Читать книгу Жизнь, как алиби - Наталия Викторовна Раус - Страница 1
ОглавлениеПролог
Тель-авив, 2019
Я шла на голос, вернее сказать, на звук. После вчерашней операции на позвоночник, которая неожиданно оказалась сложнее, чем предполагалось в начале, болело всё: шов на спине от и до, мышцы, которые пытались удержать инженерное сооружение, которое теперь будет заменять мне часть позвоночника, голова, еще не отошедшая от вчерашнего наркоза, руки, которые судорожно цеплялись за проложенный вдоль стены поручень, ноги, пытающиеся изображать твердую поступь… Всё!
Да будет благословенна современная медицина, которая не дает залеживаться. Вчера сделали операцию, а сегодня будь любезен встать – и вперед! Скорее всего – это правильно, особенно, когда рассматриваешь ситуацию со стороны, когда же ты непосредственный участник процесса, то рассуждать на тему "правильно—не правильно" у тебя нет возможности, поскольку все твои мысли, всё твое сознание направлено на то, чтобы удержать тело в вертикальном положении…
Итак, я шла на голос, вернее сказать, на звук. Постепенно я начала различать интонации и наконец слова. Это был разговор. Телефонный разговор.
– … Ну, ничего же сложного, Свет! По дороге на работу зайдешь в любой цветочный магазин и купишь букет хризантем – он любит хризантемы. Только не скупись – деньги на цветы я тебе сейчас переведу. Я бы сама заказала доставку, но опоздала немного, замоталась, а цветочная контора день в день доставить не может, надо заранее…
Удивить кого-то русской речью в Израиле невозможно – так уж сложилось исторически – но в говоре всех моих бывших соотечественников, с которыми мне пришлось общаться на земле обетованной, уже слышался вполне различимый иностранный акцент. Был ли он благоприобретенным или искусственным, совершенно неважно, потому что вспомнила я об этом только потому, что разговор неизвестной мне женщины с незнакомой Светой шел на чисто московском диалекте.
– И еще одна просьба. Вложи, пожалуйста, в букет карточку с надписью… Я сейчас продиктую… Подожду, ищи свою ручку… Нашла? Записывай. Александру Сергеевичу Прохорову, любимому папе, от Маши-маленькой… Ну что ты ржешь? Не маленькая я сейчас, это факт, скорее, большая. Просто, когда после смерти моей мамы отчим женился снова, его вторую жену тоже звали Машей. Она была Маша-большая, а я Маша-маленькая… Сделаешь, Свет? Спасибо тебе огромное! Вечером перезвоню…
Я шла на этот разговор, и в моем еще воспаленном мозгу начали возникать воспоминания. Когда же я, совершенно обессиленная, повисла на руках у только что говорившей по телефону женщины и увидела на ее служебном бейдже под завитушками иврита имя на русском языке – Мария Арбецкая, они, воспоминания, обрушились на меня с оглушительной силой. Пролепетав "Боже мой, Маша!", я отключилась.
Пришла в себя я уже в палате. Вокруг меня хлопотали врачи и медсестры. Ничего не болело, была только усталость, как будто я часа два назад вместе с армией Суворова перешла Альпы. Ответив на все вопросы – хочу ли я есть, пить, сесть, встать, повернуться на бок и так далее, и так далее – отрицательно, я наконец-то осталась одна и попыталась привести в порядок взболтанные событиями дня мысли.
Через полчаса в палату тихо вошла Мария:
– Моя смена заканчивается в девять вечера. Можно я к вам зайду? Вы не будете спать? – женщина теребила шнурок бейджика. – Мне показалось, что вы меня знаете…
– Конечно, заходите, я буду ждать, – ответила я на вопрос, а сама уже окунулась в вспоминания.
Эта история началась давно. Так давно, что некоторые детали, к сожалению, стерлись из памяти…
Глава 1, в которой только я, ты, он, она
Москва, 1981
Я открыла дверь, вошла и замерла, как вкопанная. Ты, не ожидая моего маневра, уткнулся мне в спину и тихо присвистнул в затылок. И было от чего!..
Комната, которая на моей памяти была образцом, я бы даже сказала эталоном, советского благополучия и достатка, выглядела, как после набега кочевников. Или банды мародеров. Ни сверкающих хрустальных фужеров, ни ковров разных расцветок и размеров, ни перламутровой "Мадонны", ни люстры богемского стекла – особой гордости хозяев, добытой по случаю в фирменном магазине "Власта" на Ленинском, ни югославского гарнитура мягкой мебели. Ничего!
У стены, правда, стоял диванчик, по виду детский, на котором, свернувшись калачиком, очень уютно, лежал он. Натянутое до подбородка нечто пледовое и стоящая на полу рядом с диваном трехлитровая банка с остатками пива, в которой плавал лохматый окурок, довершали эту "идиллическую" картинку.
– Слушай, а почему он, чудо-юдо утомленное, даже не соизволил голову оторвать от подушки? – принимая во внимание ситуацию, шепотом спросил ты. – Или так умотался, так умаялся, поднимая стакан на субботних посиделках, что впал в ступор от переутомления?
– Потому что он мертвый, – раздалось сзади.
Мы обернулись, отреагировав, скорее, на звук, чем на слова. У стены, прижавшись к обоям, с лицом цвета фисташкового мороженого, стояла она.
– В каком смысле? – задала тупой вопрос я.
– В самом настоящем.
– Ты шутишь? – сказал кто-то из нас, я даже не поняла, кто именно.
– А что, похоже? – прошелестела она в ответ. – Я стою здесь уже целую вечность. Позвонила вам и стою!!! Я боюсь пошевелиться, вся затекла, а вас все нет и нет!.. Где вы были?!
Было понятно, что она на грани истерики, но я чувствовала себя не лучше: обухом по голове – это про меня!
Надо было что-то делать. Выходить из ступора и делать. Первым пришел в себя ты.
– Как ты поняла, что он, ну,.. не живой? Ты вызывала врача? Или как?
– Никого я не вызывала. Я как-то сразу поняла, что он умер. Вошла в комнату и поняла. Даже не знаю почему, ведь я к нему не подходила… Пошла к соседям, позвонила вам, и жду. Что делать – не представляю.
– В общем, так. Я звоню в милицию. Там должны знать, что делают в таких случаях. Подскажут, – заявил ты каким-то очень бодрым и совершенно не естественным голосом. – Где у тебя телефон?
– Нет телефона. Иди к соседям. По-моему, они дома. Только двери не закрывай. Страшно…
Обрадованный тем, что не надо стоять столбом рядом с покойником, ты рванул к дверям, и через минуту мы уже слышали твой голос в соседней квартире. Я же, оторвав тебя от стены, поволокла нас обеих в сторону кухни в надежде, что домашние дела – чай, кофе – хоть немного отвлекут тебя. Ну и кроме того, надо было поговорить, узнать, что случилось и почему квартира с кодовым названием "полная чаша" превратилась в "чашу совершенно пустую".
Войдя на кухню, я поняла, что разговора не будет. Он, разговор, предполагает определенный антураж, в основе которого как минимум стол и стул. На этой кухне не было ни стола, ни стула. Вообще ничего не было. И чая с кофе, естественно, тоже.
– Может расскажешь, что случилось? Честно говоря, я ничего не понимаю…
Она стояла у окна, смотрела на улицу и, казалось, не слышала меня, а лишь прислушивалась к тому, что происходит у соседей, благо все двери были открыты нараспашку.
– Здравствуйте! Подскажите, пожалуйста, куда нам обратиться? Ситуация не понятная… Тут в квартире мертвый человек. Что? Нет, мы не проверяли, но его жена говорит, что мертвый… Может надо было в Скорую позвонить?… Ааааа, понятно. Хорошо, будем вас ждать… Адрес?… Я сейчас дам трубку соседям, от которых звоню, они скажут адрес… Нет, нет, мы никуда не уедем, дождемся вас непременно!..
Через секунду ты вошел на кухню, явно ошалел от увиденного и сказал:
– Я позвонил в милицию. Они скоро приедут. И врачей, кстати, вызовут, – и с интервалом. – Может поведаешь нам, что тут произошло?
Она медленно повернулась, посмотрела на нас каким-то неживым взглядом и разлепила губы:
– А что тут непонятного? Пил безбожно, вот и… умер. Я не знаю, что рассказывать, голова не варит.
– Ты понимаешь, что сейчас приедет милиция, и от них ты такими фразами не отделаешься. Они из тебя всю душу вынут для того, чтобы разобраться, – по твоему голосу я почувствовала, что ты начал раздражаться. – Мало что ли у нас народа пьет, но не все умирают! Где ты была, что делала? Тебя ведь спросят обязательно. Так что давай, соображай…
– А что соображать… В пятницу взяла дочку и уехала к родителям, не могла больше смотреть на него. Родители обрадовались, я ведь у них не часто бывала последнее время – не хотелось рассказывать про свою жизнь. Мама вкусненького наготовила, папа с внучкой возился, меня не трогали. А у меня кошки на душе скребут, предчувствие какое-то. Субботу промучилась, а сегодня встала пораньше и сюда. А здесь… вот!
Она замолчала и опять повернулась к окну. Мы молча ждали продолжения. И оно последовало.
– Вы ведь помните, каким он был, – тихо сказала она. – Красавец, гусар, широкая душа. С его профессией – все самое лучшее в дом, все самое вкусное на стол… И сам привык, и нас приучил. И так все и продолжалось бы, если бы не история, которая случилась у него на работе. Деталей я не знаю: кто там что кому не додал, кто у кого что перехватил, но с работы пришлось уйти. И тут началось! Раньше как: уехал на три месяца, вольная жизнь, море приятелей и приятельниц в разных городах и весях, шальные деньги – живи и радуйся! Но домой всегда, как на праздник! Я – вся в подарках, дочку с рук не спускает, выполняет все ее капризы. И так весь месяц до следующего рейса.
Она тихо всхлипнула и продолжала:
– А когда с этой работы уволили, наша жизнь превратилась в кошмар. Найти новую с такими же возможностями, как старая, не получилось – за такие хлебные места люди держатся зубами. Любая другая работа его не устраивала, поэтому начались встречи с нужными людьми, которые, якобы, могут поспособствовать возвращению на старую. Ели и пили нужные люди с удовольствием, но дело с мертвой точки не двигалось. Потихоньку приятели рассосались, деньги тоже как-то исчезли, а привычка пить хороший коньяк и вкусно его закусывать осталась. И пошло-поехало! Сначала мои побрякушки вынес из дома, потом всю технику, за ней – чашки, ложки, поварешки… Про ковры-коврики, шторки-гардиночки я просто молчу – это не предметы первой необходимости, их исчезновения я, считай, и не заметила. Правда, когда он вывез из дома гарнитур мягкой мебели, я взбунтовалась. Орала, требовала вернуть диваны, кресла, стыдила, умоляла, плакала… Только бесполезно все было – он уже не понимал ни-че-го.
Она говорила, а мы стояли у нее за спиной и боялись пошевелиться, чтобы не спугнуть ее желание выговориться. Да и сама история как-то нас пришибла, и, если бы мы не видели своими глазами эту разруху, этот лунный пейзаж в отдельно взятой квартире, то вряд ли поверили в такой рассказ – о чем не скажешь ради красного словца?! Здесь красное словцо не требовалось. Голые стены, пустые полки, обреченность и отчаяние, которые витали в воздухе, волей-неволей подтверждали правдивость ее слов.
– Почему ты молчала? Почему не обратилась за помощью?, – попытался ты внести в эмоциональный, чисто женский, разговор конструктивные, чисто мужские, нотки.
– Да я все перепробовала: таблетки, капли, уколы, уговоры и слезы, настоящие врачи и шарлатаны, бабки-знахарки и дедки-шаманы… Все! И ничего не помогло! А почему молчала… Наверное, потому что не хотела позорить его, унижать в глазах друзей. Конечно, соседи все видели, слышали, сочувствовали, потому что были рядом. А вы были, слава Богу, далеко, общались мы по телефону, а значит вы не видели того, что происходит. Вам я могла сказать – у нас все нормально, и мне на время разговора казалось, что у нас действительно все нормально. Да и стыдно было!
На лестнице в подъезде послышались шаги множества ног, громкие голоса, и мы поняли, что это к нам. Ты пошел встречать милицию и сопровождающих ее лиц, я попыталась восстановить двигательные функции организма, которые полностью отключились во время разговора, она решительно повернулась от окна, готовая, как мне показалось, к любому развитию событий. Мы ждали того, кто появится на кухне.
Некоторое время в прихожей шла активная возня, которая стихла как только все прибывшие занялись своими делами. В дверях появился высокого роста и неопределенного возраста мужчина в гражданском и представился:
– Майор Прохоров, Александр Сергеевич, старший следователь уголовного розыска. Я буду разбираться, что у вас произошло.
У него за плечом маячила физиономия молодого человека в милицейской форме, видимо, местного участкового, которому она кивнула, как старому знакомому.
– Кто хозяйка дома? – спросил следователь и пошарил глазами в поисках стула. Не найдя ничего похожего, он обратился к своему спутнику. – Лейтенант, организуй нам рабочее место. Писать я могу и на подоконнике, но сидеть на полу как-то несолидно.
Лейтенант исчез из поля зрения, но через минуту возник снова с двумя табуретками наперевес, на одной из которых с удовольствием устроился майор Прохоров и повторил вопрос:
– Так кто же хозяйка дома? Рассказывайте, что случилось…
Глава 2, в которой герои постепенно обретают имена
Москва, 1981
– Так кто же хозяйка дома? Рассказывайте, что случилось…
Майор Прохоров степенно раскладывал на подоконнике бланки, ручки, чистые листы бумаги, пристроил сбоку свою папку-портфель, оглядел с явным удовольствием дело своих рук и повернулся к нам, всем своим видом демонстрируя доброжелательность и заинтересованность.
– Хозяйка дома – я. В таком доме быть хозяйкой одно удовольствие – мыть ничего не надо, убирать тоже… Красота! – сказала она с вызовом, но майор вызов не принял и спокойно включился:
– Ну не скажите! На фоне такой разрухи грязь особенно видна. Моя супруга, например, пока мы не разошлись и не разъехались пыль на полках прикрывала всякими там салфеточками и статуэточками, немытый пол – коврами и ковриками. А тут раздолье! Никаких тебе помех – маши тряпкой, и чистота!
Я взглянула украдкой на нее и мне показалось, что она покраснела.
– Меня не было здесь с пятницы, – словно оправдываясь, сказала она и даже потерла рукой подоконник там, где он был свободен от бумаг следователя.
– Вот как? И куда вы ездили? – между делом, шурша бумажками, спросил майор Прохоров. – А, вот, нашел…
Следователь вытащил из общей кучи бланков листочек с казенным текстом, мало отличающейся от остальных, полюбовался им, повертел в руках шариковую ручку и сказал:
– Ну, начнем, помолясь!.. Ваше имя, отчество, фамилия?
– Да никуда я не ездила, к родителям только, – словно не слыша последнего вопроса, ответила она. – Дочку отвезла. Я так устала, кто бы знал…
Все замерли, прикусили языки и не шевелились. Я чувствовала себя, как затекшая нога: везде покалывает, а функционировать отказывается. Ты стоял рядом со мной и смотрел почему-то на вторую табуретку, которая до сих пор никем не была занята. В этой табуретке был какой-то символизм, который чувствовали все присутствующие, но сформулировал его, естественно, ты:
– Кто у нас первый на лобное место?
Все сразу как-то задвигались, засуетились, и Александр Сергеевич, он же майор Прохоров, неловко хмыкнув, произнес:
– Вы скажете тоже. Лобное место! Просто мне будет удобно так разговаривать: я на этой табуретке, а мой собеседник – на этой. Присаживайтесь, пожалуйста!
Обратился майор Прохоров к хозяйке дома, она села на табуретку и уставилась на следователя, не мигая. Ты и я, мы оба знали силу этого ее взгляда, прямого, детского, без подвоха. Мы оба знали, что далеко не все его выдерживали. Вот и сейчас, несмотря на то, что она смотрела на майора безо всякой задней мысли, просто смотрела и все, Прохоров как-то заерзал, начал перебирать бумажки на подоконнике, откашливаться, делать серьезное лицо и, наконец, фальцетом переспросил:
– Ваша фамилия, имя и отчество?
Она посмотрела на нас – мы тоже начали ерзать под ее взглядом— и сказала:
– Нина Павловна Арбецкая, в девичестве Куликова. Родилась в Москве в 1954 году. Замужем. Нет, сейчас, наверное, вдова или как это называется. Есть дочь двух лет. Закончила школу, техникум, работаю. Всё. Вся биография в трех словах. Жуть!..
Следователь старательно внес услышанную информацию в лежащий передним бланк, не пытаясь анализировать сказанное, прикинул, что этого явно недостаточно и продолжил беседу:
– Вы сказали, что в пятницу уехали к родителям. Когда это было? В какое время?
– Я заканчиваю в 16.45, – она посмотрела на нас, мы дружно покивали. – От работы до дома около часа, но я от метро захожу в ясли за дочкой и, если ее группа гуляет, то мы с Машенькой сразу идем домой, а если детки еще не вышли на улицу, то не сразу: надо оторвать ребенка от какой-то игры, уговорить его одеться во все тридцать восемь одежек, попрощаться со всеми друзьями, за которыми родители еще не пришли. И все это со слезами и капризами, короче, не быстро. Так было и в эту пятницу. Дома мы с Машей появились где-то в половине седьмого.
Она замолчала, как будто собираясь с силами, потом продолжила:
– Лучше бы не приходили… В квартире были гости. Мой муж редко приводил кого-то домой, обычно распитие спиртных напитков проходило на свежем воздухе. Но в этот раз либо погода была слишком плохая, либо в доме было еще что-то ценное для обмена на водку, либо звезды так сошлись. Не знаю, но только здесь стоял дым коромыслом и в прямом, и в переносном смысле. Сколько было людей и кто они, понятия не имею. Честно говоря, я бы не обратила на весь этот шалман внимания – к пьянству мужа я уже привыкла – если бы ни один разговор.
Тут она остановилась и глубоко задышала. Никто не проронил ни слова, все ждали, когда рассказчица справится с подступившими слезами:
– Разговаривали двое: мой муж и мужчина, голос которого я не забуду до самой смерти. Они обсуждали какие-то долги, что их надо отдавать, но мне это было не очень интересно – вынести из дома уже было нечего. Я начала прислушиваться, когда услышала в разговоре свое имя. Мужик говорил, что, мол, долги можно отдавать по-разному, что, если твою бабенку, меня то есть, помыть и почистить, то ею, мною то есть, вполне можно расплатиться, а там и дочка подрастет, года через три будет нарасхват… Волосы у меня на голове встали дыбом! Я подхватила Машку, благо не успела ее полностью раздеть, и выскочила из квартиры. Уже на ходу я поняла, что отвезу дочку к родителям и оставлю ее там до тех пор, пока не решу всех проблем с мужем.
– И решили? – вкрадчиво спросил следователь.
– Не успела, к сожалению, – спокойно ответила она, то ли не поняв подвоха, то ли не приняв его. – День и ночь думала, как обезопасить дочь после развода, который для меня был уже вопросом решенным. Ничего умнее, как уехать далеко и спрятаться, мне в голову не пришло, но начинать в любом случае надо было с развода, поэтому я приехала сегодня с утра пораньше, пока муженёк мой еще в относительном сознании. А здесь… вот!
Вся наша разномастная компания одновременно вдохнула, как в рентгеновском кабинете после "Вдохните! Задержите дыхание! Дышите!", и стала дышать. Майор Прохоров, который во время рассказа Нины постоянно делал какие-то пометки в своем блокноте, тяжело вздохнул и, сочувственно глядя на рассказчицу, сказал:
– Нина Павловна, надеюсь, вы понимаете, что эта наша встреча не последняя. Осталось много вопросов, мне нужны ответы, поэтому я буду ждать вас завтра в отделении часиков в одиннадцать, у дежурного спросите, где меня найти. И пожалуйста, не огорчайте меня! Уехать далеко и спрятаться – дело, конечно, хорошее, но не в вашем случае и не сейчас.
Следователь так неожиданно повернулся к нам, что я не успела стереть с лица выражение сочувствия и, глядя на его ставшую мгновенно ехидной физиономию, произнесла, как перчатку бросила:
– Если бы у меня была возможность, я бы еще и щеку кулаком подперла! И скажите спасибо, что я не подвывала во время рассказа – бедная ты моя, несчастная! Да, мне ее жалко, что тут такого?!
Прохоров усмехнулся и обратился к тебе, как к человеку разумному, в отличие от меня.
– Сегодня все уже устали, нанервничались, – он боднул головой в мою сторону. – Давайте встретимся завтра. Там же в отделении, только часика в два. Оставьте мне только ваши координаты и поезжайте домой отдыхать.
– Мы с женой можем сообщить на работе, что вызваны в следственные органы для дачи показаний в качестве свидетелей? – отчеканил ты абсолютно серьезно, но по тому, как дернулась жилка у твоего глаза, я поняла – это только начало.
Следователь Прохоров посмотрел на тебя с уважением и только кивнул в знак согласия: можете, мол.
– Мое полное имя – Виктор Бернхардович Райс. Прошу любить и жаловать. А это моя супруга – Наталия Викторовна Райс. Наташа, солнышко, запиши, пожалуйста, товарищу майору наши рабочие телефоны. Домашнего у нас, к сожалению, нет, – вздохнул ты и закатил глаза.
Молоденький участковый, который до последнего момента, стоял в дверях молча и довольно безучастно, встрепенулся, посмотрел на нас с душевным трепетом и спросил:
– Может быть еще одну табуретку принести? Или две?
– Ну что вы! Не стоит беспокоиться, – из последних сил ты пытался выдержать выбранный тон, но, увы, не смог и тихо засмеялся. – Имена у нас такие, производят впечатление, не обращайте внимания. А в отделение мы, конечно, завтра придем, хотя мало что видели сегодня.
– Я тоже заскочу, Александр Сергеевич, – лейтенант насупился, но не надолго. – Я ведь участковый хоть и недавно, но про мужа Нины Павловны многое знаю и много могу рассказать. Кстати, к нам сегодня ориентировка пришла на мужика, который маленькими девочками интересуется. Может быть это тот же самый, о ком Нина Павловна рассказывала?
Мужчины переглянулись, а я подошла к Нине, которая все еще сидела на табуретке и смотрела перед собой, шепнула на ухо: "Пойдем, дорогая!" и поволокла ее в дверям…
Глава 3, в которой появляются новые персонажи
Москва, 1981
– А теперь, лейтенант, давай поподробнее. Я ничего не о каких ориентировках слыхом не слыхивал, —немного раздраженно проговорил Прохоров, когда мужчины остались одни в разоренной кухне.
– Александр Сергеевич, да я неправильно выразился. Это не ориентировка, а телефонограмма. Я ее сегодня утром получил, а в ней о пропавших детях – шесть человек за два месяца. Представляете? Меня, как участкового, просят провести работу с населением, чтобы родители за детьми присматривали, а дети незнакомых дядей обходили стороной, – объяснил лейтенант. – Я в отделении от ребят слышал, что всех "потеряшек" за последний год хотят объединить в одно производство, потому что нашли что-то общее. Вроде, мужик там везде засветился, без примет и без возраста.
– Как это без возраста? – следователь даже перестал складывать свои бумажки в папку.
– А вот так! Один свидетель говорит, что видел молодого мужчину хорошо одетого, а другой рассказывает о старом мужике в замшелом полупальто, – горячился участковый. – И какой у него может быть возраст?
– Я думаю, что этому мужчине лет сорок, не больше, – вступил в разговор ты. – Для двадцатилетнего свидетеля такой мужик почти развалина, а для человека в возрасте – молодое создание в расцвете сил, ведь он помнит себя в свои сорок лет. Возьмите, например, нас троих. Для нашего молодого лейтенанта я в свои тридцать еще куда не шло, но все равно уже солидный и уважаемый, а вот вы, товарищ майор, совсем, прошу прощения, пожилой человек.
Прохоров крякнул, но промолчал, сознавая справедливость такого утверждения. Лейтенант покраснел, засмущался, но взгляда не отвел и смотрел на сорокалетнего "пожилого" следователя с восхищением и преданностью.
В это время в дверях показались две колоритные фигуры, чистой воды Пат и Паташон. Один из них, типичный Паташон, невысокий, кругленький, шустрый, с веселыми глазками, заверещал с порога:
– Саш, и чего мы сюда приволоклись? Пил человек, пил и допился. У него печень до колена! Странно, что она не дала сбоя раньше. Все-таки люди – удивительные создания, могут повернуть во вред себе самую, что ни на есть, полезную вещь. Пили бы вместо сивухи, прости Господи, и политуры, благородное вино, и все было бы замечательно. Так нет же… А знаете ли Вы, что вино – один из самых распространенных напитков почти во всех странах мира?
– Ну, началось, – простонал длинный Пат, закатывая печальные глаза к потолку.
– Наверняка, знаете, – не обратив внимания на эти стоны, продолжал Паташон. – Белые, красные, игристые, сладкие, крепленые вина, разлитые по изящным бокалам, – это же праздник вкуса. И у каждого он свой. Кто-то предпочитает элитарные красные вина, благородных "вельмож" из бочек, которые пьют не глотками, а бокалами, кто-то в восторге как раз от "глотка" молодого, свежего, незатейливого вина, кого-то вдохновляют "пузырьки вдовы Клико в бокале" или легендарный сотерн… Да, поистине, бокал хорошего вина, поднятый за "твое здоровье" – это переживание, ожидание наслаждения и прелюдия чего-то большего! Но всегда надо помнить наимудрейшего Омара Хайяма: "Вино запрещено, но есть четыре "но". Кто, с кем, когда и в меру ль пьет вино? При соблюдении сих четырех условий всем здравомыслящим вино разрешено!".
Паташон обвел торжествующим взглядом немногочисленную аудиторию и остановил свой взор на тебе:
– У нас новые люди? Что вы скажете о моей оде вину? Мнение остальных меня совершенно не интересует. Прохиндеи и невежды…
Ты включился мгновенно.
– Вы знаете, я готов подписаться под каждым вашим словом, но лично меня удивляет не столько широкое распространение вина, сколько тот факт, что виноград, из которого получают этот божественный напиток, возделывается лишь на двух узеньких полосках климатических поясов на карте планеты. В северном полушарии регион виноградарства ограничивается территорией от 30 до 51 градуса северной широты, а в южном он еще уже – от 30 до 45 градуса южной широты, – ты сделал театральную паузу. – Считается, что виноградарство возникло в "золотом полумесяце", в Месопотамии, и очень быстро распространилось по всему Средиземноморью: много солнца, мало дождей и почти не бывает морозов. Затем, на рубеже старой и новой эры, виноград "перешел" через Альпы, на север. И вот здесь-то, в пограничных районах, появились впоследствии самые первоклассные вина. "Виноград должен пострадать, чтобы родить великое вино", – говорят виноградари. Им виднее.
Ты замолчал. Молчали и все остальные. Молчание прервал Паташон.
– Приятно иметь дело с таким образованным человеком, таким знающим визави. Разрешите представиться – Петр Семенович Евстигнеев, медицинский эксперт и коллега этих молодых обалдуев.
Ты не остался в долгу:
– Очень приятно! Меня, с вашего позволения, зовут Виктор Бернхардович Райс – вот так простенько… Я бы с огромным удовольствием узнал имена вашего спутника.., – ты обратил свой взор на Пата. – И нашего молодого лейтенанта.
– Михаил Исаакович Горштейн, прошу любить и жаловать, – представился печальный Пат. – Я – криминалист и, следовательно, собираю, где и что плохо лежит, чтобы у остальных голова не болела…
Он очень выразительно посмотрел на Прохорова. Тот сделал вид, что выпада в свой адрес не заметил.
– А я Сережа, Сергей Челикин. Работаю на этом участке уже три месяца и кое-что могу рассказать про нашего покойника, – лейтенант подтянулся и сосредоточился. – Его зовут Евгений Аркадьевич Арбецкий…
– Кстати, Семенович, а ты уверен, что смерть не криминальная. Все чисто? Не хотелось бы вляпаться во что-нибудь перед праздником, – встрял следователь.
– На первый взгляд все чисто, и этот а-ля герой лермонтовского "Маскарада" отошел в мир иной самостоятельно, без чьей-либо помощи, но сам знаешь – вскрытие покажет. Миша, а ты все собрал? – обратился Евстигнеев к криминалисту.
– Естественно. Хотя с отпечатками будут проблемы: разных пальчиков такое количество, как будто здесь побывала половина города. Разберемся, конечно, но не сразу. Саш, ты только не торопи, – Прохоров в ответ на Мишины слова только кивнул. Было ощущение, что его мысли заняты чем-то другим.
– Слушайте, народ, а вы что-нибудь знаете о пропавших детях? Серега, наш молодой коллега, говорит, что даже дело такое завели. Я, как в пятницу с утра уехал на вызов, так и не возвращался. Вы ведь дежурите сегодня, может быть что-то слышали? Уже кому-то сосватали этот подарочек? – Саша Прохоров явно спрашивал не просто так.
Пат и Паташон, в миру Миша Горштейн и Петр Семенович Евстигнеев, переглянулись. Было очевидно, что они что-то знают, но не могут решить, кто будет озвучивать их знание. После недолгой и беззвучной перепалки одними губами, Петр Семенович откашлялся и произнес:
– Довожу Саша до твоего сведения, что в дежурке висит приказ, где во-о-от такими буквами, – он раздвинул руки до предела, – написано, что дело "потеряшек" выделяется в отдельное производство и вести его будет майор Прохоров Александр Сергеевич. А ты не знал?
Прохоров покачал головой, и было непонятно, как он относится к этому известию. Все присутствующие посмотрели на Сашу сочувственно, а ты спросил:
– А разве пропавшими людьми занимается уголовный розыск? Мне казалось, что для этого в вашей структуре есть специальное подразделение.
– Да, все именно так, но до той поры, пока пропавший человек не переходит в категорию "погибший" или, проще говоря, пока не находят его труп, – отчеканил молодой участковый, как на экзамене.
– А что ты знаешь про труп? Откуда? – спросил Прохоров и весь подобрался…
Глава 4, которая наполняет историю событиями
Москва, 1981
– Про какой труп, Александр Сергеевич? Я ничего не знаю ни про какой труп, – Сережа Челикин обиженно шмыгнул носом. – Я же просто пересказываю определение "потеряшек". Все, как по учебнику криминалистики.
– Умница ты наша! – Петр Семенович потрепал Сережу по загривку. – Все знает! А теперь скажи, милый друг, есть ли у тебя комфортабельный транспорт, чтобы довести столь уважаемых людей до управления?
– У меня есть. Довезу вас, так и быть, – майор Прохоров уже был готов ехать, но приостановился в дверях и спросил, как бы оправдываясь. – Если, конечно, Виктор Бернхардович и его супруга возьмут на себя доставку потерпевшей домой. Сможете? У меня всего два свободных места в машине…
– Не волнуйтесь, с Ниной мы разберемся, – ты обернулся от окна, в которое наблюдал мои хлопоты вокруг Нины, сидящей, как истукан, на детской площадке. – Надо только понять, куда ее везти – к родителям и к дочке или к нам, чтобы она хоть немного пришла в себя? Как вы думаете?
Ты посмотрел на честную компанию. Честная компания, в свою очередь, посмотрела на тебя четырьмя парами глаз, очень разных, но с одинаковым выражением, описать которое можно только словами "Кто ж знает?". Ничего не ответив, все еще немного потолкались в дверях и потянулись к выходу. Ты, естественно, за ними, понимая, что в этой квартире тебе делать больше нечего.
Проходя мимо гостиной, ты невольно скосил глаза и увидел, что детский диванчик пуст, плед откинут в сторону, как будто хозяин только что встал и вышел на минутку. "Действительно, вышел, только не на минутку, а навсегда!" – подумал ты, закрыв за собой входную дверь, и стал спускаться по лестнице. Навстречу тебе поднимались участковый Сережа и еще один милиционер, которые должны были опечатать квартиру. Так положено!
Во дворе на детской площадке никого, кроме Нины и меня, не было. Дети, словно почувствовав неладное, жались к мамам и бабушкам, которые стояли плотной кучкой у того места, откуда только что отъехала скорая помощь, и громким шепотом обсуждали случившееся. У подъезда стояла милицейская машина, в которую тихо переругиваясь, пытались взгромоздиться Петр Семенович и Миша. Прохоров, прислонившись к передней дверце и хмуря брови, внимательно слушал, что бубнила ему автомобильная рация. Когда бубнёж закончился, Саша сказал "Понял" и устало опустился на порожек машины.
– Мы поедем когда-нибудь или нет? – усаживаясь по удобнее, спросил Евстигнеев, довольный тем, что отвоевал большую часть заднего сиденья. – У меня еще масса дел в моей епархии.
– Да, сейчас поедем, вот только ребята опечатают квартиру, – Прохоров сказал это устало и как-то обреченно. – Но поедем не в управление. Мне сейчас позвонили и приказали приехать всей компанией, как сказал дежурный, на захоронение.
– Куда? – Миша высунулся из-за Петра Семеновича с вытаращенными глазами. – Братскую могилу откопали что ли?
– Могилу, но не братскую, а скорее сестринскую. Во всяком случае, сразу обнаружили три трупа девочек. И приостановились. Ждут нас. Сейчас ребята спустятся и поедем, – сказал Прохоров, встал, отряхнул брюки и уже собрался сесть в машину, как увидел тебя, стоящего недалеко от машины и пытающегося прикурить.
Александр Сергеевич похлопал себя по карманам и решительно направился к тебе:
– Сигаретой не угостите? Неизвестно, когда в следующий раз удастся покурить. Вызвали на происшествие…
– Да, извините, но я слышал краем уха, – ты протянул майору почти полную пачку "Кента". – Возьмите все. Судя по тому, что до меня долетело, сигареты вам могут пригодиться.
Прохоров взял пачку, повертел ее в руках и положил в карман, даже не сказав "спасибо". Ты посмотрел на майора с явным участием и спросил:
– Неужели такое возможно, Александр Сергеевич? Это просто какой-то Саласпилс в отдельно взятом районе Москвы. В голове не укладывается…
– Всякое бывает в нашей работе. И вроде мы ко всякому привыкли. Нет, привыкли не то слово. Мы как будто отстранились, смотрим на события чуть-чуть со стороны. Иначе не возможно, нервная система не выдерживает, дает сбой. Но когда целью преступника становятся дети, то ничего не помогает: не чуть-чуть со стороны, не отстранились. Все становятся, как оголенные провода. Вон, посмотрите на них. Они уже искрят, – Прохоров показал на машину, где сидели Пат и Паташон.
Там, действительно, обстановка изменилась. От благостного состояния после хорошо сделанного дела не осталось и следа. Эксперты явно обсуждали план действий на новом происшествии, хотя не очень понимали, что оно им сулит.
– Я могу чем-нибудь помочь вам? – спросил ты. – Не в профессиональном смысле – тут я полный профан – а в человеческом?
– Позаботьтесь о ней, – майор кивнул в сторону Нины. – Сделайте так, чтобы она обязательно пришла завтра в управление. В свете последних событий слова, услышанные ею от неизвестного, не выходят у меня из головы.
В это время из подъезда появились участковый и водитель машины. Они что-то бурно обсуждали.
– Жалко ребят! Вот что значит обстоятельства: вроде никто не виноват, а гибнут все, все страдают, – Сережа явно что-то доказывал своему коллеге, который, видимо, имел другую точку зрения.
– Друзья, вы долго будете ходить? – крикнул Прохоров появившейся парочке. – У нас дел невпроворот, а они лясы точат. Что за ерунду вы обсуждаете?
– Александр Сергеевич, мы про фильм один классный разговаривали. "Тегеран—43" называется. Смотрели? Фильм – просто отличный! – Сережа восхищенно закатил глаза. – А вы что, нас ждете? Так мы готовы. Долетим до управления за пять минут, что тут ехать-то.
– А нам не в управление. Лучше скажи, как быстро мы долетим отсюда до Ворошиловского парка, – Прохоров озабоченно посмотрел на часы. – Нас там ждут.
– Тоже быстро, это ведь недалеко. Правда, Валер? – обратился участковый к водителю машины. – А что там случилось? Это ведь мой участок…
– По дороге расскажу. Давайте грузиться, а то наши эксперты совсем застоялись, то есть засиделись, – майор Прохоров быстро прошел к машине, устроился на переднем сиденье, рядом с водителем и в открытое окно сказал тебе. – Завтра всех вас жду в управлении, как договаривались. Не опаздывайте, видимо, будет много вопросов.
Он махнул рукой, и машина рванула в сторону Мазиловской улицы и дальше к парку. Оставшиеся зеваки стали потихоньку расходиться, и вскоре во дворе остались только ты, Нина и я.
– Надо бы вызвать такси, – ты устало присел на край песочницы. – Может от твоих соседей, Нин?
Нина не отреагировала на вопрос, и я предложила другой вариант :
– Давай поймаем машину. Это быстрее будет, а то такси мы будем ждать до морковкина заговенья. Уже хочется домой. Я правильно поняла, что Нину мы берем к себе?
Ты кивнул, встал и пошел к дороге в надежде быстро поймать хоть что-нибудь…
Глава 5, действие которой происходит в Ворошиловском парке
Москва, 1981
– Копайте дальше. Только аккуратно, – сказал Прохоров милиционерам и повернулся к экспертам. – Мне кажется, что будут еще трупы. Вы видите, как лежат эти три девочки? Их ножки как будто сходятся в одной точке, а головки, напротив, расходятся. Как веер. Будут еще трупы. Чует мое сердце, что вляпались мы во что-то страшное по самое не могу…
Никто не откликнулся. Следственная бригада работала молча, сосредоточенно и профессионально. Все делали свое дело, но было видно, что такая выдержка дается всем с большим трудом. А когда откопали четвертый, пятый, шестой маленький труп, а потом еще и еще, всем стало невмоготу… Собрались покурить. И те, кто курит, и те, кто давно бросил, и те, кто вообще никогда не курил – все затянулись и угрюмо молчали.
– Значит так, мужики, – начал, откашлявшись, Саша Прохоров. – Никого агитировать не надо. Все всё понимают. Найдем подонка и… решим, что делать. А сейчас давайте сконцентрируемся.
Все покивали, и Прохоров продолжил:
– Дима, займись статистикой, скажем, за три года. Москва и Московская область. Все "потеряшки", все пропавшие и найденные – вдруг такое тоже было – дети. Будем проверять, нет ли здесь этих девочек? Миша, с тебя все улики: особые приметы, этикетки с одежды, артикулы тканей – короче, все, что есть. Хотя, что я тебя учу!..
– Вот именно! – строптиво вставил Миша.
– Петр Семенович, с вас, как обычно, результаты вскрытия, – Александр Сергеевич зыркнул глазами в сторону Миши, но не отреагировал. – Сейчас можете что-нибудь сказать?
– Конечно, основное скажу после вскрытия, но уже сейчас вижу определенную странность. Судя по степени разложения, они,.. – Петр Семенович запнулся, пыхнул сигаретой и продолжил. – Девочки должны были выглядеть по-другому, просто по-разному, ведь невозможно убить одновременно двенадцать детей, если только не расстрелять их из автомата, что исключено. Да и вообще, пока способ убийства совершенно не очевиден, ну, кроме того, что очевидно – это не огнестрел, это не ножевые. В остальном, буду разбираться. – он помолчал. – Согласен с тобой, Саша, вляпались мы, ой, вляпались. И хлебнем еще по полной…
Все опять покивали, зашевелились и стали расходиться, понимая, что только полное погружение в работу даст им возможность несколько отстраниться от того ужаса, который сейчас окружал их на месте происшествия. Надо было срочно раздробить общую картину преступления на отдельные фрагменты, распределить работу по отделам и подразделениям, перевести эту душевную боль в формальную плоскость. Иначе, каждый из присутствующих здесь мужчин, настоящих профессионалов, не задумываясь, физически уничтожил бы при встрече зверя, совершившего подобное.
На площадке, где все курили, остались только Прохоров, Петр Семенович и Сережа Челикин. На душе у всех было настолько тошно, что не хотелось даже смотреть друг на друга.
– Саш, ты понимаешь, что мы вляпались в маньяка? – Евстигнеев устало опустился на поваленное дерево. – Не возможно предположить, что двенадцать убийц договорились о создании мемориала, принесли сюда свои жертвы определенного возрастного ценза, красиво их разложили, захоронили и разошлись по домам. Прости, господи, мой цинизм! Или ты считаешь, что это возможно?
– Не грузи, Семеныч, и так паршиво, – Саша Прохоров затушил очередную сигарету, помянув про себя добрым словом Виктора Бернхардовича Райса с его пачкой "Кента", и стал рассуждать. – Конечно, трудно предположить описанный тобой вариант, но с другой стороны… Все двенадцать жертв надо было как-то сюда доставить – на руках не донести, нужна машина и не легковая. Это раз. Второе. Вы видели эту яму? Наши вон вшестером ее еле откопали. И последнее. Представляете какое время требуется, чтобы фигурно, почти любовно, разложить детей? Я хочу сказать, что все это требует усилий и уверенности, что тебя не застукают. Короче, мы имеем дело с наглым, безбашенным негодяем, сукиным сыном, который считает, что до него не доберутся.
– Ладно, это – лирика. Поймаем, и все выясним, – майор развернулся к участковому. – Сережа, а что ты скажешь, если я поговорю с твоим начальством о прикреплении тебя к моей группе? Место происшествия – на твоем участке. Арбецкий – тоже у тебя. В общем, все крутится пока вокруг твоего участка, а ты его хорошо знаешь, люди тебе там доверяют. Короче, сам бог велел тебя подключить. Будешь нашими глазами и ушами в центре событий. Что скажешь, лейтенант?
– Да, я… Да, конечно! С радостью! Ой, что я говорю – с удовольствием! Ну, не знаю, какие слова надо сказать. Служу Советскому Союзу! – вдруг выпалил растерявшийся Сережа Челикин и даже приложил руку к козырьку. – Александр Сергеевич, пожалуйста, подключите меня. Я буду вам очень помогать, честно слово.
– Подключи, подключи его. Он мальчик толковый, – вступил с бревна в разговор Петр Семенович. – Глазки свежие, незамыленные. Наша грязная работа его еще не накрыла. Если надо, я свое слово тоже скажу.
Видя, как заблестели глаза у Сергея, как он готов бить копытом, Прохоров улыбнулся и сказал:
– Давай так. Включение тебя в группу – это только завтра, сегодня все начальство уже отдыхает. Но задание я тебе дам, – майор Прохоров вернулся в рабочее состояние. – Ты помнишь днем говорил о мужчине неопределенного возраста, который засветился в деле "потеряшек"? Попробуй узнать о нем все, что возможно. И как можно быстрее.
В это время начали подтягиваться члены следственной бригады: действия на природе подходили к концу.
– Ребята, давайте коротко подытожим и по домам. Все устали, а завтра начнется такая суматоха, что мало нам всем не покажется. Теперь по порядку…
Доклад коллег был сумбурным, но сухой остаток оказался таким: в захоронении оказалось двенадцать девочек пяти-семи лет, нарядно одетых, красиво разложенных в виде циферблата с полным набором всяческих улик – и материальных, и генетических. Девочек увезли к Петру Семеновичу в морг. У раскопанного захоронения выставили оцепление. Можно было ехать домой.
– Встречаемся завтра и каждый день в моем кабинете часиков в девять пока не разберемся во всей этой чертовщине. Кстати, Дима, ты, когда будешь иметь статистику по потерянным детям, то будешь иметь и много фотографий этих детишек. Сравни с нашими. Они, насколько я могу судить, хорошо сохранились. Может быть мы что-то с ходу закроем. Хотя, мне кажется, что я льщу себя надеждой, и геморроя с этим делом у нас будет предостаточно, – голос у Прохорова был малорадостный.
Все потянулись к дороге, где стояли машины. Было ощущение, что они целый день провели в глухом лесу, хотя парк находился в оживленном районе Москвы, и в страшной сказке, хотя здесь же, у дороги, начиналась шумная московская жизнь. Прохоров оглянулся. От машины ничего не было видно, как будто там, в этом парке, ничего не случилось. Но это было не так…
Глава 6, в которой становится понятно, что все только начинается
Москва, 1981
– Слушайте, да откройте кто-нибудь окно! Невозможно дышать! Задохнемся же!
В кабинете Прохорова, где собралась вся следственная бригада и все, кто был свободен от дежурств, стоял густой перегарный дух. Было очевидно, что вчера мужики усугубили, причем все. И было также очевидно, что это усугубление никому не помогло. Сегодня все маялись, и потому курили без остановки.
– … Да дед Пихто уже получил и указания, и вливания на всякий случай. Там, на самом верху все в шоке – такого давненько не было. Даже старики не помнят ничего подобного, – Прохоров говорил, не останавливаясь, как будто боялся тишины. – Состав следственной бригады Иван Александрович подписал не глядя, поэтому Сережа Челикин теперь с нами. Кто-нибудь позвоните ему, чтобы срочно подыскал себе замену на участке и мчался сюда на всех парах…
– Я уже здесь, – раздалось от дверей. – Замену нашел, и весь в вашем распоряжении, Александр Сергеевич.
– Вот и отлично! Молодец, Серега! Начинаем работу, – майор подобрался, сосредоточился и продолжил. – Дима, задание, которое я дал тебе вчера, остается в силе: отследи всех "потеряшек" этого возраста за три года по Москве и Московской области, фотографии наших вчерашних возьми у Миши. Миша, с тебя все улики. Выжми из них все, что можно и нельзя так, как ты умеешь. Петр Семенович, с вас время смерти, чтобы хоть как-то сузить интервал поисков. Да и вообще все, что может показать вскрытие. Надеюсь на вас.
Саша Прохоров остановился, вдохнул дымного мужского воздуха, отхлебнул воды из стакана и заговорил снова:
– Теперь сыскари. Толик, Володя и Алексей, ваша задача найти того гиганта, который вырыл такую братскую могилу. Лично я не верю, что это можно сделать руками. Значит, должна быть техника, и значит, ее можно и нужно найти. Это первое. Второе. Если девочек не убивали рядом с ямой, а на это пока ничто не указывает, то их должны были как-то к ней, к яме, доставлять – пешком, на машине, на поезде, на самолете… Выясняйте, мужики.
– Сережа, тебе отдельное поручение, – Прохоров обратился к участковому. – Меня не оставляет ощущение, что смерть на твоем участке этого парня, как его…
– Арбецкий Евгений Аркадьевич, – вставил лейтенант Челикин.
– Да, именно, связана с этим захоронением. Не знаю, как, не знаю, почему, но вот не отпускает это чувство, и все. Короче, узнай о нем, о его окружении все, что можно. Договорились? У меня на сегодня вызвана его жена и друзья. Посмотрим, что они скажут.
Майор перевел дыхание, обвел всех взглядом и встал из-за стола:
– Давайте попробуем справиться с этим делом быстро и, главное, эффективно. Мы должны его найти! Или их…
Все решительно потянулись к выходу…
… Без пяти два в дверь кабинета постучали, и на пороге появилась вчерашняя троица: молодая вдова Нина и ее друзья – Наташа и Виктор. Было видно, что все трое провели сегодня бессонную ночь: девушки были бледные и какие-то замученные, а Виктор усилием воли сдерживал зевоту.
"Толку от них сегодня не будет", – с сожалением подумал Прохоров, а вслух приветливо сказал:
– Проходите, проходите, не стойте в дверях. Я думаю, что мы можем поговорить все вместе. Если, конечно, Нина Павловна не возражает?..
– Я не возражаю… Я сейчас, честно говоря, все "не" – не могу, не хочу, не умею, не люблю, – вяло, без выражения, проговорила Нина. – Если бы не данное вам клятвенное обещание приехать сегодня, я бы ноги с кровати не спустила. Спала бы и спала – только бы не просыпаться! Все, что случилось вчера – как страшный сон…
Она прошла к столу, за которым сидел Прохоров, и присела на один из стульев, стоящих вокруг. Следом прошла Наташа. Без слов пересадила Нину на другой стул – он был ближе к столу, – села рядом, взяла подругу за руку и взглядом показала Виктору, что они готовы к разговору. Он, в свою очередь, убедившись, что девушки устроены более или менее комфортно, сел так, чтобы хорошо видеть и майора, и, главное, жену с ее подругой.
Глядя на эту возню, Прохоров поймал себя на том, что ему нравится суматоха, которую сами того не желая, устроили три вошедшие персонажа. Саша сидел за столом, следил глазами за перемещениями девушек, ловил взглядом их изящные движения и невольно вспоминал…
В доме родителей Саши Прохорова подобная суматоха возникала только в одном случае – папа собирался в командировку. Мама складывала вещи в чемодан, периодически бросая на папу вопросительные взгляды. Папа сидел в углу дивана, наблюдал за действиями жены и изредка отвечал на ее взгляды либо удивленно поднятой бровью, либо легкой удовлетворенной улыбкой, либо кивком, либо наморщенным носом или отрицательным покачиванием головы. Маленький Саша метался тут же по комнате, то путаясь у мамы под ногами, то пытаясь залезть на голову отцу.
Саша Прохоров родился в Москве, в большой коммунальной квартире на улице Герцена. Его мама, Татьяна Яковлевна, после окончания Плешки работала главным экономистом в поликлинике УПДК, а папа, Сергей Дмитриевич, был строителем, причем не простым, а мостостроителем. Отцовская профессия и сформировала его рабочий график: он больше времени проводил вне Москвы, в дальних и длительных командировках. Это обстоятельство, безусловно, обеспечивало материальное благополучие семьи Прохоровых, но Саше отца не хватало. Надо, правда, отдать должное Сергею Дмитриевичу – сына он обожал и, будучи в Москве, проводил с ним, а потом и с родившейся в промежутках между командировками дочерью, все свободное время. Короче говоря, семья была хорошая, дружная, очень общительная, и потому, когда Прохоровы получили четырехкомнатную квартиру в одном из спальных районов Москвы, к ним еще долго приезжали в гости соседи по коммуналке. И так продолжалось до Сашиного 17-летия. В тот год случилось непоправимое…
Что произошло на стройке, какой человеческий или нечеловеческий фактор стал причиной аварии, неизвестно, но пролет моста рухнул в ущелье, увлекая за собой одиннадцать человек, среди которых был и Сашин отец. Сергей Прохоров был еще жив, когда его нашли, но недолго. Этого "недолго" хватило только на слова прощания. После похорон, Саша заявил матери, что теперь он – глава семьи и должен зарабатывать на достойную жизнь ей и сестре, поэтому он переведется на вечернее или заочное отделение в институте и пойдет работать. Татьяна Яковлевна вздернула подбородок, поджала губы и произнесла:
– Только через мой труп! Сережа никогда мне не простит, что я позарилась на лишний рубль, лишний кусок колбасы и не дала сыну получить хорошее образование. Ты, конечно, глава семьи, но эту тему мы закрыли! Учись, учись хорошо, а когда закончишь, вот тогда и начнешь отдавать долги, если ты считаешь, что они у тебя есть!
На том порешили и никогда больше не возвращались к этому вопросу. Закончив Академию МВД, Саша работал какое-то время на "земле". Рос его авторитет, и Саша постепенно превратился в Александра Сергеевича, менялось количество звездочек на погонах и их размер, должности становились все солиднее, и сейчас он ждал перевода на Петровку с новым званием и в новый кабинет. А тут такое!..
Майор Прохоров стряхнул с себя воспоминания и сфокусировался на вызванных свидетелях. Те сидели напротив и таращили на него глаза: Виктор таращился явно опасаясь заснуть, а девушки, потому что прониклись важностью момента. "Нет, не будет от них сегодня толку," – снова подумал про себя Саша Прохоров, а вслух сказал:
– Знаете что… Давайте сегодня просто поговорим, без протокола – видок у вас еще тот, не спали, наверное! Нина Павловна, расскажите мне о вашем муже, о его семье, родителях…
– Жениного отца я не знала. Он умер задолго до нашего знакомства. Правда, Женя мне кое-что говорил об отце. Немного совсем…
Из воспоминаний
Аркаша Арбецкий
Аркадий Виленович Арбецкий, был отличным и, значит, популярным стоматологом, что по советским временам было синонимом словосочетания "обеспеченный человек". Действительно, его семья никогда и не в чем не нуждалась. А Женька, его сын, тем паче – на этом категорически настаивала его мать, Елена Михайловна, Лена, Ленок—на сердце узелок, которая была второй женой Аркадия Виленовича и считала, что может время от времени напоминать ему о разнице в возрасте, о его страстном желании взять ее в жены и требовать, в связи с этим, выполнения определенных обязательств. Справедливости ради надо сказать, что разница в возрасте была совсем не велика, а что касается страстного желания обременить себя семейными путами, то затащить красавца-стоматолога в ЗАГС молоденькой корректорше удалось лишь на девятом месяце беременности. Свадебное застолье закончилось для молодой супруги поездкой в роддом, где она, затушив последнюю сигарету о порог родильного отделения, и произвела на свет сына Женю, Женечку, Евгения Аркадьевича.
Так и жили они припеваючи, каждый занимался своим делом: Женечка, Женя, а потом Жека учился не шатко—не валко, особо не обременяя себя академическими знаниями, резонно полагая, что зубы болят и требуют ремонта и у директоров школы, и у завучей, и у простых предметников. Елена Михайловна изредка отрывала себя от чтения корректуры в крупном московском издательстве и навещала Жениных учителей с тем, чтобы напомнить им о роли хорошего дантиста в отдельно взятой школе. Давая понять всему педагогическому составу, что французский язык для нее практически родной, Леночка все диалоги с педагогами перемежала французскими выражениями типа "Jamais!" (жамэ), причем произносилось это "Никогда!" с таким вызовом и таким высокомерием, как будто Елена Михайловна была членом императорской фамилии, а учителя всем скопом настойчиво требовали от нее отречения, пугая гильотиной.
Аркадий Виленович погружаться в домашние дела не считал нужным. Он был накормлен, напоен и ухожен – остальное его интересовало мало. Задачей мужчины в семье, по мнению Аркаши (как звали его друзья), было обеспечение семейного благополучия, которое сводилось исключительно к добыче пропитания и дефицитных шмоток. Сделать это можно было только с помощью друзей или активно применяя на практике принцип "Ты – мне, я – тебе!". В стране процветал натуральный обмен, и в цепочке такого товарообмена позиция стоматолога была далеко не последней и чрезвычайно уважаемой.
Друзья Аркаши – мясники, товароведы, врачи нужных специальностей, милиционеры с нужным количеством звездочек на погонах и так далее и тому подобное – не только сами регулярно его посещали из-за жизненной необходимости, но и направляли к Аркаше своих чад и домочадцев, друзей и знакомых, соседей по дому и по даче. Поток пациентов не иссякал, и каждый нес что-то "в клювике" для любимого доктора. А что можно принести "в клювике" красивому мужчине в полном расцвете сил во времена тотального дефицита? Конечно, бутылочку с импортным алкоголем либо привезенную из-за бугра, либо купленную в "Березке", либо добытую у знакомого товароведа.
Коллекционером алкоголя Аркаша не был. Содержимое бутылок опустошалось с друзьями тут же в кабинете, изредка часть алкоголя попадала в дом, но и там не застаивалась – всегда было кому поддержать компанию по поводу и без повода, просто от счастья бытия. И все бы ничего, если бы не последствия, убийственные для ювелирной профессии стоматолога: дрожь в руках и затуманенное алкоголем сознание.
Так, незаметно для всех, началось постепенное, медленное сползание в тар-тарары. Как водится, первые признаки необратимости процесса заметили совершенно посторонние люди – пациенты. Кому-то залечили не тот зуб, кому-то чуть не пропороли щеку, кому-то отменили назначенную встречу – и так один раз, другой, третий… Ком покатился с горы!
Сначала Аркашу из престижного медицинского центра перевели в районную поликлинику, но это ситуацию не изменило: поток приношений не ослабел, пострадало только качество, но Аркадию Виленовичу было уже все равно, что пить – односолодовый виски или коньяк подвального разлива. Потом были еще парочка итераций, и последним местом работы известного московского стоматолога стал фельдшерский пункт в ближайшем Подмосковье. Отсюда он попал в больницу, из которой уже не вышел.
Для семьи Арбецких это был тяжелый май. Елена Михайловна прописалась в больнице, приезжая домой только чтобы немного поспать и приготовить Аркаше чего-нибудь вкусненького. Женей она не интересовалась совсем, что ему было, естественно, на руку. Правда, когда стало понятно, что по результатам года Жека не допущен до экзаменов за восьмой класс, она несколько встрепенулась, но не надолго – ей было явно не до того. В конце месяца Аркадия Виленовича не стало, и Елена Михайловна впала в глубочайшую депрессию, в которой Евгению Аркадьевичу места не было.
Но мир не без добрых людей. Жена хорошего друга Аркаши пошла в школу, где учился Женька, встретилась с директрисой и убедила ее, что, если мальчику (без экзаменов!) выдадут документ об окончании восьмого класса для поступления в техникум, то, во-первых, она сделает доброе дело для ребенка, переживающего серьезный стресс из-за смерти отца, и во-вторых, она сделает доброе дело для школы, избавив учебное заведение от неблагополучного ученика, хулигана и лоботряса. Неизвестно, какой аргумент возобладал, но бумаги Женьке выдали. Он их, не раскрывая и не читая, отнес в железнодорожный техникум, где на факультет, как-то связанный с подвижным составом, принимали без экзаменов. Так вопрос жизнеустройства Арбецкого-младшего был на ближайшее время решен… без участия Елены Михайловны.
Глава 7, в которой что-то начинает вырисовываться
Москва, 1981
– Вот видите, оказывается вы довольно много знаете об отце своего мужа, – отреагировал майор Прохоров, когда Нина остановилась, чтобы отдышаться. – Человеку часто кажется, что он ничего не помнит, но стоит только начать вспоминать, и всплывают такие детали, что диву даёшься!..
Нина действительно выглядела ошарашенной. Она переводила взгляд с Наташи на Виктора, с Виктора на Александра Сергеевича, как будто спрашивала: "Это все я рассказала?".
– А знаете, что самое интересное? Версия Жениной матери о жизни и смерти его отца категорически отличается от той, которую я вам только что изложила и которую я собрала из отдельно брошенных Женей фраз, из его отрывочных воспоминаний, – Нина потерла виски. – Елена Михайловна – так зовут мать Жени – рассказывала мне совершенно другую историю. Но она очень непростой человек. Снобизм – это ее второе имя. Я думаю, вы сами в этом убедитесь, когда будете с ней беседовать. Я вчера ей звонила и сказала о том, что случилось с Женей. Знаете, что она мне ответила? Я знала, что водка погубит его так же, как и отца, а общение с тобой, это со мной значит, только все усугубит и до добра его не доведет. Опять надо что-то придумывать…
Все помолчали. Прохоров уже решил нарушить молчание, как заговорила Наташа:
– Нина абсолютно права относительно своей свекрови. К счастью, мое общение с ней было минимальным, но впечатляющим: первая встреча – практически случайная в доме у ребят, по-моему, на дне рождения Жени. Мы сидели за столом рядом, разговорились. Елена Михайловна представилась переводчицей с французского языка, чем привела меня в полный восторг, поскольку мне в тот момент надо было срочно перевести довольно объемный юридический документ именно с этого языка на русский. Я долго ее уговаривала, она в конце концов согласилась, и потом была вторая встреча, на которой я получила свой документ в первозданном виде, то есть не переведенный, а от Елены Михайловны выслушала массу нелицеприятного в свой адрес, в адрес документа и его составителя, в адрес враждебной заграницы и, в заключении, в адрес Нины, ее безалаберной невестки. Ноги я, конечно, унесла, но успела понять, что к переводческой деятельности Нинина свекровь не имеет никакого отношения, просто она – большая любительница пустить пыль в глаза. Что-то выдумает про свою жизнь и искренне верит в эту выдумку. Впрочем, повторюсь, Нина права – вы сами в этом убедитесь, когда будете с ней разговаривать…
Все опять помолчали. Прохоров решил все-таки взять инициативу на себя, потому что никто из присутствующих не мог просто встать и уйти – такой вариант должен был предложить им хозяин кабинета.
– Вот что, товарищи легко и тяжело раненые. Я вижу, какие вы сегодня замученные, понимаю, что толку от вас мало, поэтому предлагаю следующее, – Саша полистал настольный календарь. – Завтра, нет, послезавтра, часиков в десять жду у себя Нину Павловну, а к двенадцати подъезжайте вы, – он потыкал пальцем в сторону Наташи и Виктора, – супруги Райсы. А на завтра я вызову Елену Михайловну. Вы меня заинтриговали, хочется на нее посмотреть.
Вся троица взглянула на майора сочувственно, зашевелилась, задышала, даже как-то с облегчением, и потянулась к двери.
– У меня к вам будет одна просьба, – глядя в спины уходящих, попросил Прохоров. – Не гоните от себя мысли о случившемся, а наоборот: попробуйте вернуться немного назад, вспомнить, что происходило последние пару месяцев. Возможно что-то неординарное, странное, необычное. Все, что угодно. И еще. Мне очень хотелось бы знать, что вы сами думаете о смерти Евгения Аркадьевича?
Троица замерла в дверях.
– А Евгений Аркадьевич – это мой Женька? – не оборачиваясь, спросила Нина. – Как интересно! При жизни был Женечкой, Женькой, Жекой, а теперь, после смерти стал Евгением Аркадьевичем. Поистине тетка с косой способна высоко продвинуть своего подопечного в табеле о рангах…
Нина вернулась к столу, но не села. Разница в росте между девушкой, которая стояла, и майором Прохоровым, который сидел, была таковой, что они смотрели друг другу в глаза.
– Мы очень редко виделись с мужем последние полгода: когда мы с дочкой уходили утром по своим делам, Женя еще спал, а когда приходили вечером, он уже спал, – сказала Нина со всхлипом, и Наташа всем телом подалась к ней от дверей. – Мой муж был непростым человеком, любящим и заботливым, ласковым и трепетным, но не в меру прямолинейным, причем со всеми, и со мной в том числе. Это отсутствие гибкости, правдолюбие во всех его, не всегда приглядных, проявлениях, на мой взгляд, очень мешали ему жить. А еще ему нельзя было пить. Совсем.
Нина перевела дыхание и продолжила:
– Все по-разному переносят алкоголь. Кто-то становится веселым, я бы даже сказала шальным, кто-то засыпает после третьей рюмки, к счастью для жён, а кто-то становится злым, угрюмым, агрессивным в вербальном смысле, искателем правды, которая является таковой исключительно в его воспаленном мозгу и которую никто не просит искать. Женька был именно таким, когда выпьет. Последние полгода он, по-моему, трезвым и не был ни разу, поэтому, если вы меня понимаете, я его боялась, старалась обходить мужа стороной и по возможности не пересекаться. К сожалению, это не всегда удавалось, и нам приходилось изредка разговаривать, хотя трудно назвать разговором площадную брань на фоне выяснения отношений.
Нина опять замолчала, взглянула в сторону двери, где так и стояли ее друзья, убедилась, что они никуда не делись, и посмотрела на Прохорова, который в свою очередь смотрел на нее внимательно и сочувственно. Под его взглядом глаза Нины предательски наполнились слезами, она заморгала ресницами и глубоко задышала, чтобы не разрыдаться. Справилась и заговорила снова:
– Вот вы спросили – было ли что-то странное в поведении Жени? Не знаю, как это объяснить, но что-то было, это точно. Каждая жена знает своего мужа, как облупленного! Вот и я знала. И пьяного, и трезвого, и веселого, и грустного, и здорового, и больного, и "по тому, как он ключ в дверь вставляет, знала, какая сволочь какую гадость ему на троих предложила". А в последнее время в наших редких разговорах я порой его не узнавала… Выражение лица было такое, как будто он хочет вынырнуть и не может… Господи, почему я ему не помогла?! К врачу надо было, я просила, а он не шел. И вещи эти проклятущие! Женька их из дома выносил с наслаждением. Господи, что же делать?..
Было ощущение, что Нина разговаривает сама с собой. Ни слова не говоря, Прохоров встал, налил воды, подал девушке, и в тишине стало слышно, как застучали ее зубы о край стакана.
– Я ничего не думаю о смерти Жени. Ничего хорошего. Только я уверена, что он сам не мог себя убить, – Нина поставила стакан на стол и вытерла губы. – Организм скорее всего не выдержал, а я не помогла ему…
Она опять направилась на выход, вслед ей прозвучал вопрос:
– А вам не приходило в голову, что смерть Евгения Аркадьевича могла быть насильственной, что его убили?
Троица очередной раз застряла в проеме, Нина обернулась и сказала:
– Нет, мне не приходило в голову, но, как кощунственно это не звучит, Елене Михайловне такой вариант развития событий очень понравится: сын не захлебнулся водкой, умер не в пьяном угаре – это же неприлично, что люди скажут – а пал жертвой… неважно кого, главное, принял мученическую смерть. Об этом можно поговорить с людьми. Это абсолютно в ее духе. И придумывать ничего не надо.
Нина резко повернулась и решительно покинула кабинет Прохорова. А он сел за стол и попытался представить женщину, которая к смерти сына относится так не по-людски…
Из воспоминаний
Леночка Арбецкая
– Здравствуйте, переводческая контора "Радикал". Я вас слушаю, – с этого традиционного текста Леночка Арбецкая начинала все телефонные разговоры вот уже два года пять дней в неделю.
После смерти Аркаши Елена Михайловна трудно приходила в себя. И дело было не в материальных проблемах, которые, естественно, тут же возникли, и даже не в моральных, которые сопровождают потерю любимого человека. Леночку больше всего волновало, как смерть Аркадия Виленовича будут воспринимать окружающие ее посторонние, то есть не родные, люди – друзья, соседи, коллеги по работе. Все они точно знали, что Аркаша не был летчиком-испытателем и не погиб, выполняя секретное задание Родины, что Аркашу сгубило пристрастие к "зеленому змию", что причиной его ухода в мир иной стал банальный цирроз печени, о чем и было написано в свидетельстве о смерти.
Лену это не устраивало: ей надо было сделать из Аркаши героя. Для Женечки и для себя. Она была из той категории людей, которые сами создавали легенды о своих близких и свято в них верили. Елена Михайловна начала лепить героический образ, причем лично для нее было совершенно не важно – будет ли Аркадий Виленович моряком-подводником, получившим дозу радиации, которая привела к трагической кончине, или космонавтом, который при аварийной посадке облучился в верхний слоях атмосферы и в последствии тихо скончался у нее на руках. Важна была возможность на вопрос незнакомого (вот она суть!) человека: "Вы – такая молодая, такая красивая, а уже вдова. Что случилось с вашим мужем?", ответить сначала таинственным молчанием, робкой улыбкой, слезинкой на ресницах, а потом тихо произнести: "Погиб…". Чтобы иметь такую возможность, надо было срочно избавиться от людей из их семейного окружения, которые знали правду.
Проще всего было с коллегами: достаточно было поменять место работы, и эта часть знакомых отсекалась безвозвратно. Что Леночка и сделала, и вот уже два года она трудилась в небольшой переводческой конторе. Начальник конторы, интеллигентного вида старикашка, тщательно скрывавший свое родственное отношение к семье русских аристократов, где французским владели даже горничные, был в шоке, когда принимал на работу нового сотрудника. На вопрос, заданный по-французски, "Вы когда-нибудь переводили тексты с этого языка?", он получил в ответ знаменитое "Жаме!" и посадил Леночку отвечать на телефонные звонки, чем она и занималась довольно успешно. Таким образом проблема с коллегами по работе была закрыта.
С соседями было сложнее: поменять в Москве в то время одну квартиру на другую (это называлось обменом) было очень непросто, очень долго и практически нереально. Про "купить" вообще не было речи, и значит заменить этих соседей, на глазах у которых разворачивалась трагедия семьи Арбецких, на других не представлялось возможным. Надо было искать иные пути, и Леночка нашла. Она перестала соседей замечать с гордо поднятой головой. Они ей "Здрасте!", она молчит, они ей "Как дела?", она опять молчит и лишь поглядывает недоуменно "Что простите? Это вы мне?"… Через какое-то время соседи тоже перестали ее замечать. Леночка ликовала!
Сложнее всего было с друзьями. Не с собутыльниками Аркаши – эти отвалились сами собой без соответствующей подпитки – а с настоящими, проверенными временем и житейскими испытаниями. Теми, кто ездил в больницу и устанавливал дежурства, кто доставал необходимые лекарства и дефицитные продукты, кто брал на себя заботу о Женечке, когда Лена пропадала в больнице, и заботу о ней, когда ездить в больницу уже не было необходимости. Они не отставали и не могли понять, почему они должны отстать. С ними Елена Михайловна просто извелась, но придумала в конце концов, как избавиться и от друзей. Она решила их перессорить.
Оказалось, что сделать это совсем не трудно. Достаточно было каждому в отдельности сказать какую-то гадость о другом, приписав авторство кому-то из друзей. И все. Будучи людьми воспитанными, никто не стал выяснять отношений, устраивать сцены с битьем физиономий и бесед на повышенных тонах. Бывшие друзья просто перестали общаться, и с Леночкой, и, что обиднее всего, между собой. Ленок была в восторге: ей нравилось жить в придуманном мире.
Более того, постепенно, по мере убывания количества друзей, стало понятно, что это были друзья Аркаши. После того, как его не стало, не стало и их. Елена Михайловна с гордостью могла сказать: свою первоначальную задачу я выполнила – поставила жирный крест на прошлой жизни, разрушила ее до основания, теперь буду строить новую.
Жека смотрел на все манипуляции матери сначала с недоверием, потом с интересом, а потом с восхищением: ему тоже больше нравилось быть сыном героя-разведчика, чем стоматолога-алкоголика…
Глава 8, в которой появляется… экскаватор
Москва, 1981
– Ну, что смогли нарыть за первый день, коллеги? С кого начнем? – майор Прохоров обвел глазами свой, опять битком набитый, кабинет. – Петр Семенович, может с вас, нашего эрудита и мэтра? – обратился он к медэксперту.
– Можно, конечно, и с меня, но то, что я скажу, друзья, вам вряд ли понравится. И нечего подлизываться. Мэтр!..– Евстигнеев затянулся, закашлялся и продолжил. – Если коротко, то на всех двенадцати жертвах отчетливо просматриваются следы сексуального насилия. Тихо, тихо, ребятки! Это первое. Причины смерти пока не ясны. Это второе. Я вскрыл только трех: все параметры идентичны, но почему они умерли – представьте себе, не понятно. Никаких отравляющих веществ, никаких следов уколов на теле, не говоря уже об огнестрельных или ножевых ранениях. Ничего! Разве что небольшое количество снотворного в крови. Такое впечатление, что они уснули на морозе и замерзли в сугробе. Кстати сказать, из-за этого иносказательного сугроба время смерти определить практически невозможно. Вот такая фигня получается, извините за мой французский. Буду думать, конечно…
Петр Семенович замолчал, и в кабинете повисла жуткая, гнетущая тишина. Нарушил ее майор Прохоров:
– Все всё слышали. Ситуация еще хуже, чем мы думали. Живут же такие нелюди! Давайте дальше работать, а то мы свихнемся. Предлагаю послушать Диму. Что у тебя?
– А у меня вообще голый Вася! Никаких пересечений! Те фотографии, которые есть в делах "потеряшек" по Москве и Московской области, с нашими девчонками не бьются совсем. С уверенностью могу сказать, что в течение последних трех лет наши жертвы в Москве и области не терялись. А это значит, что надо либо временной интервал расширять, либо региональное покрытие увеличить, – Дима был настроен решительно. – Чем я и займусь…
