Читать книгу Бесов Рай - Наум Баттонс - Страница 1

1938-й год. СССР. Город Тула.

Коля проснулся от сильного стука в дверь и резкого, непрекращающегося звонка. Чей–то грубый голос требовал немедленно открыть дверь. Ярким солнцем в глаза ударил включённый отцом свет и первое, что увидел Коля, это мертвенно-бледное лицо отца. Коле показалось в данную минуту, что отец его уже умер, так как это лицо не выражало никаких эмоций. Отец стоял посреди комнаты, как призрак, и безучастно смотрел на грохочущую под ударами дверь. Из родительской спальни, закутываясь в длинный платок, в одной ночной рубашке выбежала мать. Она, взглянув на отца, так же встала, как вкопанная, не отрываясь глядя на него. Затем бросилась к отцу и обняла его. Где-то внутри себя Коля стал понимать, что в их дом пришло горе. Непоправимое, неотвратимое, неожиданное для него горе и осознание того, что вся его недолгая пятнадцатилетняя жизнь сейчас рушится и меняется раз и навсегда.

Комок подступил в его горло и слёзы стали наворачиваться на глаза сами собой. Он подбежал к родителям и тоже обнял их.

– Надо открывать, Маш, – отец, слегка отстранив жену, прижал к себе одной рукой сына. – Иди, а то сейчас дверь выломают.

Мария Семёновна, а именно так звали маму Николая, медленно, вытирая на ходу слёзы, ушла в коридор, и буквально через полминуты Коля услышал требовательный, грубый голос:

– Жирков Алексей Савельевич здесь проживает?

Коля не слышал ответа мамы. По всей видимости, у неё просто не хватило сил на это, и она просто ответила кивком головы. Впрочем, как и на второй вопрос: «Он дома?». После этого в коридоре раздался топот сапог, и в гостиную бесцеремонно вошло четверо вооружённых людей в форме НКВД. Старший из них, молоденький лейтенант, обратился к отцу:

– Вы будете Жирков Алексей Савельевич?

Отец, всё так же крепко прижимая Колю к себе, стоял и ничего не отвечал.

– Я ещё раз повторяю свой вопрос, гражданин? Вы будете Жирков Алексей Савельевич?

Отец встрепенулся, и как бы придя в себя, отстранив сына ответил:

– Да! Я Жирков Алексей Савельевич! А в чём, собственно говоря, дело, товарищи?

– Паспорт предъявите, гражданин! – старший, не обращая внимания на вопрос отца, продолжил процедуру ареста.

– Да, сейчас, сию минуту, товарищи! – отец засуетился и стал искать в карманах своей пижамы паспорт. Он был явно потерян и находился в какой-то прострации. – Его здесь нет…. А где же он? Господи! Сейчас, сейчас, товарищи! Что же это?! Маш! Где паспорт то мой?

– Да я ж откуда знаю-то? Ты же его всегда с собою носишь. Может в портфеле твоём, а может, в пальто… – мама, отвечая с какой-то скорбью и болью в голосе, направилась опять в прихожую, чтобы посмотреть паспорт в пальто, но грубый окрик старшего группы остановил её:

– Стоять! Шевченко!.. Принеси пальто!

В этот момент в квартиру вошли ещё четверо. Двое конвойных и двое понятых. Понятыми оказались соседи по лестничной клетке, пожилые люди: Светлана Владимировна и Арнольд Сергеевич Ложкарёвы. Видно было, что они растеряны и их выдернули прямо из постели.

– Вот, понятых привёл, товарищ лейтенант, – доложил вновь пришедший сержант. – С чего обыск начнём?

– Погоди, успеем! Он ещё пока документ предъявить не может! Шевченко, да где ты там? – лейтенант уже явно стал раздражаться.

– Товарищ, лейтенант! Я вспомнил! В портфеле он моём… разрешите, я достану…. – отец дрожащим голосом и как-то заискивающе обратился к молодому лейтенанту.

Лейтенант, смерив его с головы до ног надменным взглядом, лёгким кивком головы в сторону портфеля дал своё разрешение. Но когда отец наклонился для того чтобы взять в руки портфель опять последовал грубый окрик лейтенанта:

– Стоять! Крапов!

– Слушаю, товарищ лейтенант!

– Возьмите портфель и достаньте паспорт гражданина!

Крапов, рядовой конвойной службы, не торопясь подошёл к Алексею Савельевичу, слегка отодвинул его в сторону, открыл портфель и, покопавшись в нём, достал паспорт. Затем отдал его в руки отца и жестом дал команду передать его лейтенанту. Коля, ничего не понимая, смотрел на всё происходящее широко открытыми глазами. Его разум отказывал воспринимать происходящее, как некую реальность. Ему казалось, что это какой-то кошмарный сон, чья-то фантазия, которая вот-вот сейчас рассеется, как утренний туман.

Ещё вчера вечером ничего не предвещало такого резкого поворота в размеренной, спокойной и даже, можно сказать, в счастливой жизни их обычной советской семьи. Всё было как обычно, только за ужином у Коли с отцом состоялся необычный для них, тяжёлый разговор. Отец пришёл с работы и все сели ужинать. Правда, сейчас Коля начинал припоминать, что отец всё-таки был какой-то не такой, как обычно. Впервые он почему-то не спросил, как у Коли дела в школе. На вопросы матери отвечал как-то однозначно, порой, даже рассеяно переспрашивая её.

– Пап, ты сильно устал? – Коля всё-таки решил обратить на себя внимание. – Ты знаешь, сегодня нас спрашивали, кто кем после школы стать хочет… – Коля, не видя никакой реакции со стороны отца, переглянулся с мамой. Та слегка кивнула головой, как бы давая своё согласие на то, чтобы Коля продолжал рассказывать папе о том, что сегодня происходило в его жизни. – Пап, тебе интересно?

– Да, Коляша, конечно. Продолжай, пожалуйста.

– Так вот! Я сказал, что мечтаю стать «сталинским соколом». То есть в лётчиком хочу стать…

– Я знаю, Коляш, кто такие «сталинские соколы». А ты хорошо подумал?

Коля недоумённо посмотрел на отца. Тот, перехватив его взгляд, спохватившись, продолжил уже в каком-то оправдательном тоне:

– Это, конечно, здо́рово, Коляша, что ты хочешь выбрать именно эту профессию. Это даже очень правильно. Страна сейчас очень нуждается в этом. Но ты же признайся сам себе, что ты не военный человек по натуре своей. И не было у нас в роду никогда военных-то.

– Ну и что, пап, из того, что не было…. Вот у Вальки Норкина в роду до революции тоже никогда никто не воевал. Торговали только…. А как революция позвала, так отец его боевым красным комиссаром стал. Деникина, а потом и Врангеля бил. За Перекоп орден Красного Знамени получил. А брат его старший, сейчас в НКВД нашем тульском служит…. А ведь ежели тоже посмотреть на него, когда он по «гражданке» одет будет, то какой он капитан Госбезопасности? Маленького роста, худенький…. А взять хотя бы самого товарища Ежова?.. Я, пап, до окончания школы ещё успею свою физическую форму подтянуть до нужных требований….

– Форму-то ты, Коляша, подтянуть можешь, я не спорю, только вот характер-то свой добрый и совсем не военный, ты как менять будешь? Родине и товарищу Сталину не только в армии служить можно. Стране талантливые инженеры, может быть, ещё больше нужны, чем лётчики. Лётчиком чтобы стать, много талантов иметь не надо. А вот самолёт сконструировать хороший – здесь как раз талант этот самый очень пригодится. А у тебя он есть! Ты смотри, как у тебя математика, физика хорошо складываются. Ведь пятёрки одни. В конкурсах по техническому творчеству призы имеешь. Так зачем же ты это загубить хочешь?

– Ну что ты Лёш к нему прицепился? – в разговор вмешалась мама. В спорах между отцом и единственным сыном, она всегда принимала сторону Николеньки, как ласково его всегда называла. – Он ещё пока никуда не пошёл, а ты уже его третируешь. Что он, сам не разберётся, чем в жизни своей заниматься будет? Ешь спокойно, а то котлеты остынут за разговорами вашими, и ребёнку тоже поесть спокойно дай. А ещё лучше скажи, чего ты сегодня такой, как не в себе? Случилось чего?

Алексей Савельевич хмуро взглянул на жену, затем, на Колю и не обращая внимания на её вопрос продолжил:

– Ну, вот какой ты военный лётчик? Пятнадцать лет уже, а маменька всё боится, что у ребёночка котлетки остынут…. Но, видно, что судьба у всех поздних детей такая – баловнями быть! Мне вот уже пятьдесят три и неизвестно, сколько я Коляша проживу ещё на свете этом, поэтому послушай меня внимательно….

– Да что ты такое говоришь, Лёша? Куда ж ты денешься-то? Да и что сегодня с тобой творится-то?

– Потом скажу, а сейчас с сыном я говорю. Не мешай! Может в последний раз это происходит…

– Ну, вот! Опять! Нет, я так больше не могу это всё слушать! Пойду, чайник поставлю…. Ты, Лёш, пугаешь меня, ей Богу говорю.

– Иди, милая, всё нормально…. Так вот, Коляша, – продолжил Алексей Савельевич, после того, как мама вышла из комнаты. – Я не знаю, что со мной будет завтра. Никто этого не знает, кроме Господа Бога нашего….

– Пап, что ты говоришь такое? Первый раз от тебя слышу, чтобы ты Господа Бога поминал. Ты же коммунист! Атеист! Инженер завода нашего оружейного….

– В этой жизни, Коляшенька, все атеисты, пока всё хорошо в их жизни складывается, или когда от этого карьера зависит. Тут тогда Бога никто не вспоминает, а порой и, наоборот: за бороду Его каждый такой преуспевающий потаскать норовит и указать Ему, что заслуг Его в успехах этого существа никаких! Но вот заканчивается везение и все сразу начинают в Небо глядеть и спрашивать: за что Ты Боже так с нами? Помоги! Но не в этом дело, Коляшенька. Я не про Бога с тобой говорить хочу, а о том, о чём давно должен бы любой отец со своим сыном разговаривать. Один ты у меня и поздний, как я уже сказал. Поэтому сердце моё от любви к тебе разрывается и от жалости. Я не знаю, когда мы расстанемся, но расстанемся мы рано или поздно обязательно, и я не хочу, чтобы в памяти твоей и в сердце твоём я горечью отзывался.

– Да, не, пап! Зачем говоришь так? – Коля отодвинул тарелку с недоеденным ужином. – Не хочу больше, наелся! Я не понимаю тебя, пап. Что нашло-то на тебя?

Алексей Савельевич посмотрел на Колю с какой-то неописуемой любовью, тоской и жалостью вместе взятыми, что у того сжалось сердце, а на глаза стали наворачиваться слёзы.

– Добрый ты, Коляша! Очень добрый и чувствительный! А такие люди в наше время здесь не уживаются! А ещё честный! Мир наш с ума сходит от жестокости и подлости, но вот, может, за счёт таких, как ты, он спасётся когда-нибудь. Ежели войны, правда, не будет.

– А война, пап, будет! Честная, освободительная, несущая всему миру свободу, равенство и справедливость. Поэтому любой честный советский гражданин должен всё делать, чтобы в любой момент мог внести свой вклад в нашу общую и великую победу!

– Вот-вот! Поэтому и сердце моё за тебя болит; что, такие как ты, головы-то свои на этой «великой» войне и положат. А миру от этого лучше-то не станет.

– Пап, ты…

– Погоди, не перебивай! Ты лучше послушай отца своего. Предчувствие у меня Коляша, что беда на пороге нашего дома стоит. Большая беда! Непоправимая! Ты повзрослеешь скоро и пообещай мне, что мать не оставишь и помогать ей всегда будешь….

– Пап, о чём ты? Я не понимаю!

– Обещай, говорю! Долг это твой, передо мной и перед ней в первую очередь!

– Ты, что… уходишь от нас что ли? Бросаешь?

– Да нет, Коляша! Что ты! Но всякое может случиться! Время ныне такое… сложное.

– Да чем же оно сложное, пап? Ты посмотри: счастье-то везде какое! Страна новую жизнь построила! Товарищ Сталин, что говорит: жить стало лучше, жить стало веселей! Разве не так, пап?

– Так-то оно так, только…. Да ладно, Коляша! Не бери в голову про то, что я про времена нынешние тебе сказал…. Это я так… настроение просто плохое. Но про то, что мать не бросишь и будешь ей опорой надёжной – это ты мне пообещай. Я требую, слышишь, требую!

– Ладно, пап! Обещаю!

– Это хорошо! И ещё одно….

Алексей Савельевич замолчал и внимательно посмотрел на сына:

– Обещай мне, что если вдруг случится что со мной, и будут требовать от тебя, чтобы отказался ты от меня – не упорствуй! Слышишь? Не упорствуй! Ради матери своей и ради себя самого…

Коля сидел, открыв рот, и широко открытыми глазами смотрел на отца. От услышанной просьбы он потерял дар речи и не знал, как реагировать на такое. Отца он любил и уважал. Всей своей ещё юной душой. Как он мог такое просить? Что такое может случиться с папой, что от единственного, горячо любящего и любимого сына кто-то может потребовать отречения. Да и не сделает он такого никогда, чтобы там не произошло. Потому что не может ничего такого произойти в принципе. Отец: ведущий инженер тульского оружейного завода, коммунист, кандидат технических наук… Его знают и уважают не только на заводе, но и в горкоме партии…

– Пап, ты болен? Тебе, наверное, плохо? Нет? Ты зачем тогда такое говоришь? Что может такого случится с тобой, что я должен буду отказаться от тебя?

– Я понимаю тебя, Коляшенька! Ох, как понимаю! И понимаю, что в голове твоей эта моя просьба не укладывается, но поверь, что так лучше будет… для всех… для тебя, для мамы и… для меня спокойнее…

В этот момент в комнату вошла мама. Она быстрым шагом подошла к Алексею Савельевичу и влепила ему пощёчину. Из глаз её брызнули слёзы, она резко повернулась и точно так же быстро вышла обратно. Отец, обхватив голову руками, сидя на стуле, закачался из стороны в сторону. Но это длилось совсем недолго. Резко распрямившись и подняв голову, он глядя прямо в Колины, полные ужаса глаза, продолжил этот разговор.

– Несмотря на то, что сейчас произошло, я настаиваю, Коля, на своей просьбе.

– А за что, пап, мама тебя?..

– Она права, я это заслужил, но это не со зла, Коля, а от того, что любит она меня. И тебя тоже! А я…

– Что ты, пап?

– А я не заслужил… не оправдал любви её! И твоей, сынок, тоже!

– Так что сделал-то ты такое? – в Колиной интонации звучали уже нотки надвигающейся истерики.

– Я? Ничего… слышишь, ничего! Но, опять же повторюсь, что времена сейчас такие. Злые времена, Коля! За всей этой внешней мишурой счастья и благополучия, за всеми этими бравурными песнями и торжественными маршами про то, что «я другой страны такой не знаю…» скрыты гниль человеческая, злоба, предательство, подлость и жадность. Ты жив, пока лоялен, пока одобряешь и ничем не показываешь своих мыслей и взглядов, отличных от тех, что поются в этих маршах.

По мере того, как Алексей Савельевич произносил эти слова, Колино лицо менялось в своём выражении с такой же скоростью, как и происходила перемена его отношения к услышанному. Сначала недоумение, потом испуг, а затем отторжение и раздражение.

– Пап, ты, что говоришь-то такое?

– Слушай, Коляша, слушай! Это мой первый такой разговор с тобой по душам и, наверное, последний. Позавчера арестовали Сергея Антоновича Кошлякова….

– Как… арестовали? Мы же ещё неделю назад на Упу ездили отдыхать…. За что его? И ты-то, ты-то здесь при чём?

– Я следующий, Коляша. Там не просто одного человека арестовывают! Там по всему кругу его идут, по всему его окружению. По всем родным, друзьям, знакомым, сослуживцам… это молох, понимаешь, Коляша, молох. Эта сила никогда не насытится. Ей всегда нужны человеческие жертвы. Бесконечные жертвы! А мы с Кошляковыми дружны были. И первым, на кого покажет он – это я буду! – после этих слов Алексей Савельевич опять обхватил голову руками и из его груди раздался то ли стон, то ли глухое рычание.

– Пап, да, что он такое на тебя показать-то может? И в чём он сам-то виноват? Пап, не сиди так! Раз уж завёл ты разговор этот, так говори до конца!

– Он ни в чём… и я тоже! Но им всё равно! Им жертвы нужны, кровь! Поэтому и обвиняют невиновных… вот и Сергей Антонович тоже теперь врагом стал… врагом народа! А я – следующий!

– Да какие же вы враги народа, папа? Быть этого не может! Это, скорее всего, ошибка какая-то, недоразумение! Разберутся в Органах наших, обязательно разберутся! Вот увидишь! И завтра, а может, крайний срок, послезавтра, Антона Сергеевича освободят с извинениями…. Вот увидишь, пап! Успокойся! А то, что ты мне про страну нашу наговорил только что, так я этого не слышал. Не было этого! Это ты так, потому что расстроен сильно из-за Сергея Антоновича… правда?

Алексей Савельевич с какой-то жалостью посмотрел на сына.

«Господи! – думал он, – спаси и сохрани этого мальчика! Наивен он! Добр и наивен! Ведь и его перемелет в общем котле кровавого человеческого месива проклятый молох. Мы только в середине пути этого истребления народа! Господи, да где же ты? За что? Что сделали мы такого, что отвернулся ты от нас и разрешил Сатане безнаказанно править здесь? А я знаю, в чём грех наш: в бесчестии и равнодушии. И равнодушие это главное, ибо оно и порождает бесчестие. Когда мы смотрели, как убивают других и делали вид, что это правильно…. А вот теперь и до нас очередь дошла! И покорно, зная, что завтра, а может и сегодня ночью, за нами придут разбойники в форме справедливых служителей Закона, чтобы увести нас на смерть, сидим и ждём. И только молим, чтобы этот молох пощадил детей наших! А ведь он не пощадит! Он ненасытен! Он безжалостен! А мы… у нас нет сил уже даже на то, чтобы пискнуть что-нибудь против! Мы заслуживаем того, чтобы род наш был истреблён…. Мы…»

– Пап, ты слышишь меня? – Алексей Савельевич встрепенулся от своих мыслей от того, что Коля слегка теребил его за руку.

– Да, Коляша, слышу. Мама где?

– Я и хочу сказать тебе про неё… она там… на кухне… плачет!

– Плачет? Ладно, Коляша, забудь про разговор этот. Слабость это у меня. Расстроен я очень из-за Сергея Антоновича. Всё хорошо будет, обязательно! Но… про то, что ты о маме своей всю жизнь заботиться должен и защищать её – это ты запомни на всю жизнь и исполняй! Ты понял?

– Обещаю, пап! Я и тебя не брошу никогда и защищать буду, потому что люблю тебя… и маму, тоже люблю! И про Сергея Антоновича ты не расстраивайся, и уж тем более, так, что страну нашу ругать так, как ты только что…. А мама чего плачет? И за что она ударила тебя?

Алексей Савельевич встал из-за стола, подошёл к сыну и погладил его ладонью сначала по щеке, а затем, по голове. Наклонился и поцеловал его в лоб.

– Любит она меня, потому и ударила. Женщина это часто от любви делает большой, а не из-за ненависти. Потом, со временем, ты всё сам поймёшь. А теперь поздно уже, иди спать, а мне с мамой ещё поговорить надо. И помни, что обещал ты мне. И меня запомни, как человека честного. Даже, если отрекаться будешь от меня. Хотя… здесь лучше, чтобы забыл ты меня.

– Ты опять, пап, за своё! Не хочу больше слушать это!

С этими словами Коля резко встал и выбежал из гостиной к себе в комнату, а Алексей Савельевич отправился на кухню.