минут позже и не подниматься с постели, пока бабушка не начнет добродушно ворчать.

– Поднимайся, Женечка, – Евдокия Ивановна отбрасывает край одеяла, с улыбкой смотрит на внучку. Та трет глаза, зевает. – Знаю, знаю, что поспать хочется, но скотина ведь ждать не будет. Много работы, давай, милая, вставай.

– Доброе утро, бабуля.

– Доброе, доброе, слава богу.

Женя садится на кровати, смотрит в открытое окно – пасмурное летнее утро. Тепло, но ни намека на солнышко. Вдохнув полной грудью пропитанный ароматами разнотравья, наполненный суматошным и в то же время ожидаемым шумом проснувшейся деревни воздух, Женя встает, сладко потягивается. Евдокия Ивановна с нежностью смотрит на внучку. Останавливает взгляд на ее округлившихся грудях, широких бедрах – выросла, как быстро, незаметно.

– Ты что, бабуля? – Женя смущенно улыбается.

– Думаю, взрослая ты стала. Женихи, небось, проходу не дают, только ты скромничаешь и ничего мне не рассказываешь.

– Какие женихи, Дуся? – такое обращение к бабушке, по мнению Жени, подчеркивало откровенность и доверие в отношениях. – Только и знаешь: работа, работа. Когда мне гулять?

Женя покраснела, потому что в ее словах было мало правды. Еще в конце июня девушка распрощалась с невинностью. После выпускного вечера она позволила своему однокласснику Витьке Селезневу «все». В тот миг все происходящее затмило по важности все события, происходившие в жизни Жени. Как будто мир стал совсем крошечным, а главным в нем был этот долговязый голубоглазый Витька. Его руки, его дыхание, его влажный язык – азбука запретного, открыв которую, Женька сразу ощутила терпкий вкус разочарования. И все из-за того, что юноша, едва свершилось таинство, обозвал ее «неотесанной телкой», отряхнул с одежды травинки и пошел прочь. Витька присоединился к празднующим начало взрослой жизни одноклассникам и довольно пошло объяснил свое и Женино отсутствие. Когда она вернулась, девчонки поглядывали на нее насмешливо, а мальчишки – с нескрываемым интересом.

С того дня Селезнев стал вести себя вызывающе-грубо. За те несколько встреч, что пришлись на промежуток между выпускным вечером и вступительными экзаменами, Женька наслушалась от него сальных шуток и намеков. Неизбалованная вниманием мальчишек, принявшая ухаживания Витьки за первую любовь, Женя была в отчаянии от такой резкой перемены в его отношении. Дошло до того, что Селезнев, увидев Женю, презрительно сплевывал себе под ноги, растирал плевок носком поношенных сандалий и, дождавшись, когда девушка оказывалась рядом, произносил:

– Как жизнь, откупоренная? Никто еще, кроме меня, не потревожил?

Или иначе:

– Тянет на сексуальные подвиги, телочка?

Селезнев обязательно подстраивал так, чтобы поблизости были свидетели ее смущения. Увидев, как вспыхивают щеки Жени, как заливается она алой краской стыда, заходился в приступе смеха. Он получал удовольствие и не собирался останавливаться на достигнутом. К тому же бойкие на язык одноклассницы с наигранным вниманием и заботой интересовались ее самочувствием. Не сразу, но она поняла намеки. Как же она испугалась. Представила, что придется подойти к бабушке и произнести страшную фразу: «Бабуля, я беременна…» – и едва не лишилась чувств.

Высшие силы уберегли или пожалели Женю – обошлось без незапланированной беременности. Первый опыт близости с мужчиной оказался не таким уж романтическим, как представлялось. Женя пыталась как можно быстрее забыть о нем. Ее больше беспокоила бабушка, вернее, то чтобы до нее не добрались все эти неприятные подробности. У Евдокии Ивановны было слабое сердце. Оно все чаще напоминало о себе мучительными болями, особенно после того, как в один день женщина лишилась дочки и зятя. Но не с ее характером жаловаться на судьбу. Эта женщина, такая маленькая и хрупкая внешне, восхищала Женю тем, что принято называть силой духа.

– Работа работой, а на любовь у молодежи всегда время найдется, – хитро смотрит на внучку Евдокия Ивановна.

– Это не про меня, – Женя не смотрит бабушке в глаза, поднимается с кровати.

– Поторопись, девочка, завтрак стынет.

Завтрак. Женя даже не посмотрела в сторону стола. Она знала, что ее ждет тарелка с овсяной кашей или, в лучшем случае, с гречкой и кружка молока. Скудная трапеза, от которой девушка бы с удовольствием отказалась, преподносилась бабушкой, как бесспорная необходимость.

– Ешь, милая, я уже поела, тебя не дождалась. Корова сегодня какая-то нервная была с самого утра. На себя не похожа Зорька наша. Молоко, правда, жирное, как всегда. Попьешь – здоровья наберешься.

– Не хочу я молока, бабуля.

– Не капризничай. Не к лицу тебе в фифы играть. Это городские от здоровой еды носом крутят, а нам не пристало. – Нахмурилась Евдокия Ивановна. Кряхтя, потерла поясницу. – Пойду в огород. Приходи, прополки много.

– Хорошо, я быстро.

Женя привела себя в порядок, заплела косу, надела косынку поярче. Посмотрела на себя в зеркало: права бабушка. С такой фигурой, внешностью, с такими глазами и косами и без любви в восемнадцать лет! Вспоминать только сальные шуточки Селезнева, стыдиться того, что такой грубиян, хам стал ее первым мужчиной. Не должно быть так, но разве можно надеяться на перемены в такой глуши, как эта Богом забытая деревня. Девчонки, зная, как Женя ненавидит место, где она прожила с рождения, только посмеивались:

– Тебе, Платова, крупно не повезло. Удобства во дворе, вода из колодца, опять же, лепешки коровьи убирать – какое наказание для такой фифы, – особенно ерничала Света Романович.

Она окончила школу годом раньше, поступила в институт и этим летом приехала домой на каникулы. В Женином окружении она пыталась играть роль всезнающей, всепонимающей дамы. Ее рассказы о городской жизни, о порядках в общежитии девчонки и мальчишки слушали, открыв рот. Светлана была для них посланцем из другого цивилизованного, яркого, всемогущего мира, в который позволено войти далеко не каждому.

– Ты, Женька, витаешь где-то в облаках, – подхватила Галя Пестряк. Бойкая девчонка, завидующая Свете и в угоду ей, нападающая с насмешками на Платову.

– Ну, что ты, Галочка, – Светлана с победным видом оглядела присутствующих, – она в навозе утонула, а не в облака взлетела.

Женька тогда сжала кулаки, но отвечать на издевки не стала. Не в первый раз. Это поначалу было больно, обидно. Теперь всегда она готова к тому, что вечерняя прогулка, на которую она шла с неохотой, закончится очередными выпадами в ее адрес. Сироту каждый может обидеть, защитить некому. Бабушке жаловаться нельзя. Она, святая наивность, уверена, что такую умницу-разумницу, как ее внучка, никто обижать не станет. Евдокия Ивановна никогда не сомневалась, что все любят ее Женюшку, а впереди у нее счастливая жизнь. Только не нужно требовать от нее слишком многого, от жизни-то. Тогда и разочарований легче избежать.

– О чем задумалась, внучка? – вернулась в дом баба Дуся.

– Просто так, ничего интересного.

– Ты, Женюшка, не кривись, кушай. Да на часы поглядывай. Время ведь не идет – летит. Не управимся.

– Что?

– Кушай, говорю. Меньше думу думай, работы невпроворот. – Евдокия Ивановна вытерла пот со лба. – Я уже две грядки прошла, а ты все над кашей мечтаешь. О чем? О чем, милая?

Бабушка села напротив, положила натруженные руки на колени. В ее выцветших усталых глазах застыл немой укор. Женя давилась кашей, но ела так быстро, как могла. Запивала парным молоком, желая провалиться сквозь землю от этого пристального взгляда. Может быть, бабушка узнала о Витьке? Что-то слишком напориста она сегодня. Нет, не похоже. Евдокия Ивановна выложила бы все напрямую, не стала бы ходить вокруг да около. Назвала бы шлюхой или дурой – тут Женя не была однозначно уверена.

– Все, готова я. – Женя поднялась из-за стола, поправила косынку. – Только посуду вымою.

Вздохнув, Евдокия Ивановна вышла из дома. Она давно замечала, как тяготит внучку работа. Знала, что мечтает о красивой жизни, беззаботной и легкой. Не сладко жилось ей и при живых родителях, но с ними она чувствовала себя защищенной, улыбалась чаще. Теперь все больше молчит, никогда не знаешь, что у нее на уме. Нет у внучки чувства радости и удовольствия от малого. Тянется девчонка к сказкам, что с экрана их старенького телевизора подогревают распаленное воображение. Трудно осуждать ее за это. Молодая, здоровая, умная, она не хочет весь век копаться в огороде, убирать в птичнике, доить коров до артрита, до распухших суставов.

– Бабушка, а ты когда-нибудь была счастлива? – Евдокия Ивановна не заметила, когда внучка присоединилась к ней в борьбе с сорняками.

– Конечно, – ответила, не раздумывая.

– Расскажи.

– Замуж по любви выходила, – прерывисто дыша, начала бабушка.

– Так это ведь давно было.

– Трудно говорить, девочка, когда вот так тяпкой махать нужно. У меня дыхание сбивается. Вот закончим, тогда и поговорим, хорошо? Вечерком за чаем, семечками. Ну, как получится, милая.

– Хорошо. – Все свое недовольство Женя вымещала на жизнестойких сорняках. К тому же на небе снова светило солнце. Оно нещадно припекало спину, поясницу. Женя думала о том, что дождик был бы очень кстати. Хотя бы ненадолго позволил оторваться от нудного занятия.

Часам к десяти Евдокия Ивановна раскраснелась от работы и жары. Несколько часов тяжелого труда измотали ее. Пожилая женщина нуждалась хотя бы в кратковременном отдыхе. Тяжело опираясь о тяпку, бабушка наблюдала за вялыми движениями внучки. Устала и та, пора перерыв сделать.

– Давай прервемся, Женюшка. Пойдем кваску попьем.

– Нет, я хочу закончить. Ты иди, бабуля, я еще пройду пару рядков.

– Смотри, как бы голову не напекло. Жарища, воздух тяжелый, горячий. Пойду готовить для нас с тобой разносолы.

– Ой, баб, ты как скажешь! – не разгибаясь, буркнула Женя.

– А-то! – Евдокия Ивановна, прихрамывая, пошла к дому. Во дворе умылась прогретой солнцем водой в кадке, с облегчением перешагнула порог, попав в царство освежающей прохлады.

Переодевшись, Евдокия Ивановна затеяла тесто для вареников. Готовить она любила. Еще девчонкой внимательно наблюдала за своей матерью, бабушкой, когда те куховарили. Давно усвоила главное правило: не заниматься приготовлением еды в дурном настроении. Мать покойница говорила, что все зло и раздражение в разносолы уйдет, весь вкус испортит. Вот поэтому взяла себе за правило Евдокия Ивановна готовить, припеваючи. Быстро замесила тесто. Творог еще утром отжала – хорошие должны получиться вареники. Женя любит со сметаной.

Внучка вернулась с огорода. Быстро привела себя в порядок, надела домашнее и присоединилась к бабушке. Вдвоем долепили быстро, ладно, с песней. Время от времени переглядывались, улыбались. В такие моменты Женю охватывало необъяснимое чувство растворения в этой доброте, открытости и доверии. Как будто это и было то самое счастье: вот так улыбаться и видеть лучики-морщинки в уголках глаз бабушки. Неужели все так просто? Почему же так часто ей, Женьке Платовой, чего-то не хватает? Почему она чувствует себя ущербной, несчастной?

– Пойду к соседке. Обещала принести ей трав, – сказала Евдокия Ивановна. – А ты отдохни, внученька. Приду, будем вареники варить.

– Не хочется есть, Дуся. Жарко очень.

– Ну, как скажешь, Женечка.

– Дуся, я в город хочу уехать, – выпалила она. Евдокия Ивановна застыла на пороге. – Ну, что ты так на меня смотришь, бабуля? Ты же сама все видишь. Разве можно жить в нашей глуши?

– Можно, а что мы, по-твоему, делаем?

– Выживаем. Улавливаешь разницу? – Женя сжала виски. – Мы словно пещерные люди. Здесь стареют в два раза быстрее, а знаешь, почему? Потому что на любую мелочь приходится тратить вдвое больше сил и нервов. Тридцатилетняя женщина, работающая на ферме, похожа на высушенную воблу столетней давности! А я не хочу стареть! Не хочу доить коров! Не хочу копаться в огороде! Мы едва сводим концы с концами. Это стыдно! Я молода и здорова. Короче говоря… Мне нужны деньги.

– Денег? – усмехнулась Евдокия Ивановна. – Для чего?

– На билет, на проживание хоть на какое-то время. Уехать мне нужно. У тебя есть сбережения, я знаю. Скромные, кровно заработанные, но есть. Отдай их мне, пожалуйста. Я ведь никогда тебя ни о чем не просила.

– Умру не сегодня завтра, на что похоронят меня, подумала? – бабушка вытерла набежавшую слезу.

– Ты будешь жить долго, Дуся! – Женя подошла, обняла ее за плечи. – А я вернусь за тобой. Устроюсь и заберу тебя из этой глуши.

– Хорошо говоришь, внучка.

– Сделаю еще лучше!

– Как же ты в городе одна, без образования, без профессии? Ты коров-то доить толком не научилась, а в городе за чей счет жить собралась? Деньги имеют свойство быстро заканчиваться, – насторожилась Евдокия Ивановна. – На сколько хватит моих сбережений? Жизнь городская от нашей отличается.

– Знаю, поэтому и хочу уехать.

– На что жить будешь?

– Выкручусь. Не я первая, не я последняя, – уклончиво ответила Женя.

– Ты это о чем, девка? – грозно спросила бабушка. От ее привычной мягкости не осталось и следа. – Телевизора насмотрелась, сказочных историй наслушалась? Или Светка Романович мозги тебе совсем запудрила? Так не слушай ее дуру. Она под крылом родительским, с доходами не чета нашим. Она нам не ровня.

– Знаю, знаю, что мы – голь перекатная. От этого и хочу убежать. Ну, как ты не понимаешь! – чуть не плакала Женя.

– Выбрось эту дурь из головы! – Евдокия Ивановна пыталась быть жесткой.

– Не хочешь денег давать – не нужно. Я и без них справлюсь, – резко заявила Женя. – Никто и ничто меня здесь не удержит! Ни твои болезни, ни твоя старость. Я себя в этой глуши хоронить не собираюсь! Некому обо мне позаботиться, значит, сама должна.

С этими словами Женя выбежала из дома. Оставив калитку открытой, помчалась к своей лучшей подруге Аглае Вороновой. Вот кто поможет с деньгами. У нее родители щедрые: по любому поводу копеечкой балуют. Она давно собирает. Темнит, на что потратить собирается, но сумма накопилась немалая. Сколько раз хвастала. Глаша выручит! Нужно придумать что-то очень трогательное, чтобы и сомнений не осталось. История должна разжалобить подругу, натолкнуть на мысль о помощи. Все любят ощущать себя спасателями. Аглая – не исключение. Она добрая и очень чувствительная. Для нее и стараться не особенно придется – выложит все сама.

– Глаша, Глаша!

Женя, запыхавшись, взбежала по ступенькам крыльца у дома подружки. Перевела дыхание и без стука ворвалась внутрь. Дом у Вороновых был просторнее и новей. Жене казалось, что здесь и запах другой: в нем нет обреченности тяжелого духа старости, лекарств и травяных настоек. Аглая вышла навстречу, потирая заспанные глаза.

– Ты чего спишь в такое время, Глаша? Полдень скоро!

– Голова болит, – недовольно буркнула та. – А ты что такая возбужденная? Орешь, я подскочила от неожиданности.

– Родители дома?

– В такое время? Слава богу, они на работе.

– Значит, мы одни?

– Одни. Что за секретность? – Аглая поправляла растрепанные волосы. – Ты вообще последнее время какая-то странная. Говорят, свихнуться можно от постоянного недовольства собой и сексуального голода.

– Понятно откуда ветер дует. Светку Романович больше слушай.

– Мое дело. У меня своя голова есть.

– Слушай, – миролюбиво продолжала Женя, – мне нужна твоя помощь. Очень нужна.

– Говори. Только пойдем в сад, яблок пожуем, а то мать сама не ест и мне не дает.

– А почему она не ест? – автоматически спросила Женя.

– Говорит, ей до Яблочного Спаса не положено… Она после гибели брата такая набожная стала. Ну, ты-то знаешь, зачем спрашиваешь?

– Пойдем уже. Будешь хрустеть своими яблоками и меня слушать.

Воронова любила поесть. Ее пышные формы не соответствовали нежному возрасту. Когда она шла в компании своих подруг, выглядела старше всех. Только ростом не вышла. Пышная, грудастая, с влажными живыми глазами она давно познала мужскую ласку, без стеснения признавалась в этом. Поэтому совершенно не понимала подругу, добровольно лишающую себя такого удовольствия. С Женькой Глаша дружила с отчаянной искренностью, жалея и любя непутевую девку. Зная это, Платова все-таки переживала: расстаться с накопленными деньгами, на которые были совсем иные планы – дело нешуточное. Нужно разжалобить подругу, заставить ее поверить в то, что от ее решения зависит жизнь.

– Ну, выкладывай, что у тебя стряслось? – Глаша аппетитно хрустела яблоком, сорванным только что.

– Голова прошла?

– Что?

– Голова, говорю, больше не беспокоит? – Женя не могла представить, что можно с таким аппетитом есть, страдая от головной боли.

– Отпустило. – Глаша не уловила издевки, но Платова не собиралась продолжать в том же духе. Цель ее прихода иная. – Сорви и ты, может, поможет проблему разрешить.

– Ты не смейся, я ведь к тебе по очень серьезному делу.

– Слушаю, слушаю.

– Глаша, я тебе скажу по секрету. Пообещай, что никому ни слова!

– Ты же знаешь, у меня тайна рассказа гарантирована, – усевшись на пенек от недавно спиленной старой груши, Глаша продолжала за обе щеки уминать белый налив.

Женьке расхотелось говорить о таких важных для себя вещах, когда настроение у подруги такое несерьезное. Никакой сосредоточенности, никакой гарантии сохранения тайны. Но другой подруги у Платовой не было, так что выбирать не приходилось. Напустив на себя жалостливый, устало-отрешенный вид, она села прямо на землю.

– Плохи мои дела, Глаша. Дошла я до края, – Женя почувствовала, как глаза наполняются слезами.

Кажется, разжалобила она в первую очередь саму себя. Представила, что еще долгие годы изо дня в день жизнь ее будет состоять из подъемов ни свет, ни заря, тяжелой работы на ферме, бесконечной возни по хозяйству. К тридцати годам руки ее огрубеют, лицо покроется сеткой глубоких морщин, никакой романтики, никакой красоты. Замуж выйдет без любви, обзаведется детьми. Дети от нелюбимого мужа – страшная кара. Сможет ли она любить их чистой преданной материнской любовью? Безрадостное существование, заполненное бесконечными хлопотами, выполнением супружеских обязанностей, именно обязанностей, от которых она бы легко отказалась. Разве для этого она появилась на свет? Если для этого, то она не согласна и хочет со всем этим покончить раз и навсегда!

От шальной мысли кровь отлила от лица. Как было бы здорово прожить хотя бы один день по-человечески, а потом… Потом можно и с моста в воду. У Жени перехватило дыхание, но Глаша ничего не заметила. Вот и хорошо. Такими мыслями ни с кем делиться нельзя. Платова вытерла слезу. Даже легче стало. Теперь Женя знала, что делать дальше.

Для ее «грандиозных» планов деревенский пруд не годился. Глубоководная река, что извивается и проходит голубой лентой через весь город ***йск, – это уже что-то. В городе Женя была раза три: классный руководитель устраивал культурную программу для своего класса. Арендованный автобус, подпрыгивая на бесконечных ухабах, вез их около ста километров. Женя плохо переносила поездки, но каждый раз с радостью ждала очередную встречу со сказкой. Она погружалась в нее, вдыхая тяжелый, загазованный воздух, так отличавшийся от живых, узнаваемых ароматов родной деревни. Одноклассники кривлялись, прятали смущение и незнание за плоскими шутками, вызывающим поведением, а Женя напротив затихала, выглядела удивленно-радостной, почти восторженной. Дома, четкие очертания газонов и клумб, прохожие, городская суета – все это казалось ей действом, в котором задействованы избранные. А то, как была одета молодежь, вызывало комплекс: никто в деревне не одевался с таким вкусом, так изысканно, дорого. Всякий раз Женя чувствовала себя не в своей тарелке, но отказываться от очередной возможности побывать в другой жизни, не собиралась.

Такой сказочный, недостижимый, фееричный – город должен стать ее последним пристанищем. Она устроит себе праздник. Пусть кто-то посчитает, что это мелко, недостойно, плевать! Женя нахмурила брови: в ее деревне, куда газеты привозят по большим праздникам, она задыхается, медленно умирает. Ее тело разрушается от постоянной необходимости работать, от неизбежно надвигающейся серости. Она, как свинцовая туча в грозу захватывает небо, поглотит ее, Женькину душу. И тогда будет поздно желать большего. Тогда в ней поселятся безразличие и предопределенность.

Нужно ехать! Только бы достать денег. Можно сэкономить на электричке, ехать автостопом, а деньги потратить только на развлечения, достойные последнего дня, последних часов, минут…

– Не хочу я, Глаша, больше терпеть такую жизнь.

– Ты о чем это?

– Без родителей, без радости, без будущего. Разве по-человечески это? У меня на ладонях мозоли. Загар этот огородника – ручки, шея, лицо. Поясница разламывается от этих посадок, прополок, рыхлений, сборов урожая, а зимой скукотища-то…

– Врешь ты все. Витька тебя достал, так и скажи.

– Я его в упор не замечаю, скажешь тоже!

– Тогда ты конкретнее говори, – доставая из кармана халата еще одно яблоко, буркнула Аглая.

На удивление она не была добродушно настроена и мысленно ругала подругу за то, что та разбудила ее в такую рань. Еще час, как минимум, могла бы спокойно спать. Вместо этого приходится выслушивать дурацкие секреты, которые и вовсе не секреты. Для кого новость, что Женьке нелегко живется? Аглая даже жевать перестала: представила, если бы, не дай бог, она осиротела и осталась без заботы отца и матери. Да она бы умерла на следующий день, а Женька вон какая сильная. Это в ней обида говорит, что пришлось повзрослеть раньше времени. Да еще с Витькой Селезневым не повезло – издевается над девчонкой, сволочь. Первый мужчина называется. Нужно будет поговорить с ним, а то на Женьку уже смотреть жалко. Из гордости она не признается, что измучилась, исстрадалась от его подначек.

– Я могу и конкретнее сказать, Глаша. – Женя вытерла слезу. – Помощь мне твоя нужна.

– Это я уже поняла. Чем могу-то?

– Мне в город надо попасть, в ***йск.

– В чем проблема? – Аглая осмотрелась по сторонам. – Дуся не отпускает?

– Как она может меня удержать? Я уже взрослая. Сама решаю, а вот денег бабушка не дает.

– В чем взрослость-то? – усмехнулась Глаша. – Права твоя бабуля, что не хочет отпускать. Послушай ее. Она ведь у тебя такая добрая, заботливая, больная. Не жаль тебе ее? Кто же ей уколы и компрессы ставить будет? Ты же для нее – свет в оконце. Ты об этом подумала?

– Я обо всем и обо всех подумала, а ты мне только о ней говоришь.

– Хорошая она твоя Дуся, а ты ее бросить хочешь.

– Никого я не бросаю! Нужно мне уехать, очень нужно. А Дуся твоя любимая денег не дает. Говорит, пока не скажу что к чему, никуда не отпустит. Мне ждать ее позволения некогда.

– А почему спешка?

– Я же тебе сказала: терпение мое лопнуло. К тому же, узнала я, что в городе остались дальние родственники по материнской линии. Бабушке сюрприз преподнесу. Хочу найти их.

– Родственники? – с недоверием взглянула на подругу Аглая. Ее большие карие глаза, окаймленные густым веером ресниц, выражали крайнюю степень сомнения. – Откуда у тети Полины родственники в ***йске? Она с моей мамой дружила, никогда о них не говорила.

– Откуда тебе знать, о чем наши матери разговаривали? Если у нас от них секреты бывают, то и у них от нас – наверняка.

– Ну, не знаю. А от кого узнала?

– Не важно.

– Снова секреты, – недовольно буркнула Аглая.

– Не обижайся. Это не важно. Я хочу эту родню найти. Может, они помогут другую жизнь начать: устроиться на работу, осесть в городе. Сил нет месить эту вечную грязь непролазную да коровьим навозом дышать. Скоро так провоняюсь, что не отмыться.

– Откуда в тебе эта тяга к городской жизни? Что ты о ней знаешь? У нас здесь все гораздо проще и честнее, – покачивая ногой, заметила Аглая.

– Проще не придумаешь, – всхлипнула Женя.

– А чем я-то могу помочь?

– Займи денег на поездку.

– На билет? – Аглая поднялась, отряхнула полы халата. Женя тоже сразу поднялась с земли. – Занять денег на билет туда и обратно, если родственников не найдешь?

– Больше, на сколько можешь, займи. Я в долгу не останусь, поверь! На тебя одна надежда, а иначе… Не буду жить, как скот.

– Ну, ты осторожнее. Зачем же людей обижаешь. Я здесь, между прочим, тоже живу.

– Я тебя не имела в виду.

– Темнишь ты, подруга, – Аглая пристально вглядывалась в заблестевшие глаза Платовой.

– Скажи лучше, что денег жалко.

– Нет, не жалко. Родители, правда, нагоняй дадут, если узнают, что потратила на что зря.

– Решай, Глаша. Ты – мое спасение. Я настаивать не могу, только прошу, очень-очень прошу…

– Я думала, что спасать – это очень романтично, но, кажется, я ошибалась.

Аглая уперлась руками в рыхлые бока, пожевала губами. Потом еще раз взглянула на трясущуюся от переизбытка эмоций подругу и безнадежно махнула рукой. У Женьки отлегло на сердце. Она почувствовала прилив крови к лицу, шее, даже вспотела.

– Пойдем, искательница приключений, – миролюбиво произнесла Воронова, – дам я тебе денег. Не в них счастье, поверь. Ты и сама в этом скоро убедишься.

Платова в дом заходить не стала, села на крыльце. Волновалась больше, чем, когда пришла просить о помощи. В глубине души знала, что Глашка добрая, отзывчивая и разжалобить ее пара пустяков, но на этот раз даже напрягаться особенно не пришлось. Небольшая фантазия на тему дальних родственников была очень кстати. Еще немного, и денежки зашуршат в ее пальцах. Манящие бумажки, обладающие магической силой выполнять любые желания, эквивалент могущества, символ вседозволенности. Только с большими деньгами можно ощущать себя защищенным, уверенным, сильным. Все покупается, все продается. Люди и делятся только на тех, кто продает, кто покупает. Остальные классификации надуманы для того, чтобы пудрить мозги.

Женька вздохнула, вспомнив истинную цель своей поездки в ***йск. Жаль, что она так недолго будет наслаждаться этой самой настоящей жизнью, да и то – за чужой счет. Обманывает ведь, что вернет долг. Ну, да что об этом думать. Как говорит бабушка, Бог он все видит, все понимает, Он и простит.

– Держи. – Аглая неслышно вышла из дома и уже протягивала оцепеневшей подруге купюры. Платова смотрела на них широко раскрытыми глазами, в которых совершенно ясно читался испуг. – Ты чего? Сотенных никогда не видела?

– Я…Я… – Женька боялась сказать о том, что не рассчитывала на такую щедрость.

– Много что ли? – Глаша засмеялась разливистым грудным смехом. – Да, бери же. Денег много не бывает. Купи себе что-то из обновок, прежде чем на глаза родственникам показываться. Все-таки, знаешь, встречают по одежке, а там – все от тебя зависит. Ну, что ты смотришь? Бери, пока не передумала.

Женя медленно поднялась. Деньги перекочевали в ее руку. Все еще не веря в такую удачу, Платова посмотрела на Аглаю, пытаясь вложить в этот взгляд всю свою благодарность. Она хотела улыбнуться, но губы дрожали несдерживаемой мелкой дрожью, противно, бесконтрольно. В какой-то момент Женя словно сломалась, не выдержала напряжения и бросилась подруге на шею.

– Спасибо, спасибо, – горячо шептала Платова, вдыхая запах парного молока, что исходил от тела Аглаи.

– Перестань, Женька! Точно ты какая-то, словно не в себе. Ничего особенного не произошло. Я тебя выручила. Ты меня когда-нибудь выручишь. Мы же дружим, дурища.

Но Женя плакала не столько из благодарности, сколько от жалости к себе, несчастной, которая добровольно решила распрощаться с такой никчемной жизнью. То, что этим решением нельзя ни с кем поделиться, в глазах Жени прибавляло происходящему трагичности. Казалось, все происходит не в реальности, а во сне. Только шелестящие купюры в руке говорили о том, что первый шаг сделан – и не во сне, а наяву.

Когда вернулась домой, бабушки в доме не было. Женя выглянула из окна кухни: согнувшись, та снова возилась на бесконечных грядках. Этой работе не видно конца. Она бесконечная, неблагодарная, изнурительная. В селе в ней суть жизни. Женю такой порядок вещей не устраивал. У нее все будет иначе. Пусть сейчас она воспользуется сердечностью подруги. Пусть! Зато у нее будет целый день несказанного счастья и исполнения желаний. Денег Аглая дала столько, что Женькина фантазия буксовала. Но пока нужно было сделать следующий шаг: воспользоваться случаем и улизнуть незаметно. В единственный целый цветной пакет Женя наскоро собрала все, по ее мнению, самое необходимое. Достала паспорт, аттестат, спрятала, как могла надежно и, в последний раз взглянув на портреты родителей, что висели на стене в комнате, осторожно вышла на крыльцо.

Она шла, машинально здороваясь со всеми, кого встречала на своем пути. Все они потом будут отвечать на расспросы Дуси: где, когда и кто последний видел ее внучку. Бедная бабушка. Женя сжала кулаки. Нет, ей нельзя раскисать. Она не будет думать ни о ком, только о предстоящем празднике. Последнем, единственном, но это будет ее день, ее решение. Скорее бы добраться до дороги. Ждать автобус – дело неблагодарное, а до вокзала пешком дойти можно, но жаль времени. Теперь она не может быть расточительной с ним.

Угрызения совести делали ее ноги тяжелыми. Никогда еще Жене не было так трудно идти. Наверное, так шли каторжники с кандалами. Шли, по грязи, снегу, вытоптанным дорогам, глядя под ноги, думая лишь о том, что нужно шагать дальше. А воображение упорно возвращало Женю в их двор, на их огород, туда, где, невзирая на возраст, болезни, усталость, трудится Евдокия Ивановна.

– Я не буду думать о бабушке, – закрыв на мгновение глаза, прошептала Женя. – Я вернусь, когда придет срок и тогда…

Что будет тогда и тем более, когда настанет то самое время возвращения, Платова не конкретизировала. Это было бессмысленно, потому что, говоря так, она обманывала саму себя. Никакого триумфального возвращения, никаких дальних родственников, никакого будущего. Один день, который она проживет красиво, а потом… Идя навстречу своему короткому празднику, Женя ощущала, как ее переполняет невиданная жажда перемен. Она захватила ее, оплела невидимыми канатами, не давая свободы движения, иного выбора. Этот путь еще несколько часов назад был невозможен, а теперь только он и подталкивал Женю вперед, подгонял, заставляя относиться ко времени бережнее обычного.

* * *

Новое платье ей явно шло. Босоножки на шпильках – мечта, но как же в них неудобно идти. Цвет, правда, не тот, но выбор в магазине оказался не так уж и велик, а к новому платью была необходима новая обувь. Ее изношенные туфли, приковавшие пристальный взгляд не слишком любезной продавщицы, стремительно полетели в ближайшую урну. Женя с восторгом рассталась с ними, как с последним звеном, связывающим ее с прошлым. Как просто она вычеркнула из памяти годы, которые большинство предпочитает вспоминать всю свою сознательную жизнь.

Поправляя на плече ремень от новой сумочки, Женя шла с высоко поднятой головой. Почему бы и нет? Она так хороша! А эта прическа! Какое счастье избавиться от надоевшей косы. Короткая стрижка выгодно подчеркивала красивую форму головы, длинную шею. А как ей идут эти белые волосы! Увидев себя в зеркале, Женя не смогла сдержать восторженный возглас. Она не думала, что может выглядеть так привлекательно. Если бы она была парнем, не смогла бы не обратить внимания на такую девушку. Пялилась бы так же откровенно, как все эти молодые, ненасытные самцы. Сначала Жене это нравилось, но вскоре наскучило. Все-таки цель ее последнего дня пребывания на земле не должна свестись к примитивному совокуплению. Чего еще ждать от таких уличных знакомств? Любви?

Снова о ней. «А есть ли она, любовь эта?» – взгрустнула Платова, ковыряя ложкой тающее на глазах мороженое. Нет ее, а может, это только ей, несчастной, так не повезло. Попался Витька Селезнев и за всех мужиков оскорбил, обесчестил, унизил. Такой красивый внешне, а внутри сволочь. Женя с досадой отправила в рот большой кусок посыпанного шоколадной стружкой торта. Между прочим, замечая, что ничего более вкусного она в жизни не ела, Платова с негодованием смотрела в сторону юноши, сидевшего за соседним столиком. Он откровенно сверлил ее взглядом, многозначительно постукивая пальцами по столу. Кажется, она видела его и на аттракционах, где повеселилась вдоволь. Запал, значит, на нее? Так любит говорить Светка Романович. Юноша улыбнулся.

Отвечать на такое примитивное проявление внимания Женя не собиралась, поэтому демонстративно отвернулась. Она вообще оказалась в этом кафе случайно. Название очаровало: «Магия вкуса». Очень подходило для последней трапезы. Увидев в меню невообразимое количество десертов, Платова заказала три. Глазами бы съела все, но деньги катастрофически таяли, а съесть больше, чем вмещал не слишком растянутый непривычными разносолами желудок, не могла.

Уже стемнело. Мужская половина посетителей кафе явно была настроена игриво, ожидая продолжения вечера в более интимной обстановке. Цель их дневного марафона – приятное времяпрепровождение. При ином развитии событий день прожит зря.

Женя смогла отвадить пару особенно настойчивых ухажеров, после чего, разомлевшая от непривычно плотного сладкого ужина, вышла из кафе. Задумавшись, забыла на спинке стула сумочку. Уже у самих дверей спохватилась и подбежала к столу. Молоденький официант убирал посуду. Женя, чуть не отталкивая его, схватила сумку и прижала ее к груди. Юноша усмехнулся:

– Что у тебя там, украденные миллионы?

– Документы, – сдавленным голосом прошептала Женя, понимая, что обратила на себя внимание тех, кто оказался поблизости.

– Это ва-ажно, – насмешливо протянул официант. – Без бумажки ты букашка, а с бумажкой человек!

С этими словами он подмигнул Платовой и направился к соседнему столику, который еще минуту назад был занят. Женя оглянулась в поиске юноши, барабанившего по столу пальцами. Его и след простыл. Почему-то она решила, что его неожиданный уход связан с ней. Внутри что-то оборвалось. Женя испугалась: она так беззащитна. Обидеть ее может каждый, а защитить некому. Вот и официант посмеивается. Хотя, какое значение имеет, потеряет она эту новую сумочку с документами или вместе с ней прыгнет в воду с моста? Женя вздрогнула: ее тело вытащат баграми, а сумочку с документами может быть найдут на дне. Узнают имя, прописку, сообщат бабушке.

Выйдя из кафе, Женя снова ощутила знакомую тяжесть в ногах. Несколько раз оступилась, пока сделала несколько шагов. Остановилась, потерла лодыжку, больно. Но эта боль была лишь малой толикой муки, терзавшей душу заблудшего создания. По мере того, как приближался последний час, последний миг, Платова постепенно начинала осознавать всю нелепость и бессмысленность происходящего.

Истратив все деньги, она отрезала себе путь обратно. Аглая, должно быть, свято верит в то, что ее сбережения пошли на доброе дело. Спасительницей себя чувствует, гордится. Наивная. А бабушка наверняка давно хватилась Жени. Сначала думала, что подурит девка да вернется, а не тут-то было. Наверняка бегала по всем знакомым, обязательно и к Глаше. К ней в первую очередь должна была. Интересно, выдала ее подруга или еще держится? Слезами и причитаниями Дуся из кого хочешь признание выдавит. Женя поймала себя на том, что зло отозвалась о единственном человеке, любившем ее искренно и безоглядно. Платова сочла такую несправедливость признаком приближающегося конца – вседозволенность и безразличие его спутники. Чему удивляться, когда смерть уже так близко.

Расспросив прохожих, Женя еще днем успела выяснить, что до набережной нужно добираться на пятом трамвае. Ей пообещали, что уже из окна она увидит прекрасный вид на реку. Поблагодарив, Женя тогда подумала, что красоты окружающего пейзажа – не самая лучшая декорация для поступка, который она собралась совершить.

– Наблюдая за вами, понял, что вы плохо знаете город, – раздался над ухом приятный мужской голос. – С удовольствием выступлю в роли гида. Не возражаете?

Женя вздрогнула. Рядом шагал тот самый юноша, который неприлично пристально разглядывал ее в кафе. Тот, вниманием которого она так демонстративно пренебрегла. Наверное, он шел рядом уже давно, только Женя, задумавшись, его не замечала. Улыбка, с которой юноша смотрел на нее, обезоруживала. Желание познакомиться так и не появилось. Правда и страха больше не было.

– Спасибо, не нужно, – краснея, ответила Платова.

Она забыла, что на ней новое платье и босоножки, что у нее сногсшибательная стрижка и новая сумочка, в которой осталось так мало денег, что только на проезд на трамвае и хватит. Внутренне Женя ощущала себя такой же простушкой, какой была еще несколько часов тому назад. Прошлое заставляло ее смущаться, лишало уверенности. Она твердо знала, что над ней можно только насмехаться.

– Зачем же вы так категорично вычеркиваете меня из своей жизни? – обладатель приятного голоса продолжал искушать Платову. – Давайте хотя бы познакомимся. Может, вам так не понравится мое имя, что вы не захотите даже идти со мной рядом. Тогда я попытаюсь смириться с этим и отступлю. Согласны?

– Это лишнее. – Женя пыталась использовать фразы, которые почерпнула из тех нескольких романов, которые брала в школьной библиотеке.

– И все-таки, я не могу так просто сдаться. – Юноша обогнал Женю, преградив ей путь. Протянул руку и с пафосом произнес:

– Клим.

– Клим? – машинально переспросила Евгения.

– Если быть точным, Климентий, но друзья зовут меня просто Климом. – Юноша светился от удовольствия: все-таки он сумел удивить. – Ну, а вы, прекрасная незнакомка? Теперь ваша очередь.

– Женя, – недовольно буркнула Платова, отпуская руку юноши.

В этот момент она почувствовала обиду на своих родителей, которые не могли назвать ее как-нибудь особенно. Аглае в этом плане повезло гораздо больше. Так Евгения получила еще одно доказательство никчемности своей личности. Ей нечем похвастать: ни имени, ни судьбы.

– Евгения, значит? Здорово. Кстати, тоже неизбитое имя. У ваших родителей хороший вкус.

– Был.

– Простите?

– Был вкус, да весь вышел. – Женя снова зашагала, всматриваясь в указатели. Она искала трамвайную остановку. Где же эта «пятерка»?

– Я вас чем-то обидел? Простите. Я не хотел, правда. – Клим снова догнал ее, попытался взять за руку, но теперь Женя уже не спотыкалась и не позволяла никаких фамильярностей.

– Мне нет дела до ваших желаний.

– Подождите, подождите. Я попытаюсь понять. Вы обижены на мужчин? Но не все мужчины одинаковы! – голосом, полным достоинства, заявил Клим.

– Да что вы? – Женя хлопнула себя по бедрам. – И вам, конечно, от меня нужны только улыбки? Ничего из того, что там, под крепдешином, вас не интересует?

– Зачем же так грубо? – опешил парень. Его голубые глаза погасли. Он понял, что обычная манера познакомиться на этой твердолобой провинциалке не работает. Ее кричащие босоножки, это яркое платье, кричащий макияж – все наталкивало на мысль о быстрой победе. Зачем такая краля явилась в город? Не иначе как за приключениями. Теперь строит из себя недотрогу, но он не собирается уговаривать ее вечно. – И все-таки можно узнать цель вашего пребывания в нашем прекрасном городе? Мои наблюдения позволили сделать вывод, что вы здесь впервые. От помощи отказываетесь, не вижу логики.

– А и не надо искать, – Женя поправила ремень сумки, соскальзывающий с плеча.

– Ну, тогда следуйте выбранному курсу, мадемуазель. – Клим достал сигарету, закурил, замедляя шаг. Женя, не обращая на него внимания, шла дальше. Он не удержался от того, чтобы крикнуть вслед: – Пожалеешь!

– Мы уже не на «вы»? – усмехнулась Женя, не оборачиваясь. Ей понравилась вежливая настойчивость юноши, но желание продолжить общение так и не возникло. Цель ее пребывания в городе была близка, потому что буквально в нескольких шагах, Женя увидела трамвайную остановку. Как раз то, что нужно.

Через пару минут подъехал пятый трамвай. Войдя в него, Женя устроилась у заднего стекла последнего вагона. Трамвай тронулся. Девушка стояла, зажав в руке деньги на проезд, выискивая глазами Клима. Он не мог далеко уйти. Женя вздохнула, как вдруг услышала над ухом:

– Вы думали, что так легко отделались от меня?

На этот раз она повернулась, не в силах скрыть улыбку. Жаль только, что юноша не предполагает тщетности своих попыток продолжить знакомство. Ей осталось совсем чуть-чуть. Вот-вот ее короткое путешествие закончится, а в свидетели она никого брать не собирается. Поэтому, справившись с первой реакцией на появление Клима, Платова снова отвернулась к окну. Нужно было найти красивые слова, чтобы ее отказ не выглядел грубостью.

– Не знаю, зачем вы так настойчивы… Только зря все это. – Женя крепко держалась за поручень. – Вы очень хороший, красивый, но ко мне это не имеет никакого отношения. Мне ничего не нужно ни от вас, ни от кого-либо другого.

– Слушай, хватит выкать. – Юноша наклонился к ней. – Между прочим, я оплатил проезд. Видел, как ты свои копейки считала. Что, с десертами не рассчитала?

– Не нищенка. Сама бы заплатила.

– Что ты такая колючая? Я пошутил. Согласен – не очень удачно. Не знаю, как к тебе и подобраться. Тебя кто-то крепко обидел?

– Жизнь меня обидела.

– На нее сердиться бесполезно.

– Но с ней можно покончить раз и навсегда! – неожиданно резко произнесла Женя, поворачиваясь. – Я для этого здесь!

Клим хотел рассмеяться, но девушка выглядела абсолютно серьезной. Тогда и ему стало не до смеха. Что же это получается?

– Ты что собралась делать? – не удержался от вопроса Клим.

– Я же сказала – покончить со всей этой мышиной возней, которая называется жизнью в двадцатом веке. В веке расцвета научно-технического прогресса, генной инженерии, космических технологий. Не вписываюсь я в эти проекты. Нет никому никакого дела до сиротки Жени Платовой, а она не хочет превращаться в бесправную, забитую овцу. Ты доволен моим ответом?

– Ты сумасшедшая? – неуверенно предположил Клим. Охота продолжать знакомство заметно поубавилась. Он уже сожалел, что потратил на нее столько времени, что заскочил вслед за ней в трамвай. Странная она, мрачная и злая. Вон карие глазища-то как сверкают.

– Нормальная я, – тихо ответила Платова. Показала свои руки, быстрым движением провела кончиками пальцев по запястьям. – Смотри, никакого баловства, говорю, как на духу. Кстати, если уж ты такой всезнающий, до набережной далеко?

– Следующая остановка, – посмотрев в оконное стекло, Клим снова перевел взгляд на девушку.

– Вот и хорошо, значит, совсем скоро.

Женя почувствовала, как у нее впервые в жизни стали влажными ладони. Приближение смерти ощущалось с каждой секундой. Теперь, когда план подходил к своему логическому завершению, Платова испугалась не на шутку. И с юношей этим не стоило откровенничать. Расслабилась она, решила козырнуть своим бесстрашием. Мол, все боятся в лицо смерти глядеть, а она самая отважная, сама ее зазывает!

– Топиться собралась? – с некоторым сомнением в голосе поинтересовался Клим. Не услышав ответ, кивнул. – Теперь все ясно. Беременная ты. Он, подлец, ни жениться не хочет, ни денег на аборт не дает. Да и где делать аборт? В деревне нельзя – на следующий день прослывешь сучкой последней, а в городе знакомых нет. Сироте один выход – с моста в воду!

Женя уставилась на парня: шутит так плоско или на самом деле все понял? Лицо серьезное, глаза даже суровые. Значит, разобрался. Ну и замечательно! Ему-то какое дело.

– Да! – вслед своим мыслям брякнула Женя. – Тебе-то что? Выходи и иди своей дорогой.

– Пойду, – смирился Клим. – С тобой мне явно не по пути.

– И чтоб знал: я не беременная! Не шалава и не гадина какая, чтобы невинное дитя жизни лишать!

– Святая невинность, – покачал головой Клим.

– Тебя не касается. Иди куда шел! – осмелела Женя.

– Не больно-то и хотелось.

– Ага! Все-таки хотелось!

– Все, хватит. От тебя уже голова болит.

Потирая виски пальцами, юноша скривился. Вечер испорчен. И всему виной эта кукла деревенская. Придумала себе приключение. Может быть, в надежде вызвать жалость, сочувствие? Ну, все одно к одному: сирота несчастная, обделенная любовью и заботой. Кто ж такую не пожалеет. Только зачем вырядилась, как клоун, и вела себя, как на празднике жизни. Смеялась, привлекала к себе внимание, стреляла глазками, замечая, кто попался, десертов съела на неделю вперед. Стоп! Устроила себе день возврата в детство, но все когда-нибудь заканчивается. Значит, и ее веселье подошло к концу.

Трамвай остановился. Водитель объявил остановку:

– Набережная. Ускорьте посадку. Следующая…

Женя быстро выскочила из вагона и неожиданно легко направилась к ступенькам, ведущим к реке. Она была уверена, что Клим снова увяжется за ней, но, когда трамвай тронулся, оглянулась: юноша остался в вагоне. Он стоял, прижав лоб к стеклу. Расстояние увеличивалось, вскоре Женя уже не могла разглядеть выражение его лица.

– Вот и хорошо, – прошептала Женя. Медленно, прижимая к груди сумочку с документами, Женя спускалась по ступеням. Она восторженно осматривалась по сторонам, как будто целью ее поездки было ознакомление с местными достопримечательностями. Вот уже речка плещет у ног. Сбросив босоножки, Платова села на прогретую плиту набережной, опустила ноги в воду.

Вода оказалась прохладной, болтая в ней ногами, Женя ловила себя на том, что ни о чем не может думать, ни на чем не может сосредоточиться. Обидно в последнюю минуту ощутить такую пустоту в мыслях. Как дура, честное слово. Вдалеке над водой летали речные чайки. Они перекрикивались неприятными голосами, от которых Жене стало не по себе. Их общение, их легкий полет, дрожание крыльев на фоне угасающего неба – все это так не вязалось с намерением запутавшейся, боящейся самой себя девушки.

Отступить от своего плана Женя считала предательством. Стоило только вспомнить перспективу возвращения в родную деревню, как Платова ощутила прилив решительности. Оставив босоножки и сумочку у края плиты, Женя поднялась по ступенькам на мост, и, приложив ребро ладони к бровям, посмотрела на противоположный берег. Там, опершись о перила, стояло несколько влюбленных парочек. Даже издалека было видно, как они то и дело прерывают свое любование красотой природной стихии долгими поцелуями. Большая компания, наверное, студентов вела себя свободно. Ребята веселились от души. До Жени доносились обрывки их громкого общения.

– Всем весело, – прошептала Платова. – Ну, и пусть. Мне нет до них никакого дела, как и им до меня.

Она старалась не думать о том, что это мгновение в ее жизни последнее. Пыталась понять, что чувствует, но не могла ни на чем сосредоточиться. Слышала стук сердца, гулко отдающийся в каждой клеточке тела. Вот сейчас она видит целующиеся парочки, слышит их звонкий смех, но скоро все эти ощущения поглотит черная мгла. И все желания, чувства, прошлое, настоящее и будущее перестанут существовать. Только покой бесконечности, отсутствие проблем, никаких унижений.

Женя не думала, что это будет так легко. Опершись о перила, она какое-то время всматривалась в поблескивающую в лучах уходящего солнца воду. В глазах рябило от довольно быстрого течения. Река казалась бесконечной, бездонной. Стихия, которая сейчас поглотит юное тело, убьет душу. О ней Женя задумалась только в последний момент. Наверное, потому, что она уже погибла тогда, когда пришло решение поставить точку. Максимализм молодости, желание иметь все и сразу, отчаяние и отсутствие терпения – все это сыграло с Женей злую шутку. Смеяться не над чем да и некому. Оставшись один на один с перспективой уйти в мир иной, Женя потеряла способность реально оценивать происходящее. Блики реки сливались в бесконечную серебряную ленту. Платова зажмурилась. Ей не хотелось видеть быстрое приближение стихии. Лучше вот так, закрыв глаза, выдохнув воздух, чтобы сразу, как только вода сомкнется над головой, первый же вдох наполнит легкие водой.

Как часто в фильмах она наблюдала нечто подобное. Ей не приходило в голову, что человек в свой последний момент испытывает страшные муки, что после того, как в легких уже нет воздуха, мозг еще будет реагировать на происходящее. Разве может быть что-либо страшнее этого: осознавать и не иметь возможности изменить?

– Ну, все… Теперь точно все, – прошептала Женя, проглотила подступивший комок: ей будет больно, нестерпимо больно, но осознание этого уже не могло ее остановить.

Платова не чувствовала страха, она вообще ничего не чувствовала, словно не воспринимая происходящее всерьез. Женя медленно наклонялась. Еще немного и под тяжестью собственного тела она бы свалилась в воду. Зажмурившись, она представила, как летит навстречу сверкающей серебристой ленте реки, которая при приближении темнеет, превращаясь в вязкое топкое болото. Из него уже не выбраться. А кто собирается выбираться? Женя разжала пальцы, она уже ощутила, как законы рычага начинают свое дело.

В самый последний момент чьи-то сильные руки крепко схватили ее за талию, буквально впились в тело. Женя непроизвольно сопротивлялась, но некто оказался гораздо сильнее. Ее приподняли и отшвырнули от перил так, что Платова оказалась на прогретой солнцем плите. Странное необъяснимое состояние: все вокруг идет своим чередом, а то, что происходит с тобой, совершается как в замедленной съемке. Как будто время остановилось. Даже мороз по коже.

Жене показалось, что с того времени, как она закрыла глаза и до того момента, как оказалась на горячей плите, прошла вечность. Удара при приземлении сразу не почувствовала. Словно воспарила в воздухе и лишь, спустя какое-то время, ощутила боль в сбитых коленях, ушибленном бедре. Слезы полились из глаз ручьями. От боли, от отчаяния, от напряжения, которое, наконец, прорвалось.

Только теперь Женя отважилась открыть глаза. Взгляд уперся в мужские ноги: вычищенные летние туфли, светло-голубые легкие брюки. Поднимая голову, постепенно изучала того, кто так бесцеремонно помешал осуществиться последнему пункту безупречно выполняемого плана. Виновником ее фиаско оказался интересный мужчина лет тридцати пяти, высокий, сухощавый, одетый, как говорят, с иголочки. Даже сквозь слезы Женя успела заметить, что он довольно красив. Борясь со сбившимся дыханием, комом в горле, Женя с досадой сжала кулаки. Она зло всматривалась в строгое лицо незнакомого мужчины.

– Зачем? – Платова не узнала своего голоса. – Зачем?…

– Поднимись. – Мужчина протянул руку открытой ладонью вверх. Женя проигнорировала предлагаемую помощь и, преодолевая боль в коленках, медленно поднялась.

Машинально взглянула в сторону противоположного берега: там ничего не изменилось. Никому не было дела до того, что несколько мгновений назад какая-то девчонка с короткой стрижкой и совершенно безмозглой головой решила покончить с собой.

– Вы зачем? – Женя всхлипнула, громко втянула носом сопли. Осмотрелась в поисках сумки. Вспомнила, что оставила ее внизу у самой кромки.

– А ты зачем? – грозно спросил мужчина. Он постучал по лбу. – Как же так можно?

– Можно, вам-то какое дело, – огрызнулась Платова. У нее саднили колени, при попытке сделать шаг, сильно заболела нога от ушиба бедра. Мужчина предусмотрительно шагнул к ней, взял под руку. Его лицо все еще оставалось серьезным, даже суровым.

– Я тебя в больницу отвезу. – Не предлагая, а, констатируя, произнес незнакомец.

– Не нужно, не такое бывало, без больницы обходилась.

– Как тебя зовут?

– Женя.

– Ты что выдумала, Женя!

– Вы снова за свое. Оставьте мою руку! – Мужчина разжал пальцы. Платова похромала к ступеням.

– Куда ты?

– Сумку искать.

– Вот твоя сумка. – Мужчина протянул ей обновку. Платова в смущении прижала ее к груди, опустила глаза. – Я за тобой наблюдал. Почувствовал, что ты словно не в себе. Слава богу, успел.

Теперь он говорил так, как будто оправдывался. Женя насупилась, вытирая мокрые щеки. Ситуация принимала неожиданный оборот. Платова не знала, как вести себя теперь, когда ее насильно вернули в эту жизнь. Поглядывая на мужчину, она грустно усмехнулась, что не укрылось от его внимания.

– Что это за смешки?

– Героем себя чувствуете? Невинную душу спас, заблудшую овцу.

– Не знаю, я еще не прислушался к реакции собственного организма. Пока ничего определенного. Только под ложечкой неприятно тянет. – Мужчина достал пачку сигарет. Протянул Жене. Та отрицательно закивала. – Не куришь?

– Не курю.

– Беременная?

– Нет, не беременная. – Платова скривила губы в презрительной усмешке: примитивный народ эти мужчины. Как будто кроме нежелательной беременности у девушки не может быть причины уйти из жизни!

– Твоя ухмылка говорит о признании низкого уровня моего интеллекта, не способного понять причину твоего глупого поступка. Я выразился мягко, деликатно.

– И что мне теперь делать? – Женя развела руки в стороны. На одной безжизненно повисла сумочка.

– Давай поговорим. Я готов выслушать тебя. Наверное, тебе не с кем было поговорить обо всем, что тебя беспокоит. – Мужчина осмотрелся по сторонам. – Сядем на ближайшую лавочку. Не возражаешь?

– Зачем? Ну, зачем? – твердила Женя.

– Ты о чем?

– Зачем вас тратить на меня время? – искренне удивилась Платова. – Какое вам до меня дело?

– Попробуй поверить, что я действительно хочу понять тебя и помочь. Сейчас я должен ехать домой, к жене, но вместо этого собираюсь выслушать исповедь молодой привлекательной девушки, стоявшей на волосок от смерти. И все потому, что всю свою жизнь я только и делаю, что способствую появлению новой жизни, радуюсь первому крику младенца, усталой улыбке матери. Понимаешь? – Мужчина покачал головой. – Я впервые оказался в такой ситуации. Наверное, в какой-то степени я подарил жизнь и тебе. Сегодня твой второй день рождения.

– Мне и на настоящий никто подарков не делал. Зачем же второй? – грустно прошептала Женя. Снова захотелось плакать.

– Ребенок ты еще, совсем ребенок. Не могу я тебя вот так просто отпустить. Расскажи все, что считаешь нужным, пожалуйста.

– Не нужно это.

– А ты попробуй.

– Значит, вы гинеколог?

– Да. Я отличный гинеколог. Меня в столицу на консультации вызывают. – Зачем-то похвастался Баринский.

– Перебирайтесь в столицу и живите там, если вы такой умный.

– У меня друг там живет, так что я всегда останавливаюсь у него. О своем жилье там я пока не думал, – усмехнулся Геннадий. – И вообще сейчас не обо мне разговор.

– Хорошая у вас профессия, светлая. Не улыбайтесь! В любом случае, благодарности от меня вы не дождетесь. – Женя похромала к ближайшей скамейке. – Пока язык не поворачивается сказать «спасибо».

– Ничего, мне не привыкать.

– Вот такая я неблагодарная.

– Если тебе интересно, меня зовут Геннадий Иванович. – Баринский медленно пошел за ней.

– Значит, вот оно имя спасителя. Спасителя или палача? Пока не пойму. – Женя села на лавочку, потирая виски.

– Голова разболелась? Это от стресса. – Спокойно произнес Баринский. – Пройдет. Все вообще будет хорошо, веришь?

– Нет. Пока не верю.

– Откуда ты приехала?

– Я здесь живу. Это мой город! – с вызовом выпалила Платова.

– Не обманывай меня, девочка.

– Вы намекаете, что я слишком безвкусно одета?

– Ну, зачем ты так? Одежда и стрижка здесь ни при чем. – Баринский выбросил окурок в урну. Повернулся к Жене. – Ты с таким восторгом смотрела на набережную, на этот серый асфальт, на мчащиеся автомобили. Ты вдыхала жаркий, пропитанный выхлопами воздух с таким благоговением. Горожане в своем большинстве не способны на такое изъявление чувств…

– Я приехала в город, чтобы провести здесь свой последний день. Он прошел замечательно. Это лучший день в моей жизни, но он должен был стать последним.

– Я уверен, что только очень запутанные, непреодолимые обстоятельства заставили тебя принять такое страшное решение. Ты можешь сейчас говорить об этом?

– Могу, – твердо ответила Женя. Ее новый знакомый так хорошо, так спокойно и рассудительно говорил, как будто отец. Конечно, ей не хватает его, не хватает мамы. Ей не с кем поделиться проблемами, радостями. Как здорово, что этот красивый мужчина хочет ее выслушать. Быть может, больше никто в целом свете не сделает этого. Она не может упустить такой шанс. – Я вам все расскажу, Геннадий Иванович. Только вас жена будет ругать. Я могу увлечься и говорить слишком долго.

– Влада Сергеевна мудрая женщина. Она поймет. А ты говори, девочка, говори, – с облегчением вздохнул Баринский. Кажется, у него получилось! Если она сама пожелала говорить, значит, есть надежда на более приемлемый исход событий.

* * *

Баринский преувеличил мудрость и терпение своей жены. Вот уже несколько часов она находилась в неприятном ожидании возвращения мужа с работы. Тем более, сегодня он обещал приехать немного раньше. Да и свекровь, которая давно и безнадежно лежала после перенесенного инсульта, все время спрашивала:

– Владочка, а где Геночка?

Сначала она спрашивала примерно один раз в полчаса, потом – чаще. Влада была крайне удивлена, что Гена задерживается без предупреждения, что было на него не похоже. Показывать свое раздражение свекрови не хотела. Нина Степановна обязательно скажет что-нибудь неприятное. Несмотря на болезнь, не совсем четкую речь, она сохранила прежнее, пропитанное вечным недовольством, отношение к невестке. То, что за столько лет брака эта никчемная особа так и не родила, не добавляло Владе в ее глазах бонусных очков. Нина Степановна считала, что ее сын живет в неполноценной семье, и надежда на перемены с каждым годом становится все призрачнее. Дипломатия Геннадия никогда не нравилась его матери. Она хотела, чтобы сын, которого она воспитала, был целиком и полностью на ее стороне. Мать, как известно, одна, а жен может быть несколько. Как ни парадоксально, но Нина Степановна порой мечтала о том, чтобы у сына появилась другая женщина, чтобы, наконец, распался этот бесплодный союз. Но Влада держала Геннадия одной ей известными нитями.

– Владочка, а где же Геночка? – в очередной раз спросила Нина Степановна. Дрожащими руками она то и дело расправляла складки на одеяле.

Мелькнувшая в проеме двери Влада была вынуждена заглянуть в комнату свекрови. Исхудавшая за время болезни, потерявшая способность ходить, ухаживать за собой, она смотрела на невестку полным укора взглядом.

– Нина Степановна, Гена вот-вот будет.

– Когда, Владочка?

– Все, что могу. – Влада заставила себя улыбнуться. – Я на кухне. Если что-нибудь понадобится, звоните.

У изголовья Нины Степановны был звонок. Его провели после того, как стало ясно: женщина не поднимется. Нижняя половина туловища парализована. Надежды нет. Нанятые сиделки то и дело жаловались на то, что порой не успевают прийти сразу по зову больной. Тогда Геннадий и решил провести звонок. Его было слышно во всех комнатах, на кухне. Но свекровь была капризной больной. Этим объяснялось то, что терпения у сиделок хватало максимум на три недели. Возвращаясь с работы, Влада каждый раз со страхом ожидала очередного заявления:

– Сегодня я последний день.

– Но мы же договаривались…

– Терпеть козни выживающей из ума старушенции я не намерена!

Не помогало и увеличение платы за услуги. Так, вчера прекрасная сиделка, потерявшая всякое терпение, сдалась.

– Простите, Влада Сергеевна, – извинялась уставшая женщина, – но бабушка ваша измотала меня совсем. За разными людьми ухаживать доводилось, но таких изнурительных дежурств у меня не было никогда. Неблагодарная и злая свекровь ваша, простите бога ради. Вот на таких посмотришь и подумаешь, что не зря Господь испытание послал. Больше не могу, простите. Завтра приду в последний раз.

Влада знала, что упрашивать бесполезно. Сегодня сиделка получила оплату и, чуть не плача от сознания своей вины перед хозяевами, ушла, не попрощавшись с Ниной Степановной. Геннадий обещал, что в считанные дни решит вопрос. Но что такое «быстро» в такой ситуации?

Отношения между свекровью и невесткой никогда не были безоблачными, но раньше все упрощала жизнь на расстоянии. Теперь им пришлось жить вместе. Пришлось оставить дом-дачу, которую хозяйственный Баринский привел в порядок. Когда он предложил Владе переехать туда жить из их городской квартиры, она с осторожностью согласилась, но вскоре уже радовалась переменам. За рулем старенькой «пятерки» Геннадий прекрасно доставлял обоих с работы и на работу, а по выходным поездка на рынок была прекрасным поводом провести время вдвоем. Как здорово было накупить всякой всячины и устроить вечером шикарный ужин с романтической прелюдией.

Все было замечательно. Влада быстро привыкла к переменам и не ожидала, что в этой лачуге может чувствовать себя так уютно. Баринский преподнес жене настоящий сюрприз, открыв мир неспешной загородной жизни. Влада поняла, что не знает своего мужа. Этот мужчина не переставал по-хорошему удивлять ее. Его скрытые таланты проявились весьма неожиданно.

Наслаждаться жизнью в райском уголке долго не пришлось из-за болезни Нины Степановны. Больница, а в последствии долгий период реабилитации после перенесенного инсульта требовал ухода. Поездки за город отнимали много времени. Найти сиделку, которая была бы согласна жить в их доме, не удалось. Поэтому было принято решение вернуться в городскую квартиру и жить вместе.

– Не огорчайся. Мама поправится, все станет на свои места, и мы снова вернемся в свое гнездышко, – успокаивал жену Баринский, сам не веря в сказанное. Как врач он прекрасно понимал, что в их случае процесс выздоровления может затянуться надолго, но говорить об этом с Владой не считал нужным.

Отношения между двумя его близкими женщинами с первых дней не заладились. Баринский в какой-то мере чувствовал себя виновным в болезни матери. Из-за него та долгие годы находилась в нервном напряжении и вот… Влада ей никогда не нравилась. Его решение жениться на ней Нина Степановна восприняла в штыки. Она не скрывала своего отношения, надеясь, что сын все-таки примет ее сторону. Геннадий понадеялся, что с годами эта неприязнь сойдет на «нет». Он ошибся: неприятие приняло двухсторонний характер. Особенно, когда выяснилось, что у них с Владой не получается родить ребенка.

Мечтавшая о внуках несостоявшаяся бабушка была вне себя! Она не стеснялась в выражениях, призывая Геннадия опомниться, пока не поздно. Баринскому пришлось выживать между двух огней. После перенесенного Ниной Степановной инсульта Геннадий посчитал, что матери в данной ситуации, может быть, и все равно, а вот Влада явно не обрадуется перспективе многолетней борьбы за восстановление здоровья свекрови.

Болезнь Нины Степановны на самом деле измотала всех, но вынужденное пребывание вместе стало самым тяжелым испытанием для Влады. Геннадию ничего не нужно было говорить. Он все прекрасно понимал и без жалоб жены. Иногда она срывалась, и он просил:

– Влада, она – больной человек. Будь умнее.

Привилегия быть умнее состояла из бесконечных стрессов, грязных подгузников, бессонных ночей. Речь свекровь не потеряла, болезнь коснулась ее способности двигаться, обслуживать себя. Каждый день, начинавшийся с ухода за Ниной Степановной, казался Владе одним длинным серым и невероятно бесполезным днем. Внешне проявляя милосердие и терпение, в душе она злилась, раздражалась. Понимая, что эти чувства разрушают, прежде всего, ее саму, ничего не могла с этим поделать.

Поделиться могла только с Викой Зелениной. Та всегда очень точно улавливала ее настроение. Может быть, Влада возлагала на подругу слишком большую ношу, но такова уж судьба единственной подруги. Мать у Баринской умерла два года назад, отец, ушедший из семьи, когда дочери было шестнадцать, поначалу давал о себе знать не чаще одного раза в год. Потом – и того реже, но по нему Влада давно перестала скучать, а потерю матери до сих пор ощущала очень остро, болезненно. Руслана Петровна умела быть благодарной слушательницей, с ней всегда было так легко. Никаких секретов, разве только тот, о котором знали Влада, Гена и врачи: Руслана Петровна умирала от рака. То, что называют милосердием, не позволяло дочери и зятю сказать ей правду. Они хотели как лучше. Набирая номер Вики, Влада вдруг вспомнила, как мама в одну из последних встреч вскользь обронила:

– Жаль умирать на больничной койке в мучениях, доставляя столько хлопот детям. От этой болезни многие убегают, а я не смогла. Прости, доченька.

Это Геннадий предложил не открывать Руслане Петровне правду о ее диагнозе. Влада согласилась с этим, а потом догадалась, что мама все поняла сама, только деликатно молчала об этом. Баринская закусила задрожавшую губу. До сих пор чувство вины перед ушедшей матерью не давало покоя. Как будто и сделали тогда все, что могли, но мамы не стало, и на Владу обрушилась черная безликая пустота.

В этот непростой период Виктория проявила себя с самой лучшей стороны. Она умела слушать, умела говорить тогда, когда Влада этого хотела. Зеленина чувствовала настроение подруги, подбирала нужные слова. Именно те, в которых Влада нуждалась. Необходимость в общении с подругой становилась все ощутимее. Незаметно все остальные подруги отошли на дальний план. С ними Влада хотела общаться все реже. Баринская не заметила, как попала в зависимость от продолжительных телефонных разговоров, частых встреч с Викой. Тяжелая судьба того, у кого лишь одни друг, одна подруга. Один собеседник, постепенно вытеснивший всех, кто мог посягнуть на святое пространство дружеского общения. Страдают обе стороны, какое-то время не осознавая этого.

Влада в который раз набирала номер подруги, но в ответ звучали гудки «занято». Сгорая от ревности оттого, что Вика считает возможным так долго беседовать с кем-то еще, Баринская забыла, о чем собиралась говорить с подругой. Наконец услышала голос Виктории.

– Привет, Сергеевна!

– Большой и тебе от меня.

– Что кислая такая?

– Сиделка ушла.

– Снова!

– Бесконечная история, ужасы наяву. Вика, если бы ты знала, как я устала, – вздохнула Баринская. – Я домой идти не хочу. Иногда останавливаюсь перед дверью и стою с ключами в руке, заходить не хочу.

– Лето заканчивается. Я давно тебе говорила, что пора съездить на море, сменить обстановку.

– Говорила, говорила. Я помню, только ты забыла о Нине.

– Ничего я не забыла. Придется немного больше заплатить сиделке, только и всего. Что ты раскисла? Мало что ли сиделок? Одна ушла, другая придет. Твой ради мамаши расстарается. Ты только не молчи, а постоянно намекай о том, что вам нужно отдохнуть. – Виктория отхлебнула кофе. – Извини, я буду пить кофе, пока он горячий. Холодный терпеть не могу.

– Я так устала от капризов Нины Степановны…За своей мамой так долго ухаживать не пришлось… – Баринская ожидала поддержки, сопереживания. – Сколько еще это будет продолжаться? Только подумать: мегера, которая с первых дней отравляла мое существование, сверлила меня своими угольками… Как несправедливо устроена жизнь. К тому же очередная сиделка сегодня отказалась ухаживать за Ниной. Она несносная.

Обязанностью лучшей подруги является моральная поддержка, даже, если червяк сомнения точит душу. Виктория кивала головой, забывая о том, что в телефонном разговоре на том конце провода этого не заметят. Она соглашалась автоматически, в душе совершенно равнодушно воспринимая жалобы подруги. На самом деле, она не могла понять, что так угнетает Баринскую? Свекровь болеет всего полгода. Для Виктории, никогда не испытавшей ничего подобного, история с парализованной Ниной Степановной не вызывала никаких эмоций. Муж изменяет – вот это проблема, о которой Вика знала по горькому опыту своей семьи. Денег не хватает – тоже понятно. Дети не слушают, каждый день ждешь сюрпризов. А у Влады муж – золото, зарабатывает, дай бог каждому, любит, чуть не на руках носит. Детей нет, но и в этом можно найти положительный момент: не о ком переживать, ночи не спать, мучиться от чувства вины, за то, что ты плохая мать.

– Влада, ты должна поговорить с Геной.

Наверное, Влада никогда бы не стала откровенничать с Зелениной, если бы могла прочитать ее мысли. На сколько уменьшилось бы количество информационного мусора, которым они периодически засоряли головы друг друга. Зеленина была не из тех, кто пропускал чужую боль через себя. Она умело разыгрывала сопереживание, обманывая доверчивую Владу.

– Владочка, Баринский тебя обожает. Ты деликатно молчишь, а он думает, что все в порядке. Мужчинам нужно подсказывать, их нужно подталкивать. Они не умеют догадываться.

– Да говорила я, говорила, – Влада взмахнула рукой. – Мне советуют быть умной. Это так непросто быть умной, чуткой, нежной, любящей.

– Держись, Владочка. Успокаивай себя тем, что всем неприятностям рано или поздно приходит конец, – Виктория едва подавила усмешку: свекровь Влады из вредности будет хвататься за эту жизнь.

Поглядывая на часы, Баринская мысленно ругала Геннадия, который словно забыл дорогу домой. Не торопится. Конечно, зачем? Здесь все под ее контролем. Дом существует для Баринского как место отдыха и расслабления. Даже пребывание в нем Нины Степановны не мешает ему наслаждаться покоем и созданным женой уютом. Конечно, это же его мать. Умом Влада понимала, что все идет, как надо, но сердце ее никогда не было на стороне свекрови.

– Владочка, мне бы чаю! – прокричала Нина Степановна.

– Хорошо! – и тут же, обращаясь к Вике: – Нарочно орет. И никакого чаю ей не нужно.

– Не сердись. В конце концов, она – мать твоего мужа. Не было бы ее, не было бы и Гены. Ты можешь представить свою жизнь без Гены?

– Нет, – честно призналась Баринская.

– Тогда иди и готовь чай.

– Я тебя целую. Пока.

– Пока, Владочка.

Уже поставив чайник на огонь, Влада услышала звук открываемой двери. Еще через мгновение на кухню вошел Гена.

– Ну, слава богу.

– Влада, извини, извини, пожалуйста. Так получилось, что я никак не мог тебя предупредить.

– Когда я тебя не извиняла? – недовольно буркнула Влада, насыпая заварку в чайник. – Кстати, ты помнишь, что с сегодняшнего дня мы снова без сиделки?

– Я решил эту проблему. Уверен, что ты теперь точно простишь меня за то, что я заставил тебя переживать.

– Что ты хочешь этим сказать?

– А вот что… – Баринский повернулся, махнул рукой.

Влада услышала какой-то шум, доносившийся из коридора. Хотела спросить, в чем дело, но Геннадий жестом попросил ее подождать. Он посторонился, пропуская вперед Женю. Взяв ее за плечи, он улыбнулся.

– Знакомься, Влада, это Женя. С сегодняшнего дня она будет ухаживать за мамой, помогать тебе по дому. Короче говоря, знакомьтесь.

Влада непроизвольно нахмурилась, вглядываясь во взволнованное лицо молодой девушки. Сколько же ей лет? Восемнадцать, не больше. Этого еще не хватало. Откуда она взялась?

– Я тебе потом все объясню, расскажу, – видя недоумение жены, поспешил заверить ее Баринский.

– Хотите чаю? – пытаясь быть гостеприимной, спросила Влада. Она чувствовала, как краска заливает ее лицо и шею. Ей, природной блондинке это не шло. Скрыть волнение помогла возня с чашками, блюдцами, поиск печенья, сахарницы.

– Мы все выпьем чаю, – сказал Геннадий, привычным жестом отбрасывая волосы назад.

– Может, вы хотите есть? – Влада чувствовала, как немеют кончики пальцев на руках.

– Спасибо, мы поужинали в кафе, – глядя на Баринского, ответила Женя.

– Да, Владочка, не беспокойся. Мы не голодны.

– Нина Степановна тоже ждет чаю. – Многозначительно глядя на мужа, произнесла Баринская.

– Прекрасно. Мы с Женей отнесем ей чашку. Познакомимся уже сегодня, правда, Женя?

Женя молча кивнула. От нее не укрылось замешательство жены Геннадия Ивановича. С первого взгляда ясно, что здесь ее не ждали. Женя и не надеялась на другой прием. И на что рассчитывал Баринский? Ей бы и в голову такое не пришло: привести человека в дом после нескольких часов знакомства. Какой наивный и доверчивый этот кажущийся таким уверенным в себе мужчина. Расчувствовавшись после ее полного откровений рассказа, он сразу же заявил, что не оставит ее на произвол судьбы. Он решил, что их встреча не случайна, что он, спасший ее однажды, теперь несет ответственность за ее будущее. Добрый, доверчивый Геннадий Иванович. Женя всматривалась в его красивое лицо, пытаясь понять, какие чувства она испытывает к мужчине, так бесцеремонно ворвавшемуся в ее жизнь, так безапелляционно вернувшего ее в эту жизнь.

Платова все еще окончательно не освободилась от мучительных мыслей о собственной никчемности и бесцельности своего существования. Она смотрела на Баринского, забавляясь его попыткой создать идеальную ситуацию. Он надеялся помочь ей, запутавшейся, отчаявшейся, и обрадовать жену, уставшую, раздраженную. Он верил, что его больная мать перестанет капризничать и изводить такое ангельское создание, как Женя. В обмен на услуги Платовой предоставляли жилье, заработок, показавшийся ей запредельным. К тому же в этой семье не было детей. Не то чтобы Женя годилась Баринским в дочери, но надежда на то, что Влада будет относиться к ней с материнской нежностью, у Геннадия была.

– Не знаю почему, но я не могу отпустить тебя вот так… Мир не так добр, как нам описывают его в детстве, – вспоминала Женя слова Баринского. – Остаться с ним один на один – эта задача для тебя пока чересчур трудна. Ты пойдешь со мной.

Для полноты картины Жене пришлось на словах похоронить бабушку – единственного человека, который беззаветно любил ее и наверняка страдал и мучился от неизвестности. Гибель родителей, смерть бабушки, неприятие сверстниками, нежелание жить – все это показалась Геннадию Ивановичу слишком трагичным, чтобы быть правдой. Но в глазах девчонки блестели слезы, ее нервные пальцы то и дело сжимались в кулачки, а голос то и дело срывался от волнения. Ей нельзя было не верить. Баринского окатила волна жалости, желания стать для этой запутавшейся девчонки добрым волшебником.

– Ты пойдешь со мной! – еще раз твердо произнес Геннадий Иванович, поднимаясь с лавки. Он только теперь почувствовал, как онемела нога от неудобной позы. Но все это были такие мелочи в сравнении с той трагедией, о которой он узнал, которую сумел предотвратить.

– Не пойду. Что вы придумали? – Женя вскочила, прижимая к груди свою сумку.

– Ты меня не так поняла, – улыбнулся Баринский. Он сориентировался на ходу. – Я помогу тебе, а ты поможешь мне. На таких условиях согласна?

– Что вы имеете в виду?

– У тебя будет крыша над головой, еда, приличная зарплата, а ты будешь выполнять работу сиделки. У меня парализованная мать. Нам с женой не удается совмещать работу и уход за ней. Ты не согласишься помочь нам?

Стать сиделкой для прикованной к постели старушки не входило в ее планы. С другой стороны, она ничего не теряла. Оставшись в живых, она могла рассчитывать только на бесславное возвращение домой. Что ее там ждет: вопросы Аглаи, упреки бабушки, насмешки Селезнева и вонючий коровник, в котором она пропитается запахами навоза и гнилого сена.

Женя недолго раздумывала. Баринский деликатно молчал, скрестив руки на груди. Он смотрел на потемневшую поверхность реки, на небольшой прогулочный катер с шумной молодежной компанией, веселившейся от души. Геннадий грустно улыбнулся. Ему было уже тридцать шесть. Возраст, от которого он ждал чудес, небывалых свершений, прорывов. Но пока ничего такого на горизонте видно не было. Разве что он спас заблудшую овцу. Если не врет, что не беременна, значит, есть вариант, что она в благодарность поможет ему.

– Хорошо, я поеду с вами, – выдохнула Платова. – Только жена ваша не обрадуется.

– Почему?

– Потому, – многозначительно произнесла Женя, поправляя платье. – Как жену зовут? Я забыла.

– Влада… Влада Сергеевна.

– Влада Сергеевна. Я запомнила. Знаете, Геннадий Иванович, уже поздно и прохладно. Не знаю как вы, а я замерзла и есть хочу. Еще минуту назад о еде и думать не могла, а теперь…

– Поедим в кафе на набережной, – предложил Геннадий Иванович. Он вдруг понял, что Влада на самом деле может придумать невесть что, но отступать было некуда. Баринский решил немного повременить с возвращением домой. Нужно было обсудить кое-какие детали с Женей и объяснить ей, чего не следует делать, чтобы Влада Сергеевна осталась довольна и не сердилась.

Ужин затянулся, потому что оба вдруг оказались чересчур болтливы. Они не хотели признаваться друг другу в том, что произошедшее может повлиять на их дальнейшую судьбу.

– Не нужно вам было меня спасать, – уже в конце ужина тихо сказала Женя. Она несмело подняла глаза на Баринского. – Я родилась или слишком рано или слишком поздно, но не в свое время, это точно. Поэтому места мне здесь нет.

– Чушь несешь! – Геннадий Иванович едва сдержался, чтобы не стукнуть кулаком по столу. – Хватит демагогии. Ужин закончен, поехали.

– Мне нужно в туалет.

– Что?

– Мне снова повторить? – смутилась Женя.

– Ах, да, прости. Иди, а я подожду тебя на улице.

Баринский вышел из кафе, потянулся, глубоко вдохнул прохладный сырой воздух. Река тихо, размеренно плескалась совсем рядом, буквально в нескольких шагах. Как хорошо, что можно вот так просто стоять и слушать разговор волн, бесконечную историю о вечности.

Взглянув на часы, Баринский понял, что Влада уже заждалась его и наверняка переживает. Его возвращение в компании молодой девушки ей явно не понравится. Просто потому, что она будет не в настроении разбираться, что к чему. Хотя, может быть, он не прав. В конце концов, он никогда не давал жене повода усомниться в своей верности. Как обстояли дела на самом деле – другой вопрос, но Влада всегда с гордостью говорила, что он ее мужчина, ее кармический мужчина и принадлежит только ей.

– Это придает мне сил, уверенности, понимаешь? – она вскидывала на него свои пронзительно голубые глаза, и он был готов поверить во всю эту чушь с кармой, предопределенностью и тому подобной ерундой.

Время вдруг стало тянуться невообразимо долго. Баринскому показалось, что прошла вечность, а Женя не возвращалась. Геннадий вдруг оцепенел: она сбежала! Но не успел он пулей ворваться в кафе, как на пороге появилась Платова.

– Я готова, – бодро заявила она и улыбнулась.

– У тебя красивая улыбка, – почему-то заметил Геннадий Иванович и предложил девушке взять его под руку.

Это было для нее непривычно. В своем небольшом своде правил и законов вслед за такими знаками внимания следовали проявления более серьезные. Но Баринский был далек от мыслей о романе с юным и, по его мнению, неискушенным созданием. Он был рад тому, что уберег ее от греха и тому, что у них в доме появится сиделка, которая вряд ли пожелает уволиться через неделю-другую. Он надеялся, что Влада оценит оперативность, с которой он решил проблему, но пока в глазах жены он видел лишь недоумение. Неужели приревновала? Глупо. Это не тот случай.

Геннадий принял из рук жены чашку с чаем, поставил ее на поднос. Напряженность сквозила в каждом движении Влады. Она отвернулась к окну, повернувшись к нему и Жене спиной.

– Пойдем, – обращаясь к Платовой, Баринский направился в комнату матери.

– Она не рада моему появлению в доме, – прошептала Женя, когда они вышли из кухни.

– Неожиданно, только и всего.

– Нет, нет, Геннадий Иванович. Влада Сергеевна не хочет, чтобы я осталась. Я чувствую. Может, я последняя дура, но такие вещи чувствую сразу.

– Помолчи! – резко прервал ее Баринский. – В конце концов, с тобой мы же обо всем договорились, да? С женой я тоже поговорю. Все будет хорошо… А вот и Нина Степановна.

Женя вошла в небольшую комнату с окнами, закрытыми коричневыми шторами. Почему-то в глаза сразу бросались эти шелковые шторы и на их фоне восседавшая на белоснежной постели высохшая старушка с пронзительным взглядом маленьких впалых глаз. С первого же мгновения Женя почувствовала к ней неприязнь. Стало ясно, что пребывание в этом доме не будет легким. Никто и никогда не платит большие деньги просто так.

– Добрый вечер, мама. – Геннадий поставил поднос на тумбочку у изголовья кровати. Для этого ему пришлось отодвинуть кипу газет и журналов. Наклонившись, он поцеловал старушку в щеку. – Знакомься, это Женя, а это Нина Степановна.

– Очень приятно, – улыбнулась Платова, зная, что улыбка получилась фальшивой.

– Как это понимать? – разглядывая незнакомку, недовольно спросила Баринская.

– Женя будет присматривать за тобой и помогать Владе по дому. – Тоном, не допускающим дальнейшие расспросы, ответил Геннадий. – Жить она будет у нас, в комнате, что примыкает к кухне.

– Хорошо, я поняла. Подай мне чай.

– Он еще горячий.

– Надеюсь.

– Осторожно, мама. – Баринский и Женя наблюдали, как старушка упрямо отхлебывает из чашки. Она явно обожглась, но делал вид, что ей нужен именно такой чай.

– Вы идите. Спасибо, – поджав губы, ледяным тоном произнесла Нина Степановна.

Геннадий и Женя вышли из комнаты, переглянулись.

– Жалеешь? – коротко спросил Баринский.

– Не знаю… – выдохнула Платова.

– Ничего, все образуется. Пойдем, я покажу тебе квартиру и твою комнату.

Геннадий пытался скрыть тревогу. Кажется, только сейчас он понял, что привел в дом совершенно незнакомого человека, которому собирается доверить уход за матерью и который будет жить в их квартире. Ему показалось, что он поступил жестоко: спас и навязал свои условия существования. К тому же предстоит не самый простой разговор с Владой.

Короткая экскурсия подошла к концу.

– Все показал? – Баринская пришла в тот момент, когда Геннадий и Женя стояли на пороге маленькой комнатки, примыкавшей к кухне. – Жить будете здесь. Вот свежая постель. Надеюсь, будет удобно.

Женя осмотрелась: узкий диван, тумбочка с настольной лампой, двухстворчатый шкаф и трюмо с зеркалом. Да она и мечтать не могла ни о чем подобном! Но свои впечатления Платова решила оставить при себе.

– Спасибо. Все замечательно. – Сердце у Жени выскакивало из груди. Под пристальным взглядом появившейся Влады Сергеевны оно сжималось до боли, до затрудненного дыхания.

– Устраивайтесь. Кстати, я принесла вам халат, пижаму. Все новое. – Увидев сумку Жени, Влада поняла, что в ней слишком мало вещей. Наверняка не хватает даже самого необходимого. Не задавая вопросов, Баринская решила быть щедрой.

– Спасибо, спасибо, Влада Сергеевна. – Женя была тронута таким проявлением внимания.

– Не будем вам мешать. – Влада собралась закрыть за собой и мужем дверь, когда Женя позвала ее. – Что?

– Если можно, не обращайтесь ко мне на «вы».

– Договорились, – улыбнулась Баринская. – Устраивайтесь.

– Я тебе все объясню… – Геннадий взял жену за руку и повел в гостиную, которая служила им еще и спальней. Влада покорно пошла за мужем, села на диван, наблюдая, как он осторожно закрывает дверь. – Сейчас ты все поймешь и выбросишь глупости из головы.

– Откуда ты знаешь, что я думаю?

– Это написано у тебя на лице.

– Я думала, ты гинеколог, а не физиономист.

– Очень смешно. Так вот…

К концу его рассказа Влада все равно не была убеждена в правильности поступка Геннадия. Она не могла понять, как муж мог пойти на такую авантюру. Молодая, красивая девушка в роли сиделки – к этому Влада не была готова. Она не могла справиться с возникшим где-то в глубине души подозрением: таких случайностей не бывает, здесь что-то не так!

– Послушай, – после напряженной паузы в разговоре начала Влада, – я не из тех, кто недоговаривает. Поэтому скажу прямо: мне все это не нравится! Интуиция подсказывает, что эта девушка еще принесет нам много хлопот.

– Ну что за страсть все усложнять! – Геннадий откинулся на спинку кресла, шумно выдохнул.

– А ты решил, что упростил?

– Она справится со всем, что мы ей поручим. Жить будет с нами. Это многое упрощает. Теперь мы будем спокойно работать и не лететь домой, сломя голову, чтобы вовремя отпустить сиделку. Ты только посмотри на нее: молодая, здоровая. Да на ней пахать можно! – Баринский нарочно преувеличивал силы и возможности Жени. Он ни на миг не забывал, при каких обстоятельствах с ней познакомился, но сейчас главным было успокоить Владу, убедить ее, что Женя – решение большой проблемы.

– Баринский, а ты уверен, что у нее все в порядке с мозгами? – Влада тряхнула головой, отчего заиграли шелковистые волны ее каштановых волос. – Все-таки ты собираешься доверить ей здоровье своей матери.

– Я рассказал тебе ее историю. Никакой патологии. Максимализм молодости, отчаяние, отсутствие поддержки. – Горячо заговорил Геннадий. – Влада, милая, ты только подумай, как она нам будет благодарна. Мы даем ей крышу над головой, еду, одежду, деньги. Ей никто не предложит больше. К тому же… Это временно. Ты же понимаешь, мамы не станет – уйдет и Женя.

– И ты ее легко отпустишь в жизнь, где она не имела никакой поддержки, где ей было так плохо?

– Отпущу только потому, что у меня не будет причины для того, чтобы она осталась. Такой причины, которая бы отмела все предрассудки и домыслы. – Быстро ответил Баринский. Он не был предельно искренним, но это было то, что хотела услышать Влада. Он как никогда остро чувствовал ее настроение.

– Мне не привыкать к новым людям, которые периодически появляются в нашем доме. За последние полгода столько сиделок сменилось, но Женя – это другое. Она будет жить здесь круглосуточно. Если она такая хорошая, как ты себе представил, очень скоро она станет нам близка, как член семьи. Ты не мог не заметить, что… она годится нам в дочери.

– И что?

– Боюсь, ты предложишь ей остаться, даже когда мы перестанем нуждаться в ее услугах. – Влада перевела дух. – Скажи честно, ты не решил ее удочерить?

– Твоя фантазия простирается гораздо дальше, чем я думал, – улыбнулся Геннадий. – Спешу тебя уверить: у меня этого и в мыслях не было.

– Не было?

– Не было, – твердо ответил Баринский.

Снова и снова они возвращались к проблеме, которая преследовала их все эти годы. Столько лет вместе, а детей нет. Несколько раз у Влады случались срывы. Однажды она сказала, что больше не хочет испытывать такие муки. Она имела в виду не столько физическое страдание, сколько душевное. Геннадий согласился. С тех пор они не поднимали тему «дети». Сегодняшний вечер стал исключением.

– Хорошо, – закрыв глаза, Влада кивнула головой в знак согласия. – Пусть остается.

Геннадий поднялся и подошел к жене. Сел у ее ног, положил голову ей на колени. Влада тут же взяла его лицо в свои ладони. Она смотрела на мужа, испытывая странное чувство потери. Так тревожно было на душе, как будто они совершили что-то непоправимое, что изменит их жизнь безвозвратно, навсегда.

* * *

Зима только вступала в свои права, но делала это уверенно, масштабно. Прогнозы вещали об усилении морозов, а утром из окна Женя увидела, что все укрыто снегом. Он искрился под холодными лучами декабрьского солнца. Сверкающее покрывало, как будто бриллианты, случайно оброненные Создателем, чтобы обратить внимание всех на то, каким богатством изо дня в день обладает суетный мир.

– Доброе утро, Женечка.

В кухню вошла Влада. Она потянулась и хитро прищурилась, глядя на закипающий чайник. Было видно, что у нее отличное настроение.

– Доброе утро, Влада Сергеевна. Сейчас кофе приготовлю.

– Не беспокойся, я сама.

– Вам на работу нужно собираться, а завтрак – моя обязанность.

– Если ты настаиваешь, – улыбнулась Баринская и, затягивая туже поясок на махровом халате, сладко зевнула. – Вчера поздно легла. Эти ночные фильмы созданы, наверное, для того, чтобы потом испытывать хроническую усталость и недосыпание.

Занимаясь приготовлением кофе, Женя повернулась к хозяйке спиной и улыбнулась. Она знала еще одну причину недосыпания Влады. Конечно, подслушивать нехорошо, но в ночной тишине каждый звук становится громким, кричащим.

– Я добавлю в кофе сливки, как вы любите, – доложила Женя.

– Поджарь пару гренок, пожалуйста. Удивительно, но мне хочется есть.

– Что в этом странного?

– Обычно утром я ем с неохотой, – призналась Влада, – но сегодня я почувствовала голод, едва поднялась с постели.

– Это хорошо. Аппетит это всегда хорошо.

– Доброе утро! – в кухню ворвался Баринский. В отличие от жены он не был в домашней одежде. Белый свитер с высоким воротом, темно-синие джинсы молодили его, делая похожим на спешащего студента. По Геннадию сразу можно было судить о его настроении. Поцеловав жену в щеку, он улыбнулся Жене. – Привет!

– Доброе утро, Геннадий Иванович! Вам как всегда? – преданно глядя на него, спросила Платова.

– Разумеется!

Завтрак проходил под оживленное обсуждение предстоящей поездки Баринских на лыжную базу. Этот уик-енд они решили провести с пользой для здоровья, тряхнуть стариной. Влада была особенно рада предстоящей поездке и не скрывала этого. Она просто светилась от счастья. Единственное, что ее тревожило – справится ли Женя с Ниной Степановной в их отсутствие? Зная тяжелый характер свекрови, Влада предполагала, что без приключений не обойдется.

– Не переживайте, у нас все будет хорошо, – заверила Баринских Женя.

– Ты прекрасно справляешься со своими обязанностями, – Геннадий Иванович переглянулся с женой, – но иногда нам кажется, что мы злоупотребляем твоим терпением, выносливостью, трудом.

– Что вы?! Что вы?! – покраснела Женя. – Да я у вас только жить начала. Я вам так благодарна.

– Ну, довольно взаимных комплиментов. – Влада дожевала гренку с сыром. – Мы все прекрасно понимаем и видим. Ты тоже чувствуешь наше отношение. Пока все нормально, в пределах разумного. Мы не можем требовать от тебя большего, а ты – от нас, потому что сами безо всякого принуждения делаем все возможное друг для друга. За то время, что мы живем вместе, по-моему, у нас получился практически идеальный союз.

– Почему «практически»? – насторожилась Женя.

– Потому что такое положение вещей временно. Мы с Геннадием Ивановичем понимаем, что ты должна учиться, должна жить своей жизнью.

– Я и живу своей жизнью, Влада Сергеевна. Мне так хорошо здесь. Мне никогда не было так хорошо.

– Женя, когда ты так говоришь, мне становится страшно, – Баринский переглянулся с Владой. – Я пытаюсь представить, как ты жила раньше, и у меня мурашки по коже. Я говорю искренне, потому что я – врач и прекрасно понимаю, что такое ухаживать за больным человеком, быть в зависимости от его капризов, самочувствия.

– У нас с Ниной Степановной полное взаимопонимание. Ухаживать за ней не удовольствие, но и не тяжкая ноша. К тому же у меня есть время не только на это. В вашем доме столько книг, я успеваю читать их. Раньше я была лишена… У меня не было элементарных вещей и телевизор я смотрела черно-белый. Теперь в моем распоряжении цветной – фантастика! Если бы вы знали, как мне не хватало всего этого у себя дома… Дома. Ваш дом стал мне близким, родным. Вы спасли меня…

Влада перестала есть. Она сидела, опустив глаза, пристально всматриваясь в узор на своей тарелке. Геннадий тоже притих. Независимо друг от друга обоих охватила паника: они получили подтверждение своим опасениям. Они приручили человека, введя его в свой мир. О возвращении домой Женя и не помышляла. Геннадий Иванович поначалу решил, что это к лучшему: девушке нужно было отдохнуть от мест, где ей было так неуютно, так одиноко, где ее не ждут родные и близкие, кому была бы небезразлична судьба девушки. Не мудрено, что Женя не торопится снова вернуться в родные края. Она ни словом не обмолвилась о том, что хочет хотя бы на день взять выходной и поехать домой. Работа, новые впечатления постепенно вытеснили из ее памяти весь негатив недавнего прошлого. Молодость тем хороша, что она недолго помнить плохое и с удовольствием впитывает в себя все светлое и вселяющее надежду.

Баринский замечал, как постепенно девушка оттаивает, привыкает к распорядку в доме, к своим обязанностям. Даже Нина Степановна на удивление капризничала меньше обычного. Ей пришлась по душе эта добродушная, в чем-то наивная девушка, спокойно выполнявшая все ее просьбы. Женя находила время не только на то, чтобы покормить, переодеть, умыть, расчесать свою подопечную, но и почитать ей, петь с ней вместе или просто слушать ее неспешные воспоминания о делах давно минувших дней. Женя безропотно сотни раз поправляла подушки, расправляла складки одеяла, проветривала комнату по первому требованию, заваривала травяной чай, который пришелся Нине Степановне по вкусу.

– Какая славная девушка, – говорила она сыну. – Жаль, она не сможет быть с нами все время. Она ведь молода. Сколько ей со мной возиться? Ей нужно свою жизнь устраивать. На какой срок вы договарились, Гена?

Каждый раз, когда мать заводила подобный разговор, Баринский отвечал неопределенно. Сам он часто задумывался над тем, что Женя на самом деле не обязана проводить в их доме столько времени. Она взяла на себя львиную долю обязанностей по уходу за больной, она успевала готовить еду, убирать в квартире, стирать, гладить. Она выполняла объем работы за двоих, никогда не выказывая недовольства. Платова всегда улыбалась и постепенно расширяла круг своих обязанностей.

– Гена, она такая неутомимая, – даже Влада, сначала с настороженностью относившаяся к появлению в доме нового человека, по достоинству оценила трудолюбие и мягкий, неконфликтный характер Жени. Через какое-то время Баринская уже была рада прозорливости мужа. Он нашел прекрасное решение проблемы: свекровь словно забыла о своей зловредности, полностью окунувшись в общение с Женей.

– Я же тебе говорил, – неоригинально отреагировал Геннадий.

– Одно меня настораживает: как она жила раньше, если сейчас выглядит такой счастливой?

– Не всегда нужно докапываться до истины, – уклончиво ответил Баринский.

– Может быть, ты и прав.

Женя чувствовала, что Влада к ней привыкла, к ее круглосуточному нахождению дома. Спокойная, улыбчивая, открытая, Платова смогла найти кратчайший путь к сердцу хозяйки. Геннадий Иванович тоже выказывал ей свое уважение и проявлял знаки внимания, не выходившие за рамки приличия. Порой Женя позволяла себе мечтать, мысленно называя Баринских своей семьей. Ей было здесь так уютно, так хорошо, что она все реже вспоминала Евдокию Ивановну. Сначала совесть напоминала о себе тревожными снами, в которых бабушка искала, звала внучку. В такие дни Женя просыпалась в тревожном состоянии, но с пробуждением на нее наваливалась вереница привычных забот, которые постепенно вытесняли зов недавнего прошлого.

Платова жила, не думая о возвращении. Она запретила себе подобные мысли. Гораздо спокойнее было ухаживать за Ниной Степановной, зная, что вознаграждение за труд – не только хорошее материальное подспорье, но и общение с такими прекрасными людьми. Какими замечательными родителями были бы Баринские! И почему у них нет детей?

Интуитивно Женя догадывалась, что это проблема, которую не стоит поднимать. Наблюдая за размеренным ритмом в этом доме, Платова представляла, насколько все могло бы измениться с появлением малыша. Правда, требующая внимания Нина Степановна никак не вписывалась в счастливое существование семьи. Понимая, что грешно допускать такие мысли, Женя порой представляла, как войдет в комнату к больной и застанет ее уснувшей вечным сном. Однажды фантазии девушки достигли апогея: она представила себя в роли вершителя судеб. Ей вполне по силам облегчить судьбу бедной страдающей старушки и уставшим от ее тяжелого нрава сыну и невестке. Никто ни о чем не догадается. Это было бы правое дело: прекратить бесцельное существование похожего на растение человека и помочь хорошим людям.

Самое страшное, что эти планы нисколько не смутили Женю. Она легко представляла себе, как огорчится Геннадий Иванович. Но ведь смерть неизбежна. Рано или поздно она входит в каждый дом, нарушая привычный ритм.

Разумеется, Женя ни с кем не делилась своими мыслями. Внешне она выглядела сосредоточенной, собранной. Казалось, она продумывает каждый свой шаг и именно поэтому все успевает. Она никогда не говорила об усталости, потому что ее жизнь в селе утомляла ее куда больше. Поэтому отсутствие Баринских в эти выходные Женя восприняла спокойно. С Ниной Степановной она обходилась как обычно приветливо, может быть, была менее разговорчива.

– Если я пока не нужна, я схожу в магазин, – Женя поправила подушку в изголовье больной и в ожидании замерла.

– Иди, милая.

На самом деле Женя отравилась в аптеку. Вот уже пару недель она тайно листала фармакологические справочники Геннадия Ивановича, справочники практикующего врача. Она не думала, что это занятие настолько увлечет ее. В какой-то момент Женя подумала, что из нее получился бы хороший доктор. Может быть, стоит использовать доброе расположение Геннадия Ивановича и действовать в этом направлении? Не век же ей, честное слово, за его мамашей пеленки стирать!

В аптеке Женя долго стояла у витрины, перебирая в памяти названия лекарств. Наконец, она подошла к окошку. На нее устало смотрела женщина лет пятидесяти.

– Добрый день, – Женя улыбнулась как можно приветливее. – Мне, пожалуйста, кодеин.

– Кодеин значит, – фармацевт взглянула на девушку так, словно только теперь увидела ее. – Детка, ваш рецепт.

– Не подумайте ничего плохого. Дело в том, что…

Совершив покупку, вышла из аптеки с сильно бьющимся сердцем. Она знала, что такие лекарства продают по рецепту, но использовала самый действенный аргумент, чтобы все-таки получить препарат. Но в любом случае Женя понимала, что ей невероятно повезло. Могла попасться более законопослушная особа.

Платова старалась идти как можно медленнее, чтобы не привлекать к себе внимания. Ей казалось, что все только тем и заняты, что вглядываются в выражение ее лица, присматриваются к походке, движениям. На морозе ее щеки пылали от внутреннего напряжения. Еще бы! Сегодня она сделала первый шаг к осуществлению своего дерзкого плана. Пройдет немного времени, и она освободит Баринских от несносной старухи. В конце концов, никто так и не поймет, отчего Нина Степановна отправилась к праотцам. Ее уход будет выглядеть вполне естественно. Женя была горда собой: самое простое решение всегда самое удачное. Не нужно иметь высшего образования и большого житейского опыта, чтобы воплотить в жизнь придуманный план.

Вернувшись домой, первым делом завернула покупку в носовой платок, потом упаковала в газетный сверток и спрятала на дне шкафа под стопкой белья. Здесь только она хозяйка, так что переживать нечего. Баринские – люди порядочные. Они в ее комнату заходят только после стука, а без нее – ни-ни. Поэтому все заработанные деньги Женя хранит в шкафу. Правда, почти на самом дне. От кого прячет – непонятно, так, для надежности.

Платова с удовольствием провела рукой по прохладной чистой ткани пододеяльника. Раньше она и мечтать не могла о такой роскоши. Их с бабушкой белье поизносилось. Дуся то и дело штопала, подшивала, перешивала. Теперь все было иначе. За то время, что Женя жила у Баринских, Влада Сергеевна снабдила ее всем необходимым. Кое-что постепенно перекочевало из гардероба Влады в Женино пользование, многое было куплено. У Платовой никогда в жизни не было столько вещей, которые безраздельно принадлежали только ей. Она никогда раньше не спала в пижаме, не надевала махровый халат после ванны. Баринские относились к Жене не просто как к хорошей сиделке. Они открывали для нее стороны жизни, ранее закрытые, недоступные.

К такому отношению и к удобствам городской квартиры Женя привыкла быстро, как легко привыкают ко всему хорошему. И к тому, что у нее красивое постельное белье – тоже. Под одним из недавно сшитых для нее наборов белья Женя и спрятала свою покупку.

– Женя! Женя! – Нина Степановна с нетерпением ждала ее возвращения.

– Меня долго не было? – Платова вошла с выражением готовности отозваться на просьбу. – Скучали без меня?

– Не скучала, а не было тебя долго.

– Вам что-то нужно?

– Сядь да поближе, – исхудавшей рукой Нина Степановна указала на стоящий рядом стул.

– Слушаю вас.

– Сколько тебе платят за то, что ты со мной возишься?

– Зачем вам? – Женя скрестила руки под грудью, выпрямила спину.

– Хочу понять, за какие деньги от меня не уходит сиделка.

– Я бы ухаживала за вами и за меньшие деньги, – честно призналась Женя. Она не договорила, что ей просто не хочется возвращаться в родное село, что она бы осталась даже за еду и крышу над головой. А тут такая удача: полный пансион, еще и денежки платят исправно. Сумма за три месяца накопилась побольше той, что она у Глашка занимала.

– Ухаживать за коровами хуже, чем за парализованной старухой?

– Зачем вы так, – смутилась Платова. Она услышала то, о чем сама не раз задумывалась и старалась забыть, так и не дав ответ.

– Что тебе нужно от моего сына? – Нина Степановна сдвинула брови и вперила в Женю острый взгляд.

– Не понимаю вас…

– Все ты понимаешь. Глаз на него положила, так и скажи.

– Да он мне в отцы годится, как вам не стыдно! – искренне возмутилась Платова. Она подскочила, но Нина Степановна остановила ее повелительным жестом.

– Ты не прыскай, молодка. Я ведь тебя не ругать, а поддерживать буду!

– Как это? – почувствовав слабость в коленях, Женя резко опустилась на стул.

– Если ты поможешь мне избавиться от Влады, я смогу быть благодарной, – прошептала Нина Степановна.

– Избавиться? Ничего себе… Я пойду.

– Не пойдешь, а будешь меня внимательно слушать, – нахмурилась Нина Степановна. – Тебя мне сам Бог послал, чтобы избавиться от той, которая разрушила жизнь моего единственного сына.

– Вы не то говорите.

– Нет, милая, я знаю кому и что я говорю.

– Вы меня пугаете. Я больше не хочу слушать.

– А ты не спеши пугаться. Ты лучше посмотри на это. – Нина Степановна потянулась к одному из ящиков комода, что стоял у изголовья ее кровати. Открыв, достала небольшой бархатный мешочек когда-то красного цвета, а теперь вытертый, полинялый. Непослушные пальцы никак не могли развязать узел, поэтому Нина Степановна протянула мешочек Жене: – Открой и посмотри, что у меня есть.

Легко справившись с узлом, Платова дрожащими от волнения пальцами развязала мешочек. Правда, еще до того, как она увидела его содержимое, Женя знала, что в нем хранится. Зря, что ли, она прочитала столько книг. Еще секунда, и она увидит богатство той, у которой больше нет повода, нет желания надевать такую красоту.

Интуиция Женю не подвела. Жемчужное ожерелье прохладной змейкой легло на ладонь. За ним из мешочка выпали два кольца, пара сережек, цепочка с подвеской. Женя никогда в жизни не видела такой красоты. Одно дело книги, совсем другое реально осязаемое великолепие. Камни сверкали даже при неярком свете бра, которое Нина Степановна с некоторых пор предпочитала верхнему освещению.

– Ну, как тебе? – спросила она, решив, что прошло достаточно времени для любования.

– Очень красиво, – прошептала Женя.

– Я давно перестала носить украшения. Иногда достаю, любуюсь и снова прячу. Такого больше ни у кого нет. Это авторские работы. Все это я отдам тебе, если ты поможешь мне избавиться от этой мерзавки ресторанной, искалечившей жизнь моего единственного сына. Кто в наши дни по таким заведениям ходит? Торгаши, спекулянты. Вот это ее компания, а рабочему человеку, человеку честному в ней не место! – зло сощурившись, сказала Нина Степановна. – Откуда она взялась на его голову?!

– Но ваш сын любит ее.

– Околдовала она его. Как иначе объяснить, что парень с высшим образованием с посудомойкой роман закрутил! Не обошлось без черной магии. За то расплата – Бог детей не дает. И не даст уже, сердцем чувствую. Шалавой была, материнство прогуляла, по подпольным абортариям разбросала.

– Какие страшные слова вы говорите.

Женя сложила соблазнительно сверкающие драгоценности и медленно встала. Больше она не намерена слушать бред страдающей от собственного бессилия старухи. Надо же, кто бы мог подумать, что в ней столько злобы и ненависти. Божий одуванчик, требующий внимания, поглощающий его в неограниченном количестве от Баринских, Жени, старых и верных подруг, словно по графику проведывающих ее. Всегда капризная, немного мрачная, в последнее время Нина Степановна стала мягче, внимательнее. Куда-то подевалась ее рассеянность. В ее глазах Женя встречала готовность откликнуться на проявленную заботу. Оказывается, все это было искусной игрой, подготовительной кампанией перед решающим ходом.

– Постой! – Нина Степановна взяла из рук Жени бархатный мешочек, положила его на место. Вперила в девушку тяжелый взгляд. – Неужели ты не видишь, какой умный и красивый мужчина рядом с тобой? Гена ведь писаный красавец, весь в отца!

– Для меня Геннадий Иванович – чужой муж. Его красота в таком случае не имеет для меня никакого значения.

– Не верю, чтобы он тебе не нравился.

– Дело ваше. Не буду ничего вам доказывать. – Женя больше не могла оставаться в этой душной, пропитанный запахами мазей, растирок и лекарств комнате. При неярком свете бра исхудавшее лицо Нины Степановны выглядело зловеще, точно отражая ее внутренний мир. – Я пойду.

– Подумай над моим предложением.

– Как же вам не стыдно такое предлагать! Я ведь Геннадию Ивановичу до гробовой доски обязана! – Женя не стала скрывать свое отношение к происходящему. – Вы же его мать. Как вы можете?

– Точно, предлагаю. Да так, чтоб забеременела и родила! Внуков хочу увидеть. – Нина Степановна опустила голову на высокую, тугую подушку. – Я ведь не вечная. Останешься за хозяйку, будешь жить жизнью, о которой мечтала. А иначе придется возвращаться в свою деревню. Помру, тебя быстро отсюда выпроводят.

– Откуда вам знать?

– Я права, вот увидишь.

– На чужом несчастье счастья не будет.

– Тебе откуда знать? Что ты, деревенщина, в этом понимаешь? Правда, – Нина Степановна ткнула ее искореженными артритом пальцами в бедро, куда смогла достать, – за то время, что ты с нами живешь, изменилась ты, девка. Другая стала, осмелела. Больше не похожа на затравленного зайца. Одежда, прическа, макияж, манеры – ты, как губка. Откуда ты взялась такая? Сколько раз у сына, невестки спрашиваю – молчат.

– Я тоже промолчу. – Женя решительно направилась из комнаты. У двери оглянулась. – И то правда, что страдания нам за грехи наши посланы.

– Ты свои уже замолила? – усмехнулась Баринская. – Одним больше, одним меньше – всего и дел-то.

В своей комнате Женя бросилась на диван, несколько раз изо всех сил стукнула по нему. Чувства, переполнявшие Платову, рвались наружу. Как нелегко держать их в себе. Поделиться не с кем. И раньше подруг мало было, а теперь и вовсе все общение – Баринские да продавцы в магазине. Да разве можно кому-то сказать о том, что предлагает ей несносная старуха. Неважно, что ей еще нет шестидесяти. Выглядит она на все семьдесят, а ведет себя паскудно. Сына своего, говорит, любит, но разве так выражают любовь?

Несмотря на абсурдность предложенного Ниной Степановной, Женя чувствовала, что не может выбросить услышанное из головы. Сначала девушка представляла себя рядом с Геннадием Ивановичем. Как они идут вместе по улице, а прохожие смотрят им вслед, не в силах оторвать взгляд от красивой пары, излучающей счастье. Уже к концу уик-энда Платова, прижимая ладонь к груди, едва справлялась с волнением от очередной фантазии. На этот раз она не была невинной: объятия и жаркие ласки Баринского заставляли девушку краснеть и бороться со сбившимся дыханием. О существовании жены, оказывается, так легко забыть.

Все стало на свои места с возвращением Влады и Геннадия. Женя с облегчением вздохнула: все-таки оставаться один на один с Ниной Степановной она больше не рискнет. И вообще общение с ней нужно свести к минимуму. Зловредная старуха подписала себе приговор: теперь Женя хотела избавиться от необходимости изнурительной заботы о больной и мечтала стать хозяйкой заветного мешочка из бархата.

Такую красоту Женя видела только в кино. В воскресные дни к ним в клуб обязательно привозили какую-нибудь душевную индийскую мелодраму. Главная героиня блистала украшениями, кажущимися Жене чем-то запредельным, нереальным. Теперь у нее была возможность получить нечто подобное. Деньги и драгоценности давно являлись для Платовой мерилом настоящей жизни, показателем уровня возможностей, тем, что помогает чувствовать себя уверенно. Она была готова отказаться от нищенского существования с бабушкой, но от той жизни, которой волей судьбы жила в этой семье, – никогда.

За все эти месяцы Женя не скучала по дому, Дусе, Глаше, вычеркнула из памяти неприятную историю с Витькой Селезневым. Платова стала другой. Она смотрела в зеркало и видела девушку своей мечты. Ту, какой она бы никогда не стала, останься она в селе. Больше не будет вонючего коровника, изнурительной работы на огороде, похотливых взглядов вечно пьяных односельчан. Ради того, чтобы приходить в восторг от собственного отражения и ловить восхищенные взгляды мужчин, Женя была готова на все. На то «все», что называют крайностью, то, что называют преступлением.

– Ты какая-то напряженная, – заметила Влада Сергеевна за вечерним чаем. Щедро нахваливая маковый рулет, который Женя испекла по случаю их возвращения, Баринская не могла понять, что ее так настораживает в облике и поведении девушки.

– Наверное, я переволновалась.

– Нина Степановна?

– Да. Она стала… Я обращаюсь с ней, как с родным человеком, а она так часто недовольна мной. Мне обидно, очень обидно. Когда вас не было, она была ко мне особенно несправедлива.

– Не принимай близко к сердцу. – Влада Сергеевна отставила чашку с чаем, подошла к застывшей у окна Жене. – Она больной человек. Это ее единственное оправдание, но… Если ты больше не можешь выносить ее капризы, если у тебя больше не осталось сил ухаживать за ней, ты должна прямо об этом сказать. Мы не в праве удерживать тебя и дня.

– О чем речь? – в кухню вошел Геннадий Иванович. Он нехотя услышал последнюю фразу жены.

– Женя устала, – Влада повернулась к мужу. – Ей нужно отдохнуть от нас.

Платова так и не повернулась. Она пыталась придать своему лицу выражение бесконечной скорби. Она приказывала себе заплакать, но сделать это по заказу оказалось не так-то легко. Тогда Женя представила, что снова окажется перед необходимостью возвращаться домой. Слезы сами полились из глаз. Не сдерживая их, Женя повернулась.

– Да что случилось? – Баринский подошел, обнял ее. – Успокойся, пожалуйста.

Женя подалась к нему всем телом. Она знала, что сразу он ничего не поймет, ничего не почувствует. Он смотрит на нее, как на взрослую дочь, не допуская в мыслях иного общения. Но должна же она с чего-то начать? К тому же ей были интересны собственные ощущения. Кажется, ей понравилось. И его нежное прикосновение, и твердость мускулов, и терпкий запах одеколона. Внизу живота разлилось приятное томление, жар. От удовольствия Женя закрыла глаза, а когда открыла, встретила растерянный взгляд Влады. Баринский, не замечая происходящего, взял Женю за плечи, посмотрел ей прямо в глаза.

– Ты не должна так огорчаться. Если у вас не складываются отношения, мы будем искать другую сиделку.

– У нас нормальные отношения, – всхлипнула Женя. Нужно было срочно изменить смысл разговора. – Просто, просто… Ваше отсутствие… Оно казалось вечным. Однажды я уже ждала своих родителей, а они не вернулись.

– Боже! – Влада прижала кончики пальцев к вискам, покачала головой. – Все зашло слишком далеко. Бедная девочка. Гена, что ты молчишь?!

– Я боюсь сказать что-то лишнее, обнадеживающее, хотя очень хочу сделать это.

– Хочешь, но боишься? – Влада нервно засмеялась. – Это в твоем стиле.

– Иди отдыхай, Женя. Отоспись, завтра утром не вскакивай. Мы справимся сами. – Баринский дождался, пока Платова вышла из кухни, и обратился к жене. – Что с твоим лицом?

– С моим лицом? Оно смазано кремом. Ты имеешь в виду блеск?

– Я имею в виду выражение.

– Давай выпьем чай, – меняя тему, Влада отрезала Геннадию кусок бисквитного рулета. – Попробуй. Женя отлично готовит.

– Я знаю.

– Лучше меня готовит.

– Ты бываешь справедливой, – жуя рулет, заметил Баринский.

– Например, когда говорю, что мы заигрались в близкие отношения с чужим для нас человеком.

– Пойдем спать, – улыбнулся Баринский.

– Гена, это очень серьезно.

– Конечно, – Геннадий подошел и поцеловал жену в уголок рта. – Пойдем, наш уик-энд должен получить логическое завершение.

Чуть позднее Баринский покрывал благодарными поцелуями лицо Влады. Ему всегда было так хорошо с этой женщиной. Хотя в его жизни были мимолетные интрижки, ни одной из них он не придавал особого значения. Они не имели для него важности, потому что любил он только одну женщину – свою жену. К ней он и возвращался из объятий любовниц, существовавших для него только в миг наивысшего наслаждения.

Потом ему было неловко. Не от самого факта измены, а оттого, что была необходимость еще какое-то время играть в благодарность, преступную нежность, внося в уже завершившиеся отношения элемент мелодрамы. Переступая порог своего дома, Баринский играл роль преданного заботливого супруга, что ему вполне удавалось. Влада, казалось, ничего не подозревала. Чувство вины заставляло Баринского с еще большей нежностью обращаться с ней.

Жену он считал женщиной, с которой ему предстоит встретить старость. Он успел смириться с отсутствием детей или делал вид, что смирился. Как все мужчины не желал верить в то, что причина их бездетности в нем, в его слабом семени. От обследования категорически отказался, предоставив Владе полную свободу в походах по бесконечным консультациям, сдаче анализов. В глубине души хотел, чтобы однажды жена призналась в собственной неспособности забеременеть. Но и в этом случае она была для Геннадия вне конкуренции. Он не мечтал о серьезных отношениях с другой женщиной. Его чувства к Владе все еще были свежи, искренни. Он не хотел ничего менять. Знал Геннадий и то, что это исключительно его мнение. Мама невестку называла поварихой. Влада молча терпела нелюбовь свекрови, но и сама душу на распашку не раскрывала. То, что Женя нашла общий язык с Ниной Степановной, казалось Баринской чем-то невероятным. Взбалмошный характер свекрови, отягощенный болезнью, вдруг сгладился, стал более миролюбивым.

– Как это могло произойти? – поздно вечером, когда в доме уже воцарилась тишина, Владе не спалось. Она отложила книгу и повернулась к засыпающему над медицинским журналом мужу. – Здесь что-то не так.

– О чем ты?

– О том, что молоденькая девочка смогла найти подход к Нине Степановне.

– Ничего удивительного, по-моему. Ты же знаешь: старики и дети всегда говорят на одном языке. К тому же эта девочка очень старается.

– Ты забываешь, что твоя мама нездорова, а Женя никогда раньше не попадала в такую ситуацию.

– Откуда нам знать? – задумчиво произнес Баринский. – Нам известно только то, что она посчитала нужным рассказать. Ясно одно: жилось ей несладко.

– Гена, а тебе не приходило в голову, что она не так проста, как хочет казаться?

– Ты не поверишь, я настолько ей доверяю и сам не знаю почему, – окончательно проснулся Геннадий.

– Ты как порядочный человек решил, что она будет тебе признательна до гроба. – Влада наклонилась и прошептала мужу на ухо: – Что, если она скрывается у нас!

– Она хотела покончить с собой, ты забыла?

– Только потому, что ей невыносима жизнь сироты? – Влада энергично затрясла головой. – Не верю!

– Хорошо, что ты предлагаешь?

– У тебя много знакомых в органах. Пусть сделают запрос. Документы Жени у нас есть. Я выпишу номер паспорта, серию…

– Залезешь в ее вещи! – возмутился Баринский.

– Тише, тише, – Влада оглянулась на закрытую дверь. – Что ты так кричишь!

– Мне казалось, ты доверяешь ей. Оказывается, только на словах!

– Не хватало нам поссориться из-за этой пигалицы. – Влада откинулась на подушку.

– Я не собираюсь с тобой ссориться. Послушай. Ты в своем ресторане привыкла судить о людях по тому, какие блюда из вашего меню они выбирают. Такие, как Женя, вообще никогда не были в ресторане. Потому в твоем понимании они не достойны доверия?

– При чем здесь ресторан? – недоуменно спросила Влада. Она любила свою профессию и очень обижалась, когда ее незаслуженно принижали. Обычно этим занималась Нина Степановна. Свекровь считала, что ее сын, с высшим образованием и несомненным талантом, достоин лучшей партии. – Кстати, у меня тоже много знакомых. Я и сама могу что угодно узнать.

– Занимайся, если у тебя есть на это время. – Геннадий потянулся и выключил бра. Закрыв глаза, дал понять, что разговор окончен. Влада молча отвернулась. Она решила промолчать, чтобы на самом деле не поругаться из-за этой девчонки, которая так беззастенчиво прижималась сегодня к чужому мужу, к мужчине, давшему ей крышу над головой и жизнь, о которой та могла лишь мечтать.

Влада пыталась уговорить себя, что ей померещилось. Баринская знала за собой грешок ревности. Просто Женя очень благодарна им за эту новую жизнь. Она не станет все разрушать своими руками? Тем более, что Баринский, кажется, решил принять в ее судьбе самое активное участие. Он, сам того не осознавая, играет роль отца взрослой дочери. Скоро он скажет, что Женя должна учиться, что ей нужно обязательно получить образование. Геннадий всегда такой: или все, или ничего. Влада быстро открыла глаза. Все-таки им не хватает своих детей. Двоих, а то и троих. Геннадий был бы хорошим отцом. Баринская до боли закусила губу: ее любви и заботы тоже хватило бы не на одного ребенка, никто не был бы обделен.

Баринский перевернулся на другой бок к Владе. Сон у него, как рукой сняло.

– Влада!

– Что? – она не хотела поворачиваться, чтобы муж увидел, что она на грани слез.

– Я хочу тебя.

– Ты думаешь, секс – решение всех проблем?

– Ты не разделяешь этого взгляда?

– Как это по-мужски. – Влада сняла шелковую рубашку. – Хотя, почему нет? Давай займемся любовью.

– Пока ты отвечаешь «да», у меня остается надежда, – Баринский поцеловал жену, прижал ее к себе, вдыхая аромат ее волос.

Влада сразу поняла, о чем он говорит. Его пронзительный взгляд подтвердил, что она не ошиблась. Стало совсем грустно, но не ответить на ласки мужа Баринская не могла. Удовольствие, которое оба получали от близости, на какое-то время скрашивало боль от тщетности усилий. Тема, с некоторых пор закрытая для обсуждения, не была забыта. Каждый по-своему переживал, но старался не показывать этого. В их разговорах не было места для взаимных упреков – правило, соблюдаемое давно и существенно облегчавшее отношения. Однако в этот момент Влада не знала о планах, которые муж вынашивал в тайне от нее. Оба еще не знали, к чему приведет эта не самая невинная затея, впоследствии круто изменившая устоявшуюся жизнь семьи.

* * *

Весна настала рано, растопила февральский снег и уже больше не позволяла ему покрывать белым ковром жаждущую тепла землю. Лишь ранним утром можно было увидеть, как зима пытается вернуть утраченные владения, укрывает серо-коричневые просторы воздушным снегом. Легкие пушистые хлопья величественно падали с небес, теряя всю свою привлекательность, достигнув земли. Здесь они превращались в капли, лужи, грязные ручьи. Природа оживала, она заждалась привычного хода событий, распахнув объятия смело наступающей весне.

Радовалась приходу тепла и Женя. Ее биологические часы четко реагировали на предстоящие изменения. Чаще, чем обычно, Платова ощущала себя одинокой. Речь была не о том, что она жила в семье, в которой на нее не обращали внимания, а в том, что она мечтала о романтических приключениях. Еще не так давно она собиралась покончить с жизнью, а теперь полна фантазий о любимом, который подарит ей весь мир. Тот мир, что был к ней так жесток, а сейчас повернулся своей лучшей стороной. Женя пришла к выводу, что ничего в этой жизни не дается просто так. Выстрадав эти невероятные перемены и получив шанс начать все сначала, Платова надеялась, что эта весна будет особенной, неповторимой, судьбоносной. Играли гормоны, хотелось любви, нежности, но пока все силы расходовались на уход за Ниной Степановной, и единственным развлечением для Жени был просмотр телевизора. В каждом романтическом сюжете Платова ставила себя на место главной героини, переживала бурные романы, веря, что однажды в реальной жизни ее захлестнет волна настоящей любви.

Прошло достаточно времени с того жаркого августовского дня, чтобы Платова окончательно забыла о бабушке, односельчанах, подругах. Она считала себя горожанкой, которая никогда не вернется к прежней жизни. Чувство благодарности к Баринским, давшим ей еду, кров, материальные блага, со временем видоизменилось. Теперь, когда она так долго и усердно ухаживала за Ниной Степановной, участвовала в хозяйственной жизни семьи, Женя решила, что ничего не получает даром, просто так. Она никому ничем не обязана, потому что отрабатывает все, что получает в этом доме. Попробовали бы они потакать капризам взбалмошной старухи, которая, ко всему прочему, желает разрушить брак своего сына. Пока Женя ни с кем не говорила об этом. Нина Степановна тоже больше не повторяла своего предложения. Заветный бархатный мешочек продолжал принадлежать своей хозяйке и охранялся ею как зеница ока. Иногда Жене казалось, что зловредная баба жалеет о своей слабости: она не должна была открываться, не должна была снимать маску лицемерия. Платова не оправдала ее доверия. Испытывая возрастающую неприязнь друг к другу, обе решались лишь на обмен жесткими взглядами и мысленными не самыми лестными пожеланиями. Нина Степановна, учитывая свою полную зависимость от Жени, периодически рассказывала невестке и сыну, какая «Женечка умница».

В свою очередь Женя тоже не предпринимала отчаянных шагов: ее газетный сверток все еще лежал нетронутым между комплектами постельного белья. Платова присматривалась к Владе и Геннадию, пытаясь найти в их отношениях доказательства тому, о чем говорила Нина Степановна. Интеллигентный, вежливый, спокойный, добродушный Геннадий Иванович был полной противоположностью взрывной, грубоватой, но открытой и предсказуемой Владе Сергеевне. Женя пришла к выводу, что они дополняют друг друга, и не так-то просто третьему вмешаться в эту идиллию. Этот прочный многолетний союз имел лишь одну брешь: отсутствие детей. Оба делали вид, что эта проблема давно забыта и на повестке дня масса других, требующих внимания. При Жене никогда не велись разговоры о ребенке. Нина Степановна предлагала использовать именно это обстоятельство для того, чтобы, наконец, выкурить из дома нелюбимую невестку. Платова видела в этом только одну проблему: чтобы забеременеть нужно, как минимум, переспать с мужчиной. И не с каким-то абстрактным, а с ее спасителем и благодетелем Геннадием Ивановичем.

В ее отношении к Баринскому наметилось что-то более трогательное и нежное, чем вначале. Учитывая весеннее настроение и физическую жажду любви, Женя понимала, что именно Геннадий может стать в ее воображении тем самым прекрасным принцем на белом коне. Привычная ассоциация, от которой у Жени по коже бежали неконтролируемые мурашки. Приятно, волнительно и даже немного страшно. Платова хотела и боялась того, к чему могут привести ее фантазии. Пока же она, как обычно, выполняла свои обязанности по дому и уходу за больной. Заглянув в холодильник, Женя решила отправиться за покупками. Баринские с удовольствием поручили это ей, потому что в наступившие времена это занятие отнимало массу времени и нервов.

– Нина Степановна, я за покупками! – уже у входной двери Женя вспомнила, что должна поставить в известность свою подопечную. Правда, если по правилам, нужно было зайти к ней в комнату и удостовериться, что Нине Степановне ничего не нужно, но уж больно хотелось как можно скорее оказаться на улице. А эта старая вешалка могла придумать, что ей нужно в туалет или вдруг одолела жажда.

Поэтому Платова быстро закрыла за собой дверь и стремительно спустилась по ступеням. Вышла из подъезда, с удовольствием вдохнула сырой, наполненный запахами наступающей жизни, воздух. Решила сначала пойти на рынок. Десять минут быстрой ходьбы – и вот он, Русановский рынок. Жене казалось, что ее приподнятое настроение передается окружающим. Продавцы с удовольствием шутили, но цен не снижали. Скромные пучки зелени стоили целое состояние, но Платова покупала все, что нужно для ароматного борща, который она варила отменно. Баринские не нахвалятся на ее стряпню. Ради того, чтобы лишний раз услышать их похвалу, Женя была готова не выходить из кухни. Если бы не Нина Степановна, не ее вечное нытье…

Платова давно поняла, что к этой женщине у нее нет жалости. Не представляя, каково это, быть прикованной к постели, молодая девушка относилась к Нине Степановне с пренебрежением и брезгливостью. Поначалу боялась сказать лишнее слово, причинить ей боль, а потом осмелела и перестала контролировать свои слова, движения. Сегодня Женя показала, что в их отношениях главная она. Времени на покупки у нее было вдоволь. Баринские придут после шести, а до вечера она успеет и ужин приготовить, и Нину Степановну успокоить.

– Как хорошо! – шагая к ближайшему магазину, Женя улыбалась. Она не могла сдержаться, но прохожие смотрели на нее с недоумением. В этом коротком обмене взглядами сложился беззвучный монолог, в котором Платова оправдывала свою веселость. – Я молода, у меня все впереди!

Весенний настрой несколько портил пустой магазин, в котором образовалась очередь-змейка за хлебом. Взглянув на плотно заполнивших магазин людей, Женя опытным взглядом оценила ситуацию: придется стоять больше часа. Вздохнув, заняла очередь. Не забыла взять из дома сборник кроссвордов. Геннадий Иванович открыл для нее это интереснейшее занятие. За ним и время пройдет быстрее. Ручку, конечно, забыла, так что приходилось полагаться на память.

На Женю окружающие смотрели со сдерживаемой яростью, готовой вот-вот выплеснуться. Раздражение перерастало в свою последнюю стадию. Спокойное, отрешенное лицо Жени не вписывалось в атмосферу нарастающего напряжения. Кто-то уйдет из магазина без хлеба – единственного товара, который завозили в магазины того времени. Только хлеба на всех не хватало. Перспектива искать другой магазин, выстаивать еще одну очередь казалась ужасной. Осиротевшие без привычного ассортимента прилавки смотрели на теряющих надежду покупателей холодным светом.

Женя все-таки купила хлеб, с неудовольствием обнаружила, что в кошельке осталось очень мало денег. Баринские выделяли все меньшие суммы на расходы, а Платова хотела, чтобы у нее оставалось поле для фантазии. Куховарить она любила, но раньше делала это вместе с бабушкой, а та старалась как можно меньше времени тратить на приготовление еды. Женя напротив: не жалела на это сил. Платова успела открыть закон: чем больше времени тратится на приготовление блюда, тем быстрее оно съедается. Но принимать восторженные похвалы Геннадия Ивановича и Влады Сергеевны стало необходимостью. Женя словно пыталась им доказать, что без нее они больше не справятся, что без нее их холодильник снова будет полупустым. Она варила борщи, супы, пекла пирожки, пряники, лепила вареники, жарила блины с припеком, запекала грибы в сметане.

Несколько раз Влада с ревностью принимала такие разносолы. Она вдруг стала доказывать, что тоже может приготовить нечто подобное, но у нее на это не остается времени. Геннадий, видя, что Женя обижается, сглаживал ситуации с присущей ему дипломатичностью.

– Ну, хватит вам соревнование устраивать, дорогие женщины. Обе хозяйки хоть куда. Это я вам как лучший эксперт заявляю со всей ответственностью!

На этот раз Женя возвращалась домой, неся в хозяйственной сумке самое необходимое. И оно теперь было в дефиците, и за ним приходилось стоять в очередях, перекупать с рук чуть дороже. Многие использовали кризис в своих целях. Кто-то страдал, кто-то наживался на этих страданиях – все объяснимо.

Кризис коснулся всех. Особенно больно ударил по тем, кто с трудом воспринимал перемены и не желал принимать как реальность бесповоротность произошедшего. Одна большая, некогда великая страна перестала существовать, обрушивая на своих бывших граждан бурный поток проблем. Многие все еще не могли поверить в то, что ничего не будет как прежде, что нужно привыкать к новому положению вещей, пока проявляющемуся в обнищании одних и быстром возвеличивании других. Надежды на возврат к прошлому таяли, а будущее пока представлялось весьма противоречивым и туманным.

Ресторан, в котором трудилась Влада, работал без прибыли. В больнице Геннадия не выплачивали зарплату, отправляли персонал в отпуска без сохранения содержания. Всем приходилось перестраиваться, меняться, изворачиваться, приноравливаться. Женя принадлежала к тому меньшинству, которого всеобщий кризис не коснулся: она получала свое вознаграждение в прежнем объеме, а Нина Степановна – заботу в возрастающем. Правда, общаться с ней становилось все труднее. Мать Баринского принадлежала к тем, кто не хотел смотреть в глаза реальности. Когда Женя говорила, что в магазине нет яиц, нет молока, а за хлебом нужно выстаивать невероятную очередь, она делала круглые глаза, смотрела с недоверием, отмахивалась, когда сын говорил, что лекарства – ему, врачу – достать практически невозможно, а массажист требует за свою работу сумму, в три раза большую, чем договаривались ранее.

– А ты почему не просишь поднять тебе зарплату? – поинтересовалась Нина Степановна. Она сидела в инвалидном кресле, наблюдая за четкими, отлаженными движениями Жени. Та как раз перестилала ей постель и замерла с чистой простыней в руках. Ей даже в голову такое не приходило. Она бы и без денег работала, лишь бы подольше оставаться в этом доме. Она так и не успела ничего ответить, как старуха злорадно произнесла: – Ничего, вот умру, быстро тебя из дома наладят. Тогда пожалеешь, что отказалась от моего предложения!

Это был второй раз, когда Нина Степановна вернулась к этой скользкой теме. Женя заправила простыню и принялась беспощадно колотить подушку. Назвав про себя старуху сучкой, Платова призадумалась: что ни говори, а права ведь старая вешалка.