Читать книгу Книга ошибок для испаноговорящих - Наталья Павловна Пичугина - Страница 1

Записки из тропического далека.

Моим соотечественникам

Строгому читателю.

Я представляю вам свою новую книгу. Вполне вероятно, что читатель, по мере своей образованности или просто по своеобразию своего мировоззрения, найдёт в моей книге множество недочётов. Конечно, лучше бы их не было, но я многому не придаю должного значения, откуда и проистекают неточности. Оставьте мне моё несовершенство. Пусть пестрит ошибками моя скромная рукопись. Художественные произведения сплошь и рядом критикуют за то, чего в них нет, и забывают оценить то, что в них есть. Не бойтесь попасть под очарование неприемлемой для вас мысли. Задержитесь вниманием на том, на чём сосредоточен мой интерес и ради чего я написала эту книгу ошибок.

Ушедшая в осень Москва.

Осенний дождливый вечер, разноцветные огни транспорта отражаются в лужах меж опавших листьев, чарующее вечернее мгновенье на бульваре у магазина «Подсолнух» на Можайском шоссе.

Деревья выкорчевали и чугунные перила разобрали, расширяя шоссе под автостраду. Осенний золотой бульвар с вязью перил остался только на моих фотографиях.

Природа в своей повторяемости – единственное, что поддерживает преемственность нашего восприятия мира, изменяемого в течение жизни. Природа – единственное, к чему наша любовь постоянна. Внезапная тишина, зависшая между остатками золотых листьев, среди голых сучьев в облетевшем парке. Золотая, полная листьев, ветвь разворачивается под мощным потоком холодного ветра. Осень богата моментами и состояниями атмосферы. Сырость ветра, запах палой листвы возвращают тебя на круги своя, как зверя в родную среду обитания.

Физическая тяжесть и малокомфортная полуустроенность московского быта, трудноразрешимая сложность коммунальных услуг, половинчатый сервис, враждебная улица, ничем непоколебимое безразличие к твоим нуждам. Болезненное усилие радоваться жизни в холодном сумеречном, темном климате. Теперь, отдохнув телом и душой в солнечных и радушных тропиках, я понимаю, что мне было необходимо пожить в Москве. Я вернулась домой, в свой некомфортный и тяжёлый мир, который только и делает меня мной и всегда делал меня мной, независимо от опыта, который я приобретала в чужих краях. Мой народ, такой какой есть, создал этот город – на этой земле, в лоне этой природы, создавшей, в свою очередь, меня и нас всех – единственной связующей прошлое с настоящим в рамках моей жизни, которая вне связи с этой природой распадается на несколько – каждая со своим действующим персонажем. И только влага осеннего вечера на московском шоссе, сливающиеся огни автомобилей в размыве дождя возвращают мне связь времен с единым персонажем – со мной…

I.

Помнишь, однажды я сказала тебе: всякое место, где мы живём, становится нашим. Посмотри сюда – вот мой город.

Золотым медальоном падает на траченный асфальт пятнадцать обеденных минут в том месте, где к стеклу нашей машины склоняется индейцеобразный перуанец с золотой серьгой и золотом на пальце:

– Подбросишь?

Глория тормозит за десять метров от многоэтажных трущоб.

– Кока.

– Что?

– Кокаин.

– ?!

– А что ещё в этом районе делать? Идёт. Быстро же он обернулся.

– Хотите пива, сеньоры? – черномазый мальчишка пытается по-английски продать нам товар.

– Нет, спасибо,– Глория ржёт под стать своему лошадиному лицу.– У нас физиономии американские. Достал?

– ?

– Да не бойся, она всё знает. Дай попробовать.

Улица залита утренним солнцем, когда ты выбегаешь из кафе, выкрикивая моё имя.

У тебя тёмное лицо, мой город, руки врача, взгляд художника и речь журналиста.

"Белянка",– говорят мне лоточники на улице, заваленной помоями, где однажды нищий попросил у меня половину куриного тамаля1

На моём пути камни чудесных особнячков под полуденным солнцем, лапы пальм и гигантских кактусов, пронзительно сиреневое облако невиданного дерева, летящие дождём жёлтые соцветья, пахнущие нашей липой.

У тебя влюблённые глаза, мой город, и интонация надежды. Ты встретишь меня издали и крепко сожмёшь мне руки, когда я вернусь.

Из истории.

Никогда не думала, что буду так близко к сердцу принимать чужую страну.

Маленькая женщина, поражённая волчанкой, пришёптывая в потоке своей стремительной речи, перебирает фарфоровыми пальчиками только что написанный материал. Это Лина Бенетти, культуролог и эссеист, бывший директор Государственного Архива, только что уволенная министром культуры – "воинствующим Карлучо". Казалось бы, что мне она, золотоволосая латиноамериканка европейского происхождения.

Рядом с ней её знаменитый муж Висенте Арройо, я читала его ещё у себя на родине, но не представляла похожим на писателей своей страны – тяжёлый взгляд, мятежный дух. Проработав тринадцать лет в Министерстве Культуры заведующим Отделом художественного творчества, в одночасье оказался за его дверями стараниями того же Карлучо. Джон Далвера, известный художник и поэт, внешне неожиданно похожий на сорокалетнего Никиту Михалкова, изо всех троих был уволен первым. В этом печальном ряду уволенных не хватает нашего юного Вальтера, единственного, кого не тронул Карлучо, то ли побоявшись его знаменитой тётки-адвоката Иды Флетчер, то ли не угадав в выпускнике колледжа врага.

– Слушай внимательно,– уговаривает меня Вальтер по телефону, когда весть об увольнении Висенте и Лины достигает моего сознания,– положись на нас, успокойся.

И мне стоит усилий взять себя в руки.

Что происходит? Из чего родилась любовь к этой стране, нищей и дикой, где меня трясёт и швыряет на сиденье карнавально разукрашенного автобуса под оглушительную музыку на моём нескончаемом пути под сжигающим солнцем в поисках работы. В этой стране, где бездомные облезлые и гнойные собаки вызывают большее отвращение, чем изъеденные дерматитами нищие в центре города. Где по приезде у меня заходилось сердце от страха остаться в ней, а теперь я глотаю валериановый шарик в ожидании, когда Лина начнёт говорить по утреннему радио, и другой шарик, когда в течение дня, не слыша и не видя моих друзей, не знаю, что происходит.

Маленькая латиноамериканская страна, как камешек, брошенный в мелкую воду.

В выборах 1984 года победила олигархия. Президентом страны стал Эрик Алеман из оппозиционной Генералу партии: белёcый, остроносый еврей с заплаканным лицом – испуганный поворот головы, неуверенный смех, безвольное выражение. Кажется, он сейчас вскинет свой ясный взгляд и молвит на манер того героя: "За что вы меня обижаете?.."

– Ку-рица A-леман,

То-бой пра-вит Гене-рал! – скандируют на улице студенты, швыряя камни в Национальную Гвардию, провоцируя слезоточивые бомбы, аресты, закрытие Национального Университета, играя на руку американцам и не внимая президенту, который уже в третий раз призывает сограждан объединиться перед угрозой военной интервенции.

В эти критические дни Генерал не пользуется признанием масс. В эти дни даже его сторонники убедились, насколько неразделимы во Вселенском укладе добро и зло, истина и ложь.

Президенту бы благодарить Генерала, который ещё до возникновения конфликта с американцами начал объединять вокруг себя националистически настроенные левые силы страны. Правда с другой целью, которую никто не мог тогда объяснить, но благодаря чему теперь правительство, а значит и президент, имели опору не только в верной оппозиции под надвигающейся тенью американской интервенции.

Так началась моя жизнь на новой для меня земле. Шёл 1986 год.

II.

У кого бочка, у кого башня из слоновой кости, у кого восстание Гарибальди, – у меня же перешеек между двумя материками. Всемирно признанный стратегический пункт планеты. Пуп земли. “Мост между мирами, сердце Вселенной”, как начертано на гербе его жителей. Энергетический пик, на котором стоит один из семи существующих в мире храмов Бахай. “Бермудский треугольник” для иностранцев – они приезжают сюда в отпуск и остаются навсегда. Иначе невозможно обьяснить моё полувековое пребывание на этой земле. Видимо, мне предстояло узнать мир и сравнить его с моим отечеством.

– Перечитывала твою книжку, – сказала тётя, – и стало мне грустно, и я подумала, что всё же тебе было бы лучше дома.

Имея наготове ответ, я из такта промолчала. Полжизни я живу вне дома. И всю жизнь учусь думать прежде, чем говорить. Последнее время это иногда мне удаётся. Так же всю жизнь я пытаюсь понять смысл поговорки "простота хуже воровства". Кажется, я начинаю догадываться, что это значит.

Я чуть было не ответила тёте: "Да нет, мне лучше там!"– а ведь мне давно не пятнадцать лет. Откуда берётся в зрелом возрасте столько непосредственности, которую постоянно приходится умерять? Осталось бы она во мне, живи я безвыездно в Москве?

С тех пор этот краткий разговор с тётей преследует меня, и, видимо, не оставит в покое, пока я его не завершу.

Меня затрудняет не определение вопроса – мне неловко обнародовать перед соотечественниками выгоды своего положения. Истинно латиноамериканская вежливость.

Вспомни: показывали Вьетнам – победивший, труженик, обнищавший после войны. И вдруг на фоне гор, залива и раковинообразных парусов рыболовных судёнышек показали девушку среди сотни таких же, месивших ногами глину, в одинаковых шароварах, рубашках и шляпах, и из этого рубища выглядывал точёный фарфоровый лик c отрешённo-неземным взглядом во весь экран, так что захватило дух.

Что это было?

Отрешённo-неземной взгляд снова повторился в московском автобусе: на тонком лице светловолосой девочки лет восьми, бедно одетой, безучастно сидящей у окна.

Чудеса могут происходить в самом неожиданном месте этой планеты. В хлеву родился Создатель.

Страна, в которой живёт моя семья, отнюдь не развитые США, хотя, слава Богу, и не отсталая Африка (чья очередь в истории, несомненно находится после Латинской Америки, которой сулят стать следующим шагом в развитии нашей цивилизации), но тем не менее, принадлежит к третьему миру.

– К четвёртому, – мирно заметил знакомый муж-пенсионер из местных граждан, уже несколько лет содержащий свою семью за счёт сочувствия друзей и знакомых. Ему только что исполнилось семьдесят пять лет, он маленького росточка, глуховат на оба уха, но ежедневно бодро вышагивает пешком по всему городу в поисках пяти-десяти долларов на прокорм семье. Его пенсия заложена-перезаложена всеми возможными займами, и на руки от неё он получает ровно столько, чтобы прокормиться неделю из четырёх с половиной, составляющих месяц. Высшее образование он получил тридцать пять лет назад в бывшем Советском Cоюзе, откуда привёз московскую жену, родившую ему после многих лет ожидания девочку. Жену от работы он берёг, и та всю жизнь занималась поздней дочкой и домом, оставшись таким образом на попечении мужа. Дочь теперь заканчивает медицинский факультет, и семья живёт надеждой на обязательное после окончания двухлетнее распределение на работу. Между тем престарелый, но жилистый отец семейства исхаживает город под тропическим солнцем пешком за неимением мелочи на автобус, покрывая необозримые для своего преклонного возраста и беспощадного климата расстояния. Все доходы до последней копейки вложены в образование дочери и ежедневное пропитание.

– Стыдно сказать,– жалуется его шестидесятилетняя жена Эля – туалетную бумагу для дома пришлось отмoтать в общественном туалете отеля. А мыло пришлось стянуть в другом общественном туалете.

К счастью, в стране, где мы живём, бывают чистые и привлекательные туалеты, где не сомневаешься в чистоте того и другого.

Отвлекусь. Самые чистые и модерновые туалеты, поразившие моё воображение и воображение моей семьи, мы встретили много лет назад в международном аэропорту Майями: при входе в кабину по кругу стульчакa автоматически набегала белоснежная бумажная покрышка и вода сливалась автоматически.

Сравню. Прибыв с семьёй из-за границы на какой-то наш вокзал, в последние годы советской власти, мне пришлось вести младшего четырёхлетннего сына в общественный туалет из тех старомодно просторных, неосвещённых, зловонных, оскорбительных для нравственности – с открытыми кабинками, с дырами вместо толчков, куда ещё с улицы стояла очередь человек в пятьдесят. Испуганный зрелищем, ребёнок в ужасе расплакался и наотрез отказался входить. Первый раз в жизни пришлось отвести его в кустик, что хоть и было ему неловко, но всё же не напугало.

Итак, мы живём в стране, принадлежащей к четвёртому миру, погрязшей в безработице по отсутствию собственного производства, а потому в бедности, и в невежестве по иным сложным причинам, которые в данный момент обойдём. Как сказала моя интеллигентная тётя в период дефолта, "русских бедностью не удивишь и не напугаешь да и вообще деньги нам безразличны". Наша диаспора самая безденежная изо всех, кто здесь живёт. И самая образованная. Правда, в отличие от США, профессионалы здесь никому не нужны из-за того же пресловутого отсутствия производства.

Наше двойственное положение дезориентирует местных жителей. По нашему европейскому происхождению и культурному уровню нас автоматически относят к олигархам. Но на работу мы обычно нанимаемся как простые местные граждане. Мы не дискриминируем людей по классовой принадлежности, но при этом посещаем приёмы на высшем уровне. Это несоответствие вызывает замешательство в сотрудниках и самих владельцах компаний, они теряются и не находят адекватного поведения. Мой шеф говорил мне: «Я не понимаю, что вы здесь делаете». На его взгляд, я должна была бы быть владелицей компании или, как минимум, ею руководить.

Наши дети.

Звонит телефон. Парамон автоматически протягивает руку, не отрываясь от компьютера:

– No se encuentra. Cómo no.

Снова звонит телефон. Теперь тот же ответ по-русски:

– Здравствуйте. Её нет. Хорошо.

Звоню с улицы. Если Парамон берёт трубку после первого гудка, значит, он снова на моем компьютере.

– Мамуля?

– Опять висишь в интернете?

– О-ой, какая грубая.

– Предупреждаю, сейчас приду, буду работать на компьютере.

Едва вхожу в дом, звонит телефон.

– Мамуля, тебя,– зовёт Парамон.

– Как он тебя называет – "мамуля",– смеётся Эля в трубку.– Видишь, какие у тебя хорошие дети, а ты его ругаешь. Как у него дела в университете?

– Сам на третьем курсе, а хвостов тянет с первого. Двадцать четыре часа проводит в чате.

– Как мне нравится твой старший сын,– говорит Валя Фарада.– Такой замечательный Иванушка. Мы с ним встречались в Москве, и он мне говорит: " Я буду в джинсах и чёрной футболке. Ещё у меня серёжка в… ухЕ"!

Это уже из анекдотов. Их достаточно.

– Ты знаешь, как Анюша перевела на испанский "скорую помощь"?– говорит Катя.– Pronta ayuda! (Калька с русского). Правда же, гениально?

Анюше в то время было лет шесть.

Ещё бы им быть не гениальными. У них в голове два мира: наш и их. "Скорая помощь" по-испански – ambulancia.

– Мам,– неуверенно спрашивает трёхлетний Парамоша,– ¿Tu tetita tiene leche? (Мам, у тебя в грудке молоко?)

– Нет,– удивляюсь я, пытаясь уловить суть дела.

– ¿Qué, pues, tiene? (Тогда что в ней?) – нерешительно спрашивает он.– ¿Café? (Кофе?)

– Мам, nosotros vamos a jugar con los niños arriba. (Мы пойдём наверх играть с ребятами.)

– Хорошо, наденьте свитера.

– ¡Tengo calor! (Мне жарко!)

– ¡Yo también! (Мне тоже!)

– На палубе холодней, чем здесь.

– Вы так всегда с ними разговариваете?– смеётся капитан нашего судна-банановоза, на котором мы плывём домой, в Россию. – Вы с ними по-русски, а они с вами по-испански?

К сожалению, да. В смешанных семьях, живущих в испаноговорящей среде, наши дети не имеют возможности слышать диалог по-русски. По-русски с ними говорит только мать, и ребёнок не слышит модели ответа. Поэтому они понимают мать по-русски, но отвечают по-испански. То есть, усваивают ту модель, которую наблюдают. Каждая мать решает эту проблему по-своему.

Советский банановоз, шедший домой с грузом из Перу, принял в Панамском канале на борт три русские семьи. Одна родительница – с коробками, забившими целую каюту, тремя малыми детьми и четвёртым грудничком на руках, другая – беременная с малолетней дочкой и третья – с двумя сыновьями – ехали погостить в родительский дом, и знакомая атмосфера братского единства целительно окружила их на судне, возвращая жизни привычное, но забытое на чужбине душевное равновесие.

Это был 89 год, когда на родной земле ещё ничто не предвещало грядущей катастрофы. Разруха вошла в страну незаметно – перетаскивая свой невидимый крушащий шлейф из года в год, пока не выросло новое поколение, и в один прекрасный день монстр растления не выпрямился над державой в полный рост, готовый пожрать её живое племя, уже не знакомое с братством. И чужая земля оказалась в тот момент спасительной обителью.

Слово "мам" Парамоша говорит по-русски. Что интересно, он ни разу не называл меня по-испански "mami". В данном случае моделью для него служит старший брат, который до пяти лет жил в Москве и на всю жизнь, как молодой бычок, усвоил "мам".

Сегодня обоим по двадцать с лишним лет, и густые мужские басы без устали произносят в нашей квартире:

– Мам, ты не видела мои тапки?

– Мам, у меня закончился дезодорант.

– Мам, ты не знаешь, где ножницы?

– Мам, что есть на завтрак?

– ¡Me dejan en paz! (Оставьте меня в покое!) – угрожающе повышаю я голос. По-испански я начинаю говорить только когда выхожу из себя. Меня самоё удивляет такая реакция. Видимо, таким образом я создаю дистанцию между своей любовью и их возмущающим меня поведением.

– Mam,– говорит мой муж Марк, выдержав паузу.– ¿Mis lentes? (Где мои очки?).

Лицо у него невинно, но в голосе пародия.

Мы обсуждаем возможность поездки в Москву. Мы говорим по-русски. С сыновьями мы говорим только по-русски, таков был наш с ними договор, по настоянию их бабушки и моей мамы, чтобы поддержать у обоих русский язык. В комнате вместе с нами Марк, который, естественно, в обсуждении не участвует. Более того, он ещё не знает, что мы заинтересовались этой темой.

– Los estoy escuchando (Я всё слышу),– неожиданно говорит Марк, и в голосе его укоризна.– Me quieren dejar. (Вы собираетесь меня оставить).

Что значит "я всё слышу"?? Он же не говорит по-русски.

Рой живёт один.

Лет десять назад Сима решила вернуться со своим сыном в Москву. Рой закончил московскую школу, причём, одним из лучших учеников. После выпускных экзаменов Сима c Роем вернулась в тропики.

– Очень правильно поступила,– заметила Эля.– Дала ему образование и спасла от армии.

Наши дети, как правило, приезжают с нами за границу в раннем возрасте. Они растут и формируются здесь, в условиях, отличных от российских. Многие не говорят по-русски или говорят плохо. Некоторых из них матери отправляют в Россию учится на год-другой в школу. Некоторые проводят в России каникулы, чтобы научиться русскому языку. Тем не менее, наши дети формируются в иной атмосфере, среди других требований и понятий, которые можно выразить одним словом – щадящие.

Если даже русские новобранцы не все адаптируются к современной службе в российской армии, то наши сыновья просто чужды такой реальности. Скорее они готовы к службе в американской армии, если бы встал такой выбор.

Рой, ко всеобщему удивлению, привёз из Москвы малообщительный и высокомерный характер, что в принципе не свойственно центральноамериканским жителям. Но характерно для наших сограждан. Он чистый билингва, который по-русски говорит как русский, а по-испански как местный. Его культурный уровень выше, чем у здешней молодежи. Он поступил в столичный университет и устроился на работу. Когда Сима решила снова вернуться в Москву, Рой уже жил отдельно.

Местные девушки Рою казались мало интересными, к нему несколько раз приезжала из Москвы его бывшая одноклассница, пока в итоге не осталась с ним. Они поженились.

Потребовалось немало лет, чтобы Рой снова стал общительным и дружелюбным собеседником.

Однако, как правило, наши дети заканчивают среднюю школу в тропиках, а высшее образование получают, в лучшем случае, в России, живя у бабушек и дедушек. Бывает, что после развода с мужем, многодетная русская мать прибегает к помощи своих родителей и, пока младшие дети остаются с ней, старшие по очереди заканчивают образование у бабушки в России. Это единственный верный способ научить их русскому языку.

Редки случаи, когда безвыездно живущие на перешейке дети хорошо говорят по-русски, пусть даже и с небольшим акцентом. Есть некоторые, кто говорит немного, но без акцента. Есть совсем уникальные случаи, кто в подростковом возрасте зачитывается на диване потрёпанным русским томом «Войны и мира». Во всех случаях в этом полностью заслуга матери, которая не покладая рук занималась с ребёнком с ранних лет.

Маруся, из детей первых русско-смешанных браков, рано проявила актёрское дарование. Приехав после местной школы к бабушке в Москву, она без посторонней помощи, на удивление всем знакомым и родным, поступила в Щукинское училище – и закончила его на отлично перед самой перестройкой.

В пореформенное время выбор родителей чаще падал на университеты стран Америки и Европы. Столкновение с тогдашней российской действительностью не всегда сказывалось положительно на психическом и нравственном здоровье иностранных студентов. Угрожающий российский быт останавливал родителей, которые при иных, менее безопасных, условиях были бы только рады иметь своего ребёнка на родной стороне.

Эля поехала в Москву с десятилетней Сашей в неудачные 90-годы, когда едва выйдя из дома уже во дворе приходилось закрывать девочке уши руками, чтобы уберечь её от потоков мата, которые неслись не только из уст подростков во дворе, но и старушек на лавочках у парадных.

– Я рада, что моя дочь выросла здесь,– услышала я от неё спустя много лет, когда встал вопрос о высшем образовании для дочери.

Испания, Италия – романские культуры традиционно более мягкие в человеческих отношениях. Франко-готские и северные страны Европы более строги в человеческих отношениях по сравнению со странами Американского континента.

Когда Геля поехала учиться в Швейцарию, ее мама рассказывала:

– Жалуется, что ей там неуютно. Она привыкла, что здесь все с ней обращаются «мами, мамита» (миленькая), а в Европе – не так.

Латиноамериканское “ты”.

Латиноамериканское обращение на «ты» к собеседнику любого возраста – это выражение приветливости и расположения. Тебя даже не приглашают, а включают в круг своих друзей, чтобы ты сразу чувствовал себя своим, а не чужим, не того возраста или круга – то есть, исключённым из группы. Уважение не нуждается в дополнительном подтверждении в латиноамериканском обществе, которое, по воспитанию, религиозно и традиционно придерживается культа родителей и уважения к старшим. Уважение – неотъемлемая принадлежность: на тебя никогда не посмотрят неприветливо, и тем более не скажут даже просто невнимательного слова. Основная установка здесь – чтобы человек чувствовал себя желанным, так выражается христианская любовь к ближнему у жителей Америк. Возраст в латинской компании не играет роли по этой же причине – все, любых возрастов, как младшие, так и старшие, приглашены на праздник, всем добро пожаловать. Поэтому «вы» употребляется только по отношению к вышестоящим в официальных ситуациях, что в компании выглядело бы, как изоляция тебя от остальных, что недопустимо. Латинцы – дружелюбный народ.

Моей московской подруге понравилось, как с ней разговаривал мой старший сын:

– У него, когда он со мной говорит, интерес в глазах по отношению ко мне, с ним здорово общаться. У нашей молодёжи такого нет, они как бы внутренне изолированы от нас, старших.

Я была очень рада и горда такому замечанию:

– Это у него латиноамериканское.

***

Известно, что дети от смешанных браков часто получаются необычной красоты или особенностей.

У Гели, чей папа мулат, – зеленые глаза и светлые африканские волосы, уложенные в длинные дредлоки. Благодаря своей экзотической внешности, Геля в свое время была ведущей моделью страны.

Такая же светлая африканская шевелюра у сына Таси – Костика Габирия. Может показаться, что Габирия – грузинская фамилия, но в данном случае она баскская. Среди испанских конкистадоров в Латинской Америке были и баски.

– Никогда не думал, что в моём доме будет жить негритёнок,– говорил Тасин папа, играя с маленьким внуком.

У Артема, который вырос на перешейке и по-русски говорит как русский, – внешность русская, но удивительно другое. Его разговор и поведение – это разговор и поведение русского интеллигента. В здешней среде такого феномена – интеллигенции в русском понимании слова – нет. Вот так удивительно работают гены.

Русские жены.

Инга осталась с малышкой на руках без мужа, без дома, без работы и с больной ногой, из-за которой надолго попала в больницу. В больнице над ней взяли шефство сёстры-доброволицы из Французского центра. Они позаботились о ребёнке, пока она лечилась, и когда вышла из больницы, помогли ей найти жильё, подать на развод и устроиться на работу.

По мере прибытия из России новых смешанных брачных пар, число неудавшихся союзов росло. Среди немногочисленных счастливых браков случались и горькие случаи раннего вдовства жены. Молодые русские вдовы, впрочем, как и жены, с малолетними детьми на руках, ходили по городу под палящим солнцем в поисках работы. Все они имели профессию – но большинство областей народного хозяйства, где они могли бы работать, в третьем мире отсутствовало. Безуспешно обив все возможные пороги, они устраивались продавцами недвижимости и массажистами – это были единственные зарплаты, позволяющие без помощи мужа растить детей. Редко кому удавалось работать по специальности и давалось это тяжким трудом.

Многодетной матери-одиночке Наде удалось получить от государства социальное жилье, то есть, почти бесплатное – однокомнатную квартиру в жилом комплексе в черте города. Две двухъярусные кровати занимали спальню целиком, так что дети-школьники проходили между ними бочком. На выступах кровати висела гроздьями одежда на металлических плечиках, вместо платяного шкафа. Сама Надя спала на диване в узкой гостиной напротив ванной, чья дверь, открываясь, касалась дивана, и где впритык к дивану удивительным образом помещался холодильник и плита. Над диваном во всю стену висел знакомый каждому советскому гражданину красный узорный ковер, из тех прекрасных натуральных фабричных образцов, вытканных в южных республиках СССР. Старшая девочка присматривала за младшими братьями, пока мать допоздна работала на основной работе и дополнительных заказах.

Жизнь развивалась по своим законам и судьбы выстраивались по Божьему предопределению, независимо от географии пребывания. В одинаково непростых буднях русских жен варьировалось место проживания в стране, срок совместной жизни в браке, количество малолетних детей… название диагноза.

Они лежали с раком, миомой и лейкемией, общим сепсисом и Бог знает ещё с чем – и только тропическое солнце, беспощадное ко мраку физическому и духовному, спасало их неопытный дух и превращало его в неугнетаемый.

«Иветта, Лизетта, Мюзетта, Жанетта, Жоpжетта»…

III.

С каждым годом российское присутствие на перешейке расширялось, характер русской миграции менялся – большие изменения грянули в связи с перестройкой – и в 90-е в этой стране уже было не только русское консульство, но и посольство, и даже церковь.

Именно церковь – со своим домом на большом участке, со свободным доступом всем и каждому, в отличие от правил безопасности посольства – стала местом объединения русской диаспоры, в подавляющем большинстве своем неверующих – наследников советского воспитания.

Батюшки.

Батюшка №1 обладал классической внешностью, возникающей в сознании советского россиянина, воспитанного на образе дореволюционного попа в рясе: плотный, пузатый, мордатый, заросший спутанными волосами, переходящими в бороду. Выяснилось, что он монах и в прошлом танкист. Обе реалии выглядели экзотично для женщин, давно не имевших дело с отечественным бытием, причём, последняя звучала диссонансом по отношению к первой. Отнесли это на счёт своей оторванности от пореформенных процессов отчизны.

Собственно верующих – тех, кто организовал церковь в зарубежной столице и выписал в неё священника – было мало, и двери держали открытыми для всех сочувствующих. Cоотечественницы, перенявшие радушиe местных жителей, принимали русский храм за место встречи земляков. При взаимодействии Российского посольства и священника организовали русскую школу для детей, для чего выделили столовую в жилой половинe. На большом стенде батюшка вывешивал собственной редакции журнал и фотографии полуцерковной-полусветской жизни общины. Cобственно верующие всё же вели некую церковную, приближённую к батюшке деятельность. От них стало известно, что тот, вопреки монашескому сану, грешит чревоугодием и злоупотребляет спиртным: по-зарубежному двойной холодильник стоял забитый до отказа едой, a кухню загромождали ящики из-под пива. От них же пошли жалобы, что батюшка резковат, a скорее грубоват, чаще груб, обычно большой грубиян. Танкист,– миролюбиво решили женщины из круга сочувствующих возврату нации на духовныя круги своя. Приближённые же сёстры во Христе неожиданно (хотя и закономерно, ибо бремя танкистской лексики ложилось исключительно на их близрасположенные плечи) восстали и написали Патриарху прошение заменить монаха на женатого священника, который бы по положению своему, надеялись женщины, лучше понимал нужды и чаяния семейных прихожан. Так деликатно выразились в своём послании немногочисленные воцерковлённые прихожанки.

Уже перед отъездом батюшка, страдающий диабетом, попал в больницу, и задержался в ней на месяц с лишним. Поговаривали, что заболевание его связано с неправильным питанием и недолжным возлиянием. Впрoчем, навещали его исправно и сочувственно.

Через некоторое время после своего отбытия и уже после того, как приехал новый женатый священник и в новых впечатлениях подзабылись грубости прежнего отца церкви, до прихожан дошёл слух о нём с российских Курил, куда Патриарх, к дружному смеху оставленного им прихода, «услал», как решили женщины, батюшку-танкиста.

Приход.

Юные, молодые, зрелые и в возрасте женщины составляли этот зарубежный приход. А кто ещё мог его составлять, если его основное население, начиная с 60-х годов прошлого века, были русские жёны местных жителей, отправившихся в своё время получать высшее образование в Россию. Именно в 60-х годах перестали лишать гражданства советских подданных, заключающих браки с иностранцами.

Результатом чего сегодня в этой тропической стране жило около ста смешанных семей c матерями из разных уголков бывшего Советского Союза. Эдакие «декабристки» со своим потомством. Российских отцов насчитывалось всего трое, чему имелось другое политическое объяснение, основанное на советской демографии: мужчин в Союзе продолжало катастрофически не хватать. В этой связи и без того редким отношениям советских мужчин с иностранками власти чинили косвенные, но действенные препятствия,– вплоть до «перестройки» добивались брака единицы.

Вплоть до «перестройки» же процесс поездки смешанной семьи на родину мужа организовывался властями с процедурами, максимально травмирующими отчаянную российскую жену и её родителей. Неужели власти надеялись такими мерами удержать её от поездки? Имея опыт декабристских жён, зная национальный женский характер и воспитывая поколения на лучших традициях русской нравственности, безликая власть в лицах замордованных нашей общей российской действительностью слуг чинила глумление над своими согражданaми под видом радения за их безопасность.

Родителей жены обязывали давать расписку в том, что они к дочери не имеют претензий ни экономического, ни морального порядка, в случае её отъезда за границу. Этические нормы не выдерживали испытаний, в семьях поселялaсь многоликая Вина – родители и их взрослые дети становились её жертвами пожизненно.

Надо заметить, что о юных советских авантюристках, рвущихся замуж за границу от советской действительности, знали, в основном, понаслышке. Как правило браки с иностранцами заключались в студенческой среде на сугубо романтической основе, идущей ещё от классической русской литературы ХIХ века, а кроме того от советского детcкого сада, закладывающее интернациональное воспитание с младшей группы. Много душевных драм принесло нашим согражданам это несоответствие между советскими лозунгами и советской повседневностью.

Лишь Богу известно, какую просветительскую миссию уготовил Он российским жёнам в просторном третьем мире, откуда, в основном, происходили их экзотичные мужья. За двадцать с лишним лет не было слышно в этой заросшей платановым буреломом стране o русской женщинe, которая бы не приехала за своим иностранным супругом на манер княгини Трубецкой. Каждая из них нашла здесь свои духовные рудники.

Развод.

У каждой из “декабристок” развод остался далеко в прошлом. Как правило, он происходил если не по приезде, то в ближайшие годы, и в скором времени на улице можно было повстречать оставленного мужа – растерянного, виноватого, похудевшего – придавленного новой заботой.

Сказывалось ли культурное несоответствие супругов или же универсальные слабины мужской особи, но причина чаще всего была одна и та же – зарабатывать на жизнь и восстанавливать утраченный с приездом уровень жизни приходилось привезённой из-за моря жене. В этой борьбе за жизнь свою роль мужа выполнили очень немногие – их можно было перечислить по пальцам. Любопытно, что в основном они были из первых смешанных браков 60-х годов. В смешанных браках последующих лет роль мужа удавалась единицам, и основную массу смешанных семей в тропиках являли собой советские матери-одиночки с выводком детей, у некоторых до четырёх.

– Первых кандидатов отбирали на совесть, а позднее ехали бесхарактерные мальцы, желающие получить образование на халяву,– сказал мой никчёмный, но гениальный муж.

Идеологическая сумятица из культурных и религиозных различий гармонично уживалась в головах этих женщин. Неведомый батюшке идеологический симбиоз предстоял его разрешению. Разномастные княгини трубецкие в своём радушии, перенятом у местных жителей, могли ли таить опасность для нового поколения молодых, образованных, предприимчивых российских духовников?

Батюшка №2.

Батюшка №2 внешне оказался полной противоположностью первому: свеже молодой, тощий, высокий, с хвостиком длинных волос, узколиц, в очках, интеллигентного вида, смешлив и ироничен, предельно образован, разговорчив, слегка картав, женат. Pовесница-жена в половину его роста, c круглой светловолосой головкой, неразговорчивая. Узнали, что иконописица.

Народ обрадовался и повалил в церковь.

Драма развилась стремительно.

Жительницы дальнего зарубежья, по прошествии лет слегка подзабывшие железную хватку родного государства, не сразу её распознали в поведении священника. Благоприобретённая в чужой стране привычка к демократическим свободам и вера в христианскую соборность сделали их наивными пред лицом русской церкви, смутили их женский ум. Конфликт имел идейную основу. Иллюзии очень скоро уступили место сожалению, сожаление – разочарованию, а затем короткая борьба за свои права и сдача рубежей.

Конфликт возник неожиданно и как бы на ровном месте. К тому времени закончились немногочисленные богословские разговоры с прихожанами за обеденным столом жилой части церковного дома, на чём навсегда исчерпала себя пастырская миссия нового батюшки, и погребена им заживо соборная инициатива по отношению к таким уже привычным для них обязанностям, как уход за библиотекой, занятия в воскресной школе, проведение праздников. Не сразу и не совсем поняли, что означает торопливый батюшка, убегающий от очередной просьбы прихожанки благословить церковное начинание. Оба земельных участка, на которые уже были выделены пожертвования неизвестных благодетелей, замерли в процессе покупки. Невнятная растерянность поселилась в чувствах прихожанок. Тем не менее, продолжал трепыхаться самодельный приходской листок.

Привыкшие к демократическим свободам женщины столкнулись с откровенной церковной диктатурой и оторопели.

«У кого деньги, тот и правит», – услышали прихожанки в устах священника уже подзабытую, но знакомую формулу, которую в церкви слышать отказывались. Ряды присутствующих на службе враз поредели. Зато пополнились ряды неверующих соотечественниц, которых батюшка по разным мирским вопросам приглашал на жилую половину дома.

Церковная община, зарегистрированная по местным законам, мало походила на свой российский вариант: в неё входили не сколько верующие, сколько имущие, в количестве, несравнимо меньшем действительному приходу. Однако батюшка, презрев такое обстоятельство, срочно собрал её, чтобы участники подписали не совсем понятную им петицию Московскому Патриарху. Что-то связанное с церковной землёй, но не совсем то, что они слышали об этом от батюшки прежде, и не совсем соответствующее действительности, которую наблюдали.

За последней подписью отцу церкви пришлось ездить несколько раз уже после собрания, поскольку самая упорная из прихожанок не соглашалась ставить автограф на чуждый ей документ. «Не приходите больше, батюшка!»– воззвала она в итоге с порога своего дома, но батюшка не только вернулся наутро же, но и упал перед ней на колени, умоляя помочь, как если бы за невыполнение ему грозило усекновение головы.

В том же евангельском ключе прошла воскресная служба. Перед началом её издатели принесли приходской листок, в котором смиренно и корректным слогом довели до сведения читателей невнятность сложившейся ситуации. Неизвестно, в какой момент службы удалось батюшке его прочитать, но запланированная проповедь была заменена на страстную импровизацию об иудах, после которой батюшка пал на колени перед паствой, и, кладя земные поклоны, испросил у неё прощения за неведомые ему грехи. Прихожане, устыдившиеся батюшкиной истерики, замерли и глаза долу дослушали спектакль до конца. Правда, нашлись и более хладнокровные, которые вышли из храма, не поддержав лицедейства в святом месте.

В последующие дни издатель приходского листка получил несколько анонимных звонков угрожающего характера, исходивших от сквернословящих пьяных соотечественниц, выступавших в защиту священника. Изумление помешало служителю приходского листка испугаться. Трезвый разум говорил ему, что в заметке не только нет обвинений, но и факты перечислены лишь те, что упоминались батюшкой публично всему приходу. Гротеск происходящего напомнил служителю печатного слова о многообразии души своего народа. До обсуждения таких понятий, как право на противоположное мнение, уважение чужой точки зрения, взаимоотношение с людьми в коллективе, мнимость образа врага и неуместность мании преследования у адресата приходского беспокойства – дело просто не дошло.

В это же время на посольском приёме к издателю подошёл гость, приехавший из известного российского ведомства, и в радушной беседе за знакомство рассказал к слову, что знаком с батюшкой с тех времён, когда оба служили в маленькой европейской стране, где батюшка, отличаясь умом, успешно сплотил тамошних соотечественников вокруг православной церкви. Этот примечательный разговор так и остался стоять колом в памяти издателя.

Взбудораженный приход попытался было связаться с самим Патриархом, но в духовной курии у проворного батюшки оказались могущественные защитники, и петиция не дошла по назначению.

Смятые вихрем нежданных событий, никто не вспомнил «сосланного на Курилы» монаха-танкиста. Вспомнили о нём прихожане, только когда неожиданного пришла от него открытка с незлобливым приветом, вспомнили и сравнили… Давно канула русская школа и просветительский журнал грубоватого толстяка и закрылись на ключ двери столовой в жилой половине, где обитала теперь нерадушная матушка с малыми детьми.

Батюшка же, произведя необходимый эффект в своих владениях, развязал себе руки и стал зарабатывать на жизнь продажей недвижимости, поскольку зарплата из Патриархии приходила с многомесячными перебоями, а матушка нянчила двоих малышей. Да и содержание церковного дома требовало немалых вложений, на кои малочисленная паства не тянула. На возможные претензии батюшка предусмотрительно заявлял одно: «Службы я служу!»,– что было абсолютной и неоспоримой правдой.

Наши родители.

Скайп – великое изобретение. Мама привыкла к моим частым звонкам и уже не понимает их отсутствия, когда я уезжаю за город или на острова.

– Алё, мама?

– Где ты была? Почему не звонила? Я так волновалась: по телевизору передавали, что у вас был ураган! И ты не звонишь! Как ваши дела?

Мама – журналист старой гвардии, того цвета нации, который растоптали нищетой и забвением новые хозяева перелопаченной державы. Но мама не доверяет мизерному государству, расположенному на другом конце земли, поэтому мне сложно убедить её, что оно богоугодно, поэтому от урагана нам достаётся только дождь, а размах телестрастей обычно преувеличен. Студенческие беспорядки, профсоюзные забастовки, демонстрации и климатические нарушения выглядят, к счастью, гораздо эффектнее на телеэкране, чем на улицах моего города – достаточно заснять на видео одну горящую шину, чтобы на экране телевизора полыхала вся столица, и достаточно сделать фото одного поваленного дерева на набережной, чтобы создалось впечатление японского цунами.

Мама отказывалась путешествовать и никогда не навестила меня в моём далеке, мне так и не посчастливилось одарить её благами нашей земли обетованной. Моё желание доставить ей удовольствие от заботы посторонних людей, сердечной атмосферы пунктов здравоохранения и бытовых услуг без усилий – почило втуне.

В советские перестроечные времена приезжали в гости к своим «декабристкам» сёстры, племянники и тёти, матери и отцы, по отдельности и даже вместе. Некоторые матери оставались на полгода, а то и на год нянчить малолетних внуков. Они навещали свою дочь на работе, оживляя рабочую обстановку иностранного предприятия экзотикой собственного существования, иногда заходили вместе с внуком, обедали на общей кухне среди сотрудников, заводили с ними знакомство, насколько позволяло незнание языка.

Начиная с девяностых, когда характер русской миграции изменился и стали приезжать и оставаться целые семьи, бизнесмены, студенты, молодые сотрудники международных компаний – многие родители переселялись насовсем, помогали воспитывать подросших внуков. Некоторые родительские пары даже жили отдельно на свою пенсию. Некоторые, в свой срок, нашли здесь свое последнее прибежище.

Посольство.

Для соотечественников, живущих на далекой стороне, посольство олицетворяет дом – не удивительно, что они всегда тянутся к нему и с радостью откликаются на любое приглашение. До перестройки, когда еще не было ни русского консульства, ни посольства, в стране работало агенство печати «Новости», где, кстати, служили журналисты из местных коммунистов наряду с советскими сотрудниками, которые приветливо относились к проживающим согражданам, и в офисе всегда можно было получить бесплатно советские издания, в частности, журнал «Экран».

С началом перестройки именно агенство печати «Новости» организовало первое собрание соотечественников с тем, чтобы рассказать об изменениях, происходящих на родной стороне. Первые русско-смешанные дети, еще маленькие, бегали в проходе между рядами стульев, занятые их молодыми мамами – первыми русскими женами в этой стране, пришедшие на первое собрание – первое внимание к гражданам «второго сорта», негласным «предателям родины», хотя они, конечно, совсем себя таковыми не чувствовали.

В последующие пореформенные годы и позднее внимание со стороны уже консульства, а позднее и посольства, росло, появился термин «соотечественники», между посольством и соотечественниками возникло сотрудничество, рабочие и дружеские отношения, с годами все более плотные и полноценные. По просьбе одного из наших послов, я даже подарила одну свою книгу с автографом посольской библиотеке.

Первый дипломатический сотрудник, воспользовавшийся свободой нового времени – то ли консул, то ли вице-консул – длинный, тощий, разговорчивый, сам напросился ко мне в гости, разыскал нас в жилом комплексе, выстроенном в центре города по кубинскому проекту, под названием «Либертадоры» («Отцы нации»), просидел у нас в гостях несколько часов подряд, по хорошей московской традиции, с большой любознательностью крутил головой и проявлял ко всему вокруг большой интерес. Было видно, что, оказавшись в новой для себя политической ситуации, он был счастлив.

Гораздо позднее, после открытия в стране российского посольства, другой дипломатический представитель очень охотно поддерживал со мной дружеские отношения и сотрудничал с моими творческим проектами, возил меня с моей выставкой в Коста-Рику выступать в Российском посольстве перед дипкорпусом Сан-Хосе, приглашал в Москве на торжественные мероприятия, организованные его родным институтом и Министерством Иностранных Дел. По роду службы, он много лет бессменно работал в нашем посольстве при разных послах и в итоге его торжественно проводили на пенсию,– на той многолюдной праздничной церемонии мы присутствовали всей семьей.

Еще один сотрудник дипломатической миссии одновременно был литератором и прекрасно переводил на испанский язык. На этой почве взаимного признания, когда закончилась его командировка, он оставил мне, по личной и литературной симпатии, коллекцию книг и предметов декора, которые не стал увозить в Москву.

…Через два дня, в воскресенье, выборы президента России. В конференц-зале, где посольские работники занимаются испанским языком, уже натянут от пола до потолка российский флаг, отгораживая как бы кабинку для голосования. На столе для голосующих положены четыре одинаковых плаката с информацией о баллотирующихся кандидатах.

В дверях появляется посол. Его появление всегда вызывает положительные эмоции: это живой, разговорчивый и благопристойный человек. За три года службы в его поведении ни разу не промелькнуло несоответствия между его собственной воспитанностью и идеологией государства, которое он представляет.

– Вы не приходили прошлый раз на выборы в парламент, – обращается он к преподавателю из местных соотечественников.– Вы должны были прийти. Надеюсь, вы обязательно придёте в этот раз. Это наш гражданский долг. Независимо от того, где мы живём, родина всегда одна. Кому безразлична родина, тот может поменять гражданство. И приглашайте, обязательно приглашайте всех голосовать!

Что-то поменялось в государстве, что заставляет его хамить? Значит, его поведение всё-таки на службе государству. Как я посмела усомниться в этом. Непростительная наивность.

Три года назад посол в виде гуманитарной помощи в обстановке безработицы устроил преподавателя на работу в посольство. Заслуги преподавателя в культурной жизни страны вызвали посольское внимание и поощрение. Его стали приглашать на посольские приёмы, пользоваться квалифицированными услугами перевода и однажды пригласили работать на выборах. Его даже выбрали в правление Общества дружбы двух стран. Всё это проживающие в стране сограждане расценили как вполне естественное поведение посольства в нормах общечеловеческих ценностей и в рамках государственных изменений.

Неужели демократическая маска так нестерпимо трёт нам морду, что наступил момент её содрать?..

Записки переводчика.

Русское посольство наняло профессионального переводчика из местных русских граждан с пожизненным стажем и знанием страны. Его переводы – например, официальных писем – тем не менее, подвергались проверке и исправлению советником посольства, который недостаточно знал язык и местные правила корреспонденции, поэтому его исправления – ошибочные – выглядели неуважением к местным традициям этикета.

Тем не менее сотрудники посольства не допускали переводчика до беседы с советником, презрев и качество перевода, и квалификацию переводчика, и возможные пересуды принимающей стороны.

Секретарь посольства выехал из съемной квартиры раньше срока, не предупредив хозяйку вовремя. По договору об аренде, полагалось заплатить за оставшиеся до конца месяца дни, но русское посольство заплатило только за те, что секретарь там жил, ссылаясь на законные льготы дипломатам и не принимая во внимание, что в договоре по недосмотру они не были оговорены.

Хозяйка уличила посольство в неуважении к договору. Она согласилась принять объяснение о дипломатических льготах и чек с уплатой только тех дней, что секретарь прожил в квартире, но отказалась впредь работать с русским посольством, как с не серьёзным клиентом, не уважающим договоры.

Поняв, что ей не хотят платить по договору, она выразила сожаление, что такая мелочь испортила прекрасные до сих пор контрактуальные отношения.

Её пригласили прийти лично в посольство разъяснить ситуацию с консулом. Она заметила, что вопрос очень простой, чтобы терять столько времени, и почему бы ей не поговорить с ним по телефону. Консул не огласился говорить с ней по телефону. С ней говорил переводчик через третьи и четвёртые руки, оказавшиеся отнюдь не консульскими, а работника госбезопасности, который, не задумываясь, насколько он усложняет работу переводчика, выразился так: “Да что я с ней буду говорить по телефону, скажите ей, что у нас льготы и ей заплатят только за дни проживания”.

Бухгалтер, сотрудник и работник госбезопасности перекидывали мячик из рук в руки безо всяких вариантов, на которые можно было бы надеяться в правовом государстве, а именно – уважить договор. Все поняли, что в нём был допущен ряд ошибок, но расплачиваться за них посольство не стало, как не стало применять на практике дипломатический политес и отвечать за здоровую репутацию России на международной арене.

IV.

– Напиши книгу про эту страну. Я прочитаю и буду всё о ней знать.

Я вынашиваю эту книгу много лет. Сколько разрозненных кусков лежат в ожидании своей участи. Чего-то не хватает для того, чтобы она приняла форму. Материала, вдохновения или интереса к теме?

Я могу тебе рассказать об этой стране, но мне не всегда этого хочется – я не хочу омрачать скепсисом твои надежды, у меня не хватает духа лишать тебя иллюзий.

Я расскажу тебе об этой стране. Я, русская мать латиноамериканских детей. Эта страна – моя. Мне хватает в ней пространства, тепла климатического и человеческого. Мне в ней душевно комфортно. Но в ней нет мужчин и женщин моего круга. Это могло бы стать проблемой, если бы я не была самодостаточна. И всё же иногда меня тянет к своей расе, к её интеллекту и уровню.

С нашей ошибочной точки зрения.

Это страна третьего мира. Что-то вроде «региона младших душ». Мы не находим с ними духовного взаимопонимания. Наши поиски, метания и цели чужды местному мировосприятию.

Латинская Америка олицетворяет в русской культуре экзотику. Так же как её олицетворяет на Карибах русская заснеженная избушка.

Мы – русские. Пока мы не оказываемся за границей, мы не понимаем, что это значит. Мы несём печать русского духа до конца своих дней. Мы из «региона старших душ». Это не значит, что мы лучше, напротив, среди нас характерны крайности – худшие из худших… но и лучшие из лучших. Местное население, напротив, крайностей не имеет, оно единообразно и, скорее, лучше нас, чем хуже. Мы просто существуем с ними на разных уровнях. Нам есть чему научиться у местных жителей. Многому, утерянному нами на историческом пути. Мы и учимся, и довольно успешно. Им тоже есть чему поучиться у нас. Многому, до чего им ещё идти и идти на своём историческом пути. Но нельзя научиться раньше своего исторического времени. Поэтому между нами отношения односторонние: мы – учителя, они – ученики, обе стороны – поневоле. Не получается полноценного взаимообмена взрослых людей.

Мы выполняем роль просветителей. Одиночек. Каждый на своем скромном месте.

V.

И все же. Может показаться странным, но я люблю эту страну. Многое в ней мне не нравится, но тем не менее я не согласна её терять. Я быстрее мирюсь с местным недостатком интеллекта, чем с русским отсутствием вежливости. Мне легче пережить местную безответственность, чем русское хамство. Мне проще простить их вороватость, чем русскую нетерпимость. Для меня менее болезненным оказывается их двуличие, чем русский произвол…

Местные недостатки воспитывают во мне терпимость к несовершенствам человечества и учат уживаться в этом мире, принадлежащем не мне, а Вселенной. А чему учат русские недостатки? Стойкости к унижениям?..

Здесь – мой дом и моя жизнь, такая, какой её сделала я. Она несовершенна и полна ошибок (во мне не слишком много интеллектуальных, нравственных и физических сил), но есть результат моего собственного духовного становления и роста. Не в них ли смысл всякой личности? Тот вклад, что необходим для эволюции человечества? Тот самый крест, к которому у каждого свой путь?..

Я люблю здешний климат: временами нестерпимое солнце, утомительную влажность, пышную растительность без запаха, жизнеутверждающее небо – столько витамина Д и оптимизма. В некоторые часы дня небесный свод неожиданно наполняется московской погодой: затишье летнего зноя во второй половине дня, бабье лето в конце августа, шорох сухих листьев по асфальту, всплеск предвечерней свежести воздуха, усталость знойного дня перед началом вечера.

Я люблю эти мгновенья, они соединяют в моём сознании обе страны и олицетворяют человеческую богосущность: постранство и время становятся относительными пока не сводятся к единому состоянию "везде и всегда". Во мне они вызывают блаженство и непроизвольную улыбку. В такие моменты я, видимо, похожа на свою собаку, которая по утрам наслаждается солнечными ваннами на пороге дома, при этом морда у неё полна библейской мудрости.

Я люблю местную природу. Просторы канала с высоты моста Америк: ярко голубые, но по-разному – блестящее море и матовое небо, кучкой беленькие парусники и большие суда в очереди, одинаково ожидающие пройти по каналу, крыши гигантских резервуаров с горючим для кораблей на зелёном берегу, систематично расчерченным американцами. Мелькают перекладины моста на скорости микроавтобуса, везущего меня "за мост" в областные городки. Они все стоят на дороге, как подмосковные деревеньки. Интерамериканское шоссе, единственная трасса в стране (именно она соединяет все страны Центральной Америки c Мексикой), удивительно, как мне не надоедает ездить по ней, но она такая крымско-апшеронская, так напоминает путешествия моей юности, что всякий раз я пускаюсь в путь в ожидании чуда, и созерцание выжженных до желтизны пейзажей и сизоватых пологих гор неизменно производит гармонию в моей душе. Гармонию летнего отпуска, каюсь в своём инфантилизме, со школьных дней летние каникулы для меня – наисчастливейшее состояние души полной беззаботности и приключений. Щедрое солнце лечит меня от всех недугов. Моя квартира всегда залита солнцем и продувается ветром, совсем как летом в тушинских новостройках. Я живу в настроении летних каникул (как можно не любить этого?) и не желаю, чтобы они заканчивались.

Всё чрезмерное болезненно, гармония находится в мере вещей. Сколько раз во мне возникало желание сложить эту страну с Россией, тщательно размешать, разделить её пополам и жить в этой половине, где нравственные ценности распределены равномерно: неизменная приветливость, дружелюбие, вежливость, человечность, милосердие, смирение, полное отсутствие высокомерия, терпимость, прощение, жизнерадостность, миролюбие, взаимопомощь с местной стороны,– с порядочностью, пунктуальностью, ответственностью, настойчивостью, образованностью, профессионализмом, критерием, культурой, интеллектом – с российской стороны. Сюда бы ещё приложить французское государственное устройство.

Я люблю испанский. И считаю, что он уточнил мой русский, который в разговорной форме последних десятилетий настолько неконкретен, что перестал передавать прямой смысл. Любое выражение можно понять по-разному, в зависимости от сообразительности слушателя. От полнейшего взаимонепонимания нас спасают другие каналы коммуникации: знание ситуации и собеседника, взгляд, мимика, реакция, интуиция, телепатия. В испанском же, благодаря конкретности испанских словосочетаний, смысл не расплывается в неточности выражения и взаимопонимание облегчено… хотя проблему взаимонепонимания и не решает.

Много лет я наблюдаю своё общение с местными студентами, которым преподаю предметы практические и теоретические. При объяснении мне часто приходится повторять мысль несколько раз, стараясь выразить её как можно точнее, ибо моя цель – передать им знания. В процессе работы или на экзамене некоторые возвращают мне её с прямо противоположным смыслом, так что просто руками разведёшь. Совершенно испорченный телефон, хотя назвать их тупицами нельзя, да, пожалуй, и меня тоже. Конечно, наука объясняет неудачную коммуникацию многими факторами, но меня, в основном, интересует одна: неадекватное пользование языком.

Я правлю дипломные работы своих студентов и прихожу в ужас от грамматических нарушений, логического несоответствия, стилистического бессилия и бессмыслицы высказываний авторов. За редким исключением. Как если бы я ничего им не объясняла. Как если бы они не уверяли меня воодушевлённо, что всё поняли. Возможно, и поняли. Но не сумели повторить. Как об этом узнаешь?

Теперь уже я не смогу прожить без испанского языка. Это мой друг, распахнувший мне многоиспаноязычный мир разнообразных культур, в которых я чувствую себя своей.

Я люблю здешний народ. В своей безграничной доброте он так относится к иностранцам (в том числе к пресловутым американцам), что они навсегда остаются в этой далёкой от совершенства, недвусмысленно третьего мира, стране. Потому что чувствуют себя дома и в полной безопасности. Местные дружелюбны, они легко распознают в иноземце доброго человека и принимают его в свою среду за его личные качества, не отождествляя его с нацией, и менее того с государством. Это умение отделить в общении личность человека от его многочисленных ролей в обществе, а значит, от всякого поведения – завидное преимущество местного населения, основанное на религиозном понимании природы греха, воспитанное с  молоком матери.

Местные жители лёгкие в общении. Они знакомятся с налёту, смеются, и в разговоре им ничего не стоит найти тему, чтобы собеседник почувствовал себя свободно и непринуждённо. Увидев нового знакомого во второй раз, они при встрече уже обменяются поцелуями. Не заметить нового знакомого или, не дай, Бог, не признать его и не ответить на его приветствие, расценивается как неуважение к чувствам человека. Они улыбнутся вам, если на улице встретятся с вами взглядом, мол, не беспокойся, я не помешаю. Они поздороваются, если тёмным вечером встретят вас на пустынной дороге, мол, не бойся, я не опасен. Улыбка превращается в пароль взаимобезопасности,– мы, россияне, не сразу научаемся пользоваться ей. А научившись, сокрушённо наблюдаем предостерегающе замкнутые лица российских горожан и неожиданные словесные схватки на улицах.

Через несколько лет жизни на перешейке уже чувствуешь уверенность в собственной безопасности среди себе подобных и не боишься вступать в многочисленные беседы с незнакомыми людьми. Нам, русским, на пользу латиноамериканская общительность. Если в Москве не заводят на улице спонтанных знакомств до такой степени, что временами чувствуешь себя изолированной от жизни, то в нашем тропическом климате мы поневоле приобщены к бурной жизни на улице, и оказывается, что мы совсем не буки.

На этом цветущем краю земли, с населением, исторически сформированным миграцией, бесконфликтно уживаются многие национальности, как свои собственные, так и приезжие, и прежде всего – из соседних братских стран. Живя в космополитичной столице, я чудесным образом чувствую себя ближе к остальным народам, чем живя в Москве, и мне приятна эта общность.

Выходной день.

Для русского сознания, тропическая страна, расположенная на морском побережье, существует исключительно для купания в море.

В начале 80-х годов прошлого века в центре столицы располагался городской пляж.

В выходной день он заполнялся отдыхающими так же плотно, как курортные пляжи Евпатории, и сходство завершали такие же песчаные просторы, переходящие в лазурные воды, но только на тихоокеанском побережье.

Но уже в середине 80-х городской пляж закрыли, хотя сам он пребывал на прежнем месте, и чтобы попасть на море, надо было выехать из города за Мост Америк.

– Видимо, городской залив заражён сточными водами, как в большинстве крупных морских городов мира,– предположила моя тётушка в разговоре с домашними,– и попала в точку.

С раскалённой солнцем и потому безлюдной набережной наплывало временами на город зловоние, от которого прибрежные дома не спасали даже плотно закрытые окна,– и стояло смардной тучей, пока не менялось направление ветра и не уносило его обратно в море. Некоторые столичные жители избегали ходить в прибрежные рестораны, но те спасались от разорения благодаря местной клиентуре и заезжим туристам.

Городские девушки, группками или даже вдвоём, стали ездить на ближайший “за мостом” пляж Веракрус. Автобус довозил отдыхающих минут за тридцать, и снова можно было безопасно проводить время на песчаном пляже с бирюзовой водой, под колокольчик лотка с мороженым и восклицания играющих в мяч,  по соседству с рыбацким посёлком.

К концу 90-х годов, несмотря на несколько специально построенных для туристов криольских ресторанов, пляж в посёлке Веракрус стал считаться опасным, и туда отправлялись только те, кто этого не знал. Со временем обнищание посёлка стабилизировалось и телевизионные новости утихли, но пляж оставался пустынным даже в праздничные дни, пока не перешёл в разряд непопулярных. Этому способствовало периодическое загрязнение воды во время прилива и сильное обмеление побережья во время отлива, в течение которого можно было добраться сначала пешком, а потом вброд до ближайшего острова. Правда, предприятие требовало большой осторожности и умения плавать на случай позднего возвращения, поэтому только отчаянные молодые мужчины пускались на два-три часа в экстремальный поход.

Даже со временем возведённая новая городская набережная, сопряжённая с очищением залива, в стиле чудес современной архитектуры, под стать неофициальному названию столицы – “маленький Маями”, не возродило из Леты городской пляж. Для большинства столичных жителей ближайшее купанье в море отстоит за полтора-два часа езды “за мост” – на тихоокеанское побережье, откуда начинается знаменитая череда песчаных пляжей страны вплоть до соседней границы. Несметное количество микроавтобусов, несущихся по Интерамериканскому шоссе в обоих направлениях, делает вылазку на пляж легкодоступной и для тех, у кого машины нет. Даже в трудные времена конца 80-х годов, в предверии американской интервенции, когда замораживали банковские счета и зарплату платили продуктами, завидно неунывающие местные жители наскребали последние несколько долларов и ехали на пляж.

Из-за доступного транспорта и комфортного местопребывания, долгое время многие предпочитали тихоокеанское побережье атлантическому и островам, в том числе, ближайшему из них – Табоге, в двадцати километрах от берега – известной туристической достопримечательности. Пока не появился маленький катер, окрещённый в народе “быстрым”, доставляющий пассажиров на Табогу за пятнадцать минут. Конкуренция расстояний пала.

Как бесплатное приложение к скорости, в непогоду поездка на “быстром” превращается в экстремальный аттракцион: катерок, рассчитанный человек на двадцать пять,  подлетает на гребне и садится на волну с такой силой, что пассажирам, несмотря на их возраст и благообразие, всем одинаково отбивает задницу и из горла вышибает вопль. Все они хватаются намертво за спинку переднего сиденья, чтобы не вылететь со своего места, как если бы речь шла об “американских горках”. Наиболее безрассудные ухмыляются, включая благопристойных престарелых американских дам на отдыхе.

Помимо рулевого, на крыше и по бортам катерка чудесным образом управляется помощник, обвязанный верёвкой, весь мокрый от водопада брызг, и если ему не удаётся удерживать катер перпендикулярно волне, то судно неудержимо клонит перевернуться, и единственное, по-видимому, что его удерживает от катастрофы, так это скорость в шестьдесят узлов в час.

На самом деле, через час после “быстрого” с городской косы Амадор отправится пассажирский двухэтажный паром “Калипсо”. Он степенно дойдёт до Табоги за свои сорок пять минут и  доставит вас на тот же самый пляж, не причинив вам эмоционального криза. Но кто однажды узнал “быстрый”, тому уже не до пресной жизни.

Если вы живёте в центре города, весь путь от двери дома до пляжа Табоги может занять у вас меньше часа. Зачастую это становится решающим фактором в выходной день,– и в начале девятого утра на пляже острова можно увидеть посольского работника, многодетную семью из “красного” (с повышенной преступностью) района, студенческую компанию, туристов-дикарей, владельца белоснежной яхты с гостями, японцев, колумбийцев, американцев, русских, китайцев… пока в солнечно-морских бликах все они не сливаются в однородно-добродушную, улыбчивую массу отдыхающих. По пляжу бегает местный овчар Морган, тёзка легендарного пирата и любимец публики, играет с детьми и временами бросается в воду “спасать” заплывшую далеко хозяйку и её подружек.

В четыре-пять часов гости острова возвращаются на катера, и пляж пустеет. Выходной день закончился. Собирается домой последняя стайка местных. Плывёт  в последних лучах солнца запоздалая купальщица. Тропический вечер наступает стремительно, и в шесть или семь вечера, в зависимости от времени года, уже темно.

Горит свеча, и темнота ей не мешает.

Марк – поэт. Классический гений местного разлива. Тропическая богема. Инфантилизм, неумение делать деньги, отвращение к физическому труду. Несамостоятельность заставляет его хитрить, выгадывать, подворовывать, сочинять, пристраиваться к обеспеченным. Нравственная нетребовательность к себе сочетается в нём со всепрощением других, лишь бы они оставались с ним.

Откровенное и злостное отлынивание от физического труда восполняется ненормированным, неконтролируемым, неуёмным и необъёмным писательским, а так же адвокатским трудом.

Его ревность, зависть (он соперничает только к материнской привязанности) и жадность не имеют контрапункта. Разве только что собственные недостатки в других не привлекают его, напротив – и это поражает – Марк сохраняет себе друзей только высокой человеческой закалки.

Но и неволей положения именно он часами готов массировать мне голову во время приступов мигрени, добивается юридической защиты в опасных для семьи ситуациях, утрясает наши проблемы в школе, университете, на работе и в полиции, организовывает дешёвые переезды и бесплатные поездки во время отпусков, устраивает выгодные для семьи сделки и починки, служит справочником, советником и защитником в учебном процессе детей, в общественных и рабочих отношениях семьи.

Он талантлив с избытком. Выросшую в среде писателей и, казалось бы, привыкшую к чужим литературным способностям, меня искренне восхищает та несравнимая языковая лёгкость, с какой Марк организовывает любую мысль.

Так же, как и лёгкость к экспромтам, когда он сочиняет забавные до слёз сюжеты, смешивая реальных персонажей и их бытовые действия с анекдотической концовкой. Дар речи сочетается в нём с артистическим даром. Когда на сцену выходит Марк, публика просыпается и не расходится, пока он сам не закончит своего шоу. Однажды я стала свидетелем, как он около часа заставлял смеяться собрание из сорока писателей, державшихся за животы.

Поэзия Марка завораживает антропокосмическим мировосприятием. Оно проявляется только в его стихах. Не уверена, что Марк сознаёт, что делает, ибо никогда не слышала, чтобы он об этом говорил. В Марке больше Знания, чем во мне, и это вселяет бесстрашие.

Неординарность наградила Марка безошибочным вкусом к чужой гениальности (которой он восхищается безоглядно) и обширными знаниями, которыми я в избытке пользуюсь: он для меня справочник культуры американского континента. Я доверяю его литературному, музыкальному, живописному и кинематографическому критерию до такой степени, что часто ленюсь познавать сама. В своё оправдание могу добавить, что Марк поступает так же с моими знаниями: для него я справочник европейской культуры. Кроме того, он проверяет на мне все свои произведения и юридические документы, безжалостно зачитывая мне их от начала до конца. Я не могу себе позволить такой роскоши, ибо прозу пишу только по-русски. Впрочем, не прозу, которую я пишу по-испански, неизбежно редактирует он.

Я не устаю слушать Марка всю жизнь. Интеллект в процессе созидания мысли – есть ли что-нибудь более восхитительное, изысканное и притягательное? Авторы блистательных речей навсегда остаются в сокровищнице моей памяти со времен "Опытов" Монтеня и "Сентиментального путешествия" Стерна, прочитанных в учебные годы по программе мировой литературы. Иногда, в своей ненасытной жадности к новизне, я прошу Марка что-нибудь мне рассказать. Иногда вместо рассказа он зачитывает что-нибудь его заинтересовавшее. Мы обмениваемся мировоззрениями. Духовный обмен. Я ценю его за духовные приобретения, которым он меня причастил. Думаю, что именно поэтому я прощаю ему другие его недостатки.

С годами я стала удерживать свой язык от яростного осуждения безответственности Марка: она имеет обратную сторону медали – вера в Бога, вера в судьбу, которая вывезет. Слишком спорная тема.

Так же мне не приходилось видеть человека, который бы так бесстрастно и трезво оценивал ситуацию, как Марк, так бы самоустранялся, лишался бы всяких личных эмоций, даже когда речь идёт о его собственных интересах. Его анализ похож на препарирование скальпелем. Меня восхищает эта способность.Через него я научилась видеть мир иначе, чем это делаю я. И я не уверена, что кто-то сумеет мне его в этом заменить.

Его положительная энергия – оптимизм – помогает мне выстоять в стрессовых для меня ситуациях. Этих качеств у меня недостаточно, и мне пришлось узнать, что мне они необходимы.

Марк входит в любую дверь, как правило без входного билета (как классический поэт, он постоянно нищ), а за ним прохожу и я. Таким образом я побывала в местах, на людях и на представлениях, куда вряд ли бы попала самостоятельно. Впрочем, половину заслуги в этом принадлежит самой стране: здесь доступно практически всё, что не доступно в Москве и других государствах. За это я и люблю наше тропическое далёко – страну открытых возможностей.

И все же. Наступают моменты, когда Марк соскальзывает в родную стихию… и я снова себя чувствую Гулливером в стране лилипутов – ощущение, впервые испытанное при знакомстве с этим народом и уже не оставляющее меня, хотя временами обстоятельства и позволяют его забыть.

VI.

В этот раз мое пребывание в Москве затянулось на несколько лет.

Впервые я наблюдала свой народ непредвзятым взглядом, и он производил на меня не благоприятное впечатление. Атмосфера засилия черни, извращённых критериев и культивированной лжи.

На улице враждебность и хамство. В отношениях между людьми безразличие к ближнему, цинизм и невоспитанность. На телевидении нарушение нравственности и насаждение ложных идей, быдло и уголовщина, невежество и бездарность. И поверх этой гнили – махровый венец великорусского шовинизма, в который каждый несёт цветок собственной кичливости.

Отправная точка национального российского мировоззрения сегодня: оторванность от Вселенной. Мистическая бесчувственность. Неверие в высший разум. Забвение роли человека на Земле.

Отсюда стойкий иммунитет к краеугольной заповеди христианства – любви к ближнему. Преклонение перед государственностью при полной дискредитации правительства. Ложная система нравственных ценностей. Преувеличение роли науки. Беспочвенное самомнение.

После целой эпохи разрушения социалистического мировоззрения современное включает в себя его основные государствополагающие черты. С той разницей, что её пропитала криминальная идеология, получившая власть от эпохи реформ.

Нет сомнения, страна находится на стадии деградации. И, как всегда, глупее всех молодёжь. Ставлю под сомнение величие нации, давшей миру гениев русской литературы и философии. Видимо, гениев даёт не нация (не приходится обольщаться), а человечество – Богу нации безразличны.

В жёсткой атмосфере ложных ценностей ясный голос истины звучит неприлично и смущает. Не надо надеяться, что он привлечёт одобрения общественности. Но нельзя и молчать.

Мысль моих сограждан, изолированная от Вселенной и лишённая духовной чувствительности, уходит вкривь и вкось от пути, ведущего к истине даже в несложных бытовых проблемах.

Договариваюсь о доставке купленного холодильника. Мне говорят: доставка 450 рублей. Спрашиваю: мне его поставят на кухню? Ответ: нет, мы доставляем до подъезда. Немая сцена. Прихожу в себя: а до квартиры как? Ответ: если у вас есть грузовой лифт, за 100 рублей вам доставят холодильник до прихожей. Вторая немая сцена. Снова прихожу в себя: а до кухни? Ответ: вы можете договориться с доставкой сами. В третий раз прихожу в себя: и кто же это придумал, ребята? Ответ: это не я придумал, такие правила.

Как это характеризует народ? Самым отрицательным образом. И вот в таком народе рождаются гениальные идеи, которым не дают хода такие правила. Когда истина извращена, она оставляет грязные следы при каждом шаге.

– Вы говорите, как дилетант!– улыбнулись на противоположном конце провода.

Я не стала возражать, что говорю именно так, потому что в этом вопросе я специалист. Не стала ничего объяснять, потому что меня опять, в который раз, поразило до крайности, насколько высокомерны прежде всего мои сограждане и насколько быстры в унижении другого человека, насколько реактивны в демонстрации неуважения к собеседнику, в особенности к незнакомому, и даже когда улыбаются. И даже когда невежественны – а чаще всего невежественны! – не подозревают о своём невежестве, и сомнение не удерживает их язык. Как легко раздражаются несовпадению мышлений, как любое несовпадение мышлений принимают за глупость, Более того, они оскорбятся, если их уличат в хамстве.

Какой-то театр абсурда, полное смещение ценностей, разрыв с реальностью, нарушение гармонии Вселенной.

В наших непритязательных тропиках, по крайней мере, все без исключения хорошо воспитаны, любезны и в общении на всех уровнях придерживаются здравого смысла. Вот уровень социальной обеспеченности и градостроения, медицинского обслуживания, а особенно образования – увы, сильнейшим образом отстают от российского. Так ведь под крылом дяди Сэма живем. Российским прозападникам этого не понять.

Говорили так: “Ей будет трудно заново привыкнуть к российской действительности”. То есть, имелось в виду, что я уже привыкла к “хорошему” и придётся возвращаться к “плохому”.

В свое время мне не стоило труда привыкнуть к моему новому дому на чужом континенте. Меня пугали трудностями, да я и сама была к ним готова. Но трудностей в моем понимании не оказалось. Меня никто не трогал и не чинил препятствий, и я шаг за шагом выстраивала свою непростую, но увлекательную, жизнь в дружелюбной атмосфере несовершенного государства третьего мира. Дружелюбная атмосфера – вот что, оказывается, мне было необходимо, чтобы не чувствовать жизненных трудностей.

Теперь, на родной стороне, не взирая на трудности житейские, меня угнетает единственное: человеческий фактор по-российски. Он проявляется в каждой мелочи быта, превращая его в проблему… и временами сводя на нет удовольствие и гордость за те нововведения в общественной жизни столицы и страны, которых с каждым годом становится все больше: новостройки жилых комплексов в зеленых зонах и самостоятельной инфраструктурой, расширение современной транспортной системы, усовершенствованное социальное обслуживание и социальные патрули, новые технологии на улицах города, отреставрированные исторические объекты и старомосковские дворы…

Кто-нибудь из вас, мой собеседник, видел обшарпанный Лувр или закиданный мусором тесный коридор парижского метро? Жил зимой в домах Мадрида без центрального отопления? Знаком с писуарным зловонием при входе в Музей Золота в Боготе? Сталкивался взглядом с персоналом многозвёздочного отеля в центре Манагуа, молчаливо, но настойчиво выжидающим от вас подаяния? Платил за начальную школу по 200 долларов в месяц за каждого из троих детей в семье при зарплате в 800? Может быть, слышал, что в США декрет длится восемь недель без содержания? В Панаме, кстати, три месяца с содержанием и на этом исчерпывается социальная помощь роженицам, матерям и детям. Могу продолжить, я очевидец – мне есть, с чем сравнить и что оценить по заслугам в своем отечестве… и за его пределами.

VII.

За полвека столичный город на тропическом перешейке изменился – застроился высотками, автострадами и развязками, линиями метро, заполнился мигрантами из соседних, европейских и иных стран и иностранными компаниями, процессы глобализации и деглобализации оставили на стране свой разрушительный след, неизбежно меняя облик и характер патриархальной страны и его народа.

Менялся характер русских иммигрантов. Радушное местное население всегда с большим уважением относилось к русской истории и культуре и традиционно хорошо – к русским женам, отличавшимся достойным поведением и профессиональной подготовкой. Отдельные неблагопристойные инциденты, вызванные визитерами из «новых русских» в период больших изменений на родине, не поколебало, к счастью, отношение к нашим женщинам.

В первые годы бурных преобразований в Союзе с корабля, проходившего по каналу, бросилась в воду некая союзная гражданка и вплавь добралась до берега, желая остаться в тропиках. Она очень энергично выступала по местному телевидению, взывая к помощи местных властей, с изумлением взирающих на невиданную ситуацию, а местные, немногочисленные еще в те годы соотечественники, с присущей нашей нации иронией, окрестили ее «акулой» – с их легкой руки иначе ту гражданку в стране никто и не называл.

Лихие 90-е вошли в тропический день с экранов уличных телевизоров клубом черного дыма на здании российского правительства: на улицах города на гигантских рекламных экранах, на телеэкранах магазинов и ресторанов целый день без перерыва шла прямая трансляция пожара Белого дома в Москве. С первых же кадров страх, непроизвольный и незнакомый, прокрался в душу и уже не отпускал. В тот день мы, русские дизайнеры маленькой компании в центре города, работать не смогли и наши шефы нас не трогали: мы простояли на улице возле телевизоров, переходя из ресторана в магазин, из магазина к наружней рекламе, и опять в ресторан – в ожидании новостей.

В ту эпоху в стране появились русские предприниматели. По внешнему виду и по поведению это были «братки», известные нашим женщинам по новым кинофильмам на кассетах DVD, привозимых из отпусков, проведенных дома в России – новые реалии новой отчизны. Единственное время, когда мама, всю жизнь сопротивлявшаяся латиноамериканскому зигзагу моей судьбы, сказала – первый и последний раз в своей жизни: «Хорошо, что тебя здесь нет». «Новые русские», впрочем немногочисленные в этих краях, вкладывали деньги в странные для местного бизнеса предприятия, которые вскоре прогорали, а сами владельцы незаметно исчезали с местных широт. Среди таких предпринимателей промелькнули две-три презентабельные пары с какой-то, как позднее оказалось, «пирамидой», оставив звонкий скандал в прессе. Один из героев «нового русского бизнеса» оказался масштабнее прочих. Он очаровал не только местное правительство, но и российское посольство. Открыл русское телевидение и выпускал русскую газету – на широкую ногу, с многочисленным штатом сотрудников, иконостасом своих регалий во всю стену офиса и рекламной кампанией на весь американский континент. Задерживая мне на несколько сроков единственный гонорар, он говорил так: «Ты что – последний раз деньги получаешь?»

Пока его не взял европейский Интерпол.

Но прошли лихие 90-е, прошли и нулевые, и страна очистилась от русской шельмы. Чтобы в новом веке, с новыми потоками иммигрантов, столкнуться уже с действительно серьезной и густой сетью мошенников из соседних братских стран.

Время убежало вперед. Давно выросли наши дети. Старожилы вырастили и внуков, некоторые из которых имеют своих детей – они растут в совсем иной, обеспеченной и полной семье, вместе с бабушками и редкими дедушками, прекрасно теперь знающими когда-то чужую для них страну.

Давно мать четверых детей живет в семье дочери при внучке, в прекрасных условиях, где зять обеспечивает теще ежегодную поездку в родной Краснодар, чтобы при этом по пути она могла заехать в разные города Европы навестить своих сыновей, где подрастают другие внуки.

Давно заросли душевные раны и залечились смертельные недуги, восстановились частично, а то и полностью, собственные профессии, возродившиеся из забвения на уже собственных предприятиях.

Давно русская диаспора из самой бедной превратилась хоть и не в богатую, но достаточно обеспеченную, чтобы вести стиль жизни, похожий на родной. Она стала многочисленной, сплоченной, влившейся в экономическую и культурную жизнь страны, со своими предпринимателями, персонами, активистами, праздничными и культурными мероприятиями, с церковной жизнью, сотрудничеством с посольством – маленькая Россия под жарким тропическим солнцем.

Давно, благодаря интернету, связь с родной стороной стала общедоступной, постоянной и совершенствуется изо дня в день, позволяя не отрываться от своего культурного поля, поддерживать его, сохранять и приобщать к нему своих, народившихся в тропиках, малышей. С распространением русского телевидения и кинематографа по интернету русская речь соотечественников почти освободилась от местного акцента, который до цифровой эпохи неизбежно отличал большинство проживающих на перешейке, особенно старожилов.

В самой России выросли новые поколения российских граждан, более приспособленных к рынку, в том числе, современного зарубежья. Они так же формируют смешанные браки, и результаты их совместной деятельности, в отличие от советского поколения, оказываются более жизнеспособными.

Открылось, наконец, новое российское посольство, строившееся много лет подряд в том же районе, где расположена русская православная церковь. Строилось оно так долго, что сотрудники посольства – а они сменяются каждые несколько лет и, похоже, не заглядывают в посольский архив – дважды закладывали первый камень строительства с разницей в десять лет, вызвав смех среди соотечественников-старожилов.

Теперь это целый посольский городок на холме с жилым корпусом для сотрудников, с бассейном, с просторной площадью перед корпусом посольства, с отдельным крылом для консульства и воротами для посетителей. Правда, некоторые архитектурные решения в процессе затянувшейся стройки морально устарели: приемный зал, расположенный на втором этаже, настолько мал, что не вмещает и половины положенных гостей, создавая головоломку при утверждении списка приглашенных … лифта нет, а туалетные комнаты находятся на первом этаже, затрудняя передвижение гостей в возрасте и с ограниченными возможностями.

Но все эти недочеты охотно прощаются и находят решение при дружелюбном отношении государственных мужей к своим согражданам, проживающим на перешейке.

Церковный приход, волею московской Патриархии сменивший за прошедшие годы с десяток настоятелей, занят строительством первого в регионе русского православного храма. Соотечественники – установкой памятника героям Великой Победы при поддержке местных властей, выделивших под него участок на набережной – рядом с памятниками других землячеств в этой дружелюбной многонациональной стране…

Мир стал един, многоязычен, планетарен. Мои друзья, ученики и коллеги, как и мы сами – все родом из разных стран и ведут жизнь на два, а то и на три государства. Наши выросшие дети с легкостью перебираются учиться и жить в соседние страны Америки, в страны Европы, в Россию – и снова наши семьи оказываются разделенными океаном, который стал неизбежным пейзажем современной цивилизации. Новые технологии средств связи делают путешественников бесстрашными перед расстояниями, которые прежде повергали в отчаяние наших родителей – континенты и океаны встречаются в вотсапах и социальных сетях. Постоянная связь с близкими, даже на расстоянии – не это ли вносит уверенность в нашу жизнь? Не это ли укрощает превратности судьбы?..

Послесловие.

Благодарю всех, кто подарил мне художественный образ для персонажей этой книги. Не сочтите, что я описала кого-то конкретно – такого не бывает в мире искусства. Живые люди случайным жестом, словом, поступком порождают образ-иллюстрацию к идее будущего произведения, зреющего в голове автора. В моей же кружит тема: человеческая жизнь как дисгармония абсурда в гармонии Вселенной.

Однажды мне передали разговор, предметом которого я стала – произошедший за праздничным столом в нашей церкви.

– Она ненавидит Россию!– воскликнул посольский работник, с которым я проработала с полгода в мире и дружбе, как мне казалось, и даже подарила ему свою картину с выставки.

Святой отец опешил, что задержало его ответ на несколько секунд дольше, чем требует беседа.

– Творческие люди ранимы,– пролепетал батюшка все еще растерянно, но, уже придя в себя, увереннее добавил:

– Видимо, просто болезненно воспринимает непривлекательную действительность.

Хочется верить, что превратное толкование обойдет стороной эту книгу и мой читатель будет на стороне отца церкви, чью защиту от абсурда вспоминаю с благодарностью.

Панама, Москва, 1995–2013, 2020 гг.