Читать книгу Зима отчаяния - Нелли Шульман - Страница 1

Санкт- Петербург

Тощая кошка, брезгливо ступая, обошла навозную лужу. Ветер с Невы гнал над серыми сараями ненастные тучи. С близких путей Николаевского вокзала тянуло гарью. Хлюпнул прохудившийся ботинок.

Коллежский асессор Максим Михайлович Сабуров неслышно выругался в пахнущий псиной влажный шарф.

Утро начиналось самым скверным образом. Бесцеремонный стук в дверь квартиры поднял его до рассвета. Из экономии Сабуров не держал даже приходящую прислугу. Долги покойного папеньки, как кисло думал следователь Сабуров об отце, не позволяли ему переехать с паршивой студенческой квартирки на Песках в более приличествующую должностинынешнего чиновника по особым поручениям и бывшего полицейского следователя фатеру. Так выражался его начальник, коллежский регистратор Путилин.

Сабуров, коренной петербуржец, ловил себя на том, что тоже нахватался от Путилина курских словечек.

– Фитанция, – пробормотал следователь, – надо выписать фитанцию.

Квитанция полагалась дворнику, переминавшемуся рядом с покосившимся воротами. Створки распахнули настежь. Над Обводным каналом висел сырой туман, по набережной заунывно скрипела телега. Подышав на руки, Сабуров велел приставу:

– Давайте квитанцию, – он повернулся к дворнику, – багор мы изымем как орудие убийства,– тот испуганно перекрестился. Сабуров заметил, что дворник отводит глаза от тела.

– Любой бы отвел, – Максим Михайлович, впрочем, пристально рассматривал труп, – хотя смерть интересная. Библейская, я бы сказал…

Багор, пронзивший посиневший живот покойника, сорвали с пожарного щита, выкрашенного в казенный цвет бычьей крови. Топор и ведро оставались на месте. Пристав ничтоже сумняшеся поплевал на пальцы.

– Аод простер левую руку свою и взял меч с правого бедра своего и вонзил его в чрево царя Эглона, так что вошла за острием и рукоять, и сало закрыло острие, ибо Аод не вынул меча из чрева его, и он прошел в задние части, – он оторвал квитанцию.

– Я в школе преуспевал по закону Божьему, – довольно сказал пристав, – а вы, ваше высокоблагородие?

Сабуров рассеянно ответил:

– А я нет, – следователь изучал бурый моток кишок, – надо вызывать полицейского доктора. Здесь поработала собака или крыса, – Сабуров не чувствовал запаха разложения, – но убили его недавно, сомнений нет,– Максим Михайлович разогнулся:

– Однако я помню, что царь Эглон тоже был тучен, – пока неизвестный покойник по виду перевалил за восемь пудов, – и его тоже убили в уборной,– дверь нужника, пристроенного к сараю, поскрипывала на ветру.

Сабуров обернулся к дворнику.

– Вы знаете, кто он такой? – тот спрятал бумажку в карман засаленного халата, прикрытого фартуком.

– Как не знать, ваше высокоблагородие, – дворник шмыгнул сопливым носом, – это, значит, его контора здесь, – он указал на ворота, – то есть склады евойные, – опять неосторожно ступив в лужу, Сабуров прошагал к набережной.

На воротах красовалась табличка: «Товарищество Катасонов и сын. Оптовая торговля лесом». Сабуров хмыкнул: «Это господин Катасонов?». Дворник помотал головой в обтерханной валяной шапке.

– Это сын, – неловко отозвалсяпарень, – Евграф Федорович тем годом преставился, а это сын евойный, ФедорЕвграфыч. Ему и тридцати годков не исполнилось, – дворник горестно понурился. Расстегнув гражданское пальто, Сабуров вытащил на свет хронометр.

– Пока недремлющий брегет не прозвонит ему обед, – пробормотал следователь, – впрочем, аристократы еще спят.

Подаренные отцом часы показывали восемь утра. Ноябрьская петербургская хмарь ещене начала расходиться. Сабуров поинтересовался у дворника:

– Контора в девять открывается? Вход с Предтеченской улицы? – его охватило знакомоеазартное чувство. Путилин сравнивал Сабурова с фокстерьером.

– Вцепишься и не отпустишь, Максим Михайлович, – весело говорил начальник, – а еще про англичан болтают, что они медлительные, – Сабуров отозвался:

– Я только по матери англичанин, Иван Дмитриевич. По отцу я самый что ни на есть русский,– Максим Михайлович едва не добавил:

– Настолько русский, что еще выплачиваю долги папеньки, которого разбил удар прямо за игорным столом,– от былого семейного достатка Сабурову остались только золотые часы. Полицейский следователь не закладывал их даже в самые тяжелые времена. Сабуров велел приставу:

– Бегите в участок на Предтеченскую, отправляйте сюда полицейский наряд. Двор и набережную надо оцепить. Оттуда езжайте на Офицерскую и привезите доктора, – на углу Офицерской улицы и Мариинского переулка помещалось столичное сыскное управление.

– Поворачивайтесь, – недовольно добавил следователь, – на набережной все давно разъездили телегами, а здесь пока что- то еще видно, – убитый и убийца вышли на задний двор пешком.

– Вот и следы, – Сабуров проследил за цепочкой, – сапоги Федора Евграфыча и, кажется, штиблеты, – вторая пара оказалась более изящной, остроносой.

– Стойте у ворот и никого сюда не впускайте, – велел Сабуров дворнику, – хотя место глухое, – вокруг простирались крепкие каменные склады. Тот сорвал с головы шапку.

– Будет сделано, ваше высокоблагородие, – изумленно отозвался парень, – в сыскном управлении Сабурованазывали Англичанином:

– Потому что я ко всем обращаюсь на «вы», – Максим Михайлович достал лупу, – но иначе не получается.

Вернувшись в Россию подростком, он так и не перешел на свойское «ты», принятое среди его коллег. Следы начинались у массивной стальной двери.

– Заперто, – Сабуров подергал ручку, – это черный ход в контору. Ключи, наверняка, у покойника.

До приезда врача он не хотел обыскивать тело и даже страгивать его с места. Вглядевшись в оплывший в грязи след штиблет, Сабуров вытянул из кармана пальто складную линейку:

– Можно и не измерять, – понял он, – спутник Катасонова тоже был высокого роста, ему вровень. Размер обуви почти такой, как у Федора Евграфовича.

Спутник мог и не быть убийцей, но чутье еще никогда не подводило Сабурова. Осторожно ступая, он обошел труп. Федор Евграфович раскинулся на грязном снегу. Бороду покойника испачкала кровь:

– Это изо рта натекло, – Сабуров надел перчатки истрепанной замши, – надо взглянуть, может быть, остался пепел или окурок, – сначала следователь не обратил внимания на мокрый клочок бумаги рядом с русой головой покойника:

– Обрывок газеты из нужника, – Сабуров присмотрелся, – хотя, кажется, там что- то написано…

Клочок затрепетал на ветру. Каллиграфические буквы сообщали: «Номер первый».

Золотистый чай полился в серебряный подстаканник. Чайник в кабинет начальника сыскного отдела принесли вместе с тощей канцелярской папкой серого картона.

– В жизни купца первой гильдии Катасонова ничего интересного не происходило, – сообщил Путилин, просматривая бумаги, – долгов у него с гулькин нос, оборотный капитал большой, в пьянстве или игре в карты он тоже не замечен.

Жадно проглотив дымящийся чай, Сабуров от души чихнул. Он вернулся на Офицерскую недавно, выстояв три часа в стылом полицейском морге Литовского замка. Двадцативосьмилетний покойник оказался здоров, как бык.

– Если не считать его телосложения, – заметил врач, – он богатырского роста, но весит почти девять пудов, – доктор покрутил головой, – хорошо, что у нас чугунные столы, – Сабуров не любил вскрытия, однако ему надо было внимательно осмотреть одежду покойника.

Кроме ключей от конторы, в карманах Федора Евграфовича не нашлось ровным образом ничего занимательного.

– Более того, – сказал Сабуров начальнику, – Катасонов даже не надел пальто. Он, как говорится, всего лишь вышел до ветра, – Путилин почесал в бороде.

– Со Штиблетами, – так они стали называть неизвестного спутника купца,– говоришь, они сначала сидели в кабинете Катасонова- в девять утра Максим Михайлович в сопровождении полицейскихпоявился у парадного входа в контору на Предтеченской улице.

– Я был первым, – сообщил он Путилину, – служащие Катасонова не отличаются пунктуальностью… – начальник усмехнулся: «Англичанин». Сабуров поправил пенсне в стальной оправе. Перевалив на четвертый десяток, он по семейной традции стал нуждаться в очках.

– Но их медлительность оказалась нам на руку, – добавил Сабуров, – я без помех осмотрел кабинет Федора Евграфовича, – комнату обставили тяжеловесной дореформенной мебелью.

Катасонов, правда, пользовался новейшим сейфом знакомой Сабурову британской работы. Патентованный сейф от компании Chubb вскрывать не пришлось. Отправив полицейского на Офицерскую, Сабуров получил судейское постановление об обыске конторы. Ключи от сейфа лежали в ящике стола покойного.

– Там только деловые бумаги, – Максим Михайлович налил себе еще чаю, – а что касается Штиблет, то он явно побывал в кабинете, – покойниквстретился с убийцей вечером:

– Служащие расходятся по домам в шесть, – задумался Сабуров, – Катасонов сам открыл ему дверь.

В резной малахитовой пепельнице следователь отыскал несколько окурков. Федор Евграфович, принадлежавший к общине поморского согласия, видимо, не обращал внимания на запреты старообрядцев. Катасонов выкурил дорогую сигару.

– Разговаривали они часа два, – Сабуров все аккуратно занес в свою книжечку, – а Штиблеты курил пахитоски, – Максим Михайлович тоже предпочитал испанский товар. Он поднял голову от стакана с чаем.

– Пахитоски обычные, – сообщил Сабуров, – такие продаются у меня на углу в мелочной лавочке, а окурок покойника я проверил, – в табачном магазине Богданова на Невском подтвердили, что каждый месяц Катасонов заказывал у них ящик сигар. Путилин вытряхнул из чайника последние капли.

– Надо проверить уволившихся из конторы Катасонова за последний год, – велел начальник, – вдруг у кого- то из них…– в дверь поскреблись, робкий голос сказал:

– Ваше высокопревосходительство, прислали из Санкт- Петербурской части,– начальник распахнул дверь: «Что там?». Полицейский, покраснев, выпалил:

– На Выборской стороне нашли труп. Кажется, это номер второй, ваше высокопревосходительство.

Багровое солнце заваливалось за крыши завода Розенкранца. С набережной Невы доносился скрип колес. Из распахнутых ворот тянулся бесконечный обоз, нагруженный трубами.

– Ваше превосходительство, осторожней, – озабоченно сказал пристав, встретивший экипаж Сабурова, – здесь ненароком могут и зашибить.

Несмотря на вечер пятницы, работа на заводе кипела. После сонного Обводного канала и запаха свежего леса на складах Катасонова в нос Максиму Михайловичу шибануло гарью и дымом:

– Его в трубе нашли, – пристав помялся, – когда обозы загружали, кто- то из парней заметил кровь на полу склада, позвал мастера, апотом, – полицейский махнул рукой, – начался содом с гоморрой. Из трубы его вынули, однако он к тому времени закоченел, – оглядывая прибранный склад, Сабуров поинтересовался: «Какая здесь обычно температура?». Мастер с готовностью ответил:

– Такая же, как на улице, ваше превосходительство. Здесь только трубы лежат, незачем зря уголь жечь. Грузчики все равно мокрые, как в бане. Попробуй, покидай таких дур по двенадцать часов в день…

Сабуров рассматривал пустые черные проемы труб.

– Здесь его обнаружили, – пристав кашлянул, – я велел очистить склад, однако им хоть кол на голове теши,– мастер виновато отозвался:

– Господин Розенкранцвелел не прерывать отгрузку. Сами понимаете, с хозяином не поспоришь…

Сабуров отчего- то спросил: «Что вы производите?». Парень зачастил:

– Трубы дымогарные красной меди, трубы латунные, трубы паровозные и водопроводные… – пристав поднял бечевку.

– Это я огородил, – сообщил он, – хотя бы эту трубу не отгрузили, – Сабуров предполагал, что хозяин завода без всяких колебаний отправил бы трубу на подводы.

– Пусть в ней и убили человека, – хмыкнул следователь, – то есть убили его рядом, – по словам мастера, труп в трубе не прятали.

– Только засунули внутрь, – он отвернулся, – так, что одни ноги торчали,– в отличие от Катасонова, покойник был полностью одет. Темная рабочая куртка застыла колом от засохшей на холоде крови.

– Мы сначала увидели ноги, – мастер все не поворачивался, – а потом остальное, – пристав кашлянул: «За доктором бы послать, ваше превосходительство». Сабуров рассматривал изуродованную голову трупа.

– Я послал, – отозвался он, – Гаврила Степанович, – мастер подтянулся, – вы знаете, кто это такой? – парень удивился:

– Как не знать? Начальник трубного цеха, его превосходительство господин инженер Грюнау, Альберт Эдуардович.

К неудовольствию Сабурова,до его приезда тело господина Грюнау вытащили из трубы. Пристав подал ему дешевую свечу в оловянном подсвечнике.

– Я все внутри обсмотрел, – посетовал парень, – однако ничего не нашел, – они словно сговорившись, избегали называть вслух, что, собственно, надо было найти, – кажется, покойника затолкали туда в таком виде, – голову Грюнау покрывала подсохшая кровавая корка.

Сабуров читал в газетах о зверствах индейцев на западе Североамериканских Соединенных Штатов. Лицо начальника трубного цеха осталось нетронутым, однако Максим Михайлович не мог отвести взгляда от искаженных смертной гримасой черт:

– Непонятно, как он выглядел, – пробормотал Сабуров, – надо завтра запросить в заводской канцелярии его формуляр.

Следователь не мог сообразить, кому в Санкт- Петербурге в году от Рождества Христова одна тысяча восемьсот шестьдесят седьмом мог понадобится скальп уважаемого инженера. На утоптанный пол рядом с его ботинком шлепнулась темная капля.

– У вас что, – поинтересовался Сабуров у мастера, – крыша… – подняв глаза, он осекся.

– Вот и волосы, – медленно сказал следователь, – несите лестницу, Гаврила Степанович, – по прикидкам Максима Михайловича, до закопченной стеклянной крыши склада оставалось саженей пять:

– Так вот она, – угрюмо сказал мастер, – ради починки всякий раз со стремянками не набегаешься.

Вдальнем углу ютилась проржавевшая винтовая лестничка. Сабуров гневно повернулся к приставу: «Почему не проверили крышу?». Парень покраснел:

– Кто бы мог подумать, ваше высокоблагородие, – окровавленный кусок плоти висел на стальном пруте, вбитом в краснокирпичную стену.

– И увидел это некто и донес Иоаву, говоря: вот, я видел Авессалома висящим на дубе, – вспомнил Сабуров, – и взял в руки три стрелы и вонзил их в сердце Авессалома, который был ещё жив на дубе…

Он натянул перчатки.

– Посветите мне, – велел следователь приставу, – ближе, еще ближе,– распахнув темную рабочую куртку, он замер. В груди трупа торчали три гвоздя.

Со страницы служебного формуляра на Сабурова смотрел благообразный господин лет тридцати, при бородке и пушистых бакенбардах. Фотографическую карточку снабдили серебристой вязью: «Левицкий на Мойке, 30. Санкт- Петербург».

– Служащие завода Розенкранца идут в ногу со временем, Иван Дмитриевич, – хмыкнул следователь, – в наших формулярах карточек не найти, – Путилин рассеянно пообещал:

– Еще появятся. Наших воров мы тоже сфотографируем, Максим Михайлович. Однако сейчас мы имеем дело вовсе не с вором, – Путилин изучал отчет полицейского доктора о вскрытии тела Грюнау.

Сабурову опять пришлось навестить морг Литовского замка. Покойный Альберт Эдуардович, номер второй, как сообщала написанная знакомым им почерком весточка, в отличие от купца Катасонова обладал атлетическим телосложением.

– Ему бы жить да жить, – доктор снял забрызганный кровью фартук, – всего тридцать два года исполнилось, – как и у Катасонова, у Грюнау не оказалось близких родственников.

– Сирота, – Путилин шуршал страницами, – потерял родителей подростком, учился за счет лютеранской общины в Петришуле и по их же стипендии поступил в Практический Технологический Институт.

На втором курсе юноша Грюнау выиграл малую серебряную медаль на конкурсе Императорской Академии Наук.

– Он защитил докторат в Германии, – уважительно сказал Иван Дмитриевич, – однако вернулсяв родные пенаты, – Сабуров поднял бровь:

– Я справился в архиве его полицейской части. Семья Грюнау живет в столице с петровских времен. Как говорится, старше них только Петропавловская крепость, – Путилин окинул следователя внимательным взглядом.

– Твой предок вроде тоже был сподвижником императора, – заметил начальник, – или он впал в опалу?

Максим Михайлович кивнул:

– И закончил свои дни на плахе, а сын его отправился в Сибирь. Однако то дела давно минувших дней, – Сабуров не любил разговоров о своей семье, – я встречусь с пастором церкви Петра и Павла, – Грюнау, разумеется, был лютеранином, – и с невестой покойного, – Путилин даже выронил папку: «Что за невеста?». Максим Михайлович протер очки.

– Инженер не зря ездил в Германию. Он стал господином доктором, – Сабуров ловко передразнил немецкий акцент, – и заодно он обручился с некоей, – следователь справился в простой записной книжке, – фрейлейн Амалией Якоби. Барышня проживает в квартире Грюнау на Большой Подъяческой улице, – Путилин неожиданно покраснел.

– Она его невеста, а не жена, – Сабуров позволил себе улыбку.

– Видимо, он был прогрессивен не только в работе, Иван Дмитриевич, но и во всем остальном, – Путилин повертел обнаруженную в куртке Грюнау записку:

– Почерк тот же, – заметил начальник, – писал образованный человек, – Сабуров покосился на свой стальной портсигар, Путилин махнул рукой: «Кури».

– Именно так, – согласился Максим Михайлович, – и он отлично знаком с Библией, – на вскрытии Сабуров услышал, что гвозди в грудь Грюнау вбили, когда инженер еще жид.

– Вернее, он умирал от кровотечения, – поправил себя полицейский доктор, – сначала егоосвежевали, а гвозди поставили окончательную точку, – Сабуров поинтересовался: «Сколько времени он пролежал мертвым?». Доктор выпятил губу:

– Если на складе была такая же температура, как и на улице, то всю ночь с пятницы на субботу, не меньше.

Ночью завод Розенкранца все- таки не работал. Спешно появившийся на Выборгской господин Розенкранц объяснил Сабурову, что у Грюнау, как выразился немец, его правой руки, имелись копии всех ключей. Путилин легко поднялся:

– Получается, – начальник взялся за булавку, – что после шести вечера Штиблеты приходит к купцу Катасонову, – первая булавка воткнулась в висящий на стене план столицы, – часа через два убивает его и отправляется на Выборгскую, – на плане появилась вторая булавка, – где его ждет Грюнау…

Максим Михайлович порылся в карманенебрежно брошенного на диван штатского пальто.

– Да, Иван Дмитриевич, и где он оставил еще пару окурков тех же пахитосок, – Сабуров выложил на стол бумажный пакет.

– И вот еще что, – добавил он, – мы проверили формуляры всех служащих конторы Катасонова. В прошлом году оттуда уволился только один человек, вернее, девица Дорио, Мария Николаевна. Она служила письмоводителем, – Путилин поднял бровь, – и переводчицей иностранной корреспонденции.

Иван Дмитриевич заметил:

– Катасонов, оказывается, был не менее прогрессивен, чем Грюнау. Он действительно старообрядец только на бумаге. Мало какая контора нанимает женщин. Что, она вышла замуж?

Сабуров покачал головой:

– Девушка прошлой весной пропала, а летом ее труп выловили из Невы. Опознавал ее, – следователь зашелестел бумагами, – ее сиятельство князь Дмитрий Аркадьевич Литовцев…

Путилин присвистнул:

– Тот самый, – Сабуров кивнул, – но какое отношение к нему имела девица Дорио? – Сабуров пожал плечами.

– Ее последним адресом в столице указан особняк Литовцевых. Она значилась в списке безвестно пропавших. Его сиятельство известили, он приехал в полицейский морг…

Путилин велел:

– Надо с ним встретиться. Вряд ли Литовцевы имееют отношение к убитым, но таков порядок…

Сабуров отозвался:

– Непременно.

До особняка Литовцевых на Мойке Сабуров дошел пешком. В кармане потрепанного пальто следователя таилось аккуратно свернутое письмо. Его сиятельство князь Дмитрий Аркадьевич щеголял небрежно элегантным почерком. Таких людейне вызвали в сыскное управление на Офицерской. В присутственных коридорах Литовцева называли восходящей звездой министерства иностранных дел.

Максим Михайлович решил, что его сиятельство не сталкивался с отцом Сабурова. Когда Литовцев, закончив Петербургский университет, поступил на государственную службу, Михаил Максимович несколько лет как лежал в параличе. Будущий следователь, тогда студент императорского училища правоведения, бегал по частным урокам.

Неосторожно ступив в очередную лужу, следователь поморщился. Растаявший снег хлюпнул в ботинке. Сабуров вовремя отскочил подальше от поребрика.

Мимо пронеслась пролетка с закутанной в меха барышней. Соболиная шапочка с вуалью прикрывала черные волосы, девушка надменно смотрела вперед.

– Это не Пески, – пробормотал Сабуров, – мы в дворянском гнезде…

Сабуров читал все книжные новинки. Покойный отец, постепенно теряя зрение, все равно интересовался литературными журналами. Сабуров привык читать ему вслух. Отряхнув казенную черную шинель, он сверился с эмалевой табличкой на углу здания. Его сиятельство обретался в родовом особняке на углу Английского проспекта.

В записке, полученной Сабуровым, князь Дмитрий Аркадьевич сообщал, что ждет его к одиннадцати утра. Следователь оценил энергию статского советника. Послав полицейского на Мойку в девять, Сабуров немедленно получил ответ.

– Буду рад помочь следствию, – писал Литовцев, – хотя вряд ли я обладаю нужными сведениями.

Взявшись за медное кольцо ручки, Сабуров пробормотал:

– Это мы еще посмотрим.

– Мне назначено, – вежливо сказал следователь швейцару в ливрее, – его сиятельство меня ждет. Коллежский асессор Сабуров из городской сыскной части, – он вытряхнул на свет карточку, – передайте князю, что я здесь.

Швейцар почти незаметно повел рукой. За его спиной появился фрачный лакей.

– Прошу вас, – почтительно сказал тот, – позвольте шинель, ваше благородие, – Сабуров ожидал, что его проведут в гостиную, однако лакей указал вперед.

– Его сиятельство в кабинете, – взбежав по мраморной лестнице, Сабуров огляделся.

– Кабинет, кабинет, – он наугад выбрал дверь, – нет, это библиотека…

Максим Михайлович открыл рот. Давешняя барышня из пролетки сидела на дубовой стремянке, перелистывая пухлый том. Сабуров заметил ее рискованно короткий, по щиколотку, наряд.

Девушка носила гарибальдийский жакет, отделанный алым кантом. Юбка красного бархата открывала изящные сапожки. На массивном кресле валялась сброшенная шубка. Поведя носом, Сабуров почувствовал запах табака.

– Простите, сударыня, я ошибся дверью, – смутился следователь, – извините за вторжение.

Девушка смерила его неприязненным, как показалось Сабурову, взглядом.

– Кабинет князя налево, – она захлопнула книгу, – там открыто, – в резной нефритовой пепельнице на столе дымилась испанская пахитоска.

Его сиятельство князь Дмитрий Аркадьевич Литовцев даже дома носил сюртук парижского покроя и блистающую белизной рубашку.

– У меня сегодня неприсутственный день, – объяснил статский советник, – так сказать, home office, – его произношение было безукоризненным, – рад встрече, господин Сабуров, – князь протянул руку, – прошу вас, садитесь.

Дмитрий Аркадьевич вышел из- за дубового стола. Зеленое сукно было девственно чистым. Сабуров понял, что его сиятельство заранее убрал рабочие документы в сейф. Статский советник, как и покойный купец Катасонов, предпочитал британский товар.

Сабуров напомнил себе, что дело вовсе не в сейфе и не в эмалевой шкатулке с пахитосками. Такие папиросы курила половина столицы.

Его не удивило и нежелание Литовцева показывать визитеру деловые бумаги. Дмитрий Аркадьевич считался правой рукой министра иностранных дел канцлера Горчакова.

На столе его сиятельства красовался фотографический портрет с небрежным росчерком «Александр». Литовцев недавно получил сан камергера, хотя обычно в него возводились только действительные тайные советники.

– Туда он тоже доберется, – Сабуров подавил желание чихнуть, – видно, что он амбициозный человек.

Амбициозный человек, вольно устроившись в кресле напротив, взялся за серебряный кофейник.

Следователя занимала давешняя барышня в гарибальдийском жакете. Литовцев, как и покойникГрюнау, мог отличаться прогрессивными нравами, но Сабуров сомневался, что его сиятельство поселил бы в городском особняке любовницу.

Следовательвелел себе не возводить поклеп на фрейлейн Якоби. Грюнау назначил дату венчания в церкви Петра и Павла. Инженер собирался жениться этим месяцем.

– Но его сиятельство холост, – Сабуров принял антикварную чашку с кофе, – или это его родственница? – он мог поинтересоваться только служебным формуляром князя.

В кабинете висел портрет, обвитый траурным крепом. Государственные похороны князя Аркадия Петровича Литовцева, товарища министра и статс- секретаря, посланника в Риме и Мюнхене, состоялись прошлым годом. За гробом шли десять еще живущих лицеистов первого выпуска. Литовцев дружил с Горчаковым и Пушкиным и едва не попал под суд по делу декабристов. С портрета на Сабурова взирал благообразный вельможа в седых бакенбардах.

– Он таким станет, дожив до седьмого десятка, – Сабуров незаметно взглянул на его сиятельство, – видно семейное сходство, – рядом с портретом висела картина в золоченой раме.

– Мадонна школы Рафаэля, – очнулся он от голоса князя, – мой покойный отец собрал в Италии неплохую коллекцию картин. Ребенком я рос в Риме, – князь подвинул ему шкатулку с пахитосками, – а вы, кажется, в Лондоне, Максим Михайлович?

Сабуров понял, что его сиятельство тоже не терял времени зря. Следователь кивнул:

– Именно так, ваше сиятельство,– Литовцев повел рукой.

– Дмитрий Аркадьевич, прошу вас. Мы с вами столбовые дворяне. Я Гедиминович, а вы потомок этого, – он пощелкал пальцами, – татарского мурзы Чета, – Сабуров улыбнулся:

– Историки подвергают легенду сомнению, Дмитрий Аркадьевич. Однако меня больше интересуют события нынешнего времени, – князь невозмутимо отозвался: «Извольте». Сабуров вытащил дешевую записную книжку черного коленкора.

– Полтора года назад, незадолго до смерти вашего отца, – он кивнул на портрет, – пропала некая мадемуазель Мария Дорио, семнадцати лет от роду. Вернее, девица Мария Николаевна, – поправил себя следователь, – она была православной. Дорио работала в конторе купца первой гильдии Катасонова, однако уволилась за месяц до исчезновения. Ее последним местом жительства в столице значился ваш адрес, – князь спокойно покуривал, – вы опознавали ее тело в морге.

Труп девицы Дорио, пропавшей на Пасху, выбросило на берег Васильевского острова в середине лета.

Дверь скрипнула, князь поднялся. Сабуров последовал его примеру. Барышня из библиотеки сменила гарибальдийский жакет на не менее смелое платье, напомнившее Сабурову иллюстрации к рыцарским романам. Легкие рукава лазоревого шелка падали складками к расшитому бисером поясу.

– Такой цвет ей тоже идет, – отчего- то подумал следователь, – у нее синие глаза, как у князя, – Дмитрий Аркадьевич радушно сказал:

– Позволь тебе представить, Софи, – девушка остановилась, – господин Сабуров из столичной сыскной части. Моя сестра, – обратился он к следователю, – княжна София Аркадьевна Литовцева.

По дороге домой Сабуров зашел в писчебумажный магазин Шаре на Невском проспекте. Он мог купить все нужное в лавках Гостиного Двора, однако у Шаре не торговали подделками. Сабуров предпочитал настоящие фаберовские карандаши. В Гостином Дворе часто продавали товар, лепившийсяв подвалах Хитрова рынка. Московский фабер строгали из дешевого дерева, а грифели в нем всегда ломались.

У Шаре продавали немецкую чертежную бумагу и любимые Сабуровым черные коленкоровые блокноты. Шаре получал и западные книжные новинки. Сабуров не устоял перед очередным томом Габорио, однако пока он велел себе отложить «Дело вдовы Леруж» подальше. Во время расследования Максим Михайлович не позволял себе отвлекаться. Он никогда не признался бы сослуживцам, что читает Габорио.

– Но я и о Достоевском не говорю, – хмыкнул Сабуров, – потому что у нас интересуются только очередными томами судебного уложения.

Ноябрьская книжка «Русского Вестника» тоже лежала неразрезанной. Сабуров помнил последние строки из августовской части романа.

– Увидите, какой я складный человек, – пробормотал следователь, – увидите, что со мной еще можно жить, – его отчего- то замутило. Сабуров отодвинул стакан дешевого кофе.

Он забежал и в мелочную лавочку на углу своего переулка на Песках. В закрывающейся булочной по соседству немец по дешевке отдал ему последние куски творожного пирога. Сабуров сунул пергаментный сверток между окнами. Кухня в квартирке была стылой. Ночью термометр падал ниже нуля по Цельсию.

Из экономии Максим Михайлович растапливал выложенную белым кафелем печь- голландку только в кабинете, служившем ему и спальней. В спальню, где десять лет назад умер его отец, Сабуров заходить не любил.

– Можнопереехать в квартиру поменьше, – пришло ему в голову, – однако куда меньше, здесь только две комнаты. Не ютиться же в каморке, как Раскольников, – подумав о романе, он велел себе собраться. Прочитав в августе о смерти Катерины Ивановны, Сабуров хотел написать Достоевскому.

– И что бы я ему написал, – он зло затянулся папиросой, – что я плакал, потому что моя мать умирала похоже, пусть и в дорогой гостинице в Давосе? Чахотка есть чахотка, – Сабуров закашлялся, – она не различаетледи и нищенок…

Максим Михайлович потерял мать десятилетним мальчиком. Достоевскому онписать не стал, рассудив, что Федор Михайлович получает немало таких конвертов.

– Нечего отвлекать автора от работы, – с папиросным дымом тошнота ушла, он отпил кофе, – я и сам не люблю, когда мне мешают.

Папки со следственным делом не полагалось брать домой, однако Сабурову надо было подумать.

– Лучше читать Габорио, – хмыкнул он, – но беда в том, что в таких романах я с третьей страницы знаю, кто убийца…

Пока Штиблеты оставались для Сабурова такой же загадкой, как и неделю назад, когда на заднем дворе собственного предприятия был убит купец Катасонов.

– Порфирий Петрович подвел бы под это философскую теорию, – Сабуров аккуратно пришпилил к сукну стола немецкую чертежную бумагу, – еще одна беда в том, что я не Порфирий Петрович.

Теорий у Сабурова, впрочем, имелось достаточно.

– Сначала надо все систематизировать, – он взялся за папку Катасонова, – во мне заговорил англичанин,– Максим Михайлович бережно выкладывал на стол фотографии трупов и мест преступлений.

– Дорио, – он открыл тощий конверт, – от нее мало что осталось, – согласно полицейскому протоколу князь Литовцев опознал утопленницу, проведшую в воде четыре месяца, по приметной родинке на плече. Его сиятельство пожал плечами.

– Софи и Мария молочные сестры, – княгиня София кивнула, – девочки росли вместе. Ямного старше Софи, – его сиятельство вздохнул, – моя мать умерла, отец женился вторым браком. Я не мог позволить Софи посещать морг, – Литовцев коснулся руки сестры, – такое зрелище не для девушек.

Сабурову показалось, что синие глаза княжны заблестели. Ее сиятельство помолчала:

– Мария была подругой моих игр, господин Сабуров. Моя мать умерла родами, – княжна перекрестилась, – она привезла в Россию личную горничную. Мария – ее дочь, – покойный посланник в Риме вторым браком женился на молодой итальянской аристократке.

– Что нисколько не приближает меня к цели, – в сердцах сказал Сабуров, – между Дорио, – он достал из блокнота позаимствованную у Литовцевых фотографическую карточку девушки, – и Грюнау нет никакой связи,– карточка легла на положенное ей место в будущей схеме.

– Теперь Грюнау,– следователь насторожился, – кажется, стучат, – в передней отчаянно сквозило, Сабуров прислушался:

– Нет, мне почудилось,– он для порядка открыл дверь. В полумраке лестничной площадки белел конверт. Сабуров по привычке повел носом.

– Дешевый табак, – он нахмурился, – интересно, что за бумага?– при свете лампы бумага оказалась простой.

– Она и не станет писать на листах с золотым обрезом, – следователь усмехнулся, – Литовцевы не нувориши,– княжна оставила толькоинициалы.

– Ждите меня завтра в полдень у Колыванской чаши, – весточка была на французском, – мне надо сообщить вам что- то важное. С.Л.

Разложив записки, Сабуров взялся за лупу. Он не считал себя экспертом в почерках, однако другого выхода сейчас не было.

– Вроде есть какой- то юноша, – вспомнил следователь, – Путилин рассказывал, что он без лупы определяет поддельная подпись, или нет,– Сабуров пощелкал пальцами, – юнкер Буринский из военно- инженерного училища…

Начальник встретил Буринского приватным образом, на именинах. Юнкер развлекал барышень графологическими опытами, однако к расследованию не полагалось привлекать посторонних.

Сабуров пошелестел кипой листов с образцами почерка служащих конторы покойного Катасонова. Дела в конторе Федора Евграфовича велись аккуратным образом.

Среди сослуживцев инженера Грюнау грамотных было меньше. В его стопку он поместил и пару строчек, набросанных фрейлейн Якоби, заплаканной блондинкой, успевшей обзавестись траурным муаровым платьем. Максим Михайлович попросил барышню об автографе больше для проформы. Фрейлейн Амалия знала по- русски только несколько слов.

– Спасибо, до свидания, сколько стоит, – пробормотал Сабуров, – она и не подымет пожарный багор.

По мнению полицейского доктора, Катасонова убил сильный правша, ростом почти спокойного Федора Евграфовича:

– Немногим выше меня, – хмыкнул Сабуров, – с моим размером обуви, – он повертел потрепанным ботинком, – его сиятельство Дмитрий Аркадьевичтоже носит такой размер, как и тысячи других мужчин…

Найти волосы в снежной грязи двора Катасонова или на складе труб возможным не представлялось. Поинтересовавшись у доктора, могла ли женщина убить Грюнау, следователь услышал сухой смешок:

– Теоретически да, – врач задумался, – барышня с твердой рукой и знанием анатомии могла снять скальп или провести остальные, – он покашлял, – манипуляции, однако ей надо было спрятать тело в трубе,– Грюнау весил атлетические четыре с половиной пуда.

– Больше меня, – понял следователь, – недаром Путилин называет меня фокстерьером.

Доктор подытожил:

– Такой барышне впору выступать в цирке. Нет, – он покачал головой, – речьидет о мужчине.

Записки, найденные на дворе Катасонова и в трубном цехе, нельзя было предавать огласке. Кроме «Номера первого» и «Номера второго» на них ничего не значилось, однако оба клочка покрывали побуревшие пятна крови.

Записку Грюнау Максим Михайлович отыскал в трубном цехе, внимательно осматривая труп.

– Кое- что другое я тоже отыскал, – часть тела инженера пребывала в банке с формалином в полицейском морге, – но его невесте об этом слышать не след.

Взгляд Сабурова возвращался к фотографической карточке покойной девицы Дорио. Изящная брюнетка в строгом английском платье опиралась на подобие античной колонны.

Рано потеряв мать, Мария воспитывалась в детской молочной сестры, княжны Софии.

– Папа сам занимался моим образованием, – заметила княжна, – Мария стала моей компаньонкой на уроках. Папа хотел устроить ей место гувернантки, однако Мария предпочла сама пробивать себе дорогу. Здесь, – княжна повела рукой, – она жила в служебном флигеле…

Сабуров положил рядом с карточкой покойницы формуляр, заполненный ее рукой. Литовцевы объяснили, что синьорина Мария, мать девицы Дорио, приняла в России православие.

– Как и ее хозяйка, – хмыкнул Сабуров, – княгиня София Петровна Литовцева. Однако отчество у девицы Дорио придуманное, она незаконнорожденная, – Сабуров и сам не знал, что он хочет найти.

– Связь, – карандаш прочертил уверенную линию, – должна бытьсвязь между Катасоновым и Грюнау

Завод Розенкранца покупал у Катасоновых лес, но, как выразился Сабуров в разговоре с начальником, на одних досках дело было не построить.

– И на записках тоже, – он смотрел на автографы Литовцевых, – барышни пишут похоже, однако они вместе учились,– небрежный почерк его сиятельстване напоминал каллиграфические завитки неизвестного убийцы.

– Но писал образованный человек, – Сабуров поднялся, – утро вечера мудренее и утром меня ждет княжна, – он улыбнулся, – может быть, у Дорио имелся ухажер, хотя к делу этоотношения не имеет,– открыв форточку, он зажег пахитоску.

Переулок освещался по старинке, парой масляных фонарей. Керосиновые или модные газовые до Песков пока не добрались. В лицо Сабурову хлестнула снежная крупа, он поморщился. Застучали копыта, по сугробам метнулся отблеск пламени. Разобрав в метели очертания полицейской кареты, Сабуров понял, что в городе обнаружили труп номера третьего.

На Крюковом канале теснились баржи лесоторговцев. Вдоль громады Никольского рынка горели фонари, но на противоположном берегу царила темнота. Под ногами Сабурова хлюпала жидкая грязь неожиданно начавшейся оттепели. По столичному обычаюпогода переменилась, пока он трясся в полицейской карете с Песков к Мариинскому театру.

Сабуров садился в экипаж под хлещущей ему в лицо метелью. На Невский они въехали под дождем, а в Коломне ему даже стало жарко. С Невы несло сырой гнилью водорослей. Черная вода канала опасно встопорщилась. Вихрь раскачивал мокрые деревья соборного сада. На изящной колокольне светился единый огонек. Пожевав дешевую сигару, Путилин указал на огороженный веревкой участок. На лысой земле Сабуров заметил вмятину.

– Посветите, Иван Дмитриевич, – попросил он, – кажется, рядом кровь, – Путилин держал керосиновый фонарь.

– Называется, сходил с супругой в оперу, – сочно сказал он, – мне не удалось дослушать второй акт «Риголетто», – курьер нашел начальника сыскного отделения в буфете Мариинского театра.

– Кровь, – подтвердил он, – немудрено, потому что отец игумен свалился с колокольни…

Тело обнаружил городовой, дежуривший на Никольской площади. Парень болтался на гранитной набережной.

– Что вы видели, – повернулся к нему Сабуров, – постарайтесь вспомнить как можно больше,– городовой вытер нос рукавом шинели.

– Ничего особо и не видел, – неохотно сказал он, – я обходил собор, как положено, – городовой перекрестился, – но вдруг колокол зазвонил. Час неурочный, – он отвел глаза от вмятины, – я решил проверить. Может, мальчишки балуют, хотя дверь на колокольню ночью закрыта…

Прошлепав по лужам, Путилин показал Сабурову настежь распахнутую дверь.

– Замок не срывали, – сказал начальник, – кажется, отец игумен открыл его сам,– ключи аккуратно повесили на вбитый в штукатурку крюк. Сабуров заглянул в сырую мглу каменной лестницы.

– Надо осмотреть все наверху, – шепнул он Путилину, – мне кажется, что… – начальник порылся в кармане штатского пальто.

– Одну я нашел, – он раскрыл ладонь, – но ты прав, на колокольне мы отыщем больше.

Окурок пахитоски валялся рядом с телом священника. Сабуров поймал себя на том, что думает о жертве как о трупе.

– Однако он еще жив, – священника отвезли в ближайшую Максимилиановскую лечебницу, – он может прийти в себя и описать преступника,– Сабуров взглянул на Путилина: «А?». Иван Дмитриевич понял его с полуслова.

– Этого не было, – они избегали называть вещи своими именами, – думаю, что он не успел оставить, – Путилин поискал слово, – весточку, его спугнули, – Сабуров наклонил голову в другую сторону: «А?». Они оба знали, о чем идет речь. Путилин почесал в бакенбардах:

– Все оставалось на месте, иначе отец игуменистек бы кровью, – он помолчал, – вот что парень отыскал на набережной, – городовой робко подобрался ближе:

– Я сразу его увидел, – Сабуров выпрямился, – хотя сначала не понял, кто там копошится. Я думал, – парень тяжело вздохнул, – бродяга какой- нибудь. За ветром я разобрал стоны и побежал в сад, – он указал себе за спину, – я свистел, а тот словно взвился на месте, – городовой побледнел, – ровно он призрак и припустил через мостк рынку. Я за ним бросился, однако он завернул за угол и был таков…

Путилин повесил фонарь на крюк.

– Призрак разгуливал с ножом, – заметил начальник, – надо сказать, самым обыкновенным, – дешевый мясницкий нож оказался отлично заточенным.

– Такие продаются в любой лавке, – хмыкнул Сабуров, – он завтра купит новый, – Путилин помолчал:

– Его высокопревосходительство обер- полицмейстер намекнул, что мы затянули расследование. Посуди сам, Максим Михайлович, Катасонова убили неделю назад, а у нас третья жертва…

Сабуров обратился к городовому: «Как он выглядел?». Парень обреченно ответил:

– Как призрак, ваше благородие. Ростом с вас, а то и поболе. Вроде на нем была черная пелерина и шляпа. Он по воздуху плыл, – городовой опять перекрестился, – ровно демон…

Демон или призрак пропал в нищенских закоулкахмежду Никольским рынком и Литовским замком.

– Следы он тоже оставил, – сообщил Путилин, – он опять явился в штиблетах. И не жаль ему в хорошей обувишлепать по такой грязи, – Сабуров рассматривал красавицу колокольню.

– Здесь тридцать пять саженей высоты, – сказал следователь, – удивительно, что отец игумен выжил,– Путилин отозвался:

– Он весь изломан, Максим Михайлович. Посмотрим, очнется ли он,– Сабуров появлялся в церкви только на венчаниях, крестинах и похоронах у сослуживцев, однако он слышал имя блестящего проповедника, ставшего церковным академиком в неслыханном возрасте тридцати лет.

– Он знает восемь или десять языков, – вспомнил Сабуров, – он мой ровесник, – отец Евгений Добровольский преподавал в Александро- Невской лавре. Отца игумена недавно наградили золотым наперсным крестом.

– А сейчас он падает с колокольни, – Сабуров насторожился, – я где- то читал о такой смерти, – словно услышав его, Путилин невесело сказал:

– Ахозия же упал чрез решетку с горницы своей, что в Самарии, и занемог, – Сабуров подался вперед: «Занемог, Иван Дмитриевич, но не умер». Начальник усмехнулся:

– Двойка тебе по Закону Божьему, Сабуров. Так говорит Господь: за то, что ты посылал послов вопрошать Вельзевула, божество Аккаронское, как будто в Израиле нет Бога, чтобы вопрошать о слове Его, с постели, на которую ты лег, не сойдешь с нее, но умрешь, – он выплюнул окурок сигары.

– Наш призрак все рассчитал, – подытожил Путилин, – нож он подкинул, чтобы сбить нас с толку. Это только первый акт, – Путилин застегнул пальто, – поехали запечатывать лечебницу, Максим Михайлович.

Без пяти минут полдень Максим Михайлович протянул в обрамленное дубом окошечко с эмалевой табличкой «Касса» пятиугольник зеленого картона. Прошлым годом следователь озаботился постоянным билетом в музейные галереи. Сабуров не признавался коллегам в пристрастии к искусству. Правда, Иван Дмитриевич Путилин, любитель оперы, знал о его увлечении.

Тщательно подобранная семейная коллекция Сабуровых ушла с молотка еще при жизни покойного отца следователя. Михаилу Максимовичу требовалось выплачивать карточные долги. Отец расстался даже с портретом матери Сабурова, написанным в первый год после свадьбы. Максим Михайлович тогда не допускался к денежным делам, однако он предполагал, что за холст работы покойного сэра Томаса Лоуренса отец получил немалые деньги.

– Хотя портреты продаются хуже, чем пейзажи или марины, – он отдал гардеробщику промокшую снегом шинель, – кому захочется вешать на стену чужих предков…

Мощные атланты у входа в публичные галереи тонули в поднявшейся с утра метели. Петербург опять повернулся к сыщикам дурной, как выразился Путилин, стороной. Любые следы, оставленные Штиблетами в сквере у собора Николы Морского, завалило снегом.

Сугробы намело и на колокольне, откуда сорвался пока пребывающий в забытье протоиерей Добровольский. Сабуров все же ухитрился ухватить оттуда пресловутый окурок от пахитоски и клок ткани.

– Штиблеты зацепил пальто за крюк, – сказал Сабуров начальнику, – городовойбыл прав. Наш призрак носит крылатку, – он повертел клок, – но теперь у него появилась прореха.

В девять утра не спавший всю ночь Сабуров вышел из полицейской кареты рядом с Гостиным Двором. В первой же лавке на Суконной линии обходительный приказчик объяснил его благородию, что такой тканью в городе торгуют только несколько поставщиков:

– Это твид, – Сабуров намеренно изобразил на лице недоумение, – ткань- с шотландская, – затараторил парень, – извольте посмотреть каталог образцов, – Штиблеты расхаживали по столице в твиде цветов клана Дуглас. Вернувшись на Офицерскую, Сабуров сердито сказал начальнику:

– Цвета придуманы, спасибо сэру Вальтеру Скотту, – он прислонил к стене пробковую доску, – но теперь мы знаем, что у Штиблет водятся деньги, – Путилин резонно возразил:

– Он мог купить крылатку в лавке старьевщика. На Сенном рынке такого товара вдосталь, – клок тартана Сабуров приколол к доске, где красовалась спешно привезенная из Александро- Невской лавры фотография отца Добровольского. Протоиерей отличался чрезычайно эффектнойнаружностью.

– Дамы осаждают Лавру в дни его проповедей, – усмехнулся Путилин, – он вроде Савонаролы, – протоиерей носил роскошную черную бороду, – только…

Сабуров хмыкнул:

– Только сытый. Пастырь должен голодать, Иван Дмитриевич, если его паства недоедает. Хотя паства отца Добровольского распивает кофе в постели, а не поднимается ни свет ни заря, чтобы заработать жалкие гроши,– Путилин покрутил головой:

– Либерал. Как бы то ни было, – он воткнул булавку в рясу Добровольского, – единственное, что объединяет жертвы – это возраст и сытость, – Сабуров возразил:

– Они мужчины, столичные уроженцы и могли быть знакомы друг с другом,– съездив домой за чистым бельем, Сабуров захватил на Офицерскую свои папки, – посмотрите, я все начертил, – Путилин покопался в бороде.

– Вижу, – одобрительно сказал начальник, – Добровольского ты успел прибавить, – он вгляделся в лист, – получается, что они все в одно и то же время побывали за границей,– сняв пенсне, Сабуров потер покрасневшие глаза.

– Пока я нашел только одну точку пересечения, – он поймал себя на том, что говорит с интонациями школьного учителя, – год назад,– Сабуров указал на даты, – однако надо отлистать календарь дальше, – Путилин поднял бровь:

– Надеюсь, что отец Добровольский нам поможет, когда он придет в себя, – доктора в лечебнице пока ничего определенного не сказали, – по крайней мере, там он в полной безопасности…

Максимилиановскую лечебницу, по выражению Путилина, перевели на осадное положение. В палате Добровольского постоянно дежурил полицейский. В одиннадцать утра Сабуров начал нарочито зевать.

– Езжай домой и поспи, – велел Путилин, – встретимся в три. Я отправил наряды прочесывать Коломну. Может быть, кто- то видел Штиблеты или он избавился от крылатки.

Сабуров дошел с Офицерской улицы до Эрмитажа пешком, по дороге забежавв «Доминик» на Невском на чашку почти парижского кофе.

– И больше я ничего не заказывал, – в желудке заурчало, – дома остался пирог с творогом, но когда я доберусь домой?

Сабуров не собирался рассказывать Путилину о грядущей встрече с княжной Литовцевой.

– Наверняка, она наболтает мне ерунды о девице Дорио, – следователь легко взбежал по лестнице, – я теряю время, лучше я бы и вправду поспал, – Максим Михайлович остановился.

Ее сиятельство устроилась на парусиновом стульчике рядом с выходящим на набережную окном. Черные волосы она стянула в тугой узел. Девушка склонилась над альбомом для рисования. Узкий нос ботинка выглядывал из- под расплескавшейся по мрамору пола пышной уличной юбки. София Аркадьевна носила тартан клана Дуглас.

Карандаш ее сиятельства легко скользил по листу. Максим Михайлович держался поодаль от стульчика, однако служитель в ливрее, застывший у дверей картинной галереи, неодобрительно на него поглядывал. Разговоры в музеях не поощрялись. Софья Аркадьевна, казалось, не обращала внимания на следователя.

Повернувшись спиной к вазе, Сабуров успел заметить мастерство девушки. Рисунок блистал почти чертежной точностью. Разглядывая тонущую в снежном мареве Петропавловскую крепость, Сабуров косился на длинные пальцы ее сиятельства. Бурые пятна явно оставили краски. Девушек принимали в Императорскую Академию Художеств, однако следователь решил, что Литовцева берет частные уроки:

– Вряд ли она смолянка, – хмыкнул Сабуров, – она не сирота, не из обедневшей семьи. Ее не отправили бы в женскую гимназию, это выше достоинства Литовцевых, – он вздрогнул. Ее сиятельство с треском захлопнула альбом.

– Я училась в Мюнхене, где папа, – девушка называла отца в французской манере, – служил посланником. Дмитрий к тому времени вернулся в Петербург, он старше меня на семнадцать лет, – ее сиятельство поднялась, – пойдемте, господин Сабуров. Меня всегда интересовало античное искусство.

Девушка указала на беломраморную лестницу. Следователь попытался подхватить стульчик. Софья Аркадьевна кашлянула.

– Благодарю вас, я сама, – Сабуров решил не спорить с дамой. Несмотря на выпитый у «Доминика» кофе ему отчаянно хотелось спать.

– Что я здесь делаю, – следователь скрыл зевок, – ничего интересного она мне не сообщит.

Тартан платья шуршал по ступеням. Сабуров нарушал правила приличия, спускаясь вслед за дамой по лестнице. Максим Михайлович рассудил, что Софья Аркадьевна, на вид девица из прогрессивных кругов, не обратит внимания на его промах.

Колонны зеленого сердобольского гранита дышали холодом. Сабуров пожалел об оставленной в гардеробе шинели. Софья Аркадьевна куталась в отороченную мехом шаль серого бархата.

– Это замечательная ваза, – княжна подвела его к шкафу карельской березы, – ее называют Царицей, – Сабуров кивнул: «Я знаю», – я помню ее с детства. Маркиз Кампана дружил с папой. После его разорения папа посоветовал господину Гедеонову заранее купить вазы из коллекции маркиза и…

Сабуров усмехнулся.

– И «Мадонну Конестабиле». У вас дома тоже висит подлинник Рафаэля, ваше сиятельство…

Литовцева вскинула бровь.

– Это школа Рафаэля, господин Сабуров. Чтокасается важных сведений, которые яобещала…

Сабуров поинтересовался: «Кто вчера доставил ваше письмо на Пески, ваше сиятельство?»Лазоревые глаза княжны были спокойны.

– Один из наших слуг, – она раскрыла альбом, – послушайте, господин Сабуров… – он неловко поскользнулся на каменной мозаике пола.

– Прошу прощения,– альбом вылетел из рук девушки, – виноват, ваше сиятельство…

Следователь бросился вслед за книжкой.

– Интересно, – хмыкнул Максим Михайлович, – ее анатомические рисунки тоже очень искусны.

Последние страницы альбома больше напоминали медицинский атлас. Отряхнув рукавом мундира книжку, он услышал надменный голос: «Художник обязан хорошо знать человеческое тело». Сабуров вернул ей альбом.

– Совершенно с вами согласен. Что вы хотели сказать?

Литовцева взглянула прямо на него: «Я уверена, что Марию убили, господин следователь».

Превратности столичной погоды не помешали купленному третьего дня творожному пирогу сохранитьсвежесть. На зубах Сабуровахрустели льдинки. Немецкая булочная на углу славилась выпечкой на все Пески.

– Немецкая, – он нахмурился, – нет, это потом…

Перед ним стоял прихваченный с Офицерской пробковый щит. Вернувшись в контору после якобы отдыха, Сабуров услышал, что патрули явились из Коломны ни с чем. Демон или призрак словно растворился в захламленных переулках разночинной части города. Протоиерей Добровольский пока пребывал в лекарственном забытье. Путилин недовольно подергал себя за бакенбарды.

– Врачи считают, что у него сломан позвоночник, – забыв о правилах приличия, Сабуров присвистнул, – он навсегда останется калекой, – Путилин помялся.

– Насчёт Коломны. Добровольский священник, а ты знаешь, кто живет в тех краях. Пока инцидент считается несчастным случаем, но я говорил с его превосходительством, – Путилин со значением подвигал бровями, – у него побывал митрополит Исидор, – Сабуров отхлебнул хорошо заваренного чая.

– Что, Иван Дмитриевич, раз митрополиту не удалось сослать профессора Сеченова на Соловки, он нашел себе новую жертву, то есть жертв? – Путилин отозвался:

– Я этого не слышал. Однако митрополит действительно намекнул его превосходительству, – так они приватно называли петербургского обер- полицмейстера Трепова, – что иудеи виновны в покушении на Добровольского, – Сабуров невежливо фыркнул:

– Пасха прошла, на дворе ноябрь. Или митрополит считает, что они заготавливают кровь загодя? – Путилин заметил:

– Нельзя не признать, что убийства действительно связаны с Ветхим Заветом. Что если, кто- то из них, – начальник повел рукой за окно, – свихнулся на почве учебы? Говорят, они днями и ночами сидят над их талмудами, – Сабуров кивнул: «Я принимаю эту версию».

Рядом со щитом с уликами они воздрузили второй, снабдив его свежей чертежной бумагой. Путилин написал своим каллиграфическим почерком: «Иудеи». Они получили цифру один.

Сабуров добавилцифру два. Его письмо никогда не отличалось аккуратностью. «Семинаристы». Путилин выпятил губу, следователь развел руками.

– Они тоже корпят над Ветхим Заветом. Добровольский преподавал в Лавре и мог вызвать ненависть какого- нибудь учащегося. Однако это не объясняет убийств Катасонова и Грюнау, как не объясняет их версия с иудеями, – Путилин снял чайник со спиртовки.

– И обе версии не проливают света на номера. Я боюсь, что их появится больше, – Сабуров боялся того же самого.

– Есть еще один вариант, он приписал цифру три, –все жертвы в одно и то же время побывали за границей, – он добавил: «Декабрь 1865, Берлин». Грюнау защищал докторат и ухаживал за фрейлейн Якоби, Катасонов направлялся на карлсбадские воды, а протоиерей Добровольский работал в университетской библиотеке, переводя на русский язык труды Оригена…

Посланником в Берлине в то время служил покойный князь Аркадий Петрович Литовцев.

– Скончавшийся в мае следуюшего года, – Сабуров устроился в покойном кресле, – в начале апреля пропала девица Дорио, работавшая у Катасонова, – ему все больше что- то не нравилось, – а Литовцева считает, что ее молочную сестру убили, – Путилин пока не знал о разговоре Сабурова с княжной.

– Она даже якобы знает, кто, – достав записную книжку в черном калико, следователь вгляделся в свой небрежный почерк.

– Коллежский ассесор Завалишин, – пробормотал он, – выпускник восточного факультета университета и подчиненный его сиятельства князя Дмитрия Аркадьевича Литовцева.

Над серой водой Фонтанки кружился крупный снег. Твидовое кепи Сабурова промокло. Направляясь к дому, где квартировал господин Завалишин, следователь пожалел об оставшейся на Песках форменной фуражке. Максим Михайлович не хотел появляться у Завалишина в казенной шинели. Пока имя коллежского асссесора и сведения княжны Литовцевой не попали ни в какие официальные документы.

Кроме доски с уликами и доски с версиями в кабинете Путилина на Офицерской появилась и третья пробковая доска. Следуя принципу cui prodest, они с начальником составили подробную таблицу. Кроме протоиерея Добровольского, медленно приходящего себя в Максимилиановской лечебнице, остальные жертвы Призрака, как с легкой руки городового стали звать Штиблеты, озаботились своими завещаниями.

– Но отцу протоиерею и не полагается имущество, – хохотнул Путилин, – посмотрите на полевые лилии, как они растут: ни трудятся, ни прядут…

Сабуров скептически отозвался: «Полевые лилии, Иван Дмитриевич, не расхаживают в шелковых рясах с золотыми наперсными крестами. Он даже ночью его нацепил». КрестПризрак оставил нетронутым.

– Он не грабитель, – задумчиво сказал Путилин, – у Катасонова в кабинете лежали казначейские билеты и червонцы, но Призрак ими не заинтересовался. Либо он сумасшедший, либо мститель, либо и то и другое. Но за что мстить уважаемым людям, столпам общества? – Сабуров покачал ногой в потрепанном ботинке.

– Не за что, Иван Дмитриевич. Я склонен согласиться с версией сумасшествия. Иван Дмитриевич, – следователь оживился, – он составляет коллекцию. Катасонов старообрядец, Добровольский православный, Грюнау лютеранин, – начальник потер подбородок.

– Тогда он забирал бы сувениры, – хмыкнул Путилин, – он отрезает определенную часть тела, однако не уносит ее, а оставляет на месте преступления, – Сабуров выпятил губу.

– В кишках Катасонова или во рту Грюнау. У него есть какие- то проблемы с этой областью жизни, – следователь задумался, – может быть, он содомит?

Содомиты стали четвертой строкой на доске с версиями, но Сабуров не возлагал на них особых надежд. Свернув с набережной рядом с цирком Чинизелли, он сверился с блокнотом. Завалишин жил неподалеку от любимой Сабуровым грустной церкви Симеона и Анны, в доходном доме Есакова.

– Хотя Катасонов был холост, – в арке Сабуров отряхнул кепи, – а среди священства такое распространено.

Завещания погибших не представляли ничего интересного.Катасонови Грюнау оставили крупные суммы на благотворительность. Состояние Катасонова отходило его московскому дядюшке, тоже миллионеру и столпу старообрядческой общины. Сабуров сомневался, что отец семейства и потомственный почетный гражданин приехал бы в столицу, чтобы вонзить пожарный багор в живот племянника.

– И он, наверняка, грузный купчина, а Призрак изящный парень, вроде меня, – Сабуров чувствовал какую- то близость к преступнику.

– Хорошо, – следователь присел на подоконник с пахитоской, – значит, я начинаю его понимать.

До рандеву с Завалишиным, назначенного городским письмом, у него оставалось пять минут. Грюнау завещал квартиру на Большой Подъяческой лютеранской общине. Инженер предписыывал продать апартаменты и на вырученные деньги установить стипендию для одаренных детей.

– Каким был он сам, – Сабуров выпустил дым к аккуратно побеленному потолку, – наверное, он хотел изменить завещание после свадьбы.

Максим Михайлович отчего- то пожалел оставшуюся на бобах фрейлейн Якоби. Следователь напомнил себе навести справки о барышне.

– И вообще о Берлине, – он неслышно спустился к квартире Завалишина, – что, если все жертвы каким- то образом перешли дорогу Призраку именно там? – на площадке пахло чем- то сладковатым. Сабуров наклонился к замочной скважине. Из полутьмы передней на него воззрился бесстрастный бронзовый лик.

– Только буддистов нам в деле не хватает, – Максим Михайлович покрутил ручку дверного звонка.

Сабуров пока не разобрался в деловых качествах его высокоблагородия Адриана Николаевича Завалишина, однако молодой человек несомненно думал о красе ногтей. Холеная рука хозяина комнат перебирала оправленные в серебро коралловые четки. Со шкапа красного дерева на следователя смотрел еще один Будда. Медное лицо идола было спокойным. В сумраке ненастного петербургского полудня переливалась зеленая яшма глаз. Глаза Завалишина тоже оказались зелеными.

– Скорее цвета лесного мха, – пригляделся Сабуров, – кажется, у него есть азиатская кровь…

Коллежский асессор, раскинувшийся в резном кресле, закутался в шелковый халат с хризантемами и журавлями. Адриан Николаевич совсем не напоминал столоначальника в министерстве иностранных дел.

– Словно он какой- то принциз экзотической страны, – Сабуров отпил предложенного хозяином чая.

Адриан Николаевич попыхивал пахитоской в мундштуке слоновой кости, однако Сабуров чувствовал тот же сладковатый аромат. Максим Михайлович списал запах на курительную палочку, дымящуюся на столе. Чай оказался не привычным кяхтинским и даже не английским.

– Белый чай, господин Сабуров, – объяснил Адриан Николаевич, – я заказываю его в Китае. В Россию такой не возят, – молодой человек тонко улыбнулся, – это штучный товар. Простите, что принимаю вас в таком виде, – Завалишин прижал к изящному носу вышитый платок, – однако у меня осенняя простуда…

Сабуров познакомился со служебным формуляром коллежского асессора. Адриан Николаевич числился столоначальником по неизвестному следователю департаменту министерства внутренних дел. Князь Литовцев возглавлял канцелярию, именуемую в документах Особой.

Сабуров решил, что речь идет об агентурной работе за рубежом. Ранее сбором сведений об отношении к России за границей занималась Первая Экспедиция Третьего Отделения.

Сабуров был уверен, что Литовцев нажал, как выражались в казенных коридорах, на канцлера Горчакова. Третьим Отделением управлял граф Петр Андреевич Шувалов, которого за глаза называли «вице- императором».

– Однако Петр Четвертый не дипломат, – хмыкнул Сабуров, – ему не тягаться с Горчаковым и Литовцевым…

Шувалов несколько лет провел на посту столичного обер- полицмейстера. Десять лет назад Сабуров начал свою карьеру именно при нем. Той порой сыскного отдела еще не существовало, однакоШувалов и прозвал Максима Михайловича Англичанином. Сабуров хорошо знал бывшего начальника. Шувалов скверно разбирался в политике. Граф Петр Андреевич был отменным исполнителем, однако инициативы ихитростиот него ждать не стоило.

– Литовцев молодец, – признал Максим Михайлович, – он получил обширный бюджет и внимание Его Императорского Величества, – следователь откашлялся.

– Замечательный чай, ваше высокоблагородие. Не тревожьтесь, я все понимаю. Столичная погода славится изменчивостью, – Завалишин повел красивой рукой.

– Прошу вас, господин Сабуров. Мыколлеги, – улыбка коллежского асессора напомнила Сабурову недавно прочитанную книгу британца мистера Кэрролла, – мы столбовые дворяне, – Завалишин говорил в манере своего начальника.

– Так всегда случается в департаментах, – напомнил себе Сабуров, – я вворачиваю в речь курские словечки, потому что Путилин курянин…

Он ожидал найти в кабинете семейные картины, однако Завалишинпредпочитал восточное искусство. Коллежский асессор, племянник двух ссыльных декабристов, не стал выставлять напоказ их портреты.

– Один его дядя предал товарищей, – вспомнил Сабуров, – а второй считается образцом чести и достоинства. Интересно, в какую сторону двинулся Адриан Николаевич?

На столе красовался единственный старомодный дагосподинотип. Отец Завалишина носил штатский костюм.

– Папа к тому времени вышел в отставку. Это сорок седьмой год, перед его смертью, – Завалишин перекрестился, – я потерял отца пятилетним…

Сабуров понял, откуда у Завалишина азиатская кровь. Бывший капитан второго ранга Николай Иринархович Завалишин, участник кругосветного плавания, исследователь Новой Земли и Полинезии, опирался о спинку роскошного кресла. В нем сидела женщина,даже в европейском наряде напоминающая сказочную королеву.

– Моя матушка, – любезно сказал Завалишин, – Лидия Семеновна. Она родилась на Каролинских островах. Мой дед по матери – тамошний племенной вождь. Чем могу служить, господин Сабуров?

Затрещали пожелтевшие страницы переплетенного в потрескавшуюся кожу атласа. Сабуров протер пенсне: «Это и есть Каролинские острова?».

В глубинах Кунсткамеры пахло пылью и спиртом. В застекленных шкафах, в мутных сосудах плавали странные создания. Сабуров отвел глаза от уродливого экземпляра какой- то экзотической рыбы.

Он пришел сюда с Фонтанки пешком. Путилин считал, что Сабуров навещает дантиста. Ради встречи с коллежским асессором Завалишиным Максиму Михайловичу пришлось разыграть приступ зубной боли. Он не любил лгать начальству, однако ему хотелось пока сохранить в тайне его встречи с княжной Литовцевой и Завалишиным.

Коллежский асессор не отрицал своего знакомства с покойной девицей Дорио. Глаза цвета лесного мха словно затуманились.

– Мы встретились с Марией на именинах его сиятельства Дмитрия Аркадьевича, – Сабурову показалось, что четки в изящной руке дрогнули, – Софья Аркадьевна считала Марию названой сестрой, – следователь кивнул.

Завалишин подался вперед.

– Мария была замечательной девушкой, – неожиданно горячо сказал Адриан Николаевич, – прогрессивной. Она хотела уехать в Швейцарию, где женщинам разрешили получать высшее образование. Я закончил восточный факультет и знаю семь языков, – Сабуров открыл рот, – я имею в виду восточные, – добавил Завалишин.

– Латынь, английский и так далее я в расчет не беру. Их знает любой образованный человек.

Сабуров облегченно понял, что Завалишин посчитает и его образованным.

– Меня интересуют языки аборигенов Австралии, – заметил коллежский асессор, – я хотел присоединиться к экспедиции Берка и Уиллса, но пять лет назад моя матушка еще была жива, – Завалишин вздохнул, – она тяжело болела, я не мог ее оставить…

Сабуров читал о миссии Королевского Географического Общества, прошедшей с юга на север Австралии. Завалишин не выглядел человеком, способным выжить в негостеприимной пустыне. Холеные пальцы стряхнули пепел в чеканную серебряную плошку.

– Вещица из Афганистана, – заметил Завалишин, – в студенческие годы я каждое лето ездил в экспедиции. Я знаю арабский и пуштунский языки, а что касается китайского, – он легко поднялся, – вот моя последняя статья в «Записках Императорской Академии Наук»…

Из заглавия Сабуров понял, что речь идет оклассическом китайском романе. Завалишин вернулся в кресло.

– Работа оставляет мало времени для академических изысканий, – посетовал он, – однако Мария стала бы замечательным исследователем. У нее был большой талант к языкам, но женщины не могут поступить на государственную службу или пойти по академической стезе, – Адриан Николаевич потушил пахитоску, – Мария собирала деньги на оплату обучения, поэтому она и устроилась в контору…

Последнее слово Завалишин произнес с откровенным презрением.

– И Литовцевы не хотели ей помочь, – поинтересовался Сабуров, – она была почти что членом семьи…

Красивое лицо Завалишина словно замкнулось.

– Надеюсь, вы понимаете, что я не могу обсуждать директора моего департамента, – холодно сказал Адриан Николаевич, – тем более в частном разговоре. Буде у вас появятся вопросы относительно трагической смерти Марии, соблаговолите вызвать меня в столичное полицейское отделение официальным письмом. Вам придется объяснить причины вашего интереса, господин Сабуров. Я, как и весь мой департамент, пользуюсь определенным статусом…

Завалишин со значением кашлянул. Максим Михайловичне сомневался в засекреченности Особой Канцелярии министерства иностранных дел. Он решил пока оставить коллежского асессора вариться, как выразился бы Путилин, в собственном соку.

Сабуровуспел отыскать источник навязчивого сладковатого запаха. На столе Завалишина он заметил шкатулку туземного вида. Попросив чаю, Сабуров в отсутствии хозяина поинтересовался ее содержимым. Теперь он вспомнил, где вдыхал такой аромат. Прошлым годом на Сенном рынке обнаружили подпольную опиекурильню. Адриан Николаевич тоже баловался зельем.Флаконы с лауданумом стояли в любой аптеке, однако Сабурова все равно что- то беспокоило.

– Поэтому яздесь, – он изучал бесконечное пространство Тихого океана, – надо разобраться в характере Завалишина, – библиотекарь Кунсткамеры подтвердил:

– Именно, господин Сабуров. Что касается вашего вопроса, – он указал на шкафы, – полюбуйтесь. Экспонат с Каролинских островов, где туземцы славятся жестокостью и каннибализмом, – прямо на Сабурова смотрела ссохшаяся человеческая голова.

Остановившись на Университетской набережной, Сабуров заколебался. По левую руку простиралась almamater коллежского асессора Завалишина, здание Двенадцати Коллегий. Сабуровне хотел вызывать ненужные слухи своим появлением на восточном факультете. Завалишин не порывал связей с академическим миром и узнал бы о расспросах Сабурова.

Сунув нос в намокший башлык, Сабуров оглянулся в поисках извозчика. Нева еще не встала. Под перемещенным десять лет назад к Зимнему дворцу наплавным Исаакиевским мостом бурлила серая вода. С утра задул сырой западный ветер. Снег на набережной таял на глазах. Сабуров был уверен, что Завалишин не разыгрывает простуду.

– Да и зачем ему, – хмыкнул следователь, – с такой погодой кто угодно заболеет. Однако он явно что- то скрывает насчет девицы Дорио…

Следователь помнил смущенный румянец на смуглых щеках чиновника. Медицинское обследование останков Дорио не пришло к однозначному выводу касательно причины ее смерти, как не установило оно и девства покойной.

– Или его отсутствия, – Сабуров задумчиво двинулся по Университетской линии, – а ее сиятельство утверждала, что Завалишин ухаживал за барышней…

Софья Аркадьевна покусала красивые губы.

– Я предупреждала Марию, что господин Завалишин отличается странностями, – сказала девушка, – он собрал коллекцию туземного оружия и подарил ее Кунсткамере. Кто- то из его предков был охотником за головами, господин Сабуров, – княжна брезгливо передернула плечами.

Сабуров напомнил себе, что сидящий в калужской ссылке имам Шамиль в прошлом году гостил на свадьбе наследника престола.

– Он на своем веку отрезал побольше голов, чем дед господина Завалишина, причем голов русских солдат и офицеров, а Его Величество даровал Шамилю полное прощение…

Путилин наверняка сказал бы, что черного кобеля не отмоешь добела, однако Сабуров не собирался записывать Завалишина в подозреваемые только потому, что дед коллежского асессора был каннибалом.

– И в подозреваемые в чем, – следователь остановился перед входом в Двенадцать Коллегий, – даже если он убил Дорио, – Сабуровв это не верил, – то какое отношение ее смерть имеет к деяниям Призрака?

Он рассеянно взялся за ручку двери. Дождь падал на его кепи. Сабуров забыл, что надо переступать ногами. Его прохудившиеся ботинки стояли в луже.

– Дорио могла покончить с собой, – пробормотал Сабуров, – или ее убил кто- то другой. Например, Катасонов. Тогда Призрак, то есть Адриан Николаевич, мстит за ее смерть. Но как связаны с этой историей инженер и священник, – он очнулся от недовольного голоса.

– Сударь, вы определитесь – либо туда, либо обратно. Entschuldigung, Fräulein Jacobi, dachte der junge Mann. Dies ist typisch für einen Wissenschaftler,1 – Сабуровотступилназад.

ЗамощнымплечомпрофессораМенделеевавиднелсяизящныйтраурныйкапор. На светлых волосах девушки блестели капли мелкого дождя.

– GutenTag, HerrSaburov, – вежливо сказала фрейлейн Амалия Якоби.

На дубовом паркете гостиной квартиры на Большой Подъяческой стояли перетянутые ремнями чемодан и саквояж. Рядом возвышались шляпные картонки. Сабуровразделил университетский экипаж с профессором Менделеевым и фрейлейн Якоби. Дмитрий Иванович добродушно сказал:

– На ловца и зверь бежит, – он педантично перевел пословицу на немецкий, – это означает, фрейлейн Якоби, что ваша встреча с господином Сабуровым случилась кстати, – девушка кивнула:

– У насговорят: «DerBallsiehtdengutenSpieler», мячвидитхорошегоигрока.

Максим Михайлович поймал настороженный взгляд фрейлейн Амалии.

– Она еще, чего доброго, решит, что я за ней слежу, – понял Сабуров, – не случайно она упомянула немецкую пословицу, – ему отчего- то стало приятно, что девушка посчитала его хорошим игроком. Менделеев высадил их у дома покойного Грюнау на Большой Подъяческой.

– Я еду в Практический Технологический Институт, – объяснил профессор, – фрейлейн Амалия, жду вас завтра в лаборатории. Вы ведь еще не покидаете столицу, – спохватился Менделеев, – вы говорили, что хотите дождаться похорон, – размеренно стучали конские копыта. Сабурову показалось, что в полутьме экипажа голубые глаза девушки заблестели слезами.

Фрейлейн Амалия напоминала сразу всех хорошеньких немочек из петербургских булочных и кондитерских. У Сабурова на Песках торговлей заправлял неприветливый старик, однако в центре такие барышни попадались сплошь и рядом. Фрейлейн Амалия перекрестилась.

– Я должна попрощаться с бедным Альбертом, – девушка сцепила тонкие пальцы в лайковых перчатках, – третьего дняприходил пастор. Он интересовался, когда огласят завещание Альберта. Он оставил апартаменты лютеранской общине, – девушка высморкалась, – комнаты продадут и учредят стипендию для одаренных детей, – Мендеелев заметил:

– Это дело богоугодное, христианское. Кажется, ваш отец тоже основал стипендию, – Амалия кивнула:

– Папа рассказывал о своих намерениях Альберту два года назад, – следователь насторожился, – Альберт консультировался с папой о катодной защите труб большого диаметра, – Сабуров невольно открыл рот,– его диссертация была посвящена строительству трубопроводов, – Менделеев недовольно сказал:

– Я предлагал такой способ транспортировки нефти четыре года назад, однако меня не послушали, а теперь американцы выстроили трубопровод в Пенсильвании. Вы делали для них расчеты, – на Сабурова больше никто не обращал внимания, – американцы молодцы, их интересует деловая хватка человека, а не его дипломы. Хотя, будь моя воля, – добавил Менделеев, – последний я выдал бы вам прямо сейчас…

Оказавшись в квартире Грюнау, Сабуров первым делом поинтересовался: «Ваш отец тоже ученый, фрейлейн?». Девушка развязала ленты капора.

– Присаживайтесь, господин Сабуров, – она указала на обитый свежим репсом диван, – я сварю кофе или вы предпочитаете чай?

Столичные дантисты подходили к делу неторопливо. Сабуров мог долго не возвращаться на Офицерскую. Фрейлейн сбросила отороченный крашеным мехом жакет, похожий на гарибальдийский наряд княжны Литовцевой. Сабуров и не сомневался, что девушка, рассуждающая о катодах, откажется от корсета. Фрейлейн носила серую юбку, перетянутую широким поясом и белую блузу.

Сабуров неловко отозвался:

– Фрейлейн Якоби, простите мне этот интерес, но вмой прошлый визит мы не говорили о ваших, – он поискал слово,– научных устремлениях, – от голубых глаз повеяло арктическим льдом.

– У меня нет устремлений, – фрейлейн ловко передразнила его интонацию, – я ассистировала моему покойному отцу, профессору Якоби, господин Сабуров.

– Я проводила семинары по химии для студентов, пусть и частным образом. Я автор пяти статей, пусть и подписанных инициалами. Вернее нет, – она вскинула голову, – я стремлюсь к университетской кафедре. Так что вы будете, чай или кофе?

Сабуров обреченно пробормотал: «Кофе, пожалуйста».

На Офицерской Максиму Михайловичу пришлось выпить чаю. Вернувшись в сыскное управление, он застал на столе три аккуратные горки папок. Путилин, отправившийся на доклад к полицмейстеру Трепову, снабдил каждый угол стола запиской. Перед Сабуровым лежали семинаристы, иудеи и содомиты.

Максим Михайлович обнаружил на сукне еще один подарок от начальства. В записке Путилин отправлял его в Максимилиановскую лечебницу. Доктора разрешили разговор с протоиереем Добровольским. Наряды, снова посланные в Коломну, не обнаружили следов Призрака или его приметной крылатки в цветах тартана клана Дуглас.

Прочесать все скупки столицы возможным не представлялось.Сабуров подозревал, что означенная крылатка, уплыв по Неве, сейчас болтается где- то в Маркизовой Луже. Он коснулся куска клетчатой ткани.

– Завалишин мог носить такое пальто, – решил Сабуров, – господин коллежский асессор отличается изысканным вкусом.

Расспрашивать приказчиков на Суконной линии было бессмысленно. За день через Гостиный двор проходили тысячи покупателей. Кроме того, Завалишин наверняка заказывал крылатку в портновской лавке.

– Если вообще не за границей, – Сабуров отхлебнул крепкого чая, – говоря о загранице, фрейлейн Амалия удачно подвернулась мне под руку…

Девушка объяснила, что познакомилась с покойным женихом именно в декабре шестьдесят пятого года. Аккуратно упомянув имена других покойников, Катасонова и Добровольского, Сабуров услышал спокойный голос:

– К сожалению, ничем не могу вам помочь. Из русских я знаю только профессора Менделеева, он состоял в переписке с моим покойным отцом. И Альберта, – фрейлейн вздохнула, – однако он был немцем…

Не успев забежать в гастрономию по дороге, Сабуров чаевничал вприглядку. Обычно супруга Ивана Дмитриевича снабжала мужа пирогами, однако начальник, видимо, рассудил, что после визита к дантисту Сабуров должен будет обойтись одним чаем.

– Что я и делаю, – хмыкнул Максим Михайлович, – однако визит к Якоби все- таки не прошел даром, – ему откровенно повезло.

Поинтересовавшись, не замечала ли фрейлейн ничего подозрительного в окрестностях, Сабуров сначала не поверил своим ушам. Призрак или похожий на него человек попадался фрейлейн на глаза на Большой Подъяческой.

– Я обратила внимание на ткань, – объяснила девушка, – одна из интереснейших проблем в химии – это создание искусственных красителей. Мы получили мовеин и фуксин, но черный цвет пока остается проблемой, – она оглянулась в поисках блокнота, – я напишу примерный ход реакции, – Сабуров довольно невежливо замахал руками:

– Не надо, я вам верю, – химия никогда не была его коньком, – что делал этот господин и как он выглядел?

Фрейлейн задумалась:

– Ничего не делал. Я размышляла о реакции и… – девушка покраснела, – я думаю, что он прогуливался по тротуару. Или стоял, – торопливо добавила она, – однако я ничего не могу сказать насчет его внешности,– Сабуров поинтересовался: «Почему?». Фрейлейн Амалия указала на свои светлые локоны.

– Он носил капюшон, господин Сабуров, надвинутый на лицо. Я видела его утром, когда выходила в булочную. В Петербурге зимой всегда темно, – Сабуров допил чай:

– Ночью все кошки серы, – пришло ему в голову, – она права насчет темноты. Только три пополудни, а уже зажигают лампы, – он упорно смотрел на страницу дешевого блокнота. Берлин мог стать четвертой версией случившегося.

– Что, если нас водят за нос, – Сабуров легко поднялся, – Дорио утонула по случайности или покончила с собой, но ее гибель не имеет отношения к делу. Что, если Призрак, то есть Завалишин, избавляется от запаниковавших агентов? Что, если записочки и остальное, что он с ними делает, призваны сбить нас с толка?

Стоя посреди кабинета, он повертел версию туда- сюда. Сабуров считал такой вариант развития событий более вероятным, чем присутствие в городе свихнувшегося семинариста, иудея или даже содомита. Завод Розенкранца, где работал Грюнау, выполнял военные заказы. Лес «Товарищества Катасонова» расходился по всей России. Федор Евграфович водил обширные знакомства. Проиерей Добровольскийисповедовал высших сановников империи.

– Все сходится, – он быстро просмотрел папки Путилина, – а здесь никого подозрительного нет. Это политические убийства, мы имеем дело со шпионажем в пользу Германии.

Бывший прусский посол в России, а ныне канцлер Северогерманского союза фон Бисмарк не упустил бы возможности заполучить себе хороших агентов.

– Но что- то пошло не так, – понял Сабуров, – и их убрали. Вернее, протоиерейжив и он мне все расскажет.

Забыв о голоде, Максим Михайлович почти выбежал из комнаты.

Теперь протоиерей Евгений Добровольский действительно напоминал фра Джироламо Савонаролу. Голову священника скрывала тугая белая повязка. Щеки, потерявшие в лечебнице беспокоившую Сабурова сытость, побледнели и запали. В вороной бороде священника сверкали серебряные нити седины. Окна охраняемой палаты выходили в Глухой переулок, оправдывающий свое название.

По дороге на Вознесенский проспект Сабуров заскочил в гастрономическую лавку. Жевать пирог с капустой ему пришлось под усилившимся к вечеру дождем. От Офицерской улицы до лечебницы было всего полчаса ходьбы. Сабуров мог взять полицейский экипаж, однако следователь хотел подумать. Максим Михайлович по привычке называл себя следователем, хотя с появлением сыскного отделения он стал чиновником по особым поручениям.

– Хоть горшком назови, только в печку не ставь, – пробормотал он себе под нос, – сейчас мы оказались в той самой печке.

Если Сабуров был прав, то убийства Призрака переходили в ведомство Третьего Отделения, занимавшегося делами о шпионаже. Сыскной отдел столичной полиции наверняка посчитали бы слишком мелкотравчатым, как выразился бы Путилин, для крупного расследования. Сабуров затосковал.

– Я заработался, – усмехнулся Максим Михайлович, – жалею, что у меня заберут возможность поймать опасного преступника. Правильно говорит Путилин, мне надо жениться.

О сватовстве Сабуровапекся не столько Иван Дмитриевич, сколько супруга начальника, Татьяна Константиновна.

Путилины воспитывали шестилетнего Костю и родишегося этим годом Ваню. Госпожа Путилина считала, что Сабуровув его тридцать два года давно пора сделать предложение достойной барышне.

Над Максимом Михайловичем дамокловым мечом висели не выплаченные долги отца. По должности ему полагалась казенная квартира, однако Сабуров прелпочитал оставаться в старых комнатах, снятых при жизни отца. Жилье на Песках стоило дешево. Разницу он относил отцовским кредиторам, известным Сабуровусо времен Крымской войны. Похоронив отца, отправившисьтуда двадцатилетним добровольцем, Сабуров завоевал под Севастополем два ордена.

После перемирия Максим Михайлович узнал, что в Крыму погиб его кузен, лорд Арчибальд Гренвилл, единственный сын и наследник дяди Максима Михайловича, графа Гренвилла. На Пески пришло официальное письмо, украшенное печатью с британскими львами. Побывав у посла Ее Величества королевы Виктории, Сабуров вышел оттуда отнюдь не графом.

– Титул передается по отцовской линии, – объясниллорд Вудхаус, – а что касется наследства, – посол развел руками, – то его нет. Ваш дядюшка, граф Гренвилл, – посол деликатно кашлянул, – предпочитал жить на широкую ногу.

Сабуров хорошо помнил дядю по лондонскому детству. Граф Гренвилл тоже не вылезал из- за игорных столов.

– Я и Арчи помню, – Сабуров остановился под тусклым фонарем, – мы были ровесниками и вместе учились в Итоне, а потом папу перевели из лондонского посольства в Россию.

В ящике письменного стола Сабурова лежал переданный ему послом Крест Виктории, которым посмертно наградили кузена Арчи. Принимая награду, Сабуров замялся:

– Господин посол, я вынужден сказать, что я и сам недавно…– Вудхаус устало закончил:

– Вернулись с войны. Я вижу, господин Сабуров, – Максим Михайлович неловко двигал правой рукой, – но это не имеет значения, – Сабуров держал награду Арчи рядом со своими военными орденами. Он никогда их не носил, как и не надевал гражданские.

– Какая женитьба, – онвспомнил голубые глаза фрейлейн Амалии, – кто поедет на Пески к обремененному долгами чиновнику со скудной зарплатой?

По пути в лечебницу Сабуров миновал место последнего преступления Призрака, колокольню Никольского собора. Особняк Литовцевых располагался на углу Английского проспекта и Мойки, далеко от бедной Коломны.

– Им нечего делать в Максимилиановской лечебнице, – Сабуров слушал хриплое дыхание протоиерея, – где чай, обещанный приставом?

Палату священника охраняло двое полицейских. Еще двое парней торчали в выложенном метлахской плиткой вестибюле лечебницы.

– Большое спасибо, сударь, – дверь скрипнула, – дальше я сама.

Сабуров сначала не понял, кто перед ним. Она носила коричневое платье сестры милосердия. Изящную голову туго охватывал белый платок. На голубой андреевской ленте сверкнул наперсный крест.

– Ваш чай, господин Сабуров, – скромно сказала княжна Литовцева.

Сабуров решил, что пятна на ее тонких руках оставил йод. Намочив губку, княжна бережно коснулась пересохших губ священника.

– Отца протоиерея оперировал профессор Пирогов, – благоговейно сказала Литовцева, – Николай Иванович приехал читать лекции в университете. Он обычно не покидает своего имения. Он лечил папа, – девушка вздохнула, – мой отец восхищался его гением.

Сабуров надеялся, что в юдоли скорбей его вопрос не покажется бестактным. Он и сам не знал, почему его заинтересовала причина смерти князя Аркадия Петровича, ровесника Пушкина. Люди на седьмом десятке умирали налево и направо. Он все же извинился за свое любопытство.

– Что вы, – Софья Аркадьевна погрустнела, – приют страдания, – она обвела рукой скучные белые стены, – наводит на такие мысли. У папа была слабость сердечной мышцы. Он не страдал, господин Сабуров, он угас тихо, в окружении семьи, – следователь вспомнил о смерти собственного отца, – отец протоиерей пока под морфином, однако потом у него начнутся боли. Он теперь безнадежный инвалид, – княжна помолчала, – кто мог совершить такое с благочестивым человеком, со священником?

Добровольский простонал что- то неразборчивое. Княжна спохватилась:

– Отец Евгений приходит в себя. Не смею вам мешать, – она ловко собрала поднос, – надеюсь, он оправится, хотя теперь он будет обездвижен. Он наш исповедник, – Литовцева остановилась у двери, он духовный отец моего брата.

Сабуров отчего- то поинтересовался: «Вы давно в Крестовоздвиженской общине?».

Он помнил четкие анатомические рисунки в альбоме княжны:

– Может быть, она хочет стать доктором, – решил Сабуров, – хотя не бывает женщин докторов…

Он сомневался, что князь Дмитрий Аркадьевич одобряет стремление сестры к диплому, буде такое имелось бы. Литовцев славился разумным консерватизмом. Его сиятельство поддерживал реформы, однако Дмитрий Аркадьевич приятельствовал с наставником великих князей, господином Победоносцевым. Государственные деятели были почти ровесниками.

Сабуров поступил в училище правоведения, вернувшись в столицу после детства,проведенного в Лондоне. Победоносцев, старше его на восемь лет, к тому времени закончил курс, однако Сабуров много слышал о его блестящих способностях. Победоносцев не отличался радикализмом.

– И Дмитрий Аркадьевич такой же, – хмыкнул следователь, – реформы реформами, однако женщины должны знать свое место, – княжна отозвалась:

– С прошлого года, господин Сабуров. Помощь страждущим и обездоленным – богоугодное дело.

Оа неслышно выскользнула за дверь. Сабуров рассудил, что незачем бить тревогу. Литовцевы были вовлечены в дело только косвенно.

– Пока косвенно, – поправил себя Сабуров, – смерть Дорио не имеет отношения к убийствам Призрака, но если Завалишин руководит шпионской сетью, то Литовцеву грозит опала…

Ключ к разгадке дела лежал перед ним, забинтованный с головы до ног. Сабуров полистал папку, выданную ему замотанным доктором. Максимилиановская лечебница принимала больных без разделения на возраст, пол и сословие. Врачи здесь всегда сбивались с ног.

– Я переведу, – парень, на вид ровесник Сабурова, блеснул пенсне, – здесь латынь,– следователь отмахнулся:

– Идите к больным, сударь. С латынью я справлюсь.

Продравшись через невозможный медицинский почерк, Сабуров подсчитал травмы священника. Добровольского действительно собрали по кусочкам. Он вспомнил невеселый голос начальства:

– С постели, на которую ты лег, не сойдешь с нее, но умрешь, – следователь разозлился.

– Ерунда, сюда и мышь не проскочит, – он коснулся бинтов на руке священника.

– Отец Евгений, не беспокойтесь, – темные глаза проиерея испуганно заметались, – меня зовут господин Сабуров, я из столичного сыскного отделения..

Рука задергалась, Сабуров уловил торопливый шепот. Добровольский кусал губы.

– От него нет спасения. Я наказан за мои грехи, – Сабуров терпеливо спросил: «От кого нет спасения, отец Евгений?».

– От Сатаны, – Добровольский бессильно заплакал.

Сабуров и в Итоне славился тем, что никогда не отступал от своего. Следователь не позволил бы разговорам о Сатане сбить его с толку. Он аккуратно помог отцу протоиерею высморкаться.

– Можно сказать, что вы встретились с дьяволом, отец Евгений, – терпеливо сказал следователь, – я разделяю ваши чувства касательно преступника, однако сейчас важнасамая мельчайшая деталь, самая незначительная подробность, – несмотря на пристрастие к чертежам и схемам, Сабуров умел разговаривать с людьми.

– Это у меня от папеньки, – усмехнулся Максим Михайлович, – тот был истинным дипломатом и мог обаять кого угодно, – отец Сабурова недовольно замечал, что сын больше напоминает чопорную британскую родню.

Сабуров действительно не сразу сходился с окружающими. Только на войне он немедленно словно породнился с отделением, которым поставили командовать двадцатилетнего добровольца. Солдаты оказались старше новоиспеченного прапорщика. Узнав, что Сабуров недавний сирота, отделение будто его усыновило. Максиму Михайловичу сначала было неудобно отдавать приказы более опытным бойцам, однако один из старослужащих заметил:

– Выофицер, ваше благородие, – он подмигнул Сабурову, – не извольте беспокоиться. Ежели что, мы объясним, как лучше действовать, – Крымская война научила Сабурова самостоятельно принимать решения.

– Британец во мне такой же, – понял следователь, – Путилин называет меня либералом, но я всего лишьне перекладываю ответственность на других и не занимаюсь министерскими интригами…

Вновом сыскном отделении и не оставалось времени для интриг. Полмиллиона жителей столицы каждый день совершали сотни преступлений.

С мелкими кражами и пьяными драками разбирались приставы, но сыскное отделение задыхалось от груза работы. Путилиноблегчил Сабурову ношу, передав его дела другим чиновникам по особым поручениям.

– Согласно приказу его высокопревосходительства, – Иван Дмитриевич со значением помахал пальцем над головой, – если мы раскроем дело, то к новому году получим новые звания и даже кое- что в петлицу…

Путилин страдал от несообразного его должности низшего звания коллежского регистратора. Сабуров, пришедший в полицию из судейского департамента, оказалсяпо бюрократической прихотистарше начальника в чинах. Сабурову не хотелось ставить Ивана Дмитриевича в неловкое положение.

– Еще одна британская черта, – он вздохнул, – но после ареста Призрака Путилин получит новое звание и орден и мы сравняемся.

Сабуров тоже надеялся на Станислава. К ордену полагалась денежная выплата. Ванная комната в доме на Песках, возведенном двадцать лет назад, давно нуждалась в ремонте.

Путилин был, пожалуй, единственным, кого Сабуров мог действительно назвать другом.

– Нам потребовалось съесть пуд соли, – он усмехнулся, – мне получить третье ранение, а ему второе. Надо его взять в шаферы, – Сабуров спохватился, – о чем я только думаю?

Княжна Литовцева давно покинула палату. Максим Михайлович никогда не стал бы клонить, как выражалась пословица, дерево не по себе.

– Вы в полной безопасности, отец Евгений, – уверил его следователь, – скажите, преступник носил клетчатую крылатку? Как он выглядел? Зачем вы поднялись на колокольню собора?

Протоиерей едва слышно прошептал:

– Он был демон. Сказано – и увидел я другого зверя, выходящего из земли; он имел два рога, подобные агнчим, и говорил как дракон. Он был именно такой, сударь. Зверь, а не человек.

Сабуров решил не возвращаться на Пески. Послав полицейского на Офицерскую, он получил записку Путилина. Иван Дмитриевич тоже считал, что следователю лучше провести ночь в госпитале. Поговорив с доктором, Сабуров выяснил, что отцу Евгению придется остаться в лечебнице на несколько месяцев.

– Сюдаприезжал митрополит, – заметил врач, – скоро протоиерея переведут в госпиталь военно- медицинской академии. Мы сделали первые операции, но впереди еще несколько.

В записке Путилину Сабуров предлагал прислать в Максимилиановскую лечебницу полицейского художника. Он надеялся, что Добровольский сможет более подробно описать преступника. Пока в блокноте Сабурова значились только разрозненные слова.

– Смуглый, высокого роста, – Максим Михайлович курил рядом с открытой форткой пустой палаты, – действительно в клетчатой крылатке, с горящими глазами, рогом во лбу и голосом дракона, – следователь тяжело вздохнул, – хотел бы я знать, как разговаривают драконы.

Он даже поинтересовался у доктора, нет ли такого термина в медицине. Врач развел руками:

– Никогда не слышал подобного. Но, может быть, отец протоиерей имел в виду хриплый голос.

Сабуров не хотел излишне утомлять священника. Когда Добровольский начал заговариваться, следователь поднялся.

– Отдыхайте, отец Евгений, – он поклонился, – спасибоза помощь, мы обязательно отыщем преступника.

Ветер за окном лепил на выбеленное стекло хлопья мокрого снега. Раскачивался тусклый фонарь, Сабуров затянулся папиросой. Несмотря на свое обещание Добровольскому, он не был уверен, что Призрак попадется в их руки.

Отец протоиерей не успел рассказать, как онвстретился с преступником. Добровольский опять начал бормотать о демонах и наказаниях за грехи.

– Цепь, – Сабуров сверился с золотым брегетом, – он говорил о какой- то цепи, – забинтованные пальцы Добровольского схватили руку следователя.

– Они послали ко мне демона, – священник тяжело дышал, – цепь никого не прощает. Они узнали о моем раскаянии. Я хотел рассказать о своих грехах на исповеди и они убили меня, – брегет Сабурова размеренно прозвонил одиннадцать раз.

Показания отца протоиерея укладывались в версию о шпионаже, о чем Сабуров и написал в весточке начальству. Из ответного конверта следователь удовлетворенно узнал, что Путилин с ним соглашается. Начальство, правдо, указывало, что рог, о котором болтал Добровольский, мог быть иудейским филактерием. Из описания священника выходило, что смуглый черноглазый Призрак тоже смахивал на иудея.

За спиной Сабурова лежала Коломна, где обретались отставные солдаты- иудеи с семьями и проезжающие торговцы. Половина квартала не имела права находиться в столице, однако в полицейских участках закрывали на это глаза. В путанице улиц помещались разрешенные и подпольные молельни, лавки, где на задних дворах забивали скот и дешевые кухмистерские. Сабуров и сам любил захаживать сюда за фишем.

– Кто отправится на убийство с филактерием на лбу, – фыркнул следователь, – а что касается хриплого голоса, то господин Завалишин у нас простужен. Он высокого роста, смуглый,– Сабуров задумался, – если Добровольский опознает его по фотографической карточке, то дело можно считать закрытым.

Сабуров все равно стремился к честной игре, как выражались англичане.

– Я должен поработать с полицейским художником, – он набросал список дел в блокноте, – и еще раз проверить папки с иудеями. Вдруг Завалишин не имеет никакого отношения к Цепи, – Сабуров был уверен, что так священник назвал шпионов, – и наемный убийца действительно иудей? Хотя они все время в разъездах, Призрак мог давно покинуть город.

Сабуров считал черту оседлости средневековой косностью, однако к делу это не относилось.

– Тихокак, – ветер на Офицерской улегся, – даже извозчиков нет, – стрелки его часов подходили к полуночи. Аккуратно выбравшись из палаты, Сабуров убедился, что оба полицейских у палаты Добровольского не спят и не играют в карты.

– Никого не было, ваше благородие, – отрапортовали парни, – сестра принесла ужин и доктор заходил с лекарством, – приоктрыв дверь, Сабуров удостоверился, что в палате все в порядке. Ему почему- то послышался свист ветра.

– Ерунда, – при свете ночника он обвел глазами комнату, – окна плотно закрыты, а до чердака не добраться, пусть мы и на последнем этаже. Мне чудятся звуки, пора поспать, – простившись с полицейскими, Сабуров пошел в свою палату.

Сабурову выдали полосатый больничный халат, однако следователь предпочел прикорнуть по- походному, только избавившись от сюртука и жилетки. Рассмотрев при свете ночника прохудившийся ботинок, он понял, что покупки новой пары не избежать. Сведение домашнего баланса ввергало Сабурова в откровенный сплин, как выражались англичане. Достав блокнот, он водрузил ноги на спинку кровати. Максим Михайлович отвел три страницы на подробные сведения о жертвах Призрака. Преступник тоже удостоился отдельного листа. Сабуров надеялся на завтрашнее продолжение разговора с протоиереем.

– Берлин, – он покусал карандаш, – надо подробно расспросить отца Евгения о его встречах и знакомствах. И надо выяснить, бывал ли Завалишин в Берлине. Наверняка, бывал. Столица Пруссии – недальний свет, – пока из схем и чертежей Сабурова складывалась очень определенная картина.

Его беспокоило упоминание князя Литовцева. Вельможа пришелся по душе Максиму Михайловичу. Следователь напомнил себе, что надо сохранять беспристрастность. Завалишин, с его надменностью и сомнительными семейными связями гораздо больше подходил на роль шпиона, однако и его сиятельство мог оказаться на содержании Германии.

Сабуров, впрочем, не понимал, зачем богатейшему Литовцеву понадобилось продавать государственные секреты.

– Его могли шантажировать, – хмыкнул Максим Михайлович, – что, если княжна София Аркадьевна нарочно направила меня по ложному следу, зная о предательстве брата? Она может защищать князя. Кровь, как говорится, не вода, – Сабуров чувствовал, что сунул руку в растревоженный муравейник.

– Фрейлейн Якоби тоже может оказаться шпионкой, – сняв пенсне, он потер уставшие глаза, – а вся история о браке с Грюнау придумана от начала до конца, – Максим Михайлович насторожился, – однако доктора утверждают, что женщина не могла совершить такие убийства. Нет, это Призрак. Понять бы еще, кто он такой, – за высокой беленой дверью палаты царила тишина.

Запах лечебницы напомнил Сабурову о его операциях в полевом госпитале в Симферополе. К тяжелому аромату карболки примешивался соленоватый дух крови.

Поворочавшись на тощем матраце, Сабуров проверилревольвер. Полицейских у палаты Добровольского вооружили старомодными армейскими однозарядными пистолетами, однако офицерам рекомендовали покупать американские револьверы Кольта или оружие Лефоше. Жандармскому корпусубельгийский товар выдавали за казенный счет.

Сабуров и Путилин, как шутил начальник, расходились только по одному вопросу. Путилин предпочитал пистолеты Лефоше. Сабуров, побывав на стрельбище, решил ужаться, но купить за свои деньги американский револьвер Смита и Вессона.

Оружие успокаивающе переливалось серой сталью, Сабуров повел носом. Форточка оставалась открытой.

– Это запах не с улицы, – он вскинул голову к решетке вентиляционного отверстия, – кровь где- то близко.

Зазвенело разбитое стекло. Вскочив с кровати,Сабуров едва не споткнулся о собственные ботинки. Чертыхнувшись, он как был, босиком, выскочил в коридор.

Максим Михайлович едва удерживался на заляпанном кровью подоконнике. Мокрый снег бил в лицо. Он заорал парням:

– Немедленно отправьте кого- то в местный участок. Надо оцепить квартал. Он здесь, он не мог далеко уйти…

Как и предсказывал Путилин у колокольни Никольского собора, тело проиерея вытянулось на разоренной больничной койке. Бинты разорвали, больничная рубашка зияла дырами. Железная конструкция, стоявшая рядом с кроватью, превратилась в груду изломанных прутьев. Под ногами хрустело стекло. Сабуров мимолетно вспомнил объяснения доктора. В лечебнице практиковали, как выразился врач, новые медицинские методы. В стеклянных бутылках хранились лекарства.

– В аптеку не набегаешься, – сказал доктор, – мы держим все нужное для уколов под рукой. Поканевозможно постоянно вливать лекарства в сосуды больного, но это дело будущего, – склянки стояли на ныне разбитой железной конструкции. Прутья торчали из тела Добровольского.

У Сабурова не оставалось времени толком осмотреть место преступления, однако он заметил осколки стекла в разодранном рту проиерея. Ему показалось, что кроме обычной части тела, отсутствовавшей и у предыдущих жертв, Призрак отрезал священнику и язык.

– Никого сюда не пускать, – от резкого запаха лекарств и крови у Сабурова закружилась голова, – пусть парни из вестибюля бегут в участок, а вы ничего не трогайте, – в коридоре шумели голоса, кто- то заполошно взвизгнул: «Полиция! Полиция!». Сабуров чертыхнулся сквозь зубы.

– Полиция здесь, – в луже крови на полу красовался знакомый изящный след, – господа, утихомирьте публику, – даже балансируя босиком на мокром подоконнике, Максим Михайлович не позволил бы себе невежливости. Он надеялся не потерять пенсне.

– Потому что я тогда ничего не увижу, – перед ним болтался лодочный канат, – проклятая тварь спустилась с крыши и высадила стекло палаты.

Сабуров был уверен, что полинезийские предки господина Завалишина проделывали и более ловкие трюки.

– Однако я тоже не лыком шит, – он вскарабкался на гремящую железом крышу лечебницы, – хотя Завалишин, если это он, меня младше, – кроме стрельбища, Сабуров посещал гимнастическо- фехтовальный зал гвардейского корпуса. Путилин относился к его британским, как выражался начальник, замашкам с некоторым скепсисом.

– С уголовным сбродом незачем боксировать, – замечал начальник, – нам полезна только стрельба, Максим Михайлович.

Стылое железо леденило босые ноги, Сабуров выхватил из- за пояса револьвер.

– Стрельба по движущимся мишеням, – в разрыве туч блеснула неожиданно яркая луна, – он бежит к Глухому переулку, – Призрак двигался с неожиданной грацией. Сабуров разглядел впереди тартан клана Дугласов. Ветер взмахнул полами крылатки, Призрак остановился на краю крыши

Загремел револьвер, Сабуров все- таки поскользнулся. Проехавшись носом по железу, разодрав в кровь руки, он ухитрился не потерять пенсне. Ринувшись вперед, следователь наткнулся на промокшее пальто, сброшенное Призраком. В переулке застучали копыта. Перевесившись вниз, Сабуров успел разобрать очертания пролетки. Завернув за угол Глухого переулка, закрытый экипаж исчез из вида.

Крылатку Призрака необходимо было исследовать вплоть до самого незаметного шва. Для осмотра Сабуров выговорил себе закуток в полицейском морге Литовского замка. Расхаживая вдоль железного стола, Максим Михайлович неразборчиво бормотал себе под нос. Он давно заметил за собой такую привычку. Мысли требовалось сначала проговорить.

На казенного вида деревянной скамье лежал его привычный черный блокнот. Страница, посвященная покойному протоиерею, украсилась побуревшими пятнами крови. Кровь к Добровольскому отношения не имела. Сабуров осматривал палату покойного священника с еще не перевязанными ладонями. Добравшись утром до Песков, помывшись и сменив одежду, он еще не избавился от навязчивого солоноватого запаха в носу.

Трехчасовое вскрытие трупа Добровольского тоже не помогло Сабурову забыть о проклятом тяжелом духе. Максим Михайлович поймал себя на том, что он словно леди Макбет, потирает заново забинтованные руки.

Доктор в Максимилиановской лечебнице обещал скорое заживление царапин, но разодранные ладони отчаянно ныли. Врач предложил следователю укол морфина. Сабуров невежливо фыркнул.

– Мне надо сохранить голову свежей, – объяснил Максим Михайлович, – боль я потерплю. Лучше скажите мне, Добровольский получил вечерний укол? – доктор кивнул.

– Я осматривал его перед ужином, мне ассистировала сестра София, – в Крестовозвиженской общине титулы не использовали, – однако отец Евгений отказался от морфия, – врач недовольно подвигал бровями, – он шептал, что должен страдать за свои грехи, – доктор от души плеснул на ссадину йодина. Сабуров поморщился.

– Вполне христианская концепция, – отозвался следователь, – однако тогда он должен был кричать от боли, – врач выпятил губу.

– К боли привыкают, – задумчиво сказал доктор, – и это был его первый отказ от инъекции. В предыдущие дни мы так накачали его морфием, что лекарство текло у него из ушей. На вскрытии станет понятно, в каком состоянии он находился.

По мнению полицейских врачей ночью Добровольский пребывад, как они выразились, в полубреду.

– Однако он понимал, что происходит, – заметил старший доктор, – хотя его смерть была почти мгновенной, – он показал Сабурову банку с мутным спиртом, – отсечениеоргана повлекло за собой бурное кровотечение.

Орган Сабуров отыскал во рту священника. Призрак опять не унес с собой, по мрачному выражению Сабурова, сувениров. Отрезанный язык валялся на залитой кровью кровати. На вскрытии выяснилось, что преступник пользовался одним и тем же ножом.

Палату Сабуров осматривал в компании срочно поднятого с кровати Путилина. Они разделили комнату, как выразился начальник, на части. Несмотря на пристальные поиски, они не обнаружили пресловутых пахитосок, которые ранее курил Призрак.

– У него не было времени на курение, – заявил Путилин, – он торопился. Он знал, что палата охраняется и знал, что Добровольский с тобой разговаривал, – начальник повертел приколотую шприцем к груди покойника записку, – поэтому он и отрезал отцу протоиерею язык.

Сабуров присвистнул.

– Выходит, что кто- то здесь, – он указал в сторону коридора, – сносился с Призраком?

Путилин тяжело вздохнул.

– Мы проверим персонал, – пообещал начальник, – почерк на записке такой же, как и в предыдущих его посланиях. Давай займемся крылаткой. Может быть, пальто прольет свет на хозяина, – именно это и предстояло Сабурову. На изделии не нашлось ярлыков, однако на левом рукаве зияла прореха. Дыру аккуратно закрывал лоскут, хранившийся на Офицерской.

– Бирки могли спороть, – Максим Михайлович изучал грязную шелковую подкладку, – но сшита вещь отменно, ткань дорогая даже здесь.

Ему претило примерять вещи Призрака, но Сабуров прикинул пальто на себя. Изделие село, как влитое.

– В плечах мы одинаковы, – следователь вспомнил фигуру Завалишина, – однако я его выше, – он взглянул на полы крылатки, – вещь словно шили на меня или на князя Литовцева, – Сабуров сомневался, что государственный деятель станет прыгать по крышам или убивать священников.

– Даже если они предатели, – следователь по привычке полез в правый карман пальто, – что я делаю, мой портсигар на скамье, – пальцы натолкнулись на крошки табака. Внимательно их рассмотрев, Сабуров хмыкнул:

– Вот и пахитоски. Он тоже носит портсигар справа. Интересно, что в левом? – наконец избавившись от крылатки, он вывернул оба кармана.

– Табак, – Максим Михайлович взял лупу, – а это что такое?

Темные крошки мазали ладонь.Сабуров ощутил хорошо знакомый сладковатый аромат. Призрак таскал в кармане опиум.

Мокрый снег летел на пришвартованную у пристани полицейскую гребную шлюпку. Столичную речную полицию создали летом по указу его превосходительства генерал- адъютанта Трепова. Сабуров подозревал, что Федор Федорович вдохновился примером лондонского Скотланд- Ярда. Англичане обзавелись лодками на Темзе раньше появления в столице Британии настоящей полиции.

Еще одним нововведением Трепова стало фотографическое ателье,располагавшееся под крылом его превосходительства на Большой Морской. На зеленом сукне дубового стола обер- полицмейстера красовались четкиеснимки жертв Призрака. Сверху Сабуров с Путилиным устроили крошки табака и опиума из карманов крылатки преступника.

За вчерашним поздним чаем на Офицерской Максим Михайлович рассказал начальнику об эрмитажной встрече с княжной Литовцевой. Путилин по своему обыкновению задумчиво почесал бакенбарды.

– Ее светлость, кажется, имеет зуб на господина Завалишина, – заметил начальник, – каким он тебе показался? – Сабуров покрутил рукой.

– Надменным, – он помолчал, – считайся я гением, я тоже бы так себя вел, – Путилин усмехнулся:

– Ты и есть гений, – Максим Михайлович поперхнулся чаем, – в поимке воров, однако сейчас мы имеем дело с птицами другого полета.

Оставалось неизвестным, навещал ли Завалишин Берлин в декабре шестьдесят пятого года, однако, как заметил Путилин, это не имело значения.

– Скорее всего, навещал, – добавил начальник, – однако сведения придется истребовать официальным путем, а ты понимаешь, что…

Сабуров все прекрасно понимал. Путилин не хотел отдавать столь многообещающее дело в руки Третьего Отделения.

– Мы выполним их работу, – недовольно сказал начальник, – им останется арестовать Завалишина и получить ордена с чинами. Мы с тобой, Максим Михайлович, останемся с носом и будем сами виноваты в своей нерасторопности, – за чаем и пирогами от супруги Путилина они решили, как сказал Иван Дмитриевич, перетянуть на свою сторону начальство.

– Трепов не захочет делиться почестями с графом Шуваловым, – хохотнул Путилин, – я уверен, что он поддержит наше предложение.

Сабурова беспокоил неизвестный приятель Призрака, поставлявший ему сведения из Максимилиановской лечебницы. Имя Завалишина пока нигде официально не фигурировало. Сабурову и Путилину пришлось самим проверять служебные формуляры докторов больницы.

– Это может быть и не доктор, – в сердцах сказал Иван Дмитриевич после десятой папки, – а санитар. И в формулярах не указаны дружеские связи, – Максим Михайлович пыхнул пахитоской.

– Не указаны, но княжна Литовцева тоже подвизается в лечебнице, – Путилин откинулся на спинку кресла.

– Ты считаешь, что она подставляет Завалишина, чтобы спасти брата, – Сабуров кивнул, – но, Максим Михайлович, в голове девушки не мог созреть такой план, – следователь поджал и без того тонкие губы.

– Она словно нарочно рассказала мне о Завалишине, Иван Дмитриевич. Она считает его убийцей девицы Дорио, но мне кажется, что это было сказано для красного словца. Она хотела заинтересовать меня Завалишиным и она добилась успеха, – Путилин покачал головой.

– Она действительно не любит Завалишина, а остальное, Максим Михайлович, твои умопостроения. Литовцева не при чем, как не причем фрейлейн Якоби, – Сабуров рассказало своем визите к невесте Грюнау, – однако то, что она видела Завалишина на улице – это важные сведения.

Они пока не могли сравнить обувь Адриана Николаевича с отпечатками штиблет Призрака, однако Сабуров заметил, что оставленная крылатка стала бы велика коллежскому ассессору.

– На сколько? – требовательно спросил Путилин. Сабуров раздвинул пальцы: «Он ниже меня примерно на вершок». Иван Дмитриевич фыркнул:

– Что и вовсе ерунда. Однако, что в Глухом переулке его ждал сообщник – это не ерунда, Максим Михайлович. Жаль, что ты не разглядел экипаж, – Сабуров пыхнул дымом пахитоски.

– Я едва не свалился с крыши впереулок, – заметил следователь, – а Призрак прыгнул и не промахнулся. На козлах экипажа кто- то сидел, сомнений нет, – подняв глаза от фотографий, Трепов пошевелил пером крошки.

– Вы хотите установить негласное наблюдение за господином Завалишиным, – утвердительно сказал обер- полицмейстер.

Путилин кивнул: «Да, ваше превосходительство».

Повозив шваброй под продавленным диваном, Сабуров обнаружил себя хозяином пары гривенников. В окна квартирки на Песках хлестал дождь. Столицу в очередной раз накрыли тяжелые тучи.

Нева вздулась под западным ветром. Мойка, Фонтанка и Екатерининский канал бурлили под мостами. Ночные ливни смыли последние остатки снега.

Непогода не помешала коллежскому асессору Завалишину вернуться к служебным обязанностям. За два дня, миновавших с убийства протоиерея Добровольского, Адриан Николаевич не совершил ничего подозрительного. Несмотря на дожди, Завалишинради моциона ходил в присутствие пешком.

– Хотя от Моховой до Малой Миллионной путь недолгий, – хмыкнул Сабуров. По словам Путилина, изображавшего дворника и торговца вразнос, Адриан Николаевич отличался гимнастическим шагом. Коллежский асессор добирался до арки Главного Штаба за двадцать минут.

– В восемь утра он на месте, – заметил Путилин, – в четыре дня покидает присутствие и отправляется домой. В кухмистерские на Невском он не ходит. Наверняка, посылает служителей за обедом, – покаслежка за Арсением Николаевичем была тайной.

Из соображений осторожности Сабуров, видевшийся с чиновником, встал, как выразился Путилин, на ночную смену. Максим Михайлович на казенном экипаже изображал извозчика. За две ночи, проведенные на Моховой, ему пришлось с десяток раз делать вид, что он ждет седока. Пролетка была невидной, выкрашенный в обязательный желтый цвет. Сабурова снабдили армяком с нашитым кожаным номером. Лошадь, впрочем, оказалась хорошей.

– С первого раза статей не разглядишь, – смешливо заметил Сабуров начальнику, – однако клячу сюда не запрягли бы.

Покойный дядя Сабурова, граф Гренвилл, спустивший немало денег на скачках, одобрил бы рыжего дончака. Путилин кивнул.

– Жеребец проверенный, – он подмигнул Сабурову, – и экипаж опробован в деле. Впрочем, тебе и не потребуется никуда ездить. Вряд ли Завалишин покинет квартиру ночью.

Иван Дмитриевич словно в воду глядел. Адриан Николаевич не выбирался даже в мелочную лавку напротив церкви святых Симеона и Анны.

Сабуров приезжал на Моховую к пяти вечера, сменяя Путилина. В окне Завалишина зажигалась керосиновая лампа, вспыхивалифонари на домах. Сабуров сидел на козлах пролетки, внимательно оглядывая улицу, запоминая посетителей парадной Завалишина. Коллежский асессор завесил окна тяжелыми бархатными шторами.

– Свет я вижу, – пожаловался Сабуров начальнику, – но что касается его гостей, – следователь пожал плечами, – то все остается туманным. Однако я могу описать всех, кто заходил в парадную, – Путилин вздохнул:

– Там шесть квартир. Поди разбери, кто хозяева, кто гости, а кто вообще, – начальник помолчал, – заграничные шпионы. На них не написано, кто они такие.

Князя Литовцева о слежке не извещали. Федор Федорович Трепов был уверен, что его сиятельство понятия не имеет о предательстве подчиненного. Сабуров разделял мнение его превосходительства.

– Потому что мне нравится Литовцев, – он выполоскал швабру в жестяном ведре, – хотя мне положено быть беспристрастным. Я теперь на двадцать копеек богаче, – Сабурову это казалось хорошим знаком, – ванька, то есть я, может потратиться на пироги.

Через час Путилин ждал Максима Михайловича на Моховой.

Рыжий дончак терпеливо переступал изящными ногами. Подковы коня цокали по булыжникам. Дневной дождь сменился мокрым снегом. Сабуров поднял воротник армяка. Городовой у церкви Симеона и Анны,не подозревающий о слежке за коллежским асессором Завалишиным, провожал Сабурова и его пролетку скучающим взглядом.

Максим Михайлович забирал экипаж и дончака из здания полицейского управления на Мойке, однако лошадь происходила не из выбракованных служебных кляч.

– Ты у нас дворцовый жеребец, – смешливо сказал Сабуров дончаку, – раньше на тебе ездил кто- то из великих князей, но вряд ли император, для него ты мал ростом.

Лошадь была, как выражались в кавалерии, казацкой. У Сабурова имелся кнут, однако он и не думал трогать жеребца. Дончак понимал его с полуслова. Дядя Сабурова, граф Гренвилл, до окончательного разорения держал отличных лошадей.

– Меня и покойного Арчи посадили на пони, когда мы едва начали ходить, – сказал он жеребцу, – дядюшка и мой отец хорошо понимали лошадей.

Покойный отец Сабурова, сбежав на войну с Наполеоном шестнадцатилетним мальчишкой, проделал с кавалерией путь от Смоленска до Москвы и от Москвы до Парижа. Сабуров помнил поездки на скачкив компании британских родственников. Граф Гренвилл непременно проводил их в паддоки в Аскоте, Эпсоме и Гудвуде.

– Где шампанское лилось рекой, – хмыкнул Сабуров, – даже в случае проигрыша, не говоря о выигрыше.

Максим Михайлович не приближался к ипподрому в Царском Селе и не заглядывал на зимние скачки на льду Невы. Он не играл в карты даже на интерес и не пил шампанское.

В ссорах отец называл его британским сухарем. Пошарив в кармане толстого стеганого армяка, Сабуров вытащил отцовский серебряный портсигар. Извозчикам курить не полагалось, однако он рассудил, что на пустынной Моховой никто не заметит столь откровенное нарушение полицейских правил. Стрелка брегета, надежно спрятанного под армяком, подходила к половине шестого вечера. Следователь чиркнулвосковой спичкой.

– Лучше прослыть сухарем, чем лишиться семейных портретов, но мы никогда и не были богаты, не то, что Литовцевы.

До реформы князья владели тысячами душ крепостных. Сабуров не сомневался, что их светлости не обеднели и после освобождения крестьян. Первая жена покойного князя Аркадия Петровича происходила из Демидовых.

– Вторая у него была итальянка, – Сабуров выкинул окурок на булыжники, – мать княжны Софии Аркадьевны. Она, наверняка, слегла после новостей об убийстве Добровольского. Она девушка, чего от нее еще ждать? – Максим Михайловичпомнил точные анатомические рисунки ее светлости.

– Рисунок ничего не значит, – сказал он себе, – все ерунда, я зря ее подозреваю…

Моховую снабдили новинкой, газовыми фонарями. Снежинки таяли на стекле светильников, мерцали в непривычном голубоватом сиянии. Сабуров полюбовался ореолами вокруг фонарей.

– И светят фосфорные очи, да только не греют меня, – пробормотал он. Запахнув армяк, Сабуров насторожился. Из снежного марева Моховой до него донесся стук копыт.

Владелец экипажа, скрывшийся в парадном Завалишина, не имел отношения к Призраку.

В поднявшейся метели Максим Михайлович разглядел завернутую в мешковатое темное пальто невысокую фигуру. Юноша носил цилиндр и тяжелый башлык, закрывающий лицо. Несмотря на пенсне, Сабуров отличался зоркостью, однако из соображений осторожности он ставил пролетку в саженях двадцати от парадного Завалишина.

Неизвестный визитер появился на Моховой в черном закрытом экипаже. Сабурову показалось, что он уже где- то видел пролетку. Экипаж напоминал карету, забравшую Призрака из Глухого переулка.

Максим Михайлович напомнил себе, что так же выглядят сотни, если не тысячи закрытых ландо столицы. Привязав лошадь к гранитному столбику, юноша беззаботно прошествовал в парадное.

Сабуров был уверен, что перед ним именно молодой человек. Походка незнакомца не напоминала старческую, спину он держал прямо. Максим Михайлович пожалел, что он дежурит без помощника. Вскрывать запертое на замок ландо было опасно, однако он решил оценить лошадь.

– Поехали, милый, – сказал он дончаку, – ты почему недоволен? Соперника почуял? – жеребец Сабурова прянул ушами. Лошадь, запряженная в ландо, тоже заволновалась. Максим Михайлович пустил пролетку шагом по противоположной стороне улицы.

– Точно, жеребец, – присмотрелся он, – и хороших кровей. Кажется, орловский рысак, – серый в яблоках конь, подняв красивую голову, оскалил зубы. Рысак неприязненно махнул ухоженным хвостом. Дончак Сабурова натянул упряжь.

– Поехали отсюда, – велел Максим Михайлович своей лошади, – все, что надо было увидеть, я увидел.

Теперь он не сомневался, что парадное навестил молодой человек. Старик не управился бы с беговымрысаком.

Упряжь в ландо была отменная, коляска блистала вычищенным кожаным верхом. Колеса только кое- где забрызгала грязь. Седок, откуда бы он не явился, выехал на улицы недавно. Снег пошел каких- то полчаса назад. Башлык и пальто юноши тоже почти не промокли.

Сабуров помнил элегантное движение, которым незнакомец отряхнул снег с одежды. Навестивший парадное молодой человек отличался изысканными манерами.

– Однако это не Литовцев, – лошади успокоились, Сабуров вернулся под фонарь, – его сиятельство на две головы выше этого парня, кем бы он ни был. Литовцев моего роста, Призрак тоже нам ровня, а Завалишин нас только немногим ниже.

В парадном было освещено всего три квартиры. Сабуров присмотрелся:

– На первом, втором и третьем этаже, у Завалишина, – пробормотал он, – а больше никто ламп не зажигает. Поди пойми, куда подался визитер и кто он такой, – на дверцах ландо Сабуров не заметил гербов или надписей.

– Литовцев приехал бы на княжеском экипаже с кучером, – следователь позволил себе вторую пахитоску, – надо не спускать глаз с квартиры Завалишина…

За бархатными портьерами коллежского асессора мирно горели лампы. Покуривая в кулак, Сабуров стал вспоминатьдосье его сиятельства князя Дмитрия Аркадьевича Литовцева.

Официально сыскное отделение могло просматривать только доступные любому чиновнику служебные формуляры других министерств, однако, как выражался Путилин, они держали уши открытыми. Князь Дмитрий Аркадьевич Литовцев пользовался в государственных кругах репутацией осторожного консерватора. Таким же в царствование прошлого монарха стал и его покойный отец, князь Аркадий Петрович. Литовцевы всегда были приближены к трону.

– И всегда шли по дипломатической части, – пробормотал Сабуров, – князь Дмитрий тоже родился за границей, – нынешний глава Особой Канцелярии министерства иностранных дел появился на свет в Риме, где Аркадий Петрович начал дипломатическую карьеру. Старшего Литовцева, как и отца Максима Михайловича, дело декабристов зацепило, как думал следователь, по касательной.

Следствие против старшего Сабурова прекратили за отсутствием улик, а князя Аркадия Петровича отправили служить на Кавказ.

– Где он отличился в боях и заработал орден, – хмыкнул Сабуров, – а за Отечественную войну ему наград не досталось, он был слишком мал.

Максиму Михайловичу пришло в голову, что они с нынешним князем Литовцевым чем- то похожи. Сабуров развеселился.

– Только он живет в трех этажах на Мойке, а я в двух комнатах на Песках. Он князь, а я только дворянин, пусть и из шестой части Бархатной книги.

Следователь, правда, с каким- то удовлетворением вспомнил, что на Сабуровой был женат царь Василий. Княжну Литовцеву, согласно десятому тому исторического сочинения господина Соловьева, отверг на выборе невест царь Алексей Михайлович. Попытавшись представить неудачливую девицу, Сабуров обнаружил себя размышляющим о княжне Софье Михайловне в боярском наряде.

– Ей пошел бы опашень и косы до колен, – следователь встряхнулся, – что за чушь лезет мне в голову…

Он вернулся к брату Литовцевой. Заграничное детство не помешало князю Дмитрию Аркадьевичу блистать в Александровском лицее и на юридическом факультете университета. Сабуров подозревал, что его сиятельствополучил более солидное образование, чем он сам.

В училище правоведенияюный Сабуров сражался с русским языком. Его мать, покойная леди Гренвилл, по- русски не говорила. Отец Сабурова считал, что ребенокнахватается языка сам. Максим много читал, однако редкие диктанты отца не помогли ему выучить правописание. В первый год учебы в Петербурге, преуспевая в иностранных языках, Сабуров не вылезал из черного списка учителя русской словесности, господина Ардалиона Васильевича Иванова, колотившего по парте Сабурова собственной «Русской грамматикой». Ардалион Васильевич прочил юному правоведу бесславное существование мелкого чиновника.

Максим тогда мечтал приехать в училище на собственном экипаже с дорогими рысаками, в форменном мундире статского советника.

– И небрежно расстегнуть шинель, – усмехнулся следователь, – чтобы он увидел мои ордена. Он, кстати, еще преподает, – Сабуров оглянулся, – возьмет и пройдет по Моховой, где я стою в обличье ваньки…

Дончак, словно уловив его усмешку, всхрапнул. Конь аппетитно хрумкал овсом.

– Я бы тоже похрумкал, – вздохнул следователь, – но пироги закончились. Если парень приехал в гости к Сабурову, – лампа коллежского ассесора мирно светила, – они пьют тот самый белый чай…

Сабуров ради интереса забежал в чайный магазин Боткина на Невском проспекте. Услышав о белом чае, приказчик поднял бровь.

– Он очень дорог, сударь, – холодно сказал лощеный парень, – китайцы запрещают вывозить такие сорта за границу, – Сабуров кашлянул:

– То есть в империю белый чай попадает контрабандой? – парень отозвался:

– Мы не торгуем таким товаром, ваше благородие. Желаете чай жасминовый, зеленый, изумрудный? – Сабуров взял фуражку.

– Спасибо, в другой раз.

Следователю не нравился ни контрабандный чай Завалишина, ни не менее контрабандный опиум Адриана Николаевича.

– Ни его аристократические знакомства, – Сабуров опять взглянул на экипаж, – почти шесть вечера, парень скоро отправится домой. Он привязал лошадь, а не загнал ландо во двор, он здесь ненадолго.

Сабуров хотел пристальнее рассмотреть незнакомца. Наверху что- то загрохотало. Максим Михайлович поднял голову.

– Вроде кто- то идет по крыше, – он вспомнил легкий бег Призрака, – ерунда, мне почудилось.

Пролетка зашаталась под резким порывом западного ветра, вокруг опять воцарилась тишина.

Сабуров не заметил, как задремал. Ему приснился его светлость князь Дмитрий Аркадьевич Литовцев, в боярской ферязи, с окладистой светлой бородой. Хищное красивое лицо хмурилось, его сиятельство расхаживал вдоль ряда скромно опустивших головы девушек. Сабурову стало интересно.

Он предполагал, что сон вызван недавним чтением сочинения господина Соловьева. Исторические изыскания погружали Максима Михайловича внемедленную дремоту. На уроках истории в училище правоведения он незаметно колол себя пером в руку, чтобы не захрапеть под носом учителя, господина Шульгина. Иван Петрович был на короткой ноге с отцом Сабурова. Максим не хотел рисковать выговором от Сабурова- старшего.

В ряду смущенных боярских дочерей обнаружиласькняжна Софья Аркадьевна. Как и ожидал Максим Михайлович, ее черные косы падали на вышитый серебром опашень лазоревого шелка. В отличие от других девушек, княжна смотрела на старшего брата с каким- то вызовом. В конце шеренги Сабуров заметил и неожиданную здесь фрейлейн Амалию Якоби.

Князь Дмитрий Аркадьевич напоминал рисунки к историческому сочинению графа Толстого «Князь Серебряный». Половицы едва слышно поскрипывали под сафьяновыми сапогами Литовцева.

Сабуровсунулся к локтю князя, желая шепотом сообщить, что фрейлейн Якоби лютеранка. Максим Михайлович понял, что даже во сне он не хочет упустить барышню.

– Совсем с ума сошел, – обругал себя следователь, – скоро ты начнешь давать его сиятельству советы по управлению посольским приказом, – там при царе Алексее Михайловиче подвизался предок Литовцева, – это сон и ничего более.

Литовцев остановился напротив княжны Софьи Аркадьевны. Лицо девушки дрогнуло, она отступила назад. Князь требовательно протянул руку.

– Ваше сиятельство, – не выдержал Сабуров, – это грех, Софья Аркадьевна ваша сестра, – князь обернулся. Красивые губы раздвинулись, обнажив острые белые клыки.

– Сестра моя, невеста моя, – вкрадчиво прошептал Литовцев, – мед и молоко под языком твоим…

Сильный удар в грудь отбросил Сабурова к изукрашенной резьбой стене палат. Князь достал из- за пояса ферязи кривой кинжал. Сабуров, извернувшись, перекатился к распахнутому окну. В лицо хлестнул мокрый снег, следователь встряхнулся.

– И приснится же такое, – он потер рукавицей лицо, – хотя на посту не положено спать, – дверь парадной Завалишина скрипнула. Завернутый в темное пальто визитер невозмутимо прошествовал к ландо. Башлык скрывал лицо незнакомца. Орловский рысак приветственно заржал при виде хозяина.

– Не хозяина, – прошептал Сабуров, – что за чушь, парень на две головы выше приехавшего. Он роста Призрака и комплекция у него похожая, – в окне Завалишина спокойно светилась лампа. Устроившись на козлах, незнакомец мягко тронул рысака. Оглянувшись на квартиру, Сабуров решил:

– Кажется, у Завалишина все в порядке. Надо выяснить, откуда взялся этот парень и куда он едет…

Повинуясь движению поводьев, дончак двинулся вслед за ландо.

Максим Михайлович понятия не имел, куда собрался неизвестный седок, однако его ландо двигалось все быстрее. Городовые останавливали лихачей, однако в будке на углу Моховой и Сергиевской никого не оказалось. Сабуров не сомневался, что полицейский распивает чай ближе к повороту на Гагаринскую улицу, где над входом в немецкую булочную заманчиво мерцали газовые фонари.

Мокрый снег летел из- под копыт орловского рысака. Дончак Сабурова, коротко всхрапнув, тоже прибавил рыси. Промчавшись по Сергиевской, экипажи выскочили на набережную Фонтанки напротив Летнего Сада.

Ближе к зиме сад закрывали в сумерках. Вокруг светильников расплывался ореол мелких капель. Сабуров начал беспокоиться. Неизвестный, занявший козлы черного экипажа, куда- то торопился.

– Может быть, не стоило уезжать с Моховой, – Максим Михайлович едва удерживал поводья, – что, если Завалишина тоже решили вывести из игры? – он вспомнил странный грохот над головой. Сабуров убедился, что Призрак отлично передвигается по крышам. Коллежский асессор квартировал на третьем, верхнем этаже. Чердаки в столичных домах запирались кое- как.

– Сначала к Завалишину приехал тот парень, – экипажи вырвались на набережную Невы, – а потом появился Призрак. На меня они внимания не обратили, извозчик и извозчик, – Сабуров вспомнил парадное Завалишина. Черная дверь вела в непроходной двор. Максим Михайлович хмыкнул:

– Но первый парень мог выбраться из парадной через чердак и спуститься вниз в соседнем доме. На Моховой много проходных дворов. Он улизнул от нас, но этот мерзавец не уйдет, кем бы он ни был…

У часовни, возведенной на набережной в прошлом году, всегда дежурили городовые. Храм выстроили в честь чудесного спасения государя императора от выстрела революционера Каракозова. Сабуров не занимался левыми кругами.

– Мы имеем дело не с революционерами, – городовые, встрепенувшись от стука копыт, засвистели, – мы сунули руку в осиное гнездо шпионов, – один из полицейскихшагнул на мостовую: «Стой!».

Сабуров едва успел натянуть поводья дончака. Его пролетка притерлась к поребрику набережной. Ландо Призрака, как он стал думать о незнакомце, отбросило городового к гранитному тротуару. Болезненный крик раненого унес сырой западный ветер. Второй полицейский бросился за ними, размахивая палашом.

– Бегите к надзирателю, – заорал Сабуров,– надо найти начальника сыска Путилина, – ландо Призрака опасно отдалялось, – пусть едет на Моховую, он знает куда! Не теряйте времени!

Городовой отстал. Сабуров велел дончаку: «Давай, милый!». Конь рванулся вперед, рядом с ухом следователя что- то просвистело.

– Это не ветер, – понял Максим Михайлович, – это пуля, – он пустил коня во весь опор.

Сабуров нагнал ландо Призрака рядом с Сенатской площадью. В ночном небе тускло блестел величественный купол собора. Белели колонны Сената и Синода, император простирал руку к Васильевскому острову. Максим Михайлович предполагал, что Призрак туда не отправится.

Сабурову казалось, что логово убийцы находится в Коломне. Повернув с Английской набережной на Благовещенскую улицу, промчавшись мимо Новой Голландии, он без труда скрылся бы в трущобах за Екатерининским каналом. На Васильевском острове, впрочем, тоже хватало трущоб.

– Но я его не упущу, – Сабуров стер с лица мокрый снег, – надо отстегнуть упряжь.

Путилин назвал бы это рискованной затеей, однако Максим Михайлович был уверен в себе и своем револьвере. Смит и Вессон надежно покоился под его извозчичьим армяком. Онтерял в скорости, однако освобожденный от пролетки дончак в два счета нагнал бы орловского рысака Призрака. Сабуров хотел взобраться на крышу ландо убийцы.

– Один удар рукоятью револьвера по голове, – следователь прикинул расстояние, – и он окажется у меня в руках, – после первой пули, миновавшей Сабурова у Летнего сада, Призрак выпустил еще две.

– Не такой он и меткий, – облегченно понял Максим Михайлович, – хотя он стреляет одной рукой.

Тоже не ожидая от себя точности,Сабуров пока не хотел тратить драгоценные заряды. Он, впрочем, не собирался убивать Призрака. Преступник должен был рассказать о своих сообщниках. Сабурова интересовал и коллежский асессор Завалишин, и неизвестный юноша, гость Адриана Николаевича.

Он ловко перебрался на неоседланного дончака. Отстегнув упряжь, Сабуров услышал удивленное ржание коня.

– Ты что думал, – хмыкнул Максим Михайлович, – что я не умею ездить верхом? Дядюшка Гренвилл проделал испанскую кампанию, сражался при Саламанке и при Ватерлоо, – дончак нагонял ландо, – британские гусары управляются с лошадьми не хуже русских кавалеристов.

До разорения граф Гренвилл держал отличные конюшни. Сабурова и его кузена Арчи учили верховой езде лучшие берейторы.

– Тебя одного не бросят, – уверил Сабуров коня, – сзади появились полицейские экипажи.

Ветер донес до следователя трели свистков. Максим Михайлович хотел оказаться на ландо до предполагаемого поворота в Коломну. Справа уходила в снежный туман громада Николаевского моста. Цепочка фонарей терялась в метели. На Неве раздался гудок, Сабуров облегченно вздохнул.

– Направо он не повернет, – разводной пролет у Васильевского острова медленно полз вверх, – по реке идет судно.

Ландо было нового образца, без запяток. Максим Михайлович намеревался перебраться прямо на крышу экипажа. Приподнявшись на дончаке, он ухватился за натянутый кожаный полог.

– Спасибо, милый, – успел крикнуть следователь, – дальше я сам!

Мокрый полог скользил под заледеневшими пальцами, Сабуров старался удержаться на бешено раскачивающемся ландо. Коляска подпрыгнула, он едва не грохнулся на булыжник.

– Это вроде рельсы конки, – Сабуров поднял голову, – что за черт!

Сбив деревянный барьер, экипаж помчался по Николаевскому мосту к поднимающемуся разводному пролету.

Максим Михайлович подозревал, что Призрак собирается проделать трюк, удачно исполненный следователем на Английской набережной. Пролетка раскачивалась под ветром, он услышал сочную матерщину. Призрак говорил по- русски без тени акцента. Сабуров вспомнил описание, услышанное от покойного отца Добровольского.

– Русские тоже бывают смуглыми и темноволосыми, – рука неловко шарила за отворотом армяка, – нельзя его убивать, я должен ранить мерзавца, – орловский рысак коротко заржал. Сабуров понимал, что если Призрак отстегнет упряжь, то ландо покатится вниз.

– Прямо в объятья полицейских, – на набережной горели факелы, – а он перескочит проем на коне и будет таков.

В ненастной мгле, повисшей над темной Невой, мерцали огни идущего вниз по течению судна. Над рекой пронесся низкий гудок. Сабуров постарался перебраться ближе к козлам.

Городские полицейские участки пока не снабдили аппаратами Морзе, хотя у его превосходительства полицмейстера Трепова на Мойкеимелась целая телеграфная комната. Такие стояли во всех министерствах и на вокзалах. Сабуров пообещал себе нажать на Путилина. Городской полиции тоже требовался телеграф.

Участки на Васильевском острове, куда мог торопиться Призрак, понятия не имели о тревоге в Адмиралтейской части. Мост для прохода кораблей оставляли разведенным на полчаса. Осуществи Призрак свой план, через полчаса он мог бы оказаться где угодно.

– Ищи ветра в поле, – ландо вздрогнуло, – надо его остановить, – Призрак перебрался на рысака. Сабуров, наконец, оказался на козлах. Он все еще не хотел стрелять в убийцу.

– И мне не достать револьвер, – он давно потерял извозчичьи рукавицы, – мешает проклятый дождь, вернее, снег…

Плащ Призрака был совсем рядом. Максим Михайлович примерился.

– Если я прыгну, я окажусь у него на спине, – ему послышался скрипучий хохот, – мы можем свалиться в Неву и тогда никто не выживет…

Лндо вихлялось в одной оглобле. Пришпорив рысака, Призрак обернулся.

– Добровольский был прав, – пронеслось в голове следователя, – он похож на дьявола, – бугристый лоб Призрака напоминал рога. Глубоко посаженные глаза терялись рядом с массивным носом и квадратной челюстью. Сильная рука толкнула Сабурова в грудь, он успел подумать:

– Это тоже дьявольская черта, у него руки размахом в сажень, – следователь отчаянноцеплялся за козлы. Экипажзакачался на кромке поднявшегося моста. Орловский рысак с седоком взвился в пропасть, разверзшуюся над Невой. Ударившись головой о чугун, Сабуров погрузился в беспросветную тьму.

Сначала из черноты выплыл знакомый голос.

– Максим Михайлович, просыпайся, – весело сказал Путилин, – ты у нас сегодня герой.

Сабуров с трудом открыл глаза. Голова гудела, как после контузии, полученной им на Крымской войне, когда они несколько часов просидели в полузасыпанном окопе под навесным огнем французских мортир. Сабуров обнаружил, что сидит на собственном продавленном диване.

Иван Дмитриевич привольно расположился за старым дубовым столомв кабинете следователя. За раздернутыми бархатными портьерами тускло перемигивались масляные фонари Песков. Судя по всему, ночь пока не закончилась. Кто- то снял с Сабурова извозчичий армяк и фуфайку грубой шерсти. Ему на плечи набросили на плечи вытертый шотландский плед.

– Путилин и набросил, – он пошарил по дивану, – наверное, онпривез меня домой…

Отправляясь на Моховую, Сабуров захватил запасное пенсне. Крепкий жестяной футлярнадежно прятался под армяком. Максим Михайлович предполагал, что его бывшие очки покоятся на дне Невы. Золотой брегет благополучно пережил схватку на Николаевском мосту.

– Никакой схватки не было, – Сабуров сверился с часами, – проклятый Призрак едва не столкнул меня в реку и был таков, – брегет показывал половину третьего ночи, однако Иван Дмитриевич не выглядел сонным.

– Тебя осмотрел полицейский доктор, – Путилин подтащил кресло к дивану, – где- то у тебя стоял ломберный столик, – столик, заваленный книгами, нашелся рядом с подлокотником, из которого торчал конский волос. Переместив тома на диван, Иван Дмитриевич расставил на исцарапанном маркетри разномастные потрескавшиеся чашки Сабурова.

– До свадьбы все заживет, – Максим Михайлович нащупал у себя на голове бинты, – крови было много, однако ты только оцарапался о мост, – Путилин раскурил дешевую сигару, – завтра, то есть сегодня, загляни в Литовский замок, тебе поменяют повязку.

Крепкий кофе в чашке неожиданно пахл уютом. Сабуров неловко сказал:

– Вам пришлось разжигать плиту, – Путилин передал ему портсигар, – у меня нет прислуги, – Иван Дмитриевич фыркнул:

– Не в первый раз, – он отхлебнул кофе, – руки я помыл, но у тебя труба в ванной комнате течет, – Сабуров устало откинулся на спинку дивана.

– Я собираюсь заняться ремонтом, – следователь велел себе оставить пустяшную болтовню, – Иван Дмитриевич, что с Призраком, где он.? – Путилин блаженно вытянул ноги.

– На дне Невы, – хмыкнул Путилин, – с жеребцом и ландо. Мы на Адмиралтейской стороневсе видели своими глазами. Хорошо, что ты туда не свалился. Мы вовремя подоспели и вытащили тебя на мост,– Сабуров помолчал:

– А что Завалишин? Надо его арестовать, дело, кажется, ясное…

Почесав растрепавшиеся бакенбарды, Путилин согласился:

– Ясное. Завалишин признался, что он стоял во главе шпионской сети. Катасонов, Добровольский и Грюнау действительно работали на Пруссию, – Сабуров подался вперед.

– Его арестовали? – Путилин пыхнул сигарой.

– Признался в предсмертной записке. Адриан Николаевич повесился на своей квартире сегодня вечером.

На знакомой Сабурову лестничной площадке дежурил вооруженный шашкой городовой. На ступеньках чернели грязные следы.

– Тело выносили, – коротко сказал Путилин, – к полуночи на улице развезло. Ты той порой в нашем экипаже лежал без сознания, а я сюда отправился, – он обернулся к городовому.

– Подожди внизу, – велел Иван Дмитриевич, – и никого на третий этаж не пускай, – Сабуров успел пробормотать вслед парню: «Благодарю вас».

– Англичанин, – покачал головой Путилин, – пакеты твои, – из кармана шинели Сабурова торчали бумажные пакеты, взятые в немецкой булочной, – здесь не пригодятся. – Во- первых, здесь словно стадо прошло за ночь, а во- вторых, и так все ясно.

Тело коллежского асессора покоилось в морге Литовского замка. На Офицерской Сабуров изучил записку покойного Адриана Николаевича. Подняв голову, он через пенсне уставился на Путилина.

– Чугун Николаевского моста не повредил твоей голове, – смешливо сказал начальник, – мы все сверили с имеющимися у нас образцами почерка. Это писал не Призрак, это рука Завалишина.

В папке собрали бумаги авторства коллежского асессора, доставленные из Особой Канцелярии министерства иностранных дел. По словам Путилина, его сиятельству князю Литовцеву сегодня поспать не пришлось.

– Мы подняли его с постели в два часа ночи, – заметил начальник, – то есть подняли из- за стола, он работал в домашнем кабинете, – Сабуров не сомневался, что Дмитрий Аркадьевич пребывает на тайном совещании с канцлером Горчаковым.

Согласно записке Завалишина, он руководил только сетью из трех шпионов, но Максим Михайлович ожидал, что Третье Отделение перетряхнет министерство иностранных дел с ног до головы.

Бумаги из Особой Канцелярии оказались невинного характера. Завалишин переводил материалы из пекинского придворного бюллетеня.

– Они бы и не показали нам ничего секретного, – Путилин устроился на углу стола, – а что касается Третьего Отделения, то пусть хоть лоб себе разобьют. Трепов сейчас, – начальник посмотрел на часы, – докладывает его величеству о нашем успехе. До нового года мы получим и чины и ордена, – он со значением помолчал, – тебе хватит денег на новую квартиру.

Казенную плату за апартаменты Сабурову выплачивали ассигнациями. Большая их часть уходила на выплаты по векселям покойного отца.

– Я хотя бы починю трубу в ванной, – Сабуров взялся за лупу, – вы правы, Иван Дмитриевич, это писал не Призрак, – летящий почерк Завалишина нисколько не напоминал и почерк ее сиятельства княжны.

Услышав о Софии Аркадьевне, Путилин закашлялся чаем.

– Она здесь не при чем, – хмыкнул начальник, – думаю, что Призрак посетил Завалишина ради получения инструкций, а потом коллежского асессора охватил страх перед разоблачением, – полиция выломала замок из парадной двери апартаментов.

– Наши ребята постарались, – Путилин по- хозяйски прошел в гостиную, – смотри, где он висел…

Сабуров смотрел в другом направлении. Его беспокоил бесстрастный лик Будды, возвышающегося на китайском лакированном шкафу. Сделав шаг назад,Максим Михайлович взглянул в глазок.

– Идол стоял в другом углу, – понял Сабуров, – шкаф передвинули, – вернувшись в переднюю, он проверил свои подозрения. Просунув руку в щель между шкафом и стеной, Максим Михайлович подергал ручку двери, ведущей на черную лестницу.

В свой визит к Завалишину Сабуров не обратил внимания на расположение дверей.

– Надопроверить, открывали ли замок, – напомнил он себе, – шкаф могли переставить не просто так, а с целью что- то спрятать. Хотя его мог передвинуть и Завалишин, но только зачем?

Опустив глаза, Сабуров замер. Легко наклонившись, подобрав что- то с пола, он откликнулся:

– Иду, Иван Дмитриевич.

Завернув находку в носовой платок, Сабуров спокойно проследовал в гостиную.

Разбитую люстру вынесли из комнаты, но осколки хрусталя, рассыпавшиеся по персидскому ковру покойного Завалишина, ещенеприятно хрустели под ногами. Бесцеремонные сапоги полицейских затоптали лазурь и кармин райских птиц. Диковинные цветы потускнели. Под свисающим с потолка бархатным шнуром валялся перевернутый стул, на котором сидел Сабуров, навещая Адриана Николаевича.

– Шнур он отрезал от гардины, – Максим Михайлович очнулся от голоса начальника, – а нож нашелся на его столе.

Сабуров нарочито аккуратно обошел поваленный стул. К аромату восточных курений в комнате примешался запашок нечистот. Следователь видел много удавленников. Ему не хотелось думать о трупе Завалишина.

– Но придется, – Сабуров скрыл вздох, – не только думать, но и смотреть на тело.

Его беспокоил передвинутый шкаф и находка, обнаруженная в передней. Максим Михайлович решил пока ничего не говорить Путилину. Нож оказался туземным, с кривым смертельным лезвием и разукрашенной каким- то знаками костяной рукоятью.

Максим Михайлович натянулпотрепанные замшеввые перчатки.

– Он полагает печать на руку каждого человека, чтобы все люди знали дело Его, – пробормотал следователь, – хотя вы не верите в мою теорию.

Книга Иова была единственной частью Библии, которую Сабуров знал почти наизусть. Лежа в неизлечимом параличе, почти потеряв зрение, его покойный отец капризно настаивал на ежедневном чтении отрывков о страданиях благочестивого старца.

Сабурову иногда хотелось заметить, что Иов не играл на скачках и не тратил деньги на любовниц. Не веря в заповеди, он все равно не хотел обижать отца.

– Потому что я его любил, – внутри что- то болезненно кольнуло, – и Завалишин любил свою мать, я помню, как он о ней говорил, – Путилин пожал плечами.