Читать книгу Букет луговых цветов. Рассказы - Наталья Владимировна Жураховская - Страница 1

1

Весна 2090 года выдалась неспокойной: то в безоблачном небе висело раскаленное солнце, то, обычно после обеда, набегали черные тучи и разражалась гроза. Яростный ливень с особой злобой набрасывался на цветущие яблони, срывал с них все до последнего лепестки.

Через пол часа – снова выглядывало солнце, и яблони, откуда ни возьмись, опять стояли нарядные и пышные.

В тот вечер гроза затянулась. Вспышки молний уже больше часа освещали просторные и пустые комнаты Анны Павловны. Шумел дождь.

Не зажигая свет, в вечернем сумраке Анна Павловна суетилась у зеркала, наряжаясь.

Наряжалась она к какому-то особому, никому не ведомому случаю, потому что не надела ни один из сорока шикарных, одноразовых (теперь одежду шили так быстро, что не было нужды носить один наряд дважды, все давно было одноразовое), расшитых камнями комбинезонов, предназначенных специально для торжеств. А вытащила из-под двойного дна комода семьдесят лет назад вышедшее из моды шифоновое платье.

После невесомых «умных» комбинезонов, в которых теперь ходили все, запоминающих форму тела хозяина, регулирующих температуру, не промокающих и не продуваемых, не пачкающихся и, разумеется, шелковистых к телу, после них некогда любимое шифоновое платье показалось Анне Павловне настоящей робой, тугой и колючей, выдуманной единственно для пыток…

Тем не менее платье она уже не сняла, сама не зная почему, а принялась завязывать пышным бантом на шее разноцветный платок.

– Карета подана, ваше сиятельство, – сказал браслет на руке Анны Павловны.

– Сейчас, сейчас, – забегала она в поисках башмачков и, не найдя старинных босоножек, которые тоже где-то до сего дня прятала, натянула первые попавшиеся.

Это были не то туфли, не то черевички, с причудливым зауженным и чуть загнутым носком, серебряные, с парой розовых камушков на взъеме и, конечно, как вся обувь теперь, не промокающие, не пачкающиеся, самостоятельно регулирующие температуру.

Завязав, наконец, бант, Анна Павловна выпорхнула из дома, двери сами неслышно затворились.

В то же мгновение к крыльцу, плывя по воздуху сантиметрах в десяти над травой, на магнитной подушке, приблизилась небольшая каплеобразная ячейка-карета. Дождевые капли быстро-быстро стекали по ее блестящим белым бокам, по стеклу. Дверцы распахнулись, миниатюрный двухступенчатый трап разложился, приглашая внутрь.

Звякнули башмачки, ячейка качнулась, затворила двери и отплыла от крыльца.

– Добро пожаловать, ваше сиятельство. Куда прикажете? – спросил ласковый голос из динамиков.

– Ближайшим путем до кольцевой дороги, потом по Четвертому тракту тридцать километров.

– И далее?

– На тридцатом километре остановиться.

– По указанному адресу нет никакого жилого пункта. Это лес и поля Н***ского хозяйства. Возможно, вы ошиблись, ваше сиятельство. Повторите, пожалуйста, адрес.

– Не ошиблась. Поезжай, как говорю.

– Возможно, вы ошиблись, ваше сиятельство. Повторите, пожалуйста, адрес…

Анна Павловна сморщилась, поняв, что компьютер зашел в тупик и не повезет, пока не добьется другого адреса.

Рванув пластмассовую заглушку со стенки, закрывающую доступ к пульту управления, Анна Павловна принялась нажимать кнопки. Компьютер сопротивлялся пару минут, но Анна Павловна не первый раз обходила систему безопасности.

Наконец тронулись.

Анна Павловна откинулась в кресле и стала смотреть в окно.

Вокруг плыли сотни таких же белых ячеек, мерно, ловко, бесшумно. Шумел только не унимающийся дождь…

Город даже в пасмурную погоду представлял собой благоухающий сад. Всюду цвели яблони, вишни, извилистые улицы-тропинки выстилал шелковый травяной ковер. На холмиках у домов-дворцов островками пестрели разноцветные тюльпаны и нарциссы. Редкая клумба была перекопана и безобразно чернела обнаженной землей, подобно глубокому ранению. В этой клумбе обязательно копошился ловкий робот, сажающий новые тюльпаны.

Браслет на руке Анны Павловны мигнул пару раз красным огоньком, заметив изменение температуры тела, выходящее за рамки безопасных показателей и произнес:

– Вам холодно, ваше сиятельство. И вы… оригинально одеты. Впереди магазин комбинезонов в вашем вкусе, прикажете остановиться?

Тиароновый браслет, последнее слово науки, призванный облегчать, скрашивать и в крайних случаях спасать бесценную человеческую жизнь, умел все: быть для хозяина и секретарем, и врачом, и даже искусным собеседником в случае нападок скуки.

В то же мгновение, когда браслеты впервые и уже навсегда смыкались на запястьях счастливых покупателей, они знали и состояние здоровья, и характер «подопечных». Не умели еще разве что читать мысли, но сенсационное обновление было не за горами.

Первая и главная задача, которую вписывали программисты в острый железный ум браслетов, звучала патетически: «Спасать и сохранять». Следуя ей, браслеты многим вещам научались уже сами, в работе, как то: успокоить разволновавшегося на первом свидании хозяина дежурной дозой успокоительного, незаметно пущенного в вену, подсказать батюшке, забывшему на литургии слова, помочь женщине решить, что надеть, когда надеть нечего… и много прочего.

Браслетам давали имена и обращались с ними, как со слугами: кто-то с напущенной строгостью, кто-то подчеркнуто снисходительно… Каждый хотел обзавестись понятливым рабом, и несмотря на цену в три зарплаты, раскупали чудо-браслеты быстрей, чем собирали, и носили поголовно.

Браслет Анны Павловны, разумеется, знал, что подопечная его – дама вспыльчивая и капризная, потому слова всегда подбирал тщательно. Так, например, теперь назвал ее безвкусный опасный для здоровья наряд оригинальным, чтобы не спровоцировать учащение пульса и повышение давления.

Анна Павловна удивленно вскинула брови: про одежду она слышала от браслета впервые.

Посмотрела на колени и даже испугалась, увидев на них странную ткань… За двадцать лет она так привыкла носить комбинезон, что теперь, забыв о надетом платье, несколько мгновений не могла понять, глядя на полупрозрачный шифон, что это такое и как оказалось на ней. Наконец, вспомнила и нахмурилась.

– Нет, спасибо, дорогой, едем по маршруту.

– Слушаюсь, ваше сиятельство, – ласково ответил браслет и отдал сигнал карете включить печку. Сию секунду из воздуховодов полился теплый воздух.

– Нет-нет, спасибо, Риша, не нужно…

Печка тотчас выключилась.

Зашевелилась спинка сидения и стальными руками, обтянутыми тканью, обняла Анну Павловну за плечи.

– Это что такое? – удивилась, высвобождаясь из объятий, – что-то новенькое…

– Последняя модификация, ваше сиятельство!

– Любопытно… Но спасибо, не нужно… Я… просто не привыкла к такому…

Анна Павловна за двадцать лет ношения браслета тоже успела адаптироваться и знала, что говорить нужно всегда ласково. А если только чуть повысить голос или рассердиться, даже молча, то потом отчего-то болит голова…

Ей было невдомек, что голова потом болела от тройной дозы успокоительного, которую браслет автоматически пускал в вену на запястье при первых признаках подступающего раздражения.

– Покорно слушаюсь, ваше сиятельство – мигнул браслет.

Спинка втянула механические руки и вернулась к обыкновенной форме. Браслет еще раз измерил температуру тела, пульс, давление, убедился в наличии переохлаждения и нарастающем волнении и выпустил в тоненькую вену Анны Павловны положенную дозу иммуномодулятора.

Никакого сиятельства Анна Павловна из себя не представляла. А обращались к ней все так просто потому, что при покупке браслета она выбрала режим «Французские дворцы». Были еще «Демократичный», «Старый русский», «Английский» и сотни прочих, предлагающих самые разнообразные обращения и строения фраз, речевые обороты, но Анне Павловне приглянулся этот. Он хотя бы веселил ее и тешил самолюбие.

Незаметно город-сад остался позади, ячейка, выплыв на трассу, выстланную мелкой изумрудной травкой, стала набирать скорость, несясь по воздуху подобно пуле. Вместе с нею несся целый поток братьев-близнецов с пассажирами в светлых комбинезонах. Все они были молоды лицом, хорошо сложены, розовощеки и приятны. Некоторые из них дремали, и на боках ячейки в режиме реального времени показывались их спящие лица, чтобы все проезжающие мимо могли любоваться правильностью черт. Другие пассажиры смотрели что-нибудь на встроенных мониторах, а на боках ячейки, чтобы все знали, транслировалось то же, что внутри. Плюс – лицо пассажира-зрителя, то озаряемого улыбкой от увиденного, то перекошенное ужасом от кадров исторического ужастика.

Теперь все исторические фильмы относились к ужастикам: в них показывались вонючие каменные города, дряхлые больные люди, страдающие, стареющие, умирающие… Если не страдающие телесными язвами, то вечно о чем-то плачущие, воздевающие руки, метущиеся… Слава браслетам! Все это давно было забыто и побеждено. Улицы утопающих в цветах городов населяли только улыбающиеся юные божественно сложенные создания.

В других несущихся по трассе ячейках кто-то шевелил ртом, созваниваясь с кем-нибудь. Их разговор, разумеется, представлялся всеобщему вниманию, транслируемый на улицу.

А если в одной ячейке ехали несколько человек, они непременно занимались любовью, так было принято, и все тоже транслировалось наружу, хотя никто и не смотрел. Не потому, чтобы стыдился или брезговал, а оттого, что все давно вошло в норму и никого уже совершенно не волновало. Волновало только то, как выгодно собственное ангельское лицо смотрится на пухлом белом боку летящей ячейки.

Анна Павловна глядела поверх ячеек на мелькающие деревья, упершись лбом в стекло, поеживаясь от холода и пытаясь, обняв сама себя, согреться.

Лицо ее было, как у всех теперь, красиво: юное, светлое, с правильным разрезом глаз, ровным носом. Красивы были черные густые волосы. Красива тонкая шея. Красива обнаженная ключица. Красивы аккуратная девичья грудь и талия, и руки, и ноги. Вся она была, как сошедшая с полотна в музее.

Трудно было дать больше двадцати пяти лет, а между тем на днях она отметила сто седьмой день рождения.

Нынче этим никого было не удивить. Не было в городе человека, не ложившегося под искусный нож роботов-хирургов. Все давно сделали себя такими, какими хотели.

Что касается не лица, а жизни Анны Павловны, то жизнь ее была самой обыкновенной: операции, творчество, восемь замужеств (а если выражаться современно, семь беззаботных романтических историй), пятнадцать детей, никак, кстати, с замужествами не связанных. Двух, первых, она по глупости выносила и родила в муках сама и даже пыталась воспитывать первые годы. Остальных, слава браслетам, поручила инкубатору, который в отличие от нее, непутевой мамаши, знал точно, когда и сколько витамина вколоть растущем организму, когда и как правильно успокоить, и чему полезному научить. Последних десятерых Анна Павловна даже никогда не видела. Зачем? Ей это было безынтересно, а самим детям, как доказала наука, куда полезней общество, чем мать. Все они еще спеленатыми отправились на освоение планеты Эдем.

Было, правда, в жизни Анны Павловны то, что страшно отличало ее от большинства современников: Анна Павловна родилась и выросла в той самой прошлой эпохе, которую теперь показывали в ужастиках. Выросла среди стареющих родственников, в пыльном городе, сама по юности, по глупости много плакала и нелепо заламывала руки… Но все это было так давно, так разительно не похоже на сегодня, что Анна Павловна ничего практически не помнила и вспомнить не пыталась. И с детской наивностью даже смотрела теперь исторические ужастики, как будто к ней они не имели никакого отношения.

Она счастливо проживала сто восьмую свою весну и обдумывала девятое замужество.

2

– Прибыли, ваше сиятельство, – прервала карета размышления Анны Павловны.

Открылись двери.

Далеко простиралось изумрудное поле, вытканное маленькой весенней травой и желтыми одуванчиками. Слева и справа синел лес, обнимающий поле.

Дождь иссяк, хотя небо оставалось затянуто совершенно.

Браслет заметил очередной скачок пульса и выпустил в вену успокоительное.

Серебряные башмачки Анны Павловны ступили на первую ступеньку, на вторую и, наконец, на мокрую траву.

– Вечер уже, ваше сиятельство. Хорошо бы домой, согреться. Констанца шлет сигнал, что приготовила королевский ужин!

– Конечно, сейчас поедем, – ласково отвечала Анна Павловна, глядя вдаль…

Она сама не знала, зачем приехала сюда. Что-то смутное шевелилось в голове и звало туда, через поле, на горизонт, где уже плыл первый туман…

– Вы так хороши сегодня! – воскликнул браслет.

Анна Павловна нахмурилась: она слышала, что браслеты переходят в режим комплиментов, когда нужно непременно спасти хозяина от дурной идеи, отвлечь.

– Какой холодный вечер для ваших нежных плеч! Поедемте назад!

Анна Павловна, и правда, поежилась от холода, но не пошла. В ней вдруг проснулось любопытство… Да, кажется, именно любопытство… Она не собиралась спорить с заботливым браслетом, вредить себе, простужаться. Она хотела только поглядеть… Дойти до края поля… Казалось, там что-то важное ждет… Казалось, она знала это место… Давно знала, но теперь не могла вспомнить… Какое-то чувство разливалось в груди, и хотелось дать ему разлиться совершенно… Пьянящее…

– Ваше сиятельство, пощадите! Вернемся в карету!

– Я хочу только посмотреть…

– Вы так… непосредственны! Это прекрасно! Это благородные порывы… Но, помилуйте, давайте приедем завтра. Будет солнце, будет тепло… А сегодня уже поздно… Вы оригинально одеты… Взволнованны… Давайте завтра? Ничего не изменится, если только отложить на несколько часов до завтра… Завтра обязательно приедем! Я сам все организую!

– Риша, да что ты? Ничего дурного, что я посмотрю…

Дул холодный вечерний ветерок, от которого качались, будто под мягкой ладонью, одуванчики. Трепетало на ветру тонкое шифоновое платье, Анна Павловна вздрагивала от холода. С этим ветром, с прерывистыми вздохами входили в нее новые и новые чувства, непонятные…

Браслет судорожно впрыскивал в вену успокоительное, превышая уже все допустимые нормы, посылая на спутники сигналы тревоги и запрашивая Центр, как действовать в этой непредвиденной ситуации: подопечная стремительно впадала в нервный припадок…

– Анна Павловна! Клянусь, завтра же мы приедем сюда! Только сейчас будьте благоразумны…

– Да ты надоел мне, Ришелье! – вскрикнула вдруг она, забыв вечную вежливость и захотела сдернуть браслет с руки, но тот совершенно не поддался. Только из-за рывка пущенные в вену иголки сорвались, показалась пара капель крови, брызнула наружу прозрачная струя успокоительного.

От вида крови Анна Павловна пришла в ужас.

– Что ты делаешь!

– Успокойтесь, пожалуйста, я желаю только добра, я не наврежу! Не срывайте…

– Кровь! Кровь! Ты ранил меня! Прекрати! Пусти!

Она с утроенной силой стала срывать браслет, но тот держался совершенно мертвой хваткой и непрестанно брызгал лекарствами.

– Пусти! Приказываю! Сейчас же! Как ты смеешь! Пусти!!!

Анна Павловна заметалась, увязла в мокрой траве, повалилась на землю и покатилась, взвизгивая, силясь сдернуть чертово украшение.

Она вспомнила вдруг, что в незапамятном детстве умела высвобождаться из любых самых тугих наручников, наловчившись как-то по-особенному сжимать ладонь. Теперь она отчаянно пыталась вспомнить этот трюк…