Читать книгу Белоснежка: Демон под кожей - Наталья Евгеньевна Масальская - Страница 1

I

Галерея современного искусства «Valeur» располагалась на одной из центральных улиц Парижа, не далеко от набережной Сены. Своим двухэтажным стеклянным фасадом она выходила на улицу дю Бари, а ее монументальную заднюю, так сказать, филейную часть, облюбовали уличные художники, превратив ее серые бетонные стены в произведение искусства под открытым небом. Как и в любой другой галерее, здесь витали запахи гениальности, граничащей безумием, и больших денег, ведь изобразительное искусство давно стало объектом выгодных инвестиций.

На улице пышно цвел май, слишком жаркий и слишком душный для этого времени года.

В галерее в этот обеденный час никого не было, кроме миниатюрной брюнетки, что, зажав зубами карандаш, с въедливым любопытством разглядывала картину, прислоненную к единственной пустующей здесь стене. Две красные кляксы на голубом фоне, представляли собой яркий и явно неординарный внутренний мир автора. Но, сколько бы она не силилась вникнуть в этот таинственный мир, мысль о том, что они больше напоминают ей содержимое его желудка, не покидало. Девушка поморщилась и, брезгливо отложив работу в стопку «отбракованных», поставила к стенке следующую.

Сегодня ей явно не везло на находки. Чем меньше времени оставалось до открытия выставки, тем больше нервозности приносили смотрины.

«Ну что еще?» – она с раздражением потянулась за телефоном, который настойчиво завибрировал на краю стола.

«Алло. А, это ты. Не узнала. Номер сменил?»

На другом конце провода мужской голос, пытаясь перекричать шум улицы, просил открыть ему дверь.

«Сейчас, – она быстрым шагом пересекла зал галереи, чтобы уточнить у помощницы, почему закрыты двери, и, только выйдя в вестибюль, вспомнила, что отпустила ее на обед.

Она окинула взглядом ее пустующий стол и, растеряно пожав плечами, посмотрела на мужчину, что стоял за высокой стеклянной дверью, терпеливо ожидая, когда ему откроют.

Наконец она заметила ключ, который торчал в замке и поспешила к двери.

– Сама же за ними закрывала, – оправдывалась она. – Сегодня просто дурдом какой-то. Привет, – и отошла в сторону пропуская мужчину в дверь.

Стоило ему оказаться внутри, как он тут же обхватил ее за талию, с видом знатока оглядывая безупречно сидящий на ней красный брючный костюм, выгодно подчеркивающий достоинства ее точеной фигуры.

– Я смотрю, ты готовилась? – сказал он с наигранной чувственностью в голосе.

– Иди ты, – девушка хлопнула его ладонью по груди и вывернулась из крепких объятий. – Сумочку только возьму.

Она развернулась, быстро прошла через вестибюль и скрылась за поворотом, из которого несколько минут назад появилась. Быстрый стук ее каблучков гулко разносился в тишине галереи. Молодой человек медленно направился следом.

Она знала, парень просто дурачится, но досадное сомнение снова влезло в душу: «все-таки нужно было надеть темно-синий». Весь вчерашний вечер она убила на то, чтобы решить, в чем идти на встречу, а сегодняшнее утро – на то, чтобы убедить себя в собственной правоте. Почему так сложно выбрать элементарный костюм, чтобы произвести правильное первое впечатление? Все-таки женщиной быть трудно, нужно держать в голове целую кучу разных правил, отступив от которых, ты будешь выглядеть либо слишком черствой, либо слишком распутной. Ну, где, скажите на милость, эта самая «золотая середина»? Почему у мужчин все намного проще? Надел белую рубашку и темный костюм и просто неотразим. А если рубашка еще и с запонками – вообще, прЫнц. Все-таки нужно было надеть темно-синий.

Она вернулась к заваленному холстами столу и, осторожно вытянув из-под груды картин сумочку, развернулась к медленно вошедшему в след за ней парню:

– Теперь готова.

– Все будет хорошо, ты им обязательно понравишься, – спокойно и уверенно сказал он, глядя на ее чуть раскрасневшееся от волнения лицо.

– Ты прав, – она медленно подошла к нему и взяла за руку.

Через пару минут они вышли на шумную улицу, где посторонние звуки отвлекли ее на время от беспокоящих мыслей. Она закрыла двери галереи на ключ и, перебежав в след за молодым человеком на другую сторону улицы, села в припаркованный у обочины красный BMW. В салоне было расслабляюще тихо и приятно пахло кожей.

– Как прошел день?

Парень запустил двигатель и роскошный рокот тут же наполнил ее легкие.

Глядя в боковое зеркало, он плавно выехал на дорогу.

– Бездарно, – сокрушенно ответила она. – Надеюсь, ужин пройдет лучше. Дин убьёт меня, если я не успею подготовить экспозицию, и, как назло – ничего выдающегося. Знаешь, в сложившейся ситуации сгодилось бы что-то просто стоящее, так его тоже, как ни странно, нет. Столько дерьма перелопатила аж устала.

– Что, совсем ничего? Ты же говорила, Валери что-то нарыла?

– Конечно, осталась пара-тройка не отсмотренных работ, но после сегодняшнего я сомневаюсь, что там будет что-то стоящее. То ли я теряю нюх, то ли до беспредела расширившиеся критерии оценки современного искусства впустили в отрасль откровенный шлак. Ну, все, я просто нервничаю, поэтому тарахчу, не переставая. Сейчас пройдет, – она виновато улыбнулась ему и положила ладонь поверх его руки, сжимающей рычаг переключения скоростей. – Как у тебя?

– Да, собственно, та же печенька. Редактору не нравится моя статья: «Слишком откровенно и неприкрыто, – усмехнулся он, цитируя коллегу, – Чертова толерантность. «Читатели, конечно, хотят знать правду, но не с плеча же рубить. С людями надо сейчас помягче, а на вопросы смотреть шире…», – он махнул рукой, – Все, хорош о работе.

Оставшееся время пути они болтали о ничего не значащей ерунде в преувеличено восторженной манере, пытаясь заглушить чувство тревоги перед ответственным мероприятием. Но стоило машине свернуть с главной дороги и, проехав пару сотен метров, упереться в высокие кованные ворота, как все мысли, что роились у нее в голове, в миг вылетели, оставив только страх и неуверенность сквозняком шарить внутри. В машине повисла напряженная тишина, был слышен только тихий шелест шин по дороге и мерный рокот двигателя.

Стоило водителю заглушить мотор, как она распахнула дверь и к тому времени, как ее спутник успел обогнуть машину, уже поставила свою изящную ножку на асфальт подъездной дорожки.

– Как всегда, торопишься, – сказал парень с какой-то насмешливой досадой, подавая спутнице руку, – все мои прекрасные порывы обесценила, – и засмеялся, увидев ее чересчур серьезное лицо.

Он толкнул дверцу машины, и она с глухим щелчком захлопнулась у них за спиной.

– Все еще волнуешься? – он мельком взглянул на спутницу, не спеша направлялись по широкой дорожке в сторону дома.

– Почти нет, – она тихонько выдохнула через сложенные трубочкой губы, пытаясь побороть нервозность.

– Мама замечательная, вот увидишь. И отец – тоже. Просто, как бы тебе сказать, он очень серьезный, но это никак не относится к тебе, так что, главное –не принимай на свой счет.

Она, скорее машинально кивнула, слушая его наставления. Ужасно хотелось, чтобы вся эта авантюра под названием «знакомство с родителями», поскорее уже закончилась.

Воздух наполнял аромат цветущих яблонь, в совершенно очаровательном беспорядке росших по обеим сторонам от дорожки, за которыми, наконец, показался роскошный дом. Даже не дом, а особняк в викторианском стиле. С широким крыльцом и обязательной для него огромной тенистой террасой при входе. Колонны, поддерживающие крышу террасы, и башенки под остроугольной крышей, были причудливо обвиты молодым плющом, который придавал дому дополнительный колорит. Создавалось ощущение, что был дом, и к нему постепенно пристраивались новые помещения, которые в итоге и образовали столь сложный ансамбль. Оглядывая это поистине завораживающее в своей смелости творение, созданное на тонкой грани между произведением искусства и вычурностью, она немного расслабилась и, дойдя до высоких каменных ступеней, уже вполне владела собой.

– Специально так далеко от дома меня высадил?

– Хотел, чтобы ты немного успокоилась.

Она посмотрела на молодого человека с благодарностью и взяла за руку.

Поднявшись по лестнице к массивной дубовой двери, украшенной бронзовым молоточком в виде головы льва, они на секунду остановились. Молодой человек сжал в качестве поддержки кончики ее пальцев и постучал. Буквально через минуту за дверью послышались торопливые шаги. Им открыла изящная женщина, на вид лет сорока, не больше: среднего роста с пышными светлыми волосами, мягко обрамляющими ее очаровательное лицо. Все в нем улыбалось: и красиво очерченные, чуть ассиметричные губы, и такие живые по-детски распахнутые глаза. Она отступила чуть назад, впуская долгожданных гостей в дом. Стоило им переступить порог – она заключила парня в объятия, крепко прижав к груди.

– Поль, ну наконец-то! Как я рада, – она похлопывала его по спине своей изящной ладонью.

Удовлетворив, наконец, радость от встречи, они повернулись к стоящей в стороне девушке.

– Мама, это – Милен. Милен, это – мадам Бушеми, – с натянутой улыбкой сказал Поль. Было видно, что и для него это – первый опыт.

– Ну что ты, дурачок.

Она для вида хлопнула его ладонью между лопаток и снова повернулась к девушке.

– Просто Тереза, – она протянула ей руку, и женщины обменялись легким рукопожатием.

– Мы думали, вы приедете еще вчера. Папа даже взял выходные, – заговорщически понизив голос сообщила она, – только умоляю, не выдавайте меня.

Она нарочито настойчиво посмотрела на сына, который, видимо, мог оценить масштаб подготовки семейства к этой встрече.

– Ты шутишь? – не удержался он.

На что мать приложила указательный палец к губам, безмолвно напоминая ему о своем предостережении и, снова улыбнувшись, повела всех в гостиную.

Пройдя через широкий, отделанный деревянными панелями, холл, они попали в большую очень светлую и очень уютную гостиную, выполненную в нежно голубых тонах, с ярким бирюзовым камином в центре. Всю противоположную от входа стену занимало витражное окно, занавешенное легким белым тюлем. Солнечные лучи, касаясь тончайшей ткани, растворялись в ней, заставляя светится. От чего создавалось впечатление, что над полом стелются невесомые газовые облака. В центре на мягком ковре вальяжно расположилась пара бархатных диванов с невысоким деревянным столом в центре, явно располагающих к беседе. На каминной полке, комодах, полках для книг уютные безделушки, которые при ближайшем рассмотрении оказались настоящими произведениями искусства.

– Потрясающе, – вырвалось у нее.

– Да, моя дорогая, действительно – потрясающе. Несмотря на то, что мы живем в этом доме уже почти двадцать лет, я не перестаю удивляться его красоте. Его построил отец Поля. А вот, кстати, и он.

Она, церемонно вытянув перед собой руки, направилась к двери, в которую они только что вошли.

– Ну, наконец-то. Мама уже вся извелась, – раскатился по комнате низкий бархат, пустив по спине Милен холодок.

Она медленно развернулась на голос и замерла на секунду. Перед ней стоял высокий, хорошо сложенный мужчина лет пятидесяти, в чертовски официальном костюме. Он явно принадлежал к тому счастливому типу мужчин про которых можно было сказать, что годы шли ему на пользу. Его светлые с проседью волосы были зачесаны назад, открывая высокий, практически не тронутый морщинами лоб. Лишь одна, но довольно глубокая, залегла между широких изогнутых бровей, что выдавало в нем человека, занимающегося умственным трудом, да в уголках внимательных цепких глаз. Прямой с небольшой горбинкой нос и плотно поджатые тонкие губы делали его лицо не просто серьезным, даже строгим. Если описать то, что она увидела одним словом, это слово было бы – власть. Она едва заметно улыбнулась и подошла ближе. Поль уже тянул к ней свободную от объятий матери руку.

– Отец, это – Милен. Мила, это – мсье Бушеми.

Чуть заметная снисходительная улыбка тронула тонкие губы мужчины.

– Рад, – подчеркнуто вежливо сказал он и слегка сжал в ладони ее протянутую руку.

Его взгляд лишь на секунду задержался на лице Милен, но этого хватило, чтобы ладони ее вспотели.

– Ну, когда все в сборе, можно перейти в столовую. Луиза накрыла для вас потрясающий стол.

Тереза с Полем, обнявшись, направились в столовую, о чем-то премило болтая на ходу.

Доставшийся Миле в провожатые грозный истукан, учтиво предложил ей свою руку и повел вслед удаляющейся парочке. Его рука показалась ей жесткой, а сам он очень высоким, Мила едва доставала ему до плеча, от чего чувствовала себя совершенно беззащитной.

– Поль с матерью очень дружны, иногда мне кажется, что я здесь – приемный ребенок, – попытался пошутить он.

Она мельком взглянула на него, одарив неуклюжей смущенной улыбкой.

Вся та церемонность, которая сопровождала, казалось бы, непринужденный семейный ужин держала ее в тонусе до самого его окончания. Правда, Тереза действительно оказалась прекрасной женщиной: открытой и радушной. Она всеми силами пыталась сгладить холодность и чопорность мужа, один взгляд которого доводил Милену до нервной дрожи. Покончив, наконец, с дежурными вопросами и довольно изысканным обедом, вся компания поднялась из-за стола и направилась в гостиную, выпить по бокальчику вина в более непринужденной обстановке. Глава семейства, к огромному облегчению Милен, с ними не пошел. Сославшись на дела, он спешно уединился в своем кабинете.

Они пересели на мягкие диваны. На деревянном столике стояла бутылка белого вина и пара тарелок с сыром и фруктами. Вино приятно расслабляло, и беседа действительно пошла более непринужденно. Посыпались истории из детства и юности Поля, которых у Терезы, как у любой матери, оказалось множество. Мила делала вид, что увлечена беседой, а Поль притворно дулся каждый раз, как женщины начинали смеяться над очередным дурацким исходом его детских похождений.

– Ну хорошо, хорошо, больше не буду, – сжалилась Тереза, видя смущение сына.

Она потрепала его по светлым вихрам, которые были, определенно, ее вкладом в его хромосомный набор. Поль не был похож на отца. В нем не было ни его волчьего взгляда, заставляющего чувствовать себя не в своей тарелке. Ни неприступной линии губ, которые, казалось, могут только повелевать, вне зависимости от ситуации. Ни его текучей, властной пластики. Поль был, как мать: легким, невозмутимым и слегка сумасбродным красавчиком, который точно знал о гипнотической силе своей красоты привлекающей к нему множество мужчин и женщин, которые становились не просто друзьями, все они были его обожателями. Видимо, именно его красота так повлияла на его характер. Она позволяла ему получать все. Все, что он хотел, или просто думал, что хотел. Но она знала его лучше других. Она видела за всей этой мишурой неуверенного, надломленного юношу. Чуткого, преданного, отчаянно желающего, чтобы его просто любили. Теперь она даже знала, чьей любви он так отчаянно добивался.

– Вы, наверное, устали с дороги. Провожу вас в ваши комнаты.

Тереза поставила на стол пустой бокал и, поднявшись с дивана, направилась к выходу. Поль и Милен последовали за ней.

– Ваши комнаты? – в полголоса спросила Мила, чуть нахмурив брови, когда они оказались в знакомом, отделанном деревянными панелями, холле.

– Да. Мой отец, как ты уже, наверное, поняла, очень строгих взглядов. Он считает недопустимым, если под крышей его дома находится не женатая пара, занимающая одну кровать.

– Даже так. Черт возьми, я целую неделю переживала, что мне придется спать с тобой в одной постели, – нарочито осуждающе ответила Милен и покосилась на идущего рядом с ней Поля.

– Вот только избавь меня от своего сарказма, – Поль, наградил ее своей коронной снисходительной улыбкой и снова уставился в спину идущей впереди матери.

Они поднялись по лестнице на второй этаж и оказались в длинном полутемном коридоре.

– Он в курсе, что ты уже не девственник? – продолжала язвить Милен, пряча улыбку, что предательски дергала за уголки губ.

– Вряд ли, – с абсолютно каменным лицом ответил Поль, даже не посмотрев на нее.

Дойдя до очередной двери, Тереза повернулась в полкорпуса к отставшим Милен и Полю:

– Твоя комната, Милен.

Она налегла на витую бронзовую ручку и открыла дверь. Причудливый красноватый свет, создаваемый шелковыми абажурами настольных ламп, тут же поблек под напором ворвавшегося из открытой двери солнца. Милен осторожно прошла мимо пропускающей ее вперед Терезы.

Дом удивлял ее на каждом шагу. В нем было много света и воздуха. Довольно яркие цвета интерьеров, множество деталей отделки. Все это не вязалось с тем чопорным господином, которого ей обозначили, как главного архитектора этого грандиозного творения.

– Она потрясающая, как и весь ваш дом, Тереза! – Милен с интересом оглядывала обстановку, проводя кончиками пальцев по всем поверхностям, что встречались на ее пути.

– Этот стол, он просто восхитительный. Я ошибусь, если скажу, что это – Людовик пятнадцатый?

– Не ошибетесь, моя дорогая, – с гордостью ответила она, – все вещи в этом доме, за некоторым исключением, подлинные. Отец Поля – коллекционер, он собирал их много лет, поэтому дом выглядит так восхитительно.

– Действительно. Такое смелое смешение стилей, я бы даже сказала, что он играет на грани фола. С такой тонкостью и мастерством он обходит все, что могло бы сделать это великолепное пространство просто кичем. Поразительно.

– Милен очень любит архитектуру, – пояснил Поль, между делом.

– Но как? Признаться честно, он не производит впечатление тонкого знатока искусства. Я бы сказала, что он работает в министерстве.

– А он и работает в министерстве. Он – заместитель министра, —сыронизировал Поль.

– Теперь я совершенно растеряна.

* * *

– Не спишь? – в дверь просунулась белобрысая шевелюра Поля.

Не дожидаясь разрешения войти, он быстро прикрыл за собой дверь и, в несколько шагов преодолев расстояние до массивной кровати, залез под одеяло.

– Ну, как впечатления? – спросил он, устраивая свою вихрастую голову Миле на колени, вместо только что лежавшей на них книги.

– Сложно сказать, но Тереза мне очень понравилась. Ты прав – она замечательная. Что касается твоего отца, думаю, я ему не понравилась, но, судя по тому, что ты рассказывал о нем – это просто моя паранойя, – она усмехнулась, запустив пальцы в его мягкие кудри.

– Ты права, это просто паранойя. Поверь мне, каждый раз, приезжая домой, я начинаю думать, что тоже ему не нравлюсь, – он совершенно непринужденно улыбнулся, глядя на нее. – У каждого свои тараканы, а у него их – тьма тьмущая. Как, интересно, можно так жить, постоянно контролируя себя. Я не помню, чтобы даже в детстве он во что-то играл со мной. Ну, знаешь, там в баскетбол, футбол, в прятки, на крайняк. А, в шахматы играл, да, еще он постоянно гонял меня по географии. Вот ты, к примеру, знаешь столицу Папуа – Новой Гвинеи? – он чуть помедлил, давая ей шанс удивить его, – Что, нет? Порт – Морсби. Ну, вот, теперь и ты в курсе, – он с какой-то странной злобной усмешкой посмотрел на нее, словно ждал упрека.

– И что в этом плохого? – она внимательно, без тени насмешки смотрела на него. – Или тебе обидно, что вместо футбола он гонял тебя по географии? Знаешь, Поль, каждый человек проявляет любовь и заботу по-своему. Значит, он именно так понимал слово воспитание. Твоя претензия была бы обоснованной, если бы ты сказал мне, что вообще не видел его дома, как я своего, – она непринужденно вскинула брови, как бы заранее обесценивая то, что он еще мог ей возразить. – Слушай, а ничего, что мы останемся здесь на две недели? – спросила Мила, меняя тему разговора. – Мы не стесним твоих родителей?

По лицу Поля расползлась кривая злорадная ухмылка:

– Струсила?

– Не дождешься. Просто здесь все так чисто, чинно, с моей-то любовью к хаосу, – она попыталась завуалировать проскользнувшую в голосе неуверенность под личиной вежливого участия, но Поль уже почуял слабину и, перевернувшись набок и подперев голову рукой, он вцепился вопросительным взглядом в ее смущенную физиономию.

– И не нужно на меня так смотреть, я просто плохо знаю твоих родителей, вот и все, – начала Мила уверенно, не оставляя Полю шансов задеть ее.

На что он лишь криво усмехнулся, оставшись при своем.

– Расслабься, в этом доме еще никто не смог продержаться больше трех дней. Но мать мне неделю мозги промывала, чтобы мы провели отпуск здесь, так что – крепись. Я ей обещал. Да и вообще, он, как хороший отец, помаячит здесь пару деньков и, как обычно, смоется в какую-нибудь деловую командировку. А мама, она классная. С ней весело.

– Она в курсе? – серьезно спросила Милен, внимательно глядя на друга.

Судя по тому, как Поль засуетился, выпутывая ноги из одеяла, в котором за время их разговора уже успел свить гнездо, обсуждать эту тему он не собирался. Настаивать она не стала.

– Нет, – коротко отрезал он, поднимаясь в кровати.

Мила запустила пальцы в его волосы, взъерошив их на макушке, словно извиняясь. Поль перехватил ее ладонь и, поднеся к губам, поцеловал.

– Пора спать, – мягко сказал он и, чмокнув ее в щеку, пошел к себе.

* * *

Она лежала в темноте и никак не могла уснуть. Ее мысли занимал этот великолепный дом и тихая ночь, наполненная странными, непонятными звуками, которых ни за что не услышишь в шумном городе. Но больше всего они были заняты хозяином дома.

«Этакий Титан, что неизменно держится устоев своего класса. Нужно быть достаточно толстокожим, чтобы не застрелиться от застегивания такого количества пуговиц, – она усмехнулась.

Видя всю эту чопорность, ей трудно было представить его любящим мужем и отцом, сажающим себе на колени маленького сына. Поль, наверное, прав, так нельзя жить: постоянно контролировать себя. Либо он что-то скрывает, либо его чопорность призвана оградить его от ненужного внимания. Но, глядя на этот роскошный дом, в котором чувствовались энергия, живость и свобода, она сомневалась, что дело просто в защите личного пространства.

«Что, интересно, он за всем этим прячет»? – эта мысль, определенно, возбуждала.

Он – контроль и власть, как таковые. Его не переделать, сложно удивить и немыслимо ослушаться. Ведь он обычно бывает прав. Но что-что, а колебать устои и возвращать загрубелой коже детскую чувствительность она умела. Лучше сказать так – любила. И этот половозрелый самец с волчьим взглядом и несгибаемой осанкой вполне для этого подходил.

«Черт возьми, высокий лоб, надменный взгляд и неприступная линия губ совсем лишили тебя сна, дорогуша»

Она откинула край одеяла и опустила ноги на пол, размышляя, где убить бессонницу, которая норовила перерасти в составление плана действий по завоеванию незыблемой твердыни, и Милен всеми силами пыталась этому помешать. Она знала, если даст шанс фантазии, ее желания потом сложно будет обуздать.

«Может, в сад пойти прогуляться, заодно мозги проветрить? Или сходить поесть? – размышляла она. – Кстати, отличная мысль».

Мила встала с кровати, накинула на плечи шелковый пеньюар и выскользнула из комнаты.

Употребление пищи ночью было для нее чем-то вроде высшего проявления свободы. Такую дерзость она могла позволить себе только под покровом темноты.

В узком коридоре, увешанном картинами в массивных золоченых рамах, царил все тот же полумрак, что и днем. Его освещали только настольные лампы с широкими атласными абажурами и длинной стеклярусной бахромой, стоящие на деревянных консолях вдоль стен, придавая пространству довольно интимный вид. Сбежав вниз по лестнице, она оказалась перед дверью в кухню, которая представляла собой довольно просторное помещение с массивным столом в центре. Свет она решила не включать, дабы не накликать муки совести и, воровски приоткрыв холодильник, окинула быстрым взглядом предлагаемые кулинарные изыски. С ужина остался цыпленок и немного овощей. Но кто станет есть эту гадость ночью. Ночь для чего-нибудь более запретного. Протянув руку, Милен взяла банку арахисового масла. Довольная своим приобретением, она уселась за тот край стола, который располагался ближе к окну, из которого струился лунный свет, разливаясь по деревянной столешнице и ее открытым коленям белесой лужей. Зачерпнув достаточно ароматной пасты, чтобы чувствовать себя до безобразия неприличной, она отправила ложку в рот. Не успела Мила насладится вопиющим нарушением правил чопорных хозяев, как в коридоре послышались тихие шаги.

Мистер Бушеми вошел в кухню и остановился на пороге, в изумлении глядя на открывшуюся картину. Видимо, он забыл о посторонних в доме и теперь быстро пытался вернуть себе самообладание.

– Доброй ночи. Тоже не спится? – обратился он к Милене, которая застыла с ложкой во рту.

Он подошел к столу, на котором стоял кувшин с водой и налил полный стакан.

– Да, видимо, новое место, – ответила она ему в спину.

Милен старалась выглядеть непринужденно, но открывающийся вид на его крепкие икры явно начинал будоражить сознание.

– Бывает.

Он сделал глоток и, опершись свободной рукой о край стола, развернулся к ней в пол-оборота: – Решили подкрепиться?

– Надеюсь я не нарушила какой-нибудь суровый закон, принятый в этом доме? – не без ехидства спросила Мила, вспомнив свои постельные размышления.

– Ну что вы. В этом доме никто не ел по ночам, до этого дня. Но обещаю подумать над этим, – саркастическая ухмылка дернула уголки его тонких губ, – особенно, принимая во внимание, что наше общение нацелено на долгосрочную перспективу.

После его слов захотелось прикрыть голые колени, на которые хозяин осуждающе косился. Видя, что разговор пошел куда-то не в ту степь, Мила решила исправить ситуацию и отбить мяч на хозяйскую половину поля.

– У вас очень красивый дом, мсье Бушеми.

– Да, я слышал ваш разговор. Когда Тереза показывала вам вашу комнату, – пояснил он, когда заметил ее недоуменный взгляд.

– И что же именно вы слышали?

– То, что такой сухарь, как я, не мог построить такой восхитительный дом, – он с вызовом посмотрел на нее. – Мне даже показалось, не в плагиате ли вы меня обвинили?

– Ну, что вы. И в мыслях не было. Дело здесь может быть совсем в другом, – Мила уверенно смотрела на него, показывая, что ее не испугать. Но поджилки предательски тряслись.

– В другом? В чем же, позвольте узнать?

– Ну, к примеру, вы можете быть, как доктор Джекил и мистер Хайд. Утром вы доктор Джекил: почетный член общества, застегнутый на все пуговицы своего чертовски официального костюма. А вечером – мистер Хайд – человек пренебрегающий законами морали в угоду своим желаниям.

– И вам не страшно находиться под одной крышей со столь двуличным существом?

Его взгляд расфокусировался, словно собственный вопрос заставил его на мгновение задуматься, он практически сразу пришел в себя, сделав уверенный глоток из высокого стакана, что все это время держал в руке.

– Мы все двуличны, доктор. Все мы носим маски, и только ночь знает, кто мы на самом деле.

– Почему ночь? – звук его голоса тягучий и мягкий будто усиливал его обаяние, урча волнующим басом у нее в груди.

– Вы никогда не задумывались, что ночь – она, как отголосок нашего общего языческого прошлого. Ее Боги оберегают нас от предрассудков дня, бережно хранят наши тайны. Открывая нам нашу истинную природу. Ее демоны безжалостно убедительны, от них нет спасения, если вы хоть раз позволите им увидеть ваши тайные желания.

– Или страхи, – добавил он.

– По сути, это одно и тоже. Наши страхи – пища для наших подчас необузданных желаний.

– И вы носите маску? – чуть помедлив спросил он, совершенно забыв о жажде, что привела его сюда.

А, может быть, это была совсем другая жажда, что прогнала его из постели, заставив бродить по дому?

– Конечно. Цивилизованное общество разработало их великое множество на каждый случай жизни.

Она в очередной раз облизала ложку и, наконец, отложила ее на стол.

– И кто же вы сейчас? – его голос заполнял ее, от чего разговор стал приобретать опасную для нее двусмысленность.

– После двенадцати, я, как в сказке, превращаюсь обратно в тыкву, – Милен усмехнулась, пытаясь стряхнуть с себя почти сомнамбулическую покорность, вызванную его присутствием.

Его глаза цвета хорошего выдержанного виски, блестели в полумраке кухни, и сейчас казались почти черными. Что-то новое появилось в его взгляде: темнота и одиночество. Они проникали в нее, порождая странное чувство: волнения и страха. Возбуждая любопытство, которое не давало ей отвести от него взгляд.

– Я думаю, вы недооцениваете себя. Вы далеко не тыква. Спокойной ночи, – сказал он после небольшой паузы, прервав, наконец, этот странный плен, и поставил на стол почти полный стакан.

Едва заметная улыбка мазнула по его лицу и тут же испарилась. Он вышел из кухни, оставив ее наедине с размышлениями на тему доминирования и подчинения, и других свойствах мужского баритона в полутьме.

II

На следующий день с самого утра зарядил дождь. На время затихая, он выпускал из плена черных туч солнце, которое, пользуясь свободой, истово разливало свет на все, до чего дотягивались его золотые лучи. Не смотря на эту упрямую борьбу света и тьмы за окном, день прошел весело и даже интересно. Тереза, как боевая подруга заместителя министра и, по совместительству, главный организатор быта всего семейства, знала кучу способов развлечься, не выходя из дома. Глава этой славной ячейки общества появился только за обедом, после которого снова уединился на своей половине, несмотря на то, что, по словам Терезы, у него был выходной.

Когда за окном начали сгущаться сумерки, противостояние погодных стихий приняло новый оборот: разгоняя тучи, и неистово теребя верхушки деревьев, на улице свирепствовал ветер. Милена, сославшись на головную боль, вызванную переменами погоды, попрощалась с Терезой и Полем и отправилась спать пораньше.

Вернувшись в комнату, она сняла с себя одежду, небрежно бросив ее на очередного Людовика, и направилась в душ. Теплая вода, мягко льющаяся сверху, ласкала ее изящное тело, стекала по длинным темным волосам, смывая с лица очередную маску, которая уже отыграла свою роль и больше была ей не нужна. Разомлев, Милен прикрыла глаза, подставляя лицо под упругие струи. Вместе с ее маской вода уносила все тяготы дня (если, конечно, пара шестерок, навешанных ей Терезой, можно было назвать тяготами. Ей, определенно, не везло в карты, что увеличивало шансы на удачу в любви). В памяти всплыли воспоминания о встрече на кухне. Его черные глаза, разливающие желание по ее едва прикрытому телу, бархат голоса…

«Черт возьми, это – твой будущий свекр, прекрати немедленно», – злилась Мила, не в силах справится с разыгравшимся воображением.

Она выключила воду, тщательно вытерлась белым махровым полотенцем и, накинув халат, вышла в комнату.

Подойдя к окну, она облокотилась о широкий подоконник и уставилась в его черный непроницаемый квадрат. Постояв так минут пять, и, наконец, остыв после душа, она посушила волосы феном и легла в кровать, взяв с прикроватной тумбочки книгу, что накануне одолжила в хозяйской библиотеке.

Чтение скоро надоело ей, и Мила по традиции пошла перекусить, в надежде утолить не только голод.

Воровски проскользнув в полутемный коридор, она на цыпочках пошла в сторону кухни. В доме было тихо. Только тиканье часов и завывания ветра за окном, похожее на тихий шепот, приобретали в этой сонной тишине пугающую отчетливость, тугими рваными толчками отдавались у нее в груди, заставляя прибавить шаг.

Не взирая на снедающий ее охотничий запал, вернулась она ни с чем; если не считать полного стакана воды, который, конечно, был слабым утешением в этой ситуации. Но, в любом случае, лучше, чем ничего.

Она осторожно поставила свой трофей на прикроватную тумбочку и завалилась на кровать прямо поверх одеяла. Было сложно не думать о том, что месье Бушеми проигнорировал свою жажду и решил воздержаться от посещения кухни. А может быть, она ошиблась и никакой жажды просто нет? Но Милен давно играла в эти игры, ей достаточно было нескольких минут, чтобы по едва заметным признакам понять, кто перед ней. Ее подруги подчас недоумевали над тем, как она выбирает себе мужчин. Эти глупышки не могли понять, что ни цвет глаз или волос, ни возраст, ни даже (чего греха таить) пол не являлись для нее основным критерием выбора жертвы. Единственно значимым для нее всегда была сила. Чем сложнее сломать – тем больше удовольствия от процесса.

Первой ее жертвой стал отец. Конечно, упоминая о нем в разговорах, она не говорила, по какой причине эта постоянная, неизбывная жажда мучила ее.

Она всегда была избалована его вниманием – любимая дочка. Но со временем то доверие, то душевное единение, что сложилось между ними, стало вырождаться во что-то иное. Его внимание перестало быть отеческим. Она заметила это лет в тринадцать, когда вопросы пола встают особенно остро и болезненно, пока природа пытается превратить неуклюжее тело куколки в прекрасную бабочку. Когда ты наиболее уязвим и чувствуешь себя особенно гадким утенком. Сначала это были просто прикосновения, поцелуи в губы на ночь, все это она списывала на свое слишком буйное воображение. Это сейчас она знает, какую роль в этой вечной игре имеют прикосновения, взгляды, полутона голоса. Лишь повзрослев, она поняла, что так смущало ее в этих незатейливых проявлениях отеческой любви – запах его желания. Его нельзя скрыть, он пропитывает, обволакивает, заполняет, окрашивает каждый жест, каждый взгляд в совершенно особые тона. Он пропитывал их отношения, вызывая в ней отторжение и какие-то странное смятение.

Мила не понимала, как реагировать на это. Ей не с кем было поговорить. Да и о чем, собственно, говорить? Что, если она ошибается, и эта ошибка разрушит ее семью? Ведь, по большому счету, ей не в чем было его винить. Пока ей не исполнилось шестнадцать.

В то лето Мила, как обычно, приехала домой на каникулы. Она не видела родителей почти год. Если в прошлые года она приезжала домой после каждого триместра, то со временем эти побывки становились все реже. Но на лето остаться в школе она не могла, и приехать пришлось. После короткого пребывания дома Мила даже пожалела, что все это время упорно игнорировала семью. Было видно, что мама скучала. Оставшись с тираном-мужем один на один, она заметно сдала: похудела, и ее совсем еще молодое лицо изрезали преждевременные морщинки. За тот месяц, что они провели вместе, она посвежела, и даже их вечные взаимные придирки уступили место совершенно не свойственной их отношениям душевности. Пока не приехал отец.

Мать стала нервной, под глазами опять залегли глубокие тени, лицо осунулось, и вид у нее был совершенно несчастный, будто она постоянно плакала. Хотя вида она старалась не подавать.

В тот вечер он пришел пожелать ей спокойной ночи и, как обычно, впился длинным, совершенно не отеческим поцелуем в губы, а потом вдруг прижал ее всем телом к кровати:

«Моя Милен, красавица Милен…» – выдыхал он ей в губы, обхватив лицо нервными дрожащими руками.

От его напряженной фигуры, тяжело навалившейся сверху, исходил страх, он был весь пропитан этим постыдным страхом. Она видела, как в его глазах он стремительно сплетается с каким-то необузданным желанием. С каким нетерпением срывал он с себя маску благопристойного отца семейства, показывая свою истинную, животную жажду во всей ее низости и цинизме. Единственное, что она чувствовала в этот момент – оцепенение, от того, что не могла осознать происходящее. Казалось, это просто сон, кошмар. Она с силой стала толкаться, упираясь руками ему в грудь. И вдруг лицо его, раскрасневшееся, с горящими безумными глазами, вмиг исказилось гримасой бешенства. В глазах сверкала сталь, а губы гнулись в почти волчьем оскале. Не понятно, как ей удалось вырваться из его хватки, но, вырвавшись, она бежала, не останавливаясь.

Пришла в себя Мила на скамейке. Прохладный ветер успокаивал пылающее лицо, приводя ее в чувства. Она не понимала, где она, и что происходит. Чувствовала только саднящую боль в ногах, и только сейчас поняла, что выбежала из дома босая. Она еще долго сидела так, не зная, куда пойти. Мысль о том, чтобы вернуться домой – пугала.

Через несколько часов ее нашла мама. Она подошла к ней, сняла с себя халат и, накинув дочке на плечи, молча села рядом. Они долго сидели, просто глядя перед собой, пока горизонт не подернулся розовой полоской света, словно открывая тяжелые ото сна веки, чтобы пропустить в мир свет солнца.

– Мила, – начала она тихо, глядя на свои переплетенные пальцы, словно не могла поднять на нее глаза, – я должна сказать тебе… это сложно, но думаю настало время для этого разговора.

– Мам, – как бы извиняясь, перебила ее Милен, – не надо, ты не должна…

– Просто послушай, ладно, – она обхватила своими теплыми ладонями руки дочери и долго смотрела на них, словно не могла начать. – У нас с папой долго не было детей. Мы все перепробовали, но чуда не произошло. И тогда мы решили взять ребеночка из приюта. Мы долго все обдумывали, долго собирались с мыслями и силами, чтобы сделать это серьезный шаг. И вот, под Рождество в нашем доме появилась ты, – мама улыбнулась куда-то в пустоту перед собой. Воспоминания на мгновение расслабили морщинки на ее лице. Она не смотрела на Милен, которая, открыв рот, во все глаза таращилась на нее. – Ты всегда была и будешь светом нашей жизни. Ты – наша дочка. Не важно, кто тебя родил. Мы твои родители. Просто… – она, повернулась, наконец, к Милен, продолжая нервно сжимать ладони дочери в своих руках. Ее глаза отчаянно метались по растерянному лицу Милы, пытаясь поймать ее взгляд, но, встретившись с ним, она тут же отводила глаза, словно не могла смотреть на дочь. Не могла, потому что чувствовала свою вину. Милен только сейчас поняла, почему мама настояла, чтобы она поступила в закрытую частную школу. Тогда, в четырнадцать, ей казалось это предательством. А сейчас – милосердием.

Разрезав пламенеющий горизонт, им на встречу прорвался ослепительный солнечный луч, заставивший обеих прищуриться, прикрывая ладонями лицо, не в силах смотреть на огромный красный диск, выкатывающийся из-за края неба.

Милосердие. Тогда это казалось ей именно милосердием. Почему из всего, что могла тогда сказать ей мать, было именно это признание? Повзрослев, она стала понимать, это была лишь слабая попытка оправдаться. Ведь не Милу она тогда защищала, нет. Она защищала свой мир, тот образ идеальной семьи, который с таким трудом создавала все эти годы. В тех кругах, в которых они вращались, подобные сделки с совестью были почти нормой. Единственное, за что Милен была благодарна матери, кроме, конечно, крыши над головой и любви, в которой старалась воспитывать дочь, что этим признанием она разорвала кровные узы, связывающие ее по рукам и ногам. Как только призрак инцеста перестал маячить на горизонте, превратив отца из папы в мужчину, она сломала его первым. Больше ни разу он не посмел к ней прикоснуться. И уже не смел покинуть ее. Она выжигала его изнутри в собственной страсти, со стороны наблюдая его агонию. И это ощущение власти – упоительное, всеобъемлющее, – дарило ей наслаждение. Больше никогда и ничто не возбуждало ее сильнее.

Ей было всего шестнадцать, а ее сердце уже было отравлено обидой, незаслуженным стыдом, что ужасали ее совсем еще нетронутое юное сознание. Даже после его смерти Милен не смогла простить то недоверие к мужчинам и жажду мщения, что он разбудил в ней своим вероломством.

Эти воспоминания об отце, были лишь свидетельством того, что ее ненасытный демон не удовлетворится нелепыми доводами и уже не позволит ей отпустить намеченную жертву. Он – мужчина, а значит – виновен. И уже совсем скоро она докажет ему это.

Эта игра, эта жажда подчинения, стала для нее своеобразным аналогом любви – уродливым суррогатом, превратив ее из объекта любви в орудие возмездия.

Она лежала в постели и чувствовала, как знакомый жар разливается по телу, рискуя затопить сознание. Она рывком села на кровати и, поднеся к губам прохладный стакан, сделала пару глотков. После чего быстро залезла под одеяло и закрыла глаза, стараясь прогнать из головы все мысли до одной. Скоро ей это удалось, и она провалилась в сон.

* * *

Утром Милен совершенно не выспалась и пришла к столу самой последней.

– Доброе утро, – промямлила она сонным голосом и уселась на свое место.

– Плохо спала, моя дорогая? Ты выглядишь уставшей, – с тревогой в голосе спросила Тереза.

– Хотелось бы мне ответить, что причиной моего недосыпа является горошина, но… видимо, эта сказка не про меня, – вздохнув подытожила Мила. – Обычная бессонница: бессмысленная и беспощадная.

Она взяла из плетенной корзинки, стоящей в центре накрытого к завтраку стола, уже остывший тост и начала неспешно размазывать по нему масло.

– Я смотрю, мсье Бушеми не балует вас своим присутствием за столом. Или виной мои постоянные опоздания? – она подняла глаза на присутствующих.

– Он уехал рано утром. Важная встреча. Дела министерства, я давно привыкла, – улыбнулась Тереза.

Ее улыбка была, как остывший тост в руках Милы: сухой и безвкусной.

Мельком взглянув на Поля, она поймала его саркастическую ухмылку (мол, я же говорил).

– Просто я начала переживать, что дело в моей весьма сомнительной компании.

– Ну, что ты. Жан всегда был таким. Дела превыше всего.

– Знакомо. Мой отец тоже был из этой породы.

Милен, прибегнув к помощи вишневого конфитюра, все еще пытаясь придать мерзкому сухарю у себя в руках хоть какой-то вкус, тем не менее, слабо веря в успех.

– Мы увидели его дома только, когда он заболел, и уже не мог, сломя голову, бежать на свою любимую работу. Правда, продолжалось это не долго. Буквально через два месяца он умер.

– О, мне так жаль, дорогая, – с сочувствием сказала Тереза и, протянув руку, положила поверх ее ладони.

– Это было давно. Самое интересное то, что я помню о нем достаточно много и, как ни странно, только хорошее. Так что, наверное, это не так плохо –любимая работа. Она не позволяет мужчине совершить ошибки, которые он обязательно бы совершил, не будь у него уважительного повода в любой непонятной ситуации куда-то смыться.

Покончив с завтраком, все семейство потянулось на улицу. День выдался на редкость тихим и солнечным. Ответив на несколько нервных звонков босса и, сумев (правда не с первой попытки) убедить его в том, что ее отпуск никоем образом не помешает выставке открыться вовремя, Милен расслабилась и полностью отдалась в руки Терезы, которая оказалась прекрасным игроком в бадминтон, и на славу погоняла не привыкшую к таким нагрузкам, Милу. Обед перерос в послеобеденную сиесту, а после ужина вся троица увлеклась клюэдо. Игра оказалась настолько занимательной, что, только заползающие в гостиную поздние летние сумерки заставили игроков посмотреть на время и, наконец, остановиться. Наскоро перекусив, все разбрелись по комнатам, и дом погрузился во тьму.

Милен пыталась не думать о месье Бушеми, все еще наивно полагая, что ей просто нужно отвлечься, и это ее спонтанное увлечение само пройдет. Тем более, своим отъездом он давал ей такую возможность.

Следующий день прошел по тому же сценарию, что и предыдущий с той лишь разницей, что бадминтон сменил крикет, чтобы третий не становился лишним. И на следующий день мсье Бушеми не приехал, что, честно говоря, волновало лишь Милен. Тереза с Полем чувствовали себя вполне комфортно, и за эти три дня никто даже словом не упомянул о нем.

На четвертый день раздался телефонный звонок, и Тереза объявила семейству, что вечерним самолетом возвращается отец. Крикет сменила домашняя суета по случаю возвращения главы семейства. Весь день Тереза с умным видом ходила с садовником по саду, проверяя, аккуратно ли подстрижены газоны и кусты, везде ли убран мусор. С горничными она проверяла чистоту в доме, давала указания по поводу ужина, проверяла наличие свежих цветов в каждой жилой комнате. Милен отстала от нее еще в обед и, лениво расположившись с книжкой на диване, со стороны наблюдала всю эту бурю в стакане воды. Поль сразу ретировался, уехав в город на встречу с каким-то школьным приятелем. Милен переживала по другому поводу и с таким же волнением ждала ужина.

Глава семейства не изменял себе даже в таком тонком деле, как своевременное возвращение, прибыв точно по расписанию. Препроводив нашу «королеву» к праздничному столу и усадив на почетное место, торжество наконец началось, открыв Милен свою неутешительную истину: он действительно был, как английская королева – символом чего-то монументального, но уже давно лишенного своего реального назначения. Дежурные фразы ловко сменяли друг друга, создавая словно по мановению волшебной палочки королевский двор с его чопорным этикетом, оставляя на языке мерзкий вкус дешевого вина. Милен вдруг поняла, что смущало ее в общении семейства – его наигранность. Она старалась выглядеть не заинтересованной, но внутри у нее все горело. Горело ожиданием ночи, когда ее демон, освободив ее от условностей дня, позволит быть собой, как бы это ее не пугало. За весь ужин она произнесла не более того, что задумала мадам Бушеми, оправдав ее ожидания и внося трепетной отрешенностью свою лепту в их, кажущуюся идеальной, жизнь.

* * *

Вернувшись в свою комнату, Милен ждала полуночи. Ее ждала каждая клеточка ее тела. Его серьезный взгляд, совершенно не акцентированная меланхоличная отчужденность. Наверное, он был прав, именно он был приемным сыном в его собственной семье. Все эти мысли словно маскировали ее волнение и жажду. Не в силах больше ждать, она, гонимая собственными демонами, выскользнула в слабо освещенный коридор и, преодолев этот невероятно длинный сегодня отрезок пути, оказалась, наконец, в теплом объеме кухни. Она села на высокий стул возле окна, стараясь не думать о нем. Тем не менее, именно им было занято все ее существо. Именно им она сейчас дышала, его имя слышалось в рваном нетерпеливом ритме ее сердца. Словно что-то инородное в этом мире пластиковых чувств, прятала она свое вожделение. Он не заставил себя долго ждать и буквально через десять минут разрушил влажный плен ее ожидания.

Жано застыл в дверном проеме, не смея пройти дальше. Словно оказавшись вне этой фальшивой помпезности, не знал, как себя вести. Она чувствовала непреодолимую жажду, которая сковывала болезненным томлением ее тело. Чувствовала, как внутренний зверь готов вырваться наружу каким-нибудь необдуманным поступком. Поэтому не могла выдавить из себя ни слова. Тишина натянулась до предела, наполняя нестерпимым звоном уши.

– Удачно съездили? – спросила она, наконец, и удивилась, как уверенно прозвучал ее голос.

Приободрившись после такого уверенного начала, она внимательно посмотрела на него, в ожидании его ответа.

– Вполне, – совершенно спокойно, даже с каким-то обидным безразличием ответил ей Жан и прильнул к стакану, что минутой ранее налил из высокого кувшина. – Я смотрю, вы поздняя пташка, – он буквально на мгновение бросил на нее взгляд и тут же снова отвернулся. Непревзойденная чуйка Милен говорила о том, что он волнуется сейчас не меньше.

«Да, дурацкий разговор получается, – подумала она, ругая себя за то, что вообще пришла сюда сегодня. – Хищница, блин, двух слов связать не можешь».

Ей отчаянно захотелось убраться отсюда, но сделать это красиво было сейчас сложно, так как он преграждал ей путь к отступлению, и при любом раскладе это выглядело бы, как бегство, а Милен с поля боя еще не разу не бежала.

«Черт возьми, да допивай уже быстрее», – злилась она. Секунды превращались для нее в минуты, а минуты тянулись, как часы.

Она сидела на своем стульчике, как послушная маленькая девочка, а этот любитель попить воды на ночь, видимо, упивался не только водой, но и удачным раскладом козырей.

«Ладно, один – ноль, но я бы на твоем месте так не радовалась», – пробурчала она про себя. И тут, кто бы мог подумать, спасительно завибрировал телефон, который она предусмотрительно носила с собой, на случай очередного нервного срыва у боса. «Дин», высветилось на экране.

– Простите, – она протиснулась между ним и плитой и, несмотря на то, что для прохода было достаточно места, чуть задела рукой его крепкие ягодицы, злорадно улыбаясь своему совершеннейшему безрассудству.

«Теперь ты понервничай».

– Дин, я люблю тебя, – радостно пропела она в трубку, когда вышла в коридор.

На другом конце провода на несколько секунд воцарилось молчание.

– Да? Я думал, на хер меня пошлешь в такое время – голос Дина был еще растерянный, но он быстро взял себя в руки, видимо, решив воспользоваться хорошим настроением помощницы. – Слушай, я чего звоню-то, сегодня в галерею заезжала Лизбет, ну, агент того молодого дарования, который на предыдущей выставке у Клеймора произвел фурор. Я посмотрел его работы, вроде не плохие. Заедешь завтра, глянешь своим опытным глазом? Я с Лиз на двенадцать договорился. Что скажешь?

– Что скажешь на то, что ты с ней уже договорился? – с издевкой спросила Милен.

– На двенадцать, – напомнил он, – Я подумал, ты все-таки в отпуске, наверное, нужно дать тебе выспаться.

– Как предусмотрительно, – сыронизировала Мила, – обычно тебя не волнуют такие мелочи. Ты же не отстанешь, да, Дин? – уже с меньшей радостью в голосе спросила Милен. – Конечно, заеду, как раз в город хотела выбраться.

– Ну, вот и чудненько. Значит, договорились.

Не успела она что-то ответить, как в трубке воцарилась тишина.

«Трубку бросил, дебил», – вырвалось у нее. Но, не смотря на некоторую досаду, она была благодарна расшатанной нервной системе Дина за этот поздний звонок, который спас ее из неприятной ситуации.

«А вы не так просты, мсье Бушéми. Что ж, впредь буду осмотрительней. А теперь – СПАТЬ.

III

В галерею Милен приехала чуть раньше, чтобы до приезда Лиз успеть переговорить с Дином об условиях сделки, на которых они остановились вчера. Она прошла через пустующий вестибюль. Стол Валери, ее помощницы, и по совместительству секретаря, пустовал и вообще – в галерее не было ни души. Стук ее каблуков эхом разносился в пустом пространстве. Она прошла через выставочный зал в кабинет босса.

– Привет.

Мила без стука открыла в дверь и, уверено пройдя в внутрь, по-хозяйски села в небольшое бархатное кресло в гостевой зоне у окна.

Дин, в привычной для себя расслабленности, полулежал в своем высоком кожаном кресле и играл в телефон. Увидев Милен, он кивнул ей и, не отрываясь от игры, заерзал в кресле, словно гусеница, пытаясь принять более пристойную позу.

– Я приехала в свой выходной не для того, чтобы смотреть, как ты в телефон рубишься, – строго напомнила она.

– Да, прости, – он сделал еще несколько быстрых движений большими пальцами по экрану и, наконец, отложил мобильник на стол.

Дин был чуть старше Милен. Когда она поступила в Художественную академию, он ее как раз заканчивал. Никакими особенными талантами во время учебы он не отличался, да и нужно ли ему было? Связей его отца должно было с лихвой хватить на то, чтобы обеспечить сыну безбедное существование в каком-нибудь департаменте культуры. Но Дин удивил всех, обнаружив у себя, кроме смазливой мордашки, отличное коммерческое чутье. Он открыл галерею современного искусства (не без помощи папы, конечно) и, наняв в помощники самого скандального арт-дилера, появившегося на художественном небосклоне, попал точно в цель. Несмотря на то, что он не мог похвастаться хорошим знанием предмета – та команда профессионалов, которую за несколько лет он сумел сколотить, давала ему возможность, беззаботно развалившись в кресле, играть в телефон.

Как и предполагала Милен, никаких особых договоренностей не было –просто заявления о намерениях. В чем был несомненный плюс Дина, как начальника, так это в том, что он никогда единолично не принимал важных решений касательно покупки или выставки того или иного художника, доверяя это решение профессионалам. Искусство уже давно стало инструментом привлечения больших капиталов, и, не смотря на кажущуюся легкость и яркость жизни современного бомонда, мир этот был не так прост и воздушен, как могло показаться на первый взгляд. Это – замкнутая внутри себя система с множеством строгих, порой даже жестоких правил, по которым она существовала. Это тусовка-избранных: мир гениев, граничащих с безумием; блистательных неудачников и закоренелых циников, где излишняя самоуверенность может навсегда выбить тебя из обоймы. Искусство не прощает небрежного к себе отношения. А в случае Дина, лучше сказать – деньги не прощают небрежного к себе отношения, а деньги Дин всегда любил, и они отвечали ему взаимностью.

Лиз вошла в кабинет практически бесшумно, словно хотела воспользоваться эффектом неожиданности. Поздоровавшись с присутствующими она, не теряя времени, опустила с плеча большую сумку-пенал и, расстегнув замки, принялась выставлять перед покупателями товар. Когда все три работы были выставлены на обозрение, она подошла к столу у окна и заняла пустующее кресло.

Лизбет Вьен – миловидная крашенная блондинка с короткими взъерошенными волосами (видимо, чтобы придать начинающему стареть лицу юношеского задора), была представителем среднего поколения дилеров, когда-то открывшая миру пару громких фамилий, сейчас пребывала в не лучшей своей форме. Вероятно, сказывалась приобретенная в дни былой славы тяга к спиртному. Но она не утратила нюх и хватку. Правда, нужда в деньгах была для нее сейчас выше профессиональных навыков. Милен это знала и старалась не торопиться, заставляя ее понервничать. Доминик был восходящей звездой художественного небосклона, он выдал неплохую партию из двенадцати работ на тему постапокалипсиса, которую критики оценили очень высоко, и сейчас Лиз будет давить на авторитет автора, чтобы заломить максимальную цену.

Все трое какое-то время молчали, разглядывая прислоненные к стене работы.

Нарушила молчание Милен:

– Лиз, ты же знаешь, что и у хороших художников бывают плохие дни. Давай не будем лукавить – его фирменный синий, уже не так хорош, как в ранних работах. Картины бесспорно хороши, но в них нет прежней смелости. Где Доминик пропадал все это время? – Милен сидела, откинувшись на спинку кресла, и, сложив ногу на ногу, меланхолично покачивала ногой. Весь ее вид говорил об осведомленности в делах ее клиента, от чего вопрос звучал, как риторический.

Лиз разочарованно фыркнула, предвидя значительное снижение заявленной ей цены и, немного помолчав, спросила:

– И что ты предлагаешь?

– Мы заплатим сто тысяч, но только за все три полотна.

Лиз вспыхнула и вскочила на ноги:

– Ну, это уже ни в какие ворота не лезет. Барбара даст, по крайней мере, в два раза больше.

Она, как тигр в клетке, начала мерить кабинет быстрыми нервными шагами, не глядя на наблюдающих за ее передвижениями Дина и Милен.

Дин чуть заметно подался вперед, но Мила приподняла ладонь от деревянного подлокотника, останавливая его. Дин мгновенно вернулся на место.

– Я считаю эта цена не приемлема для моего клиента. Думаю, в другом месте его работы оценят по достоинству.

Лизбет нервно бросилась к прислоненным к стене картинам и начала упаковывать их обратно в черный пластиковый чехол.

– Почему такой широкий подрамник? – спросила совершенно спокойно Милен, и нервозность Лиз стала сходить на нет. Она прекратила, наконец, возню с холстами и медленно обернулась на Милу.

– Что ты имеешь ввиду?

– Имею ввиду, что Доминик никогда не использовал такие широкие подрамники для своих холстов. Что-то прячешь? – не унималась Милен. – Ножом порезал?

Лизбет окончательно отвлеклась от картин и, прислонив их наполовину запакованными обратно к стене, снова села в кресло. Дин, тем временем, отошёл к бару и налил два стакана скотча и яблочный сок. Мила никогда не пила алкоголь на работе, в чем он ее поддерживал, особенно сейчас, глядя на постоянно слетающую с катушек Лиз. Он вернулся к столу со стаканами:

– Давайте успокоимся.

Один он протянул сникшей Лиз, которая приняла его с молчаливой благодарностью, другой – поставил перед Милен. Снова усевшись в кресло, он сделал большой глоток разбавленного людом скотча, стараясь больше не вмешиваться в разговор. На его лице было то самое выражение, которое возникает, когда чувствуешь, что дело выгорит. В глазах округлялись нули, и он в задумчивости обводил по кругу указательным пальцем толстые стенки стакана.

– Сто пятьдесят, – уже более уверенно выдала Лиз, видимо, осмелев после подзарядки.

– Сто. У тебя никто не купит картины, когда узнают, что он пытался от них отделаться. Думаю, три картины за год, что прошли с последней его выставки – это мало. Думаю, он решил бросить писать. А ты, Лиз, пытаешься запрыгнуть в последний вагон уходящего поезда.

– Не будь стервой, не мешай мне, – с вызовом бросила Лизбет и вся подалась вперед, словно хотела воззвать к совести Милен. Хотя всем в художественной тусовке было известно, что совести у нее сроду не было.

– У меня к тебе предложение, – начала Милен, проигнорировав выпад в свою сторону. Она давно привыкла к подобным словам, и они ее уже не цепляли, как раньше. Напротив, говорили о том, что ее хватка не ослабла. – Я знаю, у тебя есть еще одна его картина – «Демон заката», я хочу получить ее. Заплачу двести штук. А этих малышек сможешь продать после того, как пройдет наша выставка. Со своей стороны, обещаю, не препятствовать твоему обогащению.

– Двести? Мне за нее предлагали пятьсот, – негодовала Лиз, она снова вскочила с места и отошла к окну. Скрестив руки на груди, она молча вглядывалась в скучный городской пейзаж за окном, пытаясь взять себя в руки.

Дин тоже заелозил в своем кресле и даже отставил стакан на стол. Он вопросительно уставился на Милен, которая снова приподняла ладонь с подлокотника, показывая, что контролирует ситуацию.

– А если я не соглашусь на твою цену? – злобно ухмыльнулась Лиз и полезла в карман брюк за сигаретами. Встряхнув пачку, она вытащила выскочившую из нее сигарету и прикурила.

– Тогда ты не сможешь продать ни одной картины, по крайней мере, за те деньги, на которые рассчитываешь, – продолжала Милен, завороженно глядя, как ярко вспыхивает кончик ее сигареты. – Ты же понимаешь, если просочится информация, что после дурки Доминик утратил вдохновение и решил завязать, изрезав ножом неудавшиеся работы, ты даже «Демона» не сможешь продать за двести тысяч, не то, что за пятьсот. Тебе придется искать новое дарование, а это, даже при огромном выборе на рынке, не так просто. Я же предлагаю тебе двести тысяч евро, плюс после окончания выставки ты сможешь загнать те, что принесла сегодня. Да и можешь помусолить легенду о том, что Доминик пишет новый цикл работ, подогреешь интерес публики, а там, может, и сам мастер опять впадет в свое любимое состояние клинической депрессии.

Лиз выслушала доводы Милы с нагловатой улыбкой несправедливо обиженного, а потом быстро подошла к столу и, с силой вдавив в пепельницу окурок, провела им по дну, оставляя на прозрачном стекле длинный грязный след:

– Хорошо. Торговаться с тобой бесполезно, – зло выплюнула она, – прошу только об одном – не лезь со своими критическими отзывами, пока я не продам работы.

Она подошла к сиротливо прижавшимся к стене картинам, застегнула чехол и, накинув длинную лямку на плечо, обернулась к Дину:

– «Демона» привезу послезавтра, готовь деньги. Помни, ты обещала, – она наставила указательный палец на Милу, и та, сымитировав движение невидимого ключа, запирающего рот на замок, проводила ее довольным взглядом.

Когда дверь за Лиз закрылась, Дин, наконец, обрел дар речи:

– Черт, не верю, что ты выторговала у нее «Демона», – он усмехнулся довольный раскладом и залпом осушил свой стакан. – Мы легко продадим его за пятьсот.

– Думаю, что смогу продать его гораздо дороже, – задумчиво произнесла Милен, разглядывая солнечного зайчика, утонувшего в ее стакане яблочного сока.

– Дороже? У тебя как всегда есть план, мая коварная Шери?

– Думаю, да. Не притронувшись к соку, она отставила стакан обратно на стол и уставилась на Дина:

– Мы сможем сыграть на его временном, а, может быть, и окончательном, отходе от дел.

– Нет. Ты же пять минут назад обещала ей этого не делать.

– Если все правильно обставить, в выигрыше будут все, и Лиз в том числе, – сказала она в задумчивости и чуть помолчав добавила: – Я пойду. Поль обещал заехать. У него была встреча с каким-то школьным приятелем.

– Как дела со свадьбой? – поинтересовался Дин, глядя, как Мила достает из сумки телефон.

– Никак сорока на хвосте принесла? – набирая номер, поинтересовалась Милен.

– Конечно, вчера заходила, думала, ты на работе.

На что Мила осуждающе покачала головой, ожидая, когда на другом конце провода ей ответят:

– Привет, я освободилась, заберешь меня? – она помолчала, слушая ответ, и продолжила немного разочаровано:

– Не надо, не торопись, я на такси доберусь.

И практически сразу отключилась. Извинения Поля все равно никак не изменят ситуацию, а желания слушать его нытье не было.

– Неужели со школьным приятелем интереснее, чем с невестой? – подначивал Дин, видя ее раздражение.

– Не начинай, – устало протянула Мила, не поддаваясь на провокацию босса, – Пока, – она махнула ему рукой и не оборачиваясь вышла.

Дин махнул ей в ответ и снова развалился в кресле, сложив руки за голову так, что чуть не соскользнул на пол.

Милен вышла из кабинета, прошла через длинный выставочный зал в холл и через минуту оказалась на улице. После кондиционированного воздуха галереи было приятно вдыхать аромат цветения, смешанный с запахами бензина и нагретого асфальта. Не смотря на обеденный перерыв, на улице было не многолюдно. На встречу ей попался только молодой человек с надвинутой на глаза кепкой, из чего она сделала вывод, что это – один из уличных художников, что «втихаря» разрисовывают стены галереи.

«Значит сменили декорации»

А большой черный, перепачканный красками рюкзак у него за спиной только подтверждал ее теорию. Парень быстро прошел мимо Милен и перебежал на другую сторону улицы. Она проводила его глазами и, когда тот скрылся за ближайшим поворотом, развернулась на сто восемьдесят градусов, чтобы обогнуть здание со двора и полюбоваться на очередной шедевр.

Она любила уличных художников, этаких «певцов свободы», не заросших еще «жирком» общественного признания и боязни несоответствия.

Пройдя мимо мусорных баков, стоящих под пожарной лестницей с торца здания, она оказалась в довольно просторном дворике, со всех сторон огороженного сетчатым забором. С дальней стороны, что граничила с несколькими росшими вплотную к забору тополями, была проделана дыра. Поначалу ее постоянно заделывали, но вскоре поняли, что граффити на стенах придают зданию шарма, привлекая к галерее дополнительное внимание. Да и ребята, что творили здесь, отличались мастерством и фантазией. Вот и сейчас она стояла посреди двора чуть ли не с открытым ртом, наблюдая здоровенный разлом в горном породе открывающий проход в мир Юрского периода. Огромные монстры застыли на бегу, разинув свои пасти, и Милен поймала себя на мысли, что она рада тому, что отверстие не такое большое, чтобы они смогли вырваться на волю.

«Надо в следующий раз поймать мальчишку, – отметила она для себя, – посмотреть другие его работы. Чем черт не шутит».

Она вернулась на главную улицу и остановилась в раздумьях. Без Поля возвращаться в дом его родителей не хотелось.

«Позвонить Бэт? – она достала из сумочки мобильник и посмотрела на время. —Уже почти три».

Да и, честно говоря, не было особого желания тратить время на пустые разговоры, хотелось просто побыть в одиночестве. Она бодро направилась по улице дю Бари, перебежала на другую сторону дороги и, пройдя дворами, вышла на оживленную Риволи. Здесь находилась ее любимая кондитерская, и Милен решила прикупить пирожных.

Она вошла в дверь кафе, здесь как всегда было людно и сногсшибательно пахло свежей выпечкой и кофе. Она подошла к прилавку, заставленному разноцветными десертами, и, недолго думая, купила свои любимые «Мельфеи» с клубникой, еле удержавшись от желания выпить горячего шоколада, который, по ее мнению, был здесь лучшим в городе.

Милен вышла на улицу, дойдя до светофора, перешла на другую сторону и направилась к набережной.

Подышав приятной речной прохладой с примесью тины и запахом цветущих каштанов, она вернулась на Риволи и поймала такси, решив все же вернуться домой. Пирожные должны скрасить пресный разговор с Терезой. Жана, скорее всего, не было дома, так что она чувствовала себя в относительной безопасности.

* * *

– М-м-м, обожаю «Мельфеи», – Тереза чуть наклонилась над тарелкой и аккуратно, чтобы не обсыпаться крошками, откусила кусочек пирожного. – Они ассоциируются у меня с любовью и смертью, – с пафосом сказала она, запивая его ароматным улуном.

– Боже, как романтично. Почему с любовью и смертью? – спросила Мила, зацепившись, как ей показалось, за интересную тему. По крайней мере лучше, чем весь вечер мусолить очередные глупые сплетни, которые Тереза в огромных количествах потребляла из средств массовой информации и от таких же манерных балаболок – ее подруг. А тут любовь и смерть. Что может быть интереснее?

– О, мы как раз только познакомились с Жаном, и он чуть не каждый день присылал их мне с роскошным букетом цветов. Я думала, растолстею от такого количества сладкого, – усмехнулась она, – но он не давал мне сидеть на месте.

Тереза была уже вся во власти воспоминаний, и Миле спешно пришлось вмешаться, чтобы разговор не ушел не в ту степь:

– А почему тогда со смертью?

– В это время в городе произошли убийства. Они наделали много шума, только ленивый не говорил о них, – она взяла двумя пальцами тонкую витую ручку фарфоровой чашечки и, поднеся к губам, сделала небольшой глоток.

– Убийства? – переспросила Милен и, отложив свое пирожное на тарелку, откинулась на спинку дивана.

– Да, моя дорогая, убийства, – многозначительно повторила Тереза, видя, что Мила внимательно слушает.

– Говорили, что в городе появился маньяк. И как таких мерзавцев земля носит?

– Даже маньяк? Что, много жертв было?

– Две девушки. По-моему, обе были проститутками, – понизив голос почти до шёпота, ответила Тереза, поморщив свой аристократический носик. – По крайней мере, одна – точно. Со второй была какая-то странная история.

– А почему посчитали, что это маньяк? Разве не три похожих случая связывают в серию? – недоумевала Мила, которая была немного знакома с вопросами квалификации преступлений, так как в пору юности много времени проводила в обществе господина По, Конан Дойла и Симады.

– Одна из жертв была то ли чьей-то незаконнорожденной дочерью, то ли содержанкой, в общем – дело темное и уже позабытое, – махнула рукой Тереза.

– Содержанкой? – переспросила Милен, не давая Терезе переключиться на другую тему.

Та слегка поморщилась, но, нацепив на лицо маску вселенского терпения, продолжила с присущей ей предвзятостью, которая всегда появлялась в ее голосе, когда речь заходила о людях с низкой социальной ответственностью, будь то проститутки, наркоманы или бомжи – все они были для нее отбросами общества, не меньшими, чем убийцы и насильники.

– Да. А так как убийства были аналогичные, решили не дожидаться общественного резонанса. Тем более, убийцу схватили, он признался в содеянном. Префект требовал к нему самых строгих мер, и чтобы наказание было под стать его преступлению, его классифицировали, как серию. Отец Жана лично курировал это дело, – ответила Тереза, откинувшись на спинку кресла, – он тогда как раз и был Префектом.

– Да что вы? Даже так, – Мила в задумчивости поднесла к губам уже остывший чай и машинально сделала глоток. – И кто же им оказался? Убийства проституток – вроде не уровень префекта полиции? Тем более, жертвы всего две, и маньяка поймали быстро, как я поняла, – в задумчивости продолжила она.

– Какой-то учитель рисования, будь он неладен. И что главное, не насиловал, только издевался, а потом душил и оставлял на груди жертвы карту – джокера. Ублюдок, – выплюнула она, – не хочу больше о нем.

Тереза взяла со стола очередное пирожное и, откусив кусочек, запила уже остывшим чаем. Она поморщилась и поставила чашку обратно на стол.

Чтобы как-то сгладить неприятное послевкусие от разговора, Мила потянулась к высокому фарфоровому чайнику, что стоял на серебряном подносе вместе с сахарницей и молочником, и налила в ее кружку ароматного чаю, которой тут же наполнил комнату запахом клубники со сливками.

Лицо Терезы сразу просияло, и она, с присущей ей манерностью, взяла в руки чашечку вместе с небольшим блюдцем и сделала глоток.

– Поль говорил, что его назвали в честь деда? – продолжила Милен, желая еще больше польстить самолюбию Терезы.

– Да, мы надеялись, что он вырастет таим же сильным, невозмутимым и преданным делу, как и его дед, но Поль, видимо, взял больше от меня, – Тереза манерно рассмеялась.

– Да, Поль мне рассказывал о нем, – соврала Милен, чтобы закончить разговор на позитивной ноте.

IV

Поль вернулся ближе к полуночи. Его виноватая физиономия просунулась в приоткрытую дверь ее спальни. Он окинул комнату беглым взглядом и обнаружил Милу сидящей в высоком кресле возле окна. Видя, что она не собирается запустить в него чем-нибудь тяжелым, он вошел.

– Еще не спишь? – заискивающе спросил он и опустился на пол у ее ног.

Мила в задумчивости вертела в руках телефон и, меланхолично перехватывая его за уголки, продолжала его игнорировать.

– Малыш, прости. Я не думал, что все так затянется, потом еще ребята подтянулись, ну, в общем… – он замолчал, когда Мила обратила, наконец, на него внимание и виновато улыбнулся.

– Забей, – безучастно ответила она и вернулась к своему занятию.

– Что-то случилось? – поинтересовался Поль, видя, что расстроенный вид подруги связан отнюдь не с его безобразным поведением. Он осторожно взял из ее рук телефон и отложил на подоконник.

– Малыш? Ну, я дурак. Ну, не обижайся. Скажи, что случилось? Я же уснуть теперь не смогу.

– Мать звонила, – вставая из кресла и осторожно перешагивая через его ноги, ответила Мила.

Поль проводил ее взглядом до окна и, поднявшись с пола, сел в опустевшее кресло.

– И что? – спросил он, не отрывая взгляд от напряженной спины Милен.

– А то, что она опять решила устроить посиделки по случаю очередной годовщины со дня смерти отца, – слишком эмоционально ответила она и, сложив руки на груди, молча уставилась в темный квадрат окна.

– А это плохо? – осторожно поинтересовался Поль, видя в темном окне отражение ее раздраженного лица.

Он почти ничего не знал о взаимоотношениях Милен с матерью. Она никогда о ней не рассказывала и обычно меняла тему, если спрашивал он. Но то, что там не все гладко, было понятно и без слов.

Мила резко развернулась и с вызовом бросила ему в лицо:

– Уже пять лет прошло, ну, сколько можно?

Будто это он заставляет ее ехать.

– Может быть, она скучает? – предположил Поль, чувствуя повод проникнуть в тайны семейных взаимоотношений.

– По кому? – усмехнулась Мила.

– По твоему отцу, по тебе.

Милен на секунду замолчала, приходя в себя, и снова отвернулась к окну:

– Она это мне назло делает, – сказала она уже спокойнее. – Никак простить не может.

– Чего простить не может?

– Не важно, – она подошла к Полю и села ему на колени:

– Не важно. Не бери в голову.

Она поцеловала его в лоб, окончательно уходя от ответа:

– Как посидели? – спросила она мягко, проводя руками по его волосам.

– Отлично, – ответил Поль. Он настороженно вглядывался в ее лицо, словно искал признаки недавней истерии. Но Мила выглядела вполне спокойной, и он решил не упускать такую редкую возможность узнать о семье невесты побольше.

– Когда ты едешь?

– Завтра, – ответила она, отведя взгляд.

– Хочешь, я поеду с тобой?

– Милый, это будет наискучнейшая тусовка закоренелых снобов. Поверь мне, ты не много потеряешь, если пропустишь ее. Я бы сама с удовольствием осталась, но… не могу, понимаешь? Он всё-таки мой отец, а там будет много его друзей и коллег. В общем, не вариант, – начала оправдываться Милен.

– Я хочу поехать, – уверенно ответил Поль и, прихватив ее подбородок двумя пальцами, заставил посмотреть на него. – Мы скоро поженимся, а я даже не знаком с твоей мамой. Не порядок, – он приложил палец к ее губам видя, что она хочет возразить. – Я думаю, это хорошая возможность, особенно если ты не хочешь ехать для этого специально.

– Боже упаси, – ухмыльнулась Мила.

Она понимала, что он прав, и знакомство с матерью нельзя откладывать на долгий срок, а тут действительно хороший повод. Ехать к ней в гости специально, чтобы познакомить с Полем, у нее желания не было.

– Если ты хочешь, – обреченно протянула она.

– Решено, – воодушевился Поль. – Во сколько едем?

– Думаю, если часа в два выедем, как раз к четырем будем на месте.

– Чудно.

Поль, обхватил Милен за талию и поднялся, увлекая ее за собой. Чмокнув в нос, он пожелал ей спокойной ночи и, пока она не передумала, быстро ушёл.

Милен тяжело опустилась обратно в кресло и задумалась.

* * *

Всю дорогу до дома матери Мила молчала. Как ни пытался Поль втянуть ее в разговор – она отвечала односложно и невпопад. Скоро ему это надоело, и он включил радио, лишь изредка бросая тревожные взгляды на притихшую подругу. День выдался солнечный и теплый. За окнами машины мелькали небольшие городки с маленьким домиками под черепичными крышами, утопающие в свежей зелени и цветах. Мила отвернулась к окну и, откинув голову на подголовник, равнодушно смотрела в окно.

– Остановимся перекусить? – спросил Поль, когда они проезжали очередной городок, расположившийся по обе стороны извилистой дороги. – Ты же с утра ничего не ела.

Мила действительно даже не позавтракала, так как еще утром разругалась с собой же в душе и решила не портить аппетит присутствующих своей кислой миной. Наверное, ей нравилось чувствовать себя этаким Вертером – драматичным и ранимым героем, вся жизнь которого предопределена, и часы его уже тикают: тик-так, тик-так, тик-так… Если бы не весь этот напускной трагизм, маскирующий чувство вины, ее взаимоотношения с матерью со временем сошли бы на нет. Но они знали слишком много постыдных тайн друг друга, которые, как фантомная боль давно ампутированной конечности, продолжали ныть внутри одиночеством и обидой. Именно они так крепко связывали этих двух таких близких друг другу, но абсолютно чужих женщин.

– Скоро приедем, – то ли спросила, то ли ответила Милен, и Поль понял, – это команда к действию. Он не спеша съехал с дороги и припарковался возле небольшого придорожного кафе. Его неброская деревянная вывеска гласила: «Вкусная компания», что позволяло путникам надеяться как минимум на радушный прием и горячий кофе.

На небольшой террасе под выцветшем на солнце тряпичным навесом располагалось несколько столиков, один из которых был занят тучным господином в замасленном сером комбинезоне с логотипом автозаправочной станции, которую они проехали несколько минут назад. Его стол был плотно заставлен тарелками с едой, и, не обращая внимания на пришельцев, он быстро и с аппетитом орудовал своими толстыми, как сардельки, пальцами, хватая еду то из одной, то из другой тарелки, и быстро отправлял ее себе в рот, словно ел на время.

– Ты уверен, что мы не отравимся здесь?

– А по-моему вполне себе аппетитно, – ответил ей Поль, тоже не спуская глаз с толстяка. – Посмотри, как ему нравится.

Наскоро перекусив яблочным пирогом и кофе, они двинулись дальше и через полчаса подъехали к роскошному особняку.

Он заметно отличался от дома Поля: здесь не было цветущих садов и увитых плющом террас. Все здесь было чопорно и строго: словно вышколенные стояли безупречно подстриженные деревья и ровные ряды кустов, за которыми располагался двухэтажный особняк из темного камня, прекрасно вписывающийся своей цветовой гаммой в скучный, слишком прилизанный окружающий его пейзаж.

* * *

Все было точно так же, как пять лет назад, когда она уезжала отсюда, как она думала – навсегда. Но мать словно нарочно привязывала ее к дому, вынуждая постоянно возвращаться. Мила не могла сказать, что это было неприятно., отнюдь – с этим домом у нее было связано много хороших воспоминаний. Казалось, что двери сейчас откроются, и ей на встречу выйдет отец, как обычно в своем строгом костюме и неизменном галстуке. Он с абсолютно серьезным видом почти пройдет мимо, чтобы сесть в припаркованный возле крыльца черный лимузин, но в последний момент развернется и дернет ее за косичку, а потом засмеется своим громовым смехом. И эта его нелепая выходка тут же сорвет и с ее милого детского личика маску напускного безразличия, и она бросится ему в объятия, чтобы поцеловать и пожелать удачного дня. Но отец больше никогда не выйдет из дверей, да и косичек у нее давно уже нет. И это маленькое теплое воспоминание, что растревожила память, снова заноет внутри одиночеством.

Они медленно поднимались по каменным ступеням, пологим полукругом уходящим вверх к высоким парадным дверям. Мила краем глаза ловила волнение Поля: как он подстраивался под темп ее шагов, как постоянно бросал на нее едва заметные взгляды, как машинально сжимал и разжимал кулаки.

Оказавшись на верхней площадке, она повернулась к нему и взяла за руки:

– Готов? – спросила она, всматриваясь в его глаза, словно он собирался прыгнуть на резинке с моста.

– Готов, – Поль старался придать голосу уверенности, но от усердия дал петуха. Он тут же кашлянул, словно прочищая горло и мягко улыбнулся ей, давая понять, что все под контролем.

Милен отпустила его ладони и, подойдя к двери, постучала.

Им открыла бессменная экономка матери – Мей, она жила в их доме, сколько Милен себя помнила, и была не просто помощницей по дому, она была единственным по-настоящему близким человеком для ее матери. Эта маленькая азиатка имела довольно строгий, даже можно было сказать – хищный вид. Милен ее всегда боялась, но, по-видимому, там, в глубине ее бесстрастной души, она была способна на беззаветную преданность, которую и демонстрировала ее матери все эти годы. Будучи ребенком, Мила придумала ей прозвище – Цербер. И они с отцом часто «дружили» против Мэй, устраивая чаще всего безобидные розыгрыши, которые делали ее бесстрастное желтое лицо злым. Но надо отдать должное ее выдержке: она ни разу не сорвалась и никак не проявила своего недовольства. Правда, и не упускала возможности отплатить им той же монетой. Позже Мила поняла, зачем отец всегда старался задеть Мей, через нее он пытался задеть мать. Вот и сейчас от ее холодной отстраненности ладошки Милен вспотели.

– Привет, Мэй, – старалась не показать своего замешательства, она коротко поздоровалась и, не останавливаясь, прошла внутрь. – Где мама?

– Ваша мама в большой гостиной, – прозвучал у нее за спиной бесстрастный голос Мей.

– Спасибо, – словно между делом бросила она и, схватив растерянного Поля за руку, потащила вглубь дома.

Когда они зашли в гостиную, Поль окинул ее придирчивым взглядом. Помешанный на стиле отец привил ему отличный вкус. Интерьер был выполнен в английском стиле и в первые мгновения показался ему скучным: серые стены с широкими белыми карнизами напомнили ему униформу гувернанток начала прошлого века. Но при ближайшем рассмотрении он стал раскрываться и даже завораживать своей элегантной простотой: деревянные панели, закрывающие стены на треть, были покрыты искусной резьбой, а простота предметов интерьера с лихвой компенсировалась дороговизной материалов.

В гостиной уже было полно народу. Все было тихо и чинно, как любил отец, а теперь и мать с нарочитым рвением изображала скорбящую вдову – в лучших традициях дома Мартини. Приглушенное гудение десятков голосов, неспешное движение и темные тона костюмов присутствующих напоминало Милене какое-то ритуальное бдение. Она отмахнулась от язвительных мыслей и стала глазами искать среди гостей мать. Это заняло у нее не больше десяти секунд, так как было сложно ее не заметить: высокая, худая, с прямой, точно палка спиной, она стояла в компании папиных коллег с бокалом шампанского в руках.

– Вон она, – Мила показала головой в другой конец зала и, не оборачиваясь на Поля, направилась к матери.

Поль старался не отставать от нее, пока они шли через заполненный людьми зал.

– Мама, – окликнула Милен, подойдя к ней сзади.

Женщина обернулась. Вблизи она казалась еще выше и суше: ее накрашенные красной помадой плотно сжаты губы придавали ее вытянутому лицу выражение усталой брезгливости, а гладко зачесанные назад почти черные волосы, словно подчеркивали драматизм мероприятия.

Милен поздоровалась с собеседниками матери: кому-то просто протянула руку, а кому-то позволила себя по-приятельски обнять.

– Знакомьтесь, это Поль, – представила она своего спутника, и как только с церемониями было покончено, Мила прихватила мать чуть выше локтя и отвела в сторону:

– Познакомься, это Поль, мой жених, – еще раз уточнила она, а затем развернулась к парню: – это моя мама, мадам Мартини.

При взгляде на Поля, лицо матери прояснилось, и взгляд ее проницательных карих глаз остановился на нем с выражением сдержанного любопытства.

– Зовите меня Зои, – она протянула Полю руку.

Как мужчина из хорошей семьи, он тут же продемонстрировал ей свои безупречные манеры, приложившись к ней губами.

«Подхалим» – подумала про себя Милен и криво усмехнулась. Она была рада тому, что все идет гладко, и что Поль с ней. Один на один с матерью она опять начала бы психовать, и, как всегда, визит домой закончился бы для нее парой дней депрессии.

К ним подошел высокий полный мужчина. Даже его строгий черный костюм не мог собрать его расплывшуюся фигуру, ну, прямо коп из американских боевиков. Голова его была почти лысой, и только на висках и затылке были коротко остриженные светлые волосы, придающие его обрюзгшему лицу какой-то отвратительной слащавости. Он уставился на Милен с той хамоватой подозрительностью, которая свойственна блюстителям правопорядка. Она почти не сомневалась, что этот нагловатый тип – какой-нибудь жандармский начальник.

Он коротко поздоровался и, беспардонно взяв Зои под руку, отвел ее в сторону.

– Хм. А все, чего уставился, кина не будет. Пошли чего-нибудь съедим. Я, когда нервничаю, все время есть хочу, – Мила потянула растерявшегося Поля к фуршетному столу, возле которого изучая закуски постоянно толклись гости наполняющие свои тарелки. Потому что, как ни крути, а большинство из них собирались здесь с одной целью – пожрать. Мама, конечно, это знала, поэтому стол ломился от угощений. Ну, а что тут поделаешь? Давно почивший друг куда менее интересен, чем возможность набить брюхо и посплетничать. Она взяла две тарелки, стоящие на небольшом приставном столике сбоку, и, протянув одну из них Полю, начала выискивать глазами то, с чего бы ей хотелось начать трапезу.

– Мила, – послышался за ее спиной радостный голос.

Перед ней стоял приземистый старичок, его круглое лицо расцвело от улыбки, собравшей в уголках водянисто-голубых глаз лучики морщин.

– Диди.

Мила, отставив тарелку на стол, крепко обняла старика и стояла так, пока он похлопывал ее по спине своей мягкой старческой ладонью.

– Познакомишь меня со своим приятелем? – выпустив ее из объятий, он кивнул в сторону стоящего рядом Поля.

– Конечно. Это мой жених – Поль, – начала она. – Милый, это Дидье Томи, папин компаньон и друг.

Мила никогда не называла Поля на людях – милый. Поэтому он сопроводил протянутую старику руку, радушной улыбкой.

– Жених? – уточнил старик. – И когда ждать приглашения на свадьбу?

Мила слегка растерялась от такого напора. Диди взял ее за руку и с лукавым прищуром посмотрел ей в глаза.

– Никак наша бунтарка Милен смутилась? Думаю, молодой человек, это серьезно, – засмеялся он, глядя на Поля.

– Надеюсь, – Поль перевел взгляд на все еще смущенную Милу.

– Даже не сомневайся, – она поспешила закончить этот разговор. Зная о бесцеремонности и чувстве юмора Диди, это было по-крайней мере не безопасно.

– Ты маму не видел? – поспешно спросила она, пока Диди не начал выяснять подробности.

– Как не видел, вон она, – он кивнул головой в сторону двери, в которую как раз входила мать с тем наглым типом, что так бесцеремонно ее увел.

– Опять с этим Олсоном путается, – брезгливо выплюнул он, провожая их взглядом.

– Ты его знаешь? – спросила Милен, видя, что не только у нее толстяк вызывает отвращение.

– Да как не знать, милая. Гнусный тип. С таким спутаешься – сам в дерьме измажешься. Я уверен, что у него на всех здесь присутствующих имеются секретные папочки. Поэтому с ним никто не связывается, и ты не вздумай, – совершенно серьезно предостерег он.

Диди, как и ее отец, не смотря на непреклонность и подчас жесткую игру, никогда не опускался до «грязного» шантажа.

– И какие дела его связывали с папой?

– С папой? О нет, родная, Крейг – друг твоей матери, – ни без сарказма пояснил Диди.

– Мамин? – недопоняла Милен.

– Твой отец на порог бы этого мерзавца не пустил.

– Как же он допустил, чтобы мама с ним общалась?

– Она стала открыто приводить его в дом только после смерти Филиппа, – пояснил старик.

– Открыто приводить в дом? – переспросила Мила.

– Прости, дорогая? – словно не расслышал старик.

– Ты сказал, что она стала открыто его приводить в дом только после папиной смерти, – повторила Милена.

– Я так сказал? В самом деле? – Диди ловко включил старческую забывчивость, глядя на нее с благодушной улыбкой. – Прости, родная, – бросил он и уже тянул руки к проходящему мимо высокому худому брюнету. – Даниэль.

– И что это было? – спросил Поль, поедая бутерброд с икрой.

– Не знаю, – задумчиво протянула Милен, глядя в спину быстро удаляющемуся Диди.

* * *

Милен сидела в высоком кожаном кресле и, упершись ногами в пол, поворачивалась на нем из стороны в сторону. Поль нашел себе собеседника – кого-то из знакомых его отца, и Мила без зазрения совести решила совершить очередной набег на папины бумаги. Но стоило ей сесть в его кресло, как мысли тут же устремились в прошлое, и она совершенно забыла, зачем пришла. Сколько раз она, сидя на коленях отца, играла за этим столом или беспардонно разрисовывала его отчеты. Он позволял ей все. Все, кроме верхнего ящика стола. Туда ей лазить было строго-настрого запрещено. Однажды она все же решила его ослушаться и в первый раз за свои десять лет увидела его по настоящему рассерженным. Потом она долго ходила вокруг да около, желая все же узнать, что такого секретного он там прячет. Да, желания сбываются, но подчас не так, как мы того хотим. Вот и ее желание узнать, что отец так ревностно хранил в выдвижном ящике стола, сбылось: она до сих пор помнила тот громкий, разрывающий сонную тишину ночи, хлопок. Не смотря на болезненность воспоминаний, Мила их ревностно хранила. Может быть, она просто каждый раз напоминала себе о хрупкости нашего существования, о ранимости тех, кого мы любим. Ведь тот роковой выстрел навсегда уничтожил и часть ее души.

Милен прекратила крутиться и медленно выдвинула верхний ящик стола. Пистолет лежал на месте, под ворохом каких-то старых деловых бумаг. После всего случившегося мать не потрудилась избавиться от него. Она точно знала, что Мила не удержится и снова залезет в бумаги отца.

Она вытащила пистолет из черного бархатного футляра. Он был тяжелый, и казалось, что от него до сих пор пахнет порохом. На экспертизу его не забирали, так как мать подсуетилась, и, чтобы защитить имя отца и семью от пересудов, причиной смерти записали инфаркт. А с Милы она взяла обещание, что никто и никогда не узнает, что на самом деле произошло в ту ночь за закрытыми дверями его кабинета.

Воспоминания мерзким комом подступили к горлу, словно не было всех этих лет, и она снова стояла в его кабинете в одной ночной рубашке, разбуженная среди ночи громким звуком. В первые минуты, переступив порог его кабинета, Милен пребывала в состоянии какой-то странной отрешенности, будто все это происходит не с ней. Она медленно, шаг за шагом приближалась к столу. В кресле, завалившись набок, грузно обмяк отец. Вся правая сторона его головы и ворот голубой рубашки были залиты кровью, которая в тусклом свете настольной лампы казалась черной. В этой звенящей тишине слышалось только тиканье настенных часов. И этот страшный контраст стремительно бегущего времени и его неподвижной фигуры, неестественно завалившейся набок, вдруг привело ее в чувства, обрушившись всей своей тяжестью и неотвратимостью. Тело ее, словно растеряв все кости, стало бесформенным и тяжелым, ноги задрожали, она упала на колени, упираясь трясущимися руками в пол. Мир словно исчез, сжался до его руки, безвольно свисающей с подлокотника кресла, до пистолета на полу. В нос бил невыносимый жженный запах пороха. К горлу подкатила тошнота, не давая ей дышать, в голове зашумело. Кто-то схватил ее за плечи и резко рванул вверх, дальше была только пустота: черная звенящая бездна.

Она поспешно убрала пистолет на место, словно вместе с ним пыталась спрятать и воспоминания, что он пробудил.

Знакомый голос прервал душный плен ее воспоминаний:

– Ты все никак не успокоишься?

Милен подняла глаза на вошедшую мать. Та медленно прошла в кабинет разглядывая его, будто была здесь впервые. На ее лице было выражение какой-то странной отстраненности. Тревогу в душе Милен стремительно сменило негодование. Ее оскорбляли ложь и лицемерие матери. Этот прием в честь человека, которого она никогда по-настоящему не любила, и сейчас она пришла в его кабинет только за тем, чтобы снова обвинить Милен в вероломстве.

– Если бы ты не упрямилась, мне не пришлось бы рыться в его бумагах, как воришке. Каждый раз такое ощущение, что я его предаю, – Милен старалась говорить спокойно, но бешено бьющееся сердце заставляло ее голос дрожать и сбиваться.

– Я же тебе сразу сказала, всеми бумагами занимался отец. Я была не в курсе. Да и зачем это мне? – совершенно бесстрастно ответила мать, даже не взглянув на дочь.

– Ну, да… Ну, да… – с притворным пониманием ответила Мила и с силой захлопнула ящик стола.

– Пойдем к гостям, здесь ничего нет, – холодно сказала Зои и направилась к выходу. В дверях она обернулась, дожидаясь, когда за ней последует Милен.

Мила усмехнулась, понимая, что мать не оставит ее в покое и, медленно поднявшись с кресла, направилась следом.

Когда, преодолев полутемный коридор, они оказались в хорошо освещенном холле, Зои тут же куда-то испарилась, оставив Милен в одиночестве кипеть от раздражения. Она быстро пошла в сторону гостиной и, отыскав среди гостей Поля, бесцеремонно прервала его беседу и, взяв за руку, потащила его к выходу.

– Что стряслось? – в недоумении спросил Поль, когда они покинули наполненную людьми гостиную, направляясь к высоким парадным дверям, в которые несколько часов назад вошли. – Ты хочешь уехать?

– Да, – огрызнулась Милен, даже не поворачиваясь.

– Что, даже не попрощаемся с твоей мамой?

– Я уже это сделала от нас обоих, – с раздражением ответила Мила.

Она старалась не смотреть на Поля, так как понимала, что не права. И для него это знакомство с ее матерью, и он хочет произвести хорошее впечатление, но она была уже сыта визитом домой. Она чувствовала, как раздражение начинает настойчиво пульсировать в висках, пытаясь перерасти, как обычно, в головную боль. Это была наивысшая точка кипения, и после этой фазы они с матерью обычно начинали орать друг на друга. Ну, как орать? Орала только Милен, Зои, как обычно, была сама невозмутимость, и скоро Мила начинала чувствовать вину, считать эту ссору очередной своей ошибкой. В общем, она старалась не доводить до крайностей. А Поль? Поль скоро привыкнет.

* * *

Весь обратный путь Милен пребывала в состоянии какой-то зудящей нервозности: она то рылась в бардачке, выискивая жвачку, не найдя ее, принялась искать конфеты, которые постоянно валялись в подстаканниках, но как назло не сегодня; затем она полезла на заднее сиденье, чтобы достать из сумки воду. Осушив бутылку, она принялась переключать радиостанции и в конечном счете, ругаясь себе под нос, совсем выключила музыку и, откинувшись на сиденье, зло уставилась в окно. За окном мелькали все те же аккуратные деревеньки, которые они проезжали днем, но сейчас, в опускающихся сумерках, без всех этих буйных красок дня, выглядели, как оборванные грязные попрошайки, стоящие вдоль дороги, глядя на нее с укоризной глазницами темных окон. В образовавшейся тишине, которую разбавлял только шум двигателя, рычащего на пределе возможностей, Милен начала успокаиваться. Она повернулась к Полю, который за все время пути даже не пытался заговорить с ней:

– Прости, – сказала она коротко.

Поль на мгновение взглянул на нее и снова уставился на дорогу.

– Я знаю, не самое удачное знакомство с родителями, – виновато улыбнулась она. Но Поль снова проигнорировал ее.

– Поверь мне, даже если бы мы приехали специально для этого, все закончилось бы точно так же.

– Да, брось, – прервал он раздраженно, – ты все это мне говоришь? Пару месяцев назад отцу подарили новенький Астон Мартин. Ты знаешь, как я мечтал об этой машине. И вот я подошел к нему с просьбой дать ее мне хотя бы на время. Он все равно не водит машину, ну что ему стоило. Знаешь, что он мне ответил? – Поль на секунду замолчал. Мила внимательно смотрела на него.

– Он сказал мне, чтобы я заработал на нее, а не клянчил. Мне словно пощечину дали. И так во всем. Так что не нужно разыгрывать мелодрам.

Поль снова уставился на дорогу.

Эту нелепую размолвку прервал телефонный звонок. Поль взял трубку и несколько секунд смотрел на светящийся экран.

– Ну, конечно, – буркнул он и с силой нажал «ответить».

– Привет, – произнес он сдержанно. Его брови поползли вверх. – Почти приехали. Что-то случилось?

– Ты есть хочешь? – спросил он Милу, на что она отрицательно покачала головой.

– Нет, – бросил он в трубку. – Минут двадцать.

Он отключил мобильник и бросил его в подстаканник.

– Прямо вечер сюрпризов, – не отрываясь от дороги, раздраженно пробурчал он.

Мила несколько минут молчала, ожидая, что он сам расскажет, в чем дело, и, не дождавшись, спросила:

– Кто звонил?

– Отец, – после небольшой паузы ответил Поль.

– Что-то случилось? – не унималась Милен, услышав, о ком идет речь.

– Спросил, когда вернемся.

Мила внимательно смотрела на него, и Поль продолжил после не большой паузы:

– Просто он никогда не звонит сам, всегда только через мать. А тут такая забота. С чего бы это?

– Может волнуется? Уже совсем темно.

Поль с сарказмом посмотрел на Милу и снова отвернулся.

Больше они не разговаривали, а через полчаса уже въезжали в высокие кованные ворота.

Поль помог Миле выйти из машины. Дом с пугающей отчетливостью смотрел на нее глазницами черных окон. Они поднялись по ступеням, и через несколько минут она уже была в своей комнате. Поль машинально чмокнул ее в щеку и устало побрел дальше по коридору в свою комнату.

Мила чувствовала себя вымотанной. Она злилась: на мать, на Поля, даже на Жано, но больше всего на себя. Это было ее обычное состояние после возвращения из родительского дома, но сегодня было особенно мерзко. Она обидела Поля. Просто так, ни за что.

Она сняла платье и бросила его на спинку высокого кресла у окна, а сама направилась в душ. Больше всего хотелось сейчас смыть с себя воспоминание о сегодняшнем дне и поскорее заснуть.

* * *

Как Милен ни старалась, но уснуть у нее не получилось. Мысли в голове роились, как пчелы: она снова вспомнила слова Диди о приятеле ее матери. Олсоне, кажется. И что ее может связывать с таким типом? Ведь, по словам Диди, он был настоящим отморозком. К тому же, она снова ни на шаг не продвинулась в своем расследовании. Они повздорили с Полем, и Милен не покидало отвратительное чувство вины.

Всю свою жизнь Милен словно писала черновик – ей казалось, что времени еще полно, еще чуть-чуть, и она начнет переписывать набело. А совсем недавно поняла, что переписывать нечего. Единственный человек, которого она по-настоящему любила, уже умер, а все остальное – лишь пыль. Поэтому с такой маниакальной упертостью она искала свою родную мать – уж она-то должна ее любить. Она словно пыталась найти какую-то опору, чтобы зацепиться за нее в этом мире пластиковых чувств. Раньше она думала, что такой опорой для нее был Поль, пока она не встретила Жано, с которым ощущала какое-то странное родство. Может быть это – одиночество, что иногда проскальзывало в глубине его холодных глаз?

Ей вдруг безумно захотелось почувствовать его близость, жар его тела. Снедаемая этим внутренним зудом, она выскользнула в полутемный коридор.

В кухне был привычный полумрак, Жан стоял к ней вполоборота и смотрел в окно. Сейчас, когда он был так близко, Мила уже не могла бороться с желанием дотронуться до него. Ее демон толкал ее на необдуманные поступки не раз, но сейчас это граничило с безумием. Она словно под гипнозом тихо подошла сзади и положила руки ему на плечи. Он вздрогнул. Спина его мгновенно окаменела под ее ладонями. Он не шевелился. Лишь его тяжёлое дыхание, да бьющееся колокольным набатом сердце Милен наполняли тишину кухни. С трудом прервав это наваждение, она отпрянула, пытаясь спастись бегством, но он не позволил ей. Резко развернувшись, он схватил ее за запястье и притянул к себе. Его глаза блестели в полутьме, а на лице была гримаса бешенства. Она попробовала вырвать руку, но он не дал.

– Мне кажется, вы неправильно начинаете свое существование в этой семье, – прошипел он ей в лицо. Его губы гнулись в злой ухмылке, он был похож на учителя, который, наконец, поймал школьную выскочку за курением в школьном туалете.

– Вашу семью? – выпрямившись, со злостью бросила ему в лицо Милен. В сознании как назло всплыл разговор в машине. – А вы знаете свою семью? Свою жену, своего сына? Чем они живут, чем дышат? – она не давала ему вставить ни слова, теперь уже она жалась к нему всем телом, как нарывающийся на разборку хулиган. Она знала, если он снова заговорит, ей сложно будет удержать инициативу. – Вы хоть раз были у Поля на работе? Что, нет? – с вызовом спросила она, видя промелькнувшую в его глазах растерянность. – Между прочим, он хороший журналист. Не проститутка, подстраивающаяся под редактора, а настоящий думающий журналист. Он отстаивает свою точку зрения, не боится говорить о том, о чем другие предпочитают молчать, – выплюнула она ему в лицо, явно намекая на то, что он-то как раз из тех, кто не готов пойти против системы.

Почувствовав, что перегнула палку, она на секунду замолчала, что было ошибкой. Он тут же вставил свое весомое «я» в образовавшуюся щель.

– Вы несправедливы, – сейчас в его голосе звучала привычная уверенность, которая только усиливала раздражение Милен.

– Несправедлива? У вас полный гараж отличных машин. Прокатите меня на красном Астон Мартине, – Мила смотрела на него с вызовом, словно хотела испепелить взглядом.

– Я не вожу автомобиль, – ответил он после короткой паузы. – У меня для этого есть водитель, если вы заметили.

Милен чувствовала, что мсье Бушеми пытается прекратить ставший неприятным для него разговор, но никак не могла остановиться, обида на весь мир все еще клокотала внутри.

– Зачем тогда они вам? Машинки собираете? – усмехнулась она, не прекращая попытки достать его. – Или вы, как истинный коллекционер, не любите, когда трогают руками ваши экспонаты? Вы знаете, что такое Астон Мартин?

– Средство передвижения, – спокойно, глядя ей в глаза, ответил он.

– Нет, это не просто средство передвижения. Это – свобода. Вы знаете, на что способна эта машина? Пойдемте.

Она схватила его за запястье и потащила в сторону гаража. Он невольно следовал за ней, явно желая узнать чем же закончится весь этот спектакль.

Оказавшись в гараже, среди сверкающих, начищенных до зеркального блеска автомобилей, приятного запаха новенькой резины и неприличной роскоши, она почувствовала неуверенность, словно стала приходить в себя. Она отпустила его руку, стараясь не смотреть на него.

– Где ключи? – Мила даже вздрогнула от того, насколько резко прозвучал ее голос.

– В машине, – совершенно спокойно ответил Жан, видя ее замешательство. – В бардачке. И от гаража – тоже.

– Вам дверь открыть? – с издевкой спросила она. – Ведь обычно это делает ваш водитель.

– Спасибо, думаю, я сам справлюсь.

Он уверенно открыл дверцу и первым сел в машину, глядя, как она растерянно наблюдает за ним. Поймав на себе его взгляд, Мила поспешила занять водительское место. Она снова замялась. Для того, чтобы достать пульт из бардачка, ей придется навалиться на него, а сейчас, когда она начала остывать, это стало казаться ей чем-то ужасно неприличным.

– Подадите мне брелок, – она протянула раскрытую ладонь, и он, чуть помедлив, положил в нее маленький прямоугольный пульт.

Мила пробежалась глазами по кнопкам и нажала верхнюю. Зашелестели открываясь ворота и Мила с облегчением выдохнула. На мсье Бушеми она старалась не смотреть, понимая, что если сделает это – мучительно покраснеет до самых ключиц. Сейчас, когда она окончательно пришла в себя, чувствовала ужасную неловкость. Откуда в ней взялось столько злости?

«Черт возьми, – выругалась она про себя и, нажав кнопку старт, услышала раскатившийся по гаражу низкий рокот. – Ну, «детка», теперь только не подведи».

Она включила заднюю и довольно резко развернулась. Пассажир, видимо, не привыкший к такой агрессивной езде, невольно схватился за ручку двери.

Мила краем глаза уловила его движение, и с каким-то неожиданным злорадством резко нажала на педаль газа. Движок взревел, и с силой всех доступных ему лошадей бросил машину на улицу.

– В трёхстах метрах ворота, – напомнил он.

Не смотря на его издевку, педаль газа она все же предусмотрительно отпустила. Машина поехала плавнее.

– Зеленая кнопочка, – пояснил он, когда они приблизились к воротам, и она снова взяла в руки пульт.

Выехав за ворота, Милен снова надавила на газ, словно упрекая за его пренебрежение. Мотор приятно зарычал где-то у нее в груди, разливая по телу восторг. Машина чуть присела, вцепившись в дорогу: прекрасно отрабатывая повороты, глотая кочки и неровности. Ветер откидывал ее длинные волосы, накрывая лицо, словно теплой шелковой вуалью. Было темно, и только свет мелькавших вдоль дороги фонарей напоминал ей о скорости. Она летела вперед, навстречу свободе. Как когда-то в юности, пытаясь убежать от проблем и неприятностей.

В первый раз это произошло, когда ей было четырнадцать. Родители сообщили о том, что она едет в новую школу, да еще и в интернат. Отвратительный вкус предательства разливался внутри. Мила чувствовала ярость, ненависть, страх, клокотавшие внутри. Она выбежала на улицу, забежала в гараж и, взяв любимую машину отца, так же бешено и рвано выехала во двор. Он бежал за ней махая руками, требуя остановится, но она чувствовала эйфорию от того, что ослушалась. Она летела на бешеной скорости по дороге, так же, как сейчас, в окнах мелькали фонари, и тихий женский голос пел о любви. Все это слилось в ней в какой-то совершенно немыслимый восторг. Она не лукавила –машина всегда была для нее свободой. Правда, тогда ее свобода чуть не закончилась тюремным заключением. Ее засекла полиция и, собрав за собой несколько нарядов, она заставила их гоняться за ней по всему городу. Вот это была погоня! Конечно, они все же загнали ее в тупик, но она им показала. В участке ее посадили в клетку с проститутками. Она в первый раз увидела представительниц этой древней профессии так близко. От них разило дешёвым парфюмом, а на лицах была отвратительная несвежесть из-за обилия косметики. А еще они постоянно жевали жвачку, точно коровы, с открытым ртом, словно высказывали свое пренебрежение обществу. Ей так понравилась тогда их непосредственность, их вызов, их пренебрежение правилами.

Отец, конечно, внес залог и обо всем договорился. Буквально через час они ехали домой. В машине было тихо, не играло даже радио. Она всем телом ощущала его раздражение. Тем не менее, он молчал. Отъехав от участка на достаточное расстояние, он съехал на обочину и, заглушив мотор, строго посмотрел на нее. Ей захотелось так же, как этим шлюхам жевать с открытым ртом жвачку ему в лицо, что она, собственно, и сделала. Тогда он в первый и последний раз ударил ее. Она закрыла пылающую щеку своей прохладной ладонью и рассмеялась ему в лицо. Кажется, у нее тогда случилась истерика. Он обнимал ее, просил прощение, а она смеялась во все горло, царапаясь и толкаясь.

«Ненавижу, – орала она ему в лицо, – ненавижу вас всех».

И она ненавидела: за предательство, за то, что спустил на тормоза ее выходку, предпочитая договориться и все замять. Как всегда, как обычно… «мы не выносим сор из избы».

Воспоминания слегка отрезвили Милен и, сбавив газ, она свернула на обочину. Когда машина остановилась, она повернулась к сидящему рядом с ней пассажиру, словно забыв, что рядом с ней уже не отец.

– Вам понравилось? – выдавила она первую же глупость, что пришла в ее голову.

– Понравилось. Но можно мы поедем чуть медленнее. Не хочу испачкать салон остатками ужина.

– Хорошо, – чуть смутившись, ответила Мила.

Шины чуть слышно зашелестели по дороге, и уже через десять минут они в полном молчании въезжали в высокие кованые ворота. Все, о чем Милен могла сейчас думать, так это: как слинять к себе по-тихому. Видеть осуждение в его глазах сейчас, когда она окончательно взяла себя в руки, было невыносимо.

– Вас проводить? – уже не пытаясь замаскировать насмешку в голове спросил он Милу, которая рванула к выходу из гаража. И как бы ей ни хотелось воспользоваться его предложением, она коротко бросила: «Нет, спасибо». Понимая, что капитулирует.

– Спокойной ночи, – сказал он ей в спину, но дверь уже закрылась, и Мила не услышала его последнюю фразу.

Она наскоро разделась и, даже не умываясь, залезла под одеяло, пытаясь выбросить из головы все мысли о том, что это вообще такое было. И укрывшись с головой закрыла глаза: «Подумаю об этом завтра», – решила она.

V

Утром на Милен обрушилась вся неприглядность и смехотворность вечернего рандеву с мсье Бушеми. Она пыталась ругать себя за несдержанность, но это мало чем помогало от охватившего ее стыда. Благо, Поль счел ее замешательство переживаниями из-за их вчерашней размолвки и, уже окончательно успокоившись, старался поддержать подругу заверениями, что не злится, и даже завтраком в постель. За что Милен была ему очень благодарна, так как этот прекрасный душевный порыв давал ей время, чтобы успокоиться перед встречей с хозяином дома, которому вчера так беспардонно нагрубила. Сославшись на головную боль, она появилась за общим столом только к ужину, на котором узнала, что Жано уехал на очередную конференцию и вернется только завтра. Мила сразу почувствовала себя лучше и после ужина даже поболтала с Терезой, пока Поль ездил по каким-то делам в редакцию. Терезе не терпелось узнать все подробности их поездки, и Мила сполна потешила ее любопытство, конечно, обходя все острые моменты.

Следующий день прошел практически так же бездарно, как и предыдущий. Но это затишье давало Миле возможность окончательно прийти в себя. Что было всегда сложно после общения с матерью. Мила уже почти не нервничала перед ужином, решив для себя, что должна попросить у мсье Бушеми прощение за свою нелепую выходку. Но за ужином его не было, на вопрос Поля: «Где папа?» Тереза ответила, что он плохо себя чувствует. Милен слегка сникла, приняв эту информацию на свой счет, но отказываться от мысли извиниться не собиралась. Поэтому на следующий день с самого утра она навела справки о его местонахождении, и узнав, что Жано заболел, сделала по своему фирменному рецепту чай с медом и лимоном и направилась с небольшим подносом в его комнату.

– Можно?

Милен заглянула в приоткрытую дверь его спальни. Мистер Бушеми полусидел в подушках и читал, смешно напялив на кончик носа маленькие прямоугольные очки.

– Я болен, Тереза сказала? – неуверенно спросил он и, отложив книгу на прикроватную тумбочку, незаметно стянул с носа очки.

– Да, сказала. Я принесла вам чай с медом.

Она прошла в комнату и поставила поднос на тумбочку рядом с книгой.

– Надеюсь, я не помешала? Вы работали?

– Нет, просто пытаюсь убить скуку.

– Получается? – поинтересовалась Милен.

– Ну, худо-бедно… Если вы не торопитесь или, как Тереза, не боитесь подхватить что-нибудь смертельное, можете составить мне компанию, – предложил он.

– С удовольствием.

Милен тут же воспользовалась этой возможностью. Взявшись за спинку небольшого кресла, она придвинула его поближе к кровати больного и села.

– Что вы читали? – тут же спросила она, пытаясь побороть неловкость.

Мила вытянула шею, пыталась рассмотреть обложку книги.

– М-м-м, Бодлер, «Цветы зла».

– Читали? – поинтересовался он.

– «О, Боже! Дай мне сил глядеть без омерзенья на сердца моего и плоти наготу», – процитировала она по памяти.

– Прекрасно. Сейчас мало кто может похвастаться знанием Бодлера. Он, так же, как сердце, нынче не в моде, – улыбнулся он.

– Вечные истины всегда в моде. Просто сейчас все меньше людей хотят над ними задумываться.

– Как вы думаете, о чем он говорит? В том отрывке, что вы так блестяще процитировали.

– Думаю, речь идет о принятии себя. О том, что ни при каких обстоятельствах нельзя предавать самого себя.

Милен почувствовала неловкость за свой слишком серьезный тон. Но судя по тому, как он внимательно слушал, для него это была не просто вежливая беседа, его действительно интересовал ее ответ.

– Почему не выбор правильного пути?

– Что вы имеете ввиду под понятием правильный? Праведный? – Мила откинулась на спинку кресла, позволяя ему увлечь себя в рассуждения.

– Именно. Разве ни этого мы просим у Бога говоря: «Не введи нас во искушение»? Смиряя мысли, мы смиряем плоть. Разве не так?

Его взгляд стал напряженным, словно он силился предугадать, что она ему ответит.

«Смиряем плоть», – она задумалась.

– Я все же позволю себе не согласиться с вами, доктор. В этой строке есть фраза, если вдуматься в ее смысл, отрывок зазвучит по-другому.

Он вопросительно приподнял брови.

– «Дай мне сил». Смирение без осознания невозможно. Лишь поняв и приняв себя, можно говорить о смирении.

– А вы принимаете себя, Милен?

– Да, – секунду подумав, ответила она. – Думаю, да. Я знаю, кто я. Это не вызывает внутри меня разлад. Каждый человек уникален. У каждого из нас свои вкусы, пристрастия, свои понятия о добре и зле. Когда мы перестаем требовать от мира совершенства, начинаем прощать несовершенства себе.

Жан снисходительно улыбнулся, словно показывая, что она слишком молода, чтобы рассуждать на такие сложные темы. Он сидел в задумчивости несколько минут, в течение которых Мила разглядывала его, пытаясь понять, о чем он сейчас думает? Что так отчаянно хочет «смирить» внутри себя?

– Я хотела попросить у вас прощение за свою нелепую выходку, – начала она и, смутившись, опустила глаза, когда он посмотрел на нее. – Я не должна была…

– Вы верите в судьбу? – не дав ей договорить, спросил Жан.

– В судьбу? – переспросила Мила. – В судьбу, в смысле десницы Божьей?

– Нет. В то, что все в нашей жизни происходит не просто так. Что каждый наш поступок определяет наше будущее.

– Вы говорите о возмездии? – задумавшись, спросила Милен.

– Думаю, вы правы. Возмездие, – медленно, будто в задумчивости произнес он, слепо глядя перед собой.

А потом словно спохватился и, развернувшись, попытался взять с подноса чашку с чаем, которую ему так любезно принесла Милен.

– Я помогу.

Она привстала и взяла чашку вместе с блюдечком обеими руками.

– Вот, – улыбнулась она, передавая ему чай.

На какое-то мгновение их пальцы соприкоснулись, и Милен словно обдало кипятком, все внутри загорелось, и волнение снова заныло в груди. Она поспешно отдернула руку и опустила глаза, чтобы он не успел заметить ее смущение. Мила поглаживала мягкий шелковый подлокотник кресла, словно пытаясь лучше рассмотреть рисунок. Она чувствовала, как он пристально смотрит на нее, чуть слышно прихлебывая чай.

– Хотите, я вам кое-что покажу? – прервал он молчание, которое стало неприятно давить на барабанные перепонки.

– Коллекцию машинок? – не удержалась Милен.

– Нет, – выдохнул он с улыбкой.

– Что, сейчас?

– Конечно.

Жан и отставил чашку обратно на поднос, откинул край одеяла и, спустив ноги на пол, надел кожаные шлепки. Поверх шелковой темно-зеленой пижамы он накинул такой же темно-зеленый халат и, быстро подпоясав его, уставился на все еще сидящую своем кресле Милен. Она неуверенно поднялась.

– Вы себя как чувствуете? Может быть повременим с этим? Покажете, как только поправитесь.

На что Жан только улыбнулся:

– Не развалюсь по дороге, не волнуйтесь за меня.

– Ну, хорошо, – согласилась Милен и направилась за ним следом.

Они вышли в коридор, в котором не зависимо от времени суток был какой-то мистический полумрак, создаваемый настольными лампами с длинной стеклярусной бахромой, которая отбрасывала причудливые блики на стены, затянутые в изумрудные обои с райскими птичками. Мсье Бушеми медленно шел впереди, словно давая ей время еще раз насладиться картинами, висевшими вдоль стен.

У Жана был неплохой вкус. Погрузившись в привычный ей мир изобразительного искусства, Мила расслабилась, с интересом знатока разглядывая весьма разношерстную публику, представленную ее искушенному взору. Вся его коллекция была мастерским смешением стилей (видимо, у него неплохой агент, отметила для себя Милен). Кроме довольно большой коллекции классической школы, встречались и представители современного искусства. Их было меньше, и, по правде сказать, современное искусство было представлено проверенными временем авторами. В общем, ничего непредсказуемого, что могло бросить тень сомнения на их владельца. Что касается изобразительного искусства – мсье Бушéми был более осторожен, видимо, боялся прослыть человеком с дурным вкусом. Мила усмехнулась про себя. Этот человек не давал ей ни единого повода, чтобы вскрыть его пуленепробиваемую броню. «Кто же ты?»

– Как вам моя коллекция? – замедляя ход, поинтересовался он.

А затем совсем остановился, заметив ее интерес к висящей справа от него картине.

– Совсем не плохо, – она подошла ближе, продолжая рассматривать прекрасный пейзаж Моне.

Милен старалась не смотреть на мсье Бушеми, она всем телом чувствовала на себе его взгляд.

– Совсем неплохо для новичка? – его голос звучал в той бархатисто-обволакивающей вариации, которая каждый раз погружала ее словно в транс.

«А что будет, если он дотронется?» – эта мысль заставила волну мурашек прокатиться по ее спине и бедрам, вернув в реальность.

– Кто составлял вашу коллекцию, доктор? – неожиданно для самой себя спросила Мила уверенно и слишком громко. Словно хотела прервать это его странное, почти гипнотическое влияние.

Он скривил тонике губы в чуть заметной ухмылке, явно заметив ее смущение.

– Считаете, мой агент плохо справляется со своими обязанностями? – с ноткой издевки поинтересовался он.

– Я не в праве оценивать работу вашего агента. Все зависит от ваших предпочтений. Дело может быть совсем не в компетенции вашего агента, а в вашей неуверенности.

– Неуверенности в чем?

– Видите ли, мир современного искусства – это часто вызов: себе, обществу. Не всякий человек, особенно занимающий столь высокое положение, может рискнуть репутацией, ведь это самое общество имеет строгие законы, выходить за рамки которых означает выбиться из стада.

– Из стада? – переспросил он. – Думаю, из стаи.

Он изучающе смотрел на нее, Мила смутилась и сделала шаг в сторону, немого увеличивая расстояние между ними. Он чуть заметно улыбнулся:

– Идемте.

И, развернувшись, быстро зашагал в полумрак.

– Разве мы еще не пришли? – уже на ходу спросила Милен, стараясь не отставать.

– Еще нет.

– Ладно.

Они прошли до конца коридора и, свернув в какую-то неприметную дверь, оказались на узкой деревянной лестнице. Казалось, что это – какой-то потайной проход на случай нападения «стаи». Милен улыбнулась своему умозаключению и прибавила ходу, так как мсье Бушеми уже сбежал по довольно крутой лестнице и скрылся за ближайшим поворотом.

– Ой, простите, – отскочила она от его широкой груди, влетев в нее на полном ходу.

Он не сказал ни слова и, открыв очередную дверь, щелкнул выключателем. Мила на секунду зажмурилась от яркого света, ударившего ей в глаза. Привыкнув к освещению, Милен осмотрелась. Они оказались в небольшой совершенно пустой комнате, все стены в которой были завешаны картинами. Здесь не было привычной классики, все они представляли собой современное искусство. Со стен на нее смотрели искаженные самыми невероятными, даже нелепыми трансформациями лица и тела, плачущие собаки и кони на тонких, словно спицы ногах. От ярких красок закружилась голова. Она почувствовала, как, обхватив ее плечи, он помог ей сесть в небольшое кресло в центре комнаты.

– Поначалу у всех кружится голова, – его теплое дыхание коснулось ее виска, пустив по телу электрический разряд.

– Просто у вас не совсем удачно выставлен свет, и по поводу соседства я бы тоже поспорила.

– Здесь, за очень редким исключением, бываю только я, – ответил он на ее замечание.

– То есть, мне выпала редкая возможность? – Мила посмотрела на него через плечо.

– Мое честолюбие не позволяет мне проигнорировать присутствие эксперта в моем доме, – начал он. – Что бы вы ответили, попроси я вас составить каталог моей коллекции? Вы ведь, насколько я понимаю, современным искусством занимаетесь?

– В основном – да.

– Да, я помню шумиху, которую наделало пару лет назад ваше псевдо-открытие.

Милен невольно улыбнулась. Конечно, она сразу поняла, о чем он.

А речь шла о скандально-известной выставке современного искусства, организованной как раз галереей «Valeur».

На одной из посиделок выпускников Академии Художеств, к которым относилась и Мила, произошел спор о критериях оценки современного искусства. Мила придерживалась мнения, что рамки эти слишком размыты, и на цену и ценность картины влияют слишком много факторов, таких как: политика, экономика, общественное мнение, маркетинговые ходы дилеров, причуды коллекционеров, капризы критиков, постоянно меняющиеся вкусы и, конечно, средства массовой информации. Как это часто бывает в молодежных тусовках, беседа была сдобрена большим количеством алкоголя и честолюбивыми амбициями участников. Спор вышел жарким, и самые стойкие его участники, а ими, как вы, наверное, догадались, оказались Милен и ее нынешний начальник Дин, заключили пари: Милен за месяц сможет сделать признанного художника из самого обычного человека, никогда не державшего в руках кисть.

В случае победы Дина Милен полгода должна была работать на него бесплатно, если выиграет Мила – он берет ее на должность ведущего специалиста и делает своей помощницей.

Конечно, проснувшись наутро, Милен не раз пожалела о своей неосмотрительности, но уговор, как говорится, дороже денег, и она начала продумывать план.

Через месяц в галерее «Valeur» открывалась новая выставка. Среди прочих на ней был заявлен никому не известный, но за прошедший месяц наделавший немало шума в соцсетях и в средствах массовой информации, художник, подогревая не шуточный интерес к себе и предстоящей выставке. История его была романтичной и трагичной одновременно. Молодой художник N (а звали наше дарование Алекс Нихель), к своим двадцати трем годам уже успел разочароваться в искусстве, в себе, как в художнике, и решил выкупить все ранее проданные им работы и уничтожить. Что он, собственно, и сделал, а после покончил с собой, прыгнув с моста. Уцелели только две его работы, которые и выставлялись среди прочих в галерее.

Мероприятие собрало беспрецедентное для галереи «Valeur» количество желающих взглянуть своими глазами на работы мастера и, конечно, оценить представленные на суд зрителя полотна.

После ажиотажа вокруг полотен, восторженных отзывов критиков, и беспрецедентных двадцати тысяч евро за картину, наутро вышла статья молодого журналиста Пьера Бушеми, взорвавшая художественный бомонд. В ней рассказывалось о произошедшей мистификации. Оказалось, что такого художника никогда не существовало, а картины написала сама Милен.

Разразился скандал, в неловком положении оказались многие. Но, когда шумиха немного утихла, произошедшее предпочли охарактеризовать, как розыгрыш. В оправдание можно было сказать, что картины были весьма хорошего качества, а скандальная слава полотен в разы повысила их цену, так что все остались в выигрыше.

Милен получила свой приз, хорошего друга, скандальную репутацию и кличку – гиена. Ее боялись, ее ненавидели, но одно было бесспорно – после случившегося к ней прислушивались.

– Давно вы об этом знаете? – уточнила Милен.

– Я, конечно, отношусь к миру искусства постольку-поскольку, но даже среди простых обывателей та статья наделала много шума. Должен сказать, это было смело.

– Смело с моей стороны или со стороны Поля, осветить весь этот скандал в газете? По-моему, это была его первая большая статья.

На лице Жана вспыхнула мимолетная снисходительная улыбка:

– Обоих.

Он отвернулся к стене и, заложив руки за спину, делал вид, что разглядывает картины. Милен смотрела ему в спину и не могла понять, почему он не хочет показывать свой интерес к жизни сына? Что это: строгое воспитание, боязнь показаться слабым?

– Так, что вы решили? – спросил он, чуть погодя.

– Почту за честь, доктор.

– Можно личный вопрос? – спросил он, когда поднявшись по деревянной лестнице, они снова оказались в полутемном коридоре.

– Конечно.

– А почему гиена?

Мила выдохнула смущенную улыбку и, чуть замедлив шаг, повернулась к нему:

– Видите ли, – неуверенно начала она, – у самки гиены, так же как у самца, есть ложный пенис. Ну, если в двух словах, это почти тоже самое, что баба с яйцами.

Она почувствовала, как лицо ее вспыхнуло после этих слов и, отведя от него глаза, она быстро зашагала дальше.

«Черт возьми, – ругала она себя, пытаясь успокоиться, – как школьница краснеешь от слова пенис».

Она была благодарна мсье Бушеми за то, что он больше не пытался задавать ей вопросов, но эти несколько метров, что оставались до его комнаты, она отчетливо ощущала его насмешливый взгляд, прожигающий дыру у нее между лопаток.

* * *

Те несколько дней, что Жан провалялся в постели, Мила полностью посвятила себя работе над его проектом. Она начала составлять каталог работ, подбирала полотна, которые выгодно ее дополнят. Несколько раз наведывалась в комнату больного, уточняя детали, так как некоторые работы требовали внимания реставратора. Она, наконец, выставила правильный свет в помещении галереи. Эти несколько дней очень сблизили их. Ей нравилось его общество. Нравился его неожиданный профессионализм, наличие собственного, порой прямо противоположного, мнения, аккуратность даже в мелочах. Скоро она поймала себя на мысли, что слишком уж рьяно выискивает какие-то проблемы, чтобы снова увидеть его. А еще это был прекрасный повод не участвовать в болтовне с Терезой, которая начинала ее порядком доставать.

Отчаянная работоспособность мсье Бушеми, привитая, как она поняла из разговора с Терезой, его покойным отцом, не позволила ему предаваться лени, и уже в понедельник с утра Милен разбудил шелест шин отъезжающей от дома служебной машины. Она перевернулась на другой бок, но вибрирующий на тумбочке телефон не дал ей снова заснуть.

– Ну, что опять? – недовольно проворчала она и потянулась за телефоном.

VI

Милен не спеша вошла в стеклянную дверь кафе и тут же попала в приятную прохладу кондиционированного воздуха, что после уличного зноя сразу погрузило ее в приятную расслабленность. Ее окружили запахи кофе и свежей выпечки.

Несмотря на то, что был обеденный перерыв, и зал был полон до отказа, в помещении было тихо, и монотонный гул голосов не заглушал лирическую мелодию, разливающуюся из двух динамиков по обе стороны от барной стойки в центре.

Она сделала несколько шагов в глубь зала и остановилась, оглядываясь. Пока она наслаждалась прохладой и витающими в воздухе ароматами, ее заметила девушка-администратор и с приветливой улыбкой поспешила навстречу.

– Добрый день, вы пообедать?

– Да… собственно, я подругу ищу, – ответила Милен, продолжая обшаривать глазами зал, и, увидев, Бэт, сидящую в дальнем углу у окна, снова посмотрела на девушку. – Спасибо, уже нашла, – Мила дернула вверх уголки губ в ответ на ее услужливую улыбку и направилась к столику.

Бетти, высунув от усердия язык, что-то печатала в телефоне, не обращая ни малейшего внимания на подошедшую к ней Милен.

– Привет, – поздоровалась Мила и опустилась на небольшой кожаный диванчик напротив. Из сумочки, что положила тут же на сиденье, она достала мобильник. Ей в любой момент мог позвонить Дин – в последнее время он был на взводе, и ничего, что у людей обед.

– Привет, – Бэт, обаятельная шатенка с копной длинных рыжих волос, собранных в низкий хвост, и в неизменной толстовке, приподнялась со своего места и потянулась через стол к Миле, чтобы чмокнуть ее в щеку. Милен никогда не понимала смысла в этом действии, но, устав спорить с Бэт, которая, казалось, считает его чуть ли не талисманом на удачу, смирилась. К их столику подошла молоденькая официантка и протянула Милен меню.

– Пожалуйста. Вы сразу сделаете заказ, или мне подойти позже? – уточнила она.

– Думаю, я начну с кофе. Двойной капучино, пожалуйста. Софи, – добавила она, прочитав имя на бейдже, приколотом к белой рубашке на практически плоской груди официантки.

Легкая тень разочарования скользнула по милому личику Софи и, убрав приготовленный блокнот и ручку в широкий карман на переднике, она коротко кивнула и удалилась.

Не успела Бэт произнести и слова, как на столе настойчиво завибрировал телефон. Отрешенность на ее лице тут же сменилась взволнованным интересом, и, стараясь скрыть его от подруги, она медленно взяла мобильник в руки и с невозмутимым видом направилась к выходу:

– Прости, я сейчас.

Милен криво усмехнулась, глядя в след удаляющейся подруге, предполагая цветочно-букетный период с очередным красавчиком Блейзом. Развивать свою мысль она не стала, так как развивать особо было нечего. Парни Бэт не отличались ни изобретательностью в период ухаживаний, ни внешне, поэтому она открыла принесенное Софи меню, и принялась лениво водить глазами по названиям, но больше – по красочным картинкам, в очередной раз убедившись, что фотографирование еды – определенно, искусство. Практически все блюда из меню она уже пробовала и, тем не менее, каждый раз глаза разбегались и слюни текли от буйства красок нарезанных фруктов и овощей и лоснящегося от сока мяса.

Это кафе подруги присмотрели лет пять назад. Они только что закончили Академию и полные радужных планов на будущее и стремления к независимости привели их в этот тихий райончик на окраине Парижа, где они сняли одну на двоих квартирку на верхнем этаже дома напротив.

Эту квартирку Милен помнила до сих пор. В ней были высокие потолки с кое-где сохранившимися лепными гипсовыми карнизами и большим старинным камином, который не функционировал, и они хранили в нем книги. А еще там была совершенно не обычная ванная. Видимо, изначально она вообще отсутствовала, либо была совсем крошечной, и, чтобы жилплощадь пользовалась спросом, хозяева увеличили ее путем присоединения части коридора. В итоге получилось пугающее нечто: длинное и кривое помещение, которое они называли аппендикс. А еще их квартирка была местом встреч многочисленных друзей, знакомых, просто интересных людей. Они общались, пили пиво, решали какие-то проблемы вселенского масштаба, в общем – было весело. А когда недовольные соседи начинали угрожать вызвать полицию, вся шумная компания выплескивалась на улицу и оккупировала это самое кафе, хозяином которого в то время был пожилой господин. Поначалу он с недовольством воспринял интерес к своему заведению со стороны такой беспокойной публики, но со временем свыкся и даже принимал приглашения разгоряченной молодежи обсудить какую-нибудь животрепещущую тему. Деятели искусства были ребятами упертыми, имеющими свое, подчас радикальное, мнение на все события, что происходили тогда в городе, и такие посиделки заканчивались чаше всего громкими спорами, но в следующий раз хозяин снова подсаживался к ним, и все повторялось с начала. Звали его Рене. Через два года после их знакомства он скоропостижно скончался от инсульта, и кафе перешло к его старшему сыну Николя. Николя был парнем консервативным и сдержанным, почти ничего после кончины отца менять не стал, но и к гомонящей толпе художников относился с осторожностью.

Их жизнь была тогда совершенно бесшабашной, но в то же время какой-то настоящей. Была в ней своя прелесть. Они были собой, они были смелыми и каждый день испытывали этот мир на прочность, чего точно нельзя было сказать о них сейчас. Мила иногда ловила себя на мысли, что ужасно скучает по их маленькой квартирке, по шумным посиделкам, которые заканчивались часто под утро, камину-библиотеке, и, конечно, уродливой ванне-аппендиксу. Поэтому, даже сейчас, когда каждая жила своей жизнью, и квартира Милен была чуть ли не на другом конце города, они сохранили привязанность к этой уютной кафешке, с которой у них было связано столько приятных сердцу воспоминаний.

– Это снова я, – Бэт сияла, как новенький цент. Едва переводя дыхание, словно пробежала стометровку, она с размаху плюхнулась на кожаный диванчик напротив. Откинувшись на его мягкую спинку, она продолжала теребить в руках телефон, словно ждала, что он снова зазвонит.

– Как дела? Как Полькины предки? – начала она без прелюдий.

Чтобы успокоить бурлящее внутри возбуждение, Бетти взяла в руки ложечку и принялась лениво ковырять ей в куске «Наполеона», лежащего перед ней на небольшой тарелке.

– Нормально, – Милен, мельком взглянула на официантку, которая поставила перед ней чашку кофе, от которой исходил приятный горьковато-сливочный аромат.

– Что, просто нормально и все? Подробностей не будет? – недоумевала Бэт. Она отложила ложку и вперилась взглядом в подругу.

– Нормально. Какие еще подробности ты хочешь получить? – Милен сделала глоток кофе и облизала с верхней губы пушистую молочную пенку.

– Ну, не знаю, например, в кого Полька такой красавчик? Бьюсь об заклад, в отца.

– Не угадала, в мать.

– Значит, такой балбес точно в отца?

– И тут мимо. На отца Поль совсем не похож – ни внешне, ни по содержанию, – закончила она и сделала очередной глоток кофе.

– А как налаживание родственных связей?

Милен, не отрываясь от чашки, приподняла брови, показывая свою неуверенность в этом вопросе. Бэт презрительно фыркнула, засунула в рот здоровенный кусок торта и начала его сердито жевать.

– Да брось, ну, каких подробностей ты хочешь? Его отец бесчувственный истукан, который за эти дни сказал мне от силы два десятка слов. Мать, – Мила на секунду задумалась, – легкая… – нашла она нужное слово. – Довольна?

Мила предпочла ограничиться парой безобидных фраз, чтобы скрыть то волнение, которое каждый раз наполняло ее сердце смятением и судорожным восторгом, как только речь заходила об отце Поля. Она даже себе не могла ответь, что это было, а может быть, боялась, ведь еще ни один мужчина не вызывал в ее душе таких противоречивых чувств: смятения и нежности. Мила, конечно, лгала, в ее жизни был такой человек, но она предпочитала об этом не думать.

– Ладно, проехали. Ты ездила к матери? – серьезно спросила Бэт, снова откинувшись на высокую спинку дивана, показывая, что тут она без подробностей не отстанет.

– Да.

– И? – Бэт вопросительно подняла вверх изогнутые тонкие брови, – что она тебе сказала?

Милен вместо ответа лишь дернула плечами, изобразив безразличие на лице.

– Что, совсем? – не унималась Бэт.

– Почти. Сказала, что документами на усыновление занимался отец, а она, как обычно, не в курсе.

– Ну, может быть, она действительно не в курсе? – пытаясь скрыть свой интерес, Бэт сделала глоток из фарфоровой чашечки и, отставив ее, снова подняла глаза на подругу.

Милен посмотрела на нее с укором.

– Ну, ладно, может быть, ей неприятно об этом говорить. Сама искать не пробовала? – Бэт теребила тонкую витую ручку, поворачивая чашку из стороны в сторону на маленьком белом блюдечке. Она старалась не смотреть на начинающую заводится Милен, дабы не встретиться с ее взглядом-бульдозером, который отобьет у нее желание продолжить этот очень интригующий ее разговор.

– Конечно, пробовала, – фыркнула Милен, – перерыла все отцовские бумаги, что остались после ее шмона. Ничего.

– Может быть, она просто ревнует? – предположила Бэт.

– Ревнует? – вспыхнула Мила.

– Ладно, – тут же осеклась Бэт. – Не ревнует, просто по каким-то причинам не хочет, чтобы ты обо всем узнала.

– О чем – обо всем? – снисходительно поинтересовалась Милен.

– Откуда я знаю, какие еще секреты хранили твои родители. Да и не только твои, – поправилась она, опасаясь вызвать у подруги новую порцию раздражения.

– Да к черту, глупая затея. Может быть, она давно умерла или, еще хуже – наркоманка или алкоголичка, или у нее все хорошо: семья, дети, которых, в отличии от меня, она хотела, – вздохнула Милен.

– Да брось, не верю, что ты сдашься.

– А что ты предлагаешь, утюгом ее пытать? – с сарказмом поинтересовалась Милен.

– Ну, зачем так радикально. Документами наверняка занимались юристы твоего отца. Ты же говорила, что он был педантичный мужик. Не думаю, что он не проверил твою родословную, на предмет матери-алкоголички или, того хуже, ничего не подозревающего о ребенке горе-отца, – с присущими ей цинизмом и расчетливостью выдала Бэт.

– Слушай, а ведь скорее всего, так и есть, – просияла Милен.

– Ну вот, узнаю подругу. А то вся в соплях и расстроенных чувствах, – усмехнулась она. – Предлагаю заказать что-нибудь покрепче и, так сказать, спрыснуть это событие.

– Пить с утра? – недоумевала Милен.

– Ну, почему с утра, – сейчас, на минуточку, – она задрала манжет своей толстовки открыв циферблат наручных часов, – без пяти два, а это – уже почти вечер.

Милен в ответ снисходительно улыбнулась, но препятствовать порыву подруги не стала, и, пока та выискивала глазами официантку и делала заказ, погрузилась в размышления: а ведь Бэт абсолютно права, и как она сама до этого не додумалась. Хотя, конечно, чего удивляться – каждый раз, приезжая в дом родителей, она переставала быть собой. Это постоянное чувство вины и отчуждения, что после смерти отца стали так прочно связывать ее с матерью, не давали ей мыслить разумно. Каждый раз Милен выходила из себя, когда понимала, что под маской добродетельной опеки скрывается всего лишь ее нежелание помочь дочери в поисках правды. Когда-то мать сама разрушила ее прошлое, настоящее и, возможно, будущее, а теперь не дает ей даже возможности выстроить на руинах хоть какой-то пригодный к жизни мирок.

– Эй, чин-чин, – Бэт протянула к ней высокий запотевший стакан, прерывая ее неуместную рефлексию.

Уголки губ Милен дернулись в подобии улыбки, и она подняла принесенный Софи коктейль.

«Дин меня убьет».

– Ты когда домой вернешься? – сделав пару глотков, поинтересовалась Бэт.

– Сегодня съехали, – выпуская соломинку изо рта ответила Милен. – И слава Богу. Иначе его мать бы меня доконала.

Она снова сделала глоток. Приятное тепло тут же разлилось по телу, унося прочь тревожащие мысли.

– Ну, что мы обо мне да обо мне. Как у тебя? – Милен на секунду задумалась, пытаясь вспомнить имя очередного парня Бэт. Они так часто сменяли друг друга, что Милен уже давно бросила попытки запомнить их имена. Все они были на одно лицо. Все как один похожи на ее школьного приятеля Блейза. Красавчика с крутой тачкой, капитана школьной команды по футболу. Мужчина – мечта, как называла его Бэт. Но их пути разошлись по неизвестным даже Милен причинам сразу после окончания школы, и, зная, что тема для Бетти до сих пор болезненная, она больше ее не касалась. – Прости у меня ужасная память на имена, – виновато улыбнулась Мила.

– Да, забей, я сама их не всегда запоминаю. Они отличаются-то только размерами членов, и то не всегда, – цинично усмехнулась Бэт, помешивая соломинкой кубики льда в стакане.

– Ну, и как у него… с размером? – чуть смутившись спросила Милен и, не выдержав, рассмеялась.

– Ну, знаешь, ничего так, двадцать плюс, – Бэт старалась выглядеть серьезной, но не выдержала и тоже рассмеялась.

* * *

Бэт и Милен вошли в двери ночного клуба и словно попали на другую планету. Толпа внутри, подобно огромному косяку рыб, почти синхронно двигалась в плотном и душном пространстве, созданном запахом их тел, алкоголя, пульсирующим ритмом света и музыки. Каждый аккорд, словно ударная волна, расходясь кругами, заставлял их тела вздрагивать и изгибаться, как в ритуальных танцах индейцев, когда, накурившись дряни, все впадали в общий транс.

И эта разношерстная, слившаяся на время в один слаженный организм, толпа, со своими законами и этикой, обычно не свойственными представителям человеческого вида по отдельности, приходила сюда ощутить себя вне этой двуличной, лживой морали, навязанной им цивилизованным обществом.

Эта странная атмосфера тут же окутала Милен: сотня децибел музыки гремели в голове, пульсировали в висках, расходясь по телу волнами, вибрируя в легких. Бэт, шедшая чуть впереди, обернулась к подруге.

– Там свободный столик, – надрывая связки, выкрикнула она, указывая куда-то в глубину душного зала.

Мила не любила ночные клубы. Нет, лучше сказать – опасалась ночных клубов. Она знала, демон внутри обязательно толкнет ее на какой-нибудь необдуманный шаг. Инстинкт стаи действовал на нее сильнее, чем на других, напрочь стирая границы, что она старательно воздвигала внутри, пугая себя и окружающих полным отсутствием тормозов. Она боялась этого, и в то же время, как неутомимый мотылек, летящий на огонь, стремилась к этому саморазрушению – именно в нем она чувствовала свободу.

«И как она позволила Бэт затащить себя сюда? Неужели пара коктейлей, выпитых накануне, настолько усыпили ее бдительность?»

Они подошли к овальному столу, рядом с которым уютным полукругом располагался синий бархатный диван. Стоило им сесть, как из снующей вокруг них толпы вынырнул официант.

– Девочки, – тоном, обещающем не только перечень напитков, обратился он в основном к Бэт, которая, по-видимому, была частой гостьей заведения, – чего вам принести? – он, как мистер Кульминация, призывно поднял брови, готовый предложить им все развлечения мира.

– Марис, – по-хозяйски начала Бэт, даже не заглянув в принесенное официантом меню, – принеси-ка нам как обычно, – произнесла она тоном знатока, который выработался у нее годами посещения подобных заведений.

Марис посмотрел с одобрительной улыбкой на подмигнувшую ему Бэт, забрал отложенное на край стола меню и снова растворился в толпе, спеша выполнить заказ. У Милы возникло какое-то настойчивое ощущение, что «как обычно» – это что-то не совсем обычное. Она посмотрела на подругу в немом ожидании объяснений, на что Бэт только махнула рукой, ответив, что речь шла всего лишь о напитках. И тут же начала обшаривать взглядом зал, явно кого-то выискивая.

Через пару минут, вскинув вверх руку, она уже кому-то интенсивно махала, и буквально через мгновение перед их столиком возник уже прилично разгоряченный Блейз номер какой-то и без приглашения бухнулся рядом с Бэт, широко расставив ноги. Он смерил Милен взглядом и, повернувшись к Бетти, что-то шепнул ей на ухо. Бэт тут же рассмеялась. Немного наигранно, как обычно смеются женщины, чтобы польстить понравившемуся мужчине. Судя по виду, думает парень точно не головой, поэтому Миле было абсолютно не интересно, чем он мог ее так рассмешить. Она бы даже сказала: «Боже упаси». Пока Бэт, перехватив инициативу, что-то с упоением шептала ему на ушко, он беспардонно разглядывал Милу. От его бесстыжего взгляда, побывавшего, казалось, везде, захотелось прикрыться. Он видимо заметил эту брезгливую гримасу, проскользнувшую по ее лицу, и, усмехнувшись, развернулся к Бэт и демонстративно впился плотоядным поцелуем ей в губы. Минут через пять они, наконец, оторвались друг от друга.

– Мила, это – Рэм. Это о нем я тебе вчера рассказывала, – объясняла она вполне уже очевидные для Милен вещи. – Слушай, он с другом, ты не против, если он тоже присоединится к нам? – прокричала она через стол.

Тут до Милен стало доходить, что неспроста они оказались сегодня в клубе, а вид похотливо облизывающего свои исцелованные губы красавчика с айкью, как у зубочистки, явно говорили, что идея плохая. Мила подалась вперед, но не успела открыть рот, чтобы возразить, как рядом приземлилось это пришедшее с Блейзом нечто. Она инстинктивно отпрянула, уставившись в серые, блестевшие уже не только от яркого света и приличного количества выпитого, глаза.

– Привет, – он закусил губу почти так же, как только что Блейз с неопределенным номером, и ошарашенная Милен изобразила на лице кривую, растерянную улыбку.

– Сэс, – представилось нечто после небольшой паузы.

Видимо, Милен прошла какую-то отбраковку, и это томно прикусывающее губу чудо решило заговорить.

«Рэм, Сэс… откуда вы такие взялись?» – рвалось с языка, но Милен промолчала.

– Милен, – слишком сухо, с плохо скрытым раздражением ответила она.

– Милен. Красиво, – протянул парень, с насмешкой разглядывая спутницу с такой же хамской прямолинейностью, как и его друг.

Мила бросила недовольный взгляд на подругу, которая уже вовсю обнималась с очередным Блейзом. Спас ее от упрекающего взгляда Милен вовремя появившийся официант. Он начал проворно выгружать на стол какое-то неимоверное количество бокалов, стаканов и шотов, которые по всем законам физики просто не могли уместиться на подносе, который стремительно пустел у него в руках. Мила хлопала глазами, а Бэт улыбалась, глядя на ее растерянное лицо. Заметив взгляд подруги, Милен театрально поманила ее пальцем и стала делать недвусмысленные намеки соседу на то, что хочет выйти. Но придурок, что достался ей в качестве бесплатного приложения к приятелю Бэт, делал вид, что не понимает этого, и с предвкушением ждал, когда она начнет тереться о его колени задницей, пытаясь протиснуться к выходу.

«Сучонок», – пронеслось в голове Милен. И тут же неловкий взмах руки опрокинул содержимое высокого стакана ему на штаны. Парень, как ошпаренный, вскочил на ноги, брезгливо переводя взгляд со своих испорченных, заваленных цветными трубочками, джинсов на слишком довольное лицо Милен, которая, пользуясь свободой, поспешила на выход.

– Бэт, – ее голос прозвучал предупредительным выстрелом, оторвав разомлевшую подругу от выцеловывания шеи очередного красавчика Блейза.

Преодолев оживленную толпу, оккупировавшую узкий коридор, они оказались, наконец, в умиротворяюще тихом туалете. Сильно подвыпившая блондинка, уперев руки в раковину, придирчиво разглядывала свое потрепанное отражение в большом, хорошо освещенном зеркале. Судя по напряженному выражению густо наштукатуренного лица, она пыталась принять какое-то сложное для себя решение. Увидев чужаков, она недовольно поморщилась и, сильно покачиваясь, бросила свое тело в дверной проем. Дверь глухо ударилась о стену и медленно, со скрипом, вернулась обратно. Подруги терпеливо ждали, когда все стихнет.

– Этот урод лапает меня, – возмущенно выпалила Мила на недовольный взгляд подруги.

– Слушай, придержи коней. Объясни мне, дуре, в чем, собственно, проблема?

– А ты не понимаешь? – с возмущением, срывающим голос на предательский фальцет, уточнила Милен.

– Нет, прости.

– Мы с Полем скоро поженимся, – слишком эмоционально для простого уточнения выпалила Милен.

– О, вот только мне про вашу всепоглощающую любовь с Полем не рассказывай, – брезгливо бросила Бэт, разглядывая себя в зеркале, в котором несколько минут назад отражалось пьяное лицо блондинки.

Не обратив внимание на театрально преувеличенный укор в глазах подруги, Бетти развернулась к ней и продолжила:

– Я волнуюсь за тебя. Ты последнее время на взводе. Твоя мать, предстоящая авантюра со свадьбой, – она держала Милен в плотных тисках своих карих глаз, не давая ей съехать с темы. – Я реально волнуюсь. С тобой, определенно, что-то происходит. Ну, расслабься, слышишь, – сказала она уже мягче, видя, что Милен пытается отвести глаза. – Тебе ведь не обязательно спать с ним, – она вглядывалась в лицо Милы и, не встретив сопротивления, поднажала. – Все не так страшно. Развлекись, пообнимайся и пошли его к черту, – с привычной невозмутимостью сказала Бэт, окончательно убедив Милен в своей правоте.

Они покинули туалет снова подругами – впрочем, как и всегда. Милен, аккуратно проехав своей пятой точкой по коленям, как там его, парня, который уже ликвидировал следы преступной халатности Милен и, развалившись на половину дивана, о чем-то оживленно беседовал с Блейзом. Почувствовав в действиях вернувшейся подруги многообещающую благосклонность, он тут же переключился с Блейза на откинувшуюся на высокую спинку дивана Милу.

Разговор с Бэт и немалое количество алкоголя, наконец, расслабили Милен, и веселье пошло легче. Она непринужденно двигала плечами, и елозила попой по мягкому бархату дивана в такт быстро сменяющимся трекам, получая недвусмысленное внимание со стороны уже почти не раздражающего красавчика, руки которого все чаще оказывались под ее юбкой, наглаживая острые колени, все настойчивее пытаясь добраться до заветных трусов, скрывающих от него то, зачем он, собственно, притащился сюда теплой летней ночью. Улыбчивый официант еще пару раз подходил к их столику и с одобрительной расчетливостью принимал заказы от разгоряченных парней и уже вполне себе доброжелательно настроенных леди. Совсем скоро Мила забыла о тревожащих ее мыслях, погружаясь в привычное для нее состояние неконтролируемого развязного веселья. Градусы выпитого алкоголя смешивались с децибелами туго пульсирующей в висках музыки, давая ей ощущение защиты, как бы по-идиотски это не звучало. Она ощущала себя частью происходящего вокруг безобразия, которое ей все больше нравилось. И это ее пугающе-бесшабашное стремление к саморазрушению разливалось по телу жаром, окончательно притупляя чувство опасности. Она словно не позволяла себе думать о том, насколько отвратительно то, что она позволяет сейчас этому безымянному красавчику, который уже достиг цели и погружает ее в этот яркий калейдоскоп ощущений, что кружат вместе с алкоголем ее голову. Все было так отвратительно правильно: она всего лишь шлюха, разве шлюхи ведут себя как-то иначе? С брезгливым злорадством думала она, теряясь в ощущениях, что дарили чужие настойчивые пальцы. Она закрыла глаза – в голове щебетали сумасшедшие синицы, оглушая, а от прикосновений парня по телу расходились сумасшедшие децибелы удовольствия. Перед глазами все настойчивее маячило лицо Жано. Его глаза цвета хорошего выдержанного виски, неприступная линия губ будоражила и настойчиво требовала ее нежности. Ей казалось, она начала тонуть в этом водовороте чувств и эмоций. И уже она в нетерпении вылизывала эти непреступные губы, ласкала бьющуюся под воротом рубашки венку, отсчитывающую его пульс, отчаянно рвала строгую рубашку, чтобы добраться до потемневших от возбуждения сосков.

Вдруг чья-то упругая мощная струя ударила в унитаз, отрезвляя ее. Этот звук шедший из-за тонкой пластиковой перегородки был такой мощный и такой отвратительный, что заставил ее отпрянуть. Милен брезгливо поморщилась, увидев перед собой чужое лицо с приоткрытым ртом и лихорадочно блестевшими серыми глазами, гибнущими в охватившем его желании. Она почувствовала, как волна ярости тут же наполнила ее до краев. Ее партнер своим затуманенным взглядом, видимо, не сумел вовремя разглядеть признаки агрессии, проскользнувшие в лице спутницы, и напористо вскинул бедра, подаваясь в ее ладонь. Она одернула руку, брезгливо глядя на то недоразумение, которое собиралось отыметь ее. Сэм, Сэд, Сэс, а, к черту… пытался вернуться к прерванному занятию, но получил вместо планируемого минета четыре пылающие дорожки на лице от ее когтей. От неожиданности он отшатнулся от нее и, не удержавшись на ногах, уселся со всего маха на закрытую крышку унитаза.

– С ума сошла? – выпалил он, закрывая лицо рукой.

– Держись от меня подальше, – угрожающе процедила Милен сквозь зубы, брезгливо ткнув в него пальцем.

Выбежав из кабинки, она с такой силой захлопнула дверь, что, отскочив обратно, она еще долго вибрировала, напоминая обалдевшему горе-любовнику о ее недовольстве.

Мила выскочила из мужского туалета и, следуя каким-то не понятным ей сейчас ориентирам, вернулась за своей сумочкой. Стол выглядел, как после побоища: недоеденные куски пиццы лежали прямо на столе, везде валялись крошки, в недопитом стакане виски плавали сигаретные окурки. Бэт с приятелем, имя которого она категорически не помнила, за столом не было. Милен машинально раскрыла сумку и, вытащив пару сотенных купюр, бросила их на стол и вылетела из битком набитого клуба.

Улица обняла ее уютной тишиной и прохладой. А шелест шин проезжающих мимо автомобилей и немногочисленная толпа решивших освежиться посетителей, суетящаяся перед входом в заведение, были, словно прохладный бальзам на ее воспаленные тоннами киловатт музыки барабанные перепонки. Она запрокинула голову и прикрыла глаза, погружаясь в эти упоительные ощущения.

Милен прошла чуть дальше по улице, удаляясь от возбужденных голосов, достала из сумочки брелок, пытаясь вспомнить, где припарковала машину. Нажав на кнопку сингалки, она увидела предано мигнувшего ей габаритами золотистого красавца и уверенно двинулась через дорогу, пропуская проезжающие машины. Она села за руль и, откинув голову на подголовник, закрыла глаза. В голове еще шумело, но Мила не чувствовала опьянения. Эта нелепая сцена в клубном сортире окончательно привела ее в чувства. Она завела двигатель, который раскатился в тишине салона знакомым басом, а тихий женский голос затянул что-то лирическое, вливаясь расслабляющим теплом в ее вены, вытесняя то брезгливое отвращение к себе, которое она испытывала почти после каждого такого «отрыва». Она знала, что всем им нужно. Чего все они от нее хотят. «Милен. Красавица Милен», – стучало в висках. Она поморщилась, пытаясь прогнать наваждение, и, выпрямившись на сиденье, неторопливо отъехала от бордюра. Нежный голос, тепло и уют салона, уединенность повергали ее в какую-то странную сомнамбулическую отрешенность, и она, гонимая своим демоном, включила автопилот, позволяя ему вести, как когда-то в юности, когда пыталась сбежать от проблем, от родителей, но прежде всего – от самой себя.

Мила пришла в себя лишь перед высокими коваными воротами, преградившими ей путь. Она с ужасом поняла, что приехала к «его» дому. Как она ни гнала сумасшедшие мысли, как ни старалась не думать о нем, ее так и манило на ту чертову кухню, в плен полумрака, в плен ее желания.

Ведь это из-за него она чуть не превратилась сегодня в шлюху. Эта мысль с новой силой скрутила все внутри.

Она вытащила из бардачка пульт и, открыв ворота, уверенно проехала вперед, уже не думая ни о чем. Ни о Терезе, которая может еще не спать, ни о том, что Жано мог остаться ночевать в своей городской квартире. Она, как мотылек, летела к своему пламени, зная, что это – гибель, но поделать уже ничего не могла. Она чувствовала свободу. Свободу от условностей, норм приличия, морали… В первый раз она испытала ее в четырнадцать, когда жевала в лицо отцу жвачку, которой ее угостили шлюхи в «обезьяннике»: жевала смачно, с открытым ртом, похабно причмокивая. Она знала, что перешла все границы, но ей было так мучительно радостно осознавать себя свободной. Ей казалось, что стало легче дышать, словно внутри все очистилось.

Не давая себе шанса одуматься, она стремительно прошла через холл на кухню и застыла на пороге. Милен с вызовом смотрела на его темную фигуру, которая отчетливо вырисовывалась на фоне освещенного лунным светом окна. Он обернулся на слабый шорох ее шагов и замер, разглядев ее в полутьме. Взгляд его слегка поплыл, от чего выражение лица стало изумленно-встревоженным. Губы его слегка приоткрылись, словно в каком-то неозвученном призыве. Запах его замешательства мгновенно привлек ее демона, который все это время, как акула, кружил в пустынных мрачных водах ее сознания в поисках жертвы.

Она подошла к Жано и положила руки ему на плечи, разглядывая его обычно беспристрастное лицо, на котором сейчас читалось мучительное напряжение.

Он всегда был очень сдержанным и сосредоточенным. От него исходили мощь и стать, а от его плавных неторопливых движений веяло сознанием силы. Она знала – такие сдержанные люди способны на безумства, какие даже не снились развязным красавчикам. Словно вулкан, что спал много столетий, извергаясь, разрушал целые города. И ей до одури хотелось испытать разрушительную силу его нежности. Увидеть его безумным, сломить эту чопорность и надменность, выбить почву у него из-под ног. Вырвать, казалось, стальной позвоночник, увидеть, как он ей сдастся. Она провела большим пальцем по его слегка приоткрытым губам, привстала на цыпочки и медленно, ласкаясь, потерлась кончиком носа о его щеку, не смея прикоснуться к губам. Наслаждаясь его замешательством.

– Мила, – его горячее дыхание опалило ее щеку. Его пальцы до боли впились в ее плечи, пытаясь то ли оттолкнуть, то ли, напротив, удерживая.

– Замолчи, – Милен снова взглянула ему в глаза. Она видела его разным. Чаще холодным и отрешенным, реже – заинтересованным и внимательным, но такой душевной наготы, как сейчас, не видела никогда. Он стоял перед ней весь из плоти и крови. Совершенно безоружный.

Вся та обида, ревность, что терзали ее весь сегодняшний вечер, испарились, уступая место желанию, сбивающему с ног. Милен уверенно расстегнула пуговицы пижамной куртки, видневшейся из-под бархатных отворотов темно-зеленого халата, и запустила туда руки, оглаживая его гладкую, почти безволосую грудь. Он вздрогнул, в слабой попытке освободится, но она не позволила:

– Ш-ш-ш, не смей сопротивляться мне, – шептала она, опаляя его кожу влажным дыханием, покрывая торопливыми легкими поцелуями. Ладони скользнули вниз, сжимая его через тонкий шелк штанов, заставляя его длинно и шумно выдохнуть. И тут же волна стыда и восторга залила краской ее лицо, накрывая с головой безудержной нежностью. Ее руки быстро и уверенно развязывали пояс его халата, пальчики скользнули под мягкую резинку пижамных штанов и заскользили по бедрам вниз, пока штаны не упали на его домашние туфли.

Она начала двигаться не спеша, обхватив ладонями его бедра. Он запустил пальцы в ее волосы, больно оттягивая их, пытаясь перехватить инициативу, мыча что-то невнятное сквозь сомкнутые губы. Умирая в охватившей его жажде.

Когда захлестнувшее их безумие отступило, Мила с трудом поднялась на ватные ноги. Желание, которое еще несколько минут назад наполняло ее без остатка, сейчас быстро сменялось чувством жгучего стыда. Оно туго пульсировало у нее в висках, деснах и языке. Жан молчал и даже не шевелился, повергая ее своим равнодушием на самое дно отчаяния. И эта густая, раскаленная тишина выжигала ей легкие. Она с силой оттолкнула его и выбежала за дверь.

Только выехав на оживленную дорогу, Мила немного пришла в себя. Его холодность словно разбудила в ней женскую гордость, которая, смешиваясь с чувством стыда, вызывала в ней едкую ревнивую злость. Ее лицо горело, а глаза жгли слезы, вынуждая ее остановиться.

Наконец, когда дорога смазалась в один сплошной темный фон с дрожащими по краям световыми дорожками фонарей, она притормозила и медленно съехала на обочину.

Мила опустила стекло, жадно вдыхая ртом прохладный ночной воздух. Чтобы сдержать слезы, она закрыла глаза, но они приподнимали веки и текли по щекам, теряясь в складках губ. Она, как маленький ребенок, начала размазывать их по лицу вместе с косметикой, и через пару минут оно превратилось в обезображенную маску Джокера. Мила не видела себя, но чувствовала, как прекрасно уродлива сейчас.

VII

– Господи, что у тебя с лицом? – брезгливо сморщилась Бэт, проходя в слабо освещенную прихожую небольшой квартирки Милен.

– Я, вообще-то, спала, – буркнула та в ответ и, ссутулившись, зашаркала в сторону гостиной, пока подруга закрывала за собой входную дверь и прихорашивалась перед большим зеркалом.

Мила с размаху шлепнулась на диван и, запрокинув гудящую голову на широкую спинку, закрыла глаза.

– Не притворяйся, не так много ты вчера выпила, – бросила Бэт, проходя мимо.

Захлопали дверцы кухонных шкафов, зазвенела посуда, и с каким-то сегодня особенно омерзительным звуком заработала кофемашина. Мила зажмурилась, пытаясь перетерпеть волну боли, вызванной мерзким гудением. После того количества килобит звука, ее уши до сих пор были словно воспалены. Через пару минут наконец воцарилась тишина.

– Кофе подан, садитесь жрать, пожалуйста, – с каким-то садистским удовольствием громко позвала Бэт.

Мила вздрогнула и открыла глаза. Сделав над собой усилие, она тяжело поднялась с дивана и медленно, без резких движений, подошла к столу, за которым уже по-хозяйски расположилась Бэт с чашкой кофе в руках. Милен не спеша опустилась на стул напротив и зло уставилась на подругу.

– Кофе пей, – усмехнулась та в ответ на укоризненный взгляд Милен, – остынет.

– Что ты вчера подмешала в то приторное пойло? По-моему, у меня провалы в памяти.

– Ничего не подмешивала, с чего ты взяла?

– Бэт, у меня башка трещит, и я плохо помню, что вчера было. Блин, ты же знаешь, я не дружу с наркотой.

– Да брось, какая наркота. Просто немного кодеина. Тебе определенно нужно было расслабиться.

– Немного кодеина? С ума сбрендила? Я чуть не трахнулась в сортире с тем недоумком, как там его Сэсил, Сирил…?

– Ты поэтому ему рожу разодрала? – спросила Бэт, делая глоток из большой белой чашки с хитро улыбающимся котом.

– Что, сильно разодрала? – с брезгливой небрежностью спросила Милен. Она, конечно, помнила тот абсурдный инцидент в сортире, но надеялась, что память просто выдала желаемое за действительное.

– Ну, недели на две он точно выпал из обоймы соблазнителей Парижа. Не переживай, поработает пока руками, – осклабилась Бэт и поставила чашку на стол.

– Да, там есть над чем поработать, – задумчиво ответила Милен, вспомнив его тугой, перевитый венами ствол в своей руке. Она брезгливо сморщилась и сделала большой глоток кофе, словно пыталась запить им неприятные воспоминания, как горькое лекарство.

– Я просто не верю, что ты не воспользовалась его вниманием, – осуждающе покачала головой Бэт. – Когда у тебя в последний раз были серьезные отношения? Да о чем это я, когда у тебя в последний раз был секс? – она попыталась положить свою ладонь на руку подруги, но та отдернула ее и, порывисто поднявшись из-за стола, отошла к окну.

Конечно, Милен могла сказать, что секс у нее был прямо-таки вчера, но весь ужас от произошедшего между ней и Жано прошлой ночью приводил ее в какое-то болезненное, высасывающие последние силы отчаянье. Она не могла об этом не то чтобы говорить, она думать об этом несмела, изо всех сил надеясь, что это просто глюки на фоне приема того наркотического дерьма, которым так щедро ее вчера напоила Бэт.

– Я правда волнуюсь за тебя, – голос подруги стал на редкость серьёзным.

Милен понимала, что Бетти права. Но что она могла со всем этим поделать?

– У меня есть Поль, – она развернулась к Бэт лицом и присела на низкий подоконник. – У нас скоро свадьба, ты помнишь?

– Вот только не начинай снова про свадьбу, – Бетти смотрела подруге в глаза, в ожидании когда та перестанет ломать комедию. – Никто не спорит, что Поль замечательный парень, но я же о другом. Неужели я не понимаю, для чего вам обоим понадобился весь этот балаган со свадьбой?

Мила опустила глаза, рассматривая свои босые ноги.

– Я не хочу об этом говорить, – отрезала она, когда Бэт снова открыла рот с очередными доводами в пользу здоровых отношений.

– Я просто волнуюсь за тебя, вот и все.

Бетти встала из-за стола и, подойдя к окну, присела рядом с Милен.

– Я же вижу, с тобой творится что-то неладное. И не ври мне, что дело в скором открытии выставки или твоих отношениях с матерью. Ты знаешь, что можешь рассказать мне обо всем, – она смотрела на слепо уставившуюся перед собой Милу и ждала, когда она придет в себя. Давить было бессмысленно, Бэт слишком хорошо ее знала.

– Не обижайся, – виновато ответила Мила и наконец подняла глаза на подругу. – Я пока сама не понимаю, что происходит.

– Я так и знала, что дело тут не обошлось без какого-нибудь холодного брутального красавчика, – задумчиво улыбнулась Бэт.

– Только не начинай, – предостерегла ее Милен от дальнейшего развития темы брутальных красавчиков, – или вообще ничего и никогда не узнаешь.

– Что, даже на свадьбу не пригласишь? – ерничала Бетти.

– Да какая там свадьба, – вздохнула Мила, снова потупившись.

«Башку бы не оторвали, и то хорошо…»

Не успела Бэт закинуть очередную удочку, чтобы разговорить подругу, как в дверь настойчиво постучали. Мила так сильно вздрогнула, что по лицу Бэт расплылась злорадная улыбка:

– Это он?

От этих слов Милен словно обдали ведром ледяной воды и она, выпучив глаза, в какой-то растерянности смотрела на сияющую от своей догадки подругу. Видимо, ужас от мысли, что за дверью действительно мог быть «Он», отразилась гримасой страдания и растерянности на лице Милы и, не дав ей опомниться, Бэт со всех ног бросилась к двери.

– Бэт, – срывающимся от волнения голосом крикнула ей в след Милен и на негнущихся ногах засеменила следом.

«А, это ты». Услышала она буквально через несколько секунд.

В прихожей раздался голос Поля и звук приветственных поцелуев. К тому времени, как Милен доковыляла до коридора, пыхтя и трясясь от какого-то всепоглощающего ужаса, Поль уже бодрым шагом направлялся ей на встречу.

– О, Господи…

Он встал, как вкопанный, глядя на помятый вид невесты:

– Что тут происходит?

Он сделал еще пару шагов ей навстречу и, с плохо скрытой брезгливостью, наклонился поцеловать. Чтобы не ранить его эстетические чувства, Мила подставила под его поцелуй щеку и сразу направилась в ванную.

– Вот и правильно. Все утро уговариваю ее умыться, – бросила ей в след Бэт.

«Действительно, о, Господи, – разглядывая себя в зеркале, произнесла вслух Мила. – Да, доктор… – вздохнула она и залезла в душ.

Через полчаса она вернулась в гостиную в белом махровом халате и с гладко зачесанными назад мокрыми волосами.

– И так… чем обязана визитом? – уже совсем бодрым голосом спросила она в основном Поля.

– Здравствуйте, – Поль обалдело смотрел на нее. – У отца день рождения, забыла?

– День рождения? – тупо переспросила Мила, подавившись вдохом. – Почему ты не предупредил?

– В каком смысле, не предупредил? Я тебя еще две недели назад предупредил, а позавчера, между прочим, напомнил.

«Черт, вот почему автопилот привел меня вчера к поместью. По пьяной лавочке, видимо, вспомнились слова Поля о дне рождения отца. Да, ситуация. И как, интересно, ты сегодня заявишься на вечеринку? Здрасте, мол, с днем рождения. А подарок я еще вчера сделала».

– Просто… малыш, просто я, по-моему, заболеваю, – выпалила ошарашенная Милен первое, что пришло в ее чугунную голову, и с надеждой посмотрела на сидящую на подоконнике Бэт, которая с неподдельным интересом наблюдала за выяснением отношений. К ее довольной роже только попкорна не хватало, а так прям кино… – Бэт, собственно, из-за этого и пришла. Принесла мне противовирусное, – Милен подкрепляла зрительный контакт с подругой настойчивым киванием. И Бэт, несмотря на то, что кино ей определенно нравилось, все же протянула: – Да-а-а… именно, – и для пущей убедительности подняла вверх указательный палец. Правда, глаза от Поля отвела, боясь разрушить линию защиты неуместной улыбкой, которая так и дергала за уголки губ.

– Ты издеваешься? – Поль снова развернулся к Милен. – Мы же о помолвке хотели сказать. Я мать неделю уговаривал, чтобы она тетю Розу пригласила в другой день. Что, мол, в тесном семейном кругу хочется посидеть, Милен еще стесняется чужих.

Он переводил взгляд от Милы на Бэт и обратно. Обе заговорщицы молчали. Ну, Милен понятно: жизнь ее была практически кончена. Оборвалась на самом взлете, и она как раз досматривала последние кадры своего никчемного существования, которые проносились со скоростью гоночного болида у нее перед глазами. А Бэт просто боялась рассмеяться и тем самым нарушить шаткое равновесие в и без того абсурдной ситуации. Она, конечно, понимала, что, выручая подругу из такого, судя по всему, щекотливого положения, имела теперь над ней власть, которой бесспорно воспользуется, причем в самое ближайшее время. Решив, что все складывается как нельзя кстати для нее, она встала с подоконника и медленно направилась к пребывающей в прострации Милен, неподвижным каменным изваянием сидевшей на диване и бестолково глядящей в пустоту.

– У нее горло болит и голова. Я ее лекарствами напоила, надеюсь, она не разболеется окончательно, – Бэт заботливо обняла подругу за плечи. У Милен от этих объятий пробежались мурашки по спине. Она понимала, что эта расчётливая стерва своего не упустит и ей дорого обойдется ее помощь. Но отступать было, как говорится, поздно, и она многозначительно закивала.

– Да вы шутите… не унимался Поль. Он встал с дивана и стал мерить комнату быстрыми нервными шагами. – Вы меня за идиота держите? – он обращался почему-то к Бэт. Видимо, у нее был самый адекватный вид, и он все еще надеялся на вразумительный ответ.

– Поль, милый, она приболела… – снова затянула Бэт свою шарманку.

– Да что она «приболела» я и без тебя вижу. Я просто не могу понять, зачем было так напиваться, если ты заранее знала о празднике? – теперь Поль впился недовольным взглядом в Милен, и ей ничего не оставалось, как собрать волю в кулак и посмотреть наконец ему в глаза.

– Я забыла, – честно призналась она, в надежде, что правда как-то смягчит ее участь. Но Поль только еще больше вспыхнул:

– Ты, что? Забыла? Мне так отцу и передать? «Папа, прости, что со мной нет Милен, она просто забыла про твой день рождения и в дрова нажралась в ночном клубе накануне». Так?

Милен хотелось провалиться сквозь землю, и бессилие от того, что ни Поль, ни Бэт не понимают, как ей сейчас тяжело, удручало. Она не могла без содрогания даже думать о Жано, а пойти на его праздник, улыбаться как ни в чем не бывало, было выше ее сил. Мила понимала, что никакие ее доводы не смогут убедить Поля и пойти придется, но чувство самосохранения не давало понять очевидное, продолжая свои нелепые попытки съехать с темы.

– Поль, давай поговорим вдвоем. Не обижайся, – бросила она Бэт и, взяв парня под руку, направилась в спальню.

Оставшись наедине, Милен с совершенно серьезным видом повернулась к Полю и, приложив указательный палец к его губам, чтобы он не перебивал, начала:

– Малыш, я знаю, что подвела тебя. Подвела нас, – исправилась она, заметив его неодобрительный взгляд. – Я правда забыла, и это только моя вина, – она еще сильнее прижала палец к его губам, не давая потоку его возмущения излиться наружу. – Позволь мне закончить, хорошо? Я плохо себя чувствую и точно не хочу в таком виде приходить в дом твоих родителей. Тереза боится заразиться, давай скажем, что у меня простуда, – с надеждой предложила она, но, судя по строгому взгляду Поля, идея ему не нравилась. Он убрал ее руку от своего лица и неожиданно жестко отрезал:

– У тебя два часа. Я пока съезжу заберу подарок.

Он не дал ей возможности сказать что-то еще и быстро вышел в коридор.

Через пару минут хлопнула входная дверь и в комнату медленно вошла Бэт.

– Колись.

Она сложила руки на груди и, опершись плечом на дверной косяк, внимательно смотрела на растерянную Милу.

– Слушай, хоть ты не начинай, а, – раздраженно бросила Милен.

Она подошла к туалетному столику, схватила с него расчёску и начала водить ей по еще влажным волосам с такой силой, что с противным щелканьем от нее стали отлетать пластиковые «зубья». Затем со злостью швырнула ее обратно на столик, сбив пару высоких склянок с кремом, и, упав на пуфик, закрыла лицо руками.

– Может быть, ты успокоишься и объяснишь наконец, что происходит? – совершенно спокойно сказала Бэт, продолжая со своего места наблюдать истерику Милы.

– По-моему, мне кранты, – обреченно произнесла Милен и замолчала, безвольно свесив голову, не зная, куда деть наполненные слезами глаза.

Бэт подсела к ней на пуф, беспардонно пихнув ее бедром, заставляя подвинуться.

– Ты же знаешь, я та еще дрянь, но еще я – твоя самая лучшая подруга, – начала она, – мы сестренки, помнишь? Она всматривалась в опушенное лицо Милы, пытаясь вызвать хоть какую-нибудь реакцию. И когда та, шмыгая носом, закивала, продолжила:

– Нет ничего, что бы мы не сделали друг для друга. Ты знаешь, что твой секрет будет в безопасности, как в банковской ячейке.

Мила знала об этом и без напоминаний подруги, но весь ужас от того, что сейчас и Бэт будет в курсе ее постыдного поведения, убивал ее.

– Слушай, так не пойдет. Ты вся на нервах. Давай поговорим, тебе легче станет.

– Я сделала то, чего никогда и ни при каких обстоятельствах делать было нельзя.

– Человека, что ли, убила? – с обидной снисходительностью уточнила Бэт.

– Я приехала к нему вчера ночью, – сбивчиво начала Милен, – ну, и… – она вдруг закрыла лицо ладонями и разрыдалась, неслабо удивив Бэт.

Она обняла вздрагивающую от рыданий подругу за плечи.

– Ну, ну… ты что? Переспала с отцом Поля, что ли? – нараспев уточнила она. – Думаю, что все не так страшно, – Бетти неуверенно улыбнулась. Она в первый раз видела подругу плачущей. – Я-то думала…

– Ты не понимаешь, – всхлипывала Милен.

– Ну, конечно я не понимаю, – успокаивала подругу Бэт, гладя ее по спине. – Он отец твоего жениха, а ты пьяная дура. С кем не бывает.

Бэт, как всегда, была сама тактичность, выбирая словечки «помягче», чтобы не ранить чувства подруги. Она знала, что Мила не терпела жалости к себе. Конечно, процесс поддержки подруги со стороны выглядел жестоко, но действовал безотказно.

– Да ты не понимаешь… – с новой силой завыла Милен. Она дергала плечами, стараясь сбросить с себя руки Бетти.

– Шшш, ну не надо так, прости.

– Дело же не в том, что я с ним… что я … а…– икала Мила. – Я же … – и она разразилась новой порцией рыданий.

– Так, хорош. В конце-то концов. Мало того, что с бодуна, еще и с опухшими красными глазами припрешься на праздник?

Не знаю, что именно привело Милу в чувства, – то ли строгий тон подруги, то ли аргумент в пользу опухших глаз – но Мила тут же замолчала и, повсхлипывав и поикав еще минут пять, совершенно успокоилась.

– Все, актриса драмы и трагедии? – спросила Бэт. – Успокоилась? А теперь по существу. Влюбилась, да?

Мила подняла на нее упреждающий взгляд и, опасаясь нового витка рыданий, Бэт решила повременить с расспросами.

– Да ладно, я тебя в первый раз плачущей вижу. Не думаю, что все эти слезы из-за случайного перепихона.

Мила опустила голову, невольно соглашаясь с подругой.

– Так. Давай умойся, а потом я тебя накрашу так, что твой Ромео дар речи потеряет, – оптимистично заявила Бэт.

Проигнорировав упрек во взгляде Милен, она все же вынудила ее оторвать задницу от пуфа и пойти умыться. После чего оценила площадь нанесенного неожиданной истерикой ущерба и с энтузиазмом, пугающим Милен до пустоты в животе, принялась к созданию образа юной и невинной Джульетты.

Через час с небольшим она придирчиво оглядывала результат своих трудов и, удовлетворительно кивнув, развернула подругу к зеркалу.

– Однако, – вырвалось у Милен. – По крайней мере прибить за вчерашнее непотребство точно рука не поднимется.

Из зеркала на нее смотрела юная нимфа: свежая и невинная, чего она точно не могла сказать об оригинале. Но развить эту мысль до очередной слезливой драмы ей не дал настойчивый стук в дверь.

* * *

Всю дорогу до дома родителей Поль пребывал в раздраженно-задумчивом настроении. Он ни разу даже не взглянул на Милен, которая тоже была словно в тумане, срочно пытаясь настроиться на положительную волну, но стоило ей вспомнить о виновнике торжества, как все ее потуги заканчивались дрожью в коленях. Не помогало даже успокоительное, которым напоила ее Бэт. Поля раздражало ее молчание, и в тоже время он боялся, что она заговорит. Эта ее отрешенность в последнее время пугала его и радовала одновременно. Он влюбился. Влюбился, казалось, на всю жизнь. По крайней мере, такого с ним еще никогда не случалось, и этим он словно предавал ее – девушку, которая совсем скоро должна стать его женой. Это странное ощущение лжи, которого и в помине не было, когда они обговаривали все пункты своего договора, сейчас, как камень на груди, тянул его на самое дно отчаянья. Теперь он будет вынужден врать. Всем: и отцу, которому так стремился угодить, и матери, которая будет ждать от этого союза внуков, которых у нее никогда не будет, Милен, которую он, как ни странно, будет ненавидеть больше все остальных, даже больше отца, который, по сути, и толкает их сейчас к этому злополучному шагу. Ненавидеть за свою холодность, за свою неправильность. Ведь он не сомневался, что любил ее тепло, нежно, но, когда собирался сделать следующий шаг в их отношениях, его словно клинило. Он всматривался в ее почти совершенное тело, ее красивое лицо, стараясь возбудить себя, но все эти потуги, в конце концов, вызывали лишь душное бессилие. Ему казалось, что им просто нужно немного больше времени, и все придет: и желание, и страсть. Но сейчас, когда он встретил Эмиля, все это безумие, эта любовная горячка погребли под собой все его надежды на тихую семейную жизнь, и осознание собственной «неправильности», снова, как много лет назад, стало тревожить душу, вызывая отторжение. Теперь она словно обличала его во лжи, во лжи себе самому. Она – которая ему ближе всех на свете, которая поймет и примет любым. Она – как напоминание о том, что он никогда не станет «нормальным». Она – рядом с которой он сейчас чувствовал себя, как с кем-то только что убитым им, и это отвратительное чувство презрения к себе растекалось внутри липкой лужей.

* * *

– Прости, пожалуйста, – прервал его рефлексию мелодичный голос Милен, когда они подъехали к высоким кованым воротам, за которыми их ждала так внезапно настигнувшая их судьба.

Она почувствовала отчаянное желание, чтобы кто-то защитил ее от безжалостного надвигающегося на нее возмездия. Как бы Жано ни вел себя сегодня, она все равно будет наказана. Наказана стыдом и презрением, именно тем, чего всегда так боялась. Ей отчаянно был нужен друг. Милен положила ладонь на руку Поля, сжимающую рычаг переключения скоростей, и с надеждой посмотрела на него. Он словно не слышал ее и, лишь подъехав к дому и заглушив мотор, наконец поднял на нее глаза.

– Я тоже волнуюсь, поверь мне, и не меньше чем ты хочу оказаться сегодня подальше от этого места. Но ты мне нужна. Ведь мы все обговорили, – он внимательно смотрел на Милу, словно искал в ее лице признаки сомнения, – Ты передумала?

– Нет, – вдруг вырвалось у нее, прежде чем она сумела понять, что, возможно, это был тот самый единственный шанс все исправить. Но Поль уже вышел из машины, и момент был безвозвратно потерян. Миле ничего не оставалось, как дождаться, когда он заберет с заднего сиденья аккуратно упакованную коробку и поможет ей выйти. Чертовы условности, как она ненавидела их. Она невольно вспомнила мать, которая всегда отличалась хладнокровием и ни при каких обстоятельствах не теряла лица. «Не теряла лица», – Милен даже усмехнулась от этой мысли.

Что тебя так развеселило? – спросил Поль, услышав ее смешок.

– Ничего, мать вспомнила.

– И? – не понял он.

– И думаю, что становлюсь похожей на нее. Мы поссорились, между прочим, в первый раз, и сейчас стоим здесь, совершенно не уверенные в том, что делаем, со вспотевшими ладонями, и пытаемся напялить на себя маску любви и верности до гроба.

– Слушай, не начинай. Ну, пожалуйста, – он повернулся к ней и положил руку ей на плечо. – Мы оба волнуемся, но у нас ведь все получится? – он с надеждой всматривался ей в глаза, и Милен ничего не оставалось, как кивнуть в ответ и обнять его.

– Я люблю тебя, – прошептала она ему в шею, и тот страх, что железными тисками сжимал ее сердце, на время отпустил.

Поль постучал.

Милен вытянулась, глубоко вдыхая и медленно выдыхая через плотно сжатые губы, пыталась вытеснить болезненный страх, который делал ее тело ватным.

VIII

– Поль, Милен, заходите скорее, – Тереза, похоже, была в прекрасном настроении и чуть не выбежала на крыльцо, подгоняя растерявшихся гостей.

Пока Поль обнимался с матерью, Мила, стоя за их спинами, пыталась подавить панику. Ее изнутри распирала какая-то странная жажда движения, словно механические действия смогут хоть ненадолго заглушить пугающие мысли. Руки ее похолодели, но голова работала быстро и сумбурно, словно в горячке, отчего ей казалось, что у нее горит лицо. Но Бэт постаралась на славу, похоронив все это буйство чувств и красок под пуленепробиваемой маской невинной красавицы.

Когда Поль с Терезой наконец зашли в дом, Мила набрала в грудь побольше воздуха и, не поднимая глаз, направилась следом, переступая порог, как своеобразную точку невозврата. От того, что голова у нее сегодня была явно не в ладах с телом, она споткнулась, но чьи-то сильные руки подхватили ее чуть не у самого пола. Мила зажмурилась, вдыхая до боли знакомый терпкий запах парфюма, а тело предательски задрожало в крепких тисках рук.

– Осторожно.

Голос мсье Бушеми был абсолютно спокойным. Видя, что девушка уже вполне уверенно стоит на ногах, он поспешил отстраниться от нее.

– Спасибо, – выпалила Милен, стараясь не смотреть на него, чувствуя, как кровь туго пульсирует в висках.

«Черт, черт, черт», – выругалась она про себя, но, как ни странно, эта неловкая ситуация заставила ее на время забыть о мыслях, что еще недавно не давали ей дышать.

Она совершенно спокойно направилась через знакомый, отделанный деревянными панелями холл, следом за удаляющимися Терезой и Полем, едва сдерживая желание рассмеяться.

Мила была неуклюжей, как утка, и если раньше это вызывало в ней взрыв смущения и досады, когда она в очередной раз спотыкалась, а еще хуже падала под ноги понравившемуся мальчику, то сейчас воспринимала собственную нескладность как часть игры. Мужчинам нравится быть сильными, они любят женщин, которых нужно защищать. Это эволюция тысячелетиями вытравливала из них их мужественность и охотничий инстинкт, но она знала: они все еще есть, там, внутри. От этих мыслей ее бросило в жар, но не от смущения, не от воспоминания. Она испытывала невольное удовольствие от тайной надежды снова распалить его, вызвать чувства, которые – она была в этом уверена – он никогда не испытывал. Она бы никогда не отказалась от удовольствия увидеть его побеждённым.

Они прошли в розовую гостиную, которая нравилась Милен гораздо больше, чем любимая Терезой – голубая. Она была меньше и более уютная. Пара белых кожаных диванов вдоль стен, мраморный портал камина с множеством уютных безделушек. У окна располагался круглый стол, в центре которого стояла высокая ваза с потрясающими нежно-розовыми кустовыми розами и лиловыми пионами. Солнце золотило нежные лепестки цветов, золотую кайму фамильного фарфора и шелк высоких стульев. Стол был накрыт на четыре персоны, все так, как и планировалось ранее, никаких неожиданностей быть не должно. Милен словно специально отмечала про себя детали, это помогало ей подавить волнение, и к тому времени, как Поль отодвинул ей стул, помогая сесть, она уже почти успокоилась.

Мила решила не придаваться меланхолии, тем более, этот совершенно нелепый казус на пороге вернул ей присутствие духа. Наверное, уже ничего более нелепого не могло с ней сегодня приключиться. Да и мсье Бушеми, судя по всему, был настроен дружелюбно.

Все расселись по местам. Тереза, как обычно, была само радушие и занимала присутствующих легкой, ничего не значащей беседой, одновременно давая указание Луизе насчет выноса блюд.

Жан выглядел сегодня необычно: никакого галстука, никакого строгого костюма. Он был в коричневом бархатном пиджаке, надетом поверх темно-серой рубашки. Мила уже видела его без галстука, когда он несколько дней болел и лежал в постели в одной шелковой пижаме, но сейчас это было совсем другое. Она, сама того не осознавая, бросала на него взгляды украдкой, пытаясь прочитать по абсолютно нейтральному лицу, что делается в его душе, о чем он сейчас думает и думает ли о ней? Ее тайный взгляд скользил по его губам, по шее, нырял в расстёгнутый на несколько пуговиц ворот рубашки и останавливался на ямке у основания шеи, которая едва заметно дрожала, отсчитывая удары его сердца. Все вокруг словно исчезало на миг, оставляя ее наедине с бьющейся под его тонкой кожей венкой. Опомнившись, ее взгляд соскальзывал на белую шелковую скатерть и возвращался к тарелке, над которой были занесены вилка и нож, чтобы отрезать от великолепного стейка лося кусочек и положить его в рот. И это странное удовольствие смотреть на него украдкой повергало ее в экстаз. Особенно, когда она чувствовала, что и его, казавшиеся бесстрастными, глаза начинали свой поход по ее лицу и тоже, не удержавшись, ныряли в вырез ее легкой блузки.