Читать книгу Янина - Наталья Генриховна Нараевская - Страница 1

Для меня этот “роман” начался с компьютерного послания, полученного от друга-однокашника в начале 2019 года: “Я тут нашел старую потрепанную тетрадь тридцатилетней давности. Моя тетя болела полиартритом и многие годы была прикована к постели. Тогда, спасаясь от постоянных болей и вынужденного одиночества, она написала много чего хорошего. Никто из окружающих и не подозревал о её увлечении литературным творчеством. Только сын постоянно подтрунивал: “Что ты, мама, там шкрябаешь? Никто никогда читать не будет”. Мне кажется, Анатолий, тебе бы пригодились её рассказы”.

А вскоре Леонид прислал отрывок из рассказа любимой тёти. Нет, это не вымученные на закате жизни воспоминания больного человека. Мне кажется, это настоящая литература.

“Спасибо, Лёнчик! “Тетрадка” понравилась. Язык хороший у твоей покойной тетушки”, – без промедления и вполне искренне ответил ему.

Уже через неделю пришел полный рассказ “Настенькино счастье” с припиской друга: “Толик, ты первый цензор. Тётя ждет “удара” с того света. Когда прочел жене, сказала, нормально. Знаешь, женщины вряд ли скажут правду”.

Пришлось подтвердить: “Твоей тётушке нечего стыдиться – рассказ, конечно, любительский. Разумеется, кое-где надо править. Сообщи имя и фамилию автора. Опубликую в своём сборнике”.

Ответ не заставил ждать: “У неё есть ещё пара рассказов. Правда, с моей скоростью печати придется пахать полгода. К примеру, роман “Янина” моя покойная мама набирала на машинке с каких-то листочков из школьных тетрадей. В итоге вышло 256 листов формата А4. Знакомые женщины читали запоем. На печатном экземпляре указан автор – Данылюк Наталья Генриховна. Остальные без подписи”.

Так я, Анатолий Зарецкий, такой же “писатель-любитель”, с удивлением узнал, что Наталья Генриховна писала не только рассказы, но и масштабные произведения, в том числе на украинском языке.

Понятно, что племянник с детства боготворил свою несомненно талантливую тётю – Наталью Генриховну Нараевскую. Он помнил ее еще совсем молодой жизнерадостной женщиной, не унывающей ни при каких обстоятельствах. Именно она открывала ему этот волшебный мир, от нее, по его словам, он узнавал, порой, больше, чем от родной матери. Обе женщины были участницами драмкружка, популярными исполнителями главных ролей во многих пьесах.

Мама Леонида замечательно декламировала, а тётя на слух играла на любом инструменте: будь то бандура, гитара, скрипка, гармошка, аккордеон, а то и вовсе интеллигентное пианино. Да и пела великолепно, голос мягкий, завораживающий – совсем как у Анны Герман. Мама играла только на мандолине и только вальсы, зато оставила сыну на память несколько красивых мелодий собственного сочинения, правда без нот, исключительно на слух. Музыкального образования у сестёр не было.

Личная жизнь тети не сложилась, точнее, она была исковеркана, как и у множества людей ее круга. Выйдя очень рано замуж за молодого директора школы, свободно владевшего тремя языками, она и не подозревала, что на всю оставшуюся жизнь получит позорное клеймо “жены врага народа”. Её репрессированный муж, Борис Нараевский, скончался в 1956 году на лесоповале Магадана, а его верная жена так никогда и не узнала, что он давно реабилитирован, и ей, как невинно пострадавшей, положено пожизненное пособие. А её, меж тем, нигде не брали на работу, а если и брали, то исключительно на тяжелую и низкооплачиваемую. Чтобы как-то выжить, она копала огороды людям, штопала мешки для сахарозавода, собирала и сдавала бутылки. Тем и жила, пока не потеряла трудоспособность по болезни.

“Какая замечательная тётя! Жаль, что так нелепо сложилась её жизнь. Впрочем, а у кого она сложилась лепо?” – написал я тогда Леониду.

И понеслось, поехало:

– “Итак, дорогой Леонид, я прочел обе новеллы. Что могу сказать. Произведения в духе времени. Вряд ли основаны на подлинных событиях, но правдоподобны. Язык изложения неплохой, Тётушка много читала. Обилие диалогов. Можно сказать, изобилие. Чуть дополнить описаниями, и всё заиграет по-иному. Роман пусть еще полежит. Лучше понабирай. Не ленись, дружище. Память о трудах тётушки достойней лени”;

– “Есть у неё ещё рукопись на украинском языке под названием “Повість про Варку” на 250 листах. Мне не составит труда набрать именно на украинском языке, даже со своей корректировкой, но нужно ли это?”

– “Набирай на украинском. Я всё детство и юность читал на украинском. Мне было без разницы. Зато в библиотеке не стоял в очереди за книгой – просто читал ее на украинском”;

– “Кукулечка кука, ве мне серце стука.

Глупе тен кавалер, же с посагем шука.

Ку-ку, ку-ку, тра-ля-ля, тра-ля-ля,

Же с посагем шука.

Это кусочек из романа “Янина”. Эту песенку я с детства знал и до сих пор помню мелодию. Думаю, перевод с польского для твоего понимания не потребуется”;

– “Какая чудесная “Кукулечка”! Эту песню тоже знаю с детства. Мы ее пели в школьном хоре, правда, на русском языке. Замечательная песня”;

– “Толя, я помню, ты говорил, что тетушка неплохо “фурычит” в разговорном жанре. Для оценки отправляю повествовательный жанр”, – как-то раз сообщил Леонид и действительно прислал замечательное описание местности в районе села Казимировки.

Едва прочёл, ответил без промедления: “Привет, Лёнчик! Критиковать считаю бестактным. Подправленный вариант пришлю”. Но, как говорится, “обещанного три года ждут”, и Леонид не выдержал: “То ли текст большой, то ли… Да это не столь и важно. Вспомнил своё детство и не только – вдруг вспомнил польский язык. Пару книг когда-то прочёл вслух для тёти, но писать на бумаге не пробовал. “Проше поведзиць, а тёця панна? Панна, дзецку, панна. Правда, было дзецко, але бардзо давно”. Хе-хе-хе!!!”

Эх, мне бы вспомнить! Ну, хоть что-нибудь о своих великих польских предках. А то ничего, кроме сведений из интернета, да сухой справки от друзей брата из Польши. Фамилия наша, конечно, звучная. Да ещё с красивым родовым гербом! Это девичья фамилия нашей мамы и чудом сохранивших её немногочисленных родственников, всю жизнь мечтавших навсегда забыть своё дворянское прошлое. А теперь это мой литературный псевдоним. Мельчают потомки.

И вот, наконец, продолжение диалога:

– “Ты передал все то же, ничего не исказив, только более компактно и доступнее для понимания. Твою коррекцию вставлю в основной текст с удалением старого повествования”;

– “Ни в коем случае! Ничего никуда нельзя вставлять. Оригинал – это авторский текст, который не подлежит правкам. А далее формируется текст “под редакцией”. Редакторов, кстати, может быть сколько угодно, а вот автор всегда один. Жду продолжения ”;

– “Принято к исполнению! Чем дольше набираю текст, тем больше переношусь в свое далекое детство – плывут воспоминания, которые не затрагивались на протяжении 60-ти лет. Не знаю откуда, но вдруг всплыло: “То не штука забиць крука… А то штука голо дупо забиць ежа”…”.

Что ж, есть контакт, дружище Лёнчик. Есть нечто, нас объединяющее и с тобой, и с твоей удивительной тётей – странная, на первый взгляд, любовь к чему-то заоблачному – к совсем незнакомой великой Родине наших далеких польских предков.

Вот он передо мной – авторский текст романа “Янина”. Я прочел его за одну ночь. Но откуда столько информации у автора, всю жизнь прожившего в ином социальном обществе и никогда не бывавшего в стране, где живут и действуют его герои. Развитое “писательское” воображение? Не думаю, что только это. Мне кажется, есть-таки некая генетическая память, позволяющая извлечь из глубин подсознания то, что невозможно постичь разумом. А еще воспоминания родителей и всех, кто помнил о былом и делился своим духовным богатством с жаждущими постичь и понять.

Когда мне было около пяти, в мои сны впервые прорвался и ужаснул фрагмент чьей-то жизни. С той поры и лет до семи страшный сон повторялся довольно регулярно, пока не выучил его наизусть, до мельчайших подробностей. Но, самое удивительное, в том сне ощущал именно себя, а не стороннюю личность. Окружавшие говорили на незнакомом языке, но я их понимал. То был не немецкий язык, потому что в свои пять лет нисколько не удивился – тогда я свободно общался на этом языке. Позже понял – то был то ли польский, то ли чешский.

Казнили какого-то человека. Я видел все до мелочей и мог подробно описать любую деталь трагической сцены. Меня окружали люди в удивительно красивой одежде, украшенной мехами, птичьими перьями и еще чем-то ослепительно сверкающим на свету. Стройными колоннами стояли солдаты в невиданной до того железной одежде. Очень много солдат. Только в руках у них были не автоматы, как у охранников лагеря немецких военнопленных, где я родился и прожил до шести лет, а очень длинные палки или громадные, как у нашего повара, ножи. Не могу сказать, какого возраста был во сне, но, думаю, далеко не пятилетним ребенком.

Помню ужас, который охватил, когда бедняге отсекли голову и подняли за волосы. Я видел искаженное страхом смерти лицо казненного, его обезглавленное тело и вздувающийся кровавый пузырь на месте головы. В пять лет я не мог знать подобных подробностей. Такого не показывали даже в фильмах, тем более, свой первый фильм увидел лишь в семилетнем возрасте.

Откуда, от какого предка досталась эта генетическая “зарубка” о пережитом кем-то потрясении? Не знаю. Но, я болел чужой болью много лет подряд – всякий раз, когда неконтролируемая во сне память подбрасывала мне, малолетнему ребенку, те жестокие события далекого средневековья.

Болел ли чем-нибудь подобным наш автор – Нараевская Наталья Генриховна? Несомненно. Я так думаю – Анатолий Зарецкий.