Читать книгу На то они и выродки - Наталья Резанова - Страница 1

Департамент Общественного Здоровья

Глава Департамента, Броня и секира нации, вошел в комнату для допросов. Следователь по особо важным делам господин Сано Шереф оторвался от работы, устремив на начальство утомленный, но преданный взгляд. Преданность не была поддельной, и начальство об этом знало.

– Как успехи? – осведомился глава Департамента.

– Работаем, – скромно сообщил следователь.

– Значит, никаких, – сделал шеф совершенно правильный вывод. – Запирается?

– Так точно. – На сей раз Сано Шереф не стал темнить. – Трудный материал попался.

– Трудного материала не бывает. Бывают неумелые дознаватели. И кто у нас сейчас? – Не дожидаясь ответа, он подошел к столу, уселся, листнул документы. Впрочем, не очень внимательно.

– Валли Карган, хонтийский шпион, – подсказал следователь.

– Точно хонтийский?

– Никакого не может быть в том сомнения. Есть показания свидетелей, счета… он же, подлюга, тратил в три раза больше, чем на своем автозаводе получал. Ежели бы он взятки брал, тогда все понятно, но кто паршивому инженеру взятку даст? Стало быть, ясно – выдавал хонтийцам секреты нашей автомобильной промышленности…

– Сано, ты не понял. Я тебя не спрашивал, шпион ли он. Я спросил – точно ли хонтийский? А если он из Островной Империи? Или из Пандеи?

Шереф взирал на шефа с восхищением. Ну кто бы еще мог так – легко и непринужденно? Другой бы кто издергался весь при одном намеке на Пандею. А шеф – сам, сам! Он всех заставил забыть о своем происхождении! А может, и сам о нем забыл, кто его знает…

Броня и секира, в среде высшего руководстве более известный как Волдырь, был мужчина крупный и, что называется, корпулентный. За многие годы, прожитые здесь, он стал так же бледен, как коренные жители Столицы, и лишь костистый нос и блеклоголубые глаза выдавали его не вполне столичное происхождение. Так же, как и у Шерефа.

Он так же был абсолютно и безоговорочно лыс, за что, вероятно, и получил свое не слишком благозвучное прозвище. При том что Волдырь был уже в годах, многие его ровесники сохраняли шевелюру в неприкосновенности. Но он своей лысины нисколько не стеснялся. Говорили, что облысел он еще в молодости из-за сильной дозы радиации, полученной на фронте. Так что это вроде боевого ранения, тут не стесняться, тут гордиться надо, думал Шереф.

Сейчас пресловутая лысина зеркально блестела в свете ядовито-желтой лампы, а ее владелец наконец удосужился перевести взгляд от бумаг на подвешенного за ноги человека.

– Не выродок?

– Точно нет. Ни разу в приступах не замечен.

– Тогда какого беса запирается?

– Ну… я же сказал. Упорный.

– У всякого упорства есть причины. Вот ты, Сано, небось думаешь – он либо шпион и не сознается из страха перед расстрелом, либо он честный гражданин, на которого настучали соседи, и молчит, потому что сказать ему нечего. А на самом деле варианты могут быть разные. Например, он двойной агент и надеется на звонок из контрразведки. Придут добрые люди, заберут его у нас, отмоют, почистят, приведут в кондиционный вид и снова пустят в работу. Или он замешан в каких-то иных преступлениях, и деньги у него по этой причине водились – а это, кстати, тоже по нашей части и может быть полезно. Поработай в этом направлении.

– Так ведь, – вид у следователя стал прямо-таки умоляющий, – средства-то у нас какие! Самые примитивные у нас средства! У других вон эти… высокотехнологические приборы! Вы подумайте, дядя, не только у шарашек разных, – у паршивой Специальной студии есть ментоскопы! Вон Любитель рассказывал… А у нас как при Старой Империи. Набор щипцов выдадут, и все…

– Думай, что говоришь! На работе я тебе не дядя!

– Так ведь не слышит же никто… я протоколиста выпер, а этот без памяти.

– Без разницы. Ментоскоп ему! Работать не умеешь, вот что.

– Но, дя… ваше превосходительство! У нас в департаменте ведь тоже есть, в отделе проверки! И в научном! А в следственном… вот сколько раз запрос писал – отказано!

– А тебе в башку не приходило, что не просто так отказано? С ментоскопом-то всякий дурак сумеет. У нас тебе не Специальная студия – в мозгах у психов и торчков ковыряться. Вдобавок кто поумнее, всегда эту дурную машину обманет – плавали, знаем… Нет, конечно, при глубоком сканировании никто ни хрена обмануть не может, только после по большей части у человечков-то мозги в кашу спекаются. Ну или в яичницу-глазунью, ежели ты ее больше любишь. И на выходе у нас идиот, слюни пускает, добрую пулю на него жалко. В крайнем случае оно, конечно, и так можно. Но нам-то желательно человечка этого использовать. Так или иначе. Охота только кнопочки нажимать – ищи себе другую контору. И другую крышу. А мне нужно, чтоб специалист с материалом в контакте умел работать. Уж лучше его снаружи попортить, чем вовсе в сброс пустить. Потом, если он тебе пригоден, подлатаем, зубы вставим. Ты не ленись только. Старая Империя стояла, пока традиции уважались. И традиционные методы следствия, да! А когда пошел этот поганый декаданс…

Подвешенный человек застонал. Вряд ли он слышал разговор сотрудников департамента. Просто забытье отпустило, и он снова мог чувствовать все, что с ним делали.

– Набор щипцов, говоришь… – веско и задумчиво продолжал Волдырь. – Избаловались вы здесь. А если, представь, срочно сведения нужны, а у тебя даже этих щипцов нету? На войне у нас всякое бывало, а тут все равно как на войне… тут главное – не лениться. И использовать подручные средства. Мне рассказывали, чего добивались понимающие люди при помощи пары гвоздей и коробки спичек, ты не поверишь! Да что там – и сигареты хватит. При должном старании. Ладно, зови назад протоколиста, хватит ему без дела прохлаждаться. Я тебе, по доброте душевной, покажу, как это делается. А дальше сам продолжишь. И попомни мои слова – пойдет у нас этот Курган…

– Карган.

– Один хрен. Помяни мое слово, пойдет он по статье «экономические преступления». Но и от темы шпионажа тоже уклоняться не стоит, это никогда не мешает – шпионаж…

В процессе допроса Валли Карган сделал еще одну попытку потерять сознание. Потом, когда Волдырь показал племяннику, как именно применяются сигареты («нет, глаз – это тоже на крайний случай, хотя тоже можно, но ты пока от штанов его избавь и рожу не криви… брезгливая нынче молодежь пошла»), обвинил во всем бывшую жену, которая мстит за то, что он не дает денег на ее ублюдка, которого она, между прочим, нагуляла от господина директора завода Цапфа, и когда все наиплавнейшим образом съехало на перепродажу дефицитных деталей на черном рынке, можно было вернуть следствие в руки Шерефа и возвращаться к себе.

За дверью поджидал младший дознаватель, он же по совместительству дежурный охранник, по фамилии, представьте себе, Шереф. Ничего странного – миляге Сано он приходился младшим братом. Попреки в семейственности отскакивали от Волдыря, как комары от танковой брони. Все лучше, чем в других Департаментах. Поразвели себе, понимаешь, референтовшмеферентов. Некоторые докатились до того, что баб на работу в штат принимают. Знаем мы эту работу, да. Ну, ладно, ежели не могут трудиться на благо отечества без сисястой секретутки под боком, это их проблемы. Нам же проще с агентурой. А у нас в Департаменте главное – сплоченность. Сплоченность и секретность. И проще всего добиться этого именно так.

Среди его родственников-сотрудников было только два выродка, остальные – нормальные граждане. Это ничего, это даже хорошо. За многие годы Волдырь в совершенстве постиг механизм управления подобными особями. Можно сказать, присутствовал при зарождении этого механизма. И знал, как легко переключить преданность, которая в идеале должна быть направлена на всех Неизвестных Отцов, на одну конкретную особь. На себя, единственного. Если главы других департаментов не озаботились этого сделать – пусть пеняют на себя.

Из подвального этажа он поднялся по лестнице на два пролета. Лифтом не воспользовался – иногда хочется пройтись пешком, а возможности прогуляться при такой работе никак не выпадает. Шереф-младший проверил кабинет, после чего был временно отпущен до вызова по мобильной рации.

Тот, кто не знал Волдыря с давних, имперских еще пор, попав в этот кабинет, вытаращил бы глаза, увидев, что висит над столом шефа госбезопасности. Впрочем, большинство попадавших в этот кабинет испытывали чувства – ни к чему спорить – яркие и сильные, но далекие от удивления. Но если у них не было причин немедленно наложить в штаны от страха, то они скорее ожидали бы увидеть на этой стене черепа поверженных врагов, чем прелестный пейзаж. И не просто пейзаж. Оланбекк. «Рассвет в горах». Подлинник, заметьте. Это при том, что большинство работ мастера безвозвратно погибло, когда Национальная картинная галерея полностью сгорела в результате прямого попадания зажигательной бомбы. И редкие шедевры Оланбекка попадаются в частных коллекциях, точнее, в тех хранилищах, куда их сбагрили мародеры и скупщики краденого. Что имеет некоторое отношение к профилю департамента.

Подчиненные, правда, знают, что шеф любит хорошую живопись, и стремятся соответствовать. Только кто в наши дни отличит хорошую живопись от картинок типа «Трижды Пламенные Герои Боевого Легиона на параде в честь Дня Отцов»? Ладно, о живописи можно подумать позже. Сейчас есть дела.

На минуту его мысли задержались на недавнем подследственном. Разумеется, за поганцем стоит фигура более влиятельная, чем какой-нибудь начальник отдела или даже директор завода, которого нам пытались сдать. Ничего, Сано – мальчик не шибко умный, но старательный, направили его по верному пути – докопаемся. Жаль, конечно, что Карган и впрямь не работал на контрразведку. Но это не значит, что с ним нельзя будет против контрразведки поиграть.

Соперничество двух ведомств имело давние корни, и не было тайной для высшего руководства. Какая тайна – Волдырь неоднократно приводил неопровержимые доводы относительно неправомерности разделения полномочий. Департамент Общественного Здоровья фактически курирует действия полиции и жандармерии, это ясно. Но есть множество примеров тому, что ДОЗ и контрразведка периодически расследуют одни те же дела и фактически сталкиваются лбами. А это непростительная трата времени, людей и ресурсов. Целесообразно объединить эти ведомства в одно, под чьим руководством – всякому ясно, если учесть, что за время пребывания Волдыря на посту главы ДОЗ контрразведка сменила трех… нет, пятерых шефов.

Однако доводы эти не находили отклика. И, как подозревал Волдырь, дело было не в традиционной волоките и не в опасениях, «как бы чего не вышло». Нет, это не первый случай, когда ведомства дублируют друг друга… пасут, перепроверяют, перестраховывают… а потом их сливают по совершенно непонятному принципу. Волдырь подозревал, что Канцлер делает это намеренно, преследуя собственные цели.

Но и об этом можно подумать позже.

Он сел за стол, придвинул к себе папки с доносами, достал очки для чтения. Совсем глаза посадил с этим рукомеслом. А что делать? За что боролся, на то и напоролся. Это была его инициатива, одна из самых давних, – свести к минимуму копировальную и множительную технику, а ту, что останется, взять под строгий контроль. Его тогда встретили насмешками – молодые были, не понимали, с кем дело имеют, – это куда мы скатимся? В Глухие века? Возродим перьевые ручки, чернила и промокашки? Да ты представляешь, что станет с документацией? Это глупость, если не прямая диверсия!

Но Канцлер тогда его поддержал. Против общего ожидания и не опасаясь ехидных напоминаний о том, что грозное его псевдо некогда означало лишь главного канцеляриста в государстве. Остальные избалованы были… Сано вон по ментоскопам страдает, а скажи ему, что до войны в каждой конторе стоял текст-процессор, а кое у кого они были и в личном пользовании, с ним бы истерика приключилась. А Канцлер истерить не стал. Теперь каждая пишущая машинка в государстве пронумерована, каждый светокопировальный аппарат взят на учет, а профессия писаря уважаема и почетна. И это, господа хорошие, прекрасно препятствует распространению вражеской пропаганды и противоправительственной литературы. И не говорите мне, что нормальный гражданин вражеской пропаганде внять не может по определению. Вопервых, этот гипотетический гражданин вполне способен не распознать вражеских уловок и может быть обманут, а во-вторых и во всех прочих, кроме нормальных граждан, у нас есть выродки. Да и секретные документы теперь в большей сохранности, чем при Империи.

Но у каждого положительного явления, увы, есть своя оборотная сторона. Да, в ДОЗе, как и в прочих учреждениях закрытого типа, нужная техника имеется. И светокопий можно получить сколько угодно. Но донесения с мест все равно пишутся от руки, и сколько копий с них не снимай, глаза все равно устают безбожно.

Ну-с, что там у нас. Донос на популярного артиста-куплетиста Кетто Мондока, выступающего в кабаре-кафе «Приятный отдых». В своей новой программе он, распевая

как бы недвусмысленно подразумевает и намекает на отказ от благодетельной власти Неизвестных Отцов… Ну, не объяснять же добросовестному дураку, что «Приятный отдых» – это специальная точка. Хотя, возможно, стоит сделать агенту Мондоку внушение, чтоб подразумевал и намекал двусмысленно… А стишок смешной, надо будет Дергунчику рассказать.

А вот это уже серьезнее. Одновременные ревизии Союза промышленников и финансистов на четырех ведущих столичных промышленных предприятиях – это вам не артисты-куплетисты. И не липовые хонтийские шпионы. В недрах Союза что-то зреет, какую-то акцию готовят наши промышленные гении. Не связан ли с кем-то из них тот засранец, которого в подвале обрабатывает Сано? Очень может быть…

Он откинулся в кресле, снял очки, потер переносицу. Потом посмотрел на часы. Движение было чисто рефлекторным. За столько лет ему не нужно было видеть, когда наступит время очередного сеанса. Проклятый организм сам подсказывал заранее. Оборотная сторона, мать ее ети…

Против этого нет средств. Нету и, какой бы успокоительный вздор ни несли наши научники, не предвидится. Это точно. Потому что если бы кто-то из наших нашел такое средство или хотя бы подобрался к нему, он бы уже сидел наверху и ходил бы по головам прочих. По нашим несчастным больным головам. Мы, блин, как дети. Страдающие дети, которые орут от нестерпимой боли и в то же время надеются, что когда-нибудь, как-нибудь это закончится. Кто-то… вроде Филин, нет его давно, когда-то утверждал, что таким образом мы принимает на себя боль и страдания нации – и это плата за власть, коей мы облечены. Больше никто, конечно, хрень такую не повторяет. Каждый выкручивается как может, и как мы жалки в такие минуты с этими выкрутасами. Ищем, понимаешь, личные индивидуальные средства защиты. Многие пьют. Кое-кто прибегает к наркоте в ударных дозах и на этом сыплется. Точно, Филин от передозировки и сдох… боль и страдание нации… Не все такие дураки, чтоб травиться, но от умников толку не больше. И от Умника. Пресловутые горячие ванны Умника – просто анекдот, о них даже в подполье байки рассказывают, это ж все равно что табличку на себя вешать – смотрите, я один из этих!

Нет, Волдырь не собирался уподобляться государственному прокурору. И пить он тоже не станет. Разве что после… Вот его индивидуальное средство для вечернего сеанса. До предела грузить себя работой. Устать до состояния полена, чтобы, когда ударит, ничего не чувствовать. Или чувствовать как можно меньше. Самообман? Верно. Но от него хоть какая-то польза.

Осталось несколько минут. Судя по тому, что Шереф еще не отзвонился, допрос не закончен. Скоро он там же, в подвале, будет упоенно орать хвалу любимому дяде и начальнику. Интересно, кого будет восхвалять подследственный Карган? Хотя вру, в данный момент мне это совершенно неинтересно.

На чем мы остановились? На ревизии финансистов. Первым у них в очереди был литейный комбинат «Унион». Где у нас тут справочник по закрытым предприятиям? Вроде под рукой был…

Когда Волдырь водрузил перед собой толстый справочник, из него выпала старая открытка, исполнявшая роль закладки. На открытке была улица какого-то города, архитектура явно нездешняя – покатые черепичные крыши. Фасады, увитые плющом. На обороте неровным старческим почерком было написано:

«Дорогой внучек!

Выслала тебе теплое белье и сушеные фрукты из нашего сада. Надеюсь, все дошло благополучно. Тетя Цуца и кузины Шарота и Марва и вся родня тебе кланяются».

Адресатом значился Керем Тоху, общежитие Первого столичного императорского университета, четвертый корпус, комната 122.

«Тоху? Кто такой?» – это была последняя мысль перед тем, как сознание покатилось в омут чудовищной боли.

Открытка медленно спикировала на пол.

За четверть века до событий. Столица Империи

Это был прекраснейший город на Саракше. Такова была официальная точка зрения, и многие с ней соглашались, притом с чистой душой. И даже те, кто согласен не был, не могли оспорить того факта, что Столица по крайней мере один из древнейших городов, известных мыслящему человечеству, а в новое время, когда королевство стало Империей, – еще и самый большой и оживленный. Оплот государственности и культуры, массаракш.

И нисколько нет в этом иронии, что бы там ни злопыхали некоторые про тяжеловесность, старомодность, пафосность и официоз.

Даже само месторасположение города, случайное, как уверяли исторические источники – вдали от моря и крупных речных коммуникаций, – в конечном счете обернулось на пользу. В Глухие века именно это обстоятельство не раз уберегало город от полного разорения и разрушения со стороны морских князей и речных разбойных дружин. А после окончания эпохи феодальных войн и установления абсолютной монархии государство стало расти во все стороны как на дрожжах, и Столица оказалась в центре оживленных торговых путей. И равноудалена от всех окраин. В самом сердце Империи. Идеологи находили в этом глубокий философский смысл. А пресловутые водные коммуникации – Мировой Свет с ними. От отсутствия воды Столица не страдала. Помимо многочисленных мелких рек (в новое время по большей части забранных в трубы) поблизости находилась жемчужина континента – озеро Эртем. То есть поблизости оно располагалось изначально, а в последние полтора столетия вошло в городскую черту, более того, на его берегах находились престижнейшие из новых кварталов Столицы. Здесь располагалась одна из летних резиденций императорской фамилии – Детский дворец, особняки аристократов – родовых и денежных, и здание Государственной оперы, как по внешним достоинствам, так и по акустике превосходящее все известные до этого аналоги подобных строений.

И вся эта архитектура, как ни критикуй пышные фасады со множеством колонн, лепные фигуры мифологических монстров, древних воителей и геральдических зверей, в первую очередь горных орлов, обилие красного и серого гранита, тяжесть, мощь и основательность как нельзя более сочетались с серым прозрачным небом, сумрачным блеском озерных вод, темной зеленью парков и лесов, кольцом окружавших Столицу (где еще леса, возможно, пошли бы под топор, но здесь они защищались законом).

Разумеется, кроме этих красот, были еще и многочисленные новостройки, кварталы блочных многоквартирных домов, взгляд не ласкавших, но предоставлявших жилье тем, кто не в состоянии был обзавестись собственным, а таких, как ни крути, в любом крупном городе – большинство. И конечно, кварталы фабрично-заводские. Если начинались они, как водится, с мануфактур и мукомолен, то затем их изрядно потеснили предприятия тяжелой промышленности. Заводы литейные, автомобильные, авиационные, а последние десятилетия – военные и химические. Все они крепили экономику державы и предоставляли рабочие места ее гражданам, но, разумеется, никак не украшали городской пейзаж и задымляли атмосферу изрядно.

Однако все-таки эти кварталы оставались как бы на периферии зрения, на отшибе, а приезжие, да и многие коренные граждане видели в первую очередь нарядные и опрятные проспекты, старинные дворцы, прогулочные катера на озере и пестрые экскурсионные автобусы на его берегах, многочисленные театры и музеи. И величественные громады ведомственных зданий – от адмиралтейств (да, адмиралтейства располагались именно здесь, вдали от моря) до Академии наук. И университет, точнее, университетский городок, отдельное поселение посреди Столицы (когда-то оно и впрямь имело суверенитет, теперь, конечно, отмененный, но традиции-то остались). И наконец – а для многих в первую очередь, – торговые центры и пассажи, каковым, казалось, не было в этом городе числа.

Потому что это был очень богатый город. И для огромного количества людей данное обстоятельство играло более важную роль, чем все вышеперечисленные красоты. Тем, кому не повезло родиться в Столице, злобно сравнивали ее не с сердцем, но со спрутом, тянущим соки со всего живого тела Империи. Столица-де стягивает на себя все денежные потоки, все богатства и тем лишает жителей окраин их доли в общественном процветании.

На это им справедливо отвечали – да, в Столице собирается лучшее из лучшего. И лучшие из лучших. Но кто вам мешает присоединиться к их числу? Приезжайте, учитесь, работайте, получайте надлежащие специальности, трудитесь на благо отечества, и будет вам по трудам вашим. И ехали, и учились, и трудились. И все было прекрасно, и окраины хотя бы косвенно, через отдельных своих представителей, получали свой кусок пирога, Империя же благоденствовала. Промышленность развивалась исключительными темпами, просвещение достигало самых отдаленных краев, забираясь через посредство научных экспедиций даже в джунгли и раскаленные пустыни, мракобесие же после секуляризации храмовых земель в век Образования отступило, и можно было свободно наслаждаться жизнью.

Так продолжалось долго, и казалось, так будет всегда. Даже и сейчас в Столице сохранялась видимость благоденствия и жизни-праздника. Если не соваться за пределы престижных кварталов, если не слушать, о чем говорят на заводах, если читать только официальные газеты и журналы.

Потому что Империя вела войну с сопредельными государствами. И конца этой войне пока что не предвиделось.

Поначалу факту объявления войны никто не придал особого значения. Мало ли войн вела держава за время своего существования? Никто и не припомнит, разве что уж какие-то совсем заученные профессора. Но все войны когда-либо кончались. Иногда с потерями для Империи, но чаще с выгодой. А после того, как изобрели атомное оружие и придуман такой термин, как «политика ядерного сдерживания», авторитетные ученые полагали, что войнам в целом вообще пришел конец. Ну кто в здравом уме сбросит атомную бомбу на государство, которое может ответить тем же? А ядерным, а также химическим оружием поспешили обзавестись все ведущие мировые державы. И это есть гарантия вечного мира… так они говорили. А почему бы добрым обывателям не прислушаться к мнению авторитетных ученых? Тем более что политики в основном также присоединялись к нему. Наши светила науки несколько приукрашивают действительность, говорили они. Вечный мир, разумеется, в принципе невозможен, так уж устроен человек. Но войны при нынешнем уровне вооружений будут сведены к минимуму. Так, пограничные конфликты, судьбу которых можно будет решить точечными ударами…

С пограничного конфликта все и началось. Княжество Ондол вероломно и без объявления войны совершило разбойничий налет на остров Хоззалг. Это, собственно, было основным источником существования указанного княжества, которое, равно как и остров, без лупы невозможно было рассмотреть на карте Саракша. И в прежние времена никто из соседей происходящего бы не заметил.

Но относительно недавно остров Хоззалг был объявлен зарубежным анклавом республики Фекелеш, каковая восприняла налет Ондола, этого пережитка канувшей в нети феодальной эпохи, как прямое оскорбление. И высадила в Ондоле десант, который штурмом взял княжеский дворец, после чего был подписан документ о выплате компенсаций пострадавшему острову и репараций республике.

Но княжество Ондол было связано вассальными узами с королевством Аудъярстад, которое подняло в средствах массовой информации шум о варварском покушении плутократов Фекелеша на маленькое, но гордое и свободолюбивое государство. Все выпуски телевизионных новостей открывались картинками горящих зданий Ондола, республиканских десантников, лупящих прикладами по головам мирных жителей, и рыдающей ея светлости в кандалах на прелестных руках. И Уния Наций должна сделать все, чтобы современные варвары были наказаны за свои преступления надлежащим образом.

Президент Фекелеша заявил, что телевизионные репортажи не есть репортажи, но постановочные передачи, свидетельствующие о высоком качестве спецэффектов, но не более. Никто столицу Ондола не поджигал, княгиню в цепях не держал (и она готова дать соответствующие показания), а королевство Аудъярстад таким образом давит на то, чтобы Уния Наций передала ему нефтяные поля в Семиречье, на каковые поля республика имеет неоспоримые права. В ответ на что был назван демагогом, гнусным лжецом и продажной шлюхой крупного капитала. В качестве адекватного ответа президент Фекелеша приказал нанести авиаудар по рассаднику вражеской пропаганды – правительственной телевещательной компании Аудъястада.

Вот тут мировое сообщество зашевелилось всерьез. Оказалось, что крупные и обладающие вполне современным вооружением государства вроде Аудъярастада не могут чувствовать себя в безопасности. И если у кого-то в руках большая дубинка, он не слишком опасается дубинки поменьше. Пока главы государств обменивались резкими нотами, пока отзывались и сменялись послы, пока пресс-центр Унии Наций выпускал обращения к этим самым нациям, призывающие к мирному разрешению конфликта, наконец, подали голос военные.

Пока ученые уверяли народы в наступлении эры вечного мира, пока политики им подпевали, никто особо их мнением не интересовался. Но собственное мнение у них имелось и, как выяснилось, в корне отличалось от того, что ранее вливалось в уши добрым гражданам. Если в стране имеется определенный арсенал, армия и флот, то вовсе не для того, чтобы выставлять все это на парадах или в лучшем случае попугивать соседей. Оно все существует для войны, массаракш-и-массаракш. Те, кто об этом забывает, будут поражены в собственном доме, не успев оказать сопротивления.

Внезапно выяснилось также, что отнюдь не все политики одобряют концепцию ядерного сдерживания и мирного сосуществования. То есть некоторые, может быть, раньше и одобряли, но обстоятельства переменились, а политик должен соизмерять свои действия с обстоятельствами. К тому же представился случай исправить историческую несправедливость. Ведь кто же не согласится с тем, что в результате колониальных войн прошлого века мировые богатства были распределены несправедливо, пуще того – неправедно! Все согласятся. Только на то, как перераспределять колонии, анклавы, доминионы, любые спорные территории, обладающие запасами нефти, газа, редких металлов, все государства смотрят по-разному. И готовы отстаивать эти взгляды с оружием руках. Или с ракетами в шахтах.

Империя не была исключением, не говоря уж о том, что она была не единственной империей на Саракше. Помимо Островной, республика Фекелеш, несмотря на видимость демократии, также претендовала на это гордое звание. А Старая Империя была связана с Аудъярастадом союзническим договором и своего рода родственными узами – племянница императора была замужем за королем Аудъярстада. Ну и что немаловажно, Империя бы тоже не отказалась от нефтяных полей Семиречья, которые были явной целью жадного соседа.

Итак, Империя объявила войну Фекелешу. Но у республики также имелись союзники. В первую очередь Конфедерация Северных государств. До этого момента у Конфедерации вроде сохранялись вполне приемлемые отношения с Империей. Но, как выяснилось, у Конфедерации имелись к Империи территориальные претензии. И претендовали они не на какойнибудь клок земли, пусть даже с нефтяной вышкой. Конфедерация расхлопнула рот на крупнейшие северные провинции Империи. Собственно, она пыталась подмять их под себя еще несколько столетий назад, когда Хонти и Пандея еще были самостоятельными государствами. Военный напор конфедератов был настолько силен и жесток, что хонтийцы и пандейцы воззвали о помощи к южным соседям, предпочтя войти в состав Империи, способной гарантировать им мир и процветание и освободить от северных оккупантов. Многолетняя война с Конфедерацией закончилась мирным договором, как будто удовлетворившим обе стороны. Во всяком случае, никаких попыток возвратиться к давнему конфликту северяне с тех пор не предпринимали, а к воплям отдельных экстремистов насчет грабительской аннексии исконно конфедератских земель никто не относился всерьез. Но, как выяснилось, северяне все эти столетия тайно лелеяли обиду за прошлое поражение и лишь выжидали подходящего повода, чтобы взять реванш. За отказ от военной помощи Фекелешу Северная Конфедерация требовала Хонти и Пандею. Хотя всякому было известно, что в промышленное развитие этих прежде разоренных и во всех отношениях отсталых провинций Империя вложила такие средства, за которые можно было, не торгуясь, купить все Конфедерацию. Хонти вдобавок в последние сто лет являлась неизменной житницей Империи. И все это конфедераты собирались получить за здорово живешь, просто путем шантажа.

И мало того, премьер Конфедерации заявил, что они предъявляют права на приморский округ Бихра, под тем надуманным предлогом, что образован был этот округ на месте древней колонии северян. А это даже не провинция, это исконные и густонаселенные земли Империи! Терпеть такое было никак невозможно. Иначе от величайшего государства Саракша вскоре останется одна Столица с пригородами, племенное поселение времен Великого кочевья… Никогда мы не подчинялись никому, но приводили к подчинению других – так сказал император, и стало по слову его. Империя вступила в войну с Северной Конфедерацией, и не нашлось никого, кто счел бы такое решение неразумным. Во всяком случае, открыто.

Поначалу казалось, что война особо не влияет на повседневную жизнь. После того, как по Столице прошли массовые демонстрации под знаменем с имперским горным орлом, погромили вражеские посольства, а граждане Фекелеша и Конфедерации, имевшие глупость задержаться на имперских территориях после формального объявления войны, были интернированы, все как будто вернулось в свое русло. Войска выдвинулись на позиции, но боевые действия происходили так далеко, что можно было о них не думать. Установки ПВО и боевая авиация не позволяли вражеским бомбам и ракетам падать на головы жителей метрополии, не говоря уж о Столице, а значит, и беспокоиться было не о чем. Что до общего хода войны, то причин для беспокойства было еще меньше. В новостях передавали сообщения о победоносных действиях славной имперской армии и флота, на телеэкранах и в журналах перед киносеансами можно было увидеть мужественные лица солдат, готовых в любой миг отразить вероломную атаку, панораму горящих вражеских танков, механизированные колонны, бодро наступающие по всем фронтам, – военная цензура работа исправно, да и как ей работать неисправно, если проштрафившийся цензор шел под Черный трибунал наряду с дезертирами и шпионами? Экономисты сообщали, что, несмотря на войну, отдельные отрасли производства достигли еще большей степени процветания, чем раньше, – да и как быть иначе, если предприятия переполнены государственными заказами?

И не хотелось думать, что цены растут с каждым днем, что у продовольственных магазинов с утра скапливаются длиннейшие очереди, а в тех магазинах то и дело пропадает самое необходимое – потому что да, предприятия переполнены государственными заказами, которые направлены на исключительно военные нужды, и импорта сейчас нет, как отрезало, а солдаты-отпускники рассказывают такое, что в новостях никогда не услышишь… что вражеские солдаты, оказывается, не первый месяц топчут наши земли, и, несмотря на все усилия, окончательно вытеснить их не удается… И противовоздушная оборона срабатывает не всегда, а бомбоубежищ для гражданских у нас не предусмотрено, и отдельные населенные пункты, может, еще числятся на картах, но исчезли с лица земли.

В Столице стали появляться беженцы, и фильтрационные пункты были им не указ.

Здесь и в мирные времена недолюбливали «тупых провинциалов», но тогда это не создавало проблем. Если провинциал не был и впрямь особенно туп, он закреплялся в Столице, если везло – делал карьеру и через десяток лет уже сам с презрением посматривал на окраинных жителей. Но теперь времена были другие.

Те предприятия, которые не получили госзаказов, закрывались. Масса людей оказывалась на улице и была вынуждена искать новые рабочие места. А те зачастую уже были заняты беженцами, которые соглашались на любую, самую грязную работу и за меньшие деньги, чем столичные жители. Что вызывало недовольство, сначала глухое, а потом все более бурное. Молодежь из бедных кварталов уже не спешила на призывные пункты, а напротив, стремилась откосить, и если они были заняты на производстве, это было возможно, но лишь до тех пор, пока потенциальный призывник не терял рабочее место. Квалифицированным специалистам это не грозило, но подобные специалисты, как правило, уже вышли из призывного возраста. В городских низах Столицы все больше распространялось убеждение, что владельцы заводов и фабрик нарочно увольняют, чтоб набрать пришлых, которым можно меньше платить. Переубедить парней из городских окраин, что их не нарочно отправляют в мясорубку ради прибыли, было невозможно, да и так ли уж они были не правы?

А в целом – все было как всегда. Увеселительные заведения сияли огнями, рестораны не закрывались до утра, модницы всех сословий щеголяли нарядами, и тот, кто желал отдохнуть и поразвлечься, вставал перед широким выбором.

Молодой человек в форме имперских ВВС отпустил такси на углу Старогренадерской и Белошвейной. Он уже знал, что на собственной машине по позднему времени лучше сюда не приезжать. Угонят – это вряд ли, а вот обнесут почти наверняка или просто шины проколют. А сейчас как раз был поздний вечер. Район этот не то что был из самых дурных, но все-таки достаточно далеко от центра, а нравы в Столице за последние два года сильно пали. Впрочем, летчика это нисколько не страшило и даже в некотором роде развлекало. Здесь поблизости было несколько кабаре, артистических кафе и ресторанчиков, где можно весело и без забот скоротать вечер. А местная гопота еще не настолько обнаглела, чтобы нападать на человека в форме в любое время суток.

Потому он спокойно двинулся по Белошвейной в сторону маленькой Прудовой площади (там и был пруд когда-то, но давно засыпали), мысленно выбирая между длинноногими девочками в «Кошачьей корзинке» и отличным пивом в «Приятном отдыхе». Выбор еще не был сделан, когда ему пришлось убедиться, что догадки относительно повадок городских хулиганов были верны. Военные против них были застрахованы, но прочего населения это не касалось. Аккурат у выхода на Прудовую пятеро парней метелили одного. На тех, которые били, – фуфайки, брюки с широкими штанинами, ботинки типа «кошкодавы», кепки с заломленными козырьками – типичные заводские, на том, кого били, – студенческая тужурка. Оставалось лишь подивиться, чего они не поделили, вроде бы бои между мастеровыми и схоларами остались в далеко прошлом, да и дрались тогда, как гласят городские легенды, по принципу «стенка на стенку», а не «все на одного». Причина, впрочем, скоро стала ясна – стоило оказаться в пределах не только видимости, но и слышимости.

– …в свою Пандею!

– Понаехали тут!

А ведь – и правда. Под уличным фонарем можно разглядеть физиономию студента, прижатого к стенке. Белесые волосы, блекло-голубые глаза, костистый нос. Пандеец. Отбивался он плохо. И не только потому, что у противников был численный перевес. Просто не умел. Вопреки расхожему утверждению, что все пандейцы – прирожденные бойцы, распространяемому в основном самими пандейцами. Гопники-то были парни мелкие, сущие недокормыши, а студент – высокий, широкоплечий, с длинными руками, при маломальском владении боевыми искусствами сделал бы он их. Но и на родине, и в университете его обучали чему угодно, но явно не боевым искусствам. Комплекцией он был не столько атлетичен, сколько одутловат, упитан. Этим студент, верно, и разозлил гопников не меньше, чем северной физиономией. Поначалу он пытался отбиваться, но все его удары попадали мимо цели, и в своем желании сопротивляться, а не убегать был он скорее смешон и нелеп, чем героичен. А может, понимал, что убежать ему не дадут. Потому он уже не пытался бить в ответ, но лишь закрывался. И когда его сбили на мостовую и принялись пинать, это решило дело. Летчик спервоначалу не собирался останавливаться, тут не девица в несчастии, а не умеешь драться, лучше сразу удирай, или вообще не шляйся по темным улицам. Но уж слишком погано было на это смотреть.

– Эй, детишки, вас не учили, что лежачего не бьют? Или вас вообще ничему не учили?

Они повернулись как по команде. Глаза у них… в общем, пуговицы на форме летчика были ярче, чем эти глаза.

– А ты не лезь, господин военный, – сказал один, главарь, наверное. Ни звания, ни родов войск он наверняка не различал. – Житья из-за них не стало. И война-то вся из-за этих Хонти с Пандеей… все предатели как есть, работу всю поотбирали!

– Хм… и какую же вакансию в университете этот малый у тебя отобрал? Ты ж пальцев на руке не сочтешь.

– Не лезь, – повторил гопник. Фраза про университет прошла мимо его внимания или просто оказалась слишком сложна.

– В общем, так, ребята. Уматывайте вы по-хорошему к себе на литейный, или откуда вы приперлись…

– А то что? Легавых позовешь? Напугал! Не суются они сюда… а может, ты сам из этих? Мундир напялил и думаешь, все можно?..

Договорить он не успел. Кулак в перчатке врезался ему в нос, и под пальцами противно хрустнуло.

Хорошо все-таки, что рука в перчатке, бить голой рукой по этой роже не хотелось.

Главарь, хлюпая, отступил в арьергард, прогнусил «Бей его, пацаны!», и они таки попытались это сделать.

Будь они безоружны, он разметал бы их легко и непринужденно. С боевым офицером драться – это вам не шпаков месить. Одного ногой в пах (заплачут твои девки, сапоги у нас подкованные), другого одновременно локтем в челюсть. А левый вытянул заточку, и это уже не есть хорошо. Потому что применять против этого ритуальный кинжал, на котором приносил присягу, не подобает, а стрелять – еще хуже. Он уклонился он удара, кося глазом на остальных – у них тоже могли быть при себе ножи или заточки. Притащить сюда обломки арматуры, какими обычно сводят счеты у себя в квартале, они не рискнули – полицейские заметят. Тот, кому врезали по самому дорогому, еще крутился на месте, сложившись пополам. Но другой уже снова ринулся вперед – и, эх, не задача, нож у него все же был. Летчик рубанул ребром ладони по шее парня с заточкой и готов был уже нарушить чистоту ритуального кинжала, но не успел. Осел на колени от удара обломком кирпича.

Студент, про которого, по правде, летчик совсем забыл, подобрал у стены это оружие и вступил в битву. Молодец, парень, не удрал. Хотя толку от тебя будет…

Но толк, как ни странно, был. То ли гопники приняли к сведению, что четверо (или уже трое?) против двоих – это уже не то что против одного, то ли сообразили, что офицер, настоящий он или нет, шмальнуть может, но с воплем «Хиляем!» они рванули прочь. Хотя «рванули» – это громко сказано, потащились, ибо не забыли прихватить пострадавших. Не совсем погибшие души, стало быть. Призовут – и не самые худшие будут солдаты. Хотя и не самые лучшие.

Студент отряхнул по возможности с тужурки грязь и кирпичную крошку. Потом сказал:

– Благодарю за помощь, господи… э-э…

– Штурм-коммандер имперских ВВС, граф Имму Цурумия, к вашим услугам.

Обычно штатских, особенно провинциалов, титул и воинское звание пришибало. Но этот и глазом не моргнул, а представился в ответ.

– Керем Тоху, Столичный университет, философский факультет, второй курс.

Пресловутая пандейская гордость? Тогда уж следовало заодно и заявить: «Не стоило затрудняться, я бы и сам справился». Но этот не стал отрицать очевидного. Умный мальчик. Не зря такой факультет выбрал. Хотя…

– И что же привело студента-философа в квартал с подобной славой, да еще в поздний час?

Вот тут студент Тоху несколько смутился. Но не слишком.

– Я на экскурсию ездил. В замок Двуглавой Лошади. Сегодня выходной, вот и решил посмотреть. А автобус на обратном пути только до Прудовой довез, а потом водитель сказал, что тут у него конечная…

– Совсем распустились на гражданке, – пробормотал штурм-коммандер.

А так, похоже, студент говорил правду.

В замке располагался государственный музей наук и искусств, естественно, для провинциалов он входил в обязательную программу столичных достопримечательностей. И не только для провинциалов – родители, как правило, вели туда своих чад, дабы приобщить их к великому и славному прошлому. Место было и впрямь примечательное. Именно там, если верить древнейшим историческим хроникам, во время Великого кочевья оракул Двуглавой Лошади указал Кэдвешу Основателю, главе союза племен, пришедших с южных равнин, где следует основать поселение. Так велели поземные боги. Кочевники тогда были язычниками и богов послушались. И даже принесли подземным богам подобающие жертвы, утопив в ближайшем болоте всех имевшихся в наличии пленников, а также золотые гривны, кольца и браслеты (в «Деяниях Кэдвеша» утверждалось, что таковых набралась целая дубовая ладья). Поселение бывших кочевников впоследствии стало Столицей, а там, где Двуглавая Лошадь явилась Кэдвешу, был выстроен замок, многократно сменявший владельцев, принадлежавших к знатнейшим фамилиям, и когда последние из них, герцоги Леани, нашли конец свой на плахе как мятежники против правящей династии, перешел в собственность государства. Достопримечательность, никак не поспоришь. Правда, в последние годы экскурсантов явно поубавилось, равно как и желающих организовывать экспедиции по подъему со дна болота легендарного золота предков.

Пока летчик размышлял об этом, глаза студента внезапно расширились.

– У вас нашивки за боевые ранения!

– Ну да. И что с того? И откуда вы, штатский отрок, в таких вещах разбираетесь?

– У моего дяди такие… он инвалид по ранению…

правда, он в пехоте служил.

– Так почему это вас удивило?

– Вы же аристократ… я думал, аристократы в гвардии служат. В конной.

– Проснитесь, студент, в каком веке вы живете? Или у вас в Пандее такие представления? Конная гвардия – дворцовая игрушка, годная лишь для парадов. Верные дворяне Империи, включая принцев крови, служат в авиации и на флоте. А вот в танковые части не идут, – добавил он не то с грустью, не то с иронией. – В танковом отсеке сидишь скрючившись, а кланяться невместно нам…

– Я не из Пандеи… то есть, конечно, пандееец происхождением и в кровном родстве с родом самого князя Паацаудварры, но родился в метрополии.

– Ну, простите, юноша. А знаете что? Автобуса вы все равно не дождетесь, так что пойдемте-ка выпьем. – Проблема выбора решилась сама собой – в пользу «Приятного отдыха».

– Простите, штурм-коммандер… Денег на ресторан у меня не хватит, а принять чужие…

– Бросьте, студент. Что за счеты между боевыми товарищами? Посидим запросто, как граф с князем…

– Я не князь… да и родство, честно признаться, по женской линии…

Цурумия сроду не слыхал ни про какого князя Паацудварру и вообще не слишком интересовался пандейским дворянством, к каковому, говорят, в этой провинции причисляет себя каждый второй житель. На данный момент выпивка волновала его гораздо больше, огни кабаре манили, и потому он без рассуждений двинулся дальше, увлекая за собой Тоху. Тот хоть и бубнил что-то о достославной битве помянутого князя с конфедератами при полях Страстоцветных, был далеко не столь против посидеть за кружкой пива, как это хотел показать.

Кабаре было из разряда старых и почтенных, хотя и открылось за пару лет до войны. Дело в том, что при императоре Нютце был принят указ о том, чтоб увеселительные заведения в Столице носили благозвучные и не оскорбляющие общественную нравственность названия – «Приятный отдых», «Приличное поведение» и так далее. С тех пор, когда очередной «Приятный отдых» ветшал, прогорал или сгорал в буквальном смысле слова, в городе сразу же открывалось новое заведение с таким же названием. А вот «Приличному поведению» не столь повезло – его в начале войны закрыли. Вроде владельцем оказался фекелешский шпион. Впрочем, коекто утверждал, что тут постаралась полиция нравов, ибо поведение там царило уж слишком неприличное.

Графа Цурумию в «Приятном отдыхе» знали, и для него тут же нашелся свободный столик, а на нем без промедлений возникли кувшин темного охлажденного и к нему блюдо жареных охотничьих колбасок.

Когда выпили разгонную за знакомство, можно было бросить взгляд и на эстраду. Там только что пара танцоров сплясала нечто страстно-макабрическое, и на сцене появился певец. Судя по костюму в стиле «бандитский шик», это был исполнитель уголовных романсов. Данный жанр, в прошлом веке зародившийся и бытовавший исключительно в городских низах, незадолго до войны вошел в моду и процветал на эстраде, несмотря на все цензурные рогатки. Приличные люди не считали более для себя зазорным слушать воровские и хулиганские песни, артисты – исполнять их, и даже критики ругались на сей счет умеренно. Певец завел надрывно хриплым голосом:

Далее в коротких, но прочувствованный строках, сообщалось, как герой песни залез в некий дом, чтоб его ограбить, старуха-хозяйка подняла крик и была зарезана, после чего герой опознал в ней родную мамашу, которую давно не видел. После чего его поймали и отдали под суд. А в прокуроре несчастный опознал папашу, который бросил их с мамашей без средств к существованию.

Открывшееся обстоятельство не помешало прокурору приговорить сына к смерти, и в конце тот, красивый и бледный, лежал в могилке, а раскаявшийся прокурор рыдал горькими слезами.

Для провинциала Тоху мода на уголовные романсы была еще в диковину, вдобавок, только что столкнувшись с настоящими «лихими мальчиками», он не мог прийти от нее в восторг.

– И это Столица, – сказал он. – Оплот культуры. Я не первый раз уже такое слышу. Резня, убийство родителей-детей, братьев-сестер, инцест, потерянные младенцы, отравленные супруги… апофеоз пошлости. И ведь люди всерьез это слушают – порою умные, интеллигентные люди! Не является ли это свидетельством, что культура наша в глубоком кризисе, что она перестала порождать новые, оригинальные идеи и формы?

Имму Цурумия, напротив, был настроен благодушно.

– Бросьте, Тоху, когда это культура питалась чемто другим? Вспомните наш героический эпос, рыцарские романы, народные песни, массаракш! Абсолютно все то же самое. Смертоубийства, зверства и кровопролития, кстати, такие, какие скромным уголовникам и не снились. Меняются имена и звания персонажей, благородные рыцари превращаются в парней из пригородов, но содержание остается неизменным.

– Странно, однако, слышать такие вещи от… – Тоху запнулся, подбирая подходящее выражение.

– От солдафона? – Цурумия усмехнулся. – Что ж, и книжки читывали, и на школярских скамьях сиживали. Хотя, конечно, не на философском факультете.

– Я вообще-то не собирался поступать на философский. Я хотел на богословский…

– Вы так религиозны?

– Вовсе нет. Скорее даже наоборот. Однако я хотел приобщиться к основам, а что, как не религия, является основой культуры и нравственности? Но когда я приехал в Столицу, оказалось, что богословский факультет закрыт. Представляете, они в течение нескольких лет не могли набрать нужное количество студентов, и поэтому правительство сочло необходимым ликвидировать этот факультет! Вы не находите, что это столь же характеризует общий упадок нашей культуры, как вот это увлечение общества бандитскими песнями? Все деградирует, все шатается, и дело даже не в войне – война лишь сделала все более явным…

– Похоже, в провинции люди имеют возможность сохранять душевную чистоту… кстати, давайте еще по кружке. Чувствуете? В сравнении со здешним пиво в других заведениях – все равно что болотная вода. Причем тухлая.

– Чистоту души? Я бы не сказал. Я часто получаю письма от родственников… они пишут – в последние годы стало страшно тяжело. Цены выросли в десятки раз, жалованье граждан сжирается в несколько дней, в магазинах нехватка буквально всего… и некоторые районы под оккупацией, а в других военные действия… из-за этого много беженцев, люди начали голодать… кое-кто считает, что правительству следовало пойти на территориальные уступки, а не подвергать народ подобным испытаниям…

– Вот как? – Штурм-коммандер поднял бровь. – Стало быть, в Пандее пораженческие настроения. А вы их не разделяете?

– Ни в коей мере! Я хорошо знаю историю и не склонен, как некоторые мои соплеменники, плакать об утрате пандейской государственности. Понимаете, граф, у нас очень сильны традиции семейные, клановые, все, что связано с кровным родством… для нравственности это, конечно, хорошо, но для нации губительно. Именно подобные отношения и погубили пандейскую государственность, одну из самых древних на Саракше. Постоянные войны кланов настолько ослабили страну, что она стала легкой добычей северных захватчиков. Чтобы выжить как нация, мы должны были войти в состав Империи. Но объединившись с Империей, мы болеем теми же болезнями, что и она.

– Недурно сказано. Что, кувшин уже пуст? Эй, официант! Повторить! Что ж, философ Тоху. Вы заметили у меня нашивки за ранения. Это верно. Меня дважды сбивали, и однажды я горел. Повезло – живой. У нас самый высокий процент боевых потерь. Раньше считалось, что больше всего на фронте теряет пехота. Так вот, теперь штурмовая авиация ее обошла. И все равно, когда я поднимаюсь в воздух, то радуюсь, какой бы жестокий бой мне ни предстоял. Не сочти это за дурацкий энтузиазм. Я радуюсь, что оставляю на земле бездарное командование, тупых наших стратегов, штабных сук, воров из интендантства и подрядчиков-мародеров. Во врагов хотя бы можно стрелять, в этих – нет. Они жируют на крови наших солдат и офицеров, и им дела нет, что страна ведет войну на два фронта. А ведь конфедераты и Фекелеш – это еще цветочки. Когда в войну вступит Островная Империя – вот тогда и начнется ад. Сейчас они выжидают… наблюдают за тем, чья сторона окажется слабее… – Он снова припал к кружке, утомившись длительным монологом.

– Вы очень откровенны, штурм-коммандер, – заметил Тоху. – А ведь я могу оказаться вражеским шпионом… в пандейцах многие нынче видят шпионов.

– Чепуха, студент. Я не сказал ничего, чего не увидел и не понял бы любой человек с мозгами в голове.

– Вот именно! Я очень рад, что познакомился с вами! И не потому, что вы мне помогли… то есть не только поэтому. У нас в университете многие отрицательно относятся к военным… особенно к аристократам… Считают их виновниками всех нынешних бед государства. А ведь это неправильно – так мыслить. Я вижу – вы даже яснее, чем я, понимаете причины злосчастий Империи. И такие люди наверняка есть во всех сословиях… люди с мозгами в голове. И вернее было бы этим лучшим людям объединиться против зла.

– Дураки вы, университетские, ты уж прости, студент. Хотя ты и умнее многих. Объединиться лучшим людям… Где их сейчас найдешь, этих лучших людей, кроме как в армии? Ты был прав – у нас все прогнило, все слои общества. Элита слепа и беспомощна. Политики – хуже дешевых шлюх. О финансистах и говорить не хочу. Интеллигенты – не обижайся, но повидал я вашего брата, – слабы и продажны. Нет, только армия. Огнем проверяется человек, в бою не соврешь…

Они пили еще долго, до хрипоты рассуждая о судьбах отчизны и как эту отчизну наилучшим образом обустроить (кажется, пиво к этому времени сменилось ромом), потом за столом оказались две скудно одетые барышни из кордебалета – впрочем, их явно интересовал ладный офицер, а не толстый и безденежный студент. Тоху на девушек не обиделся, потому что ему к этому времени больше хотелось спать, чем предаваться как интеллектуальным спорам, так и порче нравов. Он, наверное, и задремывал пару раз за столом, потому что точно не помнил, где и как распрощался со штурм-коммандером Цурумией, но пришел в себя лишь уже в утреннем рейсовом автобусе, куда, видимо, погрузился на автопилоте. К счастью, у него был проездной – он потому вчера и задержался на Прудовой, что проездной был только на автобус, на такси денег не хватало. Он еще немного вздремнул по пути, понимая, что в общежитии выспаться не удастся. Там он успеет лишь прихватить папку с конспектами и учебники.

Но, все еще приходя в себя после бессонной ночи (от похмелья он, к счастью, не страдал никогда), Тоху обнаружил, что в фойе университета полно народу, но при этом царит какая-то непривычная для толпы студентов давящая тишина.

Он протолкался к доске объявлений, где толпа была гуще всего, и прочитал.

«В связи со сложной военной обстановкой философский факультет с пятого числа сего месяца закрывается вплоть до особого распоряжения Министерства образования.

Учебники и методические пособия следует срочно вернуть в библиотеку и на кафедры.

Студентам, не имеющим освобождения от военной службы, явиться на медицинскую комиссию».