Читать книгу Ерунда - Наталья Александровна Веселова - Страница 1

Она пришла в утренних сумерках. Несильная, но равномерная и точная, как маятник. Болела левая стопа с наружной стороны. От этой боли Лидия проснулась и поначалу, еще в полусне, попыталась изменить положение ноги, решив, что всего лишь «отлежала» ее. Лидия ни за что не хотела сосредоточиться на неприятном ощущении, а потом не заснуть до звонка будильника, до семи часов. Но боль не уходила, она по-прежнему накатывала правильными волнами и отступала: ра-аз – накат, раз-два-три – перерыв… ра-аз – раз-два-три…

Лидия вынуждена была сесть. Осторожно, боясь разбудить мужа, она стала растирать больной участок пальцами: боль не усилилась и не ослабела.

«Что за глупость, интересно?!» – обиделась Лидия. Ей стало ясно, что сон отлетел надолго. После таких вот ночных просыпаний никогда не удавалось снова заснуть раньше, чем через два часа – а в это время уже нужно быть на ногах и готовить завтрак. Значит, весь день на работе ей предстоит засыпать за компьютером и пытаться перебить навязчивый сон беспрерывным черным кофе, от которого станет колотиться сердце; а к вечеру, когда начнется ее второй рабочий день – дома – она вообще перестанет соображать от усталости… Между тем, боль и не думала проходить. Как и раньше, ритмичными накатами она вступала в одну-единственную точку, как раз под косточкой щиколотки, на секунду захватывала ее словно горячими щипцами и отпускала – раз-два-три.

«Может, я днем ушиблась и не заметила? – логично рассудила Лидия. – Раз уж все равно не заснуть, так хоть помажу чем-нибудь…».

Она бесшумно выскользнула из постели, накинула халат и на цыпочках прокралась в кухню, где в холодильнике, она помнила, должен был лежать тюбик мази от ушибов. Тюбик нашелся, и Лидия густо намазала больное место вонючей желтой мазью, предварительно придирчиво изучив свою ногу. Никаких следов травмы: ни синяка, ни кровоподтека, ни припухлости. Ровная розовая кожа, абсолютно безболезненная при касании. Боль казалась внутренней, но болела явно не кость, а мякоть, что порадовало Лидию: значит, не трещина, а непорядок с маленькой мышцей или сухожилием.

«Столько времени потерять из-за такой нелепости! – по-настоящему рассердилась Лидия. – И так уже не помню, какую ночь больше шести часов спала! С ума сойти можно!».

Она поставила чайник, решив, что остатки сна придется прогонять с помощью того же кофе, села и прислушалась к своим ощущениям: ничего не изменилось. Ра-аз… раз-два-три… Ра-аз…

– Тьфу, – вслух сказала Лидия.

Это была хитрая боль: не настолько сильная, чтобы заставить застонать, но и не настолько слабая, чтобы можно было о ней не думать. Как раз между тем и этим.

– Бред, просто бред какой-то, – раздраженно бормотала Лидия, не в силах отвлечься.

Она вспомнила, что очень давно, когда ей было лет двадцать пять, у нее среди бела дня заболела грудная клетка – ровно посередине. Создалось впечатление, что спереди воткнули нож, он вышел меж лопаток, где и остался. На третий день Лидия побежала к врачу. Она очень любила их старенького участкового доктора, проработавшего в поликлинике со дня ее открытия до самой своей смерти (через год после того случая). Доктор, как всегда, серьезно отнесся к ее жалобе и послал на обследование. Сняли кардиограмму, просветили легкие и желудок, ощупали косточки со всех сторон… Результаты оказались нулевыми: причину недуга установить так и не удалось. Тогда старый доктор выписал ей обезболивающее и, протягивая рецепт, сопроводил его умными словами – их Лидия запомнила на всю жизнь: «Не беспокойтесь ни о чем. Я уже сорок лет сижу в этом кабинете и могу вас уверить: у любого, я подчеркиваю – у любого практически здорового человека когда угодно может появиться сильная боль в какой-нибудь точке организма. И она может ничего не значить. Ровно ничего. Тайна. Лечить причину невозможно, потому что она неизвестна. Можно только назначить обезболивающее и ждать, когда все пройдет само собой…».

Таблетки Лидия принимала две недели, а потом боль и правда сошла на нет – совсем незаметно – и никогда больше не возобновлялась. Но тот случай навсегда отучил ее от мнительного внимания к сигналам о неполадках в организме: она поняла, что тело – это такое совершенное устройство, которому лучше всего просто не мешать самому устранять мелкие поломки. К неприятным сегодняшним ощущениям Лидия решила подойти точно с таким же отношением: поболит – пройдет, и нечего зацикливаться. Но напрасно она пыталась отвлечься – черным кофе, приготовлением горячего сытного завтрака для всей семьи, мыслями о грядущей аудиторской проверке на работе – навязчивый счет – ра-аз…раз-два-три – ра-аз… – проникал в самую сердцевину мозга, не давал ни на чем сосредоточиться, заставлял мотать головой и стискивать зубы – не от силы боли, а от ее неотступности.

Тем не менее Лидия приготовила обильный завтрак, успела сама без спешки выпить три чашки кофе, но ни на секунду не могла забыть про пульсирующий счет в мозгу…

В половине восьмого один за другим на разный манер просвистели, протрещали и продребезжали три будильника: сначала у дочки, потом у мужа и, наконец, у сына. Муж, хотя с трудом и проклятиями, но всегда поднимался сам. Дочь-жаворонок легко вспархивала с кровати, сразу начиная по-птичьи напевать, а вот сына каждый раз приходилось едва ли не вытряхивать из постели, прибегая к таким крайним мерам, как поливание холодной водой из кувшина.

И сегодня он ныл, зарывался головой под подушку, норовя несильно лягнуть мать в живот, и бормотал нечто вроде: «Плевать, пойду ко второму…». Лидия стервенела, стягивая своего оболтуса на пол, где он еще долго и упрямо продолжал изображать из себя невинно спящего карапуза…

Дочка действовала иначе. Она весело мелькала по квартире между своей комнатой, ванной и кухней. Полуодетая, хватала куски со стола, размахивая в такт своей легкомысленной внутренней музыке зубной щеткой с выдавленной на нее пастой; потом, стоя в одной туфле и балансируя босой ногой, быстро-быстро выхлебывала чай и неслась в комнату вроде бы краситься, но появлялась на кухне еще несколько раз: то поклевать прямо со сковородки, то опять глотнуть чаю или сока, то стянуть конфету из вазочки…

Пока сын тяжко ухал и шумно плескался в запертой ванной, успевший умыться муж, как всегда по утрам тихо ненавидевший весь мир и оттого бессловесный, угрюмо и бесчувственно поедал завтрак, отгородившись вчерашней газетой.

Когда муж мрачно поднимался из-за стола, на его место плюхался до сих пор не проснувшийся сын и начинал вяло жевать, морщась и раздраженно грохая чашкой о стол.

А Лидия всем подавала, за всеми убирала, на ходу, как и дочь, приводя себя в порядок и ни на секунду не отвлекаясь от пульсирующей боли. Сообщать кому-нибудь о своей неприятности она сочла излишним: ничего серьезного не происходит, а до мелочей никому нет дела, особенно по утрам…

Как Лидия и предположила еще в пять часов утра, на работе она начала засыпать. Глаза закрывались, она часто моргала и трясла головой, словно в уши попала вода. А боль и не собиралась стихать. В том же ритме, как прилив и отлив, она приходила и уходила, мучительно-неотвязная. Если бы боль держалась постоянно, то к ней, пожалуй, можно было и привыкнуть, но именно прерывистость и не давала возможности с ней сродниться.

То и дело опускала она глаза на свою стройную ногу, затянутую в серебристую лайкру и утвержденную на высоком каблуке. Боль нисколько не мешала ходить на каблуках, не заставляла даже прихрамывать, ничуть не усиливалась от напряжения и не ослабевала в покое…

«Нет, это кошмар какой-то, надо с ним заканчивать», – твердо решила Лидия и, налив себе воды, отправила в рот две таблетки анальгина.

– Голова болит? – посочувствовал кто-то.

– Ага, – соврала она: не признаваться же было, что – нога!

Лидия не помнила, как дожила до конца рабочего дня – словно плавая в тумане полусна, где назло всему работал насмешливый метроном: раз-два-три… ра-аз… Наплыв – перерыв – наплыв…

«Что же это такое? Неужели к врачу придется?» – испугалась Лидия по дороге домой.

С семи часов и едва ли не до полуночи для нее обычно начиналась хозяйственная свистопляска. Еще мама, жена известного профессора и по этой причине домохозяйка, приучила Лидию к неукоснительному соблюдению неких незыблемых правил ведения дома, и как-то само собой вышло, что если подобный уклад жизни вынужденно прерывался, то Лидия чувствовала, как земля уходит у нее из-под ног. Ей казалось, что она уже видит, как рушатся надежные стены домашнего очага – и в глазах темнело от ужаса…

Лидия никогда не могла допустить, чтобы ее близкие перехватывали на ужин что попало, какую-нибудь канцерогенную пищу, вроде подозрительных сосисок и пельменей или, еще хуже, вываливали себе в тарелку готовый засушенный яд, заливая его сверху кипятком. Поэтому при любых обстоятельствах, придя с работы, Лидия надевала передник и занимала прочную позицию на кухне: следовало быстро приготовить основательный ужин, потом – суп на завтра, чтобы дети, придя днем домой, не дай Бог, не стали жевать какие-нибудь хот-доги, – но ведь сколько супа ни свари, при их аппетитах больше, чем на два дня не хватает! Одновременно следовало помыть, почистить и порезать продукты для завтрака – непременно горячего и обильного. Лидия намеренно не привлекала детей к работе: жалко их, все-таки – дети ведь, успеют еще в жизни наработаться… Потому и гору посуды перемывала и перетирала сама.

– Мам, да чего ты ее трешь – сунь в сушилку, и все дела! – советовала дочка, аппетитно хрустя яблоком.

Но мама когда-то однозначно сказала Лидии:

– У сушилки еще одно название есть: лентяйка. Поэтому у ленивых хозяек тарелки всегда в потеках.

Нет, Лидия ни за что не хотела, чтобы у нее были тарелки в потеках и мутные вилки-ножи: последние она неукоснительно чистила мелом каждую субботу…

После кухни наступал черед стиральной машины: в ней следовало выстирать сегодняшнее белье со всех, плюс носки, плюс рубашки, плюс блузки – по очереди…

– Как чисто ни мойся, – произнесла, помнится, приговор ее гениальная по части хозяйства мама, – а от вчерашней одежды хочешь, не хочешь, а – припахивает.

И Лидия определенно чувствовала, что да, припахивает, и стирала, а потом еще и гладила к вечеру как раз высохшую вчерашнюю порцию.

Как и всегда, сегодня, идя домой, она думала о том, что предстоит еще длинный изнурительный вечер дома, но когда вошла и скинула плащ, то вдруг поняла: она ничего делать не станет. Она сейчас пойдет и ляжет. Спать. Потому что перед глазами все плывет.

Не сказав никому ни слова, Лидия почти моментально сбросила одежду, наскоро ополоснула лицо и с удовольствием растянулась под одеялом. Она закрыла глаза, намереваясь уплыть в приятной дреме туда, где нет никаких волнений и печалей, но, как только вокруг не осталось ничего, кроме нее, Лидии, и принадлежащего ей тела, то внимание снова сфокусировалось на болезненной пульсации в ноге: ра-аз… – раз-два-три… Эти толчки разрывали дремоту, не позволяли думать ни о чем, кроме злосчастной ноги, и Лидия начала метаться по постели, пристраивая больную ногу и так, и этак. Но ни тесно прижатая к матрацу, ни свободно покоящаяся на подложенной подушке, нога не переставала болеть, и скоро для Лидии вообще ничего не осталось в мире, кроме приливов боли. К этому прибавилась почти дурнота от желания спать – и невозможности заснуть…

– Просто пытка какая-то… – шептала, ворочаясь, страдалица. – Неужели что-то серьезное?

В дверь для проформы легко стукнули, и явилась дочка Ася, грызя неизменное яблоко: она и часа не могла прожить без яблока.

– Лежи-ишь?! А ужин? – такова была ее непосредственная реакция.

– Вместо «А ужин?» я бы спросила: «Что с тобой?»! – резко крикнула озверевшая к тому времени Лидия.

– А что с тобой? – хрустко откусила фрукт дочь.

– Нога болит.

– Ушиблась? – жуя, спросила Ася; у нее вышло «уфыблась».

– Может быть, – уклонилась Лидия. – Так что ужин сегодня тебе готовить. В холодильнике все есть, разберись уж…

– Здрасьте! – оскорбилась Ася и немедленно исчезла, не посмев хлопнуть дверью, но весьма шумно закрыв ее.

Только тут впервые за день Лидия вспомнила, что ее дочь в это воскресенье выходит замуж. В воскресенье. А сегодня – среда.

Училась Ася плохо, отличаясь исключительной, патологической ленью. Еще до того, как она окончила школу, всем стало ясно, что никакой институт ей не светит никогда. Но Ася и не расстроилась, случайно поступила в медицинский колледж и теперь через пень колоду училась на фельдшера. Лидия не очень горевала по этому поводу: не найдя в дочке никаких талантов, мать видела ее теперь просто счастливой женщиной в уютном доме, под крылом заботливого ответственного мужа, в окружении румяных толстеньких деток. Не в дипломе счастье. А если уж начистоту, то в дипломе, как раз, и горе: сколько примеров того, как заброшенный муж и сам бросал жену, слишком углубленную в любимую работу или научную карьеру! Асеньке не во что будет особенно углубляться, кроме собственной семьи, а стало быть, шансов на удачный брак у нее куда больше, чем у любого кандидата наук. Но этот жених ее, Борик… С кем угодно могла представить себе Лидия счастье дочери – но только не с этим бритоголовым качком – «пальцы веером». Хотя Ася и говорила матери, что Борик – бизнесмен, оттого имеет такие большие деньги, но с каждым днем Лидии становилось все понятнее, что дочь собралась замуж за обыкновенного бандита, по которому тюрьма плачет, и который непременно там скоро окажется, если его не подстрелят раньше свои же. Она деятельно препятствовала этому нелепому браку до сегодняшнего дня, но сейчас, когда за Асей захлопнулась дверь, вдруг зло подумала: «А и выходи за кого хочешь! Сама потом локти кусать будешь! Дура!».