Читать книгу Исполнение желаний - Наталья Владимировна Лось - Страница 1

ИСПОЛНЕНИЕ ЖЕЛАНИЙ

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Крутая правда

У молодого специалиста Янины Петровны Стешиц, учительницы рисования, в голове тлел бикфордов шнур. Он то вспыхивал, то едва курился в зависимости от того, насколько обязательные планы, отчеты, дежурства и множество разнообразных общественных поручений казались ей ненужными, бестолковыми или дикими.

Назидательный совет директора подписаться на газету «Юный пожарник» говорил о том, что «сверху» уже спущен план: сколько изданий и каких должна выписать школа. При выполнении плана вся администрация могла рассчитывать на премию. На «пожарников» пришла разнарядка – четыре подписчика. Чтоб никого не обижать, учительский состав поделили на группы, которые должны были сложиться на подписку.

Яна Петровна наотрез отказалась финансировать редакцию «Юного пожарника» и администрацию школы, за что не получила приглашение в ресторан «Палессе», где педагоги на профсоюзные деньги гуляли День Учителя.

Оторвавшейся от коллектива Стешиц было решено создать особые условия, чтобы «она себя проявила». Яна Петровна восприняла все очень серьезно и сделала ответный шаг: принципиальность, честность и крутая правда. Стешиц написала в журнале, что ее два урока были потрачены для похода на открытие велотрека, и запланировала еще восемь уроков для прополки клумбы, подметания школьного двора и заполнения трибун на матче: «Овощная база – Хладокомбинат».

Весь журнал был пронумерован, сшит, и вырывать листы из него было нельзя. Елена Корнеевна, у которой был удивительно красивый почерк, подходящий как раз для заполнения журналов и отчетов, даже расплакалась: в начале учебного года она недосыпала из-за переписки и оформления школьных бумаг. Стешиц напомнили, что она не вышла на дежурство по патрулированию города и отказалась собирать подписи за любимого кандидата.

Учительница рисования хоть и чувствовала на себе немилость администрации – перевоспитываться не хотела. На мелочные обиды не отвлекалась: надо было решать проблемы с расписанием, классами и кладовкой.

Все материалы для ее факультатива «батик» надо было где-то хранить. Материалов было немало: тележка с бутылками красок, десять – пятнадцать батиков на подрамниках, которые должны были сохнуть горизонтально, ткань, большая коробка с эскизами, карандаши, кисти, бумага, копирка… Ей выделили вместо кладовой неработающий туалет. Воду в туалете перекрыли давно из-за ржавых труб. Врезали замок и вручили ключ. В предбанничке, с двумя раковинами для мытья рук, Янина Петровна расположила свое хозяйство. Она печально смотрела на работы учеников, которые сохли на полу по соседству с четырьмя керамическими дырками сортира, и завидовала всем хулиганам школы, которые умели выражать свой протест, не думая о последствиях.

В детстве Яна никогда не перечила взрослым. Все обиды и несправедливости сносила молча. И вот что-то сталось с нею – запоздалый кризис переходного возраста. Делиться плохим настроением она не любила, а хорошее добывала при помощи придуманной подружки Антапки.

Антапка – ироничное, веселое и очень неординарное существо, которое живет в интернете. Всю свою девичью красоту она планомерно уничтожает пирсингом и татуировками, потому что считает, что «любить надо мозги, а не лицо». Она утверждает, что учится в школе разведчиков, может управлять фанерным самолетом и автостопом объехать весь мир. Побрехушки из дневника Антапки нравятся сайтам, которым необходимо «двигать» продукцию. Они согласны рекламировать свои окна, унитазы и туристические поездки под Антапкин стеб. Оплата копеечная, но лучше мало, чем вообще ничего, ведь зарплата учительская сами знаете…

Яна искала логические зацепки с темой рекламы и передавала авторское право Антапке. Бабушка-медик, почитав однажды эту «литературу», заволновалась и стала задавать внучке какие-то странные вопросы, после чего Антапке был поставлен диагноз, с которым водить транспортные средства и занимать руководящие должности запрещалось.

Для Антапки хотелось создать веселую жизнь без правил, а темы были из школьной депрессии. Тут ничего не надо было придумывать. Берешь любой день недели и «срисовываешь» его. Пропуская через Антапку свои разочарования и печали, Яна получала совсем «другой продукт».

«У нас в школе разведчиков объявили тематический вечер – «Пушкин и осень». Эти тематические вечера проходят в целях избавления от мух. Публика, на которую садятся дохнущие мухи, наполняется лютой ненавистью к классикам мировой литературы, а организаторы этих вечеров рискуют поплатиться своим здоровьем за оградой школы. Ну, думаю, надо брать дело в свои руки. Жалко ведь классика. Говорю: дайте я буду вести это мероприятие.

Завучиха просто обалдела:

– Это в качестве кого?

– В качестве Пушкина Александра Сергеевича.

Не поддержала. Не могла представить меня с бакенбардами. Тогда пришлось взять на себя музыкальную часть. Это мы делали с другом Мишкой. В интернете нашли все, что полагается, – VST инструменты, сэмплы, все новинки музыкального и продакшн софта для PC & MAC – большую библиотеку звуков: испуганное воронье, шум дождя и несмазанной телеги, а также чавканье грязи в Болдино и некоторые физиологические отправления в виде сморкания, кашля и зевоты. Добавили пару «тыц-тыц», положили на эти звуки стихи Александра Сергеевича. Получился отпадный рэп. Думаю, он бы оценил. Явка была стопроцентная. После вечера «построились клином и полетели на юг».

Пост приютил ссылку на дешевые перелеты в Италию через Вильнюс.

Антапка всегда поднимала Яне настроение.

Что горело, то взорвалось

Февральская встреча с выпускниками школы выпала на самую горячую подготовку к выставке. Факультативу по росписи ткани уже надо было расходиться, но две работы еще не были закончены. Вся группа трудилась вокруг большой нестандартной рамы с туго натянутым полотном, заполняя красками мелкие детали, обведенные специальным контуром. Несколько раз в класс заглядывали слегка навеселе бывшие ученики, которые бродили по школе в поисках старых воспоминаний и даже пытались сесть за «любимую парту, где я тогда сидел», а то и назначить свидания молодой учительнице. Упрямые дети непременно хотели завершить большую композицию, на которой два всадника на фоне бескрайней степи безжалостно втыкали друг в друга острые копья. Один из них, названный Челубеем, здорово смахивал на учителя физики. Второй всадник, Пересвет, получился худосочным, и автор этого захватывающего проекта Сергей Куксо нарисовал на его руке тату с оскалившимся черепом. Янина Петровна поначалу рассердилась и посчитала батик испорченным, но потом такое дополнение показалось ей забавным и она пообещала работу Сережи взять на выставку. Чтобы спокойно завершить урок, она заперла дверь на ключ и помогла «раскрасить» колчан со стрелами и копыта у лошади Челубея.

Когда в класс на третьем этаже стал долетать шум актового зала и дискотеки, стало ясно, что она «передержала» занятия. Старшеклассники получили ключ от кладовой, чтобы разложить там для просушки еще мокрые батики, а она торопливо собирала куски полиэтилена, которыми были засланы парты, эскизы и бутылки с пигментами, грузила их в большую корзину, привязанную к тележке на колесиках. Она всегда везла ее сама, опасаясь, что у детей на ступеньках может случиться авария. От батик-краски отмыться было трудно. Поэтому всех учеников Янины Петровны можно было вычислить по цветным значкам на юбке, колготках, рюкзачке и на кончиках пальцев. Да и у нее самой был «разноцветный маникюр», которым она пугала кассирш в гипермаркете при расчете за покупки и интеллигентных старушек в автобусе, когда хваталась за блестящие поручни.

Учительница рисования осторожно спускала по ступенькам колеса тележки, пытаясь погасить в себе отвращение к музыке, доносившейся снизу. Дискотека только набирала силу, а стекла в коридоре уже дребезжали. В голове отзывались злые колокольчики, которые обрывались и падали, разбиваясь на сотни острых осколков, больно вонзаясь в виски. Мощный паровой пресс что-то клепал, переворачивал и разбивал одновременно. А большая веселая компания визжала и скакала от восторга, как если бы этот пресс выдавал нечто очень необходимое для спасения жизни или победы над злобным врагом…

Она уже видела свою кладовочку, место, где можно немножко передохнуть, укрыться за дверью от бешеных децибел. В замочной скважине торчал ключ, оставленный для нее. Рванула дверь – и будто споткнулась о тяжелый запах дерьма и рвоты.

– Мама родная! Все испоганено. Воды нет.

Яна Петровна помчалась вниз к дежурным.

Завуч, как-то странно кося глазами, объяснила:

– Мы все туалеты закрыли, чтобы не нагадили, а вы свой сортир открыли. Вот и получайте. Сами виноваты – сами убирайте.

– Вот! Наконец моя кладовка получила настоящее название. Сортир!

Яна Петровна смотрела на красное лицо завуча и ощущала, что кроме парфюма от нее разит алкоголем.

– Вы пьяны, Роза Максимовна!

– Я просто чуть пригубила. Любимые ученики пришли в школу…

Бикгфорд зашипел сильнее, пламя полыхнуло и…

– Ваши любимые ученики ужрались, нагадили, нарыгали на батики моих учеников, и вы говорите, что это я виновата. Так вот знайте: я ничего убирать не буду, вызову комиссию из РОНО и запущу в милую кладовочку под названием «сортир» для того, чтобы показать, как мы готовимся к выставке. Все остальное пойдет своим чередом.

– А я скажу, что вы сами и нагадили! – огрызнулась Роза Максимовна.

У Стешиц перехватило дыхание, и она словила себя на мысли, что тротила было мало.

Утром Яна писала докладную, стояла на ковре у директора, получила интересное предложение: мирно расстаться, с откреплением. Вывод администрации школы был таков: вечерние факультативы прекратить, так как они несут в себе опасность. Часы забрали, дали младшую группу продленного дня.

Утешение от Костика

В группе продленного дня можно было рисовать, лепить, мастерить оригами и все остальное, что она любила делать на своих уроках. Беда лишь в том, что на продленку оставались самые нерадивые ученики из начальных классов, чаще всего из многодетных семей или оттуда, где одна мамка работала на нескольких работах и надеялась на то, что ее дитенка накормят, чему-то научат и займут чем-то полезным.

Дети бегали по партам, стреляли друг в друга жеваной бумагой, свистели, мычали, плакали, постоянно отпрашивались в туалет. Все ждали полдника. В столовой могли порадовать молочным коржиком или глазированным сырком. Янина Петровна тоже ждала полдника – чтобы передохнуть. Она держала себя в руках. На детей не кричала, а просто давала задание, показывала, как его надо делать, хвалила или мягко журила.

Костик Бусел сидел на первой парте и старательно рисовал машинку. За урок он их делал штук двадцать, все одинаковые и все одним цветом. Костик был особенным ребенком. В школе в разных классах училось пятеро его братьев. Все удивительно похожие друг на друга, одинаково стриженые веселые двоечники. Они мастерски ругались матом, таскали у однокашников печенье и бутерброды, карандаши и ручки. Когда им делали замечание – невинно хлопали глазами, говорили скороговоркой: Больше/никогда/не/буду/я/нечаянно/в/дневник/не/пишите/мамке/не/говорите».

Все Буслы пребывали в постоянном чувстве голода. Из столовой они уходили с полными карманами хлеба. За время летнего лагеря куст ирги за окнами учительской объедался братьями задолго до настоящего созревания ягод. Щавель на школьной грядке не успевал отрастать.

Костик смотрел на Яну Петровну своими пронзительно голубыми глазами:

– А давайте поспорим на коржик. Скажите, что сегодня дают в столовке: сырок или коржик?

– Если выиграешь, два коржика не будет тебе много?

– Не-а, не много, я мог бы и три съесть. Или даже десять.

Оставалось пять минут до вожделенного похода в столовую. Она закрыла журнал с заданиями и стала скреплять готовые рисунки степлером. Машинка как-то странно щелкнула и выплюнула из себя блок скобок. Она развернула взбесившийся степлер, пытаясь узнать, где его заклинило, и вдруг острая боль впилась в переносицу: неожиданно скобы выстрелили в лицо. Кровь брызнула на рисунки. Шум в классе мгновенно стих. Дети бросились к аптечке, и тут же на столе перед учительницей появились перекись, йод, зеленка, бинты.

Все, затаив дыхание, со страхом и любопытством смотрели на окровавленные руки Янины Петровны, которая прижимала к ране смоченную перекисью вату.

Дверь класса резко открыла взволнованная учительница математики.

– Что случилось? Как-то у вас тихо стало.

– Да вот, неприятность, поранилась степлером. Не могу кровь унять. Вы не сводите детей на полдник?

– Конечно, я и додежурю за вас. Идите в поликлинику. Не забудьте сказать, что это – производственная травма.

Дети тихо и послушно построились, вышли из класса. Разглядывая себя в зеркале, Янина Петровна видела, как лицо ее стремительно отекает.

– А вдруг у меня там скрепки? – с ужасом думала она.

Одной рукой прижимая рану, учительница машинально собирала в стопку тетрадки с заданиями, журнал. В класс осторожно заглянул Костик Бусел.

– Янина Петровна, вы живы?

– Конечно, Костик.

Она старалась не выдать своего раздражения. Ей хотелось побыть одной, убедиться, что кровь остановилась, ничего опасного нет.

Костик осторожно подошел к столу, с любопытством разглядывая ее распухшее лицо и что-то пряча за спиной. Он пытался заглянуть Янине Петровне в глаза, а ей было неловко от детского любопытства.

– Чего тебе, Костик, почему ты сбежал из столовой? Надо идти с классом.

Ей подумалось, что мальчишка специально вернулся, чтобы в отсутствие детей стащить что-нибудь.

– Что ты прячешь за спиной? Ну-ка, покажи.

Костик смущенно положил на край стола надкусанный коржик:

– Это вам, Янина Петровна. Только я не удержался, откусил немножко.

У Костика Бусла не было никаких видов на особенное к себе отношение. Его поступок был предельно прост. Он хорошо знал: когда бывает больно – очень хочется, чтобы кто-то пожалел.

Тупик, в котором сейчас стояла Яна со своими критическими анализами школы, оказался вовсе не тупиком, а коридорчиком в лабиринте, где подавал ей знаки спасения не очень успешный ученик Костик Бусел.

Бусел пододвинул ближе к Янине Петровне свой коржик. Учительница не дала развиться своим рассуждениям по поводу его грязных рук, нестриженых ногтей. Она взяла подношение и отломала маленький кусочек.

– Костик, спасибо. Я возьму немножко, потому что коржики мне есть очень вредно, а тебе – полезно.

– Да, – кивнул Костик, ему нравилось завершение разговора.

Свободная птица

Травма на рабочем месте не вызвала никакого сочувствия у администрации школы. Вопросы о страховке, больничном листе и особой медпомощи, наконец, инструкция о том, как надо правильно работать со степлером, вызывали у Яны острое желание уйти в глухое подполье и полежать тихо, без признаков жизни, возле мешков картошки.

На электронную почту пришло два заказа. Яна потрогала пластырь на лбу: вроде болеть стало меньше. Значит, надо работать, и она стала набирать антапкин текст.

«Родительское собрание. Директор сказала, чтобы пришли родители. Говорю: «Нет у меня родителей. Бедная сиротка я».

– В анкете написано, что есть.

– Это приемные. Скажете им, что меня надо лучше воспитывать, забьют до смерти или сдадут снова в детский дом.

Пока отпустили. Надо идти договариваться с соседкой Зиной. Она всего десятку берет за услугу «родитель на собрании». Мне нравится, когда она приходит к нам в школу разведчиков, хорошо поддерживает мой креатив. Прошлый раз это было в апреле. Пришла Зина в валенках с пакетом, на котором «С Новым годом» написано. Я ей туда пару книжек положила. Говорю, как станут что-нибудь про меня говорить, ты книжечки эти медленно доставай и на стол выкладывай. Книжки были такие: «Лев Толстой как зеркало русской революции», «100 уроков Камасутры» с вырезанными картинками, «Как правильно выбрать автомобиль» и «Разведение кроликов на вашем балконе». Думаю, отвяжутся от меня на пару месяцев».

Вставились две ссылки про машины и кроликов, а это аж два доллара!

На следующий день она написала заявление об увольнении. Его тут же одобрили, и Яна стала свободным от работы и зарплаты человеком.

Ей тут же захотелось заполнить свой день чем-то таким, на что раньше никогда не хватало времени. Она больше трех часов потратила в Национальном художественном музее, час разряжала свою кипяченую ситуацию в школе этнических барабанов «Тэкадум», посмотрела восточный ширпотреб на ярмарке возле Дворца Искусств и долго сидела на скамейке в маленьком скверике с крошечным фонтаном, поедая мороженое. Однако радость от победы оказалось какой-то маленькой, даже меньше, чем от мороженого. Она вспомнила Костика с надкусанным коржиком, Корнееву Анечку, поджидающую ее у кладовки с самодельной открыткой ко Дню учителя, последнюю выставку, где продались две смешные работы Кати Поскребко. На эти неожиданный деньги были куплены для юной художницы в художественной лавочке настоящие кисточки. И этот детский восторг: «Кис-точ-ки!» Рамки для несчастных работ Сережи Куксо, – больше половины учительской зарплаты – зато получилась классная выставка на всю стену возле учительской. Сережа рисовал для учителей, чтобы они вытянули ему оценки. Может, это и помогло ему с трудом перевалиться в десятый класс. А его батики Стешиц нашла вместе с хозяйственной ветошью в кладовке технички. Ими вытирали пыль. Но как только подрамник с туго натянутой тканью вставили в раму, случилось чудо, которое было приятно рассматривать и удивляться умению двоечника и лентяя Сережи Куксо. Сережина выставка повисела дня три. Работы исчезли, и куда – никто ничего не мог сказать, учителя пожимали плечами, а Сережа хмуро покуривал за углом школы и отказывался отвечать на вопросы.

Ее часы были разбиты форточками, день пролетал бездарно, но теперь все станет по-другому! Зарплату можно восполнить при помощи Антапки, добывающей около ста виртуальных долларов в месяц. Жаль только, что заказы были скучными, а то и вовсе неприличными: приглашение в казино, ритуальные услуги – лучшие гробы в городе, интимные прически… Заказ на ссылку о продаже угловых ванн был, как манна небесная, но за один доллар.

«Наша ванная очень маленькая. Я не про то, чтобы там слона купать или крокодилов разводить. Когда в нее входишь – понимаешь, что делать там нечего, ну кроме как зубы почистить. Если захочешь в ванне помыться – ноги надо на краники задирать, не помещаются, а пузо все время мерзнет, так как ванна мелкая.

Пришел к нам знакомый дядя и стал хвастаться, что совместил туалет с ванной, места стало больше, и он решил установить китайскую угловую бадью для купания. Так красиво рассказывал, что просто немедленно захотелось выломать ту стенку, за которой был унитаз, на котором в данный момент сидела бабушка. Она почему-то совсем не обрадовалась креативному решению. Стала объяснять, что китайцы очень мелкие и для них наш тазик сойдет по размерам за ванну. Но мысль бушевала – совместить, установить! Когда мы стали рассказывать ей про гидромассажные ванны-джакузи и душевые кабинки из Италии, бабушка очень обиделась, сказала: что хотите, то и делайте, – и засобиралась на дачу.

По опыту знаю – на недельку там застрянет.  Вот хватит ли этого времени сломать стенку, поставить новые трубы и установить итальянское чудо для душа? Кабинка у нас не поместится, но можно же прямо в ней оставить унитаз, сидеть на крышечке и мыться. По-моему, очень удобно».

Яна вставила ссылку на сайт, продающий гидромассажные ванны, и пошла в душ. Переключая воду с горячего режима до изморози в животе, учительница думала о смене профессии.

Раньше она с успехом печаталась в пионерских газетах и была уверена, что получится и во взрослых. Но взрослые газеты хоть и печатали иногда ее статьи, брать в штат не торопились. Денежных запасов становилось все меньше. С ними исчезали и запасы в холодильнике. Мама была в долгой командировке по контракту, и писать ей о своей безработице Яне не хотелось.

Полное безденежье

Уже было за полночь. Яна сидела возле компьютера и искала вакансии. Еда в холодильнике закончится через дня два. Интернет особо не радовал предложениями – все крючки да мышеловки с бесплатным сыром: «Зарегистрируйся – и получишь пятьдесят зеленых», «Открой на сайте наше окно – и увидишь, как деньги падают в твой кошелек».

Кот настойчиво звал Яну на кухню.

– Ну, погоди, Маврик, я ведь тоже не прочь перекусить. Вот, обещаю, последняя страничка. Смотри-ка, какие заманчивые объявления: «Требуется компаньонка для солидного мужчины в дальнюю командировку», «Ищу попутчицу для отдыха в Турции». Хочешь в Турцию? Вижу, что не хочешь.

Кот прыгнул Яне на колени.

– Вот еще миленькое предложение: «Веселый пикник на берегу моря, приглашаем в компанию красивых девушек до двадцати двух…» Эх, я уже старуха. Про котов ничего не написано, вакансий для них нет. «Сопровождение… Собеседование по телефону…» Телефончик любопытный, что-то мне напоминает. Да это же мой пин-код.

Кот сиганул на клавиатуру, и страничка закрылась, в колонках тихонько звякнуло, а на экране появилось сообщение: «сервер недоступен».

Яна поплелась на кухню. Открыла холодильник, где скучала одинокая пачка с молоком. Налила Маврику полную мисочку. Потом себе в стакан. Даже не пригубила, вернула в холодильник. Это коту на завтра.

В шесть утра ее разбудил телефонный звонок.

Шлепая босыми ногами по полу, Яна бубнила: «Надо отключать телефон на ночь. Надо отключать. Некому звонить, некому…»

Связь была более чем хорошей. Можно слушать, держа трубку на вытянутой руке.

– Янка, не бросай трубку! Это я, Зина! Я приеду к тебе завтра утром!

«Что за привычка у Зинки говорить сплошными восклицательными знаками»?

– Да, я слышу, – окончательно проснулась Яна.

– Ты ведь будешь в городе, да? Я у тебя остановлюсь на недельку! У тебя ж свободно!

«Вот оно: предсказание майя, – растерянно подумала Яна. – Конец света неизбежен!»

Картинки воспоминаний закуролесили перед глазами. Это был короткометражный фильм ужасов, пальмовая ветвь за главную роль – Зинке.

Вот квартира, где стоит смрад жареной рыбы и сала, такой ощутимый, что можно потрогать рукой. На расстоянии вытянутой руки все кажутся жутко красивыми от полной неясности фактуры. Кастрюли с едой, приготовленной заботливой Зинкой на месяцы вперед.

Ее лучшие обеды – гидролизная переработка белков с маргарином, подметками из свинины, сардельками из всего. Да, и вот еще: картошка и семечки – лучшие овощи, они же также фрукты.

Зинка ездила в город «окультуриваться». Яна должна была ходить с ней на концерты попсы, где безголосые девки в блестящих трусах и высоких сапогах красиво перебирали пальцами микрофон, засовывая его поглубже себе в рот, отбрасывая волосы резкими движениями головы, подсказывали залу, где надо хлопать. Зинка знала весь их репертуар наизусть. Она вообще была очень музыкальная. Днем пела, а ночью храпела. Очень мощно, с музыкальными переливами. А еще она брала без спросу нижнее белье. И это был предел.

Последний кадр – Зинка, разглядывающая микроскопические Янины стринги.

«Ты ЭТО носишь? И не холодно?..»

Яна обессиленно прислонилась к стене.

–Ты меня слышишь? Алле! – не унималась Зинка.

– Меня завтра не будет в городе, – пыталась разрушить Зинкины планы Яна.

– Ну, я поменяю билеты и приеду послезавтра, – шла к своей цели упорная подруга.

Конечно, врать – нехорошо. Но выхода не было. Учительница младших классов остро ощущала своё нравственное падение:

– Я уезжаю… надолго.

– Куда, зачем? – строго вопрошала телефонная трубка.

– Это командировка. Секретная, – вошла в роль Яна.

– Значит ты устроилась на работу? Куда? Рассказывай, – не отпускала Зинка.

За окном отчаянно засигналила запертая на стоянке машина.

– Не могу. За мной уже приехала машина. Пока! – И Яна бросила трубку.

«Совесть моя дорогая, не загрызи меня за этот обман. У Зинки под Минском живут родственники. Она не останется без крыши».

Яна на автопилоте потащилась в кухню за кофе. Маврик, как верный маршрутизатор, следовал на полкорпуса впереди.

Она открыла банку и поднесла ее к лицу, чтобы чудесный запах арабики помог забыть чудовищное начало дня.

Запах был, а кофе не было. Но нюхать банку все равно было в кайф.

Звонок мобильника заставил ее взрогнуть.

Ну кто ж это такой настойчивый? Конечно, Зинка!

– Ты уже едешь? Оставь ключи. Я потом их отдам соседке. Гарантирую порядок.

– Я уже еду, и ключи со мной. Все, пока, – отрезала Яна.

«Не думаю, что это конец переговоров. Зинка очень хитроумна и коварна. Она может приехать сюда и проверить, дома ли я».

Спать совсем расхотелось. Надо было что-то срочно предпринимать.

«Что это такое мне попалось про сопровождение? Это не то ли, когда богатенький решил куда-нибудь поехать, погреться среди поздней осени на солнышке и надо ему составить компашку? Сказку рассказать, спинку почесать. А вдруг продаст меня в сексуальное рабство? Итак: Зинка или сексуальное рабство? Какой там номерочек? Последние четыре – мой пин код. Девять утра. Офисы открылись. Можно звонить».

– Алло. Фирма «Дрыгва». Сопровождение заказывали?

Дамочка на том конце испугалась:

– Нет, не заказывали, но мы ищем.

– Ваши условия.

– Это не по телефону. (Ну, ясен пень.)

Яна записала адрес и до назначенного времени встречи ломала себе мозги.

Какое им сопровождение надо? Охрана, совместные походы в общество, выгул собачек, развлечения. Под последним подразумевается всякая гадость.

В кошельке одиноко лежал талон на автобус. Пешком идти от Уручья до Комаровки не хотелось. Выйдя на лестничную площадку, она привычно позвонила в соседнюю квартиру. Открыла молодая мамаша с подбитым глазом. На руках – измазанный едой малыш с обрезанными колготками.

– Привет, может, долг отдашь? Я совсем на мели, даже на проезд нету.

– Ой, Яночка, нету сейчас. Вечером Виталик принесет. У него аванс сегодня.

– Ну, че там? – донеслось из глубины квартиры, и перед Яной возник мужик в майке с бутылкой пива в руке

– Привет, соседка. Как дела?

– Когда за авансом пойдешь?

– Каким авансом? Безработный я, вот думаю, как семью кормить. Тяжелые у меня времена. Одолжи до завтра хоть пятерочку.

– Что-то ты сегодня мало просишь, – вздохнула Яна и стала спускаться с лестницы.

Поиски буржуев

Ходить пешком полезно, но опасно. К бровке прижалась машина и медленно ехала рядом с Яной. Из-за опущенного окна скалился хлыщик:

– Девушка, вы работаете?

Она не сразу поняла вопрос.

– Нет, отдыхаю.

– Поехали, отдохнем вместе?

– Мне ваша машина не нравится.

Она резко свернула в толпу людей, подальше от дороги, и чуть не врезалась в толпу грузчиков из мебельного.

Забористый мат, разбавленный кое-где междометиями, вполне дружелюбен и даже остроумен.

– Пойдем, пивком угостим. (Это меня, что ли?)

– Nicht ferschteen.

Она еще слышала, как за спиной громко обсуждали, какое пиво любят немки, а ее уже окликали цыганки, предлагающие снять порчу, туркмены, продающие в переходе сухофрукты, и бабушки с котятами. Да, это Комаровка, детка. Она перешла на другую сторону улицы и очень быстро нашла дом, где искали сопровождение.

Дверь в квартиру хорошо оформлена. Двойная. Но даже она не скрывала шумной детской возни. Палец уверенно утопил кнопку звонка. На мгновение за дверью стало тихо, и на пороге появилась очень бледная худая женщина.

– Я по объявлению, – успокоила её Яна.

– Это у вас фирма с таким дурацким названием? Я по компьютеру ничего не нашла, – не спешила пропускать в квартиру хозяйка.

– А мы еще свой сайт не выставили. Заполняем, – вынуждена соврать Яна.

– И чем же вы занимаетесь? Покажите вашу визитку.

Яна все еще стояла в прихожей. Активно рылась в своей сумке, якобы отыскивая визитку. И куда только девались ее уверенность, смелость и чувство юмора. Вместо этого фейерверка – дурацкий вопрос:

– Это вас сопровождать надо?

– Нет. Пройдите в кухню, тут светлее.

В правом углу на изящной угловой полочке разместились иконы. Яна прикрыла глаза, прошептала что-то вроде: «Господи, пронеси» и, как казалось ей, «незаметненько» перекрестилась. Но женщина заметила ее суетливое движение рукой, устало опустилась на стул и вдруг заплакала. Тоненько и жалобно.

Девушка смутилась и почувствовала, что тут, в этой квартире, нет никаких буржуев, выбирающих для себя платные развлечения. Это было видно по печальным глазам плачущей женщины и бумажным салфеткам, которые она мяла в руках и все никак не могла начать разговор. Пауза, наполненная сдавленными рыданиями, затянулась.

– Ну что ж, бывают и неудачи, – вздохнула Яна и попробовала «оживить» обстановку.

– Меня зовут Янина. Я студентка. Отчаянно ищу работу, потому что надо платить за учебу. Я знаю два иностранных языка. Но оба – плохо. Я умею водить машину, но катаюсь только на велосипеде. Я занималась бальными танцами, но на балы меня не приглашают. Я хорошо умею стрелять, но только из рогатки…

Совсем рядом раздался мужской хохот.

В проеме двери появился волосатый, небритый мужчина абсолютно непонятного возраста, в белой расстегнутой рубашке, густо сдобренной пятнами, похоже, от компота. На шее у него висела такая же лохматая девчонка лет четырех. Под строгим взглядом матери она бесшумно соскользнула на пол, пригладила растрепавшиеся волосы и стала рядом, изучающе глядя на гостью.

– Ничего себе тетенька. У нее большая сумка, белые тапки с завязочками. Конфеты принесла?

Яна порылась в сумке и вытащила шариковую ручку.

– Вот, вместо конфеты, будешь рисовать.

– Конфета лучше, – заметила девчушка, но ручку приняла.

Мужчина как-то странно смотрел поверх Яниной головы, в окно. Она даже повернула голову туда, ожидая увидеть что-то интересное.

Неожиданно он вытянул вперед руку, вроде протягивая ее для знакомства, ладонь направлялась куда-то в пространство. Он назвал себя:

– Данила.

Женщина схватила Данилу за протянутую руку и стала выталкивать из кухни:

– Я же просила тебя посидеть и подождать.

– Не хочу я ждать. Объясни этой Янине условия, пусть оценит ситуацию. Если она толковая – все получится. Янина, ты у нас толковая? – спросил он в упор.

– Да, я очень толковая. Можно сказать, по толковости занесена в Книгу Гиннесса.

– Садись, помозгуем.

Яна послушно села. А он – напротив. Дикая борода, несвежая рубашка…

– Значит так, Янина. Сопровождение нужно мне. Я нуждаюсь в проводнике. Я хотел бы, чтобы это был мужчина, парень. Но ситуация не оставила мне времени для выбора. Три недели надо работать как секретарь, поверенный и просто проводник. Ничего особенного не надо. Требуется доставить меня в клинику и обратно. Мне не нужны собеседники, сочувствующие и желающие за мой счет посмотреть красоты заграницы. Вы их не увидите. Вы готовы к такой работе?

– Вы не сказали про мою зарплату, от этого зависит степень моей готовности.

– Пятьсот за услугу, гостиница и питание за наш счет, билеты тоже. Будешь занята около недели.

– Не очень-то большая зарплата при такой нагрузке, – попробовала поторговаться Яна.

– А где ж это вы сегодня заработаете больше? – сердито откликнулась хозяйка. Спохватившись, другим тоном добавила: – Честно говоря, у нас выбора сегодня – никакого. Послезавтра если не выедете, то…

Яна увидела, как обреченно лежат на коленях руки этой убитой проблемами женщины. Похоже, что проект с сопровождением начал разваливаться.

– Меня зовут Данила, а это – моя сестра Надежда. Через три дня из Одессы поплывет корабль, на котором надо добраться до Израиля. Путь долгий, но другого выхода нет – на самолете нельзя. Перепады давления при полете испортят ситуацию.

– Опять ничего не понятно. Давайте суть, – перебила Яна

– Суть такова. Мне нужна операция на глаза. Все документы готовы, и клиника готова меня принять. Но сестра не может ехать. Мне нужен сопровождающий.

(Боже, да он же слепой!)

– Ну конечно, я еду, нет, плыву, сопровождаю.

Сборы в дорогу

Чемодан огроменный. Жаль, другого нет, зато в этом можно спать, если гостиницы не будет.

Яна достала из кухонного шкафчика коробку из-под обуви. В ней аккуратно лежали куски хозяйственного мыла. И скучали там они с мезозойских времен, когда это мыло продавалось по талонам.

«Только я знаю, какая это классная штука – хозяйственное мыло. Отбеливает, лечит и удивляет своей дешевизной. Может, я бы про него так хорошо и не думала, если бы не бабушка Надя, которая хозяйственным мылом сводила мне синяки, лечила вспухшие лимфоузлы, подростковые прыщи и с успехом защищала от моли свою шубу. Бабушки давно нет, а ее запасы коричневых вонючих брусков не иссякли. Это чудесное средство надо непременно взять с собой».

Кроме мыла в чемодане сиротливо расположился пакетик с бельем и старенькими босоножками. Как-то все грустновато: ни тебе вечерних нарядов, ни приличного купальника, ни яркой косметички с мировыми брэндами.

«Да, небогатая я невеста. Ничего, я там на свои пятьсот зеленых разгуляюсь».

С Яниного балкона виден заброшенный сад с деревьями, на которых гроздьями сидели мальчишки из соседних домов. Так, от нечего делать, рвали зеленые яблоки. Эту кислятину в рот невозможно взять, зато можно бросаться друг в друга и в прохожих. Однако было им еще одно применение. Из кислых яблок получалась вкуснейшая начинка для пирожков в дорогу. И рецепт Яна знала простой, а главное – в доме была мука, одно яйцо, немножко постного масла.

Сопровождение

Яна катила свой грохочущий чемодан, и ленивые голуби испуганно взлетали, бросая недоклеванные крошки. Несколько десятков пионеров с барабанами, начисто лишенных слуха и ритма, незримо шагали с ней. «Танки вошли в город», – усмехнулся Данила. Он не только выделялся из толпы своим ростом. Все в нем было какой-то нелепостью. Темные женские очки, волосы, стянутые розовой резинкой, явно позаимствованной у племяшки, военные камуфляжные штаны и высокие ботинки. Чемодан резво преодолел выбоину на перроне и остановился. Все, кто следил за ним взглядом, теперь удивились, разглядывая Данилу. Его сестра вместо приветствия встретила Яну вопросом:

– Да что ж там у вас?

«Надо признаться, дурацкий вопрос, который заслуживает дурацкого ответа»,

– Походная типография.

– Зачем? – охнула Надежда.

– Ну, шутит она так, – стал успокаивать сестру Данила. – Она же его без рывков везла. Если бы волокла, то я бы услышал. У ней там зубная паста и кусок мыла, немножко бельишка.

Вошли в вагон. Место в купе внизу и на верхней полке. Попутчиков не было. Надежда была какая-то дерганная. Папку с документами держала побелевшими от напряжения пальцами.

– Деньги у Данилы. Вот твой паспорт и его. Смотри, не потеряй. Вот телефоны. Тут результаты обследования, вызов клиники.

После всех инструкций Данила с сестрой вышли из вагона. Яна смотрела из окна, как они пытаются о чем-то договориться.

«Какая ужасная борода! Ну, дьячок или хиппарь. Пусть бы его сестрица постригла, побрила. Ой, кто там тащится по перрону? Каблуки подкашиваются в разные стороны, юбка закончилась, а ноги не начались, крашеные волосы факелом над головой. Знакомая клетчатая сумка с большой биографией. С такими ездят челноки на свои закупы».

По платформе спешила Зинка.

Она налетела сначала на Надежду, потом толкнула Данилу. Остановилась, поставив свою неподъемную торбу, стала закалывать волосы, попутно огрызаясь на пассажиров, спешащих к поезду, которые теперь толкали ее.

«Да, негостеприимная я, черствая и эгоистичная», – будто оправдываясь перед собой, бормотала Яна.

Перед самым отправлением в купе ввалились двое командировочных. Они долго и шумно располагались на своих местах. Наконец, достали из своих черных портфелей бутылку коньяка, бутерброды с колбасой.

– Тут в Минске коньяк неважный. Мы с собой свой возим. А в остальном – все понравилось: город чистый, девушки красивые, сговорчивые. Не желаете с нами чарочку?

– Да нет уж, спасибо.

– А что так категорично? – разрезая на дольки большое яблоко, спросил один из них.

– Да вот представляю ночь с перегаром, храпом и, возможно, сальными анекдотами и большими приключениями, – огрызнулась Яна.

– Суровая девушка. А вот про большие приключения – вы что имеете в виду? – командировочный многозначительно захихикал. – Вы тут у нас одна на троих…

Он открыл коньяк и стал наливать в походные рюмашечки, которые достал из специального футлярчика. В купе запахло спиртным.

Данила поднялся и вдруг, будто потеряв равновесие, судорожно схватился за столик. Бутылка с коньяком перевернулась, упала на пол. Салфетка, на которой была разложена закуска, сдернулась. Теперь и бутерброды валялись на полу вместе с качающимися дольками яблока. А рюмашечки… На одну Данила наступил, и серебряный край смялся.

– Ты что это делаешь! Что за хулиганство! Проводник! – заорали дурными голосами командировочные.

В дверях появилась проводница. Она быстро оценила обстановку: двое красных от волнения государственных людей с очень плохим настроением, на полу – лужа и намеки на всенародный праздник. Над всем этим маячил высокий бородатый мужчина, которого тянула вниз за руку испуганная девушка. Наконец, Данила сел. Один из попутчиков обиженно разглядывал только что поднятую бутылку, где был коньяк. На дне плескалось граммов сто пятьдесят.

– Девушка, мы вот, как люди, сели в ваш поезд, достали коньячку. Дорогого, между прочим. У нас повод серьезный…

– Спиртные напитки в вагонах распивать запрещается!

Проводница вышла из купе.

Соседи по купе с ненавистью смотрели на Данилу.

– Ты, волосатый. Поп или кто там еще. Что это ты так распоясался? Тебе говорю!

Дядька толкнул Данилу в плечо. Но тут же его рука была перехвачена и заломлена назад. Данила вытолкал командировочного в коридор, по которому уже спешила проводница с веником и совком. Второй пассажир испуганным фальцетом пожаловался на Данилу: «Он бешеный, нападает, устраивает драку».

– Стыдно вам, мужчина, должно быть, – тихо выговаривала проводница. – Это больной человек. Он слепой. Нечаянно все получилось, а вы ищите виноватых. Вот сейчас на станции милицию вызову и вас высадят из поезда за распитие алкогольных напитков. Так что сидите лучше тихо. А я вам чай принесу.

– Да разве чаем наешься? – не унимался командировочный.

– А у меня есть к чаю пирожки вкусные. А если уж так приспичило коньяком баловаться, то у вас там немножко осталось. Будет чай с коньяком, – дружелюбно предложила Яна.

Пакет с домашней выпечкой, которая радовала глаз своими румяными бочками, всех примирил. Командировочных звали Василий Иванович и Петр Васильевич. Чай с пирожками им понравился. Яна старалась не смотреть, как крошки застревают в Данилиной бороде. Легли спать. Командировочные почти сразу дружно захрапели. Яна слышала, как ворочался Данила. Ему тоже, наверное, мешал храп. Она поцокала языком – старый испытанный способ успокоить храпуна, но результата не было. Ну, а посвистеть? Храпуны затихли. Но через минуты две храп даже усилился.

Вдруг с верхней полки послышался художественный свист. Не очень звонкий, но без фальши и спешки он вырисовывал красивую мелодию. Командировочные затихли, и Яна незаметно уснула под моцартовскую колыбельную.

Отплываем

Резвый одесский трамвайчик довез до порта. Долго ждали посадки. Попутчики были очень разнообразны. Туристы с красивыми чемоданами и сумками держались особняком, косо поглядывая на женщин в платочках, которые смиренно расположились прямо на полу. Возле них был странный багаж в холщовых мешках. Несколько детей с визгом носились, лавируя между чемоданами и людьми. На втором этаже, облокотясь на перила, стояли такие же бородатые, как Данила, мужчины в черной одежде. Несколько из них были в черных шапочках, на груди у них висели большие кресты. Они смотрели на Данилу. Он, будто чувствуя это, повернул голову в сторону священников:

– Говори, рассказывай, что видишь, – нетерпеливо попросил слепой.

– На тебя смотрят сразу несколько попов. Наверное, им очень нравится твоя борода. За своего принимают, вот только по одежде ты им не очень подходишь.

– Ну, а кому подхожу?

– Да, пожалуй, никому. Слишком выделяешься из всех тусовок, – усмехнулась Яна.

В этот момент один из бегающих мальчишек с силой врезался в Яну. Она инстинктивно схватилась за Данилу, чтобы не упасть. Он притянул ее к себе, будто оберегая от чего-то страшного, но это длилось секунды. Опасности не было, и Яна поспешно отстранилась. Но в этой защите было что-то необычное для нее. Потом она еще и еще раз вызывала у себя в памяти этот эпизод, пытаясь понять, что же в нем было такого особенного. И когда они шли на посадку, когда стояли за посадочными талонами у ресепшна, когда он нес чемоданы по длинному коридору, когда входили в каюту – она смотрела на этого слепого уже не на как отдельно данное существо, которое надо опекать. Они были вместе.

Туалет и душ в маленькой каморке. Без иллюминатора. Кровати в два этажа и довольно широкие. Места почти нет.

Данила стоит у входа в каюту и будто боится шагнуть вперед.

– Говори, что видишь, и как это тебя радует.

– Да всё нормально. Только тесно. Туалет направо, там же душ. Спальные места в этажерке. Тебе, наверное, лучше внизу. Морских красот отсюда не видно.

– Не беда, когда совсем не видно. Можно и мозгами видеть.

– Ну ладно, тогда включай свои мозги.

–Ты меня оставь на минут десять. Мне надо освоиться.

Яна вышла в узкий коридор. На блестящих перилах вдоль стен часто висели черные пластиковые мешки. Они трепыхались от потока воздуха и казались живыми существами. Интересно, а я справлюсь с качкой? По морю плыву первый раз.

Одесса провожала дождем. Но с палубы никто не уходил. Рядом держится за зонт молодой толстяк в коричневом подряснике.

– Вы с какого места? – обращается он к Даниле.

– Из Минска мы.

– Не был ни разу, хотя в Жировичи ездил. А где там служите?

– Мы мирские. Едем на лечение.

– Ну, помогай вам Господь! Я тоже еду лечиться. Сахарный диабет у меня.

– А в какую клинику? – спросил Данила.

– На Гроб Господен плыву. Вот моя клиника. Там и полечусь. С нами в группе старец Василий путешествует. Подойдите к нему за благословением. Он молитвенник хороший, помолится за вас.

– Непременно сейчас же пойдем, – неласково ответил Данила.

– Да, любое дело надо начинать с благословения.

– А то что же?

– Не полезно оно для вас будет, даже если свершится.

– Да уж сами разберемся.

«Какой он колючий, – думала Яна, слушая этот диалог. – На контакт не идет. Оценки всегда жесткие, разговор обрывает грубо».

Пока она не уставала от своих обязанностей. Провожала своего подопечного в ресторан, накладывала на тарелку еду. Водила за руку по лестнице. Иногда пыталась его причесать, тогда Данила хватал ее руку. Было даже больно. Выкладывала каждый день свежее белье, но он упорно надевал одну и ту же противно зеленую майку. На прогулке Яна пыталась рассказать Даниле, что видит: море, жемчужный след за кораблем, спины дельфинов, чаек, которые садились на палубу. Он остановил ее. Тогда она перестала рассказывать про «красивости» и бросила его одного на палубе.

В каюте их мучала жара и духота. Однажды утром он вышел из душа совершенно голым, будто был совершенно один. Пошел к чемодану, нащупал махровое полотенце и, не спеша, обернулся им.

– Слушай, ты всегда так хорошо чувствуешь, где находится человек, поворачиваешься туда, куда надо, имея свои какие-то ориентиры, а сейчас, что ты делаешь? Демонстрируешь, что меня нет? Или демонстрируешь свой зад и попутно все остальное? С тобой в каюте едет девушка. И ты что, специально ее смущаешь или оскорбляешь? А может, ты соблазнить меня таким образом хочешь? Если ты это еще раз так сделаешь – я уйду! – дрожащим голосом отчитывала его Яна,

– Аки посуху…

– Ты еще и издеваешься?

Он вдруг как-то странно застыл. Потом подошел очень близко и, будто вглядываясь в ее лицо, спросил:

– Ты плачешь?

– Я не плачу, – отвечала она, вытирая слезы. – Я ненавижу тебя.

– Это за что же?

– За твою нестиранную вонючую майку, за твою всклокоченную в крошках и макаронах бороду, за твою лохматую голову. Ты как Маугли – не говоришь, не общаешься и показываешь, что тебе на всех наплевать. Мне надоело видеть недоуменные взгляды пассажиров, когда я тебя веду в ресторан – вижу, как переглядываются официантки. И еще я знаю точно, что ты это делаешь нарочно.

– Нарочно?

– Да, нормальный цивилизованный человек не может не знать, как себя вести. Мне стыдно быть рядом с тобою, и я с ужасом думаю, что мне придется идти по улицам чужого города с таким вот…

– А я не хочу ничьей заботы. Я не люблю, чтобы кто-то вламывался в мою жизнь. Я не нуждаюсь ни в чьей жалости и никого ни о чем не прошу.

– A ты попробуй, попроси. Бывает полезно.

– Да, я знаю таких, которые стоят в переходах с шапочкой. Просят и кланяются.

– Я совсем не об этом. Помощь может быть другая – поддержка моральная, психологическая.

– Поддержка? Где же ее искать? Страна нас бросила, предала. Я сижу на шее у сестры. Я не могу заработать на себя. Она собирала эти деньги три года. А надо было ехать раньше. Сейчас, возможно, мне ничего не поможет. И сказать не могу ей об этом – все-таки надежда. А мне уже пофиг.

– Вот все, что ты делаешь, наполнено пофигизмом.

– Ладно, кончай мозги промывать. Что ты хочешь? Постричь меня? Валяй, может, не так жарко будет.

– Знаешь, мне твоих одолжений не надо. И стричь я тебя не собираюсь. Здесь есть парикмахерская.

Яна выскочила из каюты. В узком коридоре хвост процессии, которую обогнать невозможно, и она пошла вслед за людьми, которые пели: «Святой угодниче, Николае…» Где-то впереди поблескивали хоругви. Крестный ход на корабле? Молящиеся завернули в бильярдную, где расположилась походная церковь для паломников. Яна двинулась за ними. Простенький походный иконостас, два ведра с песком, где ставят свечи. Несколько женщин в платках, старцы в ветхих черных подрясниках, дети из семейного детского дома. Парочка любопытных туристов.

– Деточка, на вот, плечи закрой, – тронула Яну за плечо женщина неопределенного возраста в белом платочке и протянула ей такой же белый платок.

Казалось, время здесь остановилось. Было спокойно, и мысли в голове принимали порядок: «Мне надо выполнить свое обязательство и более ничего. Все остальное меня не касается».

Послышался звонок на обед. Надо было спешить к Даниле. Яна побежала по коридору к каюте, дернула дверь, она не поддалась.

– Данила, открывайте! Данила-а-а!

«Он не слышит? Надо звать на помощь! Вскрывать дверь», – Яна помчалась к ресепшену, выбежала на маленький пятачок внутренней палубы с административными помещениями и замерла от неожиданности. Из дверей парикмахерской доносился знакомый художественный свист.

Возле кресла, где сидел совсем не похожий на себя постриженный и побритый Данила, суетилась девчонка-парикмахер, смахивающая на пол длинные пасмы темных волос.

Закончив работу, она выжидательно уставилась на своего клиента.

– Ну, хватіт свистіти. Пора розплачуватися.

– А что так строго? Ножницы затупились?

– Затупілісь. Я з вами дві години возилася, за цей час могла обслужити трьох клієнтів. Тому сума буде в три рази більше прейскуранта.

Он достал из кармана сто долларов и протянул ей.

– Возьмите, сколько надо.

Девчонка схватила купюру и спрятала под фартук в карман. Волнуясь, протянула своему клиенту сдачу – несколько мятых мелкого достоинства гривен. Данила взял их, прошелестел между пальцами и улыбнулся:

– Я вам больше ничего не должен?

Яна решительно шагнула к наглой девчонке.

– Пойдем, выйдем, подруга.

– Я працюю. Відстаньте.

Данила, услышав голос Янины, поднялся с кресла, приглаживая свою новую прическу.

– Что, плохо постригла?

– Да нет, красавцем стал. Мне интересно, сколько стоит здесь эта услуга – стрижка трех клиентов? Дайте мне прейскурант, – требовала Яна.

Из подсобки вышла яркая толстуха со стопкой полотенец.

– Что случилось? Клиент недоволен? – поинтересовалась она.

– Сколько стоит мужская стрижка? – стараясь говорить спокойно, спросила Яна.

– Шестьдесят гривен.

– А в долларах это сколько?

– Десятка.

«Ладно, проглотим это вранье, может, здесь на корабле, на закрытой территории, свой курс».

– Данила, сколько там тебе дали сдачи?

Он протянул три мятых бумажки: пять, пять, десять гривен.

– В школе плохо училась? Помочь посчитать? – наступала на наглую девчонку Яна.

Толстуха вспыхнула:

– Раз он принял такую сдачу, то остальное на чай.

– А не лопнете от количества чая? За девяносто долларов?

Данила удивленно поднял брови:

– А что, там была сотка?

– Сейчас проверим. Она лежит у нее в кармане брюк, – подсказала Яна.

Толстуха выжидающе вытянула руку перед девчонкой-парикмахером. Та нехотя извлекла купюру в сотню долларов.

– Простите ей. Для ветеранов услуга бесплатная.

Толстуха протянула деньги Яне.

Данила присвистнул и направился к двери, аккуратно минуя проем. И уверенно пошел по коридору, ведя рукой по стене, насвистывая болеро Равеля.

Яна двинулась за ним. За спиной женщины выясняли отношения.

– Навіщо все віддала?

– Він же афганець. Він тобі за це голову відкрутить. Вони ж всі такі…

Яна догнала Данилу на лестнице. Было непривычно видеть его стриженый затылок. Волосы были вымыты, пахли дешевым парфюмом.

– Ты что это сотками разбрасываешься?

– Мелких у меня нет. Но ведь ты вернула купюру. И я побрит и пострижен.

– Так ты на это и рассчитывал?

– Ну как сказать, отчасти да. Ты же услышала мой молодецкий посвист.

– Слушай, я тебе не сивка-бурка…

Вошли в каюту, и Яна устало опустилась на свою койку. Данила сразу пошел в душ.

Она свернулась калачиком, повернувшись к стене, чтобы не разглядывать его, когда он будет искать себе одежду, одеваться. Слышала, как открылась душевая, но по звукам никак не могла определить, что он делает. Данила двигался абсолютно неслышно.

– Мы опаздываем на обед. Если ты готов, то пойдем.

– Да, я готов.

Она повернулась, чтобы встать, и застыла. Он стоял перед ней в свежей рубашке. Лицо его было совсем незнакомо. Мог бы рекламировать какой-нибудь шампунь или пасту для бритья. Глаза серые, стальные, смотрят сквозь нее. Красавчик.

– Ну как, теперь я тебе нравлюсь? – он не спросил, а констатировал.

– Посмотрим, что будет дальше, – отозвалась Яна.

Тяжелая ночь

В столовой было совсем немноголюдно.

– Сегодня опять рыба, – объявила Яна.

– А почему мало народу? – не слушал ее Данила.

– Откуда ты знаешь? – удивилась она.

– Меньше шума, клацанья вилок о тарелки, разговоров, – просто объяснил он.

– Ну, мы же немножко опоздали, – пожала она плечами.

– Качает… Пакетиков на поручнях стало заметно меньше. В столовую не все дошли, – добавил Данила и принялся за обед.

На столе в бутылочках масло и уксус меняли свои горизонты.

К ночи шторм усилился. На ужин они не пошли. Мутило. По полу каюты катались две бутылки с минералкой и два апельсина.

Какая-то неясная тревога медленно заполняла Янино сознание.

– Ты спишь?

Ответа не было. Данила не слышал вопроса. Качало все сильней.

«Боже, как это мамашки своих детей в колясках укачивают, трясут? Вот бы их самих так покачали», – думала Яна и медленно сползала к краю кровати. Помогут ли ограждения на койках или она свалится вниз?

Все-таки усталость сморила ее. Яна рассматривала какие-то обрывки снов, как жуткий, леденящий душу крик, поднял ее с постели.

– Данила, Данила, проснись, – попробовала его разбудить, тормошила, а он кричал, вцепившись в деревянный бортик койки. Дерево трещало под сильной рукой. Яна не знала, что ей делать.

Кто-то стучался в дверь каюты.

– Тише, тише, миленький. Все пройдет, все хорошо, – прижалась своей щекой к его щеке. Почувствовала его лицо, напряженное, все мокрое от слез. Дыхание Данилы становилось ровнее. Рука, кромсающая бортик кровати, безвольно упала, и слабый выдох-стон закончил этот тяжелый припадок.

Было непонятно, то ли он спит, то ли умер – так неслышно он дышал. Яна включила свет. Изжеванные простыни, одеяло свалилось на пол. Спокойное лицо Данилы с заострившимися скулами, очень бледное, как у покойника. Она с ужасом бросилась искать у него пульс. Никак не могла найти на запястье. Вспомнила, что пульсацию крови в американских фильмах ищут на шее. Поднесла два пальца к артерии. Данила неожиданно перехватил ее руку, выкрутил до резкой боли. Теперь кричала Яна.

В каюту настойчиво стучали.

Он ослабил захват. Вскочил, чуть не запутавшись в простыне, скрылся в душевой. Она слушала, как шумит вода, и с ужасом вспоминала слова толстухи из парикмахерской. «Да, этот прибить или задушить может. Так, нечаянно. Хоп! – и тебя нет».

Яна открыла дверь. За нею стояли две благообразные старушки и большой бородатый мужчина в семейных трусах.

При виде Яны старушки перекрестились и молча пошли к своей каюте.

– Слава Богу, живая, – донеслось до нее.

Бородатый пытался заглянуть в каюту.

– Что там у вас делается? Крики, как из преисподней. Детей перепугали.

– Простите, мы… – только начала объясняться Яна, как из душевой вышел мокрый Данила, вытолкнул любопытного и с силой захлопнул дверь.

С его трусов стекала на пол вода. Пальцы стиснуты в кулаки. Яна боялась заговорить, сделать хоть какое-то движение.

Данила шагнул к ней, испугав еще больше.

– Ты меня боишься. Не бойся. Это пройдет. Раньше так было. Потом прошло. Теперь вот…

Казалось, он вглядывался в ее глаза. Поднес руку к ее лицу, мягко провел по волосам.

– Я не боюсь тебя, – выдавила из себя Яна, – просто не знаю, что надо делать. Переоденься. Ты мокрый. Воды натекло.

Она вышла из каюты. Прямо на уровне глаз висела табличка с указателями – бар, бассейн, столовая, судовой врач. Руководство к действию.

Подсказки

Врач был пожилой. Усталое лицо выдавало тяжелое дежурство. За его спиной лежала женщина с капельницей.

– На что жалуетесь? – глянул на Яну и зачем-то подмигнул.

– На жизнь, в основном, – хмуро откликнулась девушка. – Еду я как сопровождающая со слепым ветераном-афганцем на лечение в Израиль. Этой ночью с ним приключился припадок. То ли судороги, то ли эпилепсия, то ли во сне это у него. На людей бросается. Вот и думаю – доеду ли я до Хайфы живая или вы меня в морозильнике довезете домой.

– Ну, девушка, с чувством юмора у вас коллапс… Чернеет на глазах. Будем ампутировать, – снова подмигнул врач.

– Вам смешно, а мне что делать?

– Господь с вами, совсем не смешно. Очень серьезная история. Сейчас пойду к вам в гости. Поговорим с афганцем, анализы возьмем. Капельница будет работать еще час. Значит, у нас с вами сорок минут времени.

Он крикнул куда-то в сторону маленькой процедурной:

– Сестра Маруся, подежурьте с часок.

* * *

Данила спокойно лежал, закинув руки за голову. На спинке кровати сушилась его мокрая одежда.

– Здравствуйте, Данила. Я судовой врач Григорий Иванович. Пришел узнать, нужна ли вам помощь.

Данила спокойно ответил, не изменив свой позы на кровати:

– Я буду с вами говорить наедине.

Яна вышла из каюты.

Она думала о том, что надо еще немного потерпеть и выполнить свои обязательства до конца. «До цели – неделя. Ну, уж неделю можно потерпеть. Сдам бешеного Данилу на руки еврейским суперхирургам – и назад. На деньги, может, что-то прикуплю в Турции. Там будет остановка. Вернусь в Минск – и стану спокойно искать работу».

Побродив на верхней палубе возле мелкого бассейна, в котором так же штормило, как и на большой воде, Яна повернула в длинный коридор, ведущий к каюте. Григорий Иванович выходил навстречу. Он схватил ее за руку и потащил за собой.

– Надо поговорить, надо с вами обсудить все. Вы должны кое-что знать…

Он так быстро шел, что Яна с трудом успевала перебирать ногами по качающейся палубе.

Пока судовой врач возился с новой капельницей, она сидела на высокой железной табуретке и слушала.

– Все, что происходит с твоим подопечным, вполне объяснимо. Он был на войне. Получил сильнейшую травму, сидел четыре дня под землей, засыпанный обломками. Выбирался сам. Из темноты в темноту. В ограниченном помещении каюты с его слепотой возникают похожие ощущения безвыходной ситуации, когда смерть рядом, а никакой надежды нет. С этим можно справиться, если рядом есть человек, готовый вернуть его в позитивную реальность. Его лечение – ваш голос, прикосновение. И это должно быть спокойное возвращение. Окликай его ласково. Никакого страха, ужаса в голосе.

– Ну, да, прикосновение… Он бортик кровати искрошил во время своего сна. Я его будила, он не просыпался. Он мне руку чуть не сломал.

– Но ведь он вышел из этого состояния. Вспомните, как он проснулся, как вернулся в реальность. Если вы сами испугались, то стали частью его страха. И он может вас…

– Вот-вот. Может меня задушить, зарезать…

– Ну, знаете, я описал ситуацию. Ничего не будете делать, только будить его дикими криками, – и все может произойти. Я этот синдром хорошо знаю. – Доктор внимательно посмотрел на Яну и… подмигнул.

– Да что вы мне все подмигиваете! Все вам шуточки. Мне еще пожить охота!

– Вот и ему пожить охота. Он себя защищать будет от вас, если вы будете бояться, убегать или кричать на него. И вовсе я не подмигиваю. Это у меня тик. В Кандагаре заработал, когда вывозил госпиталь оттуда. И еще совет: вы с ним побольше говорите, отвлекайте его от воспоминаний, вызывайте на разговор.

– Да он абсолютно неразговорчивый, закрытый, неконтактный, тяжелый человек.

– Он может оказаться совсем не таким. Рассказывайте ему что-нибудь на ночь. Спокойное, с хорошим концом.

– Да будет ли он это слушать?

– Будет, будет, ему это очень нужно.

Яна медленно тащилась в каюту, вспоминая ужасную ночь. Да, он затих после ее прикосновения, когда она пожалела его. Слова доктора были понятны. Ничего сложного в ее поведении не требовалось: побольше быть на палубе, разговаривать с Данилой на приятные темы. Положительные эмоции, и – как с дитенком капризным. Во время приступа не бояться, не кричать, а рассказывать детские стишки и петь песенки. Очень просто.

Она открыла дверь каюты и остолбенела. Данила держал в руках острый армейский тесак. Рука была напряжена и готова направить оружие во врага. Он был без своей любимой майки. В его обнаженном торсе чувствовалось сила дикого зверя и… опасность. Даже черный тайный кошелек на шее, где он вез деньги на операцию, сейчас казался каким-то жутким амулетом.

Правила игры

– Данила, тебе не холодно? – сказала первое, что пришло в голову.

Он обернулся на голос. Улыбнулся. Положил тесак на койку. Руки спрятал в карманы брюк.

– Может, сходим на палубу, на свежий воздух?

Данила послушно кивнул.

Яна вытащила свежую майку – и она тут же оказалась в руках у Данилы. Он ловко определил, где перед, по бирке с размерами, которая пришита всегда сзади. Проверил швы – чтобы не надеть наизнанку. И теперь стоял перед ней, готовый к прогулке, – обыкновенный парень, красивый, подтянутый, только улыбка была какой-то вымученной, виноватой.

***

Они сидели на накрытой брезентом шлюпке в носовой части корабля. Здесь никого не было. Ветер ласково трепал волосы, будто хотел успокоить, иногда до лица долетала водяная пыль разбившейся о корму волны.

Яна молчала, перебирая в уме возможности начать хоть какой-то разговор. Он начал первым.

– У тебя есть семья?

– С мамой живу. Сейчас она уехала на заработки. Надолго. У меня постоянной работы нет. Раньше в школе пробовала работать – не понравилось, сменила профессию. Была проблемным педагогом, а теперь я проблемный журналист.

– Что это такое?

– Ищу проблему, раскручиваю ее, а потом у меня появляются свои проблемы – и меня увольняют.

– И сколько ты проблем раскрутила?

– Пока четыре. Вначале случайно наткнулась на параллельную бухгалтерию в известной фирме. Потом помогла получить квартиру многодетной семье, которая восемь лет стояла четвертым номером в очереди… Узнала, что интернат для престарелых, – чудовищный конвейер жестокости, обмана и воровства.

– И как ты до сих пор еще живая ходишь?

– Однажды попугали очень, но отпустили. Мне, к сожалению, никогда не удавалось доводить дело до конца. Всегда побеждали фрики. Вот надеюсь, что эту работу я сделаю как надо, доставлю тебя и вернусь домой с чувством исполненного долга. Посажу тебя в автобус…

– Ты меня сама должна довезти до клиники.

– В интернете написано, что для пациентов есть трансфер. Тебя заберут прямо от трапа корабля. Вы же бронировали место. Там и гостиница должна быть. Клиника очень известная, такие держат марку и не подведут. Твоя сестра подготовила весь пакет документов, а там все входит в пакет обслуживания пациента.

– Мне сегодня доктор задал несколько вопросов, и я не смог на них ответить. Как-то в голове у меня нет четкого представления, где я буду, куда меня доставят, кто меня будет оперировать.

– Мы можем просмотреть все документы. Конечно, если это необходимо, я могу поехать с тобой до клиники. Кораблик наш стоит в Хайфе два дня. Я успею вернуться к отплытию. Там и узнаем – когда тебя выпишут и как ты поедешь домой.

– Мне сестра не говорила про трансфер.

– Ну, может, денег не хватило на полный пакет. Сейчас пойдем в каюту и разберемся. Я ведь твоих документов не видела, но, думаю, если человек решился на такую глобальную помощь для тебя – все должно быть продумано. Ты ведь доверяешь своей сестре?

– Мы с ней общались редко. Надя старше меня на 14 лет. Я еще малой был, когда она выскочила замуж и уехала с мужем в Канаду. Родители очень переживали. Письма – редкие. Потом развелась и приехала сюда. К тому времени я уже отслужил. Отец с матерью трагически погибли. Она и на похороны опоздала. Осталась со мной. Квартира большая, мы друг другу не мешаем. Девчонка у ней забавная, мне веселей стало.

Яна пыталась вспомнить последний разговор на перроне с сестрой Данилы. Пакет с документами. Четкие инструкции – довезти до клиники. Все остальное для нее не оплачивается, не учитывается. Она должна вернуться на корабль. На нее взят билет в обе стороны. А Даниле – только в одну. После операции он полетит обратно на самолете сам.

В каюте все бумаги разложила на кровати. Паспорт, приглашение, выписка из офтальмологической клиники с диагнозом, кардиограмма, анализы.

– Вроде все есть. Да, деньги. Сколько стоит операция?

– Обследование около пятисот долларов, а операция от двадцати тысяч до двадцати семи тысяч зеленых, в зависимости от ее сложности. Это уже определят на месте.

Яна взяла Данилин паспорт. Раскрыла. За обложкой торчал белый уголок. Она потянула и вытащила маленькую фотографию девушки в светлых кудряшках.

– А фотография чья?

– Сеструха. Здесь ей шестнадцать. На паспорт фотографировалась, но не понравилась ей фотография. А мне нравится. Рыжий ангел. Я такой ее и запомнил.

– Значит, у тебя еще есть сестра?

– Нет. Одна. Ты ее видела.

Яна вглядывалась в снимок, но не могла найти сходства с той женщиной, которая поручила ей Данилу.

– Но здесь совсем другой человек!

– Время меняет людей. Я тоже очень изменился.

* * *

У нее осталось какое-то непонятное чувство неопределенности, и хоть гнала от себя всякие назойливые мысли, они возвращались вновь. Корила себя, что перед отъездом без вопросов приняла короткий инструктаж и всю свою работу свела до примитивной цели: привезти, доставить и скорее назад. А подопечный – не посылка, а живой человек. И не оговорено ничего из форс-мажора. А эти его странные выходки, как с ними бороться? Ощущение, что еще очень многое ей придется узнать в этом необычном путешествии, не проходило.

– Данила, ты себя хорошо чувствуешь?

Он лежал на койке, в любимой своей позе, закинув руки за голову, отозвался не сразу.

– А что ты называешь «хорошо»?

– Ну, не болит, не свербит, не донимает.

– Не болит, но донимает.

– И что же? Что донимает?

– Столько времени пустого.

– А чем ты занимался в городе?

– Читал. Выучил азбуку для слепых. Играл в разные игрушки.

– Что за игрушки?

Он поднялся с кровати.

– Дай мне какую-нибудь твою вещицу.

Яна сняла с руки часы и протянула ему. Данила покрутил их в руках и вернул.

– Теперь спрячь их.

Яна сунула часы под подушку.

– Ну, это слишком просто, – рассмеялся он.

Она удивленно подняла брови. А он усмехнулся:

– Часы под подушкой.

Яна обшарила глазами маленькую каюту, наткнулась на куртку Данилы, висевшую на спинке кровати. Сунула часы в карман куртки.

Он надел куртку и открыл дверь каюты в коридор:

– Здесь слишком мало места для этой игры. Пойдем на воздух.

Девушка послушно пошла за ним.

Он шел по переходам с палубы на палубу, по лестницам правого борта, переходил на левый, легко лавировал между расставленными шезлонгами. Яна не переставала удивляться его легкой кошачьей походке. Он ее вел.

Остановились на верхней палубе. Несколько женщин, держась за бортик ограждения, стояли и смотрели, как вихрится вода у кормы.

– Ну, как я шел?

– Быстро.

– Ха, быстро. Я ведь ни разу не остановился. Не споткнулся. Да?

– Это и есть твоя игра?

– Часть ее. Я смотрел будто твоими глазами. Ты видела дорогу, а я – шел.

– Брось эти заморочки. Ты вел рукой по стене, я видела, потом по поручням…

– Вот какая ты материалистка! Оставь меня здесь и пойди куда-нибудь, например, в машинное отделение или в столовую, а может, туда, где псалмы поют. Я найду тебя.

Яна пошла, то и дело оглядываясь на него. Данила смотрел ей вслед.

Она вышла на другой конец палубы и остановилась рядом со стареньким паломником в коричневой рясе, аккуратно заштопанной на локтях. Неожиданно старик повернул к ней бледное лицо:

– Ты смелая девочка.

– Почему вы так говорите?

– Решаешь задачки правильно и главное – ты терпеливая. Знай, что безвыходных проблем нет. Едешь ведь в особенное место. Когда будет трудно, попроси. Стучите – и вам откроется.

Яна с недоумением смотрела на старца, что это он к ней прицепился, что имеет в виду?

– У кого просить, чего просить?

– Ну, сама почувствуешь. Только правильно надо просить: «На все твоя воля, Господи».

– А вы меня ни с кем не спутали?

– Да тебя ж спутать невозможно. Ты, как привязанная, со своим зрячим слепцом. Вон он идет, ищет тебя. Ну, бывай, испытание твое сложное. Но ты выдюжишь.

Старик повернулся и поплелся прочь.

– Яна, – позвал Данила.

Он был в десяти шагах от нее. Весь его вид выражал растерянность.

Она подбежала, взяла его за руку.

– Молодец, ты меня действительно нашел. Только почему такой расстроенный? Что случилось?

– Ты пропала куда-то. Я перестал тебя чувствовать.

– Да я здесь была, стояла, разговаривала.

Он задумался:

–Ты разговаривала, отвлеклась, связь потерялась, и я тебя тоже потерял. А с кем ты говорила?

– Да из священников, старенький такой. Сам меня окликнул. Зачем-то следит за нами.

– Следит? Откуда ты это взяла?

– Не знаю. Про тебя говорил и про меня. Что мы как привязанные. Про какие-то испытания… Чушь всякая.

Совки поганые

Через сутки прибыли на Кипр. В программе была экскурсия в церковь Святого Лазаря.

Уже с утра было очень жарко. Но всех женщин предупредили, чтобы одели длинные юбки, никаких маек, топиков; мужчин в шортах на экскурсию не приглашали. Все получили по бутылке с водой. Предстояло куда-то тащиться по тридцатиградусной жаре. И тут голос экскурсовода пообещал: «А еще мы с вами побываем в бухте Венеры, где она родилась из пены морской. Так что возьмите с собой купальники».

«Значит, сначала по плану церковь для паломников, затем для туристов бухта Венеры», – обрадовалась Яна.

Церковь была старая, десятого века. Яна с удивлением разглядывала резьбу на старинном иконостасе, иконы в серебряных ризах. Возле царских врат стоял небольшой столик с инкрустированной драгоценными камнями коробочкой, где лежали мощи Лазаря. К мощам сразу выстроилась очередь. А Яна уселась на скамью и усадила рядом Данилу. Здесь было не жарко. Он напряженно молчал, прислушивался к негромкому шуму в церкви, пальцы то откручивали, то закручивали крышку на бутылке с минеральной водой. Вдруг его рука замерла, он вскинул голову и медленно повернулся к входу: там появился тот старец в коричневом подряснике, который разговаривал с Яной.

– Кто там вошел?

– А вот вошел как раз тот дедуля, который за нами следит.

Данила встал и очень уверенно пошел между рядов скамеек к старцу.

Она увидела, как дед нагнул к себе голову Данилы, перекрестил его и повел сквозь очередь к святыне.

У самого столика с мощами старец развернулся и посмотрел на Яну. Ее охватило чувство неловкости: она сидела в стороне, когда столько людей специально приехали сюда ради поклона.

В ларце хранилась часть человеческого черепа, самый его купол. Кость была медового цвета, идеально отшлифована множественными прикосновениями верующих. «После четырех дней, как Лазаря похоронили, и никто не сомневался в его смерти. К пещере, где он был погребен, пришел Иисус со своими учениками и воскресил его, – будто специально для Яны говорил старенький священник в штопаной рясе. – Лазарь прожил еще тридцать лет и служил епископом на Кипре».

– Тридцать лет в такой жаре? – удивилась Яна.

Данила протянул ей запотевшую бутылку с водой:

– На, попей водички, а то ты не о том думаешь.

Экскурсовод второй части программы – Сима, «шикарная чмара» из Одессы, приплывала сюда на работу из Израиля на ночном пароме. Она повела свою русскоязычную группу через дорогу по странному переходу в виде узкого низенького туннельчика, похожего на лаз, выкопанный для побега из тюрьмы. Сима отлично помнила свой текст, не сбивалась, когда ей задавали глупые вопросы, а начинала из-за такта, повторяя последнюю фразу, на которой ее остановили: «По греческой мифологии Афродита – самая прекрасная богиня любви и красоты. Римляне называли ее Венерой. Родилась она именно здесь, из пены морской…» И дальше: бла-бла-бла… Войдите в воду и будет вам счастье… Влюбленные никогда не расстанутся…

Место было абсолютно первозданное. Всё как на красивых картинках с настоящей голубой прозрачной водой и вулканическими наростами из дна. Туристы, оживленно лопоча, переодевались, закрывая друг друга полотенцами. Волны были небольшими, но в метрах трех от берега вода пенилась, как в стиральной машине. Именно там женская половина хотела получить красоту богини Венеры. У всех были планы нацарапать на скале свои имена, нарисовать сердечко, а если не удастся добраться до скалы, то хотя бы выложить из камня на берегу в рамках приличия что-то символизирующее вечную любовь.

– А ты будешь купаться? – на ходу сбрасывая платье, поинтересовалась Яна.

– Да вот, думаю.

Ей не терпелось скорее войти в воду, на пустые разговоры времени было жалко.

– Ну, думай, а я пошла.

– А вдруг ты утонешь, и что я буду делать без тебя? – засмеялся Данила.

Но Яна уже не слышала его.

Экскурсовод раскрыла над собой полосатый зонтик и взглянула на часы:

– Полчаса на купание. Плавать тут нельзя.

«Кто ж тут будет плавать, в этих черных камнях?» – только подумала Яна, как кто-то рядом плашмя бросился в воду, обдав ее брызгами.

Она вдруг с ужасом увидела, как Данила большими саженками плывет туда, где вода взбивается в белый снежный коктейль.

– Наза-а-д! – завопила Сима.

«Ему просто надо ориентир дать. Он умеет плавать. Не пугать. Как учил доктор. Все делать спокойно», – бормотала Яна.

– Данил-а-а! – отчаянно позвала она, но разве мог он ее услышать, когда волны разбивались о камни с такой силой, что голос тонул в этом шуме.

– Данил-а-а! Спасай! – изо всех сил закричала Яна.

И он развернулся перед белыми вихрями пены у черной скалы.

Плыл на ее голос. Тут было почти близко, несколько сильных взмахов – и ноги уже могли коснуться дна.

Данила подхватил ее на руки и вынес из воды.

– Ну вот, я тебя спас.

– Спасибо тебе. Если бы не ты, – я бы утонула, – произнесла она дрожащими губами и вдруг заревела в голос. Выкрутилась из цепких рук. Била кулаками по его груди. Потом спохватилась.

– Это я так, от радости. Я очень спокойная, я очень благодарна тебе, ты меня спас. Ты мой герой…

– Ну ладно ломать этот театр, – одернула ее экскурсовод Сима, – не дрожите мое сердце, совки придурочные. Переодеваемся за автобусом. Мужчины – правая сторона, женщины – левая.

Одесситка нервно закурила, бросая косые взгляды на Яну и Данилу.

Слепой быстро справился с переодеванием, вышел на солнце, выкручивая плавки. Рубашки на нем не было. Вдруг новая волна страха сжала горло Яны.

– Данила, где твой кошелек? Он всегда висел у тебя на шее.

– Здесь, в брюках, – весело ответил он, доставая из кармана черный кожаный футляр и прилаживая его на шею.

– Ты с ума сошел. Такие деньги оставил в брюках, на берегу?

– Так они же были на виду.

– У кого на виду?

Она чуть не сорвалась, но вовремя остановилась: «Мне б только день простоять, да ночь продержаться».

Возвращались молча. Яна понимала: надо расставаться по-доброму. Впереди еще ночь до Хайфы. Как он будет себя вести? Такой стресс. Или это у нее стресс, а у него нет?

– Данила, а зачем ты поплыл к скалам? Ведь сказано было – нельзя. Ты же не можешь оценить ни степень опасности, ни расстояние. Ты вообще мог погибнуть. Вся наша группа никак не может прийти в себя.

– А что ты про группу говоришь. Ты про себя давай. Тебе было страшно?

– Да!

– За себя? Ну, там неприятности всякие: не довезла до пункта назначения, деньги не выплатят за твою услугу. Ты об этом думала?

Нет, она не об этом волновалась. Вспоминала свои ощущения, когда увидела его в воде. Думала о нем, чтобы не разбился. Чувство отчаяния – помочь нельзя. Только бы вернулся назад. Только бы взять за руку живого…

– Нет, я боялась за тебя, – прошептала совсем тихо, но он услышал.

– Значит, все у меня получилось. Деда этого, старца, который с тобой говорил, хорошо помнишь? Он мне кое-что интересное шепнул. Я думал – фанатические бредни, но хотелось проверить.

Яна устало смотрела на узкую дорогу, на море, которое сливалось с небом и, казалось, не слушала его.

Данила взял ее за руку. Она хотела отстраниться, но не смогла. Море заполнило все пространство вокруг. Она в одинокой дрейфующей лодке без весел. На дне лодки, закрыв свои лица от солнца полосатыми платками, лежали трое мужчин в длинных, изрядно изношенных хламидах. Резкий крик чайки, опустившейся на нос лодки, поднял самого изможденного. Он приподнялся на локтях и смотрел на горизонт, открыв свое обожженное солнцем лицо со страшными ранами, похожими на проказу.

– Максимин! Калидоний! Хазе – атар!

Яна повернула голову в ту сторону, куда показывал прокаженный. На горизонте тонкой лентой обозначилась светлая полоска земли.

– Они доплывут?

– Да, море их доставит на Кипр, в Ларнаку.

– Этот страшный, с язвами на лице…

– Лазарь. В тех краях бывает особенно жарко, а его воскрешение случилось на четвертый день. Он уже разлагался.

– Жуть. А что ж так запоздали с этим чудом? Ведь Христа звали, когда Лазарь еще был жив. Его можно было вылечить.

– Христос специально задержался в дороге. Он предоставил право действовать природе. А когда Лазарь уже был похоронен и тлен коснулся его, – совершил чудо воскресения. Так он подтвердил, что вера побеждает смерть. Я это узнал сегодня, а мог бы совсем не узнать. Вот и думаю, Лазарю была подарена жизнь, чтобы он сделал что-то мегаполезное. Для чего-то и я получил шанс. Конечно, не для того, чтобы утонуть в пене Афродиты!

Ночные откровения

Если бы можно было сразу заснуть, забыться, а потом: раз – и очутиться дома в Минске. Яна вертелась на постели, никак не могла найти себе места. Данила лежал тихо, но она знала, что он не спит. И ей предстояло поговорить с ним перед сном. Как найти такую тему, чтобы она ему была интересна?

– Данила, что ты чаще всего вспоминаешь из того, что было до ранения? Кроме войны, – осторожно начала она разговор.

– Школу.

– Ты любил школу? – удивилась она.

– Разве мальчишки любят школу? Нет, конечно. Но в последних классах мне было очень интересно ходить на уроки. Я влюбился. И лучшее воспоминание – это девочка, которая изменила всё во мне. Она научила меня мыслить нестандартно. Это пригодилось потом.

– Расскажи про нее.

– Для меня она самый светлый ангел, а тебе ее поступки могут не понравиться. Не хочу, чтобы даже в памяти моей ее обижали.

– Ну ладно, тогда я расскажу о своих впечатлениях о школе. У нас в классе учился такой тихий и абсолютно беззащитный мальчик Юра Ярковский. У Ярковского были на удивление большие и оттопыренные уши. Когда в класс заглядывало солнце и светило на первую парту, уши становились нежно-розовыми, как два лепестка диковинного цветка.

Он был самым маленьким в классе, с плохим зрением и слабыми способностями. С первого класса сидел за первой партой в правом ряду. Над ним никто не смеялся, жеваной бумагой в него не стреляли, давали ему списывать домашние задания, по очереди занимались с ним то физикой, то химией, угощали жвачкой и бутербродами. Так Ярковский дотянул до десятого класса, когда в школу пришел математик Аркадий Львович.

Новый учитель обожал контрольные. Контрольных становилось все больше. А жизнь Ярковского все страшнее. Аркадий Львович ставил сразу три оценки: за правильное решение, скорость выполнения задания и правильное его оформление в тетради. Ушастик ни в одной из этих номинаций не обладал хоть какими-то навыками. Первую половину урока он терпеливо ждал, когда ему передадут черновик с решениями задач, потом мучительно списывал абсолютно непонятные ему знаки и цифры, но тут его всегда подводил звонок. Его контрольные были всегда сделаны лишь частично. Работы учеников стремительно собирали во время звонка. Ярковский всегда копался, и его тетрадь буквально вырывал из рук лично Аркадий Львович. Он обязательно тряс ее лохматыми боками, демонстративно заправлял в оторванную обложку и, наконец, швырял на стопку уже собранных контрольных. Поэтому единица Ярковскому за тетрадку была обеспечена всегда.

Остальные оценки были то «два с плюсом», то «два с минусом». И это было особенно унизительно.

Ярковский иногда хитрил – не приходил на контрольную, прикрывшись справкой о плохом здоровье. После очередного разбора контрольных Аркадий Львович устраивал маленькие блиц-выступления.

– Завтра пишем новую контрольную, она выявит ваши знания по вчерашней теме. Ярковский!

Ярковский вздрагивал и обреченно поднимался.

– Ты знаешь, Ярковский, прогноз погоды на завтра?

– Нет, – мямлил наш ушастик.

– Завтра будет ветер, сильный, порывистый, скорость двадцать метров в секунду. Тебе стоит только распустить свои уши – и ты будешь доставлен в класс. Не пропусти этой замечательной возможности. Не придешь на контрольную – поставлю единицу! С минусом!

Однажды в школу пришла тихая и серая, как мышь, мама Ярковского. Она долго плакала у директора в кабинете и, комкая в руках мокрый от слез платок, высказала опасение, что ее сын из-за школьных несчастий может выброситься из окна или повеситься. В кабинет вызвали Аркадия Львовича, который настоятельно советовал забрать Ярковского из школы и отдать учиться в ПТУ, где ему будет более комфортно учиться.

– Ваш сын – тупее всех тупых! Найдите для него место, где это было бы не так заметно.

И Ярковский перестал ходить в школу. Но его фамилия постоянно звучала в классе.

– Это ты у Ярковского списал? – любил пошутить Аркадий Львович.

Через пять лет после окончания школы класс собрался на традиционную встречу. Организаторы пригласили и Ярковского. Он долго отнекивался, потом вдруг неожиданно согласился прийти. После торжественной встречи бывший 10-й «Б» собрался в любимом классе и стал делиться своими достижениями.  Когда всем уже было известно про молодые семьи, институты-факультеты и важную работу, дверь распахнулась, и на пороге перед всеми предстал Аркадий Львович. Он был взволнован, галстук его сбит набок, а верхней пуговицы на пиджаке не хватало.

– Где он?

– Кто? – хором выдохнули бывшие ученики.

– Ярковский, гад ушастый.

– Не было его.

– Как не было, когда он только что со своими друзьями-пэтэушниками мне уши линейкой мерил.

Так громко в этом классе никто никогда не смеялся.

Дверь еще раз открылась, и в класс проскользнул Ярковский. Он совсем не вырос, но что-то в нем появилось новенькое – то ли эта

уверенность в движениях, то ли очень уж креативная прическа, а может, уши с пробитыми туннелями. Только поздоровался он, как прежде, осторожно: «Здрасьте», – и сел за первый стол, на свое место.

Аркадий Львович, грозно печатая шаг, приблизился к этому столу и, как раньше, направил свой немигающий взор на Ярковского. А тот как ни в чем не бывало, глядя на математика в упор, сказал:

– Вы опять победили, Аркадий Львович. Ваши уши больше моих на три миллиметра. Кстати, вы прогноз погоды на завтра не знаете?

Данила громко рассмеялся и спросил:

– Ты и вправду знакома с этим Ярковским? А где ты была в это время и откуда знаешь эту историю? Ты ведь не рассказывала мне, а будто читала наизусть рассказ.

– Да, ты прав. Это и есть рассказ, мой рассказ. Называется «Уши Ярковского». Я его не придумала. Я сидела в этом же классе и училась вместе с Ярковским у Аркадия Львовича. Меня он не мучил, но соседку мою Катю Масальскую доводил. Однажды вырвал у нее из рук тетрадь с контрольной, когда она подписывала ее. Она не успела написать фамилию, только: «Масо», даже крючок к букве «а» не дописала. Когда Львович объявлял результаты, он целый спектакль разыграл на тему: «Кто такая Масо?» Так и прилепилась к ней эта кличка.

Я пошла работать в школу, чтобы защищать Ярковских-Масальских, и делала это, пока меня не уволили. Ну как, расскажешь про свою школьную любовь?

Данила долго молчал, и Яна уже подумала, что он заснул, но ошиблась.

– Школа наша метила на звание гимназии. Директриса с ума сошла от своих придумок. Все должны ходить в школу в костюмах, обязательно синих или черных и с галстуками. Как офисные мальчики. Девчонкам свободы больше, но и они должны заплетать косички, никаких «распущенных хвостов», лака на ногтях и другой косметики. Даже сумки должны быть очень «официальные». С этими правилами я уже боялся к отцу подходить. Я бы себе лучше новые кроссовки купил. Зачем мне этот костюм, в котором я выглядел как на поминках? Рубашки гладить ненавидел, а отец был военным и заставлял меня жестоко.

И вот, подходя к ограде школы, я увидел дежурных, которые были выставлены для фейсконтроля. У кого не было галстука или туфли не начищены – в класс не допускались.

Я привычно сунул руку в карман за галстуком, но… его там не оказалось. Неприятный сюрприз. Я на автомате приближался к школьному крыльцу, еще на что-то надеясь. Дежурные у нас не звереют, но в тот день договориться было невозможно. На вахте стоял Чика, директорский сынок. Я видел, как он заворачивал странную девчонку, которая никак не вписывалась даже в группу уже отвергнутых старшеклассников.

Вместо белой блузки и темной юбки на ней была короткая майка с веселыми надписями, узкие джинсы. Сверху наброшена флиска с капюшоном, а через плечо матерчатая сумка-торба – ну всё, что ненавидела наша администрация.

Девчонка немного постояла в раздумье и медленно пошла к воротам.

Я догнал ее:

– Эй, новенькая, не знаешь про тутошние порядки?

– Я вижу, ты тоже их не знаешь, – рассмеялась она.

– Да, галстук сегодня забыл, без галстука у нас знания не раздают.

У нее была очень загорелая для конца апреля кожа. Волосы выгорели и, если бы не были прижаты узким красным пояском ко лбу, то можно было бы посчитать, что она не причесывалась по крайней мере дня три.

– Ну и как же мне нужно выглядеть в этой грёбаной школе? – с вызовом спросила она.

– Темная юбка в складку, белая блузка, туфли на низком каблуке.

– Значит, мне век оставаться неучем. Дело непоправимое. А вот тебе можно помочь.

Она сняла со своей прически красную повязку и очень ловко повязала мне в виде галстука.

– Пройдешь дежурных – не забудь про меня. Откроешь дверь в туалете.

Уже когда я бежал по коридору, меня торкнуло: я могу зайти только в мужской туалет. Но тут зазвенел звонок, и я все сделал, как она просила. Не видел, как она подтягивалась и перелезала через подоконник – у нас строго было с опоздавшими на урок. И первой была литература. Вера Петровна ставила двойки не только за знания, но и за дисциплину. Но в классе учительницы еще не было. Уже прошло десять минут урока, и у нас зародилось смутное предчувствие, что в стране совершился переворот. Мы только хотели обсудить это событие, как дверь класса открылась и вошла директриса, Вера Петровна и эта девчонка.

Зрелище было настолько отпадным, что мы даже забыли встать. Директриса в своем парике, с торчащей манишкой, слегка растерянная красная Вера Петровна с журналом под мышкой и нахальная девчонка, которая будто сейчас прибыла из сумасшедшей тусовки. Она без тени смущения разглядывала класс.

– Эт-то что? Всем встать. Учитель в классе! – завопила директриса.

– У нас новенькая. У нее неделя испытательного срока. Я прошу помочь ей адаптироваться к нашей школе, принять в ваш дружный коллектив… Ее зовут Мария Коваль, или просто Маша.

– Нет, меня зовут просто Мария. А фамилия пишется через черточку Коваль-Чумихо, – возразила новенькая.

В классе рассмеялись. Чикалин, директорский сынок, выкрикнул со своего места:

– Мария Чумихо. Чума!

Засмеялись еще больше. Чикалин был мастер придумывать всем прозвища.

Девчонка пожала плечами:

– Можно и так. Мне нравится: «Просто Чума».

Она, не дожидаясь приглашения, прошла к последней парте и села на свободное со мной место. Чикалин никак не мог успокоится, все кривлялся со смехом: «Чума, просто Чума».

А тебя как зовут? —повернулась новенькая к этому клоуну.

– Чикалин я! – многозначительно изрек он.

– Чика, значит, – усмехнулась новенькая. Так потом к нему это и прилипло.

На второй день Чума пришла одетой совершенно так же. На линейке ее вызвали перед строем и хотели взять обещание, что уж на следующий день она придет в школьной форме, на что она дерзко ответила:

– Меня не надо учить, что надевать. Учите меня тому, чему всегда учат в школе. У меня есть право учиться в любом виде.

Директриса скривила губы:

– Школа учит еще и правильному поведению. Твоя одежда вызывающа, неопрятна и не соответствует статусу нашей школы.

– У меня есть неделя испытательного срока. Я могу в течение всей недели приходить в школу, в чем хочу. Вы мне это обещали.

Линейка быстро свернулась, а я был просто восхищен смелостью девчонки.

Ее сразу стали вызывать по всем предметам, наверное, хотели определить уровень ее знаний. Но она была готова к этому и отвечала хорошо. Я дважды списал у нее алгебру и лабораторную по физике.

Наш физрук Виктор Петрович однажды был взбешен: одиннадцать девчонок – почти все из класса – отказались идти на физкультуру. Все они были со справками от врача. Только у Чумы не было никакой справки, но у нее не было и спортивной формы. Петрович посадил всех нас на скамейку и стал злобно вращать глазами. Да, мы селедки, слабаки, армия нас научит, а девочки… И тут его понесло:

– Если у вас критические дни, то это не значит, что физкультуры у вас нет. Есть специальные прокладки, тампоны. Заниматься физкультурой полезно!

Далее последовал экскурс в женскую физиологию. Девчонки сидели красные, а Валечка Борисова заплакала. Наконец лекция про прокладки закончилась, и мы стали играть в волейбол. Петрович вынес из раздевалки свои длинные запасные шорты и бросил новенькой.

– Переодевайся. Пойдешь на подачу.

Чума с независимым видом тут же спустила свои джинсы, сверкнув черными стрингами, и влезла в его шорты, туго завязав веревочку на талии. Получилось что-то вроде спортивной юбки. Никто даже удивиться не успел, как она уже стояла на линии.

Мы долго ждали, когда она решится послать мяч. Видно было, что она стукнет хорошо. И… мяч полетел в голову Виктора Петровича. Я опешил. Я видел, что это было сделано специально.

Из носа у физрука пошла кровь. Чума подбежала к своей торбе, выхватила оттуда что-то и протянула физкультурнику. Он, не глядя, прижал к лицу женский гигиенический пакет. Увидев нашу реакцию, посмотрел на то, что держал в руках.

Чума резко повернулась на пятках и снова стала на линию подачи.

Конечно, эту подачу все пропустили. И еще две за ней.

Урок закончился раньше обычного. Но история на этом не закончилась.

Во время лабораторной по физике Виктор Петрович с распухшим носом ворвался в класс, потрясая какой-то бумажкой. На него было страшно смотреть.

– Кто! Это! Написал!!!

Физик был недоволен, что учеников отвлекают, но, как видно, дело требовало особого внимания.

– Что там такое написано?

Физкультурник, дрожащими от гнева руками, развернул бумажку в клеточку и прочитал:

– Каждый вторник, после урока физкультуры, консультирую по гинекологии.

Ниже стояла фамилия учителя физкультуры.

– Это ты написала? – потрясал он объявлением перед носом Чумы, пытаясь перекричать вопли и смех класса.

– Нет, не я.

Чума выхватила у него листок, расправила на парте и стала писать что-то в дневнике. Все замолчали, внимательно следя за развитием событий.

Виктор Петрович опешил.

– Что ты делаешь?

– Это я чтобы не забыть бабушке рассказать ваше расписание. А заранее записаться, где можно?

Класс взорвался от смеха. Смеялся и физик. Чтобы не смущать нас, он удалился в свою коморку, где у него лежали приборы, макеты и всякая ерунда для лабораторных. Оттуда слышались какие-то неопределенные звуки, что-то падало и разбивалось.

Яна смеялась и думала, как здорово Данила рассказывает. А главное то, что он говорил, было так понятно ей. И девочка эта, Чума, ей необыкновенно нравилась, она была похожа на Антапку.

Данила встал попить воды.

– Рассказывай, рассказывай дальше, – торопила его Яна.

– Мне запомнился тематический вечер в нашей школе, – продолжал он. —

До окончания испытательного срока Чуме осталось два дня. За время, пока она была с нами, мы каждый урок ожидали чего-то необыкновенного. Я несколько раз пытался ее разговорить. Но Чума разговор не поддерживала. Отвечала коротко и после уроков очень быстро исчезала.

Каждую неделю по субботам наша классная – географица Серафима Ивановна – устраивала для нас особенный классный час. Она называла его «Интеллектуальное игроразвитие». Явка должна была быть обязательной. Иногда мы слушали скучные наущения, как себя надо вести за столом, или смотрели документальные фильмы про династию Романовых, или что-нибудь еще из замшелого прошлого. Каждый должен был принять участие в организации этих внеклассных часов. Но мы терпели, потому что после часа мучений начиналась дискотека.

Дискотеку в школе проводил Чика. Он привозил свои колонки, свои диски. У него было два милицейских фонаря, которые вспыхивали в темноте, и всем было пофиг, кто как танцует. За амортизацию аппаратуры мы должны были купить билет.

Танцы были громкие, но мы любили эти дискотеки, потому что на них можно было вести себя, как хочешь. Пару часов полной свободы в вестибюле школы. На этаже все двери были заперты и дежурили учителя, из ушей которых торчали беруши. Так вот, чтобы заслужить дискотеку, надо было поучаствовать в «интеллектуальных играх».

В тот раз был объявлен «вечер дружбы». Каждый должен был прийти в костюме какой-то народности и исполнить номер, который бы иллюстрировал культуру этой народности. Чтобы номеров было поменьше, мы группировались по три – пять человек. У меня была группа чукчей. Мы договорились с девчонками, чтобы они принесли в школу свои зимние куртки с капюшонами. А в школьной кладовке нашли несколько пионерских барабанов, на которых собирались исполнить национальную чукотскую мелодию, состоящую из криков чаек и грома. Порепетировав немного, мы посчитали, что наш номер будет выглядеть прикольно. Чика возился с темой Африки. Но в его команде никто краситься ваксой не захотел, и Чикалин надеялся поменять тему у географицы на что-нибудь другое. Однако Серафима Ивановна уперлась. Директриса выдала сыну деньги на мотивацию крашеных африканцев. На вечер должна была заглянуть комиссия, от которой зависело превращение нашей школы в гимназию.

Девочки репетировали танец с зонтиками под китайскую музыку из кассетника «Электроника», взятого у меня напрокат. Так как Чумы еще не было на разборке тем к этому вечеру, то ей было предложено присоединиться к любой из творческих групп. Но ни на одной из репетиций она не появилась. Мы все решили, что суббота – последний день испытательного срока Чумы – станет ее последним днем в нашей школе. И я об этом очень сожалел.

К пяти мы уже все собрались в раздевалке и примеряли наши «карнавальные костюмы». Географица должна была все отсмотреть до вечера, чтобы не оконфузиться перед комиссией от наших придумок. Учительница рисования написала веселенькие плакаты, которые были развешаны везде по школе. На плакатах, кроме букв, были пальмы, паруса и обезьяны. Это заставляло первоклашек спрашивать у нас, действительно ли будут обезьяны в школе и надо ли платить за билеты.

В актовый зал согнали все шестые, седьмые, восьмые, девятые классы. Старшеклассники пришли сами. Всем были обещаны пятерки за поведение в четверти за аплодисменты и прочую поддержку в пределах приличий. В каждом классе были проведены инструкции о правильном поведении, праздничной одежде и беседы о том, как надо гордиться самой прекрасной школой нашего города, которая скоро станет гимназией.

Мы разглядывали из-за кулис первый ряд, где сидели почетные члены жюри во главе с директрисой и парочкой совсем незнакомых людей, как видно из РОНО, от которых зависела участь школы.

Девочки благополучно станцевали китайский танец с зонтиками, немного облажавшись в конце – один зонтик заело, и он не закрылся, когда было очень нужно. Но их шумно поддержали зрители, и даже жюри активно аплодировало «китаянкам». Наш «чукотский ансамбль» обливался потом в меховых куртках и уже готов был выскочить на сцену, как в рядах администрации почувствовалось какое-то волнение. В левую боковую дверь зала к сцене поперла разноцветная толпа натуральных индейцев. Смуглый народ со смоляными косичками, яркими перьями, потрясая деревянными дудками и свирелями, дружественно замахал залу руками. Чума завершала шествие. Они еще и на сцену не поднялись, как завели свою музыку. Она набирала силу. Индейцы выкрикивали какие-то фразы, трясли головами, перья дрожали. Свирели ввинчивались в башку резкими голосами.

Директриса была очень взволнована и даже забыла про аплодисменты. В городе ходили слухи, что студенты-колумбийцы распространяют наркотики. Чума не представляла, какой ужас она привнесла в первые ряды зала. Но грустная мелодия на свирелях не закончила выступление латиносов.

– Эти музыканты учатся в нашем городе на первом курсе электро-механического факультета. Эквадор, Перу, Колумбия… – вещала Чума, – директриса схватилась за сердце, – …но скучают по родине. Все, что их соединяет сейчас с домом, – это музыка.

Ритм выступления поменялся. Настроение быстро передалось в зал. Они играли не для нас, а для себя. Пританцовывали, двигались под музыку. Один из них с какими-то трещотками оставил свой странный музыкальный инструмент на сцене, спрыгнул в зал и стал выделывать кренделя перед директрисой. Он, похоже, приглашал ее на свою сальсу, или как там у них называется. Директриса подняла свой мощный зад и оказалась на голову выше приглашавшего ее паренька-колумбийца. Музыканты заиграли еще веселей, а колумбиец стал раскручивать то влево, то вправо нашу Зинаиду Степановну, нырять под ее мощные бицепсы и выкидывать ногами такие коленца, что все члены комиссии загудели от удивления. В какой-то момент я увидел, что Чума выдернула из переднего ряда пузатого дядьку из комиссии и стала проделывать с ним то же самое. Пока толстый топтался на месте, она трижды обежала его, нырнула под одну руку, раскрутила его и заставила пролезть под своей рукой. Я такого цирка еще никогда не видел. «Чукчи» визжали от восторга и топали ногами.

Студенты оставили свои инструменты и «пошли в народ», только барабанщик держал ритм. Танец продолжался без музыки. В него были вовлечены все члены школьной администрации, а также отдельные представители РОНО.

Через несколько минут всех вынесло в вестибюль. Чика, который уже наладил свой музыкальный центр для дискотеки, видел, что народ не может переключиться на его тыц-тыц.

Чума молча протянула Чикалину кассетку, и настоящая сальса зазвучала через динамики, а пять колумбийцев не оставляли в покое директрису, завинчивая ее в родных ритмах и передавая нашу Зинаиду Степановну друг другу. Какое-то бесшабашное веселье охватило всех нас. Мы тоже вихлялись и крутились. Кто-то падал, кто-то наступал на ноги. Но было очень весело. Я знал, что если это придумала Чума, то там ничего случайного не было. К восьми часам все были красные, потные и очень усталые. Колумбийцы быстренько собрали инструменты и, насвистывая что-то веселенькое, вышли из школы. Чика включил свои мигалки и добавил громкости. Но директриса объявила, что вечер закончен и надо расходиться по домам.

Ее вывели под руки члены комиссии и посадили в свою машину, хотя наша Зинаида Степановна жила рядом со школой…

Географица быстро организовала конец веселья, и мы так и не узнали в тот вечер, удался ли нам интеллектуальный внеклассный час, а также – что ждет новенькую.

В понедельник Чума пришла в школу с косичками. Их было сто, а может двести. Вместо блузки на ней была одета мужская белая рубашка, явно не ее размера, еще был галстук, но не настоящий, из какого-то лоскута. И юбка была на ней темного цвета – из куска ткани, обернутого вокруг бедер. Еще были белые носочки и подростковые черные полуботинки. Ну, в общем, прикольно, не придерешься. Я рад, что она решила остаться в нашей школе.

Через месяц наша школа получила статус гимназии.

Данила выдохнул и замолчал.

Была глубокая ночь, но Яне было мало того, что она узнала. Она осторожно спросила:

– А ваши отношения как-то развивались?

– Однажды я купил билеты в кино. Перед физкультурой, когда уже все побежали переодеваться, Чума заскочила в класс что-то взять. Я был в классе. Окликнул ее по имени, хотя ее никто так в школе не звал. Она удивилась. Но на мое предложение пойти в кино сказала, что нет времени, – и убежала. Я, честно сказать, очень обиделся. Долго вспоминал эту неудачу. Потом узнал, что ей действительно не было времени на кино. Родители уехали работать куда-то в Южную Америку. Она с ними была до восьмого класса. Там училась. Потом ее отослали домой присматривать за больной бабушкой. А с родителями что-то случилось, и они не вернулись. Бабушка умерла, а Чума зарабатывала себе на жизнь, помогая переводами студентам. Никому не говорила, что живет одна, чтобы не отправили в детский дом. Я столько раз хотел разыскать ее, но теперь уж не имеет смысла. Она, наверно, замуж вышла, детей нарожала. А у меня своя жизнь.

– А я бы попыталась ее разыскать. По интернету.

– Пустое это. Пусть останется все в розовых облаках, как было раньше. Я об этой девочке думал и выжил. Будем спать.

Ханка

В восемь утра израильские таможенники уже были на корабле. Всех пассажиров разделили на две группы. Одна, большая, уже с нетерпением томилась у трапа. Человек пятнадцать, расстроенные, стояли недалеко от стойки ресепшна и тихо переговаривались.

Яна почувствовала что-то неладное. Она внимательно ловила обрывки разговоров, чужие вопросы и чужие ответы.

– Да вот, те, что молодые и незамужние, на берег не сойдут.

– А что ж так?

– Это чтобы не оставались работать нелегально.

– Так это ж касается незамужних-неженатых…

Яна дрожащими руками подала папку с документами и направлением в клинику. Ее могли не выпустить, а вот у Данилы есть конкретная тема пребывания в Израиле…

Зеленая папка долго кочевала из рук в руки серьезных израильских парней. Они смотрели вызов клиники на свет, цокали языками, смеялись, было впечатление, что они заключали пари. Неожиданно Яну и Данилу пригласили за стойку и заставили открыть рюкзак. Досмотр ни к чему не привел. Они продолжали спорить между собой. Звонили куда-то. Через полчаса на корабле появилась переводчица Ханка, маленькая девушка с веселыми кудряшками, очень внимательными шоколадными глазами и с легкой улыбкой на полных, красиво очерченных губах. Возле высоких парней в военной форме она казалась совсем девчонкой. Да и одета была как-то несерьезно – трикотажная майка, прорезанная ножницами и заплетенная какими-то чудными узорами, джинсы, обрезанные возле коленок. С ее приходом очередь стала двигаться быстрее.

Туристы и паломники, которым разрешили сойти на берег, потянулись к трапу. Бумаги Данилы попали в руки Ханки. Возле переводчицы образовалась непонятная кутерьма. Один из солдат куда-то звонил, потом долго спорил со своим напарником. Ханка что-то объясняла, завинчивая перед носом у военного указательным пальцем и даже притопывая ногой, часто повторяя: «Пазам-бамба!»

Данила хмуро молчал.

Наконец что-то сдвинулось в ярком споре между переводчицей и высоким парнем с автоматом. Он коротко кивнул, и Ханка помахала Яне рукой:

– Пойдемте скорее. Там разберемся.

Пока усаживались в автобус, Яна и Данила чувствовали себя в центре внимания. Из-за них группа потеряла хороших три часа.

У Яны не было четкого представления: что будет дальше, как добираться до клиники. Но Ханка, как добрый ангел, уже была рядом и скороговоркой отвечала на немые вопросы:

– У вас смешное приглашение, не оригинал, а ксерокопия. Трансфера нет. А значит, что-то не так. Клиника всегда присылает за своими подопечными микроавтобус, встречает. Вы едете с остальными на экскурсию. Ну а дальше принимайте решение сами. Но если вы не вернетесь без подтверждения клиники, я потеряю работу. У вас всего восемь часов.

– Ханка, мы не подведем.

– Все так говорят. А я больше двух месяцев на одном месте не работаю. Вот и бабушка говорит, что я сплошная дура.

– Ханка, ты замечательная.

– Вот-вот – замечательная дура.

Она заставила кого-то пересесть, поменяться местами – и Яне с Данилой достались места впереди автобуса.

За их посадкой наблюдал строгий парень с автоматом.

Яна инстинктивно вжалась в сидение, ей казалось, что их сейчас заставят выйти.

Данила спокойно констатировал:

– Не дергайся, не мы его тема. Он на девочку смотрит, с которой ты задружбанилась.

– А ты откуда знаешь? Глаза на затылке? – встрепенулась Ханка.

– Да уж знаю.

Автобус развернулся, Ханка прильнула к стеклу, пытаясь удостовериться, что смотрят именно на нее. Солдатик поднял руку и побежал к автобусу, делая отчаянные знаки водителю.

Автобус остановился.

– Ну вот, теперь мы все узнаем досконально, – вздохнула Яна.

Солдатик вошел в салон и протянул Ханке листок из блокнота, отдал честь и выскочил из автобуса.

– Ну, что я говорил? Никак любовная записка, – улыбался Данила.

– Это номер телефона, – возразила переводчица.

– Почти одно и то же, – засмеялась Яна.

Ханка вносила номер вздыхателя в свой мобильник, тихо называя цифры.

– Слушай сюда, что тут он нацарапал? Это два или девять?

Яна пробежала глазами записку.

– Думаю, девятка. Видишь, на первую цифру очень похожа, и сомнений нет, что девятка.

Автобус набирал скорость.

– Ханка, «пазам-бамба» – это ругательство? – расспрашивала Яна,

Переводчица развеселилась:

– Так дразнят солдат, у кого срок службы пока очень коротенький, как жизнь младенца на пакетике с хлопьями «Бамба».

– А твой новый знакомый? – поинтересовался Данила.

– «Пазам лохец» – он вот-вот дембельнется.

Размышления и действия

Автобус остановился напротив въезда в клинику. Ханка схватила Яну за запястье и, уткнувшись своим носом в ее щеку, жарко зашептала:

– Мы будем возвращаться в девятнадцать ноль-ноль. Если его примут в клинику – у тебя на руках должен быть документ об этом. Не забудь!

Она резко отстранилась, пропуская Яну и Данилу, который довольно уверенно пошел к выходу за своей сопровождающей, нащупывая спинки кресел.

В приемном покое не было никакой волокиты. Все стало ясно с первых же слов русскоязычного врача. Компьютер, списки – фамилии Данилы там не было. Его папка с документами была просто компьютерной распечаткой, только вот диагноз третьей Минской клиники, исследования и заключения были настоящими.

– Мы не работаем с чужими исследованиями. Все должно производиться здесь, чтобы оценить степень болезни, возможность ее устранения, риск операции и количество дней в клинике. Если вы готовы к исследованию, нам нужно заключить договор об оплате. Исследование стоит пятьсот сорок долларов. Длится восемь часов. Вы задержитесь в клинике на два дня. Или завтра утром начнем, тогда можно сэкономить день пребывания. Сумма учитывает нахождение одного пациента без сопровождения.