Александр Иличевский отзывается о прозе Натальи Рубановой так: «Язык просто феерический, в том смысле, что взрывной, ясный, все время говорящий, рассказывающий, любящий, преследующий, точный, прозрачный, бешеный, ничего лишнего, – и вот удивительно: с одной стороны вроде бы сказовый, а с другой – ничего подобного, яростный и несущийся. То есть – Hats off!»
Персонажей Натальи Рубановой объединяет одно: стремление найти любовь, но их чувства «короткометражные», хотя и не менее сильные: как не сойти с ума, когда твоя жена-художница влюбляется в собственную натурщицу или что делать, если встречаешь на ялтинской набережной самого Моцарта. А может быть просто стоит перенестись в юность и встретиться со своей душой, экс-возлюбленным и странным ангелом?..
Высочайший эмоциональный накал, блистательная языковая игра, подлинность чувств, тонкая ирония – каждый найдет в книге Рубановой что-то свое.
Белые мухи, спиричуэлс и кое-что об Архетипе Тени Любви
Балерина
Визг души
Стеклянный, оловянный, деревянный
«Сто-Личная» от Nathalie Gonsharovoi
Я жил с ней
Бабья проза
Хулигангел
День всех разлюблённых
Вы все снились мне этой ночью
Ljuba-Ljubonka. Istérija
Как бы женский роман
Короткометражные чувства
Карлов мост
Человек с рюкзаком и собакой
Happy New Year
Публичный снег
Клад
Гнидный рынок
Тепло
Патология короткого рассказа
Тихая семейная жизнь
Город-синкопа
И тут я рассмеялся
Восьмая нота. Mozart
Short-ли$tы
Лист первый. Идиотские сказки
Лист второй. Карлсон, танцующий фламенко
Лист третий. Ёлочка
Лист четвертый. Простые люди
Лист пятый. Этюд для зимней хризантемы с оркестром
Лист шестой. Инструкция по безопасности/Safety instruction
Лист седьмой. Locus minores resistentia
Лист восьмой. Мнимолёдности
Лист девятый. Клиника фразеологии
Лист десятый. Прокрустовы ложки
Лист одиннадцатый. Ирра-Тический опыт
Лист двенадцатый. Слепые дни
Лист тринадцатый. Тоже SKAZ’KA
Лист четырнадцатый. Эталонный постмодернизм
Лист пятнадцатый. Анизотропное шоссе
Лист шестнадцатый. Deja vu
Лист семнадцатый. Секс на скорую руку, или Эффект матрешки
Лист восемнадцатый. Идиллия
Лист девятнадцатый. Разрешите вами восхищаться!
Лист двадцатый. Осадки
Отрывок из книги
Перед абортами она перечитывала «Москву-Петушки». Особенно нравилась ей глава «Храпуново-Есино» – та самая глава на девяностой странице вагриусовского издания, облитого много лет назад пивом. «Все пили, запрокинув голову, как пианисты…» – прочитала она, улыбнувшись чему-то; на этой самой улыбке ее и позвали под нож.
Из больницы она выходила, как расстрелянный воробей, растерянно сжимая в руках двести полос формата 70×90/32 – очень удобного, кстати, формата – и покупала шоколад да шкалик коньяка, оставляя антибиотик на вечер. Но «Дао, которое может быть выражено словами, – как она все еще помнила, – не может быть настоящим Дао». Или Имя. Или множество других вещей и явлений, ей знакомых и не.
.....
Отношения наши не перескакивали через умную головушку Платона, а если учесть, что тот все-таки больше любил вьюношей, то… Когда же наступало «время Ч» (опаньки!), я держалась за шею Джима и тихонько скулила – и вот тогда Джим мурчал «Колыбельную» Гершвина… В одну из таких клинических идиллий я сказала Джиму, что, должно быть, в экваториальной Африке и есть на что взглянуть, но, может быть, у него имеются в наличии родственники где-нибудь еще, где экватор не так близко к народу и в тени хотя бы плюс тридцать пять… Джим задумался, а потом сказал «да».
Вскоре мы оказались в Тунисе – маленькой стране на севере Африканского континента, где жила троюродная сестра Джима и ее многочисленная семья. В Тунисе я благоразумно меняла ситцевые сарафаны, добрым словом вспоминая парня из ОВИР’а: он не наврал про тень и про апельсины, через которые перешагивала сестра Джима – высокая сильная женщина с проколотыми ноздрями. Вообще, в Тунисе оказалось до чертиков всех этих цитрусовых и проч.: фиников, олив. И – прочь! Мне же все чаще хотелось картошки и… китайца: я никак не могла поверить в его растворение и искала очертания желтолицего брата, даже рассматривая башню Халаф-аль-Фата. Сестра Джима сказала, что это бывшая крепость-монастырь; в кельях жили воины-монахи, защищавшие свои мусульманские святыни от набегов «неверных». Сестра Джима много чего рассказывала. Но Джим, кажется, не был мусульманином. Ха! Джим был неплохим парнем из экваториальной Африки, протусовавшимся несколько лет в Вашингтоне, поступившим зачем-то в московскую аспирантуру, заключившим фиктивный брак с одной русской особой и привезший эту особу «на край света», потому что она, видите ли, больше не может.
