Читать книгу Мимикрия жизни - Наталья Карабаджак - Страница 1

Звонок среди ночи. Это было классическое убийство, а я – классический следователь. За свою, без малого, пятилетнюю следственную практику я почти привыкла к ночным бдениям, но, по-честному, не любила их: будучи «совой», ложилась поздно и внезапный «подъем» для моей сонной души – суровое наказание. Благо, родная милиция машину прислала, и не пришлось топать пешком к месту преступления. Хоть городок у нас и небольшой, и расстояния преодолеваются быстро, но машина – это услуга, это приятно. Я догадывалась, чьими стараниями она оказалась во дворе моего дома («замнач» по розыску питал ко мне нежные чувства, даже не надеясь на взаимность, и я, кокетничая, изредка использовала эту благосклонность себе на корысть. Мелькнула мысль: «Не забыть поблагодарить его»).

Ночь была тихой, погода безветренной, а небо усеяно звездами так бесконечно, что ощущаешь себя частью Вселенной. Такой космополитизм становился все более популярным, и он объясним на фоне центробежного распада страны, которую когда-то мы называли Родиной, и появления новых государств, одно из которых надо было называть Родиной. Древние римляне говорили: «Ubi bene, ibi patria»[1]. Наверное, правильно будет согласиться с древними, хотя от их постулата и веет конформизмом, а еще больше – мещанской утилитарностью. Ну, да в сторону политику и философию.

На месте все ждали только меня. Нервно курил замнач, только кивнув мне без своей обычной – почти голливудской – улыбки. Ваня-Витя (дежурные оперативники, всегда работавшие в паре) взялись, воистину оперативно, объяснять происходящее, но, увидев мои изумленно округлившиеся глаза при взгляде на их бронежилеты, как по приказу – мгновенно – примолкли.

– С каких это пор розыск выезжает на место преступления как спецназ? Или у нас не бытовуха? Террористы проявили к нам интерес? – пыталась я иронией прикрыть дрожь набежавшего страха.

– Вы зря веселитесь, – пессимистично заметил Ваня Бойко.

– Да-да-да… – поддакнул Витя Старыш тоже без оптимизма.

Я решила оставить свой наигранный тон, хотя он всегда помогал мне в первые минуты выезда сосредоточиться на главном. Но, видимо, сегодня ситуация у нас была, хоть и не «аль-кайдовская» (к счастью), но все-таки из ряда вон выходящая.

– Итак… – начала я.

– Итак, – повторил Витя.

Его привычка начинать разговор словами других никогда меня не трогала, а вот Ваню злила всегда. И посему мне была непонятна не только их профессиональная связка, но и личная дружба. Хотя, если покопаться, то, конечно, объяснение можно найти, однако сейчас у меня на это нет времени.

Продолжил Ваня:

– Звонок поступил в 2:20. Звонил сосед. Некто Ковалев Игорь Петрович. Сообщил, что слышал выстрелы, а потом к нему с малым ребенком на руках, в крови, то бишь раненая, постучалась соседка и умоляла спрятать, со слезами просила спасти от мужа, который в пьяном угаре уже застрелил ее отца и мать. Когда мы прибыли, во дворе действительно оказались два трупа – Иванова Ольга Павловна и Иванов Сергей Петрович, муж и жена. Огнестрельные ранения. Их дочь – Вальеву Екатерину Сергеевну – увезла «скорая» с огнестрельным ранением бедра. «Скорую» также вызвал сосед. До того, как Вальеву увезла «неотложка», она успела нам рассказать, что около двух часов ночи в дом ворвался ее пьяный муж – Вальев Валерий Иванович – и, угрожая ружьем, потребовал, чтобы она, Вальева, вернулась к нему, в его дом, т. к. он любит ее и не может жить без нее.

– Они разведены? – уточнила я.

– Официально – нет, но разбежались, чтобы, якобы, отдохнуть друг от друга.

– Да уж, теперь у них точно есть шанс отдохнуть… от совместной жизни…

– Вы дальше слушайте, – прервал мои рассуждения Ваня. – От шума проснулись родители Вальевой и стали на защиту дочери. Мол, никуда она с маленьким ребенком, на ночь глядя, не пойдет и, вообще, муж-пьяница ей не нужен, а потому шел бы он сам отсюда. И стали его выталкивать из дома во двор.

– И ружья не испугались? – удивилась я.

– Черт их знает. Вальева сказала, что он часто такие концерты устраивал, только без оружия, конечно. Видимо, уже привыкли. Но на этот раз что-то замкнуло у парня, во дворе стрелять начал, и тещу и тестя – наповал. Вальева, увидев, что творит муж, испугалась, побежала в дом, ребенка схватила и – в окно, а он в это время тоже в комнату вбежал и успел в нее выстрелить, но, слава Богу, только ранил. В погоню не помчался, а засел в доме.

– Хотя, – начал Витя, – возможно, там еще и самоубийство. Во всяком случае, на наши слова из дома никто не отвечает.

– Что же делаем? – спросила я.

– Виталий вызвал спецов, – Ваня кивнул в сторону замнача, который продолжал курить и раздавать указания окружающим. – Не хочет рисковать нашими жизнями, – добавил он. Странно, но пафосные слова в устах Вани всегда звучат по обывательски просто.

– Не хочет, – повторил Витя как эхо, подтверждая свой устоявшийся образ.

– Ладно, я пока трупы осмотрю, а вы ждите. Кстати, кто с соседом работает? – уточнила я.

– Пионер, – было мне ответом.

Пионер – это стажер Игорь Якименко, который уже месяц проходил у оперативников в отделе свою преддипломную практику. Юный, вежливый и воспитанный мальчик, который совсем не смотрелся в угро, где все поголовно циники, ругаются матом и пьют водку. Игорь был как будто из другого мира. Знал волшебные слова. Вставал, когда в кабинет входили женщины. Правда, выглядело это несколько комично. Все-таки в милиции сейчас работает немало дам, и они частые гости в уголовном розыске, как по делу, так и без оного, ведь там отбывает свои будни милицейский красавец и сердцеед – Ваня Бойко. К нему по поводу и без повода заходили и заходят все девушки райотдела только, чтобы «veni, vidi, vici»[2], однако пока это не удалось ни одной красавице. При этом меня всегда веселила картина: Игорь вскакивает со своего места чуть ли ни ежеминутно, а увальни-розыскники недоумевающе на него взирают при каждом таком пассаже.

Вспоминаю, как, по пролетарски прямолинейный в вопросах этики, но бесценный в оперативной работе, Эдик Горенко сетовал по поводу поведения Игоря, оговариваясь, что «парень дурью мается».

Я осматривала двор и трупы, что при плохом освещении было довольно не просто сделать, когда из дома раздался шум: топот, какой-то грохот. Я настороженно вслушивалась, боясь самого страшного, но, слава Богу, выстрелов не было.

Вскоре из дома вышел замнач, почему-то в бронежилете – неужели со спецами дом штурмовал? Хотя, по большому счету, штурмом этот гром трудно назвать, но, кто знает, чем все могло завершиться. Такого мальчишества я от него, конечно, не ожидала, ведь производит впечатление взрослого и разумного.

Виталий спустился по ступенькам дома, в правой руке как-то небрежно неся автомат, и спокойной походкой шел ко мне. Лицо непроницаемое и слова отрывистые:

– Оставь двор. Я сейчас организую своих ребят, они и его, и трупы осмотрят. К тому же вряд ли здесь во дворе есть что-то интересное. А тебя в доме работа ждет о-го-го какая!..

Это его последнее «о-го-го!» объяснило мне, как тяжело дались ему наши чрезвычайные обстоятельства. Но, даже понимая психологическое состояние замнача, я не могла удержаться от колкости:

– Что детство вспомнил? Давно в войнушку не играл? Чего тебя в этот дом понесло? Вон, сколько спецов вокруг. Как-нибудь без тебя бы справились, – иногда я позволяла себе панибратство с Виталием и он никогда не возражал.

– А ты переживала за меня? – с лукавой улыбкой ответил вопросом Виталий.

– Не за тебя, – решила я не кокетничать, – а за розыск, у которого был шанс остаться без толкового начальника. Ладно, хватит игр. Тем более что на тебе, все равно, лица нет, даже при том, что ты очень стараешься его сохранить.

– Что заметно? – спохватился Виталий и стал оглядываться вокруг, устанавливая, какое количество подчиненных могли заметить его растерянность.

– Скинь с себя эту броню, отдай ружьишко и закури спокойно сигарету, тогда твои подчиненные увидят своего прежнего начальника.

– Да, Анюта, – он тоже иногда позволял себе панибратство со мной, но я это не поощряла никогда, поэтому сразу же перебила:

– Анна Павловна, в крайнем случае – Анна.

– Да, Анна, – повторил, исправившись, Виталий, – не умеете Вы поддержать боевой дух милицейского начальника.

– А милицейскому начальнику не боевой дух нужен, а кое-что другое.

– Что же? – шепотом, склонившись к моему уху, уточнил Виталий.

– «Холодная голова, чистые руки и горячее сердце», – бесстрастно процитировала я и добавила поясняюще – это, кстати, слова вашего классика и, по-моему, в них есть резон, особенно относительно головы.

– А мне как-то больше нравиться относительно сердца, – и мой визави приложил руку к сердцу – получилось картинно.

– Не опошляй классика! «Железный Феликс» имел в виду совсем другое. И вообще переключаемся на дело. Что там? – спросила я хоть и запоздало, но серьезно.

Виталий в момент преобразился и стал прежним замначем – строгий спокойный взгляд и четкая речь:

– На первый взгляд – самострел, но последнее слово все-таки за Першиным.

Першин – это судебно-медицинский эксперт, гений судебной медицины нашего провинциального масштаба, но я так подозреваю, что и в столичных высях он был бы не последним специалистом. Перед ним заискивающе «ползают на коленях», умоляя в кратчайшие (!) сроки представить заключение, не только милицейские следователи, но и мы, следователи прокуратуры, якобы голубая кровь органов. Першин же одинаково со всеми несговорчив. Однако мне кажется, что к милиции он более благосклонен. Правда, однажды он признался, что дело совсем не в административных различиях, а… в гендерном различии. И, опережая мое удивление, пояснил: «Просто мужику с мужиком легче договориться: бутылку поставил, вместе выпили и – по рукам. А ты даже если и выставишь бутылку, то пить со мной не будешь, а если и будешь, то не так, как мужик. Вот тебе налицо – половой вопрос в органах».

Виталий продолжал:

– …Толмачев сейчас все сфотографирует, ты тщательно осмотри, опиши в протоколе, чтобы, в случае чего, не к чему было придраться. Да что я тебя учу, сама все знаешь. К тому же, наверняка, придется дело закрывать… Субъекта нет, а, значит, и состава преступления нет. Азы уголовного права. Верно? – вопрошающе взглянул на меня Виталий.

– Ты как будто сомневаешься в чем-то, – уловила я в его голосе какую-то неуверенность.

– Только не в основах уголовного права, – перевел он свои сомнения в академическую плоскость, – все, иди, изучай, а я ребят по соседям отправлю и двор осмотреть.

Виталий направился к стайке своих подчиненных, а я на ходу уже попросила его:

– Слушай, спецов-то отправь по домам. Чего они еще здесь? И еще, относительно орудия преступления – так понимаю – это ружье… Чье оно? Фигуранта? Или?.. Пусть ребята установят.

– Лады, – согласился замнач и повернул в сторону командира ОМОНа.

Внутри дома меня застала стандартная картина места преступления: разбросанные вещи, перевернутые стулья, со стола сброшен нехитрый скарб – чашки, ложки, тарелки – что-то разбилось, детская кроватка накренена набок, открытое окно и… труп: молодой мужчина сидит на диване, между ног охотничье ружье дулом вверх. Если бы не рана на голове, можно было бы подумать, что он спит сидя.

Осмотр я проводила тщательно, отмечая в протоколе все детали, даже те, которые на первый взгляд кажутся не имеющими значения. Однако я дотошно все фиксировала, вспоминая, как нас, студентов четвертого курса, муштровал профессор криминалистики Постика, методично, как слепых котят, гоняя по криминалистическому полигону и заставляя вносить в протокол осмотра абсолютно все мелочи, уверенно при этом усмехаясь: мол, как будущие следователи мы ему еще спасибо скажем. Однако мало кто из нас тогда мечтал о карьере следователя. Начавшийся период строительства капитализма открывал перед каждым широкие горизонты цивилистики. Поэтому абсолютное большинство видело себя преуспевающими адвокатами, другая – не маленькая часть – добропорядочными нотариусами со стабильным приличным доходом, третья – тоже довольно существенная категория – юрисконсультами достойных и богатых фирм, и, наконец, четвертая – совсем маленькая доля (даже можно сказать – долька) нашего курса, не отчаявшаяся в своей вере в государство – видела себя на службе у этого государства, но, как минимум, в роли судей или государственных чиновников городских, областных и, конечно же, самых высших ступенек власти. Судьба, увы, а может, к счастью, распорядилась по-своему и некоторые из нас, в том числе и я, все-таки загремели в следствие.

Надо признаться, что и в начале своей карьеры, и впоследствии я не раз вспоминала профессора Постику тихим добрым словом за его муштру. Мои протоколы осмотра вызывали зависть коллег, их можно было смело отправлять на выставки, однако выставки такие нигде не проводились. Как часто эти протоколы спасали мои, казалось бы, в прах рассыпающиеся дела, точнее спасали те мелочи, которые я включала в протокол при осмотре.

Снимаю шляпу, профессор Постика!