Читать книгу Нефертити и фараон. Красавица и чудовище - Наталья Павлищева - Страница 1

Приглашаем читателей в Древний Египет XIV века до н. э., Новое царство, конец правления XVIII династии, весьма примечательной своими фараонами. Это один из периодов расцвета государства, когда египтяне смогли наконец изгнать поработителей-гиксосов, а затем и сами захватить огромные территории. Египет купался в богатстве и довлел над соседними странами.

Задачей последних фараонов XVIII династии Аменхотепа III и Аменхотепа IV (Эхнатона) было удержать это превосходство, чего они сделать не сумели, каждый в силу своего характера. Лишь при Рамсесах – фараонах следующей, XIX династии – Египет снова занял подобающее место на карте мира.

Остается только напомнить, что египтяне называли свою страну Та-Кем, или Кемет (Черная Земля), а себя «рома». Стовратные Фивы звались Уасет, или Опет, Нил – Хапи, фараоны имели по пять имен, из которых мы помним только по одному, например Эхнатон, Тутанхамон, Нефертити, но их самих такими именами не называли, произносили «пер-аа» (Большой Дом), откуда и произошло слово «фараон».

Дети до достижения школьного возраста ходили голышом, позже мальчикам надевали схенти – набедренную повязку, а девочкам юбочки. Головки брили, лишь над ухом висел локон – признак детства. Становясь девушкой, юная особа сбривала локон, получала женский наряд – калазирис (сарафан на широких лямках, оставлявший грудь открытой) и начинала отращивать волосы на голове. Нагота не только не считалась неприличной, но вообще была обыденной.

Много еще странного, с точки зрения современного европейца, было в Древнем Египте, об этом тоже постараюсь рассказать в романе.

Чтобы не запутать читателей, города и известных людей буду называть нынешними, привычными нам именами и названиями, кроме разве самого Египта, это все же Кемет.

Тех, кого не устроит данный вариант развития событий, приглашаю прочесть «Послесловие», в котором приведены разные версии семейных и прочих отношений фараонов XVIII династии и событий их жизни. Там же правила наследования власти в Древнем Египте и другие полезные сведения.

* * *

И без того странно изогнутые губы царевича вовсе потеряли привычную для людей форму. У Аменхотепа-младшего уголки губ всегда презрительно опущены вниз, словно он с трудом сдерживается от передергивания плечами.

– Ты глупа! Ничего твой скарабей не может! Смотри!

Сандалия царевича опустилась на жука, упорно преодолевавшего расстояние до пробившейся между плитами травинки. Девочка в ужасе зажмурилась и даже закрыла лицо ладошками.

Что сейчас будет?! Каждый житель Кемет знает, что обижать священного скарабея нельзя, а уж убивать!.. Даже царевичу нельзя! Даже самому фараону, хотя он и Бог на земле!

Но небеса не разверзлись, тьма не наступила. По-прежнему светило солнце, щебетали птицы в ветвях деревьев сада, журчала вода в канале… а еще смеялся царевич. Смеялся довольным, жестоким смехом.

Неф сквозь разведенные пальчики осторожно посмотрела на Аменхотепа-младшего. Тот стоял как ни в чем не бывало, поигрывая концом своего пояса. Рядом на земле валялся убитый скарабей.

Девочка вдруг набросилась на царевича с криком: «Ты злой! Злой!» Сначала она колотила опешившего мальчика кулачками, потом разрыдалась и бросилась прочь, продолжая кричать: «Ты злой!»

Оба не заметили, что по дорожке сада к ним спешит Главная царица. Тревожно озираясь, Тийе торопилась к Аменхотепу, недоуменно глядевшему вслед подружке. Во дворце Малькатты слишком много ушей, пер-аа обязательно доложат о происшествии. Фараон и так не очень-то любит ее сына, а такие крики Неф могли повредить мальчику в глазах отца. Она жестом отослала слуг, чтобы не мешали разговору с Аменхотепом-младшим.

Мать несла сыну далеко не приятное известие: царский оракул Аменхотеп, сын Хапу, в предсказания которого безоговорочно верил пер-аа, увидел нечто такое, о чем даже побоялся сказать вслух при всех, попросил беседу с глазу на глаз с самим фараоном. Результатом этой встречи было странное решение Аменхотепа III – отправить младшего из сыновей, тоже Аменхотепа, сына Тийе, далеко на север, в Дельту. Как надолго – неизвестно, зато очень и очень скоро, уже завтра.

Тийе умолчала, что сама она при этом получала все права соправителя. Конечно, Аменхотеп-младший не наследный принц, но все же отправлять мальчика так далеко матери совсем не хотелось. Но пришлось, царевич Аменхотеп покинул столицу уже на рассвете следующего дня.

Фараон, услышав от жены, что его повеление исполнено, довольно усмехнулся и похлопал ее по руке:

– Я не сомневался, что ты примешь именно такое решение.

Тийе стоило большого труда не выдать свои истинные мысли, хотя она не сомневалась, что муж и без слов прекрасно знал, о чем она подумала.

* * *

– Я больше не пойду учиться! – От возмущения детский локон над ухом взлетел, ленточка в нем, как обычно, растрепалась.

Брат Главной царицы Эйе изумленно приподнял левую бровь. И это говорит Неф, которая не могла дождаться, когда наступит утро, чтобы идти на занятия?!

– Что случилось?

– Ничего! – чуть дернула плечом девочка, откидывая непослушный локон.

Эйе и без ее объяснений помнил, что, после того как Аменхотепа отправили вон из Фив, Неф осталась одинокой, но никак не думал, что настолько.

– Послушай меня, я знаю, что ты жалеешь об отъезде царевича, но ведь не он один сидит на уроках? Кроме Аменхотепа есть другие ученики, царевны в том числе…

Мог бы и не говорить. Подбородок Неф дрогнул, ноздри точеного носика раздулись, она обиженно засопела. Эйе прекрасно знал, что нужно чуть подождать, долго молчать возмущенная приемная дочь не сможет.

– Они… они…

– Что они?

– Они все глупые зазнайки! Особенно принцессы! – не выдержав, выпалила Неф.

– И мальчики?

Вот теперь девочка хлюпнула носом:

– Мальчики не хотят со мной разговаривать…

Это было бедой маленькой Неф: слишком сообразительная и рассудительная для девочки своих лет, она не находила общего языка с принцессами, считая тех глупышками, а из мальчиков с ней общался только Аменхотеп. Остальные до объяснений девчонке, да еще и младше, не снисходили.

И исправить положение невозможно. Ни приказать ученикам возиться с его приемной дочерью, ни заставить принцесс не смотреть на Неф свысока, ни даже пожаловаться пер-аа или царице Тийе Эйе не мог. Оставалось только надеяться, что все как-то наладится само собой.

И все же Эйе решил поговорить с учителем, может, тот сумеет помочь? В том, что Неф будет ходить на уроки по-прежнему, он не сомневался, слишком любознательной была эта малышка. Эх, ей бы родиться мальчиком!..

Об этом часто думал не один Эйе…

Так и вышло, с учителем он поговорил, тот обещал больше внимания уделять сообразительной девочке и брать ее, если идет куда-то с мальчиками. Сама Неф на следующий день на уроки не пошла, но, прослонявшись весь день без дела, вечером объявила кормилице, чтобы та подняла ее завтра пораньше.

Тиу, уже знавшая от мужа об обиде своей воспитанницы, едва сдержала улыбку:

– Зачем, ты же больше не хочешь учиться?

Неф чуть топнула ножкой:

– Я не хотела видеть этих глупых гусынь! А учиться я хочу! Хочу стать такой, как Хатшепсут!

Расчесывая густые волосы Неф и выбривая ей головку, кормилица тихонько поинтересовалась:

– А к чему тебе быть такой, как Хатшепсут? Она не была счастлива…

– Зато она была царицей! Счастье не в том, чтобы рожать много детей!

– А в чем?

– В том, чтобы править!

– Кто тебе это сказал?

Девочка чуть растерялась:

– Не знаю…

– Счастье без хорошей семьи невозможно, Неф. И Великая правительница Хатшепсут хотя и была фараоном, вряд ли была счастлива.

– Знаешь, эти царевны такие глупые… Если бы я была царевной, то я бы всему-всему научилась и правила вместо пер-аа, как царица Тийе!

Тиу очень хотелось возразить, что и Главная царица Тийе не во всем счастлива, хотя правит за пер-аа и любима им.

Последние слова услышал Эйе, он замер на пороге комнаты, потом смущенно крякнул и поспешил ретироваться.

Кормилица глубоко вздохнула, что она могла ответить маленькой девочке, размышляющей о власти и счастье? Ей нельзя говорить правду, а жаль. Если кто и достоин этой правды, так это Неф.

Учитель всегда хвалил малышку, ставя ее в пример остальным, даже мальчикам. Лучше приемной дочери Эйе соображал только царевич Аменхотеп, но он старше и его отправили подальше от Фив. Получается, что самой сообразительной среди высокородных учеников оказывалась малышка Неф?

– Ты где это была вчера? – толкнул Неф в бок толстый Джедхор. – Учитель обещал, что после обеда мы пойдем смотреть, как делают папирусы.

– Ух ты!

– Да! Вчера Хенеб поставил большущее пятно на папирус и принялся разрисовывать все вокруг него, испортил целый лист. Учитель рассердился, сказал, что на каждый лист требуется много времени и труда, и обещал нам сегодня показать, как их делают.

– Я тоже пойду!

– Не знаю, возьмут ли тебя с нами. Царевны не идут… Они отправятся смотреть новых рыбок в пруду. Золотых.

Неф тоже очень хотелось посмотреть рыбок, но она живо рассудила, что тех можно увидеть и завтра, а вот в мастерскую их могут больше не повести.

– Я пойду смотреть на папирусы! – Голос малышки зазвенел на всю комнату, где ученики уже приготовились к занятию.

Так повелось со времен Хатшепсут, будущая правительница Кемет училась вместе с мальчиками, с тех пор девочек и мальчиков из семей, приближенных к фараону, обучали вместе с царевичами и царевнами, если подходили по возрасту.

Честно говоря, Неф подходила мало, она была среди учеников самой младшей, даже маленькой, но сама Главная царица Тийе почему-то распорядилась, чтобы малышку учили с остальными. Хорошо, что девочка схватывала все на лету и даже писала лучше большинства. Опережал ее только царевич Аменхотеп.

– Конечно, ты ведь как мальчишка! – рассмеялась царевна Ситамон.

Неожиданно к Неф присоединилась еще одна царевна, Бакетамон:

– И я пойду в мастерскую! Надоели рыбки, их и в пруду полно!

Спор прервало появление учителя. Он обратился к Неф:

– Почему ты вчера пропустила урок?

Вместо ответа девочка вдруг объявила:

– Я тоже пойду в мастерскую смотреть на папирусы!

– Ты не ответила на мой вопрос.

– Я… я больше не буду… – опустила голову малышка.

– Отработаешь вчерашний урок сегодня вечером.

Большущие глаза приемной дочери Эйе впились в лицо учителя:

– А… в мастерскую можно?

– Хорошо, пойдешь с мальчиками.

– И я тоже! – Бакетамон поспешно собрала свои писчие принадлежности и пересела ближе к Неф, на место, которое раньше занимал Аменхотеп, мальчики почему-то не рисковали садиться на место уехавшего царевича, и оно пустовало.

– Но это после обеда, а сейчас мы должны заняться письмом.

Так у Неф неожиданно появилась подруга. Царевна Бакетамон была старше малышки, она даже старше своего брата Аменхотепа, но сейчас об этом не думалось.

У Неф в руках уже папирус, несмотря на свой возраст, она писала уверенно. А вот Бакетамон делала слишком много ошибок, поэтому все еще училась на черепках.

– Не то! – Локон Неф скользнул по плечу царевны. – Смотри, здесь надо поставить один иероглиф над другим, чтобы было красиво! И сзади изобрази мужской значок, ты же пишешь о военачальнике!

– Как ты все запоминаешь? – вздохнула Бакетамон.

– Это очень просто, я тебя научу!

Учитель едва сдержал улыбку, похоже, у царевны Бакетамон нашлась хорошая помощница, а у самой Неф защитница. Это хорошо, малышке не помешает такая дружба, да и царевне тоже.

Дневной зной еще не спал, до вечера далеко, потому горячий воздух не приносил никакого облегчения. Весь город застыл в душном мареве, на улицах не было прохожих, большинство ставен закрыто, лишь в тишине слышен заливистый храп привратника у ворот дворца хранителя печати. Даже от реки не несло свежестью, воды Хапи, казалось, тоже заснули на обеденное время, его течение замедлилось, на водной глади не видно ни одной лодки, в доках тихо, только беспризорные мальчишки переругивались между собой за утерянные или выброшенные из-за порчи остатки грузов.

Рабыня, спешившая за маленькой хозяйкой, искренне недоумевала, почему они куда-то идут в то время, когда все нормальные люди сладко спят, дожидаясь, пока спадет жара? И старшая хозяйка Тиу тоже пыталась отговорить Неф отправляться в школу в такое время, даже вышла за ней во двор, восклицая:

– Неф! Никто не появится в школе до окончания дневной жары! Если не хочешь спать, то хотя бы полежи в тени!

Но спорить с малышкой Неф бесполезно, упрямая девочка только мотала головой, поспешно собираясь. Пришлось рабыне брать опахало и отправляться за ней. Тиу наказывала, чтобы та старалась держать голову маленькой хозяйки в тени, но как это сделать, если Неф несется, словно за ней кто-то гонится? Рабыня почти бежала следом, забыв о тени над головой малышки.

Когда они быстрым шагом добрались до места, где должны встретиться с мальчиками и учителем, конечно, там никого не было. Но вовсе не потому, что Неф опоздала, а потому, что пришла раньше времени. Растерянно оглядываясь, девочка пыталась сообразить, где остальные.

Рабыня робко предложила хотя бы уйти в тень. Посмотрев на солнечные часы, Неф поняла, что явилась слишком рано, и все равно уходить с солнцепека никуда не собиралась. Ее служанка попыталась пристроить опахало так, чтобы головка малышки оказывалась в тени.

Даже в царском саду деревья, казалось, дрожали в душном мареве, большие листья пальм покрыл серый слой пыли, трава выгорела и пожухла, хотя этим деревьям и этой траве влаги доставалось вдоволь, рабы бесперебойно носили воду для полива. Но великий Ра, ослепительный, раскаленный добела, обжигающий все и всех, сводил их труды на нет.

Убедившись, что пришла слишком рано, Неф послушала рабыню и все же ушла в тень, чтобы не пекло голову и плечи. Можно было отправиться в одну из аллей к воде пруда и подождать там, но Неф слишком боялась пропустить нужное время, а потому уселась под деревом на постеленную циновку и принялась разглядывать все вокруг. Она часто бывала в этом саду, но всякий раз находила для себя что-то занятное.

У пер-аа Аменхотепа III все роскошное: дворцы, сады, храмы… Он умеет красиво жить, любит пиры, музыку, красивых женщин. Правда, стал часто болеть. Неф удивлялась, как это: бог – и болен? Тиу сердилась на такие вопросы, а Эйе отвечал, что пер-аа хотя и божественного происхождения, но в облике человека, а потому подвержен всем болезням.

Но малышку меньше интересовали болезни пер-аа и гораздо больше то, почему он отправил своего сына Аменхотепа далеко от дома. Чем царевич провинился? Учился он лучше остальных мальчиков, наверное, плохо бросал копье или не хотел учиться править колесницей? Хорошенько поразмыслив, Неф решила, что так и есть!

Аменхотепа-младшего отослали в Мемфис после гибели его старшего брата Тутмоса. Неф помнила дни траура по старшему царевичу, тогда Эйе подробно рассказывал, как тот погиб.

Тутмос, напротив, очень любил езду на колеснице, всегда сам вставал на место возничего, гнал лошадей так, что дух захватывало, поворачивал резко и скорости при этом не сбавлял. Почему вдруг запнулась одна из лошадей – не понял никто, только царевич вылетел из колесницы на полном скаку и угодил под ее колеса! Эйе говорил, хорошо, что умер сразу, а не мучился много дней и ночей.

Пер-аа очень любил старшего сына, мало похожего характером на него самого, тот обещал стать настоящим правителем, который водил бы армию в новые походы, чего совсем не хотелось делать Аменхотепу III. После гибели старшего сына пер-аа надолго замкнулся в себе, а потом вызвал своего главного прорицателя Аменхотепа, сына Хапу, чтобы тот еще раз посмотрел, что же будет с царством.

И вот тогда случилось что-то непонятное.

Старшей из царевен была Ситамон, которую Неф откровенно не любила. Старшим царевичем стал теперь Аменхотеп-младший. Казалось бы, пер-аа должен стараться оберегать Аменхотепа и женить его со временем на Ситамон, но фараон услышал от прорицателя что-то такое, что заставило его вдруг отправить царевича далеко от Уасета, несмотря на все возражения его матери, Главной царицы Тийе.

Про прорицателя Неф невольно подслушала, когда об этом говорили Эйе со своей женой Тиу, но девочка ничего не поняла и решила, что спросит у самого Аменхотепа, когда тот вернется обратно в Фивы. Только когда это будет…

Размышления маленькой Неф прервало появление учителя. Тот спешил по дорожке сада навстречу ученице, сокрушенно покачивая головой. Ходить по такой жаре!.. И куда смотрела ее кормилица Тиу?

Учитель сомневался, что Неф смогла сомкнуть глаза в обеденный перерыв, наверняка боялась опоздать. Так и получилось, девочка вернулась во двор раньше всех и сидела, тревожно оглядываясь.

– Неф, ты умеешь определять время по солнечным часам?

– Да, учитель.

– Почему же ты боишься, что опоздала?

– Я испугалась, что вы ушли раньше.

– Эх, все бы так учились, – вздохнул Несеб. – А то ведь царевичей не заставишь корпеть над папирусами, тем более царевен.

Боялась опоздать не только Неф, мальчики тоже пришли чуть раньше положенного. Не было только толстого Джедхора и царевны Бакетамон. Учитель решил подождать, но не из-за Джедхора, тот мог и проспать, ему очень хотелось, чтобы вдруг возникшая дружба между царевной и маленькой Неф стала крепче.

И все же им пришлось уходить, похоже, опоздавшие не торопились.

Неф старалась не подавать вида, что расстроена, мальчишки не обращали на нее внимания, и девочка снова была одна.

Но когда ученики уже направились к выходу из сада, к ним, запыхавшись от быстрой ходьбы, присоединилась Бакетамон.

– Ситамон велела кормилице не будить меня, чтобы я проспала! – зашипела она в ухо новой подружке.

– Вот змея!

Неф гордо вышагивала рядом с Бакетамон, радуясь, что теперь не одна.

Дворец Малькатты на западном берегу Нила, пер-аа построил его словно вызов всем, обычно правители жили на восточной стороне. А мастерская папирусов, конечно, на восточном, там, где остальные ремесленники. Чтобы попасть туда, пришлось переправляться через реку, и учитель боялся, чтобы кто-то из детей ненароком не свалился в воду. Но все обошлось.

Мастерская располагалась за большим забором, хотя усиленной охраны не видно. Пока добирались до нее от причала, облились потом, все же было еще жарко, но никто не жаловался. Учитель следил, чтобы дети держались в редкой тени, а рабы исправно обмахивали их опахалами, мысленно ругая себя за то, что не назначил встречу попозже.

Но добрались без происшествий, никому не стало плохо на жаре, все же дети, даже из царской семьи, в чем-то выносливей взрослых.

Во дворе мастерской все сразу закрутили головами в разные стороны. Учитель принялся объяснять, что происходит. В одном углу рабы обрезали у принесенного с реки папируса корни и верхушки-метелки, они не понадобятся.

– Выбросят? – тут же уточнила Неф.

– Нет, корни пойдут в дело вместо дерева, из каких-то будут изготовлены поделки, самые кривые сожгут в печи.

Другие рабы очищали стебли от коры и складывали в тени.

Но самое интересное творилось в здании. Оттуда доносился равномерный стук.

– Что это? – Глаза у Неф округлились. Бакетамон пожала плечами:

– Не знаю, сейчас увидим.

В длинном помещении стояли несколько тоже длинных столов. Учитель снова принялся объяснять, что происходит. На ближайшем столе, обильно смоченном водой, мастер раскладывал полосы мягкой внутренности папируса, которые подносили рабы. Причем раскладывал сначала вдоль стола, а потом принялся делать это поперек. Теперь полосы ложились крест-накрест.

Дети постояли, наблюдая за действием, но это было мало похоже на тот папирус, который они видели в свитках.

– Мастер делает основу. Сейчас он начнет отбивать эту массу, чтобы все склеилось.

Действительно, мастер хорошенько побрызгал все клеем из какого-то сосуда, накрыл уложенные стебли тонкой тканью и взялся за большой молоток. Вот откуда стук!

И действительно, руки мастера сноровисто заходили, равномерно опуская молоток на стебли. Во все стороны полетели брызги. Мальчики отступили назад, чтобы не попасть под эти брызги, царевна Бакетамон сначала тоже, но, увидев, что Неф осталась стоять, завороженно глядя на опускающийся молоток, вернулась на место.

А любопытная девочка действительно не могла оторвать глаз от рук мастера, она даже головой принялась кивать в такт его работе. На нее летели капли клея, но малышка не замечала ничего.

Когда мастер решил убрать ткань, чтобы не приклеилась к папирусу, Неф осторожно потрогала отложенный в сторону молоток:

– А… вот это вот этим… да?

Мастер усмехнулся:

– Да.

– А… а можно мне… попробовать?

Тот покачал головой:

– Это очень грязная работа.

Мастер не мог понять, кто перед ним. Рядом с Неф стояла царевна, принадлежность которой к царскому роду выдавал бело-голубой цвет ленточки в локоне, но, видно, и эта малышка тоже не из простых. Что дети делают в мастерской?

– Пусть! Можно?

Таким глазенкам невозможно отказать! Мастер кивнул:

– Попробуй.

– И я! – тут же потребовала себе Бакетамон.

Пришлось давать второй молоток.

Для детских рук они оказались тяжелы, но взрослые улыбались, наблюдая, как Неф и царевна, высунув языки, старательно колотят по разложенному папирусу. Сначала молотки норовили угодить куда угодно, только не туда, куда было нужно. Во все стороны летели брызги, в клею уже были юбочки девочек, их тела и даже волосы, но ни одну, ни вторую оттащить от стола, казалось, невозможно.

Несколько раз девочки смахивали попавшие на лицо капли, размазывая их еще больше, пот застилал глаза, его капельки смешались с клеем, попавшим на лицо, и начали стягивать кожу. Неф смешно морщилась, стараясь освободиться от клеевой пленки, но молоток не бросала.

Немного погодя у обеих стало получаться довольно равномерно. Они так увлеклись, что не заметили, как учитель о чем-то разговаривал с мастером. Тот кивал, улыбаясь.

Незаметно подружки отбили целый кусок папируса, конечно, до ровного слоя было еще далеко, но учитель позвал:

– Нужно идти дальше, мы не можем стоять здесь, пока будет закончена вся работа.

Неф подняла довольную, перепачканную клеем мордашку на мастера:

– У меня получилось?

Тот серьезно кивнул:

– Да, царевна.

– А у меня?

– И у тебя тоже.

Бакетамон была счастлива не меньше своей новой подруги.

Неф принялась вытирать грязные руки о юбочку и о свои ноги. Теперь она липла вся, но это девочку волновало мало, главное – не пропустить чего интересного…

У следующих столов уже отбитый и подсохший папирус снова смачивали клеем и снова отбивали, только теперь масса на столе была совсем ровной. Неф покачала головой:

– У меня бы не было так ровно…

– У них тоже не сразу получилось!

– Ты права, Бакетамон. Наверное, они, как и мы, не сразу научились. Может, мне стать мастером по изготовлению папирусов?

– Неф, я никогда не слышала, чтобы этим занимались женщины…

– Ну и что?

Подружки еще долго глазели бы на ловкие движения мастеров, но их позвали дальше.

Теперь уже подсохшие ровные куски папируса мастер соединял между собой в большую ленту, склеивая их. И снова места склейки отбивались молотком.

– Ой-ой… сколько же нужно труда, чтобы получился один-единственный свиток… – помотал головой Хенеб.

Ребята засмеялись, а учитель согласился:

– Вот потому я привел вас сюда, чтобы вы поняли цену папирусным свиткам и не портили их просто так.

Когда выбрались во двор, к Неф бросилась ее рабыня с возгласами ужаса:

– Что случилось, госпожа?! Кто тебя обидел?!

– Меня? Никто!

– Почему ты вся в грязи?!

Неф оглядела свои руки, на которых клей уже застыл и блестел на солнце, заляпанную юбочку, ноги в следах клея и гордо объявила:

– Мы работали!

Но уже мгновение спустя они с Бакетамон хохотали на весь двор, а за девочками стали смеяться и мальчики. Не выдержал даже учитель, уж очень уморительно выглядели заляпанные клеем Неф и Бакетамон!

Обе рабыни не могли понять, что произошло и почему все хохочут над грязными девочками. Насмеявшись вдоволь, учитель распорядился:

– Ну, мастера изготовления папируса, идите-ка к вон тому большому чану, и пусть вас хоть чуть-чуть вымоют, а то домой не пустят.

Пришлось и впрямь отмываться из большого чана с водой. Рабыни старались не думать о том, что скажут хозяйки, узрев такое безобразие. Юбочки у обеих девочек были безнадежно испорчены, но хуже всего оказалось то, что клей попал в волосы и теперь отмыть оба локона будет достаточно сложно.

Зато сами нарушительницы приличного вида были весьма довольны своими успехами.

Дома Неф до самого позднего вечера не закрывала рот, с восторгом рассказывая, как делают папирусы, а главное, как она сама колотила молотком, выравнивая слои!

Она долго не могла заснуть, в ушах все стоял равномерный стук и окрики мастеров, поторапливающих рабов. А еще болели руки, все же малышка не привыкла к такой работе. Укладываясь спать, Неф жалела только об одном – что с ними не было Аменхотепа. Царевичу было бы очень интересно посмотреть на работу мастеров по изготовлению папирусов.

Последним, о чем она подумала, было, что Бакетамон тоже молодец, не побоялась испачкаться и устать… Малышку Неф сморил сон. Снился ей стук молотков и почему-то Хапи, протягивающий папирус со словами:

– Пора вставать!

Конечно, сказал это не бог реки, а ее рабыня, пришедшая будить юную хозяйку утром, чтобы та не опоздала на очередной урок.

– Ну, куда ты пойдешь еще? – поинтересовалась утром Тиу.

– Не знаю, куда нас поведет учитель.

Эйе покачал головой:

– Боюсь, что после того, как царевна отбила себе руки и испачкалась в клее, ему вряд ли разрешат вас куда-то водить.

Но Эйе ошибся, Бакетамон тоже была в восторге от своих трудовых подвигов, а пер-аа в тот вечер оказался в настроении выслушивать ее рассказ, потому учителя не только не наказали, а, напротив, похвалили. Царевна и остальные должны знать, как живет народ Кемет. Конечно, не весь народ, это ни к чему, но хотя бы мастера… Старшая царевна Ситамон в ответ на восторженные рассказы младшей сестры презрительно дернула плечиком:

– Для этого есть советники, это они должны знать, как живут рома.

– Послушайте, что я прочитаю вам о Маат. Это написал Аменемопе, но так мог бы сказать каждый мудрец нашей любимой Та-Кем:

«Маат живет в сердце человека и в жизни, и после смерти. Маат – вездесущая. Без Маат люди теряют смысл жизни и Путь, ведущий в Бессмертие. Следовать законам Маат не просто обязательно, это потребность сердца. Это долг чести и образ жизни. Маат приходит для того, чтобы быть рядом с тобою. Маат присутствует везде, где ты находишься, и сопровождает тебя, куда бы ты ни шел, так что ты переполнен ею… Одежда, укрывающая твое тело, – Маат… Вдох и выдох твоих ноздрей – Маат… Хлеб, который ты принимаешь в пищу, – Маат… Пиво, которое ты пьешь, – Маат… Говори в согласии с Маат, действуй в согласии с Маат, ибо она Великая, Сильная и Постоянная… Маат остается с тобой до Вечности. Она сопровождает того, кто следует ее законам, до Царства умерших. Его помещают в саркофаг, и его погребают вместе с нею; Его Имя не будет стерто с этой Земли».

Неф задумалась, но не о Маат, а об учителе Несебе. Какой же он умный! Сколько нужно читать, чтобы знать обо всем на свете?! Ей никогда столько не прочесть…

– Неф, повтори мои последние слова.

Бакетамон толкнула в бок задумавшуюся подружку. Та очнулась, но сказала вовсе не то, что нужно:

– Учитель, а Вы знаете все на свете?

Несеб замер. Он должен бы сердиться на то, что Неф не слушала, но девочка столь искренне поинтересовалась, что наказывать малышку у него не поворачивался язык. Учитель повернулся к остальным:

– Послушайте меня, и ты, Неф, тоже. Наш народ живет уже многие тысячи лет, кажется, с тех пор, как Великий Хапи стал нести свои воды к Зеленому морю. Рома не просто жили, пасли скот, пахали землю, рожали детей и молились богам, но и учились. Они старались подмечать, когда вырастает зерно, брошенное в землю, когда разливает свои воды Великий Хапи, на что похожи звезды на небе… И боги, радуясь такому, стали давать людям нужные знания. Но этих знаний так много, что один человек просто не способен запомнить их все. Тогда бог Тот помог людям, дав им письменность…

– А расскажите про Тота! – Это уже Бакетамон.

Несеб, мысленно усмехнувшись: с кем поведешься… кивнул:

– Я хотел сегодня посвятить урок другому, но раз вы спросили, расскажу.

Еще через день учитель вместо того, чтобы начать урок, вдруг попросил встать Бакетамон и Неф. Подружки поднялись, тревожно оглядываясь, – вроде ничего не натворили, почему вдруг их так выделяют?

– Вы очень постарались в мастерской по изготовлению папирусов. Конечно, сделать все не могли, на это нужно слишком много времени. Но вот этот папирус ваш! – Несеб протянул девочкам по тонюсенькому свитку. – Именно его вы так старательно выравнивали молотками. Мастера закончили вашу работу и просили передать результат.

У Неф даже дыхание перехватило от гордости. Как же им завидовали в тот момент все мальчишки! С каким восхищением смотрели! И только губы царевны Ситамон презрительно искривились: фи, радоваться таким глупостям могут только эти две дурочки! Но Неф и Бакетамон не обратили на презрение старшей царевны никакого внимания, не до нее!

Немного погодя сторонников Неф прибавилось, Эйе и Тиу решили, что их собственной дочери Мутноджемет тоже пора начинать учиться, и девочка присоединилась к сестре. Сообразительная и живая Мутноджемет, конечно, сильно отставала от остальных, учившихся уже не первый год, но схватывала все быстро, а помощницы у нее были хорошие.

Теперь Неф могла бы смотреть на зазнайку Ситамон с насмешкой, но как раз в это время сама царевна прекратила ходить на занятия, она уже стала достаточно взрослой, чтобы заниматься совсем другим. Ходили слухи, что ее решил взять в гарем сам пер-аа!

Неф совершенно не понимала, зачем это Ситамон нужно в гарем, что ей, и без того в Малькатте плохо? И к чему пер-аа столько жен? Вон у Эйе есть одна Тиу, и все прекрасно. А когда много жен, пожалуй, можно и запутаться…

– Неф, не отставай!

– Ага, – отозвалась девочка, но, сделав шаг, снова замерла.

Царевне Бакетамон пришлось вернуться и потянуть подружку за руку:

– Ну, Неф, ты что, этих рыбок не видела?!

Конечно, она видела рыбок, и не раз, но девочка не могла просто пробежать по малому тронному залу, не полюбовавшись росписью на полу. Где еще увидишь такую красоту?

Дворец фараона в Малькатте действительно украшен великолепно. Эйе говорил, что такого не было при прежних фараонах. На полу пруд с лилиями, лотосами, множеством рыбок, с зарослями камыша по берегам, в которых огромное количество птиц… Все изображено настолько искусно, что у многих руки сами тянулись к луку со стрелами.

Неф не собиралась охотиться на птиц даже мысленно, ей очень нравились рыбки, плавающие прямо под ногами среди водорослей. А еще вон та уточка с выводком своих малышей – желтеньких пушистых комочков, торопящихся за матерью. А еще летящие наверху птицы… Тоже хороши, даром что нарисованы. Только в нарисованных кустах прятался противный охотник, которому так хотелось выбить глаз, чтобы не смог попасть в уточку!

Но Бакетатон никогда не давала подолгу рассматривать этакую красоту, вечно ей некогда! И Неф мечтала, что, когда вырастет, обязательно после какого-нибудь пира или приема у пер-аа спрячется и все хорошенько рассмотрит, когда остальные уйдут.

Царевне пришлось тащить подружку поскорее, потому что в зал направлялся сам фараон. Бакетамон хотя и дочь, но ей не все позволено, да и не хотелось лишний раз привлекать внимание пер-аа.

Но уйти они не успели, заметив девочек, Аменхотеп сделал знак, чтобы те остановились. Бакетамон осталась стоять, только поприветствовав отца низким поклоном, а Неф, как положено, упала ниц. Аменхотеп кивнул, чтобы поднялась. И тут же на него уставились любопытные глазенки, Неф ничего не могла с собой поделать, понимала, что так нельзя, что Эйе и Тиу будут ругать, но смотрела и смотрела. Она впервые видела пер-аа так близко и не в парадной одежде. Девочка была потрясена до глубины души – фараон оказался внешне обычным человеком, совсем не страшным и красивым, несмотря на болезненный вид. А еще почему-то непреодолимо захотелось подойти и взять его за руку. Мало того, Неф была уверена, что пер-аа не стал бы возражать!

А сам фараон тоже замер, глядя на малышку Неф. Потом обернулся к чади:

– Кто это?

Тот согнулся ниже некуда, девочке, тем более чужой, негоже находиться в тронном зале, когда туда может войти пер-аа.

– Это приемная дочь Эйе.

Что поразило Аменхотепа в девочке, не понял никто, но пер-аа еще несколько мгновений задумчиво смотрел на Неф, а та, совершенно не смущаясь, также глядела на фараона. Наконец Аменхотеп махнул рукой:

– Идите!

Опомнилась и сама Неф. Им с Бакетамон не понадобилось уползать, как другим придворным, но царевна постаралась спрятать подругу поскорее.

– Чего это он на тебя так смотрел? – зашипела она, когда фараон с сопровождающими скрылся с глаз.

– Не знаю! – Глаза у Неф готовы вылезти из орбит от изумления. – А он не такой страшный…

– Кто страшный?

– Ну, пер-аа…

– С чего ты взяла, что он страшный? Он очень даже веселый и красивый! – Бакетамон задело то, что подружка не слишком вежливо отозвалась о ее отце. Все же для царевны Аменхотеп был не только фараоном.

– Красивый. И добрый.

Такой отзыв примирил Бакетамон с Неф, она согласно кивнула и потянула подружку в свою комнату смотреть новый стульчик, который ей сделали в подарок. Уже через несколько минут девочки занялись своими делами, но Неф не могла забыть взгляд фараона, устремленный на нее. Даже ночью приснилось!

И про самого пер-аа, и про множество жен у него очень хотелось расспросить Эйе или Тиу, но первого не было в Фивах, уехал по делам, а кормилица на эту тему разговаривать категорически не желала!

– Ты задаешь слишком много вопросов, тем более таких, на которые я не могу ответить.

– Почему?

– Ну вот еще один. Потому что ты еще мала, потому что не все можно говорить девочке…

Неф сокрушенно вздохнула:

– Скорей бы стать взрослой, и мужчиной к тому же!

Тиу невольно рассмеялась:

– Ну, взрослой-то ты станешь, но почему мужчиной?

– А… а потому что они ездят на колесницах, стреляют из лука и вообще могут делать все, что захотят!

– Вот это ты зря, никто не может делать только то, что хочет!

– Даже пер-аа?

– Даже он.

– Почему?

– Потому что он послушен богам, жив он вечно, вековечно.

– Значит, надо быть богиней?

– Неф, ты утомила меня вопросами. Живи своей жизнью и не завидуй чужим!

Девочка вздохнула:

– Все равно я завидую царице Хатшепсут… она могла делать то, что хочет. Как бы я хотела быть на нее похожей!

Все знали, что у маленькой Неф есть страстная мечта – быть похожей на Хатшепсут. Пока эта мечта никому не мешала, скорее забавляла взрослых, и девочке не пеняли на нелепые мысли. Но придет время, она сама станет взрослой, как бы тогда пристрастие к памяти Великой царицы не сыграло с ней злую шутку.

У Неф новое увлечение. Эйе назначили Хранителем лошади фараона, то есть ответственным за все колесницы и лошадей пер-аа, он много времени проводил, наблюдая за тренировками и выезжая некоторые пары сам. Стоило приемной дочери однажды напроситься с отцом, как отбоя от нее не стало совсем! Ловкая и сильная девочка быстрее мальчиков поняла, как надо держать поводья, как упираться ногами, чтобы сохранять равновесие, как отдавать команды животным.

Настал момент, когда ей удалось уговорить отца разрешить проехать рядом с возницей. С этого времени вытащить Неф из колесницы можно было только под угрозой больше вообще не пускать на площадку! С одной стороны, Эйе ужасал такой интерес приемной дочери, с другой – восхищал. У Неф получалось управлять лошадьми куда лучше, чем у большинства мальчиков. Конечно, им никто не позволял ездить самостоятельно, слишком малы, но и рядом с возницей все вели себя по-разному.

Присутствие девочки, да еще и острой на язычок, сильно повлияло на мальчишек, рядом с бесстрашной Неф трусить было уж совсем стыдно. Глядя на стоявшую перед возницей девочку с развевающимся детским локоном и восторженно блестевшими глазами, Эйе думал, что Неф и правда похожа на царицу Хатшепсут. Он понимал фараона Тутмоса, назвавшего царевичем короны не слабосильного сына, а такую же дерзкую и строптивую дочь – царевну Хатшепсут.

Конечно, стремление Неф научиться самой править колесницей понимали не все. Даже Бакетамон с изумлением смотрела на подружку:

– Хатшепсут была царевичем крови, потому и вела себя как юноша. Тебе-то это зачем?

А Неф и сама не знала, только глубоко внутри зрела твердая уверенность, что это обязательно пригодится.

Поняв, что вразумительного ответа от подруги не дождется, царевна примирительно рассмеялась:

– Ну и чему ты там научилась?

Неф словно подменили, ее глаза заблестели, ноздри точеного носика возбужденно расширились, она даже принялась размахивать руками, рассказывая:

– Бакет, я уже правлю колесницей лучше Джедхора! Это не так уж трудно, нужно только потренировать руки и ничего не бояться! И дротик я метнула тоже лучше большинства мальчиков!

– Неф, ты думаешь, что когда-нибудь сможешь ездить на охоту, как мужчина? Или поражать врагов настоящим оружием?

Девочка задумалась, потом серьезно кивнула:

– Да, думаю, что смогу.

– А я думаю, что немного погодя тебя выдадут замуж и ты попросту забудешь все свои воинские умения.

Неф неожиданно вскинула кулак правой руки к левому плечу, как это делали воины:

– Клянусь, что не забуду!

Бакетамон с недоверчивым изумлением уставилась на подружку, а потом вдруг прыснула, подавившись смехом.

Неф растерянно смотрела на нее:

– Ты не веришь?

– Прости, я не хотела тебя обидеть. Просто это так смешно, когда ты клянешься, как грубый воин, загоревший на солнце до черноты.

Маленький кулачок девочки, прижатый к плечу, действительно смотрелся комично. Если бы рассмеялась не Бакетамон, а кто-то другой, Неф обиделась бы не на шутку, но долго дуться на подругу, снова залившуюся заразительным смехом, она не могла и тоже принялась хохотать.

Эту картину застала Мутноджемет, она удивленно переводила взгляд с царевны на сестру, пытаясь понять, что их так развеселило.

– Вы чего?

– А вот посмотри! – Неф повторила свой прием, к тому же гордо вскинув головку, локон при этом подпрыгнул и повис на ее носу.

Это выглядело действительно очень комично, и Мутноджемет, даже не разобравшись толком, в чем дело, тоже залилась смехом.

Три хохочущие до слез подружки не подозревали, что наступит время – и Нефертити действительно придется показать свое умение править не только колесницей, но и целой страной, крепко держа поводья своей маленькой ручкой. Но до этого было еще очень далеко…

* * *

Царевна Ситамон гордо носила свой большой уже живот. Все знали, что она должна родить сына. Это сразу поднимало царевну на недосягаемую высоту, старший сын пер-аа погиб во время гонок на колесницах, второго сына, брата самой Ситамон, Аменхотепа, фараон отправил далеко на север, в район Дельты. Родись теперь еще один сын, и кто знает, возможно, именно он станет наследником пер-аа, а его мать Ситамон не просто царицей, а царицей-матерью?

Вот этого больше всего и боялась Тийе. Она прекрасно знала нрав своей дочери и понимала, что ждет тогда ее саму. Ситамон не потерпит еще одной царицы рядом!

Тийе сидела в кресле на берегу пруда, уставившись на его гладь, и размышляла. Ей вспомнилась первая встреча с будущим мужем, тогда еще просто наследным царевичем Аменхотепом.

Глаза царевича прищурились, он и сам не смог бы объяснить, почему вдруг задержался возле юной дочери жреца. Она не была ни красивой, ни даже особо привлекательной. По-детски угловатая, с торчащими из-под коротенькой юбочки коленками, острыми локтями, длинной тонкой шеей и пухлыми губами, девочка пока была гадким птенчиком. Правда, вот из таких потом вырастают красавцы-лебеди, но к чему Аменхотепу ждать, для него есть уже выросшие и ко всему готовые красавицы…

И все же один мгновенный взгляд девочки заставил его остановиться. Будущий фараон скептически осмотрел ее фигурку. Грудь едва наметилась, шея длинна и тонка, ножки стройные…

Ей полагалось пасть ниц и лежать в пыли, пока он не соизволит разрешить встать, а уж смотреть на наследника правителя Кемет было даже не дерзостью, а самоубийством. А она смотрела! Вскинула свои огромные, чуть косящие глаза и смотрела не отрываясь! И глаз не отвела, даже когда он в ответ впился взглядом в ее темные зрачки. У Аменхотепа в тот день было хорошее настроение, и почему-то не разозлила дерзость девчонки, за которую несчастную следовало отправить на съедение крокодилам немедленно!

Отец девчонки зашипел сзади на непослушную, но Аменхотеп сделал знак, чтобы тот замолчал. Губы будущего фараона изогнулись в насмешливой улыбке:

– Ты кто?

– Тийе, – спокойно, все так же не отводя глаз, ответила девочка.

– Хочешь стать царицей Кемет?

– Да.

Слышавшие такие речи ахнули, не понимая голов от пыли под его ногами, Аменхотеп вспомнил, что до сих пор не позволил окружению встать с колен, все так и лежали ниц. Кроме этой зеленоглазой…

– Ты хочешь править Кемет или мной?

Если бы она ответила «тобой», он с усмешкой пошел бы дальше. Никому Аменхотеп не позволял собой управлять! Но девочка произнесла:

– Кемет.

Следующие мгновения показались бесконечными всем: и лежавшим ниц приближенным, и царевичу, и тем более Тийе.

– Ты будешь править!

Она не успела опомниться, как Аменхотеп отправился дальше, сделав знак советникам следовать за собой. Опомнившийся отец резко дернул дочь за руку, шипя что-то страшное. Жрец хорошо понимал, что может последовать за такой выходкой Тийи.

Видно, услышав его шипение, Аменхотеп обернулся и повелел:

– Ее во дворец!

Тийе никогда не вспоминала тот день, почему-то старалась гнать от себя любые мысли о нем. А сейчас вдруг отчетливо вспомнила…

Тогда решилось все, да не все. Аменхотеп стал фараоном, а она попала к нему в гарем, став одной из многочисленных жен. А ведь там были только царские дочери со всех концов известных ей земель! Только Тийе не отличалась родовитостью. Дочь пусть и не последнего жреца, но без капли царской крови, она была к тому же совсем юной (только сбрила детский локон и надела девичье платье) и некрасивой!

Что толку от прозябания в царском гареме среди тех, кто не считает тебя равной? Двенадцатилетняя девочка смогла стать нужной Аменхотепу. Он не слишком интересовался ее еще не оформившимися статями, для этого хватало других, более пышнотелых и опытных. А вот поговорить с умной и рассудительной юной женой любил.

Аменхотепу был нужен наследник, но Тийе родила дочь. Потом еще одну дочь, потом еще дочь и только потом Аменхотепа. У пер-аа был любимец – старший сын и наследник Тутмос. Царевич и впрямь подходил на роль правителя Та-Кем. Он был крепок, ловок, силен, прекрасно владел воинскими навыками, а что до образованности, то для этого есть множество жрецов и писцов, пер-аа не должен сам писать папирусы, да и прочитать их тоже может другой. Конечно, Тутмос хорошо владел грамотой, но упорства в учении с писчим прибором в руках не проявлял.

И вдруг беда: именно пристрастие к гонкам на колесницах погубило царевича. Он не удержался и выпал из собственной колесницы прямо под ее колеса. Никто даже не успел понять, как, собственно, все произошло. Похоронив любимого сына, Аменхотеп сначала надолго впал в мрачное настроение, а потом, напротив, стал предаваться радостям жизни с немыслимым азартом.

Тийе не знала, скорбеть ей вместе со всеми или тайно радоваться, ведь единственным сыном пер-аа теперь был ее Аменхотеп. Старалась не радоваться, она уже поняла, насколько непредсказуема жизнь, совсем недавно Тутмос, живой и веселый, надменно поглядывал на всех, чувствуя себя хозяином в этом мире, и вот его нет…

Царица оказалась права. Что увидел в своих гаданиях оракул Аменхотеп, сын Хапу, пер-аа не сказал никому, но, видно, что-то страшное, потому что отец едва не приказал убить сына! Тийе целовала ноги мужа, напоминая, что маленький Аменхотеп – его собственная плоть и никакой угрозы отцу кроха нести не может!

Отвести беду от малыша матери удалось, но пер-аа относился к маленькому царевичу очень настороженно. Царевич учился вместе с детьми Эйе и других царедворцев, ничем не выделяясь.

Нет, конечно, Тийе лгала сама себе, ее сын всегда выделялся среди всех, и много чем, но скидок на его царскую кровь мальчику действительно не делали.

Тийе нужен был еще один сын, во что бы то ни стало нужен! И тогда она совершила то, о чем старалась не думать всю оставшуюся жизнь…

Следующий сын пер-аа был слишком слабеньким, чтобы прожить долго. Единственным наследником оставался Аменхотеп-младший.

А потом вдруг страшный выбор: если она хочет быть Главной царицей и действительно править Та-Кем, то должна удалить Аменхотепа-младшего довольно далеко!

– Почему?! Он твой сын!

Взгляд фараона остановился. Тийе выдержала этот напор его черных зрачков, не отвела своих глаз. Она прекрасно знала, что если единожды уступит в этом поединке взоров, то потеряет все, не только возможность стать Главной царицей! Это по ночам на ложе она могла казаться слабой женщиной, а в такой «игре в гляделки» проиграть нельзя.

– Я хорошо знаю, что бывает с отцами, которые долго засиживаются на троне, имея сыновей.

– Но… – все же растерялась Тийе, – Аменхотеп еще совсем мал! Он не угроза тебе! И никогда не будет, клянусь Амоном!

Почему-то фараон отвернулся, возможно, чтобы скрыть легкое смущение. Но решения не изменил: сын должен жить далеко, воспитываясь в храме. Когда придет время, фараон сам вызовет его в Фивы!

– Или когда ты родишь мне еще одного наследника! – Глаза Аменхотепа насмешливо блеснули.

Несколько лет душа матери рвалась к жившему вдали от нее сыну. Она стала не просто Главной царицей, Тийе действительно правила страной. Аменхотеп все больше перекладывал дела на плечи внешне хрупкой и все такой же некрасивой жены. Она умела угодить ему во всем: прекрасно справлялась с государственными делами, была отличным собеседником, законодательницей моды и вкуса для всех женщин Та-Кем, а еще была отменной любовницей фараона. Никто из его красавиц-жен или наложниц не умел так угодить капризному Аменхотепу, как она!

И никто не знал, чем подпитывались эти умения и чего стоило Тийе быть всегда лучшей и самой желанной. Особенно когда подросли дочери, взяв у матери большие темные глаза и не взяв те резкие черты лица, от которых ей так хотелось бы избавиться.

Конкурировать с собственными дочерьми очень тяжело, но она смогла и это! Даже красавице Ситамон фараон иногда предпочитал свою «старушку» Тийю, как он говорил. Все годы Тийе потакала слабостям Аменхотепа, которых было в избытке. Фараон жил, не задумываясь о том, что разрушает себя сам. Он неумеренно ел, пил, любил женщин и мальчиков, постепенно раздавался вширь, теряя стройность. У Аменхотепа шатались зубы, повисли мешки под глазами, кололо в боку, стало зловонным дыхание… И никакие лекари не были способны восстановить здоровье фараона.

Аменхотеп не вечен, что будет с его бывшей любимицей при новом правителе? Обычно удел бывших жен не бывал завидным, самых молодых и красивых из гарема брал себе новый фараон, а остальные тихо доживали свои дни вдали от шумного двора. Большинство жен вполне устраивало такое положение. Других, но не Тийе, ей было мало богатства и почестей, она желала править!

Сделать это возможно, только если остаться на положении царицы-матери, только если ее сын, а не сын Ситамон станет фараоном Кемет.

Царица чуть устало вздохнула. Уже много лет положение Главной царицы Кемет позволяло ей держать в руках всех женщин царства. Фараон Аменхотеп давно и с удовольствием отдал жене бразды правления, это было удобно, давало возможность заниматься любимыми делами – ничегонеделаньем, чревоугодием, питьем вина и любовью.

Аменхотеп III очень умен, он видел все потуги Тийе занять его место и не раз посмеивался: пусть занимает, пока он жив, пусть Тийе возится с этими надоедливыми советниками, принимает скучных послов, решает, кого и куда отправить по делам, слушает отчеты о сборе налогов… Пусть следит за работой слуг, за жизнью всего города и даже царства… Конечно, Тийе это делала не сама, для всего есть советники, но она ежедневно встречалась с этими советниками, подолгу обсуждала текущие дела, распоряжалась. Фараону оставалось только подписывать подготовленные указания.

Аменхотеп не сомневался, что разумная Тийе сделает все как нельзя лучше. Не потому, что так любит своего ленивого супруга, а потому, что надеется, что он назовет наследником ее сына. Пусть надеется, фараон прекрасно знал, что Тийе родила очередную дочку, а ему тут же показали сына. Чей это мальчик? Какая разница… А куда девалась девочка? И это мало волновало фараона.

Но потом было предсказание оракула, и предсказание не из лучших. Наследник фараона погубит все! Аменхотеп принял предсказание на свой счет. Наследник погубит самого Аменхотепа? Этому не бывать!

Главная царица Тийе привычно спешила вечером к своему мужу пер-аа. Фараон выслушивал доклад о делах в Та-Кем не от чади или жрецов, а от собственной супруги. Выслушивал, если было настроение, а если его не было, то либо звал жену на ложе, либо отсылал спать, беря себе кого-то другого.

Глашатай, объявляя о приближении супруги пер-аа, старался кричать не слишком громко. В гареме десятки ненужных ушей, и если царице придется быстро возвращаться обратно, то среди завистниц сразу поползут слухи, что либо Тийе уже нехороша для пер-аа, либо сам Единственный мало интересуется женщинами на ложе. И то и другое плохо.

У фараона душно, он большой любитель благовоний, несколько жаровен, дымок от которых поднимался вверх, стояли даже во внешней комнате. Тийе чуть кашлянула, в горле першило от сильного запаха. Хорошо, что посланец царицы вышел из покоев пер-аа быстро, Единственный призывал жену к себе.

В комнате тоже душно и полутемно, Аменхотеп уже не выносил яркого света, кроме того, он был без краски на лице, а в таком виде его не должна лицезреть даже Тийе, хотя она видела мужа всяким…

– Тийе, – с коротким смешком поманил жену сидевший в большом кресле пер-аа, – я знаешь о чем вдруг подумал?

Царица молча приблизилась и, повинуясь жесту, села на его колени, но переспрашивать не стала. Пер-аа не стоит торопить, все, что захочет, он скажет сам, а вот разозлиться может запросто.

– Помнишь предсказание оракула, что меня погубит мой наследник?

Тийе вздрогнула, пер-аа уже отослал Аменхотепа-младшего далеко от Опета, что еще может придумать мнительный фараон? А тот с усмешкой похлопал ее по руке своей ручищей:

– Не бойся, то, что я скажу, никак не повредит твоему сыну, скорее наоборот. Я ценю твою преданность и все, что ты для меня сделала за эти годы. Ты будешь царицей-матерью, ведь это главное? Я завтра же распоряжусь вернуть Аменхотепа обратно. И еще его пора женить. Ведь пора же?

Тийе пыталась изобразить что-то на лице, но оно не подчинялось. Столько лет она боялась за сына, за себя, столько бессонных ночей подбирала слова, чтобы убедить пер-аа, что Аменхотеп ему не опасен… А вот теперь и говорить ничего не надо, а она растерялась!

– Очнись! Я хотел поделиться с тобой мыслями о самом себе! – похоже, пер-аа обиделся, даже чуть оттолкнул ее с колен.

Усилием воли Тийе взяла себя в руки и постаралась выкинуть из головы мысли о сыне и своем будущем. Если сейчас разозлить пер-аа, то никакого будущего попросту не будет.

Царица шумно перевела дух и покачала головой:

– Пер-аа, я уж боялась, что тебя снова придется убеждать пощадить самого себя!

Фараон не отрываясь смотрел ей в лицо. Тийе выдержала этот взгляд, она сама могла смотреть, как старый ящер, но никогда не испытывала терпение мужа, хорошо понимая, что за этим последует. Сейчас для нее существовал только вот этот измученный болезнью человек, по-другому нельзя. Если пер-аа не поверит, будет беда…

Все так же внимательно вглядываясь в лицо супруги, Аменхотеп продолжил:

– Оракул сказал, что меня погубит мой наследник. – Тийе подумала, что оракул сказал немного не так, но возражать не стала. – А наследник – это тот, кто женат на моей дочери? Но на своей дочери женат я сам! Понимаешь, Тийе, взяв в жены Ситамон, я погубил себя! Я сам гублю себя, понимаешь?

Аменхотеп хрипло смеялся, откинувшись полным дряблым телом на спинку кресла. Его подбородок ходил ходуном, как и полные плечи, женственная грудь, толстый живот…

Тийе вдруг почувствовала, что с души свалился огромный камень, она еле сдержалась, чтобы не расхохотаться истерически. Но постепенно веселье мужа заразило и ее, царица принялась смеяться тоже.

Потом они долго перечисляли, как губит себя неумеренной жизнью Аменхотеп. Выходило, что более злостного вредителя пер-аа, чем он сам, на свете не существовало! Впрочем, так и было.

Тийе совсем расслабилась, поэтому вопрос, внезапно заданный мужем, оказался для нее не просто неожиданным, а громовым. Продолжая смеяться, Аменхотеп вдруг поинтересовался:

– А скажи-ка мне, куда ты девала ту девочку, что родила, когда подсунула мне чужого мальчишку, который быстро умер?

Царица даже не сразу смогла не то что проглотить ком, вставший в горле, но и вообще вдохнуть. Ее глаза остановились, губы дергались, не в силах выдавить малейший звук.

– Ну, ладно, ладно, Тийе, – снова похлопал ее по руке Аменхотеп, – одной дочерью больше, одной меньше… Она жива?

Царица смогла только чуть кивнуть.

– Хорошо, иди к себе, мы еще поговорим о ее судьбе, а то ты слишком перепугалась и не способна соображать. Иди! – Голос пер-аа уже не был ни веселым, ни хриплым, в нем появились очень опасные нотки злости.

Глядя вслед уходившей на деревянных ногах жене, фараон усмехнулся: как она испугалась! Неужели Тийе думала, что он настолько глуп, чтобы ничего не понять? И о судьбе своей девочки он знал и без объяснений царицы, а временами даже очень жалел, что теперь не может открыто объявить ее своей дочерью и сделать наследницей, как когда-то Тутмос сделал Хатшепсут.

Но Аменхотеп прекрасно понимал, что объявлять надо было раньше, пока был в силе, теперь уже поздно. Если трон оставить девушке, это будет означать ее смерть сразу за его смертью. А заставить Кемет свыкнуться с такой мыслью времени у него уже не осталось. Надо придумать что-то другое…

На следующий день Аменхотеп сам явился в зал приемов и распорядился позвать царицу, чади и Эйе. У Тийе похолодело внутри, но она старалась не подавать вида, до какой степени ужас сковал все ее тело. Только голова почему-то оставалась ясной и пустой, внутри даже что-то звенело.

Фараон заглянул ей в лицо:

– Ты плохо спала? Это из-за жары.

Он распорядился, чтобы никого больше не допускали, но позвали писца, хорошо владеющего скорописью:

– Я не буду дважды повторять того, что скажу.

Царице вдруг стало все равно, если он сейчас прикажет бросить ее крокодилам, значит, так тому и быть! Жаль только Аменхотепа-младшего, который живет себе вдали и ни о чем не ведает. Он-то не виноват в прегрешениях своей матери…

– Через месяц праздник хеб-сед. Мой наследник царевич Аменхотеп, сын Тийе, возвращается в Фивы. Я назначаю его соправителем. Кроме того, он женится на дочери царя Митанни. Царь решил прислать свою дочь мне в гарем, но мне не нужна еще одна жена, хватит тех, что есть. – Аменхотеп насмешливо скосил глаза на обмершую Тийе. – Поэтому царевна выйдет замуж за моего сына.

Хеб-сед – один из важнейших праздников, он проводился в честь тридцатилетия правления фараона, знаменуя как бы начало нового срока его правления. Обычно в этот день правящий фараон провозглашал имя своего соправителя, если такового не было раньше.

Царица ломала голову над тем, зачем фараон позвал ее брата Эйе. Аменхотеп ничего не делал просто так, значит, приберегает самое страшное на потом? Она плохо слышала, что еще говорил супруг, в голове вертелся один-единственный вопрос: что будет с ней, братом и дочкой?

Знаком отпустив чади и писца, Аменхотеп вдруг понизил голос:

– А теперь о наших делах… Все, что ты хотела скрыть, я давно знал. И хочу только одного – чтобы моя дочь правила Кемет!

– Но пер-аа назвал наследником царевича…

– Это ваша забота, как сделать потом, чтобы правительницей стала моя дочь! Твоя забота и твоя! – Он ткнул пальцем в брата и сестру. Тяжело поднявшись с трона, жестом отвел помощь жены и тихонько проворчал: – Не думай, что я не понимаю, почему Неф так похожа на меня… Будь жив Тутмос, она стала бы его женой, а раз старшего нет, придется выдать девочку за этого царевича.

– Но пер-аа объявил о своем желании женить Аменхотепа на царевне из Митанни?..

У фараона чуть приподнялась бровь:

– А разве у пер-аа может быть лишь одна жена? Жените после моей смерти. Недолго осталось…

– А… Ситамон?

– Ситамон моя! Не вздумай отдавать ее царевичу даже после моей смерти!

– Какова будет воля пер-аа…

– Волю фараона я озвучил, и не смей перечить!

Аменхотеп сделал знак рабу, чтобы помог уйти.

Брат и сестра остались стоять столбами, не в силах даже пасть ниц, как полагалось. Столько лет они ходили по краешку пропасти, не подозревая об этом!

Больше всех злилась Ситамон. Все ее надежды, родив наследника, стать царицей-матерью, рассыпались прахом. Мальчика она все же родила, пер-аа был ему очень рад, взял на руки и долго вглядывался в сморщенное красное личико, потом покачал головой, словно увидев что-то печальное:

– Твой век будет недолог, и править ты тоже будешь совсем немного.

Царевича назвали Семнехкаре. Немного странное имя, но такова воля пер-аа, кто посмеет спорить?

Фараон поднял голову на старшую жену:

– Обещай, что ты будешь относиться к этому мальчику, как к своему сыну.

Глядя в лицо Аменхотепу, слишком явно стоящему на краю вечности, Тийе взволнованно произнесла:

– Обещаю.

И фараон знал, что она не лжет. Тийе слишком сильна, чтобы с ней могла тягаться Ситамон, глупышка этого не понимала, надеясь встать выше матери, но сам Аменхотеп прекрасно знал характер своей супруги, потому и решил отдать трон именно ее сыну, а маленького Семнехкаре поручить заботам Главной царицы. Ситамон обойдется.

Он заметил, как перекосилось от злости лицо Ситамон, поманил ее к себе, потянул на колени, знаком отправив Тийе с малышом на руках прочь. Когда за старшей женой закрылась дверь, фараон вдруг заглянул молодой в глаза:

– Скажи, тебе важна власть или моя любовь?

И молодая царица не сумела спрятать истинные мысли, слишком была взволнована произошедшим:

– Ты мог бы назвать наследником нашего сына, а не этого длиннолицего урода!

Аменхотеп незаметно вздохнул: далеко тебе, Ситамон, до матери, та даже в таком возрасте сумела бы сдержаться и все обратить в свою пользу. Теперь он был абсолютно уверен в правильности своего поступка, Тийе не позволила бы дочери отобрать у себя власть, и фараон был с этим согласен. Главная царица правит, а Ситамон сумела бы только царствовать. Кемет не нужны царицы, их и так с избытком, вон скоро привезут еще одну из Митанни, стране нужны правители. Он сомневался, что таким станет Аменхотеп, сын Тийе, но он прекрасно понимал, что у власти останется его разумная мать.

Но вслух фараон сказал другое:

– Как ты нелестно о наследнике! А ведь после моей смерти тебе предстоит стать его женой!

И снова Ситамон показала, что не умеет мыслить чуть дальше завтрашнего дня. Она фыркнула:

– Только не это! Терпеть не могу противного братца!

– Дурочка, – вздохнул фараон, – это единственный для тебя способ стать Главной царицей. – Иди, – он оттолкнул Сиатмон с колен, – иди. А Семнехкаре отдай матери, она лучше справится.

Глядя вслед молодой царице, Аменхотеп вспомнил другую девочку, ту, которую воспитывал Эйе. Он редко видел ее, но прекрасно понимал, что характер именно этой малышки пришелся бы ему по нраву.

* * *

Бакетамон смеялась:

– Можешь радоваться, пер-аа решил вернуть в Фивы твоего любимого Аменхотепа!

– Правда?!

– Да, говорят, он стал совсем взрослым, вот небось зазнайка!

– Ты думаешь, он больше не будет ходить в школу?

– Неф, он уже взрослый царевич, какая школа?

Плечи девочки приподнялись, а потом опустились, протяжный вздох вырвался из ее груди:

– Жаль… А я хотела рассказать ему о том, что нам рассказывал учитель. А еще показать, чему научилась за это время… и рассказать, как мы ездили в храмы и Город Мертвых…

Бакетамон подумала, что брат может и не вспомнить саму Неф, а уж ее рассказы о проведенных годах вообще вряд ли заинтересуют молодого царевича.

– Неф, думаю, он зазнался. Теперь он принц-наследник, важный небось. Ему и жениться скоро пора…

– Жениться? – Ресницы Неф растерянно заморгали. Мысль о том, что Аменхотеп вообще может когда-нибудь жениться, не приходила ей в голову, она воспринимала царевича только как товарища по давнишним урокам и играм.

– Конечно. Наверное, на Ситамон.

– Она же старая?! – ахнула Неф.

– Как старая?

– Ну-у… старше его намного! Зачем она ему?

Бакетамон поморщилась:

– Чтобы стать пер-аа. Аменхотеп должен жениться на царевне крови, чтобы стать следующим пер-аа.

Несколько мгновений Неф соображала, потом решительно тряхнула головкой, от чего детский локон смешно подпрыгнул.

– Тогда лучше на тебе! Ты же тоже царевна крови.

– Вот еще! Нужен мне этот урод!

Огромные глаза Неф остановились, упершись в лицо подруги, потом она медленно, чуть набычившись, замотала головой:

– Он не урод… он не урод!

– Ты его давно видела? Говорят, лицо стало еще уже, а подбородок совсем повис! И глаза косые!

– Все равно не урод!

Бакетамон поняла, что переспорить подружку ей не удастся, потому примирительно проворчала:

– Много ты понимаешь в мужчинах…

Неф хотелось возразить, еще и еще раз заступиться за своего давнего друга, но она не знала как. Изнутри рвалось возмущение и желание поспорить, а еще горечь от того, что все не так хорошо, как было раньше.

Царевич действительно приехал через два дня. Его почти торжественно встречала Главная царица Тийе. Радуясь, что сын возмужал и окреп, она все же горевала, заметив нездоровый блеск в глазах и бледность кожи. Неужели жрец Касса прав и царевич серьезно болен?!

Коснувшись руки Аменхотепа и почувствовав ее холод, Тийе едва не застонала. С нее довольно и болезни пер-аа! Но другого наследника у Великого Гора все равно не было. Разве только женить Ситамон на ком-то нарочно?.. Но эту красотку Аменхотеп-старший ни за что не отдаст никому, да и сама царевна спит и видит себя новой женой пер-аа. Выходить замуж за младшего брата, которого она презирает, для Ситамон смерти подобно, она мечтает выйти замуж за отца, встав рядом с матерью и даже отодвинув ту назад.

А в стороне на царевича глазели две неразлучные подруги. Бакетамон торжествующе толкнула Неф в бок:

– Ну, что я тебе говорила?! Стал еще хуже, чем был!

У той на глаза навернулись слезы, царевич действительно не стал красавцем за прошедшее время, но она упрямо топнула ногой:

– И все равно не урод!

Царевна с изумлением вгляделась в лицо подруги: возражает из простого упорства или действительно считает Аменхотепа-младшего приятным? Похоже на второе. «Бедняжка, – решила для себя Бакетамон. – А если этот зазнайка даже не вспомнит свою подружку, то будет и вовсе плохо».

Аменхотеп свысока смотрел на бывшую подружку. Какие у него могут быть разговоры с малышкой, у которой еще не сбрит детский локон? Объявленный наследником и соправителем пер-аа, царевич чувствовал себя настолько взрослым и значительным, что друзей по школе не воспринимал. Разве только Ситамон, она все-таки стала младшей женой пер-аа, как мечтала все время. А чего от него хочет эта девчонка?

– Ты… – внезапно покраснев, тихо спросила Нефертити, – тебя женят?

– Да, – самодовольно приосанился царевич, – скоро привезут Тадухеппу из Митанни. Будет свадьба!

– Говорят, она красивая…

– Наверное, красивая.

Нефертити хотелось крикнуть: «К чему тебе она?!» – но девочка сдержалась, только в больших сине-зеленых глазах заблестела предательская влага, а зубки прикусили пухлую губу. Аменхотеп-младший – царевич, ему положено жениться…

В ответ на прощальный взмах руки юного царевича она только мотнула детским локоном и поспешила прочь, чтобы никто не заметил слез. Тем более Аменхотеп-младший. Станет ведь смеяться!

Но царевичу было не до детских обид Нефертити, ему не к лицу возиться со всякими там девчонками, у которых на бритой головке еще болтается детский локон! Он уже взрослый, скоро женится, а потому царевич даже не глянул вслед взметнувшейся над стройными загорелыми ножками детской накрахмаленной юбочке своей двоюродной сестры Нефертити. Не до нее!

В Малькатте встречали царевну Митанни Тадухеппу, она должна привезти пер-аа золотую чудодейственную статуэтку богини Иштар, которая обычно помогает больным. Правитель Митанни уже в третий раз присылал статуэтку своему нездоровому собрату, это хоть немного, но помогало. На сей раз главным подарком было не изображение богини Иштар, а дочь Тушратты.

Царевну встречали торжественно, на пристани Малькатты собралась вся царская семья и множество придворных. Неф зачем-то уговорила Эйе взять ее с собой. На сей раз приемный отец не противился. Девочка стояла, почти спрятавшись за спиной Эйе, и с тоской разглядывала царевича. Бакетамон права, он стал совсем взрослый, важно поглядывает на придворных, а те низко кланяются будущему пер-аа. Где уж тут какой-то школьной подружке с детским локоном на бритой головке!..

Тийе скосила глаза и вдруг… увидела слезы в глазах у Неф!

Царица знаком подозвала ее к себе:

– Что случилось, девочка? Тебя кто-то обидел?

– Нет, нет!.. Я… я радуюсь за царевича!

То, как быстро ответила Неф, ее голос, но, главное, стоявшие в больших глазах слезы и чуть обиженно дрогнувшие, по-детски припухлые губы объяснили Тийе все – девочка влюблена в царевича Аменхотепа!

Она живо вспомнила себя в ее возрасте, свое обожание Хапу. Тогда казалось, что если любимый возьмет в жены другую, то жить незачем. Но его женили, а саму Тийе взяли в гарем Аменхотепа III. И в двенадцать лет она поняла, что если хочет хорошо жить, то должна влюбить в себя фараона, а еще лучше влюбиться при этом самой. Удалось и то и другое.

Но это она, Тийе, которой с детства властности не занимать. А Неф? Царица вспомнила о том, какой была девочка все эти годы. Эйе едва успевал рассказывать сестре о ее проделках и требованиях. Сердце сжала горечь: знай она, какой станет девочка, разве тогда распорядилась вот так ее судьбой!..

Приглядевшись, царица вдруг осознала и другое – племянница вот-вот станет девушкой, причем очень красивой девушкой! У Неф четко очерченные пухлые губы – свидетельство принадлежности к их роду, такие же получил от матери Аменхотеп-младший, точеные скулы и носик, красивая шея… И фигурка, пока еще не совсем точеная, но весьма стройная… Интересно, как она будет выглядеть, когда сбреет эту детскую прядь на голой головке и отрастит волосы? А еще сменит детскую коротенькую юбочку на платье девушки? Кажется, у малышки начинает проявляться грудь?

Долго размышлять над красотой юной Неф царице не пришлось, не до того. К пристани причаливало судно принцессы Тадухеппы. «Совсем как тогда, когда привезли ее тетку», – подумала Тийе. Тогда казалось, что новая жена Аменхотепа, молоденькая принцесса Митанни, сможет завладеть вниманием фараона полностью. Но именно ее молодость и неопытность и сыграли с новой женой злую шутку. То есть фараон с удовольствием проводил с ней ночи… иногда, а власть оставалась в руках у любимой умницы Тийе! И если бы Главная царица сказала против соперницы хоть слово, та окончила бы жизнь безвестной содержанкой гарема.

Но фараон любил Тийе не только за ее умение услаждать его больное тело и за знание всех его слабостей, а скорее за ум и выдержку. Она никогда не позволила бы себе сделать что-то явно против любой из жен фараона, а уж что делала тайно… это ее дело!

Несмотря на эту женитьбу Аменхотепа III и еще последующую, когда Тийе женила его на собственной дочери, Главной царицей и правительницей страны оставалась она и никому уступать свое место не собиралась. Фараону это нравилось, он никогда не любил подолгу заниматься государственными делами, а со временем эта нелюбовь крепла. При таком подходе к делу жена, прекрасно справлявшаяся с обязанностями фараона, подходила Аменхотепу как нельзя лучше.

Чувствуя, что ему осталось уже недолго, Аменхотеп отозвал в Фивы отправленного давным-давно подальше единственного сына Амехотепа-младшего. Пора мальчику становиться соправителем.

Свадебный пир был веселым и шумным, но Неф этого не видела, ее приемный отец почему-то держал девочку подальше от царской четы, разве что позволял разговаривать с царицей, но никогда не попадаться на глаза самому пер-аа. Неф даже пришлось скрыть, что пер-аа видел их с Бакетамон в малом тронном зале. Из-за таких ограничений она и на свадьбе царевича не побывала. Правда, ей не очень и хотелось. Не слишком приятно видеть, как друг детства целует какую-то чужестранку!

А если бы это была Ситамон? Нет, Неф могла согласиться только на Бакетамон, никому другому отдавать Аменхотепа не хотелось!

Возможно, Неф страдала бы и сильнее, и дольше, но девочку отвлекло то, что как раз в это время она стала девушкой. Через два дня после свадьбы царевича и митаннийской принцессы Тадухеппы самой Неф пришлось сменить детскую юбочку на девичье платье калазирис, сбрить локон, свисавший над левым ухом, и начать отращивать волосы.

Это ощущение своего тела и своей головы было настолько новым, а отраставшие волосы так кололись и смешно торчали во все стороны, что никакого желания показываться кому-либо или кого-то видеть у Неф не было. Она сидела дома, не выходя даже на обеды с домашними, и мучилась. Зато мучения этого переходного времени затмили собой мучения из-за свадьбы царевича.

Нет, Неф прекрасно понимала, что с ней будет то же, что и с остальными: сбреют детский локон, оденут в калазирис, запретят, как раньше, вприпрыжку носиться по саду, заставят вести себя сдержанно и не делать и шагу без сопровождения… Но все это казалось таким далеким и вдруг случилось в одночасье! Переход от детства к юности, хотя и вполне ожидаемый, случился вдруг, как происходит вдруг все, что ждешь и чего слегка побаиваешься.

А еще ей сменили имя с детского на женское, теперь она стала Нефертити, означавшее «Прекрасная пришла». Именно под этим именем действительно Прекрасная будет образцом женской красоты на многие века и для своих далеких потомков.

Это был целый обряд. Жрец Небанум прочитал положенные слова, потом Неф отрезали ее локон и сожгли в серебряной чаше. Волосы тлели долго, словно не желая расставаться с хозяйкой. Резкий, не слишком приятный запах устойчиво держался по всему дому. Кормилица подала Неф праздничный калазирис, богато расшитый золотом. В нем было очень неудобно, не побежишь, широко не шагнешь, а уж о колеснице или охоте и думать не стоит!

Девушка вспомнила слова Бакетамон, что калазирис заставит ее поневоле смирить шаг и стать женственней. Словно она стремилась быть таковой! Одергивая одежду, Неф проворчала себе под нос: «Так, глядишь, и замуж выдадут…» Перспектива стать замужней дамой, быть во всем послушной чужому человеку и рожать детей ей совсем не нравилась.

Но детство кончилось, с этим приходилось считаться. Почему-то мелькнула грустная мысль, что и Аменхотепа женили, может, даже против его воли…

При воспоминании о царевиче внутри стало одновременно горячо и тоскливо. Если они когда и увидятся, то только на праздниках. Аменхотеп может и не узнать бывшую подружку по детским урокам и играм в новом ее наряде… Но воспоминания о женатом теперь уже друге она старательно от себя гнала. Пусть Бакетамон твердит, что братец урод, Неф так не считала! Некрасив, конечно, но зато умен!

Тиу, видно, решила, что задумчивость Неф связана с ее новым статусом, а потому приставать с расспросами не стала, вспомнив, как переживала сама, впервые надев калазирис. А что говорить о строптивой Неф?

Хотя теперь она не Неф, а Нефертити. Небанум, посоветовавшись с богами, почти не изменил детское имя приемной дочери Эйе, напротив, добавил к нему окончание, и получилось «Прекрасная пришла». Эйе очень понравилось это имя, самой Неф тоже.

Глядя на свое отражение в большом отполированном медном зеркале, Нефертити дивилась. На нее смотрела действительно красивая девушка с точеной фигуркой и такими же точеными чертами лица. Никакого большого рта, детской угловатости, курносого носа… Все недостатки лица и фигуры словно покинули Нефертити с принятием ею нового имени.

Несколько месяцев юная девушка пряталась от людей, проводя все время дома на женской половине. Зато все это время она слушала много рассказов своей няньки о том, какой должна быть достойная девушка, мачехи о женских хитростях и отца о богах, истории Египта и его фараонах. Все это потом весьма пригодилось.

За всеми переживаниями юная девушка в конце концов даже подзабыла о царевиче и его женитьбе. Зато зрело ощущение, что ее саму ждет необычная судьба…

В гости к Нефертити зашла Бакетамон. Увидев ее головку в густой шапке отраставших волос, царевна посмеялась:

– Ой, Неф, какая ты хорошенькая! Настоящая красавица! Сколь счастлив будет тот, кому достанется эта красота!

Нефертити с досадой притопнула ногой:

– И ты об этом же! Все в один голос завидуют моему будущему супругу!

Бакетамон постаралась отвлечь раздосадованную подругу от неприятной ей темы, но сделала только хуже, потому что принялась сплетничать о… Тадухеппе!

– Она такая развалина! Не переносит жару… Будто приехала оттуда, где и вовсе не бывает жарко! А ведь в их Митанни тоже редко бывает прохладно.

– Она умная?

– Умная? Не знаю. Тадухеппа почти все время лежит в своих покоях и стонет. Даже Аменхотепу уже надоело, вчера царевич ездил охотиться, вместо того чтобы сидеть рядом со своей больной женушкой.

– А как он? – Нефертити почувствовала, что краска заливает щеки.

Бакетамон пригляделась к ее лицу, чем вогнала в краску еще сильнее.

– Эй, да ты не влюблена ли в царевича?

– Нет! Ты что?! Нет!

– Значит, влюбилась, дурочка, – сокрушенно кивнула Бакетамон. – Нашла в кого! Он же зазнайка и слюнтяй!

Неф очень хотелось возразить подруге, только как? Сама она видела царевича только на свадьбе и издали, девочке не полагалось сидеть вместе с гостями. Но Неф не верила, что Аменхотеп так сильно изменился за прошедшее время.

Видно, эти мысли были написаны на ее лице, Бакетамон все поняла сама и принялась доказывать:

– Что ты можешь вспомнить об Аменхотепе, кроме того, что он умный? Тебе же нравятся мужчины, способные ловко править колесницей, стрелять на скаку, охотиться? А братец всего этого не умеет. Он умеет только читать папирусы и вести умные споры со жрецами, которым тоже надоели его речи.

Еще раз приглядевшись к Неф, царевна махнула рукой:

– Тебе объяснять – что лить воду в дырявый сосуд, мои слова не задерживаются. Вбила себе в голову, что Аменхотеп прекрасен, и ничего не хочешь ни видеть, ни слышать!

Бакетамон ушла недовольной. Не меньше была раздосадована и сама Неф. Кто бы что ни говорил об Аменхотепе, она знала, что царевич все равно лучше всех! И переубедить влюбленную юную красавицу невозможно. Не умеет красиво править колесницей? Ну и что! Его отец пер-аа уже столько лет не воюет и на колеснице не ездит! Не любит охоту? А… а может, ему жалко убивать животных и птиц?! Неф готова оправдать царевича во всем, хотя тот в ее оправданиях абсолютно не нуждался.

Было очень душно, солнце уже село, но неподвижный воздух не освежал даже в вечерней тьме. Не справлялись и несколько рабов с огромными опахалами. Воздух, казалось, прилипал к телу, обволакивал, не давая свободно вдохнуть. Жарко даже для привыкших к такому с рождения египтян, что же говорить о чужестранцах, которые уже не первый день мучаются в Фивах?

Не успела Тийе подумать об этом, как к ней приблизилась рабыня, сообщившая, что о встрече просит главный лекарь Медхеб. Царица поморщилась, снова будет долго и нудно убеждать ее, что фараону нельзя пить вино, любить женщин, нельзя много есть, спать… А нужно побольше двигаться и быть осторожным, особенно в такую жару…

Послушать Медхеба, так Аменхотепу давно нельзя все. Как же тогда жить, тем более пер-аа, так любящему чувственные наслаждения? Отбери у него вино, женщин, мягкое ложе и вкусную еду, и фараон умрет безо всяких болезней. Хотя все дни свадьбы Аменхотеп-старший действительно слишком много пил и ел, а также смеялся. Но Тийе решила, что не станет ничего выговаривать мужу, как бы ни просил лекарь! Пусть остаток лет доживет в радости, ему уже немного осталось, никого не может обмануть показная беззаботность фараона, все понимают, что он доживает если не последние дни, то уж месяцы наверняка.

Но от Медхеба не отвяжешься. Тийе кивнула: пусть войдет.

Лекарь высок, сух и строг. Наверное, такими и должны быть берегущие драгоценное здоровье пер-аа. Но Медхеб слишком мягок, вернее, слаб, чтобы навязать свою волю Аменхотепу, а потому все его разговоры уходили, словно вода в песок в жаркий полдень, не оставляя даже следа. Фараон продолжал всласть есть, неумеренно пить, любить своих жен и наложниц и болеть.

Лекарь привычно распростерся ниц перед ногами царицы, произнося слова приветствия. Та знаком велела подняться и говорить.

Медхеб попросил отослать слуг. Тийе стало чуть тревожно, обычно он этого не делал, ни для кого во дворце не было секретом то, что пер-аа убивает себя сам своими повадками, и то, что главный лекарь ворчит из-за этого ежедневно. Что, так все плохо?

Рабам не полагается выдавать свои мысли, даже если они есть, слуги исчезли бесшумно. Медхеб чуть помялся, прежде чем начать говорить. Тийе даже собралась его поторопить, сидеть совсем без опахала в такую жару было тяжело.

– Царица, да будут дни твои вечны, меня беспокоит здоровье… – Он не успел договорить, Тийе поморщилась:

– Всегда одно и то же! Я не буду ограничивать пер-аа ни в чем! Он сам знает, что ему делать!

– Я не о Единственном веду речь, хотя и ему не мешало бы послушать советы…

– А о ком?

– Больна царевна Тадухеппа…

– Что?! Отравили?!

– Нет, нет! – испугался Медхеб. – У нее слабое сердце… Далекая дорога, жара и хлопоты совсем подкосили юную царевну. Она тяжело дышит, и у нее синие ногти. Может, мне будет дозволено посмотреть ее глаза? Я бы понял, насколько это серьезно.

Тийе задумалась. Конечно, девушка сильно устала из-за всего произошедшего, кроме того, царица уже знала, что у них с юным Аменхотепом почти ничего не получилось в первую ночь. Мать никому не сказала о своем знании, даже сыну, чтобы не обидеть. Но ведь это тяжело и для него, и для юной жены.

Царица встала:

– Хорошо, я распоряжусь об этом завтра.

– Могу я еще попросить…

– Что?

– Юной царице сегодня ночью нужен покой и кое-какие средства, чтобы она смогла восстановить силы. Я принес настойку, облегчающую страдания тела в жару и помогающую легче ее переносить.

«Ты бы мне предложил эту настойку!» – едва не сказала царица, но лекарь опередил свою повелительницу:

– Это нельзя пить часто, только иногда… Если привыкнуть, то будет плохо, очень плохо.

– Ты давал такую настойку Единственному?!

– Да, – потупился Медхеб.

– Часто?

– Я не могу отказать пер-аа в его повелении.

– Ясно… Настойка может повредить будущему ребенку царевны?

– Если он уже есть, то да. Но не думаю, что это так.

– Лучше не давай ничего. Если случится плохое, то мы с тобой будем виновны в гибели ребенка.

– Если не дать, то может погибнуть сама царевна.

– Хорошо, дай немного.

Настойка, видно, помогла, на следующий день девушка чувствовала себя гораздо лучше. Бедняга старалась делать вид, что все в порядке, пыталась улыбаться, но улыбка получалась вымученной, а потому неприятной.

Первым не выдержал фараон:

– Скажи Тадухеппе, чтобы не растягивала так губы, противно смотреть! И пусть лучше отдохнет, у нее очень утомленный, если не сказать вымученный вид. Это царевич так постарался или она просто больна?

Тийе не стала скрывать от мужа ничего, тем более что скрыть от Аменхотепа было просто невозможно, иногда ей казалось, что фараон умеет читать мысли.

– Медхеб сказал, что у нее слабое сердце, ей тяжело переносить жару…

– Медхеб? Пусть даст ей настойку, у него есть.

Тийе потупилась.

– Уже давал, больше нельзя.

Аменхотеп вдруг взял жену за подбородок и повернул голову к себе, внимательно вглядываясь в лицо:

– А ты пробовала эту настойку?!

– Нет! – Тийе спокойно выдержала пронизывающий взгляд мужа. – Нет, не пробовала и тебе не советую.

Короткий смешок был ей ответом.

– Мне поздно что-то советовать! Скажи только Аменхотепу, чтоб не вздумал пробовать. К ней привыкаешь быстро и уже не сможешь обойтись, а пить приходится с каждым разом все больше… Зато блаженство… – с улыбкой вздохнул фараон.

Тадухеппа умерла через несколько месяцев, не успев не только родить наследника, но и вообще освоиться в Опете. Все это время митаннийская принцесса болела и глотала какое-то средство, которое ей готовил лекарь фараона Медхеб. Поговаривали, что если средства не давали, то следовала истерика, которую не мог вынести никто, потому пер-аа распорядился поить сколько влезет.

Юный супруг быстро стал вдовцом.

С началом половодья работы прибавлялось не только у тех, кто следил за уровнем подъема воды и оберегал важные постройки от затопления. Жрецы всех храмов тоже были заняты, они совершали жертвоприношения, каждый своему божеству, и советовались с пророками по поводу начинающегося года. Одни часами стояли, до боли в шее задирая головы вверх и до рези в глазах наблюдая за полетом диких птиц, другие резали жертвенных овец и подолгу разглядывали их внутренности, роясь в утробах по локоть в крови, третьи не сводили глаз с поверхности воды из Нила, налитой в священные сосуды. И все, каждый на свой лад, предсказывали будущее.

Богов много, и они редко соглашались друг с другом, а потому люди предпочитали верить именно тем предсказаниям, которые были выгодны именно им. Если одно божество советовало не отправляться в этот год в путешествие, а таковое было совершенно необходимо, то житель Фив просто шел к следующему предсказателю и выслушивал совет непременно отправиться, ввиду того что год для путешествий весьма благоприятен!

Но в тот разлив боги оказались на редкость единодушны: они предрекли сначала горе, а потом счастье. Основная масса поверила во второе. И только царица Тийе покачала головой: первое явно о пер-аа, уж слишком он плох. А второе… повод радоваться найти всегда можно, было бы желание.

Так и вышло, правда, повод к радости нарочно искать не пришлось, нашелся сам, да еще какой! Но сначала все же было горе.

Царевич за прошедшие годы сильно изменился, но вовсе не потому, что женился и стал вдовцом, он, всегда ценивший спокойное времяпровождение, негу в тени возле пруда и бывший мечтательным, все же полюбил и более мужественные развлечения. Аменхотеп стал заядлым наездником и оценил удовольствие, получаемое от бешеной гонки на колеснице. Вдали от Малькатты его научили править, и делал это царевич весьма уверенно.

В тот день он решил посетить хозяйство Эйе, уже был наслышан о прекрасных лошадях, выезженных для фараона сановником и его подручными. Хотелось попробовать на себе. Было жарко, очень жарко, в такой день лежать бы в тени у воды, но бьющий в лицо ветер во время скачки охлаждал не хуже.

И лошади, и колесницы и впрямь были хороши!

Аменхотеп со знанием дела потрогал уздечку, вожжи, осмотрел колесницу, довольно хмыкнул: у Эйе и впрямь отличные колесницы! Царевич даже на мгновение замер, выбирая, на какой из них поехать. Но на второй у лошадей плюмажи со знаками самого Эйе, поэтому Аменхотеп выбрал первую, к которой, собственно, и лежала душа.

Легко вскочил в колесницу, забрал вожжи у возницы, знаком показал тому, чтобы сошел. Эйе колебался, не решаясь сказать царевичу, что опасно править самому, у всех в памяти страшная гибель старшего сына пер-аа Тутмоса под колесами своей перевернувшейся колесницы. Но весь вид Аменхотепа говорил о том, что возражать не только бесполезно, но и опасно.

С вызовом глянув на Эйе, царевич дернул вожжи, сначала пробуя подчинение лошадей. Убедившись, что те хорошо выучены, с удовольствием рассмеялся и пустил их галопом.

В этот момент Эйе кто-то тронул за руку. Оглянувшись, он увидел Нефертити.

– Можно и мне?

– Нет.

– Почему?

– Неф, там царевич.

– Позволь! – Глаза девушки молили.

– Неф, ты понимаешь, что будет, если…

Договорить не успел, с криком «Да!» дочь дикой кошкой вскочила в колесницу, просто вытолкнув из нее возницу. Послушные, привыкшие к удали хозяйки лошади с места взяли в галоп, рабы едва успели отскочить от колес в разные стороны. Не будь Нефертити натренирована многими днями бешеной скачки, она неминуемо вылетела бы вон из колесницы, но ноги девушки уперлись в дно достаточно прочно, а гибкое тело сумело удержать равновесие. Это ее колесница, ее лошади, много раз чищенные до блеска и кормленные с руки, но не раз и битые кнутом.

До Эйе только донеслось:

– Ничего не будет…

При прыжке Нефертити разорвала низ своего калазириса, хотя у него и без того был довольно глубокий разрез внизу, девушка любила решительный шаг и не любила скованности в движениях. Теперь подол ее одежды хлопал, точно крылья птицы на ветру, волосы едва сдерживал поспешно надетый обруч.

Сановник только покачал головой: с Неф и раньше-то сладу не было, а стала взрослей – совсем от рук отбилась. Вот кому бы родиться мальчишкой!

За второй колесницей уже клубилась пыль. От площадки, на которой остался стоять Эйе, было хорошо видно, как вторая колесница уверенно догоняет первую. Почему-то у сановника неприятно сжало сердце, было предчувствие беды, но в то же время он понимал, что не с этими двумя молодыми людьми. Эйе привык доверять своим ощущениям, а потому беспокойно огляделся.

Вовремя, потому что к нему бежал гонец от Главной царицы Тийе. Сестра ни за что не стала бы присылать гонца просто так, значит, все же что-то случилось… Гонец только выдохнул:

– Пер-аа…

– Покинул нас?!

– Нет, пока жив…

Эйе с тоской посмотрел на уже слившиеся в одно облачка пыли вдали. Аменхотеп не готов править… Хотя у него есть Тийе, а у Главной царицы он, брат Эйе… Тоже неплохо. Почему-то обожгла мысль: только бы не свернули себе шеи в бешеной скачке! И зачем отпустил следом Нефертити?

Аменхотеп наслаждался быстрой ездой, он уже хорошо правил, а лошади у Эйе действительно прекрасно выучены, слушались вожжей, не пришлось даже особо стараться кнутом.

Царевич скорее почувствовал, чем услышал, что кто-то догоняет. Ого, кто-то смог мчаться быстрее его самого? Аменхотеп пустил в ход кнут, но преследователь не отставал.

У царевича не было возможности обернуться и посмотреть, кто это, болезнь сковала его шею окончательно, а оборачиваться всем туловищем значило потерять равновесие. Хотя какая разница, кто это, важно, что вторая колесница не хуже первой, а возница – его самого! Кроме того, они уже довольно далеко от площадки, но достаточно близко к скалам, чтобы задуматься над поворотом, если, конечно, нет желания попросту врезаться в гранит.

У Аменхотепа не было, потому он перестал подгонять лошадей, поворачивать на полном скаку значило отправиться вслед за старшим братом Тутмосом.

Но и преследователь тоже сбавил ход. Он догонял справа, оставляя царевичу место для разворота влево. «Разумно!» – мысленно похвалил возницу Аменхотеп. Краем глаза он все же заметил плюмажи Эйе на головах коней и усмехнулся. Сановник решил преподнести урок царевичу? Ничего, после разворота еще посмотрим, чья возьмет!

По звуку он понял, что и колесница Эйе тоже повернула нормально. Снова началась погоня.

Нефертити мчалась чуть в стороне не только потому, что хотела позволить Аменхотепу нормально повернуть, но и чтобы не глотать пыль за его колесницей. Заметив, что царевич притормаживает для поворота, она придержала и своих лошадей, нельзя сбивать ход его колесницы, успеет еще нагнать на обратном пути. Нефертити прекрасно знала возможности своих лошадей и самой себя, еще никому не удавалось обойти ее на прямой, а что до поворота царевич успел раньше, так он и уехал тоже раньше.

Еще девушку задело то, что бывший приятель по школьным занятиям даже головы не повернул в ее сторону, держался прямо и надменно, словно ее колесницы и не было рядом. Ну, погоди!

Тут ей пришло в голову, что если она приедет первой, то царевич будет просто обижен. Но и проиграть Нефертити не могла! Значит, нужно приехать одновременно с первой колесницей, что девушка и постаралась сделать.

Аменхотеп, погоняя своих лошадей, мысленно дивился выдержке Эйе, все же не молод, а правит не хуже его, молодого и сильного. Хорош у него дядя!

На площадку обе колесницы влетели одновременно, голова к голове у лошадей. И тут Аменхотепа ждала неожиданность – Эйе оставался там, где и стоял! Значит, его соперником (и еще каким!) был кто-то из наездников дяди? Хорош!

Бросив вожжи рабам, чтобы поводили лошадей по кругу, позволяя прийти в себя, царевич спрыгнул с колесницы и обернулся всем телом к своему сопернику со словами:

– Клянусь, ты правишь не хуже ме…

Договорить он оказался не в состоянии. Со второй колесницы спрыгнула… девушка! Аменхотеп растерянно смотрел в такое знакомое и незнакомое одновременно лицо.

– Неф?!

Та рассмеялась:

– Что же ты недоговариваешь, что я правлю не хуже тебя, Аменхотеп?

Но поговорить им не дал Эйе, он склонился перед царевичем:

– Беда. Пер-аа…

– Умер?!

– Нет, пер-аа пока не покинул нас, но очень плох…

Аменхотеп не стал дожидаться объяснений, он снова вскочил в свою колесницу, и уже через мгновение пыль за ним клубилась в направлении дворца. Слуги бросились бегом догонять хозяина.

Эйе вслед покачал головой:

– А ведь завтра он будет пер-аа…

– Что, так плохо?

– У фараона пошла горлом кровь.

* * *

Прошли семьдесят дней траура, мумию фараона Аменхотепа III торжественно отнесли в его гробницу, были отслужены все положенные обряды, вознесены положенные молитвы, принесены дары… Страна и Фивы возвращались к своей обычной жизни.

Для многих людей в ней мало что изменилось, а у большинства и вовсе ничего. Молодой фараон правил под присмотром царицы-матери Тийе и ее брата Эйе, ставшего у нового пер-аа чади. Постепенно в домах и даже во дворце снова началось веселье по вечерам, хотя всеобщие пиры пер-аа пока еще не устраивал.

За всеми делами, заботами и волнениями Аменхотеп забыл о скачке, устроенной в день смерти отца, и о бывшей подружке детства Неф, вдруг оказавшейся лихой наездницей. Не до того…

Новое положение сковывало молодого фараона сильнее болезни, перед ним падали ниц, ему льстили, его слушали, соглашались там, где и соглашаться было нельзя. А поговорить не с кем, юная жена умерла, бывшие друзья преклоняют колени, все смотрят как на живого бога. А сам Аменхотеп чувствовал, что вовсе не желает быть вот таким божеством. В нем ничего не изменилось, он живой, он человек!

И молодой фараон вдруг понял, о чем когда-то говорил оракул Аменхотеп, сын Хапу: удел фараона – одиночество, потому что все остальные ниже! И нужно быть очень сильным, чтобы это одиночество выдержать.

Аменхотеп и раньше не всегда любил веселые компании, сказывалась болезнь и невозможность веселиться наравне с остальными, а теперь сторонился еще сильнее. Мать готова выслушать сына, но это мать, ей не скажешь о том, как тоскует молодое сердце.

Шли дни, и фараон почувствовал, что привыкает к положению выше остальных, к одиночеству над толпой, к ритуальной неподвижности божества. Эйе однажды в разговоре с царицей-матерью Тийе даже вздохнул:

– Пер-аа скоро совсем станет колоссом, хоть сажай перед храмом.

Сестра с тревогой покосилась на брата.

– Что, так заметно? Это из-за болезни, ему тяжело наклоняться, потому и держится прямо.

– Нет, он уже почти привык к царственной посадке и без болезни.

– Хоть бы влюбился, что ли! – тоже вздохнула мать, понимая, что пер-аа должен быть божеством только на людях, а дома он человек. Аменхотеп III умел карать и миловать, ставить себе памятники и воевать, но при этом страстно любил жизнь во всех ее проявлениях, иногда и нарушал установленные правила, понимая, что жизнь только по правилам станет не в радость. А что будет с Аменхотепом IV? Эйе прав: фараон молод, но уже словно гранит.

После этого разговора прошло несколько дней. Душный вечер опустился на Фивы, слабый ветерок был не в состоянии окончательно разогнать нагретый дневным солнцем воздух. В небе уже зажглись первые крупные звезды.

Аменхотеп вышел из своих покоев в сад, чтобы хоть чуть подышать прохладой у пруда. Следом послушно семенили его глашатай и несколько слуг. От пруда доносились голоса и даже пение, видно, там собралась молодежь. Пир не был разгульным или излишне громким, скорее наоборот, оттуда лилась приятная песня.

Сделав знак глашатаю, чтобы не смел объявлять о его приближении, и слугам, чтобы отстали, молодой фараон направился к пирующим. Уже издали он услышал голос сестры Бакетамон, видно, вечеринка собралась по ее инициативе. Девушка призывала послушать новую песню, компания затихла.

Тут и Аменхотеп услышал сначала звуки лютни, а потом чарующий, чуть низковатый женский голос. Он обволакивал, хотелось без конца впитывать эти звуки, идущие, казалось, не от уст, а из души поющей девушки.

Девушка закончила песню, но продолжила игру, потому остальные сидели все так же тихо.

Девичий стан точно выточен рукой умелого скульптора, в волосы кокетливо вплетены цветы, на тонких запястьях изящных рук чуть позвякивающие при каждом движении браслеты, от узкой щиколотки стройной ножки, которую певица поставила на стул, чтобы опереть лютню, не отвести глаз… И голос… он незнаком и волнующе знаком одновременно, словно из забытого хорошего детства…

Вдруг его пронзило понимание: неужели это Неф?! Его давняя подружка по учебе стала такой красавицей?!

– Неф… – Голос Аменхотепа внезапно чуть осип.

Девушка обернулась, быстро сняла ногу со стула и опустилась на колени:

– Приветствую тебя, пер-аа, жизнь, здоровье, сила!

Многочисленные косички упали вперед, закрывая лицо.

– Встань.

На него глянули большущие глаза. Аменхотеп обегал взглядом ее всю от макушки до ступней и снова переводил глаза на лицо. Совершенный овал, высокие скулы, пухлые, красиво очерченные губы, точеная шейка… И все это озарено каким-то внутренним светом, дышало удивительным спокойствием и радостью любви к жизни, точно она знала о жизни что-то такое, чего пока не смог осознать он сам.

Сколько так стояли пер-аа и его бывшая подружка, неизвестно. Аменхотеп видел только Нефертити, а она утонула наконец в его глазах, о чем мечтала столько бессонных ночей.

К действительности их вернул насмешливый голос Бакетамон:

– Что, братец, изменилась наша Неф?

Только Бакетамон позволяла себе столь бесцеремонно обращаться к молодому фараону, даже царица-мать звала его пер-аа.

Аменхотеп вздрогнул, перевел взгляд на сестру, потом немного неловко чуть поклонился (просто кивнуть не позволяла болезнь) и, резко развернувшись, отправился прочь.

Дождавшись, когда фараон отойдет чуть подальше, Бакетамон довольно захлопала в ладоши:

– Влюбился! Влюбился!

– Что ты! – вспыхнула Нефертити.

– А ты чего покраснела, словно охрой натерли?

– И вовсе нет! – с досадой топнула ногой девушка.

– Покраснела, покраснела. А как он смотрел на тебя!.. Словно хотел съесть в то же мгновение! – Бакетамон даже руками показала, как хищник впивается в жертву когтями, а потом вдруг сокрушенно вздохнула: – Только к чему тебе такой урод?

– И вовсе он не урод!

– Опять то же самое! Сейчас станешь твердить, что он умный и у него глаза…

– Да, умный.

– Неф, поверь, для мужа это не самое главное.

– Но он пер-аа.

– Тебе пер-аа нужен или муж?

– Какой муж?! – наконец сообразила Нефертити. – Кто тебе сказал, что он на мне женится?

– Женится, женится. После ТАКОГО взгляда женится обязательно.

Вечеринка как-то сама собой сошла на нет, все стали расходиться.

Бакетамон оказалась права, Аменхотеп потерял голову, он не мог уснуть до самого рассвета. Перед глазами стояла Неф, спрыгнувшая с колесницы, Неф, играющая на лютне, ее большущие глаза, чувственные губы, нежный овал лица… звучал грудной голос…

Утром он с трудом заставил себя подняться, но сбросить задумчивость не смог, плохо понимал, о чем спрашивают, кажется, не вслушивался в речи советников. Заметив излишнюю рассеянность всегда собранного молодого фараона, Эйе забеспокоился:

– Ваше величество, не болен ли пер-аа?

Царица-мать Тийе, которой новый чади задал этот вопрос, уже знала ответ, Бакетамон рассказала ей, как фараон таращился на Нефертити, а потому усмехнулась:

– Оставь его в покое, это пройдет.

– Когда? – чуть растерявшись, зачем-то поинтересовался Эйе.

– Когда женится на твоей дочери! – Тийе от души смеялась, наблюдая, как вытягивается лицо брата. – Он влюблен. В Неф влюблен, Эйе! Что ж, достойный выбор. Скажи, чтобы вечером пришла ко мне.

Эйе, подумав: «Еще бы не достойный!» – тряхнул головой, приходя в себя:

– Она не сможет, госпожа.

– Почему?

– У Неф запретные дни.

– Вот досада! Как долго они будут?

– Три, четыре… не знаю.

– Хорошо, пусть придет ко мне на пятый день.

Нефертити пыталась взять себя в руки и читать папирус осознанно, но ничего не получалось. Перед глазами вставали то глаза Аменхотепа, в которых она просто утонула, то его фигура, но не в домашнем схенти, а в парадном одеянии на троне.

«Могучий бык с длинной шерстью, возлюбленный двумя богинями, великий царь Карнака, золотой Ястреб, венценосный владыка в Южном Гелиополе, царь Верхнего и Нижнего Египта, Прекраснейший из созданий Ра, единственное воплощение Ра; Сын солнца, Мирный Амон (Аменхотеп), Божественный правитель Фив, Вечноживущий; возлюбленный Амона-Ра, Владыки небес».

Неужели это все о нем, таком близком и простом Аменхотепе, с которым вместе учились писать и читать? Хотя какой он теперь близкий и простой? Вон как держится, словно сам стал колоссом. Девушка чувствовала, что ей очень хочется разбудить этого каменного Аменхотепа, и боялась, что это невозможно. От отчаяния у нее на глазах выступили слезы.

В комнату заглянула служанка, передавшая требование Эйе срочно явиться. Нефертити вздохнула: до отца дошли слухи о ее неподобающем поведении, и он будет выговаривать…

Слезы спрятать не удалось, Эйе заметил, поднял голову приемной дочери за подбородок:

– Э, ты никак плакала?

Нефертити очень хотелось скрыть, но почему-то от этого вопроса слезы полились еще сильнее. Звучно шмыгнув носом, она отвернулась, чтобы вытереть их тыльной стороной ладони.

– Почему слезы?

Одно обрадовало: похоже, Эйе не так уж сердится, может, и ругать не будет?

– Так почему слезы? Кого тебе жаль, себя или Аменхотепа?

Девушка вскинула на отца изумленные глаза, встретилась с его все понимающим и каким-то радостным взглядом и… разревелась окончательно!

Эту картину застала вошедшая Тиу. Не зная, в чем дело, она набросилась на мужа:

– Ты снова ругал бедную Неф?! Перестань ее все время корить, она не делает ничего дурного!

Эйе рассмеялся, подняв руки словно в целях защиты:

– Налетела, как коршун на гусенка! Да не ругал я Неф, а чего ревет, спроси сама.

– Неф, почему ты плачешь?

Девушка не смогла скрыть, продолжая заливаться слезами, она выдавила из себя:

– Пер-аа жалко…

– Кого?! – изумилась Тиу, а Эйе с улыбкой ждал следующих слов.

– Он… он такой… ка-а-менны-ый…

– Какой?! – Кормилица Нефертити уже ничего не понимала.

Эйе блеснул на жену глазами и вдруг чуть лукаво усмехнулся.

– Неф, хочешь помочь?

– Как? – вскинулась девушка.

– А тебе царица Тийе подскажет. Она просила тебя прийти, как только сможешь.

– Зачем? – шепотом поинтересовалась Тиу.

– Это Неф у нее и спросит.

Нефертити смогла появиться в покоях царицы только через три дня. Она провела их в лихорадке, переходя от надежды к отчаянию. Неужели царица Тийе что-то узнала об их с пер-аа встрече?

Масла в огонь подлила Бакетамон, навестившая подружку.

– Братец ходит сам не свой, точно спит или витает высоко в небе! Ты вскружила ему голову!

– Ничего я не кружила!

– Слушай, Неф, а ты и сейчас считаешь, что он хорош?

Нефертити опустила голову:

– Да.

– Потому что пер-аа?

– Глупости! Какая разница?!

– Ага, у него глаза…

Нефертити только кивнула опущенной головой, пытаясь сдержать снова нахлынувшие слезы. Даже Бакетамон не решилась насмехаться.

– Перестань реветь, он, конечно, урод, но если ты его любишь, то будешь счастлива.

– С кем?

– Не делай вид, что ничего не понимаешь! Аменхотеп влюбился в тебя и женится хоть завтра, если позволит Тийе. А она позволит!

Царица-мать Тийе действительно позволила, а потому уже через два дня Нефертити была супругой пер-аа и царицей!

Все произошло настолько быстро, что девушка не успела даже испугаться.

Она двигалась, что-то говорила, что-то делала словно во сне, пока, наконец, не оказалась с Аменхотепом в спальне наедине. И тут Нефертити обуял настоящий ужас! Она жена пер-аа, но совершенно не знает, как себя с ним вести! Девушка попыталась пасть ниц перед фараоном, изумленный Аменхотеп подхватил ее за плечи:

– Ты что, Неф?

И оба просто задохнулись, потому что оказались так близко друг к дружке, что было слышно биение двух сердец. Он медленно снял с нее тяжелую корону, бросил куда-то в сторону, так же снял свою… Нефертити стояла, почти уткнувшись носом в его грудь, и кусала губы. Тиу не сообразила научить приемную дочь приемам обольщения мужчины, и теперь Неф пыталась вспомнить то, что слышала урывками. Она должна станцевать перед мужем обнаженной… потом как-то сделать ему массаж… но как?! Нефертити пронзила страшная мысль: она ничего не сумеет, и Аменхотеп завтра же прогонит неумеху-жену прочь!

А он уже взял за подбородок, поднимая лицо вверх. И тут Нефертити внутренне решилась: пусть ее прогонят завтра, но сегодня она во власти этих чуть косящих и таких любимых глаз! Будь что будет!

Его пухлые губы коснулись ее губ, Нефертити поддалась на зов, ответила, приникла к его телу своим. Потом Аменхотеп ласкал ее маленькую грудь, длинную шею, стройные ноги… Все было так хорошо, что Нефертити даже заплакала.

– Что? – испугался муж.

– Я люблю тебя.

– И я тебя, Неф. Ты самая красивая женщина в мире. И самая лучшая.

– Да-а… лучшая… – окончательно разрыдалась Нефертити. – Я ничего не умею…

– Чего не умеешь?

– Я не умею тебя ублажать…

В ответ он… расхохотался!

– Меня не надо ублажать, ты же не наложница! Я сам тебя буду ублажать, потому что люблю. – Его пальцы пробежали по груди, опустились на бедра, лаская запретные зоны, заставляя ее выгибаться от возбуждения… – Так хорошо? А так? Ты любишь меня, Неф?

– Да! Да! Да! – исступленно отвечала юная женщина.

Утром царица-мать Тие с удовлетворением заметила, что молодые крепко держатся за руки и оба сияют, точно начищенные золотые украшения. Значит, с Неф у Аменхотепа все получилось, и это не принесло мучений его юной супруге. Кроме того, пара настолько явно была увлечена друг дружкой, что это невольно вызывало улыбку окружающих. Женитьба удалась, молодой пер-аа счастлив!

Наступила пора настоящего, полного счастья. Молодые супруги были готовы постоянно находиться рядом, без конца с восторгом оглядывались друг на дружку. И не обижались на высмеивающую их Бакетамон. В первый же день та ехидно поинтересовалась у подруги:

– Ну, заполучила себе «эти глаза…»?

– Какие глаза? – переспросил Аменхотеп.

– Да она мне с детства с твоими глазами покоя не давала: «Ах, он умный! Ах, у него глаза!» Теперь любуйся сколько влезет!

Аменхотеп обернулся к жене:

– Это правда? – Голос фараона дрогнул.

Нефертити вместо ответа уткнулась лбом в плечо мужа.

– Я люблю тебя, – прошептали его губы, а рука скользнула по щеке и шее, лаская.

Но очень быстро Нефертити поняла и то, какое место ей отводится рядом с мужем. Когда Тийе что-то спросила о разделении в правлении, как было у нее самой с прежним фараоном, молодой пер-аа, с любовью глядя на свою красавицу-супругу, помотал головой:

– Моя жена будет только женой, а не правительницей. Любимой женой, всегда рядом, но править буду я!

Это было сказано столь уверенно, что ни у кого не возникло сомнения в будущем. Нефертити будет обожаемой венценосной супругой, с которой советуются, которую выслушивают, любят, холят, но к власти не допускают. Правда, самой Нефертити тогда было все равно, рядом находился ненаглядный Аменхотеп, у которого она готова стать простой рабыней. Пройдут многие годы, прежде чем Нефертити снова почувствует вкус к правлению и вспомнит, что мечтала быть похожей на фараона-женщину Хатшепсут.

Довольно быстро Нефертити поняла, что не все так просто в Малькатте. Огромный дворец точно улей или осиное гнездо, в нем постоянно роились и сталкивались меж собой интересы многих и многих, прежде всего царицы-матери, самого юного пер-аа и фиванских жрецов.

И если Нефертити было не до того – она вынашивала первое дитя, то царица Тийе впервые задумалась, как быть с ее ставшим супругом мальчиком. Тийе тоже мешали фиванские жрецы, с ними во всем приходилось считаться, но куда больше ее начинала раздражать активность Аменхотепа. Юный пер-аа возомнил себя совсем взрослым и принялся все чаще совать нос в то, чем даже при его отце занималась мать. Отвыкшая за последние годы от какого-либо контроля со стороны мужа, правившая без оглядки на фараона Тийе испытывала неудобство и пыталась придумать, на что обратить энергию сына, чтобы тот не мешал.

Если честно, то соседство с царицей-матерью было довольно обременительным и для самого Аменхотепа. Именно к ней присылали свои послания правители других государств, с ней советовались, ей докладывали прежде его самого. Иногда мать принимала решения, лишь потом ставя его в известность. Хотелось самостоятельности, хотелось показать юной жене, что он сам фараон.

Тийе попыталась занять сына, предложив ему достроить новый храм Атона неподалеку от храмов Амона. На некоторое время это действительно отвлекло, но нетерпеливый Аменхотеп слишком быстро завершил строительство храма, начатое еще отцом. В это время выявилось не только его пристрастие к Ра-Хорахти-Атону, но и явное нежелание следовать канонам.

Сказалось оно, прежде всего, в критике изображений.

Художник Бек, отвечавший за роспись храма и гробниц видных придворных, тайком жаловался царице Тийе:

– Пер-аа, будет имя его вечно, повелел сбить изображение самого себя, выполненное на стене.

– Что его не устроило?

– Он не желает, чтобы пер-аа и его семью изображали по канонам, требует, чтобы изображение было реальным.

– Это как?

Бек замялся, Тийе нетерпеливо фыркнула:

– Ну?

– Единственный требует, чтобы его тело изображалось очень похожим на настоящее, голова, руки, ноги – все было таким, как есть в жизни. А еще не желает видеть сцены битв и казни пленных.

– А что желает?

Бек чуть пожал плечами:

– Птицы… цветы… растения…

Тийе рассмеялась:

– Узнаю своего сына! Любимое место во дворце – тронный зал, где на полу пруд с рыбками, а по стенам камыши с утками! – Махнула рукой. – Рисуйте, как просит. Мне тоже нравится.

У Аменхотепа частенько бывали приступы болезни, когда он начинал биться в судорогах, выкрикивая или бормоча непонятные слова, в уголках пухлых губ выступала пена, а глаза закатывались. Это убеждало всех, что пер-аа связан с богом более тесно, чем его предшественники, и добавляло уважения. Скульпторы и художники прислушались к требованиям своего молодого фараона, живопись стала меняться на глазах.

Но это оказалось только началом.

Правда, увидев новый храм, царица Тийе едва не закричала от ужаса. Аменхотеп украсил его сотней собственных статуй. Именно о них говорил Бек, но Тийе отмахнулась. Фараон действительно приказал изобразить себя неприкрашенным. Это означало довольно неприятное удлиненное лицо, суженные в щели глаза, опущенные вниз уголки губ и не лучшая фигура с тонкой талией и начавшими обвисать женоподобными бедрами.

Ой-ой… Если он примется ставить нечто подобное по всей стране, то не миновать беды. Увлечение Аменхотепа правдивостью грозило перерасти в нечто непредсказуемое. Царица-мать серьезно задумалась. Она могла править Кемет еще долго, но куда при этом девать энергию сына?

Строительство храма быстро завершилось, и Аменхотепу снова нечем заняться. Его душа требовала не просто продолжения дел, начатых отцом, а своего собственного, невиданного, такого, от которого захватило бы дух, где проявились бы все его способности и наклонности. Хотелось создать что-то светлое и радостное не только для своей семьи, но и для всего Кемет. Но в Фивах молодой фараон чувствовал себя связанным и матерью, и жрецами.

Решение пришло неожиданно, оно понравилось и сыну, и царице Тийе. Он построит новый город, где не будет фиванских жрецов и в котором все будет по его собственной воле!

Тийе сразу оценила выгоду такого решения. Один город – это не Кемет, страна по-прежнему останется в ее руках, а к тому времени, когда она уже устанет, мальчик повзрослеет по-настоящему и выбросит из головы ненужное. Царица поддержала намерение сына выстроить новую столицу. Радости Аменхотепа не было предела, он с увлечением принялся подыскивать место для своего города.