Читать книгу Лаборатория бога - Наталья Берген - Страница 1

Я огляделся в поисках вдохновения… вдохновения ли? Тишина ложилась вокруг ровным слоем пепла – один шаг, одно неловкое движение, и ты выдашь живого себя мертвенной вечности.

Я вздохнул, попытался сосредоточиться на лежащем передо мной листке, чтобы избавиться от морока, и принялся писать:

Легенда о Лаборатории

Затем я зачеркнул слово «легенда» и вывел неровным почерком:

То, что я знаю о Лаборатории. И домыслы

Сначала была Лаборатория. Ее символические стены, похожие на бешеное сплетение цветных лоскутов и стеблей растений, высились среди пустоты. Затем появились сгустки – проворные и голодные комочки, напоминающие органику в первичном бульоне. И были они жадны до конструктов, и плавали вечность вокруг пестрых стен, присоединяя к себе соседние примитивные сгустки. Существа с жадностью поглощали и другие кусочки: «чистые конструкты», которые заставляли плясать в сознании сгустков образы: бесконечные звездные ленты, эволюционирующие клетки и молекулы, извергающиеся вулканы, молодые звезды.

Сгустки разрастались, их конструкты становились очень ветвистыми, а внутри многозначительно задрожали струны. Прекратилось бешеное заглатывание: теперь сгустки держались друг от друга на расстоянии, так как научились доставать конструкты иным способом. Когда сгусток сообщался с ближайшим товарищем, он приводил в действие его струны с помощью вибрации своих внутренних струн. Как пианист играет на своем инструменте, так сгустки взаимодействовали со струнами товарищей, вкладывая в разные послания различные «мелодии». Только «мелодии» эти обрастали смыслом, так как струны сгустков-адресатов вибрировали в определенной последовательности, получая информацию о конструктах сгустка-адресанта.

Когда несколько сгустков налились информацией, они смогли использовать свои конструкты для плетения. Внутреннее зрение сгустков совершенствовалось. Оно напоминало человеческие сны, но не черпало визуальную информацию через органы чувств. Вместо этого струны существ получали доступ ко всему сущему. «Видели» сгустки и символические стены Лаборатории. И плели они мосты над темными прудами небытия, и принимали всевозможные формы, и строили сооружения, полные грез и сложных узлов, пока жадность до синтеза не натолкнула их на нечто большее.

Долго ли, коротко ли, стали они плести целые миры из ниточек-струн и частиц многовариантности, налитых информацией. И получались миры парадоксальные, в которых бы ни выжила даже самая примитивная бактерия, и были миры более сложные – где жили ползающие и летающие, несущиеся со скоростью света и неподвижные…

И стали разлетаться вокруг ошметки-лоскутки информации, словно новогодние фейерверки. И были особо страстные создатели, как сгусток #2385, который послал товарищам мощный сигнал, шевеля тысячи струн сразу нескольких десятков сгустков вокруг. Он оповещал, что создаст непревзойденных существ – они будут так же одержимы синтезом, как и сгустки, только напомнят символические объекты и стены, имеющие форму и цвет.

Нашел сгусток свободный закуток в символических стенах Лаборатории, абстрагировался от струн своих товарищей и принялся вытягивать из себя множество конструктов, сплетая из них информационную гибкую оболочку. Пока плел сгусток один только сложный пейзаж, другие сгустки успевали сплести по десять миров, и впервые осознал сгусток, что такое сравнение и спешка, и нетерпение. Он не выдерживал и вырывался на волю, к другим сгусткам, и плавал среди них жадно, получая новые и новые конструкты. Возвращался и плел снова.

Стал сгусток проводить параллели, задумался: создаст он существ сознательных, существ развивающихся. Что если зададутся они вопросом: откуда все? Откуда клетки, откуда живой код и все разнообразие вокруг? Решил сгусток, что надо сделать так, чтобы его детища развивались постепенно и ставили вопросы также постепенно, гораздо медленнее сгустков, и чтобы делали это они по-своему, чтобы у сгустков был новый материал для плетения.

И решило существо, что все должно эволюционировать: и материя, и мысль. Синтезировал сгусток, с долей зависти отмечая, что товарищи создали уже сотни миров, и сплел несколько отдельных моделей и локаций, чтобы увидеть, как примерно все будет развиваться-расплетаться. Он заложил в новый мир резерв гибкости – это был непредсказуемый танец частиц многовариантности.

Струны внутри нетерпеливо дрожали, когда сгусток занимался главной моделью. Он сжал всю информацию под гибкой оболочкой в одну концентрированную точку и запустил модель. Мир начал расплетаться, распускаться, словно цветок в растущем пузыре.

Струны, считывающие разнообразные танцы частиц многовариантности, сконцентрировались в информационно заряженных и потому «тяжелых» черных дырах. Без посредников – черных дыр – считывание усложнялось, информация затапливала сознание сгустка.

Теперь сгусток наблюдал. Внутри дрожало-выстреливало ревнивой струнной очередью. Пока один из его товарищей создавал по десять миров, в его мире первые создания выходили из воды на сушу. Вот уже появились первые прямоходящие существа, еще пару миров вспыхнуло поблизости – и зароились в головах двуногих теории.

Поначалу сгусток ликовал. Он бешено носился среди товарищей, настойчиво улавливая их конструкты и убеждаясь, что никто еще не создал ничего подобного. Соседние сгустки в основном создавали миры-островки, обрывающиеся в бесконечность. Эволюция здесь была выборочной, экологическое и пищевое равновесие требовало вмешательства сгустков. Никто из товарищей не додумался расплести мир из одной концентрированной точки. Никто не продумал каждую его веху, каждую метаморфозу, не сделал мир саморегулирующимся.

И почувствовал сгусток себя особенным.

Особенным и обособленным. Он уже не спешил делиться конструктами с товарищами, лишая их материала для строительства.

Сгусток все больше сторонился товарищей и все ревностей относился к созданному миру. И все же бессознательные вибрации говорили: раскройся им, покажи, что ты первый, покажи, как ты преуспел!

Между тем, сгустку надоело лишь наблюдать, и он решил создать систему миров. Он сплетался с миром, полным цветов, запахов, чудесного считывания, идей и тенденций и останавливался на категориях. Это были частички конструктов, из которых сложно создать полноценный мир, но сгустку нужно было создать хоть что-то. И он выбирал любопытные категории основного мира, брал подобные из своего запаса и плел вокруг сложного мира новые миры, более простые. Многие из них не эволюционировали, а сплетались готовые: ничто не расширялось, рождаясь из концентрированной точки.

Более богатая информационная система притягивала к себе категории естественно, потому несколько миров вращались вокруг стержневого мира, словно планеты вокруг звезды. Так было и в мире сгустков – информационно-наполненные влекли к себе менее сложных и вторые, словно нелепые голодные акулки, отрывали по небольшому конструкту. Не отбирали, но словно копировали, спеша применить новые знания в конструировании домов грез и миров. Их струны голодно натягивались, желая притянуть материал, который оживит как внутреннее зрение, так и страсть к синтезу.

Но вернемся к нашему сгустку. Он все чаще сливался с миром: с суммой электромагнитных полей, генов и ионных каналов, которые хоть как-то могли запечатлеть кондиции этих неуловимых и свободных существ – людей. Сначала он не мог разделить образы, ощущая сразу сотни душ, словно запах одного огромного букета. Для обитателей лаборатории жизнь человека была коротка, как для людей срок существования поденки. Отдельные образы возникали и таяли, оставляя подобие информационного шлейфа. Пока сгусток учился считывать отдельные образы, на земле прошло полвека. Но вот он смог различать индивидуальные оттенки: информационное биение холериков и сангвиников, спокойных и одержимых, самодостаточных и цепляющихся за окружение.

Сгусток все реже выплывал из своего ревностно оберегаемого закутка к товарищам. Стены Лаборатории были изоляторами, позволяющими другим струнам не нарушать покой синтезирующего или созерцающего. Став отшельником, сгусток все больше и больше варился в своем мире, сливался с его масштабами, вибрациями, категориями…

Люди привлекали его своей оформленностью: однажды сгусток осознал, что в большей степени ассоциирует себя с ними, запертыми в своей индивидуальности, чем со свободно делящимися конструктами товарищами.

И однажды плетущее существо решилось.

Сгусток слился с миром в поисках подходящего образа. Уцепился сознанием за струны внутри черных дыр, которые были посредниками в считывании. Последние стягивали к себе пространство и делали его похожим на другие, длинные струны, чувствительные к малейшим изменениям. Это напоминало паутину, в центре которой находился паук, чувствующий малейшие вибрации и изменения в своем недобром царстве.

И выделил сгусток один из образов-душ, отрывающихся от мира – человек умирал. Сгусток живо принялся считывать образ, сопоставлять различные детали, используя внутреннее зрение. На волоске от гибели девушка пульсировала как бешеная. Пульсировала вся ее душа – существо, состоящее из частиц многовариантности. Жизнь теряла равновесие и должна была свалиться в котел смерти и хаоса. Сгусток составлял образ женщины из отдельных кусочков: вот уникальная пульсация души, вот цвет глаз, такого цвета леса, луга, болотистые водоемы, подсвеченные солнечным светом, вот тонкие и живые руки, что теперь повисли жалкими обрывками каната…

Некоторое время сгусток считывал ее, а потом оформился.

Но что-то пошло не так.

Считывание подцепило еще один образ, что содержал элементы предыдущего, будто долго питался теми же конструктами.

Это был молодой мужчина с раскосыми восточным глазами, крючковатым носом и грустным лицом.

Я перестал писать.

Кажется, синтез чуть оживил меня – хоть в чем-то я похож на плетущих детищ Лаборатории. В окно стучала ветка, на небе расползался вширь исполинский сгусток туч, похожий на кита. Она придет снова, будет смотреть глазами… страшными глазами, полными галактик и истины, а я заробею как мальчишка. Оставалось только бежать… в мир синтеза, в мир своего воображения.

Почему Мииёёё не позволила мне умереть? Я дрожу, словно лист на ветру, эта реальность рвет мое человеческое «я». Теперь я – абстрактность, я – образец, я – единственный источник человеческой пульсации в царстве струн и информационного плетения. Я все ближе к ней, Мииёёё, что позаимствовала образ моей погибшей возлюбленной.

Я томлюсь в этом доме грез.