Читать книгу Исповедь детдомовки - Наталья Князева - Страница 1

Посвящается всей той боли, что я пережила.

Спасибо вам за опыт.

Глава I

Обменная монета

Давай познакомимся? Меня зовут Наташа, мне двадцать пять лет. Я второй раз в браке, и у меня двое прекрасных детей. Я часто пишу свои размышления на листочках или в заметках телефона – привычка не делиться с окружающими своими размышлениями.

Поздно ночью мне в голову пришла гениальная мысль – объединить их все в одно целое, собрав маленькие кусочки жизни в одну большую историю и поделиться ей с тобой.

Наверное, стоит начать с того, кто я? Родилась я в 1996 году в Украине. Со слов бабушки, была суровая зима, за окном валил густой снег, дороги были заметены и добраться до роддома была фактически невозможно. Раньше положенного срока, я появилась на свет без каких-либо отклонений, что довольно удивительно. Сами потом поймете почему.

Мне было всего пару месяцев от роду, когда моя бабушка по отцовской линии приняла решение перевезти нашу семью из Украины в Россию, чему Анна Петровна была сказочно рада. Да, знакомься. Это моя мать. В дальнейшем я буду обращаться к «родителям» только по именам, потому что считаю их лишь биологическими производителями. Почему? Сейчас объясню.

Представь себе на секунду вот такую ситуацию. В бедную деревню Украины приезжает новенький ягуар, и из него выходит молодой симпатичный парень со статной женщиной. Слухи о приезде «богатенького паренька» разлетелась быстро, и Анна, не теряя времени, решила охмурить пацаненка. Хотя сама на тот момент была в гражданском браке и воспитывала сына четырех лет.

Она быстро разузнала, к кому именно он приехал, втерлась в доверие и затащила выгодную партию в постель. Спустя время, она заявила о своей беременности, и Андрей, как мужчина благородных кровей, повел её в ЗАГС, где они благополучно заключили свой брак, скрыв сей факт от бабушки.

История об их браке всплыла, когда бабушка приехала забирать Андрея от родственников: Анна была на внушительном сроке беременности и скрывать это было невозможно. Поездку пришлось отложить, из-за угрозы прерывания беременности Андрею пришлось остаться на Украине.

Выйдя за Андрея, Анна надеялась избавиться от меня. Во время беременности были постоянные запои, сидения в горячих ваннах, сильные физические нагрузки. Да, я не самый желанный ребенок. И как вы догадываетесь, жизнь у меня была несладкой. Ведь Анна хотела устроить 5себе жизнь, выйдя замуж по расчету, но моё рождение испортило ей все планы.

Когда я родилась, мы переехали в Москву и стали жить в одной из квартир бабушки. Мы редко с ней виделись, так как она работала в МИДе и постоянно была в разъездах по загранице.

Бабушка хорошо зарабатывала, поэтому полностью содержала семью своего сына. Из-за отсутствия работы родители начали искать развлечения, ведь с детьми было скучно сидеть, а душа требовала веселья.

Анна увлекалась черной магией и вступила в сообщество «Белое братство»¹. Там она нашла себе единомышленников вовлекла туда Андрея. После вступления в ряды общины, из дома

________________________________________________________

Секта также известна под названием "Великое Белое Братство» и и "Международный институт души Атма". Сами сектанты называют себя юсмалианами.

общины, из дома стали пропадать вещи: старинные сервизы, книги, мебель… короче все, что имело ценность. Однажды бабушка обратила внимание на странное поведение сына и пришла к нам домой. В тот момент мы с братом дома были одни, и она застала нас голодными, побитыми и грязными. В срочном порядке она взяла отпуск и увезла нас из той квартиры к своему супругу и стала разбираться со своим сыном.

С нами ей было тяжело. В 90-ые, был большой дефицит и достать продукты первой необходимости было крайне тяжело. Она отстаивала огромные очереди с двумя детьми за куском масла и бутылкой молока. Какая она молодец, правда? Но как бы не так.

Будучи взрослой, я не раз слышала от нее эту историю, и порой она меня даже раздражала. Ведь каждый раз, чтобы показать какая она «крутая», будучи в пьяном угаре, она припоминала историю о том дне, как она стояла и плакала в очереди. Да, многие стояли, и никто своим детям, внукам об этом не тычет в лицо при любом удобном случае. Сделал, молодец, зачем попрекать этим? Сейчас мои рассуждения такие, потому что я сама стала мамой. Я бы и не такое сделала ради детей, если бы потребовалось. И уж тем более не припоминала бы в каждой cсоре, какая я героиня. Да, бабушка у меня не с простым характером. Она любит, чтобы ее либо хвалили, говорила какая она молодец и какая она бедная и несчастная. «От тщеславной героини до синдрома жертвы» – ее диагноз, как по мне.

Эпиком стал разговор с братом. Я спросила его о том времени:

– Стас, можешь подробнее мне рассказать, о том как было сложно в девяностые?

– В смысле? – спросил он.

– Ну, бабушка постоянно мне рассказывает историю о том, как отстаивала очередь за молоком и маслом, а ты стоял рядом и горько плакал.

– Наташ, не было такого. Ты чего? Она работала в МИДе у нее были связи и стоять в очередях не про нее.

Её времяпрепровождение с нами быстро закончилось. Отпуск подходил к завершению, нас нужно было куда-то девать, а также вытаскивать наших «родителей» из секты. Решение было принято быстро. Чтобы перекрыть все выходы и входы к этой секте, она продала квартиру в Москве, взамен купила однушку в Подмосковье. Почему однушку для четверых людей? Оказалось, что за «баумнской» квартирой тянулись огромные долги. За все время «родители» не платили по счетам, только занимали деньги у знакомых по всей столице. После продажи квартиры, большая часть денег ушла на раздачу долгов, а на остаток была куплена и отремонтирована скромная однушка в Подмосковье. Сына бабушка пристроила на работу к мужу в компьютерную компанию под названием «Формоза», Анна продолжала сидеть со мной в декрете, брата пристроили в детский сад. Вроде бы все хорошо звучит: «стали жить мы дружно»… Но, к сожалению, все оказалось не так радужно. «Родители» перестали пить, начали жить как полноценная семья. Но это продлилось недолго, Анна начала спиваться, таща Андрея за собой на дно. Бабушка старалась все исправить, обеспечивая их жизнь финансово, проводя беседы и надеясь на то, что деньги пойдут на меня и брата. Но все деньги утекали рекой алкоголя по их глотке.

Став взрослой, я поняла, что её покупки и подачки выглядели как «пожертвования».

Наверное, это связанно с тем, что моей бабушке, Наталье Игоревне, было всего 16 лет, когда родился мой биологический отец. Его воспитывали Наталья Игоревна и её мама. Согласитесь, когда мама четвертый раз выходит замуж, это сильно подрывает ее авторитет в глазах сына. Плюс ко всему, она никогда не участвовала в его жизни, потому что нужно было самой учиться, строить личную жизнь и карьеру. Его воспитанием в основном занимались подружки Натальи Игоревны и родственники. Когда он подрос и забот с ним стало меньше, она брала его с собой на работу в круизы и, если к бабушке подкатывал очередной «хахаль», она просила Андрея называть её по имени. «Я тебе не мама. Я твоя подружка Наташа». Так в голове моего «отца» сложилась картинка, что она ему не мать, а «денежный кошелек, подружка», которая никогда его не бросит.

Бабушка продолжала искупать свои грехи разными способами. «Андрюша, не надо служить, там будут обижать», – говорила она и отмазала его от армии, купив военный билет. Не доучился? Бог с ним. Оплачивала даже экзамены, чтобы он получил диплом учителя математики. Не подумайте, он был не глуп, у него был математический склад ума, он умел все грамотно рассчитывать, и его тяга к программированию проявилась еще в детстве, но вырос к сожалению озлобленным мальчиком. Бабушка до сих пор себя корит за то, что не была с ним строга и исполняла каждый его каприз. Но что сделано, того не вернешь. Время не повернуть вспять…

Флешбек тоже жизнь

Вернемся в прошлое. Детский сад. Помню его фрагментами. Я не знаю, кем по образованию была Анна, но каким-то чудесным образом она устроилась работать в садик помощницей поварихи.

Утро начиналось с того, что она с железными бидонами шла в магазин, набирала молоко, и мы шли в сад. Если мне не изменяет память, проработала она там недолго. Ее уволили за пьянство и опоздания на работу. С этого момента моя жизнь поменялась. Я часто оставалась в садике последним ребенком, потому что за мной не хотели приходить или… просто забывали о моем существовании. Пару раз мой брат пытался меня забрать, но ему не отдавали меня, потому что он был слишком мал. Я не раз ночевала с охранницей в садике, которая делилась со мной своим ужином, ночевала у воспитательницы дома или у соседей. Сейчас вы подумаете, как такое возможно? Поверьте, тогда раньше мало занимались неблагополучными семьями.

В детском саду я была проблемным ребенком: нервная, крикливая. Чаще всего забивалась в угол и молчала весь день. Играя с детьми, могла навредить себе или другим. К примеру: играя в догонялки, вписалась челюстью в угол детского стола так, что вывихнула зуб, и его пришлось удалять. Последствия: во взрослой жизни была искривлена челюсть полностью. Года в четыре меня повели в парикмахерскую прокалывать уши. Анна тогда заплатила пятьдесят рублей за это, а бабушка подарила мне золотые серьги в виде розочек. Что я сделала первым делом, когда пришла в садик? Правильно, начала хвастаться. Одному мальчику, видимо, это не очень понравилось, и в знак протеста он дернул меня за сережку так, что надорвал мне ухо. Крови было много, и день закончился в приемном покое. Дома Анна сидя на кухне покуривая сигарету, обмусоливала эту ситуацию со своей подругой:

– Надо было этого мальчика укусить.

– Ань, ну, не лучший совет ты даешь ребенку.

– Да она все равно тупая, не поймет.

Я маму все-таки послушала и на следующий день в садике прокусила обидчику ногу до крови. Потом мальчика в другой сад перевели. От меня, наверное, подальше.

О моем состоянии здоровья особо не беспокоились. Привести меня в сад с высокой температурой было нормой. Однажды к тихому часу я стала плохо соображала, жаловалась на сильную головную боль. Воспитатель вызвала скорую и оповестила родителей. По приезду фельдшер осмотрела меня и сделала укол. Она была еще тем «подарком жизни», сделав мне укол так, что впоследствии развился абсцесс.

Судя по медицинской карте, первую операцию мне сделали в шесть лет. В тот день Анна тащила меня в сад, а я в очередной раз жаловалась на свое состояние здоровья.

– Заткнись, тварь, опять придумываешь, – сквозь зубы отвечала она на мою мольбу.

– Мам, мне сидеть больно, честно.

Она положила меня на стул и, оголив мою пятую точку, только замахнулась рукой, чтобы всыпать мне по попе, но обомлела от увиденного. На моей ягодице зиял огромный абсцесс черного цвета. Вместо детского сада она в срочном порядке повезла меня в больницу, где ей огласили вердикт:

– Срочно оперировать.

Помню, что после слов врача она так плакала, обнимала меня, целовала… В тот момент я почувствовала себя счастливым ребенком. Ведь она делала, то что я так от нее хотела. Любви.

Меня забрали в палату и стали готовить к операции.

– Раздевайтесь, – сказал врач.

Я стояла, краснела и не хотела этого делать при чужом дяде. Врач понял мое смущение, поэтому позвали медсестру. Она помогла мне раздеться, надела на меня огромный хлопковый халат и носки на подвязках. Выглядела я мягко говоря придурковато. Меня провели в операционную, медсестра помогла мне лечь животом на стол, в операционную стали заходить врачи.

– Холодно, – тихо пожаловалась я.

– Потерпи чуток, – успокаивала медсестра.

Врачи стали привязывать мне руки, и я начала вырываться и плакать.

– Не беспокойся, так надо, – гладя меня по голове, говорила медсестра.

– Зачем? – испуганно спросила я сквозь слезы.

– Чтобы ты не дергалась во сне, – тихим голосом продолжала она.

Мне поставили капельницу и попросили подсчитать до десяти. Один. Два. Три. Четыре. Я уснула. Даже помню, что мне снились. Будто я сижу дома перед телевизором и смотрю любимый мультик «Симпсоны», а вся больница – страшный сон.

Очнулась я от наркоза в палате под тремя одеялами, меня жутко трясло то ли от холода, то ли от наркоза, жутко болело горло. Позже узнала, что это была трубка для вентиляции легких.

К вечеру ко мне пришла Анна, подписала бумаги и забрала меня домой. Почему так сделала? Не знаю, но явно не из-за материнских чувств ко мне, возможно, боялась, что я пожалуюсь медперсоналу на нашу семью и у нее будут проблемы. Дома на меня забили болт, за раной никто не ухаживала, поэтому благодаря «любви» Анны у меня на память остался офигительный рубец на ягодице.

По мимо «любви» ко мне, Анна с Андреем часто проявляли ее друг на друге. Не стесняясь меня и брата, они ругались, громили квартиру или уничтожали друг друга. Так как брат был по старше и мозговитее, он сбегал из дома, оставляя меня одну. А мне в свою очередь попадало во время их разборок. Все, что оказывалось у Анны под рукой, летело в Андрея: будь то чугунная сковородка или старинная икона с металлическим подрамником. Когда я понимала, что накал ругани дошел до предела, я взбиралась на верх шкафа и начинала громко плакать. Анну это раздражало:

– Иди успокой свою маленькую тварь, – обращаясь к Андрею, кричала она.

Анна частенько любила меня унизить или упрекнуть меня моим существованием:

– Мне тебя в коленях не дали зажать. Я тебя ненавижу. Чтоб ты сдохла.

И все в таком духе.

Вы не представляете, как это было больно слышать. Родная мать говорит это своему маленькому ребенку. Мало того, что говорит, так еще и показывает своим отношением.

Когда была маленькой, во всем винила только себя. Я виновата, что они ругаются, я виновата в том, что появилась на свет. Я ненавидела себя.

Лучом надежды в моей жизни была бабушка, которая забирала нас с братом на выходные к себе в Москву. Это были самые беззаботные для нас дни. Нас баловали, любили, кормили сладостями. Это был просто рай. А когда выходные заканчивались, за нами приезжала Анна (чаще всего в пьяном угаре) и требовала нас отдать ей. От страха я пряталась за диваном и молилась о том, чтобы хоть еще немного побыть рядом с бабушкой, но у нее не было выбора: ей нужно было работать, а с нами оставаться она долго не могла. Ей работа была всегда важнее, и я считала в детстве это нормой.

Когда выросла, мне хотелось найти ответы на вопросы. Почему она не забрала нас? Почему оставила у родителей-психопатов? Тогда я спросила у бабушки:

– Почему ты не забрала меня от них? Ты же видела, что они не меняются.

Но бабушка находила тысячу оправданий. То ее супруг был против меня, то на работе не давали разрешения, то школа слишком далеко. Обидно? Сейчас да, но будучи ребенком я не обращала внимания ведь за горой украшений, подарков, сладостей я этого не замечала и считала нормой. Ребенком я многих моментов не понимала и считала свою бабушку второй мамой. Я так в принципе ее и называла: «Мама Наташа». Я искреннее ее любила: от нее я получала, то чего мне не давала Анна.

Несмотря на обеспеченную бабушку, мы с моим братом находились за чертой бедности. Проживали в маленькой однушке, комната в которой визуально была разделена шкафами: левая зона предназначалась для нас с братом, правая – для «родителей». Слева стояла двухъярусная кровать, которую подпирал поцарапанный шкаф, а напротив кровати стоял рабочий стол. В правой зоне располагалась «кровать», сделанная из старого красного дивана и спрятанная за длинным сервантом. Напротив, кровати стоял небольшой шкаф с огромным старым телевизором, а еще трехколесный черный перекатной столик. Комнату украшали настенные красные ковры (те, в которые можно часами залипать), плакаты техники и шторка из бисера. Кухня была маленькая, квадратов, наверное, шесть. Но в ней помещалось старое красное кресло, кухонный стол и серо-белый кухонный гарнитур, а под окном был встроенный «мини-холодильник», где чаще всего Анна прятала выпивку…

У двери в кухню была стеклянная зеленая ручка, через нее можно было видеть, что происходит за дверью, чем в принципе мы частенько пользовались с братом. Санузел соответствовал габаритам квартиры, небольшой и убитый, прокуренный и пропитанный запахом кошачьего туалета. В двери туалета была сделана прорезь для домашних питомцев, которых было около десяти. У Анны был фетиш таскать кошек то с кладбищ, то с улицы. Чуть позже брату на день рождения подарили собаку (дополнение к нашему зоопарку), породы карликовый пудель и дали кличку «Джумаджи». Задается вопрос:

– Как такое количество живности и детей питалось и жило в одном помещение?

Я не особо помню. Но в моей памяти остался запах кошачьей мочи, который был абсолютно везде. Порой в квартире было невозможно дышать. Кошки были повсюду, и если лоток был забит, то они справляли нужду на наши вещи и мебель. Самое интересное: у кошек всегда была еда. А вот нас с братом периодически морили голодом. Анна не любила стоять у плиты, но если такое случалось, то это был либо какой-то праздник, либо перерыв между запоями. К примеру, я отчетливо помню Новый год. Наверное, это был единственный праздник, когда мы отмечали как настоящая семья. Андрей наряжал елку, пока Анна мельтешила на кухне: варила холодец, резала салаты и запекала курицу в духовке. Мы в тот момент с братом в праздничных нарядах бегали по квартире и радовались приближающемуся празднику. Когда садились за стол, слушали поздравительную речь президента, нам наливали вкусную газировку, и мы как взрослые чокались бокалами. Наверное, будет звучать странно, но вкус той газировки я помню до сих пор. Виноградный… одновременно приторно-сладкий и немного отдающий кислинкой. Мелочь, но тогда она вызвала у меня большое количество радости и счастья. После мы пошли гулять на улицу с соседями в ближайший парк и на огромном фонтане строили огромного снежного пса.

Иногда Анна баловала нас вкусными завтраками. Рецепт одной из вкусняшки был очень прост – это когда молоко, яйца и сахар взбиваешь, обмакиваешь белый хлебушек и жаришь на раскаленной сковородке. Однако есть и грустный момент, связанный с готовкой Анны. История, которая могла стать для меня фатальной.

Помню, взрослые снова поругались… Мы с братом сидели на кухне, ели картофельное пюре с жареной курицей. Анна курила около окна и возмущенно жаловалась своей подруге на неудачный брак и мужа-дебила. В какой-то момент я поняла, что порцию, которую она мне положила, я не осилю:

– Мам, я не хочу кушать, – тихо сказала я

Она презрительно на меня посмотрела, закатила глаза и крикнула в сторону двери:

– Андрей, иди покорми свою дочь.

На кухню зашел спокойный Андрей. Посмотрев на меня, он молча взял в кулак мои волосы и стал бить лицом о тарелку. Продолжалось это до тех пор, пока из моей головы не начала сочиться кровь. Увидев это, он швырнул мою голову на стол и вышел из кухни. Дальше сумбурные воспоминания. Крик. Меня тащат за руку в ванную комнату (как я передвигалась сама не понимаю), моют мою голову в воде, вытаскивают осколки из лба, залив все зеленкой и налепив большой кусок пластыря. Анна ушла на кухню прикладываться к бутылке, а я продолжала сидеть у кровати "родителей» и смотреть в потолок. Андрей придвинулся ко мне ближе и тихо прошептал:

– Надо было тебя добить, тварь.

Честно? Я ждала смерти. Я хотела, чтобы это все закончилось.

Вв тот вечер никто не вызвал мне скорую, никого не волновало, умру я или нет. Сейчас на моем лбу вдоль виска находится внушительный глубокий шрам, напоминающий тот страшный ужин, который мог стать для меня последним.

Чаще всего, когда Анне было влом готовить, она покупала нам дошираки. И при том чем острее, тем лучше. Все в детстве читали книгу «Все тайное становится явным»? Где мальчик выкинул кашу на улицу, и она попала на шляпу прохожего?

Думаю, да.

Когда Анна отлучилась с кухни, я быстро встала на подоконник и вывалила эту дрянь за окно. Спустя пару минут в квартире раздался звонок. Там стояли две девушки, которые громко возмущались, что им на голову прилетела лапша быстрого приготовления. Анна долго перед ними извинялась и, когда закрыла за ними дверь, громко крикнула на всю квартиру:

– Где ты, маленькая тварь?! Я тебя сейчас уничтожу.

Забившись под кровать, я зажмурила глаза и перестала дышать на мгновенье, в надежде, что она меня не найдет. Через пару минут криков и матерных слов в мой адрес, она спустилась на колени и вытащила меня за ноги из-под кровати. Я стала громко плакать и молить о пощаде:

– Мамочка, пожалуйста, не надо. Я так больше не буду.

Но она тащила меня за ногу на кухню и продолжала кричать:

– Жрать не хочешь, сука, – закричала она и ударила меня головой в стол.

Я вскрикнула от боли и схватилась руками за голову. Анна резко остановилась и вышла на пару минут из кухни. На крик прибежал брат и встал рядом со мной. Она зашла обратно, держа в руках топор:

– Клади руки, тварь, сейчас я тебе их отрублю. Нечего выкидывать еду на улицу! – замахиваясь топором, кричала она.

Я стала громко плакать и умолять этого не делать, но при этом послушно положила руки на стол. Она схватила меня за запястье и стала примеряться топором. Мой брат с полными глазами слез не выдержал этот и встал передо мной:

– Мам, умоляю не делай этого!

Она посмотрела на него озадачено, обняла и сказала:

– Ладно, ради тебя не буду.

Когда родители уходили в запой, мы с братом оставались одни без продуктов и средств существования, а так как он был меня старше меня ответственность за все нес только он.

Помню, как-то летом родители ушли в очередной запой. Стас напросился подрабатывать в местную лавку арбузов и дынь.

– Вечером буду дома, никуда не выходи, никому не открывай. Поняла? – поучая меня. спросил Стас.

– Угу! – Ответила я

Брат ушел, а я целый день провела за просмотром телевизора, пока к вечеру не отключили свет. В тот день в городе произошла авария на электростанции. Я испугалась и решила надеть на себя все, что было под рукой, и пойти искать брата на улице. Стала кричать на всю улицу:

– Стас!

Он же не мог далеко уйти работать? Неужели он меня бросил?

Детский мозг в голове фантазировал ужасные картинки, а темнота на улице прибавляла ужаса. Темный двор, я иду одна и зову брата. Наверное, он меня ругал, когда нашел, я, к сожалению, этого не помню. Зато помню вкус жареной картошки с яйцами, которую он приготовил для нас. Мы смотрели мультики, ели и наслаждались спокойствием в доме.

Он не был плохим братом, хоть и разница в возрасте сказывалась на нашем отношении к друг другу. Вообще, будучи маленькой, я мечтала, что, когда вырасту, выйду за него замуж. Ведь он такой у меня красивый.

Периодически он играл со мной в войнушку. Мы жарили хлеб на газовой плите, макали в масло с солью и представляли, что находимся где-то в лесу, а это полевая еда. Так как комната была визуально поделена шкафами, мы распределили наши военные территории. Я растягивала одеяло на «родительской» стороне, а он – на нашей. Это были стены нашей базы. Из конструктора мы слепили себе пистолеты, а остальные игрушки служили нам гранатами. Сквозь смех и детские писки мы кидались в друг друга игрушками и озвучивали звуки автоматной очереди.

Еще одним развлечением нашего двора была игра в фишки, битки и соты. Какие же были времена! Стас умело обыгрывал друзей во дворе и притаскивал домой огромные пакеты различных пластиковых кружочков. Рельефные, с покемонами и героями различных мультфильмов… Я с жуткой завистью сидела дома и рассматривала его пожитки, но самыми легендарными считались черные пластиковые биты с перламутровыми рисунками «Мортал комбат».

В моменты, когда брат уходил из дома, и я оставалась одна с пьяными родителями, мне приходилось выживать. Чтобы себя прокормить себя, я попрошайничала на улице и периодически подворовывала мелочь в детской раздевалке. Осуждаете? Пускай. Я пыталась выживать и делала это как могла… В магазинах воровала дешевые булочки себе на завтрак, а когда родители детей сдавали деньги на школьные нужды, таскала из журнала по мелкой купюре. Может быть, моя учительница младших классов знала, что это я, но никогда не говорила мне и всему классу, что сумма стала меньше. Я и так была изгоем, а, узнав правду, могли до смерти заклевать за воровство.

На меня настолько не обращали внимания «родители», что я могла себе позволить гулять на улице до позднего времени. Какая разница? Меня дома никто не ждал. Гуляла я с друзьями по двору. Развлечения у нас зависели от времени года. Зимой мы прыгали по гаражам или катались в большой деревянной катушке. Объясню, как это было. Мы находили строительную деревянную катушку, выбивали в середине пару балок и залезали внутрь. Там были металлические распорки и за них было удобно цепляться. А теперь представьте: двое или трое шестилетних детишек внутри этой штуки катятся в поле. Психи! Зато как нам было весело. Прыганье по гаражам было не менее безопасным занятьем, но нас это не останавливало. И крыши у нас под ногами проваливались, и мы соскальзывали вниз, падали, ударялись, бились, царапались и рвали одежду. Но однажды, я прыгнула с крыши в снег так, что чуть ли не лишилась жизни. Я стояла по пояс в снегу и смотрела на штырь, который торчал передо мной. То есть, я как шашлычок могла насадиться на эту арматурину. После той ситуации я завязала с зимним развлечением.

Летом мы играли в ножики и лазали по деревьям, ходили на заброшенный госпиталь КГБ и придумывали различные страшилки про сатанистов. Кстати, его снесли в 2015 году.

Во дворе мы нашли заброшенный гараж «ракушка» и устроили там тайный штаб. Для ребенка иметь что-то сокровенное, о чем знает только узкий круг лиц, было самым неописуемым достижением. Так как мы были детьми, фантазия играла у нас очень бурно. Поэтому мы придумывали различные истории, рассказывали их друг другу и свято верили в них, а наш штаб был нейтральной территорией, куда никто не мог проникнуть.

Помню один день, когда я была в центре внимания своей компании. Анна дома проводила различные обряды с книжками, свечами и картами. Рисовала пентаграммы на полу, жгла свечи и раскидывала карты. В ее закромах я нашла потрепанную книгу «Черной и белой магии». Там было много различных рисунков и прочей магической хероты. Стащив книгу из дома, я стала хвастаться ребятам во дворе.

– Гляньте, что я нашла у себя дома, – восторженно сказал я друзьям, показывая им книгу.

Мы целый день как ненормальные бегали по двору с палками, рисовали круги на земле и читали непонятные заклинания. В тот день ко мне было притянуто большое количество внимания, я считала себя центром вселенной. Это было безумно приятное чувство – на мгновенье стать значимой среди всех. Но спустя пару дней ребятам надоела эта игра, и мы сожги книгу от греха подальше.

В детстве у меня была близкая подруга Оля. Она познакомила меня с заброшенным госпиталем и местными байками, которые я потом рассказывала друзья во дворе. Подогревала мой интерес рассказами о том, что там бродят сатанисты, которые воруют детей и вырезают им сердца. Как они проводят обряды, сжигая животных и поедая их органы. А мне ведь интересно.

Господи, какая же я была идиотка!

Меня тянуло на всякие дебильные приключения, и я не осознавала последствии совсем.

Территория госпиталя была огромная и занимала порядка 60 га. Если смотреть с высоты птичьего полета, то выглядел он полукольцом, имеющий ответвления. Везде разная высота этажей: в одной части здания – семь, в другой – двадцать. Ещё несколько этажей уходило в землю. По рассказам местных жителей, стройку забросили в 1991 года. Планировался реабилитационный центр госпитального вида на 3000 тысячи койко-мест. Так как строили для военных целей, после прекращения стройки долгое время вывозили оттуда бумаги, аппаратуру и тд. По территории, да и в принципе за забором госа (так местные жители называли это место), валялось огромное количество стройматериалов. При постройке участвовало пять кранов. Разбирали их постепенно, последние демонтировали в начале 90-х, но предпочли оставить мостовой на том месте, где он замер в последний раз. Высотой он был в три-четыре этажа, а крепкую конструкцию удерживала бетонная плита с тросами около шасси.

Старшие ребята часто развлекались на этом кране. Найдя пожарный рукав, они привязали его к стреле крана – получилась импровизированная тарзанка для экстремалов. Когда их там не было, мы с Олей частенько на ней катались. Я до сих пор помню ощущения полета. Когда земля, деревья у тебя под ногами, и ты летишь. Чувство свободы, хоть и мимолетное, втягивало как наркотик. Всегда думала, почему взрослые боятся всего на свете? Да потому что, будучи ребенком, ты не осознаешь, какие могут быть последствия и травмы. К сожалению, или к радости, кататься нам удавалось не так часто, как хотелось бы. Поэтому мы находили другое развлечение рядом с ГОСом. Около заброшенного здания находилось небольшое озеро, у которого было странное название «Му-му». По рассказам, там утонула корова, поэтому к озеру и прилипло такое прозвище.

Многие там не купались из-за страха утонуть и увязнуть в иле, поэтому местные ребятишки мастерили плоты и плавали на его поверхности. Брался деревянный паллет, на котором перевозят грузы, в него напихивались пустые пластиковые бутылки (чем больше – тем лучше). Мы с Олей подрезали свободный плот и катались на нем вдоль озера, но в один из жарких июльских дней нашу идиллию нарушили мальчишки. Они требовали, чтобы мы отдали им плот:

– Девкам нечего делать на нашем плоту! – Кричали они.

– А ты попробуй отбери! – Кричали мы в ответ, высовывая языки и передразнивая их.

В ответ на такое нахальство мальчишки вплавь до нас добрались и опрокинули с плота. Мы, поверженные и промокшие, выползли на берег. На улице стояла адская жара. Ничего лучше в голову не пришло, как пойти на кран и посидеть в кабинке крановщика: обсохнуть и передохнуть. Поднявшись навверх, мы сняли вещи и развесили их по кабинке. Повесив свою мокрую футболку, я вгляделось в поле и не смогла оторвать своего взгляда. Поля… Они не имели ни конца, ни края, цвета были такиео насыщенные! И этим завораживали моё детское мышление. Я смотрела вдаль на голубое небо, которое соприкасалось с цветочным полем, переходя из голубого в красный, зеленый, жёлтый…

Вообще Оля была лидером в нашей паре и постоянно любила говорить о себе. Какая у нее классная жизнь и тому подобное. Чтобы совсем показать свое превосходство, она приглашала меня к себе домой. Приходя к ней домой, я сидела и наблюдала за тем как, она играет в Sims на компьютере. Жила она в частном секторе не далеко от квартиры моих «родителей». Дом у нее был двухэтажный, голубого цвета, отделанный пластиковым сайдингом. У окон белые резные наличники, серая черепичная крыша и маленький придомовой садик в виде яблони и вишни. Хорошо помню ее комнату, которая находилась на втором этаже. В ней постоянно был бардак из ее вещей и детских игрушек. В комнате было все, что нужно маленькому ребенку: большая кровать, вместительный шкаф с зеркалом во всю дверь, угол для игрушек и рабочий стол с компьютером. У нее была любимая собака – старенькая такса, с которой мы часто гуляли. Казалось, у нее действительно была идеальная жизнь: своя комната, где она могла закрыться от взрослых и побыть одной, заботливая бабушка, которая постоянно меня кормила и давала с собой горстку сладостей… Я считала ее самой крутой, ведь у нее было то, чего не было у меня.

Стыд и чувство вины – это то с чем я жила все детство. Я считала себя виноватой в пьянстве родителей, мне было стыдно, что я выгляжу не как все. Я виновата, что появилась на этот свет.

В школе надо мной часто потешались за то, что я одета не как все, что родители не могут позволить оплатить мне обеды и многое другое. Когда все уходили в столовую обедать, я оставалась в классе и давилась слезами зависти и голода.

Однажды в школу я принесла мыльные пузыри. Не помню, откуда они у меня были, но я была безумна рада и восторженно бегала на перемене и пускала их по коридору. Кто-то из одноклассников пожаловался учительнице, что я бегаю по школе и пускаю мыльные пузыри. Марина Николаевна поставила меня на уроке перед классом и вылила мне на голову весь тюбик мыльной воды с фразой:

– Наконец-то ты помоешься.

Весь класс громко смеялся надо мной и тыкал пальцем, а она повела меня в туалет смывать мыльный раствор. Пока она мыла мою голову, я умывалась слезами позора.

Глава II

Место, где тебя всегда примут

В 2002 году я первый раз попала в приют². Принимали меня в жутком состоянии после очередных побоев. Я сидела в изоляторе: туда приводили всех, кто поступал в данное учреждение. Комната была белая, с одной металлической кроватью, тумбочкой и стулом. В стене было длинное окно, через которое можно было видеть, что происходит на посту медсестры. В воздухе стоял едкий запах медикаментов, что было для меня непривычным явлением, и я постоянно чесала нос. Помню, как болтала ногами на стуле и смотрела на то, как тикают часы.

Тик так. Тик так.

Время тянулось очень долго. Сквозь окно я видела, как взрослые о чем-то разговаривают и периодически смотрят в мою сторону. Спустя время ко мне подошли познакомиться директор с милиционером (да, в то время еще была милиция).

Милая женщина средних лет (жаль, не помню, как ее зовут и как она выглядит) обратилась ко мне:

– Привет, не бойся, теперь ты в безопасности, тебя не будут обижать. Давай познакомимся? Как тебя зовут? – Улыбчиво спросила она.

– Наташа, – бодро ответила я.

– А меня Ирина Владимировна. Ты немного побудешь у нас, надеюсь тебе понравится.

После этого милиционер задал мне ряд вопросов по поводу моих «родителей», а затем оставили на попечение медсестры. Она

________________________________________________________

2. Приют – детское учреждение для детей, попавших в сложную жизненную ситуацию, не стоит путать с детским домом.

старательно меня отмыла, обработала раны и пыталась вывести педикулез (вши). Голову жгло, запах жидкости разъедал глаза, я плакала и чесалась. Голову невозможно было прочесать из-за колтунов, поэтому было принято решение обрить меня на лысо.

Девочку, да и на лысо.

Я умоляла этого не делать, но кто меня будет слушать? Мне оставалось молча сидеть и смотреть, как с моей головы падают пряди волос на белоснежный плиточный пол. Жужжание машинки заглушало мои тихие всхлипы.

Когда посмотрела в отражение зеркала на свой маленький пушок, разревелась еще больше. Большое количество шрамов и ран не придавало мне никакой красоты. Я плакала не от ужаса, увиденного в зеркале, а больше от того, что я лысая и страшная. И как мне теперь ходить в школу? Меня и так постоянно высмеивали, а теперь меня ждет еще больше мучений. За что мне это всё? Я постоянно задавалась этим вопросом.

Меня переодели и повели обедать в столовую. На голову я попросила повязать платок, чтобы не испытывать сильного чувства дискомфорта.

Я молча сидела в самом дальнем углу столовой и медленно поглощала куриный суп, который смешивался с моими слезами. Позже ко мне стали подходить ребята, чтобы познакомится. Я ждала, что в меня будут тыкать пальцем, смеяться, но я ошиблась. Дети оказались очень дружные и приветливые. Со мной сели рядом и стали рассказывать, что интересного есть в стенах приюта. Меня спрашивали, почему я сюда попала, и, рассказав им мой короткий рассказ, я посмотрела на них и увидела сожаление в их глазах. Я впервые ощутила тепло и понимание в свою сторону от чужих людей. Пообедав, я пошла экскурсию по приюту, во время которой мне рассказали о жизни в этом доме. В приюте помимо меня было порядка 15 воспитанников разных возрастов. Вечерами мы сидели в игровой, играли в настолки или смотрели телевизор. В столовой мы делали уроки после школы или занимались рукоделием. Первое впечатление от приюта оставило приятное воспоминание на всю мою жизнь. Но вот настал день, когда мне нужно было идти в школу.

Тогда была зима, я носила красную шапку с горловиной, которая закрывала мою голову полностью. Раздевшись в раздевалке, я оставила шапку на себе и пошла в класс. Выглядела я по-дурацки. На мне надета школьная форма, а я иду вдоль коридора в класс с красной шапкой на голове.

Прям никто не обратит внимания.

Думала я. Ну конечно! Когда зашла в класс, первым делом учительница потребовала, чтобы я сняла головной убор. Я отказывалась и, схватившись руками, стала ближе прижимать шапку к своей шее. Не долго препираясь со мной Марина Николаевна. Она подошла ко мне и сама сняла ее.

Знаете, какая первая реакция у нее была?

Конечно, смех. Весь класс смеялся надо мной и тыкал пальцами. Выбежав из класса, я спряталась в раздевалке в надежде, что до конца дня меня не тронут и не найдут, но в скором времени меня нашли и заставили вернуться на урок. Все уроки я сидела с опустившейся головой вниз и плакала. Мои тетради к концу урока стали сырые от слез, чернила все расплылись и буквы были похожи на кляксы. После уроков меня ожидала участь от моих одноклассников. Меня зажали у стен школы, стали обзывать:

– Блохастая, – кричали они и закидывали меня снежками.

Было больно как морально, так и физически. Я прижалась к стене и закрыла лицо руками. Ждала, когда они насладятся моим унижением. Бежать мне некуда, меня достанут везде. Тогда впервые мне дали кличку «лысая», «блохастая». В приют я вернулась на нервах, нахамила воспитательнице, за что меня наказали:

– Иди в кровати полежи. Пробесись! – строго произнес воспитатель.

Я зашла в спальню и со злости стала переворачивать кровати, рвать постельное белье и кричать от обиды. Силы быстро иссякли, я села на пол и стала горько плакать. Когда воспитатель зашла в спальню, она обомлела. Тогда меня впервые отвели к психологу. Кабинет ее располагался на первом этаже приюта, по соседству с кабинетом социального работника. Помню первое впечатление. На стенах висели игрушки, стол был завален цветными папками с именами воспитанников, напротив ее стола находилось длинное зеркало и небольшое кресло. Воспитательница вкратце объяснила ситуацию психологу, та, выслушав ее посмотрела, в мою сторону:

– Присаживайся. Давай знакомиться. Меня зовут Наталья Ивановна.

– Наташа. – Тихо ответила я, шмыгая носом и садясь на кресло

Воспитательница вышла из кабинета, оставив нас наедине.

– Что у тебя произошло? Зачем ты навела беспорядок в комнате? – Она сидела передо мной с прямой спиной, поправляя очки.

Я опустила голову, пожала плечами и вытерла с носа накатывающиеся слезы.

– Не переживай, я не буду тебя ругать. Я просто хочу понять, что тебя на это сподвигло, – мягко сказала она.

Я пожала плечами, она поняла, что я не хочу ей ничего рассказывать, и предложила мне поиграть в игру. Наталья Ивановна называла десять предметов, а я должна была повторить то, что запомнила. С пятой попытки я смогла запомнить все предметы и повторить за ней. Потом она стала задавать вопросы про родителей, брата и бабушку, параллельно записывая мои ответы в тетрадь. Я стала немного расслабляться и уже вела с ней более открытый диалог. Рассказала ей про школу, что меня обзывают и не любят в классе. Что у меня нет друзей и мне некому доверять. Наталья Ивановна, выслушав меня, полезла в ящик стола и достала оттуда розовый блокнот.

– Смотри, у этого блокнота есть ключик, ты можешь туда писать все свои секреты и кроме тебя их никто не прочитает. Если захочешь, мы с тобой потом сможем обсудить то, что ты туда запишешь.

– Я плохо пишу, – грустно ответила я.

– Ничего, всему сразу не научишься. Пиши постепенно, понемногу. И все получится.

Она вручила мне розовый блокнот, на котором блесками были нарисованы цветы. Открыв его, я почуяла запах парфюма и бумаги. Прижав его покрепче, впервые за два дня я улыбнулась. Наталья Ивановна меня обняла и пошла провожать на второй этаж. Когда мы вышли из кабинета, нас остановила Белла Борисовна – социальный работник приюта.

– Наташ, к тебе в гости завтра хочет приехать бабушка. Ты хочешь ее видеть?

– Конечно! – Воскликнула я.

Я безумно по ней соскучилась. В принципе я была рада кого угодно увидеть из родных. Мы пошли на второй этаж, первым делом я подошла к воспитателю.

– Простите меня, пожалуйста, я больше так не буду, – опустив виновато голову, я стала оценивать ее пестрые тапочки.

– Наташ, давай договоримся. Если что-то тебя беспокоит или тревожит, подойди ко мне, мы поговорим и все решим. Не надо держать в себе и ломать все на своем пути. Имущество казенное и порчу платить мне со своей зарплаты.

– Угу, – тихо ответила я.

– Пойдем делать уроки, – улыбчиво сказала она.

Я побежала в комнату. Красиво заправленные заправленные кровати стояли на своих местах. Как будто бы и не было тут беспорядка, который я навела. Я была рада, что воспитатель не рассказала другим детям о моем поступке. Подойдя к своей кровати, сразу спрятала дневник под матрас, взяла портфель и побежала в столовую, где меня уже ждали. Села за стол и стала раскладывать книжки и тетради. Потом вспомнила, что от тетрадей осталось одно мокрое место и стала еще сильнее прижимать их к себе. Страх, что сейчас меня ударят за испорченную тетрадь, не позволял мне разжать руки.

– Наташ, покажи, пожалуйста, тетрадь.

Я мотала головой и не хотела ее отдавать. Воспитательница подошла ближе и приобняли за плечи.

– Я не буду ругаться. Просто покажи, – мягко произнесла она

Расслабив руки, я закрыла глаза и вжала голову в ожидании, что меня сейчас ударят.

– Эй, ты чего? – Удивленно спросила она.

– Вы будете меня сейчас бить? Я испортила тетрадь. – Шмыгая носом, спросила я.

На меня смотрели глаза, наполненные жалостью и болью. Меня погладили по руке и ушли с моей тетрадью из столовой. Я сидела в полном непонимании. Почему меня не ударили? Ведь я испортила тетрадь, меня нужно наказать за это. Через пару минут воспитатель вернулась, держа в руках новую тетрадку.

– А давай мы с тобой все перепишем заново? Будет красиво и чисто. Все равно та тетрадь была заляпанная.

Кивнув головой, я взяла ручку и начала выводить аккуратно буквы с первой страницы. Она сидела рядом хвалила меня, гладила по голове и подсказывала, как правильно держать ручку. Меня переполняли эмоции, и я стала плакать. Слезы капали на тетрадь.

– Наташ, ты чего плачешь? – Испуганно спросила воспитательница.

– Меня никогда не хвалили.

Воспитательница снова меня обняла:

– Иди посмотри телевизор и отдохни. Позже продолжим.

Тогда я не поняла, почему она предложила завершить выполнение домашнего задания, но сейчас понимаю, что ей самой было сложно смотреть на то, как ведет себя маленький ребенок. Реакция на испорченную тетрадь или на новое чувство похвалы было для нее так же сложно, как и для меня.

В приюте я испытывала чувство спокойствия и умиротворения. Меня не били, не задирали. Меня хвалили, потому что я хотела всему научиться и помогать другим. Но как только нужно было идти в школу, моё настроение резко менялось. Впрочем как и моё поведение.

Надо мной всегда потешались в классе. Я толком не умела читать, потому что отец с матерью заставляли учить таблицу умножения, решать примеры, а на знание алфавита и навык чтения им было наплевать. Поэтому, когда до меня доходила очередь читать, весь класс начинал протяжно скулить: «Блин, опять. Это надолго». Мне и так было некомфортно в классе, а тут еще эти возгласы. А дома за плохие оценки или неправильные ответы меня вообще уничтожали: или били ремнем, или швыряли в меня чем-то тяжелым.

У нас в классе была была девочка, которая училась лучше всех. У всех в жизни, наверное, был такой человек, на которого ты смотришь, и у него чуть ли не нимб над головой светится от того, как его все хвалят. Звали девочку Настя. Она красивее всех писала, умела быстро читать, была опрятна одета. С ней хотели дружить все, кроме меня. Ведь нас постоянно любила сравнивать Марина Николаевна:

– Посмотрите на Настю и на Наташу. Кем вы хотите стать в будущем? Вот у Насти хорошее будущее, она много добьётся, ведь у неё прекрасная семья. А Наташа ничего не сможет достичь…

Надеюсь, у Насти прекрасно сложилась жизнь, я никогда плохого ей не желала, но черт побери – я и Настя. И вообще, откуда могла Марина Николаевна знать, кем я стану во взрослой жизни? Почему, если я из неблагополучной семьи, на мне ставят крест?

Конечно, тогда мнение о неблагополучных семьях было одно: «Отбросы общества». Какое у них может быть светлое будущее с такими родителями? Но сейчас я прекрасно понимаю: все зависит от человека. Кем он вырастит, кем станет. Поэтому никогда нельзя сравнивать детей. Ни при каких обстоятельствах. Это был еще один низкий поступок учителя, который врезался в мою память навсегда.

Жизнь в приюте была передышкой звездеца в моей жизни. Со мной хорошо обращались, мною занимались, учили всему и проявляли заботу. Воспитатели учили вязать на спицах или плести из бисера, помогали с уроками и давали нужные советы. Благодаря воспитателям я научилась грамотно читать и даже по скорочтечние давала неплохие результаты. Директор приюта частенько придумывала для нас вечерние развлечения, в которых я принимала активное участие вместе с другими детьми.

К примеру, после новогодних праздников оставалось большое количество конфет, и воспитательница ставила большую тарелку на стол, а затем наполняла ее до краев сладостями и тот, кто больше заберет горстей за один раз, тот победил. Она выбивала нам билеты на новогодние представления и концерны. Благодаря приюту я наконец-то ощущала себя ребенком. Мною интересовались, мне помогали во всем. Даже в классе ко мне лучше стали относиться, приглашали на дни рождения. После уроков я со всеми играла на территории школы и была счастлива до тех пор, пока меня не забрали родители.

Приют – это временное место пребывания и, если родителям удается восстановится в правах, ребенка отдают обратно в семью. Конечно, без помощи моей бабушки это не обошлось. Она обошла все инстанции, собрала нужные справки и убедила государственные структуры, что моя семья вменяемая.

Недавно я задала ей вопрос:

– Почему ты не оставила меня в приюте?

– Андрей так просил вернуть тебя в семью, поэтому я ему и помогала. Если бы я знала раньше, что так все получится, я бы этого не сделала.

– То есть моей пробитой головы и побоев тебе было мало? – Спросила я удивленно.

В ответ я получила только рассуждения о том, что у нее тоже жизнь была тяжелая и собственный сын ее душил. Короче говоря, я не знаю, зачем я с ней потом общалась. Наверное, потому что искала оправдание всем ее поступкам?

В нашей семье было так заведено. Андрей вроде как бы любил меня, а Анна любила моего брата. Это было очевидно по их поведению.

Приведу ситуацию из жизни. Анна была дамой, которая не прочь раздвинуть ноги. Будет звучать грубо, но на ее могильной плите я бы написала:

– Наконец-то они вместе.

Это я имею в виду ее ноги.

Она завела себе любовника, который работал в яхт-клубе. Помню даже как его зовут – Паша. Анна брала нас с братом и говорила Андрею:

– Я к подруге на выходные с детьми.

Дело было летом. Она с подругой ушла в магазин, оставив нас с братом на яхте вдвоем. Делать было нечего, и мы стали искать себе развлечения. Обратив внимание на пирс, где собралась свора собак, мой брат решил пойти к ним поиграть. Куда лучше, чем сидеть с младшей сестрой и плевать в потолок. Я сидела на катере и наблюдала за весельем брата, и спустя время решила, что мне необходимо пойти к нему и поиграть. Не рассчитав ширины своего прыжка, я оказалась в воде. Мне не хватило полметра, чтобы допрыгнуть до пирса.

Тот день я помню, как вчера. Сквозь толщу мутной воды прибиваются летние лучи солнца. На моем лице улыбка.

Да, в тот момент я была счастлива. Я умру и больше меня не будут мучать, больше никому не буду мешать своим присутствием. Мне наконец-то станет спокойно.

Я молча прощалась с жизнью и смотрела на последние лучи солнца сквозь толщу воды.

– Бульк!

Перевожу взгляд и вижу оранжевый спасательный круг.

В вашей жизни происходило что-то необъяснимое?

Вот в тот день со мной это произошло. Меня словно толкнули кверху, чтобы я схватилась за этот несчастный круг. Мол, рано тебе умирать, ты еще не все сделала в этой жизни. Ведь каждому из нас дан свой срок на этой земле.

Как я оказалась на суше – не помню. Стас помнит, как кинул мне круг, но в воду он не полез, так как не умел плавать и сам мог утонуть. Кто вытащил меня из воды – не помнит никто.

Дальше помню момент, где я лежу на пирсе, отхаркиваю из легких воду и жадно глотаю воздух, выбившись из сил. Подняв взгляд, я вижу, как Анна, бросая пакеты с продуктами, бежит в мою сторону.

Думаете, она меня обнимала и радовалась, что я спасена? Если бы.

Она кричала и, забежав на яхту, вырвала металлические шланги из-под раковины и стала меня ими избивать.

– Мелкая тварь, ты могла сдохнуть. У меня из-за тебя могли быть проблемы, – со свистом орала она во все горло, избивая меня шлагами.

Я закрывала лицо руками и истошно кричала:

– Мам, прости, мам, не надо. Пожалуйста, прости меня.

Я просила прощение за свое существование, за то, что чуть не погибла из-за ее ошибки. Везде была виновата я. Она меня не слышала, ее разум был затуманен гневом. Она продолжала меня бить, удар за ударом и, когда у нее закончились силы, она брякнула:

– Марш в каюту, без ужина сегодня. Паскуда.

Брат помог мне дойди до кровати. Я переоделась и легла под одеяло. Меня трясло от боли и обиды. Слезы тихо капали из глаз, нос предательски отек, и я начала безмолвно шмыгать. Любой шорох с моей стороны мог мне обернуться очередной взбучкой или оскорблением в мой адрес. Ссадины по всему телу опухли и любое движение причиняло боль.

– Лучше бы я утонула. За что мне это все? – Думала я про себя.

К вечеру мой брат лег на соседнюю койку, и мы стали слушать, как за стенкой громко стонет Анна с Пашей. Тогда я не понимала, плохо это или хорошо, но сейчас я понимаю, какой же потаскухой она была. Не стесняясь собственных детей, изменяла при них своему законному мужу. Какой пример она подавала? Благо для нас с братом этот поступок стал антипримером. Почему я не рассказала все Андрею? Наверное, потому что боялась, что он меня изобьет и сделает во всем виноватой.

Брат хоть и был любимым ребенком у Анны, но пару раз ему не хило доставалось от рук собственной матери. Мне было лет шесть, когда глубокой ночью я проснулась от того, что мои руки в изогнутом положении на уровне плечей, а ладони вывернуты наружу. Аня смотрела на меня бешеным взглядом, крепко держала мои кисти и приговаривала:

– Забери мою силу! – нечеловеческим голосом твердила она.

– Мам, мне страшно, мам, пусти, пожалуйста, – молила я.

В какой-то момент мне даже показалось, что ее глаза светятся в темноте. Испугавшись, я попыталась вырвать руки, но она схватила их крепче.

– Мам, мне страшно, отпусти меня, пожалуйста. – Повторяла я.

Она подняла меня за руки и из лежачего положения я переместилась в сидячее. Ее длинные ноготки как когти орла впивались в мои запястья, а я начинала еще сильнее плакать от боли и страха.

– Мам, пожалуйста, отпусти.

Но она меня не слышала. Она стала выгрызать мне руку от запястья вдоль локтя. Я чувствовала, как она прокусывает мою плоть и истошно орала. Резкий удар по лицу и в глазах крутились звезды. Она выгрызает себе запястье и начинает втирать свою кровь мне в прокусанные места. Потом срывается с места и бежит на лестничную площадку. Стас видимо хотел убежать, когда услышал мои крики, но она поймала его и начала вырывать ему волосы прямо в подъезде. На его крик сбежались соседи и стали вырвать брата из рук Анны. Я стояла в проеме и наблюдала за этим всем. Увидев меня, она рванула в мою сторону, но сосед попытался ее опередить и схватил меня за руку. Со стороны это выглядело так, словно маленького ребенка пытаются порвать на куски. С одной стороны, соседи, с другой, невменяемая женщина, приходящаяся мне матерью. Соседям удалось вырвать меня из рук и забрать к себе в квартиру. Чтобы было дальше – не знаю. Где был брат? Что было с Анной? Я сидела под столом у соседки целый день и не подпускала к себе никого. В течение дня она пыталась всячески выманить меня из-под стола, а я наотрез отказывалась. К вечеру она села напротив меня на пол:

– Кошечка моя, пойдем немного покушаем?

Я мотала головой и поджимала колени. Она тяжело вздохнула, кряхтя встала с пола и ушла в комнату. Увидев, что я наконец осталась одна, стала изучать свои руки. Тонкая кровяная корка покрывала руки от запястья до локтя. Прикоснувшись к лицу, я поняла, что щека опухла. Услышав тяжелое шорканье бабы Вали (соседки), я приняла свою оборонительную позу.

– Наташенька, смотри, что у меня для тебя есть. Какие красивые сережки!

Тут заиграло моё любопытство, и я решила выглянуть из-под стола.

– Давай договоримся. Я подарю тебе их, а ты вылезешь их-под стола, и я тебя помою.

Я кивнула головой.

Да, в детстве была еще той сорокой.

Мне вручили обещанные сережки и, пока я их разглядывала, баба Валя рассматривала меня. Когда я подняла взгляд на нее, то увидела, как слезы тихо катятся по ее морщинкам. Она аккуратно меня обняла и повела в ванную. От нее пахло приятной старостью и стиральным порошком. Баба Валя привела меня в порядок, а к вечеру пришел Андрей и ситуацию с безумием Анны быстро умяли.

Вообще Анна частенько впадала в бешенство. Когда я приходила со школы, она садилась со мной делать уроки и, чаще всего, ничем хорошим это не заканчивалось. Я сидела над учебником литературы и по слогам читала произведение. Если вдруг я запиналась или останавливалась, она била меня по голове разделочной деревянной доской. В какой-то момент доска разбилась о мою голову на пополам, тогда я получила еще за то, что она сломала об мою голову единственную разделочную доску. С другими предметами была такая же ситуация.

– Дважды два? – Крикнула на меня Аня, держа в руках выбивалку для ковров. (Пластиковую такую, с тремя кружками посередине).

– Три, – тихо отвечала я.

Свист в воздухе и резкий удар по моей спине.

– Дважды два? Тварь, отвечай, – яро кричала она.

– Пять, – сквозь слезы ответила я.

Опять удар. И так до тех пор, пока я несколько раз не повторю правильный ответ.

Андрей тоже проявлял свои педагогические способности. Я была в классе третьем, когда он посадил меня с братом на кухне и в тетради написал упражнения на умножение, деление и складывание в скобочках. Для третьего класса те примеры, что писал он, были слишком сложны, но он, видимо, считал по-другому. Я сидела смотрела в тетрадь и не понимала, как решить эти примеры. Слезы предательски капали из моих глаз и размывали чернила в тетради. Стас пытался мне помочь. Так как он был на несколько классов старше меня, ему эти примеры было просто решить. Он написал за меня ответы и, когда Андрей пришел проверять их понял, что решение было написано не мной, начал избивал моего брата за подсказки. Выгнав его с кухни, кинул меня головой в тетрадь сказал:

– Еще раз попытаешься меня обхитрить, я тебя прибью.

Андрей стал писать мне новые задачи.

– Пап, но я не знаю, как их решить, – пропищала я.

– Не мои проблемы, учись, – огрызнулся он.

Так я могла до ночи сидеть и смотреть в тетрадь, не понимая, что мне делать. Писать неправильные ответы – это все равно что подписывать себе смертный приговор. За неправильные ответы я получала сильнее, чем если бы я ничего не написала. Поэтому, когда он приходил и видел нерешенные примеры, он брал меня за шкирку, зажимал между ног, как котенка, чтобы я не сбежала, и бил до тех пор, пока ему не надоест. Побои после его рукоприкладств проходили гораздо дольше, нежели после Анны. С психикой, видимо, у него было не все в порядке.

С моим братом он обходился еще жестче, чем со мной. Я была еще грудничком, когда бабушка перевезла нас с Украины к себе в Московскую квартиру. Анна спала пьяная в комнате, бабушка мылась, я лежала в кроватке. Стас сидел на кухне и выполнял домашнее задание по математике. На столе стояла тарелка с клюквой в сахаре и, как полагается любому ребенку, он под шумок съел пару штук. Андрей зашел на кухню и, увидев, что брат не выполнил правильно задание в тетради, а также сахарную пудру на губах.

– Ах, ты, гаденыш, – воскликнул он.

Затем он схватил его за обе руки и одновременно выкручивал ему их до характерного хруста в плечевых суставах. На резкий детский крик бабушка, мокрая, вылетела из ванной комнаты на кухню.

– Ты что сделал, придурок? – воскликнула бабушка, видя то, как Стас крючится от боли и громко плачет.

– Заслужил. – Ответил Андрей и закурил спокойно сигарету.

Бабушка схватила спящую меня и брата выбежала на лестничную площадку по пути встретился соседа.

– Наташ, что случилось? – Спросил её сосед.

– Отвези нас в больницу, по пути все расскажу.

Сосед кивнул головой, и они поехали в приемный покой. Андрей же решил прогуляться туда пешком. На приеме у врача выяснилось, что у Стаса сильный вывих с небольшим переломом в плечевом суставе. Ему наложили гипс на обе руки. В приемное отделение пришла милиция и стала заполнять протокол. Бабушка уговорила их не заводить уголовное дело на Андрея.

– Женщина, вы своему мужу скажите, что в следующий раз мы поблажек делать не будем, – ответил ей милиционер

Она кивнула головой и повезла нас на квартиру. В очередной раз отмазав своего сыночка от наказания.

Жалко ведь его. А детей, видимо, не так жалко. Еще нарожают.

Когда я подросла, его гнев стал больше распространяться и на меня. Мне было лет семь, когда после школы я села на «родительскую» кровать отдохнуть и посмотреть мультики. Ничего не предвещало беды, «родителей» не было дома, и я наслаждалась просмотром телевизора. В дверях зашумел дверной замок, от испуга я в панике стала искать пульт, чтобы выключить телевизор, но не успела. Андрей, услышав работающий телевизор, ворвался в комнату, громко хлопнув за собой входную дверь, от чего мое сердце в панике забилось еще сильнее, и я судорожно пыталась выбраться с кровати. Андрей перегородил мне путь и, сев сверху на меня, стал душить меня на кровати. Я жадно глотала воздух, царапала ему руки и пыталась просить прощения, но вместо этого из моей гортани выходили нечеловеческие хрипы.

– Ай, сука! – воскликнул он, когда я смогла его поцарапать.

Андрей еще сильнее стал сжимать моё горло. Наверное, если бы не мой брат, он сломал бы мне шею или просто придушил. Стас приложил его то ли сковородой, то ли чем-то еще тяжелым, чем закончилась та история я не помню, но я, по крайней мере, выжила.

Андрей за моё детство пару раз проявлял ко мне «отцовский» интерес. Одно из самых ярких воспоминаний связанно с поездкой в Москву на его работу. Он все так же продолжал работать на мужа своей матери, хоть он и был кретин (мягко сказано), но математический склад ума был у него от бога. На работе его держали то ли за его способности, или за то, что президентом компании был муж бабушки. Пользуясь положением, он имел наглость уходить в запои и не появляться на работе вовсе.

В один из зимних дней о взял меня с собой на работу. Ооо…. Это была для меня мучительная поездка на электричке. Андрей разгадывал сканворды «Тещин язык», а я была предоставлена сама себе. Развлечений было немного, поэтому я молча смотрела в окно, изучая меняющиеся пейзажи.

Помню, что заострила внимание на большие производственные трубы. Тогда-то я и подумала: «Ого, вот это вулканы», повернувшись к Андрею, я спросила его:

– А что будет, если они начну извергаться?

Он отмахнулся рукой, и я поняла, что ему было не до меня. Я стала дальше фантазировать в своей голове апокалипсис, извергающийся из этих «вулканов».

Выйдя на Курском вокзале, мы шли по грязному водянистому снегу, ноги вязли, сумасшедший поток людей толкал меня, а Андрей, не обращая внимания, тащил меня за руку, как «тряпичную куклу». В метрополитене, спускаясь в туннель по эскалатору, я глазами пробегала по рекламным баннерам, мотала головой из стороны в сторону. Это жутко раздражало Андрея, и он постоянно одергивал меня рукой.

– Сейчас голову себе оторвешь! – Ругался он.

Проехав пару станций метро, мы вышли на улицу к старинным домам Москвы. Пройдя переулки и свернув во двор, мы подошли к огромной вывеске компании. Открыв дверь, мы попали в офисное помещение. В нем было не так много света, зато находилось большое количество компьютеров и проводов, раскиданных на стенах и полу. Коллеги Андрея со мной улыбчиво поздоровались, он проводил меня в чей-то кабинет и посадил перед компьютером.

– Вот тебе игра, учись, – сказал Андрей и включил мне Chuzze Delux.

На мониторе высветилось окошко с яркими неоновыми буквами, и мой детский мозг чуть не лопнул от восторга. В окошке были цветные пушистые шарики и мне нужно было мышкой сдвигать их по диагонали так, чтобы совпадало три одинаковых цвета. В игру я погрузилась надолго, меня не было не слышно и не видно. В перерывах между игрой я поедала сладости, которые принесла коллега Андрея, и считала себя самым счастливым ребенком на всем белом свете.

Но за короткие хорошие моменты я платила в своей жизни в двойном размере.

В сознательном возрасте я задавалась себе вопросами:

– Почему я не убежала? Почему я не ушла в приют? Почему я постоянно возвращалась домой, зная, что меня там ничего хорошего не ждет? Меня почти каждый день уничтожали. За что маленький ребенок это заслужил?

И, только став мамой, я нашла ответ.

– Надежда! Надежда на то, что я приду, меня обнимут и скажут, что любят.

Детская наивность на любящую семью. Да и в принципе мой маленький мозг многое не понимал. Ведь каждый день мог стать для меня последним.

В моей памяти есть мелкие хорошие воспоминание, которые я бережно храню и которые являются показателем того, что иногда мы были семьей.

Помню один случай, произошедший летом. В квартире кипела семейная суета. Андрей искал батарейки для магнитофона, Аня собирала контейнеры с едой в пакеты, а мы с братом мельтешили по квартире в ожидании пикника. Выйдя на улицу, Андрей достал видеокамеру:

– Смотрите, какая большая сосна! Сможете ее обнять?

Полные энтузиазма мы побежали к высокой сосне и стали ее крепко-крепко обнимать. Глупость? Может, но в тот момент это было приятно.

Дорога в лес вела через железнодожные пути Горьковского направления. Пешеходного перехода там не было, и мы шли по большой щебенке, переступая через высокие рельсы.

– Давайте быстрее, скоро поедет поезд, – предупреждала Анна.

По пути к поляне мы с братом бегали вдоль протоптанной дорожки в поисках заветной кислой травы. Заячья капуста по форме напоминает черетыхлистный клевер, и мы, соревнуясь, набирали целые букеты и ели их, кривя лица от кислоты. Придя на поляну, мы с братом получили задания. Брат с Андреем собирали хворост для костра, а мне нужно было найти самый большой гриб в лесу. И ведь нашла! По моему мнению, он был самый большой на поляне, да еще какой! Ярко-красный и с белыми пупырками.

– Мам, я нашла! – Гордо заявила я и протянула гриб «маме» в руки.

Аня на панике выбила его из моих рук и промыла мне руки сладкой газировкой (это единственное, что было под рукой у нее). Я же не знала, что мухоморы ядовитые. Дальше все смутно костер, шашлыки и моя плетенная шляпа.

На этом приятные воспоминания заканчиваются, продолжается порочный круг пьянок и издевательств.

После очередной пьянки родителей и моего избиения за мной приехала милиция, чтобы забрать меня в приют.

– Я не поеду без брата. Почему забирают только меня? – Обидчиво возмутилась я при милицейском.

Брата быстро разыскали по моим наводкам и забрали вместе со мной в приют «Преображение». Тот момент стал переломным в нашей с братом жизни. Он меня возненавидел. Это был тяжелый моральный удар. Я хотела от него тепла, поддержки и заботы, а он уходил от меня и делал вид, что меня не существует. Его презрительный взгляд в мою сторону был хуже ударов Ани по моему лицу. От этого я становилась более нервной и истеричной. Ведь я больше не нужна ему. Это очень больно – терять родного тебе человека, когда он вроде рядом, но при этом так далеко. Я думала, что, приехав со мной в приют, он скажет мне «спасибо» и наша жизнь с ним наконец-то станет лучше. Какой наивной я была.

В приюте были определенные часы посещения. Меня навещала бабушка, а Стаса навещала «мать». Каждый раз, когда она передавала ему сладости, воспитатель делил их между нами двумя:

– Почему все должно достаться только тебе? Наташа твоя сестра, так что делись с ней гостинцами, – говорила воспитательница Стасу, держа в руках пакет.

– Нет у меня сестры. Ничего я ей не должен, – огрызался Стас.

Воспитательница, не разводя дальнейшей дискуссии с подростком, доставала еще один пакет и сама делила сладости нам поровну. Он психовал, смотрел на меня убийственным взглядом и выходил из комнаты, а я сидела и не понимала, что делать в такой ситуации. Ведь когда ко мне приезжал Андрей с Юлией брату не делили мои пожитки и это было не честно по отношению к нему, но от меня подачки он не принимал.

Кто такая Юлия? Спросите вы.

Появление её в нашей семье было таким же неожиданным, как выходя из дома вам может упасть снег на голову.

Дело было так. Дома у «родителей» была очередная гулянка в честь какого-то праздника. Взрослые громко кричали на кухне, распивая спиртные напитки, а я мельтешила по комнате и искала чем себя занять. В какой-то момент Юля и Аня ушли на родительскую кровать, а я как любопытный маленький ребенок пошла подсмотреть, что там будут делать взрослые. Наверное, лучше б я этого не видела. Потому что, спрятавшись за шкафом, они сидели на кровати, трогали друг друга по интимным местам и страстно целовали друг друга. Помню, как я скрючила лицо и пошла на свою кровать играть в игрушки.

Вот такое первое воспоминание отложилось в моей памяти о Юле.

Пока я была в приюте, Андрей развелся с Аней и переехал в соседний подъезд в квартиру Юлии.

Да, она еще и была нашей соседкой по дому.

Моя бабушка в очередной раз надоумила его восстановиться в правах и забрать меня из приюта, поэтому пару раз в неделю они со своей пассией приезжали ко мне и задаривали меня подарками и вниманием. В скором времени начались суды по восстановлению в родительских правах Андрея.

Я сидела в кабинете секретаря судьи и лопала любезно мне предоставленные шоколадные конфеты. Ко мне подошла молодая девушка, (которая представляла мои интересы в суде) и обратилась:

– Привет, меня зовут Елена Георгиевна, – улыбчиво сказал она и села рядом, – а тебя как зовут?

– Наташа, – ответила я с забитым ртом.

– Тебе будут задавать вопросы, а ты, если не захочешь, можешь не отвечать, – тихо сказала она, положив мне руку на плечо.

– Угу.

Для меня это был не первый судебный процесс, поэтому я уже знала, что меня ждет и на что я могла соглашаться.

– А ты с кем хочешь жить, с бабушкой или папой? – Интересовалась девушка дальше.

– Папой! – Не колеблясь, ответила я.

– А почему?

– Он мне подарки дарит и сказал, что у меня будет своя комната с игрушками.

Ранее Андрей заводил со мной диалог, с кем я хочу быть и пообещал, что если я буду жить с ними, то у меня все будет хорошо, не как раньше. Готовил к суду, падла.

Девушка перестала задавать вопросы и повела меня в зал суда, усадив за школьную парту.

– Встать всем – суд идет.

Все присутствующие в зале встали, и в кабинет зашла дама в черном одеянии. Сев за большой стол, она поправила очки и начала вести судебный процесс. Андрей периодически смотрел в мою сторону и подмигивал мне.

– Наташа, – обратилась ко мне госпожа судья, – с кем ты хочешь жить после приюта?

– С папой, – повторила я свой ответ.

Мне задавали еще ряд вопросов, на которые я отвечала «да» или «нет». Когда допрос закончился, меня повели из зала суда в кабинет секретаря.

– Подожди, пока тут закончится заседание, и тебя отвезут в приют, – подсовывая мне листочки с карандашами, сказала Елена Георгиевна.

Спустя время ко мне пришла Бела Борисовна.

– Ну что, поздравляю. Завтра ты переезжаешь к папе домой. Поехали в приют – собирать твои вещи, – обрадовала она меня.

Мы сели в машину, во мне бурлили эмоции, но, когда мы приехали в приют, мое настроение, быстро улетучилось при виде Стаса. Ведь он останется тут, Андрею он не нужен. С поникшим настроением я молча пошла в комнату собирать свои вещи.

На следующий день Юлия с Андреем пришли за мной в приют. Со стороны все выглядело как идеальная картинка из кинофильма. Прекрасное воссоединение семьи, я мчалась по лестницам с полными пакетами вещей в объятия Андрея. Он крепко меня обнимал, а Юля радостно целовала меня в лоб. Забрав пакеты, мы вышли из приюта и направились до нашего дома. Юлия мне рассказывала, что у меня своя комната, что она познакомит меня со своей тетей, и мы прекрасно вчетвером заживем. Чудесно, неправда ли? Прекрасный хэппи-энд для девочки, пережившей столько страдания. Дойдя до Маяковски (улица Маяковского, дом в котором я жила), я остановилась у первого подъезда и кинула взор на окна нашей старой квартиры.

– Не переживай, там сейчас живет Аня, но она скоро съедет, – ответил мне Андрей на мой молчаливый вопрос.

Совпадение или нет, но мы пошли к четвертому подъезду и поднялись на четвертый этаж. Тоже расположение квартиры, тот этаж, только другой подъезд. Зайдя в темный коридор, мы увидели тучную даму в синем хлопковом халате.

– Наташ, познакомься, тетя Валя. Она мне как мама, – сказала Юлия.

– Здравствуйте, – тихо произнесла я.

– Пройдемте на кухню, отметим наше пополнение в семье, – весело сказала Валентина Петровна и прошла на кухню.

Я разделась, помыла руки и пошла на кухню, где все уже все сидели за столом. Пока я ужинала, Юлия готовила котлеты и рассказывала, что работает в компании «Седьмой континент» поваром. Идеальный семейный вечер: все мило общаются, желают друг другу приятного аппетита, никто не орет и не кидается тарелками. Немного непривычно для меня. Нет той прокуренности в квартире и беспорядка, все светло, чисто и уютно. После ужина я помылась, мне разобрали диван в гостиной.

– Пока это твоя комната, – сказала мне Валентина Петровна, – спокойной ночи, завтра в школу.

Она ушла, закрыв за собой двойные стеклянные двери.

Вот так я стала жить в трехкомнатной квартире Юлии. У каждого из нас была своя комната и свой маленький мир. Я не могу назвать ее своей комнатой, ибо гостиная – место, где встречают гостей и проводят праздники. Там мне запрещалось раскладывать игрушки и оставлять разобранный диван. В комнате стоял во всю стену темный советский сервант со стеклянными дверьми, увешанный салфетками. В центре него красовался старенький телевизор, который был накрыт белой вязанной салфеткой. На стенах были пожелтевшие обои в зеленый цветочек и старый диван-книжка. Скромно и скудно для маленького ребенка. Еще из гостиной был выход на неостекленный балкон, куда часто все ходили покурить. Поэтому я не могла остаться одна надолго и находилась в постоянном напряжении, что кто-то сюда сейчас зайдет.

Вот так я начала жить в новой семье. Все по расписанию, ровно до минуты. Завтрак, школа, обед, домой, мытье обуви, проделывание домашнего задания, если оставалось немного времени – играла в свои игрушки или шла во двор погулять со своими друзьями. Конечно, мой статус после переезда к Юлии в компании изменился. Из-за того, что я стала лучше выглядеть, со мной хотели дружить ребята из других компаний, что не могло не радовать меня.

Юлию заботил (чересчур заботил) мой внешний вид. Мои вещи должны были быть всегда как новые, она терпеть не могла, если на вещах была грязь или скомканность. У нее была мания чистоты, даже после каждого прихода с улицы она заставляла снимать обувь на пороге, нести ее в ванную, мыть до чиста, протирать сухой тряпкой и только потом ставить в обувницу. Так что я часто выслушивала от нее претензии за свой небрежный вид после прогулки. Постепенно у неё на меня стала копиться злость, ее добродушность ко мне улетучилась моментально.

Андрей имел привычку, уходя на работу, оставлять мне десять рублей в школу на обеды и, если уходил рано, то передавал их через Юлю. Первое время все было нормально, но потом у неё появились отговорки на тему денег:

– Денег нет, папе зарплату задерживают, – убеждала она меня.

Потом просто перестала что-либо говорить и молча уходила на работу, сделав вид, что не заметила меня.

В один из дней я подглядела за ней в спальне и увидела, что она кладет деньги в подарочный пакет и прячет в шкафу на верхней полке.

– Это же мои деньги! – промелькнуло в моей голове.

Поверьте, не самое приятное приходить со школы голодной как волк.

Однажды я пришла со школы, дома никого не было, и я решила воспользоваться моментом и зашла в комнату «родителей». Найдя в полках злосчастный подарочный пакет, я вытащила все сложенные в нем деньги и ушла гулять с друзьями во дворе.

Мы покупали сладости и веселились всем двором. На улице стало темнеть, и мне нужно было идти домой. Поднявшись на этаж, я позвонила в дверь, меня встретил Андрей:

– Где Юлины деньги из кошелька? – Крикнул он на меня с порога.

– Не знаю. Я ничего не брала из кошелька, – испуганно ответила я.

Он схватил меня за руку и затащил в гостиную. Взял ремень зажал меня между ног и стал сильно избивать, постоянно спрашивая, где деньги. Я выворачивалась, закрывая лицо руками, и молила прощения.

– Пап, я не брала у нее деньги из кошелька, – кричала я сквозь слезы.

– Не ври, паскуда, ты украла у неё пятьсот рублей, – стискивая зубы, говорил Андрей.

Но кто меня будет слушать? Ремень с диким свистом пролетал в воздухе и проходился по моему детскому телу, оставляя кровавые следы, как после ударов плети. Сил сопротивляться уже не было, и я просто орала после каждого его удара, крепко стиснув зубы. Насладившись избиением, Андрей взял меня за шею оттащил в конец коридора.

– Сегодня ты ночуешь тут, – кинув меня в стеллажи кладовки, как маленького котенка, и напоследок громко хлопнув дверью, Андрей закрыл меня на щеколду.

Я сжалась в клубок и стала тихо плакать: боль по всему телу, страх в темной маленькой комнате наполнял меня страданиями ещё больше.

Вся эта ситуация напомнила мне моменты жизни с Анной. Лежа в кровати, если я отворачивалась от стенки в сторону компьютера, то меня скидывали со второго яруса и кидали ночевать в холодный коридор или заставляли полночи стоять на коленях, предварительно усыпав пол гречкой или горохом. И вот я снова избитая в холодной темной комнате.

Не знаю, сколько часов прошло в этой кладовке, но к двери кто-то подошел. Скрипнула дверная защелка. Я прижала ноги к груди и зажмурила глаза в ожидании новых побоев.

– Вставай, – сказала Валентина Петровна, – пойдем, умоешься и ляжешь в кровать.

Молча кивнув, я встала с пола.

– Ах, пискнула я.

– Молча! – Шикнула она на меня.

Опустив голову, я проследовала в ванную комнату. Подойдя к зеркалу и взяв расчёску, я аккуратно стала причесывать запутавшиеся волосы. К глазам подступили слезы, потрогав голову, я нащупала пару шишек. Наклонившись к раковине, чтобы умыться, я скрючилась от боли в шейной части. Дрожавшими руками я медленно притронулась к эпицентру боли. Рука моментально стала липкой.

– Ай, – вскрикнула тихо я.

Посмотрев на руку, я увидела кровь. Проведя пальцами по шее, я почувствовала небольшое углубление. У меня был порез от ремня. Лицо, руки, спина и ноги были покрыты багровыми следами от ремня. Более глубокие раны я промыла аккуратно водой и пошла в гостиную укладываться спать. Наутро ко мне зашел Андрей:

– Ты две недели не будешь ходить в школу, а кому-то вякнешь, что я тебя избил ремнем, убью на месте. Поняла?

– Да, папа, – тихо ответила я.

Так и закончились спокойные семейные дни в моей жизни. Юлия пришла ко мне и забрала все игрушки и журналы «Мир Волли», оставив мне только портфель с учебными принадлежностями. Я сидела целыми днями дома, смотрела в окно и выполняла домашнее задание, которое приносили мои одноклассники. На просьбу увидеться со мной они слышали:

– Она болеет и может вас заразить, – в один голос твердили Юлия и Андрей.

Когда все ссадины с отеками сошли с моего тела, я смогла выходить на улицу и посещать школьные занятия.

На дворе уже была зима. Для меня был большой глоток свободы вырваться из четырех стен и погулять на свежем воздухе со своими друзьями. Мы бегали по гаражам, резвились и наслаждались зимнему дню. Время близилось к ночи, все стали расходиться по домам. Я пошла в сторону своего дома, как обычно ввела код и открыла тяжелую дверь подъезда. Поднявшись на четвертый этаж, я стала стучаться в дверь. Тишина. Я стучусь более настойчиво. Дверь резко открывает Андрей и перекрывает мне путь:

– Девочка, ты кто? – Спрашивает он.

– Пап, это же я, Наташа, – удивленно ответила я.

– Ты ошиблась, пошла прочь, у нас все дома, – захлопнул передо мной дверь, сказал Андрей.

Звон от захлопывающейся двери стоял еще пару минут в воздухе и в моих ушах. К глазам подступили слезы. Я не знала, что делать. Стучаться снова было глупо, ведь меня только что прогнали. Спустившись на улицу, я стала скитаться по двору. Ко мне подошел взрослый незнакомый парень:

– Девочка, а почему ты так поздно гуляешь одна?

– Меня папа домой не пускает, – ответила я и стала горько плакать.

Он меня приобнял и стал успокаивать.

– Давай познакомимся? Меня Олег зовут, а тебя?

– Наташа, —шмыгая носом, ответила я ему.

– Тебе некуда идти? Может, есть знакомые? Давай я тебя провожу, – стал он меня успокаивать.

– Тетя Таня, она живет в соседнем доме.

– Пойдем, я тебя провожу.

Мы пошли к соседней девятиэтажке. В сорок первой квартире жила подруга моей биологической матери, и я надеялась, что она меня приют хотя бы на ночь. Но попытки прозвонить в домофон были тщеты, никто не отвечал, и моя надежда быстро улетучилась. Олег стал подбадривать меня позитивными рассказами о себе и жизни, мы гуляли по двору и грелись в соседнем подъезде. На дворе была уже глубокая ночь.

– Наташ, может, папа пошутил? Давай еще раз попробуешь постучаться? – убеждал меня Олег

Я кивнула головой, и мы пошли в сторону моего дома. Я поднялась на этаж и тихо-тихо стала стучать по раме входной двери. Задержав дыхание, я молилась, чтобы меня пустили домой. Дверь открыла Валентина Петровна, и на ее лице я увидела жалость:

– Заходи скорей домой, замерзла ведь.

Она проводила меня в комнату, помогла раздеться и что-то сетовала себе под нос:

– Пойдем на кухню, покушаешь, – сдерживая слезы, сказала она.

Только переодевшись в домашнюю одежду, я поняла, что не чувствую своих ног и каждый шаг по полу причиняет мне боль. Словно тысячи иголок впивалось мне в каждый сантиметр кожи. Сквозь боль и слезы я молча дошла до кухни и села на табурет, протянув ноги к батарее. На плите стояла кастрюля с закипающей водой, а на столе в тарелке лежал виноград. Я посмотрела на это все голодными глазами и жадно сглотнула слюну.

– Хочешь? – спросила Валентина Петровна.

Я кивнула головой.

– Кушай тогда, – она повернулась к плите и стала считать количество пельменей, которые закидывала в крутой кипяток.

Я жадно стала глотать виноградинки, не разжёвывая их.

– Не перебей аппетит, сейчас пельмени тебе отварю, поешь горячего, – тихонько говорила Валентина Петровна.

У нее был вид провинившегося человека. Словно это она выставила меня за дверь квартиры. Она не разговаривала со мной грубо, в ее интонации была жалость и соболезнование.

Поставив передо мной тарелку горячих пельменей, она села рядом и стала внимательно меня изучать. Что она думала в тот момент, для меня остается загадкой, мои мысли были заняты обжигающе вкусными пельменями, находящимися у меня под носом. Обжигая свой язык, я уминала пельмени одну за одной, не обращая внимание на обожжённый рот.

– Поела? – спросила она.

Я молча кивнула головой.

– Умываться и спать!

День за днем я жила в квартире как приведение. Меня не замечал и Андрей и Юлия. Валентина Петровна иногда разрешала зайти в ее комнату и поиграть в тетрис на телевизоре. Ее грубость в мою сторону изменилась на жалость и заботу. Она занималась со мной уроками и кормила в отсутствие «родителей». Я не помню, чтобы я сидела с ними за одним столом и ела. Вот так закончились наши семейные вечера.

Наступили летние каникулы, и мои мучения с уроками закончились. Все свободное время я проводила на улице с другими детьми. В один из теплых дней я услышала знакомый голос:

– Наташенька, доченька.

Обернувшись, я увидела на конце площадки Анну, которая протягивала свои руки и двигалась в мою сторону. Я молча подошла к ней, соблюдая дистанцию между нами.

– Доченька, ты на меня злишься? – удивленно спросила Аня

Я кивнула головой и к глазам подступили слезы. Она подошла ближе и прижала меня к себе:

– Солнышко мое, мама тебя любит. Просто мне плохо жилось с твоим папой, поэтому я была плохой. Но я исправилась, честно. Хочешь, пойдем со мной на озеро, как раньше? Будем купаться и есть шашлыки.

Прижавшись к ней, я кивала головой.

– Только давай договоримся, ты папе ничего не рассказываешь, это будет наш с тобой секрет? – сказала она.

– Я ему ничего не расскажу, честно, – всхлипывая ответила я.

– Ну и отлично. Завтра я за тобой приду во двор, ничего брать не надо, я все принесу, – она чмокнула меня в лоб и ушла домой.

Вечером я сидела в гостиной и меня не покидало странное чувство. Оно было похоже на предательство.

Ну, вот я завтра пойду с ней на озеро и не расскажу об этом Андрею, а если он узнает? Он опять меня изобьет или выгонит из дома?

Устав от размышлений, я легла спать, чтобы завтрашний день наступил быстрее. Несмотря на опасения, я безумно соскучилась по Анне и свято верила, что она исправилась и во всем виноват Андрей.

На следующий день я с трепетом в сердце ждала Аню во дворе и постоянно оборачивалась, ища ее глазами. Наигравшись с друзьями я села на лавочку и стала гипнотизировать подъезд дома. В скором времени из двери показалась Аня.

– Мама, мама, – кричала я и бежала ее обнимать.

Она открыла свои руки для объятий и взяла меня на руки. За ее спиной показался мужчина кавказкой внешности. Я спрыгнула с ее рук и спряталась сбоку от нее, крепко сжав ее руку:

– Не бойся, это Сабир, он мой друг, с которым я живу, – улыбчиво сказала Анна.

Мужчина наклонился ко мне и с улыбкой на лице проговорил:

– Привет. Давай дружить? – сказал он и потрепал меня по голове.

Я отдернулась, поправила волосы. Такое знакомство мне не понравилось и, сжав по крепче руку Анны, я пошла за ней в сторону ж/д путей. Весь день мы купались на озере, ели шашлыки и разговаривали о жизни с Юлей и Андреем. Анна цокала и мотала головой, попеременно поглаживая меня по голове и прижимая к себе. Я расплывалась в улыбке и не хотела, чтобы этот день заканчивался, но время близилось к вечеру, и нужно было собираться домой.

– Так, давай суши полотенцем голову, чтобы отец ничего не заподозрил, – говорила Анна, помогая мне вытирать волосы на голове.

Благо на улице была жара и по пути к дому я полностью высохла. Подходя ближе к дому, я почувствовала, как моё сердце стало бешено колотиться от чувства страха. Зайдя за угол дома, я услышала крики Валентины Петровны на весь двор.

– Наташа, черт побери, – она кричала с балкона уже продолжительное время, судя по ее охрипшему голосу.

Я побежала со всех ног домой, при том что я прекрасно понимала, что меня ничего хорошего там не ждет. Не успев отдышатся, я открываю дверь и первое, что я ощущаю – сильнейшую пощечину по своему лицу.

– Мелкая гадина, где ты шлялась? Что за шаболда белобрысая с тобой была?

– Мама, – ответила я, держась за свою опухающую щеку.

Валентина Петровна взяла меня за шкирку повела вдоль коридора.

– Пожалуйста, только не туда, – умоляла я и упиралась ногами.

Она молча дотащила меня до кладовки, открыла ее и кинула туда, закрыв ее за собой.

Я безумно боялась темноты и замкнутого пространствв. Бить руками в дверь, где мне никто ответит, было бесполезно, поэтому я села на пол и обняла ноги – ждала того момента, когда меня выпустят и накажут. Целый день купания на озере дал о себе знать, и я уснула на холодном полу, прижав к груди колени. Позже сквозь сон я слышала диалог Юлии и Андрея.

– Либо я, либо она! – твердила она ему.

Щелк. Кто-то дернул за щеколду. Дверь открылась, и от яркого света глаза автоматически зажмурились. Андрей кинул в меня ветровку:

– Одевайся, ты переезжаешь.

В руках у него было несколько пакетов с моей одеждой и игрушками. Юля стояла в проеме сложа руки и провожала меня ехидным взглядом.

Что происходит?

Андрей, открыв входную дверь, ждал меня в подъезде. Судя по темноте на улице была уже глубокая ночь. Мы шли молча к первому подъезду, открывали знакомую мне дверь и поднимались на знакомый этаж. Он достал ключи и открыл входную дверь.

– Заходи, – безразлично сказал он.

В его интонации не было никаких эмоций. Словно он был уже готов к этому дню.

Я смотрела на Андрея и на моих глазах проявлялись слезы. Он оставил в коридоре мои пакеты повернулся ко мне:

– Ты мне больше не нужна. Теперь ты живешь тут, – хладнокровно сказал он, молча хлопнув дверью.

В ушах стоял звон захлопывающейся двери и его удаляющиеся шаги на лестничной площадке. Мое состояние можно описать одним словом: «Опустошение». На ватных ногах я дошла до старого кресла и, уткнувшись в него, легла спать. Это единственное, на что я была тогда способна.

– Доча, солнышко. Ты что тут делаешь? – Аня трясла меня за плечи.

Открыв глаза, я увидела Сабира, державшего свечку, и обеспокоенный взгляд Ани.

– Меня папа сюда привел, сказал, что теперь я живу тут, и я больше ему не нужна.

Она стала меня обнимать, целовать в голову и параллельно материть Андрея. Я слушала возмущения Ани, какая он сволочь, что ночью, вот так выкидывать ребенка в квартиру, где нет света, горячей воды и электричества, может только монстр. Проведя меня на кухню, она усадила меня за стол:

– Кушать хочешь?

Я кивнула головой. Тогда она подожгла еще пару свечей и стала жарить на плите фасоль с куриными яйцами.

На счет отсутствия удобств в квартире. Андрей лично в квартире устроил такой холокост. Он перерезал провода в квартире, перерубил горячую воду, чтобы побыстрее выжить Аню из квартиры. Но она быстро приспособилась к таким условиям жизни.

Не зря она же в год крысы родилась. Такие животные быстро адаптируются к любым условиям проживания.

Мы поели, и я пошла спать на свою старую двухъярусную кровать. Первый ярус был завален вещами, поэтому я предпочла подняться выше.

Остаток лета я провела более-менее спокойно, но без нормальных условий для жизни. Днем я гуляла во дворе, а ночью в полной темноте сидела одна и ждала, пока они вернутся с работы, играя с огарками свечей.

Наступила осень, и нужно было возвращаться в школу. Первым делом я подошла к классной руководительнице и рассказала ей потрясающую новость:

– Марина Николаевна, я теперь с мамой живу, представляете, – радостно сообщила я ей.

Она встревожено на меня посмотрела.

– Наташ, давай я позвоню в приют, может, туда поедешь? – спросила Марина Николаевна.

– Нет, не надо, у нас все хорошо, – убеждала я её.

– Ты уверена?

– Конечно, я уже пол-лета с ней живу. Она изменилась.

Она неодобрительно на меня посмотрела и сказала:

– Если что-то случится, ты мне обязательно расскажешь? – спросила она.

– Хорошо, – сказала я и бодро пошагала в класс на уроки.

Приходя домой после школы, первым делом я бралась за уроки, пока на улице не стемнеет. Так продолжалось несколько недель. Пока кое-что не изменилось. Бывало так, что в выходные дни Сабир оставался со мной дома, пока Аня была на работе. За пару месяцев я привыкла к его присутствию и постепенно доверчиво стала относиться к нему. В один из дней он предложил мне поиграть в телефон. Мы резвились на кровати, и ничего не предвещало беды, пока он не предложил:

– Ты когда-нибудь видела, что у мальчиков в трусах? – спросил меня он.

Я помотала головой.

– Давай я тебе покажу, – игриво продолжил он.

Он снял с себя штаны. Я резко отвернула голову, это было слишком противно для моего детского сознания.

– Не бойся, давай ты его потрогаешь.

Он взял мою руку и стал водить ей по своему органу. На мои попытки вырвать руку, он сжимал ее сильнее.

– Мне больно, пожалуйста, отпустите мою руку.

– Я отпущу тебя, если ты кое-что сделаешь, – более грозно сказал он.

Мое сердце стало бешено колотиться, я понимала, если сейчас не выполню то, что он просит, меня могут избить. Он приподнял одеяло и схватил меня за шею.

– Теперь ты должна его поцеловать и облизать, как чупа чупс облизываешь. Поняла?! – сжимая сильнее мою шею, спросил он.

– Угу, – сквозь слезы ответила я.

Он томно вздыхал и все крепче сжимал мою шею, заставляя меня не останавливаться.

Я не могу описывать подробности того, что он заставлял меня делать и как. Мне просто очень тяжело вспоминать этот ужасный день в своей жизни. Я жалею, что не рассказала в суде об этом, не дала показания против него за изнасилование. Мне было стыдно об этом говорить до сегодняшнего дня. Для восьмилетнего ребенка это была сильная моральная травма и, если кто-то был жертвой насилия, то он поймет, что о таком не кричат на каждом углу, тут нечем гордится. Я просто старалась забыть этот момент, стереть его из памяти, но раз я исповедуюсь тут сейчас, мне нужно рассказать, что я чувствую и как пережила это.

25 сентября 2005 года этот день как черный день моей жизни. Это была суббота, мы с друзьями гуляли во дворе и решили пойти в магазин за мороженым. Так как денег у меня не было, я решила под шумок утащить себе стаканчик мороженного. На улице было бабье лето, мы наслаждались последними теплыми деньками этого года. К вечеру все расходились по домам, я как обычно пришла домой, никого не было, без света делать было нечего, и я легла спать. Проснулась я от резкой боли в голове. Аня с Сабиром были жутко пьяны. Анна скинула меня с кровати на пол и стала избивать ногами:

– Ах ты, маленькая тварь. Воровать вздумала. Мне в магазине все рассказали, – кричала она на меня.

Она опустилась на колени и когтями впившись в мой подбородок поднимала меня с пола.

– Денег тебе надо! – закричала она, а затем кинула меня в кресло, стоявшее напротив нее.

Рядом с ним стояла ракетка для большого тенниса (подарок моей бабушки), я автоматически стала прикрывать свою голову. Она схватила ее и стала меня ей лупить.

– Маленькая воровка, тварь, паскуда! – кричала она и била со всей дури меня по всему телу ракеткой. Хруст. Ракетка ломается, она кидает ее в сторону, берет меня за лицо, сжимая челюсть и запихивает в рот купюру:

– На, жри, тварь, деньги, – кричала она, запихивая их глубже мне рот.

Во рту почувствовался металлический привкус. Я не успевала даже осознать, что со мной делают. Она била меня по лицу и голове. Когда ее силы иссякли, в дело вступился Сабир. Пока он наматывал на руки эластичный бинт, Анна громко смеялась.

– Не надо, пожалуйста, мама, я больше так не буду. Прости меня, пожалуйста, – молила я.

Но мои мольбы никто не слышал. Сабир поставил напротив меня большого плюшевого медведя и стал через него бить меня по голове. Он смеялся и хвастался Ане тем, что занимался борьбой. Пластиковый нос плюшевой игрушки от каждого удара била меня в переносицу. Дальше я ничего не помню.

Из судебных дел позже узнаю.

«Со слов соседей,, детский крик продолжался на протяжении часа. Милицию не вызывали, так как семья была неблагополучной, и на выезд отказывались приезжать в данную квартиру».

Утро воскресенья. В глазах плыло, шевелиться было физически больно. Как оказалась в кровати – не помню. Вся ночная потасовка была как кошмарный сон. Ко мне подошла Аня, и я забилась в угол кровати:

– Слышь, тварь, скажешь всем, что упала с велосипеда. Или я тебя убью. Поняла?

Сглотнув слюну, я кивнула головой. Выдохнула я только тогда, когда услышала, как ключи закрывают входную дверь. Приподнявшись на кровати, я обернулась строну шкафа и стала искать на нем свое маленькое зеркальце. Зажмурив взгляд, я поднесла его ближе и открыла глаза. На голове была кровяная корка, нос распух до размера картошки, на губах не было живого места. Я не узнавала своего отражения, слезы лились из глаз и лицо стало щипать. Убрав его, я спряталась под одеяло и провела весь день в кровати. Мне было страшно. Я боялась, что они вернутся в любую минуту и продолжат меня избивать. От боли во всем теле я проспала целый день. Дождавшись понедельника, я встала раньше всех, тихо собралась и убежала в школу. В подъезде встретила соседку бабу Валю.

– Доченька, – вскрикнула она, – Что с тобой?

– Я с велосипеда упала, – отчеканила я заготовленный ответ.

– С велосипеда так не падают, вот, держи.

Она протянула мне белую шоколадку «Воздушный».

Поблагодарив ее, я пошла в школу через дворы, чтобы меньше привлекать к себе внимание. Шоколадка была кстати, я не ела больше суток и уничтожила ее за считаные минуты. Я знала, что, придя раньше в школу, в классе никого не будет, так как в это время все дети гуляли на спортивной площадке с учителем. Свернув за угол школы, я направилась к футбольному полю. Увидев Марину Николаевну, я поспешила к ней. При виде меня Марина Николаевна отшагнула:

– Наташа! Что с тобой случилось? – испуганно спросила она.

– Я упала с велосипеда, – повторилась я.

И тут она засмеялась. Сейчас я понимаю, что это был истерический смех, но в тот момент мне показалось, что мое лицо показалось ей забавным. Я потеряла сознание. Дальше все как в тумане. Кабинет медсестры, директор школы, милиция, скорая, реанимация. У меня былое сильное сотрясение головного мозга, тупые травмы по всему телу и многое другое. Ко мне в палату почти каждый день приходил следователь и показывал фотографии мужчин, попутно допрашивая детали той ночи.

Этого ублюдка искали.

Позже ему дадут семь лет, а ее не найдут. Аня быстро поняла, что ее ждет и уехала на Украину. Андрей откажется от меня в суде и позже тоже переедет на Украину, чтобы избежать суды и выплаты алиментов.

Около месяца я провела в больнице. Одноклассники носили мне гостинцы, навещали меня и постоянно подбадривали. Бабушка приезжала ко мне со своей подругой Галей, сидела со мной часами и уверяла, что всех их найдут и накажут. Каждый ее приезд сопровождался баулами сладостей, и в какой-то момент я не могла на них смотреть, поэтому раздавала их другим детям по палате.

Чего пропадать добру.

В день выписки за мной в больницу пришла Бела Борисовна, обняла меня, как в старые добрые времена, и повела меня в стены родного мне приюта «Преображения». При виде меня брат только обозлился и ушел на улицу. Я снова ощутила внутренний удар. В тот момент я потеряла всех, кроме бабушки, и для меня она была последним лучом надежды на что-то хорошее в этой жизни.

Тянулись дни, недели, месяца, пока после очередного занятия с психологом ко мне не подошла Бела Борисовна:

– Собирай вещи, ты едешь в детский дом, – ошарашила она меня.

Что такое детский дом? Я не хочу туда ехать, а как же мой брат?

В коридоре стоял сервант с зеркалом, я забилась в него и спряталась за куртками.

– Не хочу в детский дом. Я не поеду без Стаса! – кричала я.

Услышав это, он фыркнул в мою сторону и ушел. Он даже не попрощался со мной, из-за этого я стала еще громче плакать и брыкаться. Это было так больно, ведь мы больше никогда не увидимся. Мне хотелось его объятий, но я была ему чужой. Ко мне подошла Вика Шмелева и сунула плюшевую игрушку.

– Возьми. На память обо мне.

Я прижала к себе её подарок. Бела Борисовна стояла в проеме, и я понимала, что мне всё равно некуда деваться, поэтому стала одеваться. Она взяла меня за руку и проводила в машину, которая ждала меня на улице. На улице мел снег, я смотрела в окно и мысленно прощалась с приютом, который уходил всё дальше из моего поля зрения. Я прощалась со старой жизнью, братом и всеми родными и близкими, ведь меня ждал новый этап. Детский дом.

Глава III

Золотая клетка, или тюрьма для малолетних

Это было девятое февраля 2006 года. Мы подъехали к бетонному розовую забору.

– Теперь это твой дом, – обратилась ко мне Белла Борисовна.

Я грустно посмотрела на свой новый «дом». Он был похож на замок.

А как правильно пишется в сказках, в замке находился злобный дракон, он охраняет замок, и спасти принцессу может только прекрасный принц. Но это не та сказка, в которую меня привезли, и вряд ли меня ждал там хэппи-энд.

Въезжая на территорию, я обратила внимание на большое количество детских площадок, но меня это все равно не радовало. Я хотела обратно в маленький и уютный приют.

Мы вышли из машины, где нас ожидали взрослые.

– Вам нужно пройти на второй этаж в кабинет медсестры для осмотра, – сказала одна из встречающих Белле Борисовне.

Она одобрительно кивнула и, взяв меня за руку, повела внутрь здания. Проходя большие лестницы и коридоры, мы попали в кабинет медсестры, где меня второпях осмотрели мою медкарту и меня.

– Вам теперь в другой конец здания, там кабинет директора. Её зовут Наталья Николаевна, – проинформировала нас медсестра.

Пока мы шли по длинному коридору, я быстро оглядывалась по сторонам и пыталась запомнить всё, что попадалось в моё поле зрения. Над дверьми мелькали таблички:

Кабинет психолога, музей, спорт зал, кастелянная комната, замдиректора по УВР, и вот мы, наконец-то, дошли до кабинета директора. Открыв дверь, мы попали в узкий коридор, который вел в большую приемную секретаря.

– Наташ, присядь пока вот сюда на диван, а я пойду поговорю, – обратилась ко мне Белла Борисовна.

Я послушно села на кожаный диван около стойки и стала выжидать.

– Наталья Юрьевна, срочно пройдите в кабинет директора, – прозвучал голос диктора из селекторного оповещения.

Повернув голову, я увидела, как секретарь кладет микрофон около шкафа и присаживается на своё рабочее место. Тут никто никому не улыбался, все ходили хмурые и косо смотрели на меня. В какой-то момент мне захотелось забиться в угол и не ощущать на себе таких прожигающих взглядов людей. Спустя пару минут меня попросили пройти в кабинет. На ватных ногах я встала с дивана и постучалась в дверь:

– Можно, пожалуйста? – тихо спросила я, приоткрыв дверь.

– Конечно, проходи, – ответила мне женщина, сидевшая в центре стола.

Я зашла в кабинет и встала около большого стола. Женщина, сидевшая в центре, озарила меня улыбкой и жестом пригласила за стол. У неё было очень доброе лицо, ее светлые глаза улыбались, а кудрявая копна волос на голове была аккуратно уложена. Рядом с её креслом стояла клюшка.

Для ее возраста рано с палкой ходить

Но главное я узнала позже. Наталья Николаевна перевела взгляд на женщину, сидевшую рядом с ней.

– Это Голубева Наталья Юрьевна. Она очень хороший воспитатель и сейчас тебе расскажет правила нашего дома.

Увидев мое волнение, она добавила:

– Не волнуйся, тебе у нас понравится.

Тогда это будет наш с ней первый и последний диалог. Клюшка ей нужна была для того, чтобы было легче передвигаться. Этот человек в моей памяти останется как самый светлый и добрый руководитель этого учреждения. У нее был рак костей последней стадии, и она была так предана своему делу, что не оставила пост, даже будучи на грани смерти. Она безумно любила детей и свою работу. Со слов выпускников, она была справедливой и честной женщиной. Между детьми находила компромиссы и избегала стычек. Под ее руководством было легко работать, но всему хорошему рано или поздно приходит конец. Светлая память Наталье Николаевне, человеку дела и слова, любившему свою работу не за деньги, а за улыбки детей и их достижения.

Наталья Юрьевна вывела меня из кабинета и повела на третий этаж, чтобы познакомить с моим будущим жильем. Она показала мне комнату, где я оставила свои вещи. Затем отвела в воспитательскую, чтобы попить чай и провести со мной ознакомительную беседу.

Впечатление она произвела на меня тогда незабываемое. В воспитательской над столом висело большое количество икон и, прежде чем начать трапезу, она помолилась вслух, а я стояла в недоумении.

А что, тут так принято?

Чтобы не показаться некультурной, я встала рядом и скрестила ладони перед лицом. Прочитав молитву, мы сели с ней за стол и она стала рассказывать распорядок жизни на территории данного учреждения – что можно и что нельзя. Ограничений было куча, от чего становилось тоскливо на душе. Если после школы в приюте я могла погулять по городу, то тут мы группой ходили в школу и возвращались тоже группой. Нельзя без разрешения выходить на улицу, только по определенному распорядку. Отбой был рано, никакого телевизора и прочих занятий. За нарушения были соответствующие наказания или написание объяснительной на имя директора. На все, к чему я привыкла, было одно большое нет.

Рассказав все правила, воспитательница повела меня на экскурсию по детскому дому. Мы направились в длинный коридор, где с правой стороны располагались предбанники, которые вели в спальни. На один предбанник полагался туалет, две раковины, душевая, шкафы для вещей, также было две двери, ведущие в спальни. В комнате проживало от трех до четырех воспитанников. У каждого было укомплектованное спальное место и рабочий стол. Я молча встала и стала внимательно рассматривать приторно-розовую комнату.

– Располагайся. Девочки придут со школы и расскажут тебе всё остальное.

Наталья Юрьевна вышла из комнаты, и я стала прятать свои вещи под кровать, сев на нее, а затем стала ждать кого-нибудь из девочек. Но долго ждать не пришлось. Знакомиться пришли Юля и Сережа. На первый взгляд Юля показалась мне очень милой девочкой. Они броско со мной поздоровались и продолжили обсуждать свои дела. К вечеру я познакомилась с девочками из своей комнаты, Светой и Таней. Они были сестрами. Соседки заваливали меня вопросами и, пока я отвечала, поедали мои сладости.

– На ужин! – позвала нас Наталья Юрьевна.

Девочки, взяв меня за руку, повели по коридорам, показывая все на своем пути и рассказывая взахлеб, где что находится.

Со вторым этажом я была более-менее знакома

– Значит, пошли сразу в столовую, – и мы спустились на первый этаж.

Самую большую площадь занимала столовая с кухней. Там же находились две группы младших ребятишек, которые поступали туда после дома малютки. Около столовой находилась прачечная и центральный вход с КПП.

Мы шли по узкому коридору, вдоль которого были картинки автомобилей и веселой надписью: «Зуби зуб».

Какая глупость…

Над входом висел импровизированный светофор, сделанный из картона, а пол был разрисован пешеходным переходом. Выйдя из него, мы попали в просторный холл с большим количеством умывальников. Помыв руки, мы зашли в столовую. Огромное помещение визуально было поделено на каждую группу, ежедневно тут дежурили определенные по графику дети. Они разносили тарелки с едой, а воспитатели смотрели, чтобы все было по порядку и по возможности помогали ускорить процесс накрывания стола. Среди столбов стояли массивные деревянные столы, и каждый был рассчитан на шесть человек, то есть на одну группу приходилось два стола.

Я вряд ли вспомню, чем меня кормили пятнадцать лет назад, но еда всегда была сносной. Повара старались для нас.

Сидела я тихо и лишь украдкой поглядывала на количество детей, находившихся в помещении. Их было так много, что я нервно ерзала на стуле

В приюте, где нас было всего двенадцать человек и каждого я знала в лицо, я с каждым могла спокойно поздороваться и пожелать приятного аппетита. Тут же было в десятки раз больше детей и запомнить каждого по имени казалось нереальной возможностью.

В столовой стоял дикий гул, все ели, обсуждали, а воспитатели постоянно делали замечания. Я внимательно изучала детей и смотрела на их поведение. Манеры приличия, которые мы соблюдали в приюте, здесь отсутствовали вовсе. Напоминало пир викингов в древние временна. Лишь единицы вели себя спокойно и не раскидывались едой.

После ужина я поднялась к себе в комнату, села на кровать и пыталась себя чем-то занять. Ребенком я была не слишком общительным, мне было проще абстрагироваться от нового общества. Но, к сожалению, одной мне дали побыть недолго. Заходили новые и новые дети, которые хотели со мной познакомиться, а, так так у меня был целый пакет сладостей, я их добродушно раздавала, надеясь на то, что это укрепит нашу дружбу. Мне постоянно задавали одни и те же вопросы. Откуда я? Почему сюда попала? В момент, когда я рассказывала о себе, одна девочка обратила внимание на мои кривые зубы и воскликнула:

– О, смотри, какая зубастая!

– Я не зубастая! – крикнула я на неё.

Это была фатальная ошибкя. За то, что я среагировала6 меня быстро начали дразнить.

– Зуби зуб, зубастая, – дразнили меня другие дети.

Я кричала и кидалась в них тем, что находилось у меня под рукой. На мои крики пришла воспитательница и приказала всем разойтись по своим комнатам. «Зубастая» – клеймо, которое закрепилось за мной до самого выпуска детского дома.

Позже я постоянно буду слышать колкие фразы, связанные с моими зубами. Так как эмоциональность у меня была повышена, а психика расшатана, реагировала я на измывательства бурно: дралась, кричала. А если не реагировала с первого раза на «клеймо», в меня плевались или специально толкали, чтобы спровоцировать меня на агрессию.

В детском доме это было своего рода развлечение – издеваться над тем, кто слаб или имел внешний недостаток. Это было начало моего нового ада, который длился долгих семь лет.

На следующий день меня повели в школу. Заканчивала я тогда четвертый класс, доучиться в старой школе не предоставлялось никакой возможности, поэтому меня перевели в ту, куда ходил весь наш детский дом. Путь до школы занимал минут пять, дорога вела вдоль леса и болотистых мест.

Учились мы в простенькой старой школе, наравне с детьми из деревни и города. Нас было два класса. 4а был укомплектован детдомовскими, в 4б были домашние дети. Придя в младшее крыло школы, я увидела некое разделение. Девочки сидели на одном подоконнике, мальчики – на другом. В квадратном коридоре было два наших класса, и с другими детьми мы особо не пересекались. Начали приходить учителя, нашего почему-то я узнала сразу. Женщина лет сорока, ее лицо было жутко красного цвета со злобным взглядом и строгим пучком на макушке. Именно злобным, на тот момент я понимала, что такое строгость и злость. Она криком загнала нас в класс и стала вести перекличку класса.

В классе нас было тринадцать человек, четверо детей было из семьи. Домашние… Да, именно так мы называли детей, у которых были родители и семьи. Себя же мы ощущали бесхозными и брошенными среди них, но виду никогда не показывали.

В школе на уроках для меня была передышка от издевательств, но во время перемены со мной никто не играл. На меня обращали внимание тогда, когда нужно было потешить свое эго. Поэтому я часто гуляла по коридорам и изучала стены старого здания. На территории младшей школы находилась еще школа искусств. В один из своих променадов я решила заглянуть и посмотреть, откуда издаются такие чудесные звуки музыки. Приоткрыв дверь кабинета, я стала внимательно слушать, как девочка усердно дула в длинную металлическую трубку и зажимала клавиши на нем. Увидев меня, она остановилась и капризно посмотрела в мою сторону.

– Извините, пожалуйста, я не хотела, – выдавила я из себя.

Учительница обратила на меня внимание.

– Хочешь попробовать?

Я одобрительно кивнула.

– В четыре жду тебя. У меня как раз будет перерыв, – улыбчиво сказала учительница.

– Простите, меня воспитатель не отпустит. Я из детского дома, – не надеясь уже ни на что, ответила я.

– Не переживай, я все улажу. У нас учатся детки из вашего учреждения.

Один диалог и столько впечатлений. После школы я шла с дурацкой улыбкой до ушей и гордо про себя твердила: «Я буду играть на инструменте!». В этот же день учитель позвонила в детский дом и меня пригласили на первый урок. На следующий день после уроков я зашла в кабинет и мне сунули в руку деревянную дудочку. Я раздосадовано на неё посмотрела, ведь девочка играла на большой и красивой, а мне сунули деревяшку.

– Надо сначала научится выдавать из себя звук, прежде чем ты возьмёшь флейту в руки, – объяснила учительница, понимая мой немой вопрос.

Надув щеки, я просто наплевала во внутрь инструмента и вместо мелодии, дудка издала протяжный пук. Нет, конечно, мне потом объяснили, что, дуя в инструмент, мелодия не получится и что нужно определенным образом сжимать губы и выдыхать на протяжный звук «Ту». Я усердно набирала в легкие воздуха и до покраснения ушей дула в трубку, зажимая пальцами дырочки на дудке. В середине урока к нам зашла учительница из соседнего класса. Разговаривая с коллегой по цеху, она обратила на меня внимание и стала изучать мои руки.

– Слушай, а давай ты лучше на скрипке научишься? – держа меня за руки, спросила женщина, выглядывая на меня из под очков.

– На чем? – с интересом переспросила я.

– Пойдем, покажу, – сказала она и взяла меня за руку.

Попрощавшись с учителем, я перешла в соседний кабинет. Мне показали изящную гитару (да, это было моё первое впечатление).

– Встань ровно, осанка должна быть, как у скрипки: изящная и красивая. Держи карандаш, будем учиться держать смычок.

Она поставила мой локоть на весу и расположила пальцы так, что четыре зажимали карандаш, а мизинец находился на карандаше. От него зависело многое: им нужно было упираться в смычок так образом, чтобы не давать другим соскальзывать. Я быстро научилась правильно стоять и держать инструмент. Чтобы я более ясно представляла, что меня ждет следующие пять лет, учительница сыграла мне лунную сонату.

У неё был идеальный слух и чуйка, потому что за пару минут она смогла рассмотреть во мне свою будущую ученицу. Да, я их тех людей, кто закончил музыкальную школу, не зная нот. Это как уметь писать стихи, не зная алфавита.

Как это так я играла, не зная нот? В детском доме в первые дни меня быстро пристроили в народный ансамбль, и я училась играть на балалайке. Евгений Николаевич, наш руководитель ансамбля, учил играть меня на память. Показывал, как зажимать струны на грифе и в какой комбинации. Поэтому Ольга Владиславовна (мой учитель по скрипке) долгое время боролась со мной по поводу этого. Дополнительные занятия по сольфеджио и ее вдалбливание в мою маленькую голову нот прошло зря. Поэтому она нашла альтернативу или, скажем так, компромисс. Память у меня была хорошая, и она над нотами подписывала цифры, а я уже запоминала, где на какую струну ставить палец. В музыкальной школе я столкнулась еще с одной проблемой. На первом уроке по хору я села на «Камчатку» и в перерыве пела нелицеприятные песни:

– Мимо тещиного дома я без шуток не хожу, то ей хер в забор я вставлю, то ей жопу покажу.

Ну а что? В приюте «Сектор газа» был так же популярен, как и «Фактор…».

Поэтому меня вытурнули из хора под предлогом того, что я играю в ансамбле, и времени на пение у меня не будет.

В детском доме я всячески старалась себя занять, лишь бы не сидеть в группе со своими издевателями. По мимо музыкального инструментам, я старалась усвоить как можно больше различных направлений. Рисование стало еще одним полюбившимся мне занятием.

Мария Николаевна – самый чудесный и терпеливый педагог, которого я встречала на своём пути. Женщина небольшого роста, одета всегда с иголочки (как позже выяснилось она частенько сама себя обшивала). У нее волосы были такие же светлые, как и ее отношение к детям. Она много рисовала, часами сидела за швейной машинкой, и от этого ее зрение было сильно посажено, поэтому при себе она носила несколько пар очков. Тонкая оправа подчеркивала ее пухлые черты лица. Даже возрастные морщинки были ей к лицу. Она обучила меня азам рисования. Для меня было истинное блаженство водить кистью по поверхности и наносить один слой на другой. Картина от этого становилась объемной и привлекающей взгляд. Благодаря ей я не раз становилась призером конкурсов.

Когда я к ней пришла, кроме как «я хочу», ничего не умела. Поверьте, заниматься со мной было почти невозможно. Если не у меня не получалось, я рвала бумагу и перечеркивала все кистью, психовала, плакала и истерила. Мария Николаевна проявляла титаническое терпение к таким воспитанникам, как я. В редком случае она повышала голос. Но даже в таком случае это все равно не звучало не так угрожающе, как от других педагогов.

– У всех получается, а у меня нет, – орала я.

– Остановись. Выдохни, – спокойно говорила она.

– Не хочу! – продолжала я.

– А ты попробуй.

Она всегда находила, как меня взбодрить: либо ласковым словом, либо взбучкой. Пару раз даже из кабинета выгоняла, но возвращала снова в класс, чтобы завершить начатое. За что я до сих пор преклоняюсь перед ней.

Расскажу о знакомстве с главным наставником детства.

Однажды, придя со школы, я узнала, что у нас есть кружок бисероплетения, который проходил в соседнем кабинете от нашей группы. Переодевшись, я первым делом пошла знакомиться с новым направлением. Когда я зашла, преподаватель дала мне проволоку со схемой и показала, как делать стрекозу. Усердно сгибая проволоку и насаживая на нее бусины, я не заметила, как в кабинет зашел воспитатель.

– Воробьева, это ты? – спросила воспитательница.

– Да, я.

– Марш в свою спальню, ты наказана, – грозно сказала она.

– Почему? – удивленно спросила я.

В это время все дети с удовольствием смотрели, как меня чихвостят.

– Потому что без разрешения ушла туда, где тебе быть не положено, – сложив руки на груди, продолжила воспитательница.

Я с психу кинула свою стрекозу и направилась в спальню. Лежа, я мысленно причитала на воспитательницу.

– Гребанная воспитка. Карликовый пудель, – бурчала я.

Именно такое впечатление на меня произвела Татьяна Степановна. Строгая, низкого роста и с седыми кудряшками на голове.

Лежа на кровати, я придумывала различные обзывательства и плакала от обиды, что все играют, занимаются, а я вот лежу и слушаю детский смех. К вечеру ко мне зашла Татьяна Степановна.

– Портфель свой взяла и бегом в игровую делать уроки.

Ура, маленькое освобождение. Взяв все нужное, я пошла в игровую к остальным ребятам делать уроки.

А теперь подробнее о Татьяне Степановне, она педагог русского языка и литературы. Не раз она заставляла меня переписывать тетрадки. У нее было негласное правило: «Порядок должен быть во всем, начиная с головы и заканчивая твоей тетрадью». В свободное время Татьяна Степановна занимала наши детские головы загадками, развивая у нас логическое мышление. Она вела большую толстую тетрадь, в которой было около сотни различных головоломок и задач. За пару лет она научила меня быстро принимать правильные решения, быть более самостоятельной и уметь достигать поставленных целей.

От части она заменила мне мать.

Воспитателем она пришла работать в конце девяностых и за годы практики не имела привычки выбирать себе любимчиков среди воспитанников детского дома. У неё был девиз «Справедливость и наказание,должны быть равносильны». Поэтому я частенько выслушивала нотации и драила игровую месяцами за свои косяки. Я часто злилась на нее и однажды спросила ее:

– Почему из всей группы меня наказывают чаще всего?

– Наверное, потому что из тебя я хочу сделать человека. Вырастешь спасибо скажешь, – отвечала она.

– Спасибо за что? – удивленно спросила я.

– Вырастешь – поймешь, – спокойно говорила Татьяна Степановна.

Я выросла. И, сидя сейчас перед ноутбуком, благодарю ее в тысячный раз за то, что во мне она увидела то, чего не видели другие. За то, что сидела со мной и беседовала вечерами. Поддерживала мои начинания, не давала падать духом, когда я проигрывала или ошибалась. Находила чем наградить, если я хорошо себя вела. Она мотивировала меня идти дальше.

Немного отошла от логической цепочки. Итак, продолжим.

За пару месяц я адаптировалась к жизни в «Золотой клетке». Почему я называю ее золотой? У нас было всё: крыша над головой, питание, одежда пусть и одинаковая, но была. Но не было любви и свободы.

Было много запретов на все: сладости, чипсы и прочие радости детского желудка. А чтобы получить то, чего нет, мы включали логику. Так как дети из детского дома были достаточно смышлёные, в наши светлые головы пришла мысль построить свой первый бизнес. Тащив из детского дома свои подарки от спонсоров, мы продавали их одноклассникам за незначительные суммы. На вырученные средства мы покупали в школьной столовой сладости.

Помню за десять рублей загнала (по-другому сказать не могу) однокласснице красивую точилку. Она представляла из себя большой белый дом с розовой крышей. «Предпринимательская жилка» зародилась у нас в четвертом классе. В пятом классе мы вышли на новый уровень: тащили из магазина дешевые открытки и продавали прохожим. В ход шло все: выигранные игрушки в автомате, подарочные сувениры и многое другое. Но вскоре нас прикрыли. Воспитатели узнали о наших торговлях и устроили местный суд с наказанием в виде уборки.

Сладкая ложь

По началу в детский дом ко мне приезжала бабушка. Это был новый глоток свободы. По её словам, она собирала документы на мое удочерение (это оказалась ложью), а я спала и видела, как уйду из этого чертового детского дома.

Месяц за месяцем в выходные дни она забирала меня на пару часов и гуляла со мной по магазинам. Время шло, ничего не менялось, и я чаще стала ее спрашивать:

– Мам Наташ, а когда ты меня заберешь?

– Скоро, дочка, скоро, – обнадеживала она меня.

На дворе уже было жаркое лето, когда в очередной раз я услышала:

– Воробьева, к тебе посетитель.

Я сломя голову бежала на первый этаж, зная, что меня там ждет бабушка. Она меня обняла, и мы поднялись в кабинет замдиректора. Стоя около кабинета, я сверлила взглядом табличку: «Заместитель директора по УВР К.Н. Семеновна».

Я измеряла шагами холл и ждала, когда из кабинета выйдет бабушка. Спустя время дверь открылась:

– Поехали в опеку, нужно подписать документы, – сказала бабушка.

Взяв меня за руку, она повела меня за территорию детского дома и посадила в машину. Пока мы ехали до опеки, я смотрела в окно и наслаждалась лучами солнца. Доехав до органов опеки, бабушка вышла из машины и подошла к зданию. Подергав закрытую дверь вернулась в машину:

– У них обеденный перерыв, – замолчала она на пару минут и продолжила, – поехали домой, ну их со своей справкой. Потом разберемся.

Я радовалась как никогда.

Домой! Прощай детский дом, прощайте ненавистные надзиратели и весь ваш чертов режим.

Пока мы ехали домой, я жаловалась ей на всех детей и рассказывала о том, как в детском доме плохо. Как безумно скучала по ней и сильно ее люблю.

– Ты больше туда не вернешься, – уверила она меня, – ведь я так сильно тебя люблю.

По приезду домой ее домашний телефон разрывался от звонков и голосовых сообщений. Бабушка первым делом пошла на кухню и налила себе стопку коньяка, а я побежала в комнату и села за компьютер. Что еще мне было нужно? Да ничего! У меня был уютный дом и любящая бабушка. Спустя пару минут бабушка зашла в спальню, держа в руках телефон и прикрывая рукой микрофон:

– Скажи им, что мы в аэропорту, – сказала она и сунула телефон мне в руки.

– Ало, – взволнованно начала я.

– Наташа, это Наталья Семеновна, немедленно возвращайся в детский дом.

– А мы не можем, мы в аэропорту.

Бабушка забрала у меня трубку и скинула вызов. Я отвернулась к компьютеру и продолжила наслаждаться игрой. В голове даже не было мыслей волноваться и о чем-то переживать. Бабушка все решит. К вечеру чувство голода заставило меня оставить свое развлечение и сходить на кухню поесть. Выйдя из комнаты, я услышала, как громко работает телевизор. В воздухе витал табачный дым. Чем ближе я подходила к кухне, тем отчетливее до меня доносился знакомый запах ужаса. Открыв дверь кухни, я увидела бабушку, сидящую за столом. Она подпирала голову рукой и смотрела на пустую бутылку.

– Мам Наташ, я хочу кушать, – тихо сказала я.

– Руки есть? Вон холодильник, достань сама, – грубо ответила она.

Я испугалась, она никогда не разговаривала со мной на повышенных тонах. Да и в принципе я никогда не видела ее в пьяном состоянии. Молча подойдя к холодильнику, я взяла себе поесть и села на против нее. Она возмущенно на меня посмотрела, встала из-за стола, достала новую бутылку и продолжила ее употреблять. Так продолжалось несколько дней. Она пила, а я была сама по себе. Дома сидеть было страшно, и я вместе с соседской девочкой подолгу гуляла на улице. Возвращаясь поздно вечером, я на пороге встретила пьяную бабушку:

– Почему так долго?! А?! Где ты шлялась?! – сказала она и дала мне сильную пощечину.

Выбежав из квартиры, я бежала по лестнице и слушала в свой адрес проклинания и оскорбления. Бежать мне было в принципе некуда и единственное, что пришло в мою детскую голову, пойти к своей соседке. Дойдя до ее дома, я позвонила в домофон. Мне ответила ее мама. Открыв дверь подъезда, она выслушала мой короткий рассказ.

– Давай ты сегодня у нас останешься на ночь? А завтра я с Наташей поговорю. Хорошо?

Я кивнула головой. Мне дали одежду, чтобы переодеться, и уложили спать. На следующее утро, сидя за столом, они обсуждали планы на сегодняшний день и предложили мне:

– Пойдем погуляем по Красной площади? Мы с семьей выходные проводим совместно и приглашаем тебя вместе с нами.

Я одобрительно кивнула головой.

На улице стояла жара. Мы гуляли по площади, ходили по музеям, ели вкусную картошку и много смеялись. Я с завистью смотрела на свою соседку, на то, как папа ласково ее называет, как мама поправляет ей прическу и держит за руку. Так хотелось, чтобы и со мной такое случилось, но это были только мечты. Печально вздохнув, я молча подошла к прилавку и стала изучать сувенирную продукцию. В какой-то момент я заострила внимание на стеклянную статуэтку:

– Хочешь? – спросила мама моей подруги.

– А можно? – удивленно спросила я.

Она купила её у продавца и торжественно вручила:

– Это тебе на память о сегодняшнем дне.

К вечеру мы вернулись домой, около подъезда стояла моя бабушка и недовольным взглядом высматривала меня. Мне захотелось стать невидимкой, убивающий взгляд моей бабушки пронзал меня насквозь. Мама моей подруги, увидев ее, отошла в сторону и стала разговаривала с ней на повышенных тонах. Через пару минут споры утихли и ко мне подошли:

– Смотри, сейчас ты пойдешь к ней, но, если случится что-то плохое, сразу приходи к нам. Договорились?

Я кивнула головой, попрощалась и, опустив взгляд, пошла в сторону бабушки. Она сильно сжала мою руку и повела меня домой. От нее жутко пахло перегаром, и я еще сильнее от этого напряглась. Зайдя на порог квартиры, она стала на меня кричать и обвинять, что это я виновата и что у нее из-за меня проблемы, что ее могут уволить и пустить по статье. Слушать ее было невозможно и, убежав в дальнюю комнату, я взяла домашний телефон и набрала номер детского дома. Мне ответил охранник:

– Детский дом, слушаю.

– Здравствуйте, я Наташа Воробьева, заберите меня, пожалуйста, – я быстро назвала адрес и бросила трубку.

Спустя пару часов домофон зазвонил. Бабушка уже спала, и я побежала к трубке домофона.

– Кто это? – спросила я.

– Наташ, мы за тобой.

– Хорошо, – нажав кнопку открытия двери, я села в шкаф и стала ждать.

Дверь открылась, на пороге меня встретили воспитатель и водитель детского дома:

– Собирайся, поехали.

По пути в детский дом я рассказала правду о том, что делала несколько дней. Меня внимательно слушали, и я ждала, что меня поймут и не будут наказывать, но в их лицах читалось полное безразличие ко мне. На дворе была ночь, когда меня привезли в детский дом. Ко мне подошла Наталья Юрьевна:

– Кушать хочешь?

– Угу.

Мы спустились в столовую. Из холодильника она достала рыбные котлеты. Наталья Юрьевна жалостливо смотрела на меня, а я давилась ледяными котлетами и желала себе смерти. Я знала, что меня ждет утром. Начнутся издевки и подстрекательство, от которых я так страстно желала убежать.

Доев, я отправилась в свою комнату спать. Утром, конечно, был резонанс для всего детского дома.

– Беглянка вернулась. Теперь она поедет за тарелочками, – твердили воспитанники детского дома.

42 дня…

Фраза «поездка за тарелочками» была для меня загадкой. За пару недель я быстро вернулась в режим, плюс школа началась, занятия, кружки, уборка. Со мной толком никто не разговаривал по поводу ситуации с бабушкой, лишь ужесточили правила посещения.

В один из школьных дней во время урока к нам зашла Татьяна Степановна:

– Воробьёву можно освободить от уроков? – спросила она.

Учительница молча кивнула. Я собрала все учебные принадлежности в рюкзак и направилась к выходу. Воспитательница была сильно опечалена и озадачена:

– А куда вы меня забираете? – интересовалась я.

– Мы к стоматологу, Наташ, на осмотр.

Спустившись на первый этаж, я зашла в гардеробную, что забрать ветровку. Мы направились к выходу. На улице Татьяна Степановна дала мне новую версию моей поездки:

– Ты поедешь в больницу, у тебя слишком часто болит голова. Тебя полечат.

– Хорошо, – ответила я.

В детском дом у меня забрали портфель и молча посадили в машину.

– А вещи? – обеспокоенно спросила я у воспитателя.

– Они тебе там не понадобятся, тебе все выдадут.

Непонимание. Вот что я испытывала, пока молча ехала в старой волге. Рядом со мной сидела медсестра и обсуждала с водителем свои бытовые вопросы. Со мной не разговаривали, на вопросы отмалчивались. Спустя пару часов мы приехали на территорию, где располагались старинные ветхие здания.

– Наташ, выходи, – обратился ко мне медработник.

На улице было пустынно, мы направились к маленькому двухэтажному корпусу. При входе висела табличка «Администрация», зайдя в здание я обратила внимание, что по коридору ходят врачи в белых халатах и держат в руках папки с историями болезни пациентов. И вместо ожидаемого гула было тихое перешёптывание врачей. Меня взяли за руку и повели на второй этаж.

– Садись на стул, – приказным тоном сказала медсестра.

Я покорно села стул и начала нервно перебирать пальцами. Она зашла в кабинет и пробыла там пару минут:

– Пока, Наташ, скоро увидимся, – попрощалась она.

Я только хлопала глазами, не понимая, почему меня оставляют тут одну. Все слишком быстро и непонятно. Мне не объяснили, где я, почему я тут. Ко мне подошел мужчина в белом халате:

– Руку дай! – строго произнес он.

Я протянула праву руку, мне навязали на запястье красную веревку.

– Пойдем.

Мы спускались по лестнице, я шла рядом, веревка на руке сдавливала кисть, пальцы стали неметь. Я решила поинтересоваться:

– А зачем мне на руку повязали веревку?

– А вдруг ты сбежишь.

Я удивленно подняла бровь и решила не задавать больше вопросов. Со стороны я выглядела как собачка, идущая на поводке у хозяина. Меня вели к центральному трехэтажному зданию. При входе сидел охранник, который при виде меня поднял взгляд и оценивающе посмотрел. Я прошла на второй этаж, около поста медсестры с меня сняли веревку. Я схватилась за запястье и стала его разминать, от короткой прогулки на нём виднелись витые следы от веревки. Мужчина передал медсестре папку с моей историей и удалился к выходу.

– Садись, давай знакомится, – с улыбкой сказала медсестра.

– Здравствуйте, – тихо выдавила я.

– Сейчас я буду задавать тебе вопросы, а ты будешь на них коротко отвечать.

Я кивнула головой. Она задавала стандартные вопросы: сколько мне лет, из какого я города, чем болела и так далее. Окончив опрос, она сунула мне клетчатую рубашку и штаны.

– Пройдем, первое время поживешь в этой палате.

Меня повели по длинному жёлтому коридору. Со всех сторон было много дверей с прозрачными окнами. Пройдя в конец коридора, я увидела над дверью табличку «Изолятор». Меня завели внутрь и попросили переодеться. Я встала и стала ждать, пока медсестра выйдет из палаты:

– Чего стоишь, переодевайся, – шикнула медсестра.

Мне было некомфортно, потому что над моей душой стоял человек и смотрел на мои действия. Но выбора не было, судя по ее настойчивости. Покорно выполнив требование, я отдала свои вещи. Медсестра сложила их в пакет и маркером написала на нём мою фамилию с инициалами.

– Получишь их при выписке, – медсестра развернулась и вышла из палаты.

Закрыв за собою дверь, она достала ключ и два раза провернула в замочной скважине. В голове возникало еще больше вопросов, на которые не было ответов. Я села на металлическую кровать с тонким матрасом и стала ждать. Чего? Не знаю, чего-нибудь. Везде стояла гробовая тишина, и на уши давил шум от больничных ламп. Время тянулось слишком долго. Глазами я изучала свою комнатушку. В ней была тумбочка, стул, кровать и окно с решеткой.

Бззззынь…

Прозвучал школьный звонок, я прильнула к стеклянной двери и стала наблюдать за происходящим в коридоре. Из палат стали выходить люди в тех же вещах, что были одеты на мне. Мальчики поголовно были побриты на лысо и смахивали они на заключенных. Люди стали разбредаться по коридору кто-то сидел на лавочке и судорожно качался из стороны в сторону. Девушка подошла к стене и стала ковырять в ней пальцами попутно ведя с ней диалог. Другие ходили по коридору как зомби. Я испугалась, стала плакать и лучшем решением было спрятаться под одеялом, чтобы не видеть происходящее за дверью. Спустя время ко мне пришла медсестра и принесла полдник.

– Вылезай, я принесла поесть.

Когда я высунула голову из-под одеяла, медсестра увидела мои заплаканные и испуганные глаза.

– Ты чего? – поинтересовалась она.

– Где я? – всхлипывая спросила я.

– В психиатрической больнице. Тебе разве не сказали? – удивленно уточнила она.

На моих глазах появилась новая порция слез: «Почему я тут?». Медсестра присела край кровати.

– Душенька моя, в детском доме решили, что ты больна и что тебя нужно полечить.

– За что? – заикаясь, сквозь слезы смогла ответить я.

Меня погладили по голове, оставили поднос с едой и ушли. Аппетита не было, я лишь сидела и гипнотизировала поднос, на котором стояла тарелка с куском запеканки и металлической кружкой с какао. Из коридора стали доноситься истошные вопли, кому-то стало плохо. Я лишь увидела, что его скрутили и утащили в палату двое санитаров. В какой-то момент я словила себя на мысли, что сижу уже несколько часов на кровати и мой живот предательски урчит. Сев на стул около тумбочки, я решила попробовать больничную еду.

– Господи, какая безвкусная гадость.

Творог был кислым, я бы даже сказала испорченным. Я запила все дело порошковым какао и легла обратно в кровать. За окном темнело. Ко мне зашла медсестра, которая держала в руках металлическую тарелку и стаканчик с таблетками.

– Ужин. Но сперва прими лекарства, – поставив на поднос тарелку, она протянула мне стакан.

В нем лежало две разноцветных пилюли.

– А можно узнать, что это?

– Зачем тебе, ты все равно не поймешь.

Но, увидев мой озадаченный взгляд, она тяжело вздохнула и добавила:

– Сонопакс, глицин. Они тебе нужны, чтобы ты лучше спала.

Напрашивается вопрос. Почему ребенок в девять лет интересуется препаратами? Я часто бывала в больницах и интересовалась тем, чем меня лечат, поэтому эти лекарства мне были уже знакомы. После родителей меня месяцами держали на этих препаратах.

Когда я выпила таблетки, медсестра проверила мой рот.

– Позже приду за посудой. Ешь.

Она вышла из палаты, закрыв меня на замок. До меня дошел запах из тарелки. Пахло горохом. Подойдя ближе, я увидела оранжевое пюре. Взяв алюминиевую ложку, я решила попробовать сие больничное искусство.

Гороховое пюре, серьезно? Более отвратного блюда я не видела.

Тут, видимо, любят музыкантов. Впихнув в себя пол тарелки этой оранжевой гадости, я предпочла свое свободное время потратить на сон.

Утром я проснулась от больничного звонка. В палату зашла медсестра, принесла поднос с едой, протянула таблетки:

– Ешь, позже пойдем на психологическое освидетельствование.

– Хорошо.

Наконец-то я выйду за пределы четырех стен. Поводив ложкой по тарелке, где вместо каши была мутная белая жидкость, в которой плавал рис, и сморщив нос, я отодвинула её от себя, предпочла выпить какао и ждать, когда за мной придут. Я сидела на стуле и стала считать секунды.

– Двести девяноста пять, двести девяноста шесть… – на пяти ста я сбилась со счету, язык уже заплетался от такого количества цифр.

Наверное, прошло около часа, когда за мной пришли. На руку повязали веревку и повели в административный корпус. Мы шли вдоль коридоров, проходя один кабинет за другим, поворачивали то направо, то налево. Дойдя до кабинета, я получила приказ ждать на стуле. Я села на стул и стала по привычке болтать ногами. Из кабинета выглянул врач:

– Заходи.

Спрыгнув со стула, я прошла в кабинет врача.

– Давай знакомиться. Меня зовут Нина Владиславовна.

– Здравствуйте, – стоя в двери, ответила я.

Врач жестом показала на стул, находящийся напротив ее стола.

– Давай поиграем. Я сейчас буду называть десять предметов, а ты должна повторить их за мной.

Я кивнула головой и стала слушать слова, которые она мне произносила. Все они не имели никакого отношения к друг другу. Дерево, самолет, солнце, чайник, стул, вода и так далее. С третьей попытки я произнесла все десять слов, не запнувшись.

– Отлично. Теперь нарисуй мне дерево с птицами, потом мост и речку.

Я активно ударилась в художество и с полным энтузиастом стала рисовать предложенный мне вариант вещей. Закончив рисунок, я протянула его Нине Владиславовне. Она пристально изучала мое творение, изредка поглядывая на меня. Подняла голову:

– Так, давай пройдем тест. Я буду задавать вопросы, а ты мне будешь на них отвечать.

Какие конкретно вопросы она задавала я не помню, но они были связанны с тем, как бы я поступила бы в различных стрессовых ситуациях, что мне нравится, что мне не нравится. Закончив опрос, она печально вздохнула.

– Ты, конечно, нервный ребенок, но не психически больной. Почему тебя сюда привезли?

– Не знаю. Может быть, потому что с детьми дерусь, когда они обзываются, и потому что с бабушкой уехала из детского дома без разрешения, – рассуждала я.

– Я бы с радостью отправила бы тебя домой, но, пока твои опекуны сами тебя не заберут, я не имею права в первый день тебя выписывать. Так что какое-то время побудешь у нас. Будешь ходить в школу на занятия и помогать в огороде с другими более стабилизированными детьми. Иногда мы с тобой будем видеться и проводить беседы. А сейчас выйди в коридор, посиди, я поговорю с медсестрой.

– Хорошо, до свидания.

– До встречи, Наташа.

Выйдя в коридор, я села на стул и занялась для себя уже привычным делом: ожиданием. Мои ноги болтались, не касаясь земли, чем завораживали мой детский разум. Спустя пару минут вышла медсестра, я протянула ей руку для того, чтобы мне навязали веревку.

– Она тебе больше не нужна, пойдем, – сказала мягким голосом медсестра.

– Простите, а как вас зовут?

– Можно просто Валя, – с улыбкой ответила она.

Позже мы с ней подружимся, я буду ей помогать вечерами убираться и играть с ней в карты.

После посещения врача меня перевели в общую палату с менее буйными девочками. Палата была гораздо просторнее, чем та коморка, в которой я ютилась прошлые сутки. В ней располагалось шесть двухъярусных деревянных кроватей, у каждой их них стояло по две тумбы. На окнах висели шторы, на полу лежал ковер. Здесь было гораздо приятнее и уютней в сравнении с другими палатами. Расстелив новую постель, я стала изучать помещения, потом прошлась по коридору и мельком заглядывала в другие палаты. Новая палата кардинально отличалась от других. Другие были уставлены металлическими кроватями с изголовьями, в некоторых из них были привязаны дети, которые истошно кричали и выгибались. Жуткое зрелище. Пройдя дальше, я наткнулась на небольшой холл с книжными полками и телевизором, около которого собрались несколько детей и смотрели мультики. Судя по всему, сегодня был выходной, раз в такое время никого не было на занятиях. Я пошла к полкам и стала изучать книжные ряды. Многие писатели мне были не знакомы, некоторые книги были в неподобающем виде. Наткнувшись на более-менее знакомую мне обложку Гарри Поттера, я взяла ее для прочтения. На обложке был нарисован главный герой и большими буквами написано «ТАЙНАЯ КОМНАТА». Тихий час тут длился четыре часа, и себя в это время в кровати нужно было чем-то занять. Прижав книгу по ближе к себе, я пошла на пост медсестры, чтобы просить разрешения на ближайшую приватизацию данной литературы. На посту сидела новая медсестра, я молча подошла к ней и ждала, пока она обратит на меня внимание. Дописав в журнале, она положила ручку и повернулась в мою сторону.

– Здравствуйте, можно у вас спросить?

– Конечно, спрашивай.

– Я тут книгу нашла, могу ли я ее читать в тихий час, пожалуйста?

– Если ты никому мешать не будешь в это время своим прочтением, я не буду против. Ты у нас новенькая?

– Угу.

– Хорошо. Положи пока книгу в тумбочку, тебе пора на обед.

Обрадовавшись разрешению, я зашла в палату, спрятала книгу в нижний ящик тумбочки. Прозвенел звонок, все стали выходить из палаты и двигаться в конец коридора. Я проследовала за всеми и зашла в длинное помещение, где располагался ряд объединённых столов, к которым были приставлены лавочки. На столе стояли металлические тарелки, у каждой лежала алюминиевая ложка и кусок черного хлеба. Найдя свободное место, я взглянула на странную субстанцию в тарелке.

– Это рыбный суп, – сказала мне девочка, сидевшая рядом.

Видимо, я сегодня голодаю. Съев кусок черного хлеба, я ждала, пока остальные поедят. Позже зашла медсестра и объявила, что обед окончен и все должны разойтись по палатам.

Вот так длились мои дни. Все было по звонку или приказу медперсонала. Я исправно принимала лекарства, ходила в «школу», ела по звонку и много спала. Почему я выделила школу? Четыре раза в неделю на три часа нас заводили в кабинет и выдавали учебники за пятый и шестой класс. Как говорится, учили тем, что было.

За своё хорошее поведение я выходила гулять с некоторыми ребятами, помогала им в теплицах. Соседние церквушки для нас организовали экскурсию в местный музей, а потом у нас были импровизированные шашлыки с сосисками. Можно было назвать это место домом отдыха, но периодические крики детей и вид качающихся больных мне напоминал, где я.

Я вела отчет дней. На сорок второй день мне объявили:

– Воробьева, на выход, за тобой приехали, – объявила медсестра.

Я ломанулась в гардеробную, с нетерпением ждала, пока мне выдадут мой пакет с вещами. Самое прекрасное чувство – это почувствовать на себе размер своей одежды. Приятно было одеть то, что не пахнет хлоркой и приятно облегает тело. На выходе меня ждала медсестра из детского дома. Протянув мне руку, она повела меня к старой серебристой волге, где ждал водитель, чтобы отвезти нас в детдом.

Сев в машину, я почувствовала, как моё хорошее настроение моментально улетучилось. Ведь по приезду меня будут ждать измывательства, придирки и обзывательства в мою сторону. Я же приеду из дурки, грех над таким не пошутить. Мы ехали молча, но в моей голове были мысли:

– Где я так нагрешила? За что мне все эти испытания? Почему я? На сколько меня еще хватит?

Слезы капали из моих глаз, я молча стирала их рукавом и мечтала стать невидимкой в детском доме, чтобы меня не видели и не трогали.

Время близилось к обеду, когда машина въехала на территорию детского дома. Меня проводили до группы и первое, о чем я мечтала эти долгие дни, лечь на удобный матрас своей кровати. Какое блаженство для моего тела, приятная постель, удобный матрас. Закрыв глаза, я не заметила, как провалилась в сон. Проснулась я от дикого гула детей, приходящих со школы. Подорвавшись с кровати, я села за стол и сделала вид, что чем-то занята. В комнату зашла Света, при виде меня она улыбнулась:

– Привет, ну, как ты?

– Нормально, что нового было в моё отсутствие?

Я не вспомню, что она мне тогда рассказывала, но, скорее всего, это были очередные сплетни нашей «Тюрьмы». К вечеру я адаптировалась к привычному ритму жизни, и все делали вид, будто бы я не уезжала.

Странно, а где издевки?

Но, кроме перешёптывания из репертуара: «Смотри зубастик вернулся», – ничего другого не слышала.

Шло время…

На дворе стояла зима, мы с группой вышли на прогулку. Любимой игрой у нас была «Гори, земля». Правила игры: выбирается ведущий, ему натягивается шапка до носа, чтобы он ничего не видел, а мы, остальные игроки, на определенной площадке (чаще всего, это была высокая горка с многоуровневыми препятствиями) прыгали и бегали. Он пытался нас поймать и в какой-то момент кричал:

– Гори, земля.

Задачей была такова, чтобы твои конечности не оказались на поверхности. То есть ты цепляешься руками, ногами за перила или другие поверхности, поднимая ноги. В этот момент, если он найдет тебя и осалит, ты водишь.

Часто в порыве игры мы себя травмировали по неосторожности, за что получали выговор от воспитателей. Но для меня зимнее время в детском доме обернулось еще одним испытанием. Если я оставалась наедине или прогуливалась по территории, кто-то из старшаков находил меня и начинал резвиться. Если снег был липким, меня закидывали снежками. Чаще метились в голову, да так, чтобы я заорала от боли. Часто к такому развлечению подтягивались многие и мутузили меня снежками до тех пор, пока не приходил воспитатель на мой крик. Она разгоняла их и говорила мне гулять рядом с ней до конца прогулки. Так что чаще всего на улице меня можно было встретить только рядом с воспитателями.

Еще я столкнулась с такой вещью, как стукачество. Если меня обижали, и я шла жаловаться, то потом меня вылавливали где-нибудь за углом и устраивали темную. Усвоило я это правило не с первого раза, поэтому сначала жаловалась взрослым в надежде, что меня спасут. Я надеялась, что меня перестанут обижать, но воспитатель ведь не может ходить со мной везде.

Летом за стукачество меня проучил Саша, сбив меня на велосипеде так, что у меня был ушиб ребер, и долгое время я попросту не могла спокойно спать и дышать. Сережа вогнал в мой затылок шестерёнку от велосипеда. Меня, как тряпичную куклу, кидали в гардероб с верхней одеждой. И на все были отговорки:

– Она шла по дороге, я не заметил.

– Я хотел кинуть в стену, но она зашла в этот момент.

– Я просто толкнул, она огрызалась.

Эти парни на две головы порой были выше и старше меня, но для них я была грушей для бить и развлечения.

Перемирие в издевках наступало очень редко. Это было, когда приезжали спонсоры, во время праздников или в пионерских лагерях. Тогда все друг к другу относились по-доброму.

Нас каждое лето отправляли на три месяца в пионер-лагеря и чаще всего туда съезжались другие детские дома Московской области. С нами на месяц отправляли воспитателей, чтобы они помогали вожатым в нашем воспитании, ибо дети из таких учреждений порой не предсказуемы, а жесткая рука нужна нам была постоянно. Наш детский дом был самым большим по количеству воспитанников, и делили нас на три отряда: старший, средний и младший. После двадцати одного дня пребывания в лагере мы ехали обратно в детский дом, на «пересмену». В течение недели мы жили на территории детского дома, перестирывали свою одежду, нам выдавали новые средства гигиены, и мы ехали в новый лагерь. Чаще нас старались отправить на море в санаторий.

Так что я могу смело заявить: за все свое детство я объездила почти весь берег краснодарского края.

Однако отдыхом это не назовёшь. Санатории находились в горах. Поход куда-то был целым квестом. Все ходили гурьбой под присмотром воспитателя: шаг влево, шаг вправо – расстрел. Жили по расписанию. Еда, сон, процедуры и выступления. Но чем старше мы становились, тем больше вольности у нас было. Лет в одиннадцать мы в очередной раз приехали в пионерский лагерь. Его особенность была в том, что к нему примыкал небольшой частный сектор. На его территорию можно было попасть через мост на окраине лагеря. Во время обеда я услышала разговор двух ребят:

– Да там сады с яблоками! Кусты с ягодами! Все что хочешь: смородина, малина, ежевика!

– Да ты гонишь!

– Нет, серьезно, пойдем покажу!

Меня охватило любопытство, что там за сады такие, которые они так красочно описывают. После тихого часа я нашла мост, о котором говорили ребята и подошла к ближайшему домику. Встав около сетчатого забора, я стала разглядывать, что интересного растет в саду. Яблони, вишни, различные кусты ягод и цветов… И вдруг мне в глаза попались огромные кусты малины. Дверь дома скрипнула, и оттуда вышла старушка, которая злобно на меня посмотрела:

– Здравствуйте, меня зовут Наташа. Могу я вам чем-нибудь помочь?

Ее выражение лица резко изменилось, и она расплылась в улыбке.

– Что ты, доченька, не нужно, – отмахиваясь рукой, отвечала старушка, – может, ты что-нибудь хочешь?

Я жадно смотрела на куст малины, на котором красовались спелые ягоды. Она увидела, куда я смотрю и предложила мне пройти к ней на участок и собрать себе стаканчик. Открыв калитку, старушка проводила меня до кустов. Собирая малину, я по ягодке засовывала себе в рот. Пока я обдирала куст малины, параллельно беседовала с милой старушкой. Оказывается, она работает в пионерском лагере в столовой поварихой, и ее жутко достали ребятишки, которые повадились без спросу лазить в ее огород:

– Мне не жалко, просто они ломают забор и деревья. Может, ты знаешь, кто это делает? – поинтересовалась у меня старушка.

Сдать никого я не могла, поэтому предложила сходить к директору лагеря, может, он придумает как решить её проблему. Поблагодарив за радушный прием, я побежала на территорию, чтобы меня не спохватились и не начали искать.

Больше мы со старушкой не виделись, так как некоторых ребят (в том числе и меня) забрали из пионерского лагеря на неделю раньше, потому что мы играли в ансамбле. Нужно было ехать выступать за Московскую область.

Отправили нас тогда в Белгород. По приезде нас поселили в маленькую гостиницу, владельцы которой держали на территории небольшую кольчатую ферму. Когда мы приехали, нам быстро провели экскурсию и отправили спать после утомительной дороги. На утро нас ждала репетиция, экскурсия по историческому городу, отдых и снова репетиция. Заготовленные наряды на выступления у нас были простецкие. У девушек длинные в пол красные сарафаны на толстых золотистых бретельках и поношенные временем кокошники на лентах, у парней классика черные брюки, красная косоворотка и шляпа с гвоздикой. Ансамбль был у нас небольшой: бас балалайка, три балалайки, две домры, три баяна, треугольник и щетка. Первый день пролетел незаметно. На второй день нас ждало выступление. Позавтракав, мы поехали в дворец культуры и стали ожидать своей очереди. Волнение нарастало особенно тогда, когда мы прошли на сцену и стали выступать. По окончанию всех выступлений мы заняли почётное третье место, надо бы радоваться, но… Одна из девочек обвинила меня за снижение баллов. Что во время выступления из-под платья были видны мои порванные сандали и тем самым я испортила имимидж и поэтому нам снизили баллы. Конечно, все подхватили, стали обвинять в нашем третьем месте. Во время прогулки она специально наступила мне на ногу и дорвала мою единственную обувь. Так что эмоции и настроение после всей поездки было омрачено моим позором и шарканьем ноги во время прогулок.

На третий день нас повезли кататься на аттракционах. Так как я опозорила коллектив, я смогла прокатиться только на одном из них, а потом с завистью смотрела, как другим весело без меня.

Вообще выступления у нас были часто. Раз в год на территории нашего детского дома проводился областной конкурс среди детских домов «Созвездие». К нам съезжались дети из детских домов, и в течение нескольких дней мы соревновались в различных возрастных и творческих категориях. Инструментальный, театральный, поэтический, танцевальный, вокал и многое другое. По истечению трех конкурсных дней проводилось награждение.

В первый год обучения Ольга Владиславовна заставила меня выступать перед публикой с небольшим этюдом, тогда я получила свой первый приз зрительских симпатий и фотоаппарат-мыльницу.

А вот наш оркестр каждый год получал заслуженное, а, может, и нет первое место. Я не смотрела другие выступления, так как с каждым годом старалась охватить все больше и больше направлений и в период «Созвездия» превращалась в маленького энерджайзера. Выступив в оркестре, я бежала переодеваться, чтобы отыграть на скрипке, после бежала в поэтический зачитывать стихи, а после этого танцевала или играла в театральном. С каждым годом я занимала все больше и больше призовых мест, но, видимо, директора детского дома это жутко бесило, и в один из годов она убрала меня из списка участников абсолютно везде. Придя на урок по скрипке, я со слезами на глазах пожаловалась Ольге Владиславовне на несправедливость. Она меня успокоила и предложила выдвинуть мою кандидатуру от школы искусств.

– Но меня не пустят выступать, – расстроенно ответила я.

– С чего это? Ты выдвигаешься участницей не от детского дома, а от музыкальной школы. Я сижу в жюри и только пусть попробуют тебя не допустить! – заверила меня учительница.

Тот день я запомнила на всю жизнь. Мне двенадцать лет. Объявляют мою фамилию, я выхожу со скрипкой и играю как никогда раньше. Меня наполняла злость и обида. Я хотела доказать, что я лучшая и мои старания оправдались. В день награждения наш оркестр получает первое место, жюри немного замялись и, взяв микрофон, добавили:

– Первое место делит Воробьева Наталья по классу скрипка.

Под аплодисменты я входила на сцену и смотрела в глаза Наталье Семеновне. Ее злость, наверное, была главной наградой для меня.

Я безумна благодарна Ольге Владиславовне, потому что она помогла мне и не дала опустить руки, чем вселила в меня уверенность и надежду.

Мы в ответе за тех, из-за кого получаем зарплату….

В детском доме была большая текучка воспитателей и младшего персонала. Задерживались только самые стойкие. О ярких представителях педагогической профессии сейчас я вам расскажу.

От одной воспитательницы всегда жутко пахло тухлой рыбой и потом. Нас она воспринимала как животных и разговаривала с нами на жаргоне дрессировщика собак. Поэтому, пока она спала, девочки залили ее волосы клеем и подкрасили сие искусство ядерно-красной краской. На утро нас разбудил ее дикий крик и злобная физиономия с торчащими красными клоками на ее белоснежной гриве. Уволилась она на следующий день, опустим тему разбирательств, скажу одно: виновных тогда не нашли. Потом к нам устроилась суровая воспитательница, работавшая до этого в детской колонии. Ей тоже оказалось не так сладко с нами, и увольнялась она с криками:

– Вы хуже зверей, в колонии себя дети так не ведут, как вы тут.

Кто-то не выдерживал и пары недель общения с детьми и молча писал заявление на увольнение. Но самые хитры находили выход, как задержаться в должности воспитателя и начинали заводить дружбу с самыми отбитыми воспитанниками.

Ведь проще управлять стадом, когда есть вожак.

Парочка из таких воспитателей оставили в моей жизни не лучший отпечаток. Юлия Викторовна, мерзкая блондинка, наносившая на свое лицо тонны штукатурки, продержалась в должности воспитателя пару месяцев, поняв свою власть, она оскорбляла детей, била их половыми тряпками. Для меня это было унизительно, ведь тебя бьют половой тряпкой, которая предназначена для мытья полов в туалете. Позже старшаки довели ее и, получив нервный срыв, она подала заявление на увольнение.

На моей памяти самой злющей была младший воспитатель. Она была узбечка, кликали ее Джафоровна. Она работала в нашей секции и подружилась с одним мальчиком, который любил издеваться над теми, кто младше него. Тот ещё придурок, вечно задирал всех и имел дебильную привычку плевать в лицо людям. А теперь история о том, как эти двое испортили моё здоровье.

Осень. Мне было двенадцать лет, когда в очередной раз он начал меня дразнить и, не выдержав, я полезла драться, но, так как он был крупнее меня, он затолкал меня в комнату. Вместе с Джафаровной и еще парой ребят он загнал меня в угол и стал надо мной измываться.

– Эй, зубастая, почему ты такая страшная? – крикнул Денис, попутно харкнув в мою сторону.

Другие последовали его примеру и повторили жест. Я пыталась встать, но меня с ноги загоняли обратно в угол. В какой-то момент у меня не хватало воздуха, и я стала задыхаться. Резко встав, я попыталась открывать окно.

– Ты куда, зубастая? Суицидом решила все закончить? – прижав мои руки оконной рамой и резко толкнув меня в бок, они кинули меня на пол.

От удара в боку начало болеть, и я стала умолять:

– Мне больно, – сквозь слезы говорила я.

– Заткнись, не притворяйся, – крикнула мне Джафаровна.

Из коридора послышался голос воспитателя:

– Завязывай, пошли от сюда, – сказал Денис.

Кто-то напоследок пнул меня с ноги. Я сидела в углу и хваталась за бок руками. Боль была адская. Скрючившись от боли, я аккуратно встала, умыла лицо и направилась в кабинет к медсестре. На мои жалобы толком никто не отреагировал, дав но-шпу, врач отправила меня обратно в группу. Кое-как поднявшись на третий этаж, я легла в игровой и ждала, пока таблетка начнет свое действие.

– На улицу собираемся, – крикнул всем воспитатель.

– Можно я не пойду, у меня сильно болит живот? – попросила я.

– Нет, я тебя в группе одну не оставлю. Иди собирайся! – жестко ответил воспитатель.

Выбора у меня не было, нужно подчиняться. Боль в боку не проходила, а лишь усиливалась еще больше. Кое-как одевшись, я пошла на улицу и стала сидеть на лавочке.

Бум. Мне голову прилетает футбольный мяч. Женя, подбегая ко мне, с улыбкой на лице произнес:

– Сдала нас? – злобно улыбаясь, спросил он.

– Нет, – держась за лицо, ответила я.

– А то смотри, башку отобью.

Просидев час на улице, мы вернулись в группу. По пути я зашла в кабинет медсестры.

– Не проходит боль, можно что-нибудь другое, пожалуйста?

– Нет, на тебе еще но-шпы и иди в группу.

Выпив очередную пилюлю, я поднялась в группу, на ужин идти не хотелось – боль в боку перекрывала мой разум и отбивала аппетит.

– Тебе никто не оставит ужин, – предупредил меня воспитатель.

– Ну и что, – скрючиваясь от боли, ответила я.

Все ушли на ужин, а я уже начала молиться, чтобы боль меня оставила в покое. Я спустилась в очередной раз к медсестре. Она не выдержала моего напора и вызвала скорую. Я лежала на диване в кабинете и смотрела как тикают часы.

Тик-так. Тик-так.

Боль начинала нарастать с большей силой, даже обычный вздох давался с трудом. Приехавшая бригада скорой помощи, бегло осмотрев меня, объявила:

– Подозрение на аппендицит. Увозим.

Меня отвели в карету скорой помощи. Дальше все как на ускоренной киноленте. В приемном отделении меня осмотрели несколько врачей и отправили с медсестрой готовиться к операции. Вещей с собой не было, и меня снарядили в больничный сарафан, который был в три раза больше меня, на ноги нацепили тряпичные бахилы. Чтоб вы понимали, до операционной я волочила ноги, ибо бахилы то и дело сваливались с моих тоненьких ступней.

– Присаживайся, – вежливо сказала мне медсестра, – протягивай правую руку, сейчас я тебе поставлю катетер.

– А зачем? – спросила я.

– Во время операции тебе будут ставить капельницы с лекарствами и, чтобы не делать в тебе много дырок, я ставлю вот такую бабочку, – демонстрируя мне иглу, у которой были розовые пластиковые крылышки, сказала она.

Установив мне катетер, она повела меня на операционный стол.

– Раздевайся.

Я смущенно взглянула на нее и медленно стала стягивать с себя сарафан.

– Теперь ложись на стол, – подставляя к операционному столу деревянную табуретку для моего удобства, сказала медсестра.

Она подала мне руку и помогла аккуратно взобраться на стол. Бережно укрыв мое голое тело белой пеленкой, она удалилась из операционной. Спустя пару минут стали заходить врачи, поочередно осматривая меня. Я зажмурила глаза, смущаясь мужчин врачей. Накрыв меня обратно пеленкой, врач обратился ко мне:

– Давай мы тебе руку отрежем? – смеясь спросил он.

– А вы потом ее пришьете? – серьезно спрашиваю я.

– Ну, да, положим ее в тот холодильник, потом достанем и пришьем. Холодно, конечно, будет. Но ничего страшного, согреем, – с улыбкой в голосе продолжил он.

Как оказалось, это был анестезиолог. Привязывая мне руки он периодически подшучивал надо мной.

– Давайте через пупок, – обратился один хирург к другому.

В смысле через пупок?

— Нет давай над ним и в обход, – продолжил другой.

Я не понимала сути их разговора, но я жутко испугалась. Вокруг меня мельтешили врачи, попутно расставляя около операционного стола аппараты и инструменты. На палец мне надели аппарат, который сканировал мое сердцебиение, установили капельницу и ждали, когда меня отключат.

– Ну, что, давай поиграем в космонавта, – обратился анестезиолог, – считай от десяти.

– Десять, девять, восемь, семь, шесть, – дальше я уснула.

Дальше все фрагментами… я просыпаюсь в реанимации и начинаю закусывать трубку, которая стояла в моем горле. От нехватки кислорода у меня начинается паника и аппараты нервно начали пищать. Ко мне подбежала медсестра и одни движением руки освободила мой рот от ненавистной трубы. Потом меня везут в лифте, попутно ударяя меня об двери лифта. А я в это время благодарю врачей за свое спасение.

Анестезия вещь такая: глючит тебя долго, и ты не отдаешь отчет своим действиям и словам.

Меня привезли в палату и положили на кровать.

– Холодно, – прошептала я.

– Конечно, сейчас, – медсестра заботливо укрыла меня еще одним одеялом, и я провалилась в сон.

Утром на обходе ко мне зашел лечащий врач.

– У вас был перитонит, но теперь все хорошо. Операцию сделали не полостную, а через лапароскопию.

Что такое перитонит я узнала уже в осознанном возрасте, тогда я не понимала, как плачевно для меня могло все закончится, если бы мне вовремя не вызвали скорую помощь. Поэтому считала, что аппендицит не так уж и страшно.

— Что, простите? – удивленно спросила я.

– Это значит, что у тебя не будет большого страшного шрама, а только три маленьких аккуратных шрамика.

– Спасибо.

Он улыбнулся и объяснил, что еще неделю я буду в стационаре и должна принимать все лекарства, которые он мне пропишет, а также соблюдать постельный режим. Я одобрительно кивнула головой и легла дальше наслаждаться тишиной. Благо в палате я была одна и на некоторое время могла погрузиться в сои мысли. К сожалению, меня хватило не надолго, поэтому, одевшись, я пошла изучать хирургическое отделение.

В коридоре было много детей, но мой взгляд приковал мальчик, которому на вид было двенадцать лет. Подойдя к нему, я решила познакомиться:

– Привет, меня Наташа зовут, а тебя?

– Саша.

– Давно тут лежишь?

– Пару дней уже, меня скоро выпишут, но я не хочу домой.

– Почему? – я крайне была удивлена такому ответу.

– Мама с папой ругаются, а я устал уже. Тут хотя бы поспокойнее, если не считать детский плач по ночам.

Мы сидели на подоконнике и обсуждали наши жизни. Беседа длилась долго, пока нас не разогнали по палатам на тихий час. К вечеру я стала искать себе новое развлечение и, встав около процедурного кабинета, наблюдала за движением рук медсестры. Она ломала ампулы, набирала шприцы, попутно проводя пальцем по стенду и внимательно читая фамилии пациентов.

– А можно вам помочь? – поинтересовалась я.

– А ты справишься? – с улыбкой на лице спросила медсестра.

– Конечно.

Она жестом пригласила меня за край процедурного стола.

– Смотри, берешь вот этот камушек, подрезаешь горлышко у ампулы и ломаешь, только аккуратно, а то пальцы можно порезать.

– Хорошо, – ответила я и протянула ладошку.

Она дала мне плоский камень и рядом поставила несколько ампул. Я старательно стачивала горлышки и с легкость надламывала их кончики. Не считая пару незначительных царапин, я с огромным удовольствием проделывала эти действия снова и снова. Медсестра быстро набрала шприцы и попросила меня вернуться в палату. Обойдя все палаты, медсестра оставила меня напоследок. Сделав укол, я завалила ее большим количеством вопросов о медицине. Она с охотой отвечала мне и не заметила, как я проследовала за ней в процедурный кабинет. Она разбирала шприцы и попутно объясняла свои действия:

– Смотри, тут три контейнера, что-то уходит на утилизацию, а что-то на переработку.

– Вы так постоянно делаете?

– Несколько раз в день. Вас вон сколько, а я одна. Кстати, спасибо за помощь, если хочешь, можешь приходить за час до уколов и помогать мне.

– Серьезно? – с восторгом переспросила я.

– Конечно, благодаря тебе я быстрее справилась со своей задачей. А теперь мне нужно заполнить журнал, поэтому иди в палату.

Попрощавшись с ней, я прошла в свою палату. Тот день перевернул весь мой мир, и я загорелась настоящей мечтой стать врачом. Каждый день я помогала медсестрам: относила папки в ординаторскую, открывала ампулы и разбирала шприцы. Мне приносило это колоссальное удовольствие, но больше меня радовало то, что медсестры с охотой отвечали на все мои вопросы. Позже я узнала, что в соседнем крыле лежат пенсионеры, которым после операции нужна помощь. И, когда на третьи сутки мне стало гораздо легче ходить, я выскальзывала из надзора врачей и выбегала на улицу по поручениям больных стариков.

– Доченька, купи мне свежей газетки и пакет молока.

Когда я приносила им купленные товары, сдачу всегда разрешали оставить себе, поэтому я с огромным удовольствием бежала в магазин, попутно покупая себе сладости и всякие причуды из магазина приколов. Тут получился хороший замкнутый: круг старики получали то, что хотели, а я была в плюсе со всякими безделушками. Счастье продлилось до следующего обхода врачей.

– Завтра тебе снимают швы и выписывают домой.

Я чувствовала себя подавленной, потому что не хотела возвращаться в стены детского дома. Тут у меня была хоть какая-то свобода действий. К вечеру, когда объявили отбой, я дождалась, пока медсестра уйдет отдыхать в сестринскую, и пробралась в холл, села там напротив больших больничных окон. За окном шел дождь, а по моим щекам текли слезы.

– Хочу быть, где угодно, но только не в детском доме, – прошептала я.

Несмотря на всю тяжесть нахождения в этом учреждении, меня не посещала мысль сбежать. Во-первых, некуда, во-вторых, если меня найдут, ничем хорошим это не закончится. Просидев около часа у окна, я вернулась в палату и легла спать. Утром в процедурном кабинете мне сняли швы:

– К обеду тебя заберут, так что иди собирай свои вещи.

Понурив голову, я проследовала в палату, собрала вещи и стала ждать на кровати, когда за мной придут.

Из больницы меня забрала медсестра:

– Когда приедем, выпишу тебе справку для физкультуры, месяц никаких нагрузок. Поняла?

– Да, – ответила я.

Привет, система, привет, режим и новые унижения.

Но через три месяца мое терпение лопнуло и в очередной стычке с девочкой я сломала руку.

Вышло это случайно. Я стояла около воспитательской и получала новый комплект белья, а напротив меня стояла Света и задирала меня:

– Зубастик.

На тот момент я была не в духе, а обзывательства лишь усугубили мое плохое настроение и я, кинув белье на пол, со всего замаха собралась ударить ей кулаком в нос, но промахнулась. Мой кулак влетел четко в бетонный проем двери:

– Ай! – вскрикнула я.

Только что повредившую руку я мотала из стороны в сторону и прыгала на месте от боли. Пальцы пульсировали и на моих глазах рука начала опухать. Воспитательница отругала меня за стычку и отправила в кабинет медицинской сестры. Путь к ней мне перегородила Юля и, увидев, что я держусь за руку, дернула её со всей силы:

– Дура тупая! – крикнула я.

– Тебе конец, зубастая.

В кабинете мне оказали первую помощь, приложив холодный компресс:

– Если легче не станет, завтра сходим на рентген. Время позднее, сейчас ты никуда не поедешь.

– Хорошо, – сквозь слезы ответила я, держась за посиневшую руку.

Поднявшись на третий этаж, я в холле увидела Юлю.

– Че ты там мне вякнула, зубастая?

Я хотела уйти в группу, но она перекрыла мне путь:

– Куда идешь, я спрашиваю? – плюнув мне в лицо, она толкнула меня от двери.

– Я хочу пойти в группу, у меня болит рука.

– Вот эта? – она резко подошла ко мне и еще раз за нее дернула.

Я вскрикнула от боли, и слезы полились из моих глаз, Юля быстро ушла в группу, оставив меня одну в холле крючиться от боли.

Всю ночь я не смогла сомкнуть глаз от пульсирующей боли в руке. Утром вместо школы я направилась в кабинет медсестры и слезно стала ее умолять что-нибудь сделать. Меня повезли в больницу, на рентгене выяснилось, что у меня перелом со смещением. В процедурном кабинете мне наложили гипс от пальцев до локтя:

– И как я буду играть на скрипке и балалайке? – поинтересовалась я у врача.

– В ближайшее время никак.

Следующий месяц в школе я стала сходить с ума от безделья. Правая рука была загипсована, поэтому я не могла писать, играть на инструментах да в принципе была лишена всех радостей жизни. Сидя на уроках, я смотрела в окно и фантазировала о всем, что приходило в мою голову. Это единственное, чем я могла заняться, не создавая себе дискомфорта. Несмотря на то, что я носила гипс, в детском доме меня никто не жалел, и в один из дней Женя стал терроризировать меня обзывательствами. Наша стычка перешла в потасовку, думая, что у меня преимущество, я начала мутузить его гипсом. В порыве гнева я не заметила, как он разлетелся на кусочки, и я незажившей рукой била Женю по спине. Осознала я только тогда, когда почувствовала режущую боль в руке.

Опять приемный покой, новый гипс и новый срок ношения. Пропущу тему объяснительных на имя директора и нотаций со стороны воспитателей и медперсонала. В музыкальную школу я все равно продолжала ходить, потому что через пару месяцев меня ждал годовой экзамен.

Играла я на скрипке очень смешно. Вместо изящной скользящей кисти я выглядела как человек, который пытается запилить скрипку смычком до смерти.

Ольга Владиславовна терпеливо смотрела на мои издевательства над инструментом и молча сидела, приложив руку к лицу.

Прошел месяц… С моей руки сняли гипсовую окову, и первым делом я сидела и чесала ее, закатывая глаза от удовольствия. Кто хоть однажды снимал гипс, понимает эти ощущения. Но… очередная потасовка с Женей закончилась поездкой в хирургическое отделение. На рентгене выяснилось, что я вновь сломала руку, плюсом ко всему старый перелом сросся неправильно.

– В опер блок ее! – сказал врач.

Меня привели в операционную и положили на стол:

– Пятнадцать кубиков новокаина и пять кубиков лидокаина, – обратился врач к медсестре, – а ты лучше отвернись.

– Да я не боюсь.

– Ну, хорошо, – спокойно ответил он.

Мне ввели лекарство в руку, подождали пару минут и стали ломать мою руку. Ощущения, конечно, не из приятных. Я пару раз вскрикнула, но стойко перенесла вправление своей кисти. Мне наложили гипс и отправили в палату.

– Ближайшую неделю ты будешь лежать в больнице во избежание повторного инцидента, – произнес врач.

В этот же день ко мне в палату пришел участковый милиционер и стал допрашивать.

– Что с тобой случилось? Почему ты повторно приезжаешь в больницу с переломом руки?

Я объяснила ему, что у нас часто бывают стычки, для нас это нормально. Он слушал меня и внимательно записывал мое каждое слово. Написав протокол, он попросил кое-как меня расписаться и удалился из палаты.

На следующий день ко мне в больницу пришла младший воспитатель (Та самая Джафаровна). Любезно принесла мне сладости и села со мной разговаривать:

– К тебе вчера приходил милиционер?

– Да, – ответила я.

– Что ты ему рассказала?

– Что сломала руку об стену, а потом в потасовках доламывала снова, не давая зажить руке. Объяснила, что у нас стычки происходят часто, и в этом нет ничего страшного.

– Ладно, – ответила она, встав со стула, – я пойду, поправляйся.

Не придавая нашему разговору значения, я проводила свое время в удовольствие. Гуляла по территории больницы, общалась с больными по палате, наблюдала из-за двери, как медсестры выполняют свои обязанности в процедурном кабинете.

Именно нахождения в больницах двигало меня к новой мечте. Я твердо решила стать в будущем врачом патологоанатом. Почему им? Из-за сотрясений головного мозга я не смогла стать хирургом, руки тряслись, а там нужны чёткие действий и никаких колебаний. Да и в принципе меня завораживали диалоги врачей, когда они рассказывали о разных случаях в больнице и что там часто работают правоохранительные органы, которые разбирают загадочные случаи смерти и так далее. Девиз был таков «Вижу цель – не вижу преград».

Пробыв десять дней в больнице, я вернулась в детский дом. Первым делом меня отправили в кабинет директора:

– Что ты наговорила милиции? – с возмущением меня спросила Семеновна.

– Ничего такого. Меня спрашивали – я отвечала, – беспокойно затараторила я.

– Ты в курсе, что из-за тебя у нас проблемы? Проверки, ребят допрашивают, их поставили на учет детской комнаты милиции.

– Каких ребят?

– Толкушкина, Колесова (еще пару фамилий я не вспомню сейчас), – сказала она, чуть ли не переходя на крик.

– Но я не называла их фамилий, – плача ответила.

Меня выпроводили из кабинета директора, и тут я поняла, что мне конец. Возвращаться в группу было опасно для здоровья. Меня там поджидали они, и ничем хорошим это не закончится.

Куда прятаться? Некуда.

Меня ждали разборки, мало того, что меня задирали еще больше, проходя мимо, многие стали толкать меня плечом, сбивая с пути. Слушать меня тоже никто не хотел.

Спустя пару лет вскроется правда, что это директор детского дома называла фамилии милиции, когда составляли протокол, но всем было уже без разницы. Время прошло, и извиняться никто не хотел. Вообще Семеновна по натуре была противной женщиной, лицемерной и двуличной.

Я была в восьмом классе, когда в очередной раз вызвали в кабинет директора. Спустившись на второй этаж, я шла по коридору и думала, что на этот раз Семеновна хочет от меня. Открыв дверь кабинета, я увидела еще несколько воспитанников и, присев на свободный стул за длинным столом, обратилась к соседу: