Читать книгу Зеркало маркизы - Наталия Ломовская - Страница 1

Утром первого января, когда до зарплаты оставалась неделя, Анне волей-неволей пришлось подумать о своих запасах: ста двадцати шести рублях и мешке грязноватой гречневой крупы, купленном на местном оптовом рынке.

Да, это еще неплохо – бывало и хуже. Выпадали вечера, когда Анне приходилось кормиться доброхотством соседок по квартире. Случались утра, в которые девчонки сами сидели на мели, и ничего не оставалось делать, как ехать на работу без завтрака, а там мучительно ждать момента, когда можно будет проскользнуть в столовую.

Уж эти наши больничные столовые… Дешевая, простецкая еда: тарелка манной каши, два вареных яйца, хлеб. Кубик сливочного масла на блюдечке – хочешь, положи в кашу, хочешь, намажь на хлеб. Анна мазала на хлеб, посыпала сверху сахаром – мама в детстве называла это «пирожное». Стакан жидковатого какао, подернувшегося морщинистой нежной пенкой. А в столовую уже тянутся больные в разномастных халатах и пижамах, в спортивных костюмах. Охают и вздыхают, шаркают тапочками, погромыхивают собственными тарелками-кружками, как привидения цепями. Всякий несет с собой приварок – сыр, колбасу, булочку, бананы и яблоки. Правду сказать, больные иной раз подкармливают сестричек лучше, нежели скуповатая столовая. Больным тащат харч сумками, похоже, считая пищу лучшим выражением родственной любви, а у тех, кто нездоров, какой же аппетит? Вот и перепадают медсестрам фрукты, конфеты, печенье. На таком подножном корму прожить можно, даже если покупка недорогого пуховика разрушила твой бюджет до основания…

Но на этот раз дело было не в пуховике. На этот раз Анна безумствовала иначе. Анна купила себе платье, да-да, платье, вещь непрактичную, а значит, ненужную в ее аскетическом быту. В повседневной жизни она не вылезает из джинсов, только меняет маечку на водолазку, водолазку на свитерок, у нее и обуви-то подходящей нет к этой тряпочке! Да и куда она в платье пойдет, скажите на милость? Впрочем, этот-то вопрос Анна как раз решила лучшим образом: на новогоднюю вечеринку. Более того, она сообразила, что если отказаться от новых зимних сапог, то можно еще купить к наряду туфли. Те самые туфли с пряжками из стразов, стоящие в витрине обувного магазина на углу.

Ах, что за магазин! Весь стеклянный, залитый теплым светом, и внутри плавают, как медлительные рыбы, томные продавщицы. Пахнет там чудесно, так тонко-тонко и шикарно, новой кожей и духами покупательниц. Ах, какие дамы сидят на кругленьких стульчиках и задумчиво рассматривают свои ноги! Отчего у них, у этих дам, так блестят волосы, почему у них кожа такая матовая, фигуры такие безупречные? Нипочем Анне не достичь подобного совершенства, ведь она моет волосы шампунем «Лопушок», пользуется пудрой из подземного перехода, и нет у нее денег на посещение фитнес-центра, да чего там, она даже дома ленится крутить обруч, подаренный подружками на день рождения, «талию точить»!

Так вот Анна и жила: пробавлялась больничной едой и подарками от пациентов, каждый вечер сушила специальными сушилками расползающиеся сапожки, мазала лицо оливковым маслом и лелеяла в груди свою особенную девичью мечту. О том, как на новогодней вечеринке на нее обратит внимание хирург Игорь Алексеев – добродушный, улыбчивый увалень с насмешливыми серыми глазами. Он умчит ее вдаль на своем стареньком автомобильчике, они будут целоваться озябшими губами под снегом, пить прямо из горлышка шампанское и планировать общее будущее. Может, вся эта романтическая чепуха прогонит ее тоску, уничтожит чувство вины?

Но ничего подобного не случилось, несмотря на платье, туфли и тщательно выпрямленные волосы. Все равно пришлось сменить платье на рабочую форму неприятно-зеленого, как больничная клеенка, цвета. Волосы скрылись под колпаком, а туфли со сверкающими пряжками оказались страшно неудобными, и Анна обула привычные белые тапочки на резиновом ходу. Игорь дежурил, ему привезли сначала перитонит, а потом ножевое ранение. Анне пришлось промывать желудок мужику с ножевым, а тот отвратительно матерился, и ругательства вперемешку со звуком льющихся из его желудка масс совершенно заглушили бой курантов. Мало того, Алексеев, едва отмывшись, еще и пошел курить на служебную лестницу с Кристиной, отвратительной выскочкой, которая нарочно поменялась дежурством, лишь бы быть в новогоднюю ночь рядом с обожаемым мэтром.

Впрочем, Анна сама поступила так же.

Даже снега в новогоднюю ночь не было – наоборот, накануне температура повысилась до нуля, все растаяло, под ногами хлюпали лужи, на дне которых коварно затаился лед. Сапоги Анны, возвращавшейся с дежурства, моментально пропитались водой, и изящные туфельки, болтающиеся в пакете, стали казаться ей издевательским упреком.

Туфельки Золушки, не выполнившие предназначенной им роли.

А тут еще к тому же – неделя до зарплаты, сто двадцать шесть рублей и мешок гречневой крупы.

Нет, так жить невозможно.

И Анна задумала удрать. Взять накопившиеся отгулы, перехватить денег у соседок и махнуть к родителям. Всего-то сутки в поезде, и вот он – родной поселок. Там хорошо. Там лежат вдоль обочин сугробы, воздух чист и прозрачен, снег вкусно похрустывает под ногами. Там она отдохнет. Можно будет до полудня спать на высокой, бабушкиной еще кровати, а по вечерам ходить с матерью в гости к многочисленной родне, радоваться вниманию к себе – как же, девочка выбилась в люди, не кто-нибудь – медработник! Поживет она там недельку, больше-то все равно не продержаться, а там, глядишь, и сердце успокоится, и зарплата капнет на карточку, о чем сообщит веселым посвистом мобильный телефон, и родственники натащат к поезду всяких вкусных вещей. Копченого сала, например, и маринованных груздочков, и варений. Конечно, лучше было бы приехать с хирургом Алексеевым. Анна представила, как она звала бы его «Гошей» и хозяйским, расслабленным жестом проводила бы ладонью по его плечу. Но нет так нет. С другой стороны, еще не все потеряно…

С этими мыслями кое-как добралась она до дома. Это только так называлось – дом, на самом деле – квартира, которую Анна снимала вместе с еще тремя девицами. Соседка по комнате иногда причиняла ей немало беспокойства. Филологическая девица Ленка была разгульной особой. Она любила выпить, приводила к себе парней, не понимала разницы между своим и чужим – могла съесть что-нибудь из холодильника, без спросу надеть какую-то приглянувшуюся вещь. Но, стоит отдать ей должное, Ленка и сама жила нараспашку, готова была поделиться всем, хотя бы и последним.

Анна открыла дверь своим ключом, ожидая самого худшего, после празднования Нового года в квартире ее могло ожидать что угодно. От полного разгрома, опрокинутой елки до спящего под кухонным столом абсолютно голого парня (случались, случались прецеденты). Но в квартире было тихо-мирно, чисто и проветрено, только слегка пахло табачным дымом и пролитым шампанским. Ленка уже встала, а может, и не ложилась – плескалась в душе, немелодично напевая популярную песенку. Анна стукнула в дверь ванной комнаты и пошла собирать вещи. Не стоило тянуть с поездкой, утром первого января билеты дешевле.

Ленка выпорхнула из ванной как раз тогда, когда Анна искала свой теплый свитер.

– Мой розовый не у тебя? С Новым годом, и все такое.

– И тебе того же. У меня, – кивнула соседка. Бессонная ночь мало отразилась на ней, она выглядела бодрой и сияющей. Побежала, принесла свитер, залезла с ногами на кровать. – Собираешься куда?

– Домой. Если ты, конечно, одолжишь мне денег на билеты.

– Без проблем.

Без проблем все же не обошлось. Купюр в Ленкином щегольском красном кошелечке оказалось в обрез – на билет туда. Это и не страшно, обратный билет купят родители, они всегда обижаются, если дочь норовит потратить на дорогу свои деньги. Но Ленка-то как же – останется без копейки на все новогодние каникулы, которые у нее вовсе даже и не каникулы, а сессия?

– Глупости какие, – беспечно отмахнулась соседка. – У Марика перехвачу. А то родителям брякну. Даже не думай об этом.

И Анна вдруг мучительно, всем своим утомленным после ночи существом, позавидовала Ленке.

Позавидовала не красоте ее – соседка не была красавицей, и разве что одеваться умела чуть более ловко, чем Анна, из копеечных шарфиков и тряпочек сочиняя себе сказочные наряды. Нет, Анна позавидовала легкости, с которой ее приятельница шла по жизни – ни о чем не задумываясь надолго, ни о чем не жалея, никого не оплакивая. И чувство вины не липло к ее фарфоровой коже, стыд не проникал в кровь, угрызения совести не отравляли жизнь.

* * *

Дома было хорошо, так хорошо!

Если бы не эта пытка вокзалом.

Да какой там вокзал – крошечная станция, на которой останавливались не все поезда. Многие проносились мимо, едва сбрасывая скорость, равнодушные, грохочущие составы. Сейчас, зимой, когда пути покрывал снег и тусклыми лезвиями посверкивали рельсы, было чуть легче, а летом – совсем невыносимо. Невыносимо тяжело смотреть на щебенку на насыпи, похожую сахаристым блеском на куски пиленого сахара-рафинада; невыносима была память о том, как она окрасилась красным…

И Анна всегда уходила от вокзала так быстро, как только могла, и отец, шедший за ней, не поспевал, но не жаловался и не просил дочь помедлить.

Он все понимал.

И мать понимала – она снимала фотографию со стены и прятала в ящик старомодного полированного серванта. Анна даже не смотрела в ту сторону, но темный прямоугольник на светлых, выгоревших обоях мучительно приковывал взгляд и казался окошком в космическую пустоту – из повседневной, обустроенной реальности…

И все же дома было хорошо, так хорошо, что уезжать не хотелось. Особенно зимой, когда повсюду лежал снег, полностью засыпавший тропинку, что вела к лесу, и пахло вьюжным воздухом, а не подмаренником и земляникой.

Должно быть, мать почувствовала настроение Анны, потому что сказала, нарушив свое давнее обещание:

– Может, осталась бы, а? Ну, как ты там? Одна, в чужом дому, среди чужих людей. Непристроенная…

На языке матери «непристроенная» означало «незамужняя», и Анне пришлось сдержаться, чтобы не ответить какой-нибудь резкостью. Она только улыбнулась.

– Ну ладно, ладно, – вздохнула мать, пасуя перед этой жалкой улыбкой. – Ну, хоть пару деньков-то, а?

– Меня уволят с работы, – сухо ответила Анна, и вопрос был исчерпан.

Вместе с отцом пошли на станцию за билетом, но тут их поджидала неприятная неожиданность – билетов в продаже не оказалось. Кончились новогодние каникулы, школьники возвращались с экскурсий на свою десятилетнюю каторгу.

– Только СВ, – неприветливо сказала кассирша. Пучеглазая, за своей стеклянной перегородкой, она была похожа на рыбу в аквариуме, которую кто-то жестокий обмотал серым шерстяным платком.

И назвала цену, от которой Анна только вздохнула.

У нее был еще один вариант: поехать на автобусе. В старом автобусе, списанном по выслуге лет в Швеции или Финляндии – в салоне сохранились нечитаемые надписи. В благополучной европейской стране списали транспортные средства, а наши ушлые предприниматели купили и гоняют на них между городами. Ничего, что в салоне холодно и на окнах наледь толщиной с палец, пустяки, что из кресел лезут пружины, что пожилые рессоры только жалостно повизгивают на российских зимних ухабах. Кочки рви, ровняй бугры, пассажир нетребователен, он лишь затянет поясок потуже, чтобы печенка с селезенкой не перемешались, да и едет себе. В дороге выпьет, закусит, в картишки с соседом перекинется. Разве плохо? По крайней мере, ей, Анне, не придется чувствовать неуклонный, страшный ход поезда, не придется думать, справляясь с сердцебиением, одну и ту же бессонную, полночную, горькую мысль…

И тут отец вытащил из кармана потрепанный бумажник.

– Одна у меня дочь-то, – бормотал он, отсчитывая на исцарапанный деревянный прилавок купюры. – Пока в силах еще о ней позаботиться, слава богу. Пока еще работаем!

– Не надо, папа, – сказала Анна. У нее, как всегда на станции, неприятно трепетало сердце, то пропуская положенные удары, то слишком уж торопясь, и она не могла больше протестовать – убраться бы поскорей отсюда.

Рыба-кассирша смотрела на них без интереса.

Весь в розовых разводах, тоже неприятно напоминавших о том, чего не следовало забывать, билет трепетал в руках Анны, когда они вышли на улицу, в метель.

– Спрячь-ка его, а то потеряешь, – делано строго произнес отец. – И горло прикрой. Ишь как пуржит. А ты говоришь – автобус. Никакой автобус не проедет, все дороги занесет.

Поезд на их станции стоял полминуты – ровно столько, сколько надо было, чтобы закинуть вещички и самой преодолеть три обледеневшие ступеньки. Помахать отцу, маме – поезд трогается, катится неуклонно, стремительно, страшно, сминая, давя… Нет, нет, не думать об этом, не сейчас, ночью…

Анна вошла в свое купе и тут же увидела – сначала шубу и потом только соседку. Шуба из чернобурки валялась на полу, а ее владелица лежала навзничь на диванчике, прямо в сапогах. Каблуки у них были как ходули. В воздухе стояло плотное амбре удушающе сладких духов, алкоголя – не перегара, а именно чистого алкоголя. Впрочем, перегар тоже, кажется, присутствовал. Дама не то храпела, не то стонала. С некоторым смущением Анна взирала на свою попутчицу.

– Навязалась на мою голову, – сказала немолодая проводница, подошедшая неслышно. – Что я с ней буду делать? В таком состоянии?

Проводница посмотрела на Анну с досадой – как будто это она довела свою попутчицу до невменяемого состояния, вливая ей, внутривенно, что ли, коньяк и шампанское.

– Ладно уж, размещайтесь. Не мужик же, небось буянить да лапать не станет…

Утешив пассажирку таким образом, проводница поспешно ретировалась.

Лапать Анну нетрезвая попутчица, конечно, не кинулась, но и покоя не дала. Едва только Анна устроилась на своем месте и раскрыла журнал, надеясь найти в нем хотя бы временное избавление от своих невеселых мыслей, – дама пришла в себя и издала густой хриплый стон.

– О-ох, как худо мне, – сообщила она окружающей среде.

– Может, водички? – сочувственно спросила Анна.

Нужно же ей было как-то отвлечься?

Что и говорить, веселенькая получилась поездочка! Анна проветривала купе, подавала даме воду, натирала виски нашатырем, подносила ей тазик (за последним пришлось сбегать к проводнице, та покривилась, но выдала необходимый инвентарь), придерживала голову и вытирала лицо влажным полотенцем. После всех мучительных, но необходимых процедур попутчица несколько протрезвела и даже успела сообщить Анне, что ее зовут Людмила Аркадьевна, что она приняла важное решение, и это надо было отметить, вот она и переборщила немного, и что она никогда в жизни больше не станет пить после коньяка шампанское. Сообщив эту ценную информацию, дама снова позеленела и схватилась за грудь – ей стало плохо с сердцем, и Анна достала валидол из своих запасов.

Впрочем, к ночи Людмила Аркадьевна совершенно пришла в себя. Слабым голосом она попросила Анну, которую к этому моменту уже называла «Анечкой», помочь ей снять сапоги и принести крепкого чаю с лимончиком. А роскошную шубу Анна давно уже подняла с пола и, предварительно отряхнув, повесила на проволочные «плечики». Напившись вдоволь чаю, попутчица заснула и даже начала сладко похрапывать, а вот Анне не спалось. Она то и дело прижималась лбом к оконному стеклу, смотрела в кромешную почти темноту. Пронесется мимо незнакомый, занесенный снегом, спящий поселок и снова канет в ночь, и ничего больше не узнать о нем – был ли он или только показался, привиделся в зыбком дорожном сне… Вот и Анна так же – проживет жизнь, неинтересная, маленькая и затерянная в огромном равнодушном мире. Она будет до конца дней искупать свой грех, дышать чувством вины вместо воздуха, но так и останется в долгу… А исчезнет – и не узнает никто.

Косилась она на спящую, сладко похрапывавшую попутчицу, и та казалась ей существом из другой жизни, красивой и недоступной. Там женщины никогда не ездят в плацкартных вагонах, носят шикарные серебристые шубы, пахнут дорогими духами. У Людмилы Аркадьевны были холеные руки, и даже во сне ее лицо сохраняло капризное выражение, и это, казалось, свидетельствовало о ее принадлежности к некоему высшему обществу. Женщины из простонародья не капризничают, им сие не положено, они обязаны довольствоваться тем, что есть, а если чего-то не хватает – устраиваться еще на одну работу…

Эта последняя мысль стала пророческой. Утром Людмила Аркадьевна, нимало не выглядевшая смущенной, поблагодарила Анну за заботу – прозвучали слова попутчицы так, словно она имела право на сию заботу рассчитывать, а Анна, напротив, не имела права отказать, то есть «спасибо» ей говорили только из вежливости. Впрочем, так ведь оно и было.

И она предложила работу.

Так и сказала:

– Ты, значит, деточка, медсестра? Ну, это же прекрасно. У меня есть к тебе одно интересное предложение. Какая у тебя зарплата?

Анна озвучила сумму, весьма завышенную, но Людмила Аркадьевна все равно расхохоталась. Если бы попутчица знала, какая у Анны зарплата на самом деле, она, наверное, просто умерла бы в ужасных конвульсиях.

– И как жить на эти деньги? – с искренним интересом спросила Людмила Аркадьевна. – Ну, я понимаю, старушка на свою ничтожную пенсию… Много ли ей надо – кашка манная, пуховые носочки и любимый сериал по телевизору. Но ты-то молодая. Небось и одеться, и покушать сладко охота. Тем более соблазнов сейчас море.

Анна только кивала.

– Подъезжаем, – спохватилась попутчица, достала из сумки косметичку, вытряхнула ее содержимое на столик и принялась наводить марафет. По гладкому лицу заскользили кисточки и пуховки, черный клювик карандаша наискосок клевал веки, из черного футляра выползал розовый столбик помады, фыркал ароматной пылью округлый флакон. Ах, соблазны, соблазны – парфюмерные, косметические, душистые и пушистые, от Шанель, от Диора, от волшебника Герлена!

– Вот что, Аннушка… Ты, я вижу, девочка старательная и добрая. Звезд с неба не хватаешь, да нам это и не надо, так ведь?

Анна хотела обидеться, но передумала и только кивнула.

– Так. У меня есть для тебя работа. Вот, возьми мою визитку. Позвони завтра, что ли. Когда я приду в себя, отосплюсь, почищу перышки… Поняла?

– Поняла, – сказала Анна, хотя про себя недоумевала: что значит «отосплюсь»? Разве не спала она всю дорогу?

А ей, Анне, чуть ли не прямо с поезда нужно было спешить на дежурство, которое обещало быть тяжелым. После праздников в экстренной хирургии прямо-таки разгул внеплановых операций. Обкушавшись и упившись за новогодним столом, граждане несут к эскулапам свои пострадавшие организмы. Хирург дает сеанс одновременной игры на нескольких инструментах. Та-да-ам! Острый панкреатит! Оп-па – пептическая язва желудка! Привет, желчнокаменная! Синдром Маллори-Вейса, не угодно ли? Травматическая ампутация пальцев не ко времени взорвавшимся фейерверком… Пьяная драка! Непроходимость прямой кишки!

Как там она сказала, эта холеная пьянчужка? Звезд, мол, Анна с неба не хватает? Вот попробовала бы дражайшая Людмила Аркадьевна так повертеться целые сутки напролет, без возможности прилечь хоть на полчасика, ведь даже глаза закрыть ни разу не удалось. Вот тогда бы мы все на нее посмотрели! Тут не с неба звезды – перед глазами звезды плавают.

Она не собиралась звонить. Но после дежурства навалилась такая усталость, что воля растворилась, как сахар в горячем чае. И Анна малодушно подумала: а может, хватит? Хватит наказывать себя за давнюю вину? Хватит считать себя недостойной – не счастья даже, а просто небольшой удачи, которая может облегчить жизнь и сделать ее чуть более приятной?

Холеная пьянчужка взяла трубку моментально. Анна с несвойственной ей проницательностью подумала, что та ждала звонка и, скорее всего, позвонила бы первой, кабы у нее имелся номер Анны. Людмила Аркадьевна была бодра и деятельна.

– Приезжай в кондитерскую «Миньон», знаешь такую?

Анна не знала.

– Ну, что мне с тобой делать… Хорошо, я сама за тобой заеду.

И заехала ведь! На красном щегольском автомобильчике. Повезла в дорогущую кондитерскую. Кормила красивыми, но отчего-то совсем невкусными пирожными и поила горячим шоколадом, соблазнительно-пряным, как роскошная жизнь богачей. Угощала тонкими сигаретками, закуривала сама, щелкая золотой зажигалкой. Анне казалось – собеседница нервничает и все не может приступить к какой-то важной, деликатной теме. Ей даже не по себе стало – что собирается предложить эта гладкая, душистая дама, что у них может быть общего? Пронеслись перед глазами традиционные больничные страшилки – ищут подхода к наркотикам. Но до того, как она успела окончательно испугаться, Людмила Аркадьевна наконец заговорила:

– Видите ли, деточка… Я могу быть с вами вполне искренна?

Анна заверила ее, что – да, конечно, может.

– У меня есть тетушка. Эта пожилая особа прожила интересную жизнь, она далеко не бедствует, и по состоянию здоровья ей требуется помощница. Проблема только в том, что у несчастной старушки сложный характер. Она не смогла найти общий язык ни с одной из всех сиделок и домработниц, которых я ей предлагала.

Людмила Аркадьевна изъяснялась так гладко, что можно было подумать – она репетировала свою речь не один час.

– Знаете, когда я увидела вас и узнала поближе, мне пришло в голову, что вы самая лучшая кандидатка на эту вакансию. Вы добрая, покладистая девушка, у вас есть навыки сиделки, и к тому же…

Тут она внимательно осмотрела Анну, словно подсчитывая стоимость ее небогатого туалета.

– И вы решили, что я захочу стать сиделкой при… несчастной старушке?

– Почему бы нет? – несколько принужденно рассмеялась Людмила Аркадьевна. – Если ваше ежемесячное вознаграждение составит…

И она назвала сумму, от которой у Анны задрожали колени и несколько помутилось в голове.

– Кроме того, учтите, что жить вы будете у моей тетушки и питаться там же, с ее стола. А значит, денежки ваши останутся в целости. Мне кажется, вы найдете общий язык со своей подопечной, а она, при всех ее хворях, обещает прожить еще очень, очень долго… Полагаю, в результате вы даже сможете обзавестись собственным жильем.

Не в деньгах счастье, говорят; говорят, что самого главного за деньги купить нельзя; говорят, и через золото слезы льются. Богатые тоже плачут, говорят – плачут, но все же мирятся как-то со своим бедственным положением. И не бог весть какие деньги были ей обещаны, для вот этой же лощеной дамочки так и вообще тьфу и растереть, а Анна наконец начала бы помогать родителям, которые не молодеют, откровенно говоря. Стыдобища брать у них деньги. Но уйти из больницы? Оставить единственное место в мире, где Анна чувствует себя нужной? Да, порой эта работа кажется ей наказанием…

Но это справедливое наказание.

– Как быть-то? – неожиданно для себя самой вслух спросила Анна.

– А я тебе скажу, – пожала плечами Людмила Аркадьевна. Забросила в сумку сигареты и звонко щелкнула замком, как бы давая понять, что разговор окончен. – Выходишь послезавтра.

– Как? – испугалась Анна.

– Вот так! Деточка, ты же не хочешь, чтобы старая ведьма оставалась без компаньонки.

Вот оно как, бывшая несчастная старушка стремительно прогрессировала в старую ведьму, а сиделка возвысилась до положения компаньонки! Но Анна не дрогнула. Что ж, может, так и лучше. Если она взялась исполнять епитимью, которую сама себе назначила, – пусть будет старая ведьма. Да и, признаться, устала Анна. Устала возвращаться в свой неуютный угол – в съемную квартиру, где невозможно остаться в одиночестве, если только в туалете. Да и то на пять минут, не больше, кто-нибудь непременно дернет дверь. Надоело питаться больничной овсянкой, выгадывая на туфли, на платье. Не хотелось дрожать по утрам в ожидании маршрутки, не хотелось зевать в метро. Не хотелось видеть белый кафель процедурной, смотреть в умоляющие глаза пациентов, слушать их стоны, не хотелось боли, крови, слизи, гноя. Зачем она себя наказывает? Ведь все бесполезно. Ничего не исправить, ушедшего не вернуть, мертвого – не воскресить…

С работы пока увольняться не стала все же. Да ее бы и не отпустили. Она была на хорошем счету, Анну ценили и любили. Потерпит старая ведьма, поживет в одиночестве сутки через трое…

Накануне решающего дня Анна не могла заснуть. Ворочалась, терзала боками древний скрипучий матрас, переживая, что не дает спать соседке. Впрочем, Ленка спала как убитая. Обрадовалась, наверное, что Анна съезжает. Комната была оплачена за три месяца вперед, хозяйка ни за что не вернет денег, а это значило, что Ленке предстояло жить тут три месяца в одиночестве, в свое полное удовольствие. А может, Анна еще и вернется сюда, на привычное место.

Она представляла, что ее ждет: должно быть, темный дом с тяжелой старинной мебелью, дубовым паркетом. Вот распахиваются двустворчатые двери, и Анна вступает в холодный чертог, пахнущий лекарствами, пылью, нафталином и старинными духами. Старая ведьма сидит в инвалидном кресле, на ней красный бархатный халат с золотыми кистями, как на той пожилой профессорше, которой в прошлом месяце удаляли аппендикс. Нос у старушонки крючком, глаза злобно смотрят из-под нависших век, узловатые пальцы – как лапки хищной птицы, на голове – парик.

В эту ночь Анне снились отрывки из оперы «Пиковая дама», виденной еще в седьмом классе. Она встала совершенно разбитой. Не смогла позавтракать. Людмила Аркадьевна заехала за ней. Дорогу Анна не запомнила из-за тумана в голове, к тому же у нее так громко бурчало в животе, что Людмила Аркадьевна косилась на свою пассажирку с некоторой опаской. Анна чувствовала себя как в очереди у стоматолога. К счастью, приехали быстро, быстро прошли по хрустящему гравию дорожки к особняку, который, будто спящий зверь, прятался в соснах.

Раскрылись тяжелые двустворчатые двери, и на Анну дохнуло душистым теплом. Огромная комната, вся белая, оказалась мягко освещена, золотистый свет лился из стен, из потолка, и кабы не огромная пушистая елка, дремлющая в углу, нельзя было бы даже предположить, что за стенами дома – стылая подмосковная зима, серый ноздреватый снег, пронизывающий ветер. В камине полыхал самый настоящий, не электрический, огонь, а у камина сидела худенькая девушка в белом платье и поправляла стоящий в стеклянной вазе букет тюльпанов. У хозяйки дома была тонкая талия и короткие кудрявые волосы. Но когда она обернулась, Анна поняла, что это не девушка, а старая женщина.

Старая, что называется, ведьма.

И лицо ее Анне почему-то знакомо.