Читать книгу Вариант бога - Наталья Бакирова - Страница 1

ВАРИАНТ БОГА

1.

– Может быть, просто отрежем ему голову?

– Ну, отрезать можно, конечно… – Марк поднял на меня глаза. – И вот этот твой текст, Аня… Тоже можно было за два дня написать. Ведь можно было?

– Нельзя… – неохотно признаюсь я, и Марк улыбается.

Для всех газетчиков мира главное слово – дедлайн. И только для Марка Демидова – редактора какой-то там провинциальной газетки! – выше дедлайна стоит качество. В этом отношении он прямо как мой отец, чья любимая поговорка «Гроб надо делать так, чтоб хватило на всю жизнь».

Но я не сдавалась.

– А портретный снимок сюда не войдёт!

– Войдет. Ты же текст сократишь…

– Мааарк!

– Ну да, жалко, я понимаю… Как ты вообще его разговорила, Кошкина? Он же, между нами говоря, сволочь хамская, высокомерная…

Хмм… Да я Казанова разговорного жанра. Мне ещё никто не отказывал. И никто не уходил недовольным.

– Так, завтра он придет в двенадцать, – начала вслух соображать я, – текст вычитаем, исправления внесу… И, Марк… у меня там отгулы накопились… Я возьму пять дней, да? Мы с Игорем в Башкирию хотели…

Марк опустил голову.

– Башкирия пять дней… Видишь, Аня… Я вчера… ну, что-то был совсем задолбавшийся, залез в интернет, горящую путевку взял… В Египет. На две недели… Если бы ты раньше сказала, я бы не стал, конечно…

Я уставилась на Марка. Две недели в Египте? Марк не покидал газету три года. Не то, что в отпуск – он даже на больничный не уходил! Сидел и кашлял в редакции.

– Марк! Ты не врешь? Ой… В смысле: это ж круто!

– Подожди радоваться: тебе за меня работать.

– Мне?.. – вот тут я слегка растерялась. Марк это заметил.

– Вообще, её, путёвку-то, можно и сдать, конечно… Ты сильно в Башкирию хочешь?

В Башкирию сильно хотел Игорь.

– Уехать бы нам, Анька… – сказал он вчера. – Давай уедем! Дней на пять. Куда-нибудь. Где нет этих твоих мужиков, с которыми ты – часами. Скажи вот, надо это? Разговаривать часами? Чтоб потом две страницы текста написать?

Это ужасно, между прочим, когда единственный на всем белом свете человек, для которого беседа с тобой не праздник, не приключение, не открытие новых мыслей и тем – твой собственный муж.

– Нет, – сказала я Марку. – Ты уж, пожалуйста, проваливай. Бросай тут все. Подожги редакцию. Улетай из страны. Когда, кстати, ты улетаешь?

– Сегодня ночью. Говорю же, путевка горящая… Газету завтра сдашь – и сразу отсылай материалы на конкурс, – он улыбнулся. – И.о.редактора Дюкина Анна…

Вот тут мне стало – страшно – не страшно, а как-то зябко. Хотя… Газета, в общем, готова: только Кошкина вставить. А материалы на конкурс я могу отправить хоть сейчас.

– Сейчас нельзя, – уточнил Марк. – Там надо, чтоб опубликованные. А я хочу, чтобы от тебя Кошкин ушёл – точно победишь, это я тебе говорю! В следующий номер на первую полосу поставь встречу мэра и губернатора. Остальное – как обычно… – и он исчез в пустынях Египта.

***

Есть такие растения – как их? Высокие – с человека, белые цветы зонтиками, резные листья… у нас они растут на берегах Пышмы, и сейчас, зимой, их голые стебли торчат из-под снега, на высохших зонтиках – маленькие сугробы. Я вышла на берег с батоном в руках – покормить уток. Вода в реке стояла чёрная, от неё поднимался пар. Солнце уже садилось, поэтому пар был оранжевый, и у меня защемило сердце. На закате всегда так: как будто что-то чудесное было, и кончилось, и ещё было-то так давно, что этого даже не помнишь…

Уток почему-то не было.

А конкурс-то – всероссийский… Победителей соберут в Кремле для встречи с Президентом… Ёлки-палки, это же вариант бога! – ухнуло в моей душе. Вариант бога: один шаг – и сразу всё на своих местах. Выиграю конкурс… Игорь поймет, что я работаю не много, а столько, сколько нужно. Отец поверит, что я серьёзный человек.

В победе сомневаться не приходилось: если Марк что-то говорит – считай, что это уже происходит. Он такой: слова зря не выронит. Вот только Игорю надо сказать, что мы с ним никуда не едем… Эх, разозлится! Ну да ладно. В конце концов, он может съездить к маме и без меня.

Вот тут появилась утка.

Одна.

Из клубов пара она выплывала, как сатана.

***

Суп исходил мясным запахом. Жалко, гренок не поджарить – дома только чёрный хлеб. Зато к чаю блины горкой, и на них плавится масло, да и чай я заварила – с чабрецом. Окна уже были глянцево-чёрные: кухня стала как будто меньше, в ней сгустился уют. Вот бы ещё повесить сюда лампу с абажуром! Но Игорю такие не нравятся…

Ужасное у него всё-таки имя. Будто дверь скрипит: «Иииии-хооррь…» Как, скажите, можно жить с человеком, обращаясь к которому, нужно всякий раз скрипеть, как дверь? Два года мы женаты и два года я не могу придумать, как его называть. Гоша? Гарик? Игорёк?

– Иго – вот что ему подходит, – ворчал отец. – Монголо-татарское…

Игоря он по непонятным причинам не любил.

– Вечно ты дверь не запираешь…

Ну вот: лёгок на помине.

– Сколько можно говорить, Аня? Я тебя прошу, прошу…

Зашёл в кухню.

– Блины? Ничего себе! И суп гороховый? Что это с тобой сегодня – готовить вдруг начала? Обычно не дождёшься… Ну давай, наливай: съедобно хоть? Шучу, шучу, не обижайся! – он чмокнул меня в щёку. – Маме позвонил, предупредил, что приедем. Очпочмаков завтра настряпает…

Мама Игоря жила одна: отец ушёл от них еще в детстве. Ушел нехорошо, все связи оборвал. Игорь его не видел и не слышал до семнадцати лет, до того дня, когда, раздобыв номер телефона, набрал этот номер… А лучше бы выбросил его на помойку!

– Добрый день… – не придумав, на «ты» с отцом надо или на «вы», он поступил осторожно.

– Добрый! – согласился чужой голос. Голос был низкий, красивый. И плотный, как будто от сдерживаемого веселья.

– Кто это? – осведомился голос.

– Э, э! Не молчите! – приказал.

Игорь назвал свою фамилию, имя. И отчество. Веселье голос тут же утратил, но плотность сохранил: теперь его наполняла тугая энергия злости.

– Мой номер забудь. Его для тебя не существует. И тому, кто тебе его дал – я догадываюсь, кто! – передай, что больше мы не знакомы.

Розанов в «Опавших листьях» пишет, что, если родители перестают любить друг друга, их дети теряют основание жить. Они чувствуют, что родились без права на это. Жестокое предположение.

– Ну? Ты кормить-то меня будешь?

Я сунула в суп половник. Зачерпнула. Надо тянуть время. Пусть сначала поест. Мужику всегда нужно сначала поесть. Даже баба Яга – и та сперва напоит-накормит, а уж потом вываливает все плохие новости. Мне до бабы Яги далеко, но я всё-таки стараюсь взять её за образец.

– А гренок нет? – спросил Игорь.

– Батона не было в магазине…

– Ну вот что ты врёшь опять! С каких пор в магазинах нет батонов?

Ненавижу это слово – «врёшь». Я никогда не вру вообще-то. И меня прямо бесит, когда он вот так… Но спорить сейчас нельзя.

Нет, я могла бы рассказать ему про утку, вместе с которой мы съели батон на реке. Могла бы. Но ведь это понятно, что будет: «Странная ты, Анька! Заняться тебе больше нечем – на берегу торчать? Да ещё в такой холод!»

– Ты врёшь даже если это тебе не надо! – Игорю, очевидно, приспичило меня обличать. – Вечно что-нибудь сочиняешь… Вечно! Я даже газету, с тех пор как с тобой познакомился, читать опасаюсь.

– Ты, – говорю, – ешь давай…

Тут с потолка внезапно спустился на нитке паук. Жирный! И завис прямо над столом.

– Игорь-игорь-игорь! Ой, лови его, лови! – я метнулась к окну, распахнула форточку.

Игорь облизнул ложку.

– Хочешь на мороз бедного паучка? Не жалко тебе?

Смеётся! А мне не до смеха.

– Пусть живёт с нами. Назовём его – Иннокентий. А что? Зато мух не будет. Очень вкусный суп, ещё налей…

– Выкинь его, выкинь! Я не хочу оставаться тут с ним одна!

Ой.

– В смысле – одна?

Игорь отодвинул тарелку.

Вот. Молодец я. Врать – не врать, а уж выбалтывать чего не надо я точно умею. Забыв про паука, принялась торопливо наговаривать: мол, Марк уехал, я за редактора, деваться некуда, да ты ешь, ешь, я же налила тебе, и в Башкирию завтра один поезжай, мама ведь ждёт…

Однако Игорь есть не стал.

– Значит, ты уже всё за меня решила… Ладно. Я уеду. Могу даже сегодня уехать. Чего тянуть. Тебе же твоя работа всего дороже.

Вот так…

Через полчаса я осталась в пустой квартире.

То есть не в пустой. Где-то в ней притаился Иннокентий.

***

Это просто слишком долгая зима, вот и всё. Слишком много наружного холода и темноты – неизбежно они пробираются внутрь, просачиваются через, конечно же, проницаемую границу. Поэтому злится Игорь, поэтому уехал Марк, поэтому отец говорил сегодня со мной таким скучным голосом. Может, болеет..? Да разве ж когда признается!

Противопоставить этому можно только радость. Я давно это поняла: надо просто делать побольше того, что радует. Физически делать. Простые вещи. Достать большую чашку, заварить чай с чабрецом. Надеть красное платье. Поговорить с умным человеком…

– Какая вы, Анечка, нарядная!

– Спасибо, Римма Васильевна! Ну а вы-то – вообще королева!

Фомина махнула рукой.

– Что ещё остаётся, когда тебе шестьдесят?

Мы сидели с ней за столиком в кафе Дворца культуры.

– Я – ненормальный человек. Со мной трудно. У меня характер. Актёры меня выгоняют из-за кулис во время спектакля. За кулисами я порву всех – и что тихо сказал, и что не вовремя вышел, и что не держит паузу!

При этих словах в её взгляде мелькнуло что-то кровавое. Я невольно поёжилась. Да, такая порвёт!

– Это издержки моей профессии, – вроде бы извинилась Фомина, однако в тоне её сожаления не было никакого. – Я так скажу, Анюта. Самое главное в жизни – найти работу. Найти работу, которая для тебя – страсть. Если это получилось, то вообще всё будет получаться! Потому что такая страсть заменяет всё, лечит от всего. Пусть предательство, боль, пусть неудачи какие-то… А ты – делай своё дело. Делай! – или умри, но тогда знай, что ты умер – неудачником…

Я тихо благословила судьбу, что сделала из меня журналиста. Какая женщина! А как ещё бы я встретилась с ней..?

– …а когда спектакль выпущен, и первый зритель похлопал в ладоши, наступает минута… Вы, Анюточка, наверное, по утрам коньяк не пьёте? Ну а я… Петенька, – позвала она официанта, тот кивнул и мигом принёс бокал. – Ужасная минута! За тебя, Анюточка, за твою страсть. Ты ещё молодая… Так вот. После спектакля наступает минута, когда замедляются все процессы и жить не хочется. Начинают одолевать болезни, какие-то капризы, какие-то неудобства, неудовольствия… пока новая выдумка не придёт.

Я всё размышляла над этим по дороге в редакцию. У меня тоже своя ужасная минута есть. Когда отправляешь очерк тому человеку, про кого он написан… В это время сразу и стыдно и страшно. Думаешь: вот он жил-жил… Тридцать лет, пятьдесят, сорок. Работал, мечтал, покупал обручальные кольца, думал, что подарить другу на день рождения, просыпался утром с похмелья, в дождливый день коляску с младенцем по дороге катил… А ты про него – полторы страницы. Самая ужасная минута!

Самая прекрасная минута: он прочитал и говорит – да, это про меня.

***

– Нет, это вообще не про меня! Я вам запрещаю это печатать! – Кошкин отложил текст. В его глазах стоял недобрый алый блеск.

Вообще-то, если человек ругает то, как ты сделал свою работу, значит, он саму-то работу, в принципе, считает ценной. Иначе не всё ли равно, как ты её выполнил? И это уже победа. На такой почве можно договариваться. На такой почве можно предложить: что ж, давайте будем разбираться – что не так, почему не так; переделывать будем… Но сейчас-то, о боже, некогда переделывать! – что я в номер поставлю?

О боже.

А что я на конкурс пошлю..?

Ноги и руки стали ватными.

В полосе – дыра. И победа – погибла.

Когда я училась в пятом классе, меня упихали в команду по плаванию… Не то чтобы я хорошо плавала, но остальные плавали ещё хуже. И вот мы на чемпионате – соревнуемся с командами других пятых классов. Это была эстафета: проплыл пятьдесят метров, коснулся бортика – в воду прыгает следующий. Солнце лупит в громадные окна, блеск, брызги, азарт! И я заразилась желанием победить. Бухнулась в воду, рванула вперёд – эх, никого рядом, я лучшая! Но в пяти метрах от финиша кончились силы. В пяти. Гадских. Метрах. Ну вот не могу я плыть дальше! – хоть ты что сделай. Я уцепилась за канат, разделяющий дорожки, и, перехватываясь ватными руками, поползла. Рядом со мной проносятся и один за другим финишируют соперники. На бортике дрожит и приплясывает товарищ по команде. Что-то кричат судьи…

– Но ведь доползла! – сказал потом отец.

– Лучше бы я утонула.

Когда с тобой никто в классе не разговаривает, ты и правда думаешь: ничего хуже в твоей жизни уже не случится.

– Ты сегодня сделала шаг ко всем будущим победам, – серьёзно сказал отец. – Запомни, ко всем!

– Как это? – не поняла я.

– Очень просто. Ты не сошла с дистанции.

И он объяснил мне: ты побеждаешь, когда у тебя есть привычка побеждать. А чтобы получить такую привычку, надо любое дело доводить до конца: маленькое, большое – не важно.

– А разговаривать они с тобой будут, никуда не денутся… Сама увидишь.

Послав Кошкина ко всем чертям («Хорошо, Иван Фомич, мы не будем это печатать, не волнуйтесь»), я включила компьютер. У меня была запись разговора с Фоминой и три часа до отправки газеты в типографию.

***

Снимать текст с диктофона – дело долгое. Многие не любят этот механический этап нашей работы. А я люблю. Мне нравится слушать интервью как бы со стороны, убегать за ответвлениями мысли, которые остались без внимания (я обычно в скобках по тексту отмечаю эти вновь открывшиеся возможности). А иногда слышу что-то такое, что совсем упустила в разговоре. Ведь невозможно быть внимательным каждый миг!

Потом не торопясь работаю над текстом. Правлю. Перечитываю. Правлю опять. «Убиваю любимых»… Непростая задача и непростое, посетившее меня два года назад открытие: твоя любимая мысль в тексте, как правило, не нужна.

Поэтому вычищать, безжалостно вычищать всё личное, выстраданное, своё; вырезать и выбрасывать всё, что служит лишь украшением – нужна только история героя, только динамика, только развитие и логика мысли.

А выводы – их доверим читателю. Это его часть работы…

– Ну что, щелкопёр? Газету ещё не развалила? – отец. Как чувствует, когда позвонить… И главное, что сказать!

– Впрочем, это будет небольшая потеря для общества…

Ладно, дорогой папа. Когда-нибудь ты поймёшь. Вот пошлю текст на конкурс, там увидим: нужно это обществу или нет.

Просидела я часов пять с половиной – типографию уговорили подождать. Фомина согласовала материал, не моргнув глазом. Возможно потому, что мы опять встретились в кафе, где всё ещё был на смене умный Петенька? На дне его взгляда горела красная искра… Да что ж это такое сегодня с людьми!

Уже дома до меня дошло: это я у них в зрачках отражалась. В красном платье.

***

Позвонила Игорю: рассказать. Не взял трубку.

Жаль: думала, посмеётся…

Мы познакомились с ним в гостях у Кнуровой. Сроду не бывало у неё никаких гостей: ну, не из тех она людей, кто будет ждать тебя у стола с калачами и пирогами… Но вот как-то вечером оказались тут оба: он и я. Пили чай и много смеялись. Я вспоминала разные нелепости из жизни редакции, Кнурова выступала с людоедскими рассказами из своей практики. «Весело с вами, девушки!» – говорил Игорь. И улыбался. Лицо у него… Оно суровое, скорее. Такое, как говорят, непроницаемое. Да некрасивое! – прямо скажем. А улыбнётся – и всё. Хочется с ним на край света пойти.

Очень скоро мне стало ясно: подавить желание ляпнуть Игорю, что я хочу с ним на край света, не удастся – оно само как-нибудь ляпнется. И поэтому, вскочив, я заявила, что мне пора, и унеслась в прихожую.

Унеслась в прихожую, начала одеваться. Они вышли проводить. Я влезла в пальто, сунула руку в карман за перчатками, но перчаток там не оказалось, а оказалось там что-то гладкое и прохладное – как будто южный камешек, обточенный морем… Я не удивилась внезапному этому камешку: просто не было сил, все силы уходили на то, чтобы выдержать взгляд Игоря – он на меня смотрел, я чувствовала. Прямо разглядывал! И Кнурова смотрела. И тишина от них распространялась – непонятная.