Читать книгу Лето печали - Нелли Шульман - Страница 1

Часть первая

Весна 1869

Лондон

Жители тихой улочки Гилберт-плейс, спрятавшейся за массивным зданием Британского музея, считали обосновавшегося здесь в прошлом году мистера Гренвилла образцом джентльмена.

Миссис Сэвилл, владелица разделенного на холостяцкие квартиры особняка, соглашалась с соседями. Мистер Гренвилл, снявший комнаты на первом этаже, объяснил свой выбор необходимостью прогулок с собакой.

В скромные апартаменты вел отдельный вход. Гранитная лестница спускалась в палисадник, где миссис Сэвилл развела чахлые городские розы. Из передней ступени приводили посетителей в гостиную. Тесная спальня и унылая ванная комната помещались за углом узкого коридорчика.

Миссис Сэвилл не могла нарадоваться на жильца. Мистер Гренвилл вовремя вносил арендную плату, не привечал сомнительных личностей, не играл на музыкальных инструментах и не возвращался в особняк, как выражалась хозяйка, подшофе.

В Блумсбери хватало подозрительных характеров. По улицам шлялись подвыпившие бродяги, а в местных пабах шумели артистические, как их называли в газетах, типы. Мистер Гренвилл не был замечен в творческих устремлениях. Лавочники на Гилберт-плейс считали его похожим на адвоката.

Слушая их рассуждения, миссис Сэвилл пожимала плечами.

– У него есть доход, а остальное не мое дело. Он настоящий джентльмен, а что касается возраста, то ему больше тридцати, но меньше сорока.

Отцы незамужних дочерей интересовались именно этим.

Каждое утро мистер Гренвилл покидал Гилберт-плейс в сопровождении рыжего сеттера. Никто не знал, куда он отправляется, однако зачастую джентльмен нес потертый саквояж. Иногда он возвращался в комнаты рано, а иногда появлялся на Гилберт-плейс после темноты. Заезжая в комнаты, жилец предупредил миссис Сэвилл, что будет навещать друзей в деревне. Отправляясь за город, мистер Гренвилл брал с собой собаку.

Отказавшись от услуг поденщицы, жилец сам убирал комнаты. Квартирная хозяйка решила, что он служил в армии. Владелец табачной лавки, отставной сержант, с ней согласился.

– Видна военная осанка, – заметил табачник. – Он спортсмен и дает мне отличные советы насчет скачек, – мистер Талли перегнулся через дубовый прилавок. – Он еще и боксирует, потому что я видел ссадины у него на руках.

– Говорите, у него не бывает посетителей? – табачник думал о своей дочери. – И даже, вы понимаете, кого…

Мистер Талли деликатно кашлянул. Миссис Сэвилл, густо покраснев, поджала губы.

– Как вы могли такое предположить? Мистер Гренвилл благородный человек.

Квартирант вел обширную переписку, однако она не припоминала конвертов, адресованных женщинам. Некий доктор Якоби, связывавшийся с мистером Гренвиллом из Парижа, несомненно, был мужчиной.

Медный колокольчик звякнул. За дверью, украшенной гравюрой, где сэр Мозес Монтефиоре курил сигареты «Ричмонд», раздался собачий лай. Сунув зонт в деревянное гнездышко, мистер Гренвилл корректно приподнял серое твидовое кепи.

– Доброе утро, сегодня на редкость скверная погода. Как обычно, пожалуйста.

Табачник заранее снял с полки две пачки «Ричмонда».

– Прошу, мистер Гренвилл. Что вы думаете о фаворите в Ньюмаркете, сэр?

Первые скачки сезона начинались на следующей неделе.

– Ставьте на Претендера и вы не ошибетесь, – сообщил покупатель. – Всего хорошего, мистер Талли, миссис Сэвилл.

Он бодро сбежал по ступеням к радостно залаявшей собаке.

Табачник подытожил:

– Вы правы, миссис Сэвилл, он настоящий джентльмен.

Настоящий джентльмен отвязал Тоби от гранитной тумбы.

– Пошли на омнибус, милый, – велел Максим Михайлович Сабуров. – Джентльмены не опаздывают на деловые свидания.

В одиннадцать утра в Реформ-клубе его ждал новый клиент.

Гимнастическим шагом Сабуров добирался от Британского музея до Пэлл-Мэлл за двадцать минут. Тоби оценил бы пешую прогулку, однако сегодня Максим Михайлович торопился. На остановке омнибуса на Грейт-Рассел-стрит собралась аккуратная стайка джентльменов и леди.

По британской привычке, пассажиры стояли ровно настолько далеко друг от друга, чтобы их ни в коем случае не заподозрили в знакомстве, но и не приняли за обыкновенных зевак и не лишили места в очереди. За полтора года лондонской жизни Сабуров тоже вернулся к здешним манерам. Купив у мальчишки-лоточника The Morning Post, он занял место за растрепанным молодым человеком в подержанном весеннем пальто. Юноша зажимал под мышкой ободранный скрипичный футляр. Из кармана его пальто торчал сверток ветхих нот и дешевая записная книжка.

– Учитель музыки, – хмыкнул Максим Михайлович. – Наверняка, несостоявшийся гений.

Почти все комнаты его особняка занимали именно такие характеры, как неодобрительно отзывалась о них хозяйка. В клубе Сабурову полагалась бесплатная The Times, однако он по петербургской привычке старался читать все газеты. В Британии, впрочем, большой разницы между ними не существовало.

Зацокали копыта лошадей, толпа подобралась. Утренние омнибусы шли в центр переполненными. В прошлом году в Лондоне с большими фанфарами, как выразился бы Путилин, открыли вторую линию подземной железной дороги, но по мнению Сабурова, шансов заполучить станцию в Блумсбери не было. Взобравшись в сопровождении Тоби на второй этаж, он решил не атаковать немногие свободные места. На площадку задувал сырой весенний ветер, сеттер отряхнулся под мелкой моросью.

– Подышим воздухом, – бодро сказал Сабуров псу. – Чего мы с тобой не видели в метро, где одна гарь и духота?

Оказавшись в Лондоне, Сабуров первым делом прокатился по ветке, ведущей от вокзала Паддингтон в Сити. Вторую линию проложили из Южного Кенсингтона в Вестминстер полгода назад.

Прислонившись к ограждению площадки, Максим Михайлович добавил:

– По первой ездят банкиры и юристы, по второй – богачи и аристократия, а люди свободных профессий обойдутся омнибусом.

Вывернув на Тоттенхем-корт-роуд, неуклюжий рыдван, расписанный броскими объявлениями мыла и папирос, застрял в пробке из частных экипажей и черных кэбов.

Какая-то дама, перегнувшись вниз, громко сказала с французским акцентом:

– Боже, там, кажется, задавило пешехода!

Джентльмен в твидовом пальто и котелке, стоящий рядом с Сабуровым, видимо, был шокирован таким нарушением этикета.

Незнакомец спросил:

–Что вы думаете о погоде, сэр?

– Она переменчива, сэр, – вежливо ответил Максим Михайлович. – На дворе весна.

Восстановив таким образом душевное спокойствие джентльмена, Сабуров вернулся к передовице газеты. Омнибус потихоньку тронулся. Он прочел о возможном морском сражении в Японии и о золотом костыле, который собирались забить на последнем перегоне трансконтинентальной железной дороги в Североамериканских Штатах.

Сойдя на углу Пэлл-Мэлл, Сабуров вспомнил улизнувшего от правосудия мошенника Попова.

– Интересно, стал ли он в Америке миллионером или все-таки не доехал туда, – Максим Михайлович зажег папиросу. – Надо разыскать его и призвать к ответу.

Тоби согласно гавкнул. Сабуров зашагал к клубу.

Максим Михайлович не рассчитывал столь быстро стать действительным членом уважаемого лондонского пристанища джентльменов. Распростившись со злосчастным для него шестьдесят седьмым годом, приехав в Лондон, он получил копию своего свидетельства о рождении. Навестив церковный архив в Ламбете, Сабуров обзавелся бумагой, подтверждающей его крещение в храме святого Георга на Ганновер-сквер, где в то время обитали его родители. К его удивлению, документ подписал тоже Гренвилл.

–Только преподобный отец, – понял Максим Михайлович. – Прошло больше тридцати лет, но, может быть, он еще жив.

Гренвилл мог оказаться однофамильцем, но после дела Призрака Сабуров больше не верил в совпадения. Вернувшись из мокрого соборного сада в стылую контору, где сидел неприветливый священник, Сабуров поискал Гренвилла в растрепанном справочнике английских приходов. Преподобный Томас обитал при соборе Пресвятой Девы Марии и Святого короля Этельберта в когда-то знаменитом, а ныне захолустном Херефорде на границе Англии и Уэльса.

На следующий день Сабуров в сопровождении Тоби сидел в вагоне третьего класса, трясущемся под дождем в Оксфорд, где его ждала пересадка на западную дорогу. Тогда он не увидел университетского городка, проведя время за чаем и булочками в станционном буфете.

Британец непременно бы сначала отправил письмо преподобному Томасу.

– Однако я свалился ему как снег на голову, – насмешливо сказал Сабуров собаке. – Тогда он заметил, что так сделал бы и мой отец. Русский всегда остается русским, пусть и с фамилией Гренвилл.

Так Сабуров назывался в местных документах.

До Херефорда он добрался, когда соборные часы били вечерню. Рассудив, что преподобный отец, родившийся в прошлом веке, рано отходит ко сну, Сабуров обосновался в пансионе на берегу вздувшейся под ливнем реки Уай, из которой следующим утром вытащили утопленницу.

Дело о херефордской русалке, как о нем писали в дешевых листках, составило начало его скромной, как замечал Сабуров, но уважаемой репутации частного детектива. Максим Михайлович все равно настаивал, что таковых не существует. На его визитной карточке значились только имя и адрес в Блумсбери. Обратная сторона сообщала, что мистер Гренвилл является консультантом.

Несмотря на занятость с убитой, как доказал Сабуров, девушкой, он добрался до преподобного Томаса, оказавшегося его троюродным дядей. Почти слепой старик путал Максима Михайловича с его покойным отцом, однако Сабуров упорно ездил в соборный городок, где в средневековых комнатах обитал преподобный Гренвилл. Несмотря на плохое зрение, каноник работал над рукописью о знаменитой Mappa Mundi, древней карте мира, хранящейся в храмовой библиотеке.

Книгу издали прошлой осенью, по смерти преподобного Томаса, оставившего после себя церковное облачение, пожелтевшие тетради с неразборчивыми заметками и два шиллинга серебром.

–Он все-таки успел рекомендовать меня в клуб, – Сабуров нахмурился. – Ерунда, это всего лишь частный экипаж.

У внушительного подъезда стояла закрытая коляска, запряженная хорошими гнедыми. Обычно члены клуба отсылали кучеров восвояси. Городские кэбы тоже не болтались на чопорной Пэлл-Мэлл. На козлах экипажа обосновался здоровый парень в суконном плаще. Возница нисколько не напоминал бесследно исчезнувшего Призрака. С Рождества в Бадене миновало уже полтора года, но Сабуров до сих пор ловил себя на желании оглянуться через плечо.

В январе шестьдесят восьмого русские газеты сообщили о безвременной кончине многообещающего государственного деятеля. Князь Дмитрий Аркадьевич упокоился в фамильном склепе Литовцевых на кладбище Александро-Невской Лавры. О сестре Литовцева ничего не писали, но Сабурова не покидало неприятное чувство. Максиму Михайловичу казалось, что ее сиятельство Софья Аркадьевна жива и здравствует.

– И Призрак жив, – Максим Михайлович передернулся. – Оставь, они не появятся в Лондоне.

Тоби обеспокоенно залаял. Мимо пронесся черный кэб. Сабуров пересек Пэлл-Мэлл. Перед ним неожиданно вырос давешний пассажир в твидовом пальто и котелке, интересовавшийся его мнением о погоде.

–Прошу прощения, сэр, —вежливо сказал Сабуров. – Позвольте пройти.

Сильная рука подтолкнула его к экипажу. Джентльмен не менее любезно ответил:

– Вам придется проехаться с нами, мистер Гренвилл.

Реформ-клуб славился пятичасовым чаепитием, однако утром лакеи приносили джентльменам и хорошо заваренный кофе. Сабуров назначил встречу с предполагаемым мистером Брауном на одиннадцать в надежде на заманчиво пахнущий кофейник и свежие булочки с цукатами и коринкой.

Письмо так называемого нового клиента лежало в кармане его сюртука, однако Сабуров подозревал, что никакого мистера Брауна не существует, как не существует и обратного адреса, по которому Максим Михайлович отправил городское письмо, назначив время встречи.

–Вернее, адрес существует, – он отпил скверного чая. – Это абонентский ящик в Вестминстере.

Желание клиента сохранить инкогнито не удивило Сабурова. В его занятиях важно было держать рот на замке. Мистер Браун писал на обыкновенной почтовой бумаге, канцелярским почерком крючкотвора. Клиент сообщил, что услуги мистера Гренвилла ему порекомендовал деловой знакомый, уже пользовавшийся консультациями джентльмена.

За полтора года Сабуров раскрыл больше дюжины запутанных дел, однако в картотеке, заведенной им в комнатах у Британского музея, клиенты обозначались только шифром. Его заказчики предпочитали не кричать о себе налево и направо.

Максим Михайлович подозревал, что так называемый мистер Браун сидит перед ним в обитом потертым бархатом кресле. Закрытый экипаж провел в дороге только несколько минут. Шторки на окнах плотно задернули, но Сабурову и не требовалось выглядывать наружу. Коляска определенно не уехала дальше Вестминстера.

Корректный джентльмен в котелке прервал молчание лишь однажды, поинтересовавшись не вооружен ли Максим Михайлович.

Сабуров невежливо фыркнул:

– У меня нет привычки расхаживать по Лондону с револьвером. Мое оружие лежит дома в письменном столе. При мне есть только автоматическая ручка.

Пресловутую ручку немедленно истребовали для осмотра. Удостоверившись в безопасности вещицы, его спутник вежливо заметил:

– Благодарю. Надеюсь, вы понимаете, что таковы правила.

Экипаж высадил их в пустынном квадратном дворе, окруженном безликими серыми зданиями. Принесенный в унылую комнату чайник напомнил Сабурову о России. Такой гадкий чай заваривали и в петербургских министерствах. Он издалека пах правительством, а правительство, по мнению Сабурова, всегда означало проблемы.

Получив отставку по почте неожиданно быстро, в январе шестьдесят восьмого, Максим Михайлович не удивился скорости решений в Петербурге.

– Хорошо, что за мной не прислали парней с Фонтанки, вроде того типа в котелке, – он не обманывался мирным лицом джентльмена. – Литовцев дружил с императором, а с монархом не шутят.

К чаю прилагались устрашающего вида печенья, напоминающие Сабурову экспонаты Британского музея. Он не рискнул зубами, однако пожилой человек напротив с видимым удовольствием поболтал одним в чае.

Максим Михайлович решил нарушить молчание первым.

– Я имею честь говорить с мистером Брауном? – поинтересовался Сабуров.

– Можете называть меня и так, – легко согласился собеседник. – Нам нужна ваша консультация, мистер Гренвилл.

Фотографии не отличались четкостью, однако Сабурову оказалось достаточно и размытых очертаний. Так называемый мистер Браун вынул украшенные полицейскими печатями снимки из тощей канцелярской папки серого картона.

– Сейчас у нас апрель, – он недовольно поскреб пушистые бакенбарды. – Это январь, вот февраль, а этот снимок последний, мартовский. Вернее, апрель еще не закончился.

Мистер Браун жестом фокусника вытащил откуда-то из ящика стола подробную карту Лондона.

– Вы специалист по утопленникам, – Максим Михайлович вспомнил стылый морг Литовского замка и тело Лийсы. – Однако эти трупы, пусть и найденные в воде, утопленниками не являются. Их утопили на суше, а потом сбросили в реки или озера.

На первый труп, мужской, наткнулись рыбаки, вышедшие на утренний клев в Хэмпстедском пруду.

– Потом опять был мужчина, в Риджентс-канале, – Браун ткнул карандашом в соответствующее фото. – Прошлым месяцем, в центре города, в пруду Серпентайн, нашли женщину.

Обнаженные трупы засунули в дерюжные мешки самого простого пошиба.

– Что могло бы намекнуть полицейским на возможное убийство, – недовольно сказал Браун. – Я еще не слышал о пловцах, отправляющихся в воду в завязанных мешках. И кто купается в январе?

Сабуров позволил себе короткую улыбку.

– Русские, в проруби, мистер Браун.

Британец отозвался:

– Я знаю, но позвал я вас не поэтому, – Браун налил им еще чая. – Трупы остались неопознанными. Доктора установили, что жертвам было примерно от двадцати пяти до тридцати пяти лет и что женщина была замужем.

Сабуров усмехнулся.

– В нынешние времена не обязательно стоять перед алтарем, чтобы вступить в близкие отношения с мужчиной, – Браун заметно смутился. – Даже кольцо у нее на пальце тоже ничего не значит.

Хозяин кабинета покачал головой.

– На трупах не осталось и клочка одежды. Однако руки у них холеные, они не рабочего сословия. У мужчин нашли пятна чернил или краски, а судя по состоянию пальцев женщины, она часто музицировала.

Сабуров аккуратно сложил фотографии в стопку.

– Но почему вы послали за мной, мистер Браун? – он решил называть британца именно так.

– В Скотланд-Ярде хорошие инспекторы, – добавил Сабуров. – Я работал с ними неофициальным образом.

Браун опять поскреб себя по немного отвисшим старческим щекам.

– За три месяца хорошим инспекторам не удалось установить личности убитых, мистер Гренвилл. Мне нужна ищейка, поэтому я и позвал вас.

– И вы не ошиблись, – уверил его Сабуров, легко поднявшись.

– Я забираю материалы дела, – он почти бесцеремонно загреб папку. – Первым делом я должен увидеть трупы. Надеюсь, их еще не похоронили?

Браун подвинул к себе массивную министерскую чернильницу.

– Я дам вам записку в полицейский морг, мистер Гренвилл.

Давешнего парня в котелке Максим Михайлович обнаружил в безликой официальной передней. Головной убор красовался на расшатанном столике. Неизвестный закрылся The Times. Сабуров наметанным глазом определил, что парень изучает страницу некрологов. Тоби, свернувшийся в клубочек рядом с продавленным креслом, приветственно заворчал. Парень опустил газету.

– У вас воспитанный пес, мистер Гренвилл, – одобрительно сказал он. – Я предлагал ему печенье, однако он даже не посмотрел в мою сторону.

На блюдце рядом с пустой чашкой валялись крошки. Максим Михайлович взялся за поводок Тоби.

– Воспитанный, – согласился он. – Вы, кажется, решили рискнуть зубами, мистер.

Парень поднялся.

– Можете называть меня мистер Грин, – корректно сказал он. – Я привык к корабельным бисквитам, мистер Гренвилл. Раньше я служил на флоте ее величества.

Сабуров хотел отпустить шпильку касательно выбора фамилий служащих остающегося неизвестным ему ведомства, но прикусил язык.

– Раньше вы жили в Ливерпуле, – он забрал с вешалки красного дерева свое пальто и котелок. – Я прав?

Мистер Грин развел руками.

– Туше, как говорят континентальные соседи. Для иностранца вы хорошо разбираетесь в наших акцентах, мистер Гренвилл.

Максим Михайлович поднял бровь.

– Я родился в особняке графов Гренвиллов в Мэйфере, мистер Грин. Сейчас там обитает герцог Бедфордский, наезжая в столицу.

Отец нынешнего пэра Англии купил дом после окончательного разорения дядюшки Гренвилла. Коллекция картин, которую Сабуров помнил с детства, ушла с молотка. Пару холстов он недавно увидел в Национальной галерее. Тезка его покойной матери, леди Элизабет Гренвилл, позировала во времена Марии Кровавой живописцу Антонису Мору.

– Она была рыжая, как твоя покойная мать, – Сабуров услышал надтреснутый голос отца. – И тоже прожила недолго.

Сухие пальцы листали старинный том с гравюрами, потом проданный за бесценок какому-то петербургскому старьевщику.

– Ее муж сгорел на костре, отказавшись отречься от протестантизма, – отец закашлялся. – Она родила в Тауэре мальчика и умерла. Ходили слухи, что Мария Кровавая хотела выдать малыша за собственного ребенка, однако той порой она тоже была при смерти.

Захлопнув книгу, отец подытожил:

– Гренвиллы выживали в Тауэре, а Сабуровы в сибирской ссылке. Мы люди упрямые.

Максим Михайлович, которого успели похоронить заживо, тоже считал себя упрямым человеком.

Парень явственно смутился:

– Извините, я имел в виду что вы много путешествовали, мистер Гренвилл.

Сабуров снова восхитился способности своих почти соплеменников изящно выходить из неловкой ситуации.

– Ничего страшного, – он облачился в пальто. – Я поймаю кэб до полицейского морга.

Мистер Грин водрузил на голову котелок.

– Никаких кэбов, – отозвался парень. – Вам придают экипаж и возницу, то есть меня. В отличие от вас, я вооружен, мистер Гренвилл. На всякий случай, – добавил он.

Тоби вертелся у двери, однако Сабуров неожиданно поинтересовался:

– Зачем вы изучали страницу некрологов? – мистер Грин открыл рот. – Вряд ли там написали о наших жертвах.

Его собеседник покраснел.

– Там печатают и сообщения о безвестно пропавших. Посмотрите, – он сунул Сабурову газету. – Миссис Джеймс Бакли беспокоится о судьбе ее незамужней сестры, мисс Маргарет Перегрин, двадцати трех лет. В последний раз мисс Перегрин навещала миссис Бакли в феврале, а сейчас на дворе апрель.

Сабуров сверился с золотым брегетом.

– Морг подождет, – скомандовал он. – Мы едем к Бакли. Лошади здесь такие же скверные, как и чай?

Грин широко улыбнулся:

– За ними следит другой отдел, мистер Гренвилл. Через четверть часа мы окажемся на вокзале Чаринг-Кросс.

Связываться с миссис Бакли предполагалось через священника церкви святой Марии в Финчли. Поезда в северный пригород ходили часто.

– Я оставлю экипаж на вокзале, – уверил его Грин. – Полиция присмотрит за лошадьми.

Первым вырвавшись на лестницу, Тоби облегченно бросился вниз.

Заложив руки за спину, Сабуров изучал помпезную картину маслом, осеняющую гостиную преподобного Джеймса Бакли. Хорошенькая девушка в скромном платье опустилась на колени перед распятием, обвитым белыми лилиями. Сзади раздался суховатый кашель. Максим Михайлович обернулся.

– У вас нет картин более позднего периода его творчества? – Сабуров кивнул на холст. – Они ценятся выше, чем подобная живопись.

Преподобный Бакли поджал и без того тонкие губы.

– Нет, – неприязненно ответил священник. – Мы не поддерживаем это направление в искусстве.

Сабуров не сомневался, что семейство Бакли не оценит яркие холсты безвременно ушедшего гения английской живописи, как о нем писал профессор Оксфордского университета Рёскин. Мистер Фредерик Перегрин скончался двадцать лет назад.

– Официально от туберкулеза, – вспомнил Сабуров. – Наверняка, он увлекался и опиумом.

Преподобный Бакли, впрочем, не возражал против дагеротипа покойного тестя. Снимок в серебряной рамке красовался на камине. Переведя взгляд на худощавую женщину в чепце, маячившую за спиной Бакли, Сабуров увидел семейное сходство.

– Он изобразил на картине дочь, – Максим Михайлович присмотрелся. – Ей здесь лет пятнадцать.

Румянец на щеках нынешней миссис Бакли сменился глубокими морщинами. Женщина сцепила костлявые пальцы на заметно выдающемся вперед животе. Гостиную украсили большой семейной фотографией. Перехватив взгляд Сабурова, Бакли напыщенно сказал:

– Господь благословил нас, мистер Гренвилл, – он поднял палец. – Сказано, что жены спасутся чадородием. У нас девять мальчиков и моя жена ожидает десятого ребенка. Старшие дети в школе, дома только малыши.

Судя по тишине в особняке, малыши Бакли знали свое место. Максим Михайлович не прогадал, решив оставить Тоби с мистером Грином. Бакли вряд ли бы обрадовались собаке в начищенной до блеска, неуловимо унылой гостиной.

Сабуров незаметно хмыкнул:

– Вообще они правы. Более поздние картины Перегрина здесь смотрелись бы дико.

Бросив изображать набожных девушек и пушистых котят, живописец увлекся античностью и средневековьем. На выставках холсты мистера Перегрина отправляли в особые залы, куда женщинам вход был закрыт.

Выбравшись из вагона на станции Финчли, Грин предложил:

– Идите к преподобному, мистер Гренвилл, – он потрепал сеттера за ушами. – Мы с Тоби обоснуемся в местном пабе, где всегда можно услышать кое-что интересное.

Максим Михайлович кивнул.

– Вы правы. Встретимся у трехчасового поезда, – он сверился с брегетом. – Если я приду не один, то просто…

Грин ухмыльнулся:

– Я сяду в соседний вагон, мистер Гренвилл. Не волнуйтесь, я эти дела знаю.

Парень вразвалочку направился к золоченой вывеске «King’s Arms», осеняющей беленый паб на вымощенной булыжником станционной площади.

По мнению Сабурова, мистер Грин пришелся бы ко двору и в санкт-петербургской сыскной полиции, хотя парень, как и его начальник, мистер Браун, явно принадлежали к птицам более высокого полета, занимающимся безопасностью империи. В Британии боялись ирландских террористов и русских революционеров, вроде Герцена с Бакуниным, обитавших в Швейцарии.

Максиму Михайловичу не хотелось влезать в политику.

– Может быть, мы имеем дело вовсе не с политикой, – напомнил он себе, шагая к церкви. – И почему я уверен, что Бакли выведет меня на нужный след? Ее сестра два месяца не писала и не появлялась дома, но это еще не повод бить тревогу.

Стоя на аккуратной дорожке среди могильных камней, Сабуров изучил табличку на замшелой стене храма. Здание восходило к временам норманнов.

– Вы кого-то ищете, сэр? – раздался сзади скрипучий голос.

Преподобный Бакли напоминал пилу не только голосом, но и торчащими вперед зубами. Сабуров вытащил из кармана пальто газету.

– Я приехал по объявлению, – сказал он. – Я бы хотел увидеть миссис Бакли. Вот моя визитная карточка.

Священник смерил его недоверчивым взглядом.

– Прошу вас.

Поставив серебряный поднос на покрытый вышитой скатертью столик, миссис Бакли оделила Сабурова чашкой жидкого чая. Молоко не спасло бы положение и он предпочел лимон. На лице миссис Бакли отразилось что-то вроде ужаса.

– Простите, – извинился Сабуров. – У меня расстроен желудок, а молоко усугубляет недомогание.

– Принимайте эпсомскую соль, – посоветовал преподобный. – Три раза в день и организм работает словно часы. Что вы имеете сообщить нам, мистер Гренвилл? У вас есть сведения о моей свояченице, мисс Перегрин?

Максим Михайлович достал из кармана сюртука письмо, полученное от так называемого мистера Брауна.

– Я консультирую Скотланд-Ярд, – миссис Бакли заметно побледнела. – Я должен задать вам несколько вопросов относительно мисс Перегрин.

Прижав руку к костлявой груди, жена преподобного выкрикнула:

– Я знала! Будь проклят день, когда мы впустили в дом коварную тварь!

Аккуратно положив ложечку на блюдце, Максим Михайлович потребовал:

– Расскажите мне все с самого начала, миссис Бакли.

Натруженные руки жены преподобного судорожно подергали украшенный вязаной оборкой носовой платок.

– Видит Бог, мистер Гренвилл, – с чувством сказала женщина. – Мы вырастили Маргарет словно собственную дочь. Иисус заповедовал нам не чернить имя покойника, но мой отец, мой отец…

Обрамленные морщинами глаза женщины выпучились. Она задышала, словно выброшенная на землю рыба.

– О таком не принято говорить в приличном обществе, мистер Гренвилл, – наставительно заметил священник.

Максим Михайлович хмыкнул:

– Преподобный отец, в расследовании преступления приходится говорить о разных вещах.

Миссис Бакли ахнула.

– Я так и знала! Она что-то украла. Это все ее дурная кровь, – ненавидяще сказала женщина. – Мать Маргарет выросла в трущобах и сама не знала, какого она происхождения.

Вытащив серебряный портсигар, Сабуров вовремя вспомнил, что миссис Бакли ждет ребенка. Кроме того, преподобный метнул на него взгляд, под которым Максим Михайлович почувствовал себя откровенным грешником. Бакли явно придерживались трезвости и были противниками курения.

– Маргарет ваша сводная сестра, – уточнил Сабуров.

Жена преподобного покусала губы.

– Да. Мой отец, мистер Перегрин, на пороге сорокалетия… – ее голос угас.

Священник вмешался:

– Презрел узы христианского брака, бросил жену, святую женщину, с дочерью на руках и ударился в самый гнусный разврат! – его голос гремел, словно с амвона.

– Он ушел из семьи и стал жить с… – Сабуров почти ожидал обвинения мистера Перегрина в сожительстве с дьяволицей.

– С натурщицей, – гневно сказала миссис Бакли. – С Иезавелью, выставлявшей себя напоказ. Она умерла от чахотки, однако мы, как христиане не могли позволить ее дочери сгинуть в нищете.

Преподобный добавил:

– Мы с миссис Бакли тогда поженились, она ждала первого ребенка. Мы забрали Маргарет и воспитывали ее, словно собственное дитя.

Сабуров словно невзначай поинтересовался:

– Получается, что мисс Перегрин незаконнорожденная? Ваш отец не оформил развод с вашей матерью?

Жена священника дернулась.

– Это не христианское слово, мистер Гренвилл. Моя святая матушка никогда бы на такое не согласилась. Однако Маргарет официальная дочь нашего отца. Мистер Перегрин подписал все нужные документы.

Максим Михайлович еще более небрежно покрутил носком в нужной мере потрепанного ботинка.

– Кому принадлежат права на картины вашего отца, миссис Бакли?

На ее впалых щеках вспыхнули алые пятна.

– Мистер Гренвилл, – преподобный подался вперед. – Если вы обвиняете нас в том, что…

Сабуров довольно невежливо прервал его.

– Мистер Бакли, я никого не обвиняю. Пока, – со значением добавил Максим Михайлович. – Пока я задаю простой вопрос и хотел бы услышать такой же простой ответ.

Миссис Бакли опять подышала.

– По завещанию моего отца его работы, оставшиеся в мастерской, перешли в собственность Британии.

В ее голосе явственно слышалось сожаление.

Сабуров поднял бровь.

– Отлично, с этим мы разобрались. Итак, Маргарет жила с вами…

Миссис Бакли вздохнула.

– У нее проявились преступные наклонности, потому что она дочь своей матери. Она лгала, воровала, убегала из дома и попрошайничала, а в шестнадцать лет собрала саквояж и хлопнула дверью. Видит Бог, – женщина перекрестилась. – Мы верили, что ребенок должен оставаться в семье. Мы не отправили ее в закрытую школу, ведь мне нужна была помощь с детьми. В конце концов, это ее племянники.

Сабуров не сомневался, что шестнадцатилетняя девушка хотела чего-то большего, чем жизнь неоплачиваемой служанки.

– Но здесь есть что-то еще, – он искоса взглянул на преподобного. – Ладно, это потом.

Миссис Бакли неприязненно продолжила:

– Мы могли взыскать с нее за тринадцать лет стола и крова, но мы добрые люди. Уехав в Лондон, Маргарет покатилась по наклонной плоскости. Она тоже ударилась в разврат, у нее появились богатые покровители. Маргарет появлялась здесь изредка, расфуфыренная и надменная, – женщина скорчила гримасу. – Она, как и ее мать, могла пустить по ветру любые деньги.

Сабуров поинтересовался:

– Значит, с февраля вы ее не видели?

Миссис Бакли покачала головой.

– Нет. Мы думали, что она отправилась в Америку. В марте она прислала письмо, полное самолюбования, – женщина потянулась за шкатулкой. – В ней не было ни грана христианских добродетелей. Маргарет познакомилась с американцем, мистером Генри Джеймсом.

Миссис Бакли развернула письмо.

– Якобы он сочинитель. Она не поленилась прислать его так называемые творения, где он описывает Маргарет.

Жена священника откашлялась.

– Она прекрасна во всем. Представьте себе высокую девушку в пурпурном платье, с копной вьющихся черных волос, ее бледное лицо, большие темные глаза, открытую шею в жемчугах…

– Она само совершенство,– недовольно заключила миссис Бакли.

Вспомнив размытые полицейские фотографии жертв неизвестного преступника, Максим Михайлович вежливо сказал:

– Благодарю вас за чай. Вам придется проехаться со мной в Лондон, преподобный отец, миссис Бакли.

Низкие своды полицейского морга, располагавшегося в бывшей конюшне по соседству с управлением столичной полиции, дышали холодом.

Максим Михайлович добрался в сердце правительственного квартала, на Уайтхолл-плейс, в наемном кэбе. Провожая чету Бакли к стоянке экипажей у вокзала Чаринг-Кросс, он заметил напарника, как Сабуров стал думать о так называемом мистере Грине.

Парень устроился на козлах приданного им экипажа, усадив рядом Тоби. Поймав взгляд Сабурова, он коротко кивнул.

По дороге из Финчли Максим Михайлович под предлогом посещения ванной комнаты вырвался из отделения второго класса, где чета Бакли уселась рядом, одинаково поджав тонкие губы. Его преподобие уткнулся в молитвенник, а миссис Бакли немедленно защелкала спицами. Сабуров извинился:

– Простите, мой желудок плохо переносит поездки по железной дороге. Я скоро вернусь.

Бакли не удостоили его ответом. Напарника Сабуров разыскал в вагоне третьего класса. Тоби обрадовался Максиму Михайловичу. Грин подвинулся на деревянной скамье.

– У вас мало времени, – утвердительно сказал напарник. – Я говорил, что за пинтой узнаю больше, чем за церковным чаем.

За семь последних лет Бакли сменили пять служанок.

– Теперь у них работает старуха, – Грин помолчал. – Раньше они брали молоденьких девчонок, лет четырнадцати-пятнадцати, которые рано или поздно уходили, – парень пожал плечами. – Понятно, почему. У жены его преподобия дети рождаются каждый год. За такую работу надо платить больше, чем жалкие шиллинги, пусть к ним и прилагается комната со столом.

Сабуров с наслаждением затянулся первой за несколько часов папиросой. За окном мелькали унылые кирпичные строения северных пригородов. Погода, по его утреннему выражению, опять выказала свою переменчивость. Горизонт затянуло серыми тучами, деревья мотались под сильным ветром.

Максим Михайлович неожиданно сказал:

– Удивительно, мистер Грин. Сегодня в половине одиннадцатого утра мы впервые увиделись на империале омнибуса. Сейчас половина четвертого дня, а мне кажется, что мы давно знакомы. Это моя русская часть так чувствует, – добавил он. – Англичане долго сходятся с друг другом.

Грин хмыкнул:

– Вы правы, но на морях мы быстро понимаем, что за новый парень появился в кубрике и стоит ли ему доверять, – серые глаза парня заблестели. – Вам стоит, мистер Гренвилл.

Почувствовав себя польщенным, Сабуров быстро рассказал напарнику о разговоре в доме преподобного.

– Интересно что они стали нанимать служанок, когда мисс Перегрин предпочла пойти по другой стезе.

Грин хмуро отозвался:

– Ничего интересного, мистер Гренвилл. Сначала его преподобие соблазнил собственную свояченицу, а когда девчонка сбежала, он принялся за других молоденьких дурочек.

Взглянув на брегет, Сабуров поднялся.

– Мне пора, иначе мое отсутствие покажется подозрительным. Я тоже так считаю, – он поморщился. – Однако доказательств против мистера Бакли у нас нет и взять их неоткуда.

В следующий раз Максим Михайлович увидел напарника во дворе полицейского морга. Мистер Грин появился за его спиной, выступив из моросящей сырости раннего вечера.

– Я оставил Тоби с полицейскими, – шепнул он Сабурову. – Я провожу миссис Бакли в кабинет. Его преподобие не позволит жене посетить морг, пусть речь и идет о ее сестре.

Так оно и оказалось. Мистер Бакли наставительно заметил:

– Такое зрелище не для женских глаз, особенно учитывая деликатное положение миссис Бакли.

Сабуров решил, что чета не пользуется христианскими именами даже в постели.

– Вы правы, – корректно кивнул Максим Михайлович. – Вашей жене принесут чаю. Следуйте за мной, ваше преподобие.

Распахнув тяжелую железную дверь, Сабуров прошел в ледяное безмолвие морга.

Новоиспеченный доктор химии и правая рука профессора Луи Пастера, фрейлейн Амалия Якоби, рассказывала Максиму Михайловичу о новом веществе, искусственном льде. На больших бойнях и пивоварнях уже устанавливали холодильные камеры, но до лондонского полицейского морга технические усовершенствования пока не добрались.

Низкие каменные своды напомнили Сабурову хорошо знакомый ему морг Литовского замка или тесный подвал больницы в Херефорде, где тоже использовали лед с солью. Оказавшись среди пустых оцинкованных столов, его преподобие испуганно оглянулся.

– Полиция обнаружила что-то, мистер Гренвилл? – священник облизал губы.

Под ботинком Сабурова хрустнула льдинка и мистер Бакли вздрогнул. Миновав растекшуюся по камням лужу, Сабуров попросил старика служителя в длинном холщовом фартуке:

– Покажите нам, пожалуйста, мисс Март.

Жертв пронумеровали в соответствии с месяцами обнаружения тел. Передавая Сабурову протоколы вскрытия, так называемый мистер Браун покрутил сильными, совсем не старческими пальцами.

– Мне показалось, что так более… – он поискал слово. – Уважительно, что ли.

Судебные медики считали, что жертвы пробыли в озерах и каналах не больше пары дней.

– Они не похожи на утопленников, долго болтавшихся под водой, – заметил Браун. – Перед тем, как попасть в дерюжный мешок, мистер Январь отлично пообедал.

Несмотря на мешки, на лицах жертв появились ссадины и царапины.

– Ничего не поделаешь, – пожал плечами Браун. – Дерюга не спасает от камней на дне.

Полистав бумаги, Сабуров пообещал:

– Ссадинами я займусь. Получается, что свидетелей нет и никто не видел, как преступники избавились от тел.

Браун развел руками.

– Часть Риджентс-канала проходит по задворкам города, а Хэмпстедский пруд лежит в глуши. Я надеялся на Серпентайн, это бойкое место, но бобби ничего не видели и не слышали. Они предпочитают точить лясы в компании фляги с чаем, – недовольно добавил Браун.

Сабуров усмехнулся.

– К пруду ведет дорожка для экипажей, по которой каждый день проезжает сотня карет. Берег тоже бойкое место, где бесполезно искать следы или оброненные улики.

Он зорко взглянул на Брауна.

– Я надеюсь, что доктора при вскрытии взяли пробы воды из легких жертв?

Браун кивнул.

– Разумеется. После смерти они дышать не могли. Оставшаяся в легких вода – та, что их убила. Однако, мистер Гренвилл, невозможно определить, из какого района Лондона она происходит.

Сабуров коротко ответил:

– Impossible n'est pas français, мистер Браун. Я наполовину русский, но согласен с этим выражением. Я обещаю, что водой мы еще займемся.

Служитель выдвинул стальной ящик. Преподобный смертно побледнел.

– Погодите, – остановил его Сабуров. – Ваша свояченица, мисс Перегрин, музицировала?

Мистер Бакли хватал ртом стылый воздух.

– Да, у нее был хороший слух. Моя жена раньше тоже играла на фортепьяно, но с замужеством у нее появились другие заботы. Наш покойный органист показал Маргарет ноты. Я надеялся, что она заменит старика, однако упрямица отказывалась играть в церкви.

На щеках преподобного заалел румянец. Служитель откинул грубый холст. Тяжелые черные локоны расплескались по серому железу. Темные глаза девушки безучастно смотрели на Сабурова. Он едва успел подхватить его преподобие.

Мистер Бакли обреченно прошептал:

– Да, это она. Это бедная грешница Маргарет, да упокоит Господь ее душу.

Костлявые пальцы попытались осенить труп крестным знамением. Священник сдавленно взвизгнул:

– Что вы себе позволяете?

Не отпуская его запястья, Сабуров вежливо сказал:

– Теперь мы поговорим наедине, мистер Бакли.

За окном кабинета так называемого мистера Брауна выл почти зимний ветер. К сумеркам Лондон скрылся под тяжелыми тучами. Тротуары поливал безжалостный дождь, кэбы разбрызгивали грязь. На остановках омнибусов клубились толпы клерков под черными зонтиками.

Темные жерла подземных станций заглатывали пассажиров. Под закопченными стеклянными сводами вокзалов пахло гарью. Резко свистели паровозы, гремел колокол станционного дежурного. Жители пригородов осаждали зеленые составы, направляющиеся на восток и на запад, на юг и на север.

– Например, в Финчли, – Сабуров протянул ноги к огню в камине. – Куда и отправилась чета Бакли.

Тоби недовольно тявкнул из-под его кресла. Максим Михайлович кивнул:

– Ты видел их мельком, дружище, но Бакли тебе не понравились, а у тебя хороший нюх на людей.

В ожидании Сабурова пес не скучал. Заглянув к мяснику неподалеку, полицейские принесли собаке мясные обрезки и требуху.

– Моциона у нас сегодня было достаточно, – добавил Сабуров. – Тебе кое-что перепало и в пабе. Ты нагулялся и наелся, а теперь пора спать, милый.

Согласно поворчав, Тоби улегся клубочком. Мистер Браун поднял увенчанный очками нос от рукописного протокола, составленного Сабуровым после разговора с его преподобием.

– Вы думали взять мистера Бакли на испуг, – скрипуче сказал Браун. – Однако вы ошиблись, мистер Гренвилл. Он не провинциальный парень, едва закончивший университет, а тертый калач.

Максим Михайлович отпил скверного министерского чая.

– В деле о херефордской русалке священник не был убийцей, – задумчиво сказал Сабуров. – Он только выгораживал истинного виновника преступления, своего отца, однако я считаю, что он все знал. Он не жил дома, но жертва все равно оставалась его сестрой.

Браун поднял бровь.

– Я вас уверяю, что даже если мистер Бакли и соблазнил мисс Перегрин, что он гневно отрицает…

Сабуров пробормотал:

– Разумеется.

– Даже если и соблазнил, то миссис Бакли могла ничего не знать,– Браун зорко взглянул на Сабурова. – У вас уже встречались в практике такие дела?

Максим Михайлович помнил о Цепи, однако вряд ли преподобный Бакли имел отношение к пока не дающей о себе знать организации. Услышав предположения Сабурова, священник налился кровью.

– Гнусная клевета, – яростно сказал Бакли. – Я не мог презреть законы Божеские и человеческие. Я слуга Господень, мистер Гренвилл. Буде вы осмелитесь предположить такую мерзость, то я подам на вас в суд, – он вытер пот со лба.

Сабуров ожидал, что его преподобие выиграет процесс. Кроме слухов из паба, переданных мистером Грином, и собственной интуиции Сабурова, его версию больше ничто не поддерживало.

Пыхнув сигарой, Браун внимательно посмотрел на него. Сабуров не хотел выворачиваться наизнанку, как сказали бы русские, перед человеком, которого он впервые увидел сегодня утром.

– К тому же работающим на правительство, – напомнил себе Сабуров. – Правительство всегда означает неприятности.

Он нехотя ответил:

– Да, взять хотя бы ту же бедняжку в Херефорде.

Браун помолчал.

– Вы не хотите рассказывать о вашей работе в России и на континенте, но еще расскажете, – он указал на протокол. – Что касается мисс Перегрин, то я думаю, ее неприятие храма Божьего проистекает из насилия, которому она подверглась там еще ребенком.

Сабуров закашлялся чаем.

– А где еще? – невозмутимо добавил Браун.

– В доме его преподобия рядом жена и не протолкнуться от детей. Священник дает малышке уроки Библии в церкви, – он брезгливо дернул щекой. – Как трогательно. Однако вы верно заметили, что улик против Бакли у нас нет и не предвидится. К тому же, он не убивал мисс Перегрин. У него кишка тонка таким заниматься.

Браун говорил с изысканным акцентом выпускника хорошего университета, однако грубые словечки не казались в его речи чужеродными. Заметив удивленный взгляд Сабурова, он усмехнулся.

– Я не всегда здесь сидел, но то дела прошлого, а нас интересует настоящее. Другие жертвы он не опознавал?

Максим Михайлович покачал головой.

– Полицейские наброски не готовы и я не хотел показывать ему трупы. Мисс Перегрин не возила в Финчли знакомых, а если бы и привезла, то Бакли не пустили бы их на порог.

Браун достал конверт из лежащей у него на коленях папки.

– Это вы правы. Что с письмами мисс Перегрин? Вы их изъяли?

Узнав о смерти сестры, миссис Бакли процедила:

– Туда ей и дорога, грешнице. Мы сжигали ее послания, а теперь окончательно забудем о ней. Однако надо забрать ее труп ради христианского погребения.

Сабуров сухо отозвался:

– Вас известят письмом, когда полиция закончит работу. Простите, я тороплюсь.

Ему было противно смотреть в сторону мистера Бакли.

– Осталось последнее письмо, – честно сказал Сабуров. – Знаете, мне кажется, что…

Мистер Браун налил себе чаю.

– Что, ревнуя сестру к его преподобию, миссис Бакли пошла на убийство? – Браун улыбнулся.

– Сюжет хорош только для бульварных романистов вроде американского сочинителя мистера Генри Джеймса, – подытожил Браун. – Миссис Бакли терпеть не могла сестру, но руку на нее не поднимала.

– Теперь у нас появились наброски, – он передал Сабурову конверт. – Мистер Джеймс снимает гарсоньерку в Челси. Впрочем, где же еще? Он сосед мисс Перегрин, то есть ее бывший сосед.

Сабуров повертел конверт единственного уцелевшего письма мисс Перегрин.

– Студия «Тополя», Челси, – прочел он обратный адрес. – Это тоже гарсоньерка?

Браун ткнул сигарой в массивную серебряную пепельницу на столике маркетри.

– Нет, мистер Гренвилл, – задумчиво ответил он. – Это вилла на реке с причалом. Такие дома не по карману беллетристам, даже мистеру Диккенсу. Мисс Перегрин пользовалась приязнью не только бедного литератора, но и кого-то еще.

Сабуров поднялся.

– Завтра я покажу американцу наброски и постараюсь его разговорить. Доброго вечера, мистер Браун.

Окутанный сизым дымом старик в кресле молча кивнул. Бодро сбегая по лестнице, Сабуров сказал сеттеру:

– Когда-нибудь и я стану таким, милый. Хотя нет, я не доживу до его лет.

Ежась под холодным дождем, он зашагал через пустынный двор к экипажу.

С напарником, как он решил называть мистера Грина, Сабуров распрощался на Чаринг-Кросс.

– Я зайду в книжные лавки, – объяснил он парню. – Встречаясь с беллетристом, полезно заранее составить представление о его творчестве.

Вспомнив о знакомстве с Достоевским, Максим Михайлович развернул зонтик.

– То есть не о моем знакомстве, – поправил себя сыщик. – В Баден-Бадене Федор Михайлович понятия не имел, кто я такой. Он никогда не узнает моего настоящего имени и написать ему нельзя, – Сабуров загрустил.

Федор Михайлович вряд ли помнил некоего Александра Андреевича, оказавшего ему кое-какие услуги в Бадене, но у Сабурова остался автограф писателя. Книжка «Русского вестника» стояла с другими русскими изданиями в закрытом на ключ шкафчике в спальне мистера Гренвилла на Гилберт-плейс. Сабуров избегал принимать клиентов в комнатах, однако иногда другого выхода не оставалось. В спальню визитерам, разумеется, путь был закрыт.

В гостиной на потертом турецком ковре висела редкого уродства туземная маска, подаренная хозяйке комнат бывшим жильцом. Показывая квартиру, миссис Сэвилл объяснила, что постоялец был ученым.

– Доктор Гендерсон всегда вносил плату с опозданием по своей рассеянности, – женщина поджала губы. – Он работал в музее, но съехал, отправившись в южные моря.

Миссис Сэвилл поправила маску.

– Это пошло бы в счет его долга, но в музее отказались покупать идола, а старьевщик предложил за него жалкие пенни.

Сабуров отодвинул от камина медный экран, выложенный китайской яшмой.

– Можно сжечь маску или выкинуть ее восвояси, – резонно заметил Максим Михайлович.

Миссис Сэвилл искоса взглянула на увенчанное рогами, искаженное злобной гримасой лицо.

– Доктор Гендерсон велел так не делать, – неожиданно робко ответила квартирная хозяйка. – Якобы туземец, вырезавший маску, наложил на нее проклятие.

Сабуров коснулся мрамора каминной доски, где пара бронзовых лошадей тащила карету с со сломанными часами. Стрелки, видимо, остановились, когда доктор Гендерсон отправился в Саутгемптон, чтобы отплыть в последнюю экспедицию. Бывший жилец комнат Сабурова пропал без вести на Новой Гвинее.

Заинтересовавшись судьбой бедняги Гендерсона, Сабуров навел справки в Королевском географическом обществе. Древний старик, судя по виду, помнящий экспедиции капитана Франклина и его предшественника Бэрроу, сообщил Сабурову, что доктора Гендерсона, скорее всего, съели.

– В тех краях еще живут каннибалы, – добавил библиотекарь общества. – Жаль, доктор Гендерсон был даровитым ученым.

Так же говорили и о покойном Завалишине. Остановившись перед газовым фонарем у книжной лавки, Сабуров хмыкнул:

– Понятно, почему я думаю о Цепи. Что, если эти убийства тоже с ней связаны?

Максим Михайлович оглянулся, словно боясь заметить в текущей по Чаринг-Кросс толпе припозднившихся клерков и ранних посетителей театров знакомое смуглое лицо.

Он, впрочем и так видел Призрака каждый день. Маску на потертом ковре в гостиной словно лепили с проклятого Пьетро Дорио. Гендерсон оставил рядом и кривой кинжал, тоже туземного вида, с разукрашенной странными знаками ручкой. Сабуров не расспрашивал квартирную хозяйку об их значении. Миссис Сэвилл, наверняка, считала крючки еще одним символом проклятия.

– Например, знаком Люцифера, – Сабуров мог нарисовать его с закрытыми глазами. – Брось, ни Пьетро, ни, тем более ее нет в Лондоне.

Он аккуратно покупал русские газеты, но пока не встречал упоминаний о княжне Софье Михайловне Литовцевой.

– И не встречу, – Максим Михайлович разозлился на себя. – Они разбежались кто куда, как крысы с тонущего корабля.

Думая о судьбе мисс Перегрин, он уже не был в этом уверен. Звякнул колокольчик, Сабуров опустил зонтик в гнездышко. Тоби, от души отряхнувшись на ступенях лавки, деликатно устроился у порога.

– Будьте добры, пять листов чертежной бумаги, – попросил Сабуров. – Потом, два простых черных блокнота…

Лысоватый продавец в нарукавниках быстро собрал пакет.

– Желаете книжные новинки, сэр? – осведомился он. – Вышел в свет памфлет мистера Милля «О подчинении женщин». Вещь сенсационная, – парень сунул Сабурову брошюру. – Также, если вы предпочитаете юмористические издания, то к нам поступили путевые заметки мистера Марка Твена.

Сабуров принял пакет.

– Не предпочитаю, уважаемый сэр. Однако говоря об американцах, есть ли у вас книги мистера Генри Джеймса?

Продавец понимающе улыбнулся.

– Для супруги берете. Очень популярный дамский автор, хотя не Бог весть что из себя представляет.

Сабуров покинул магазин с томиком в бумажной обложке, где красовалось аристократическое имя. Сначала он подумал, что мистер Джеймс пишет под псевдонимом. Пробежав на ходу пару страниц, он сказал Тоби:

– Нет, де Грей – это герой. Но здесь есть и Маргарет, темноволосая красавица с черными как ночь глазами. Отлично, милый, – он улыбнулся. – Мы проведем тихий вечер в компании кофе, папирос и скучной стряпни миссис Сэвилл.

Согласно залаяв, Тоби устремился вслед за Сабуровым по Чаринг-Кросс.

Миссис Сэвилл считала, что мужчина нуждается в простой и сытной еде. Сабуров наизусть выучил репертуар квартирной хозяйки. В половине восьмого утра рядом с его дверью возникал поднос с чайником крепкого чая, миской овсянки, вареными яйцами и тостами.

Обычно в это время Сабуров боксировал в спальне. Подержанные перчатки и не менее потрепанную грушу Максим Михайлович приобрел у старьевщика на Чаринг-Кросс. Боксеров обязали носить перчатки на ринге только два года назад.

Принимая деньги, лавочник подмигнул Сабурову.

– Перчатки знаменитые. Раньше они облегали руки маркиза Куинсберри, благодаря которому бокс, наконец, обрел хоть какие-то правила.

Сабуров собирался вступить в организованный Куинсберри любительский спортивный клуб, куда допускали всех желающих без рекомендаций, однако новое дело отсрочило его планы.

– Теперь мы будем заняты днем и ночью, – сказал он улегшемуся на диван Тоби. – Завтра в одиннадцать Грин ждет нас на станции метро Слоан-сквер.

Время для визита к мистеру Джеймсу, обретающемуся в артистической колонии на тихой прибрежной улочке Чейн-уок, было выбрано как нельзя лучше.

– В девять утра он еще не встанет, – решил Максим Михайлович. – Однако в двенадцать он отправится завтракать и поминай, как звали. Литератора кормят ноги, особенно молодого литератора.

Мистеру Джеймсу недавно исполнилось двадцать шесть лет. Сабурову было только тридцать четыре, но иногда он чувствовал себя как мистер Браун.

– Кем бы он ни был на самом деле, – пробормотал Сабуров, подняв крышку блюда. – Посмотрим, что нам сегодня послал Бог…

Бог через миссис Сэвилл оделил Сабурова пирогом со стейком и почками. Обычно в творениях квартирной хозяйки первую скрипку играли морковь и картошка, но сегодня миссис Сэвилл, видимо, воспользовалась вечерней скидкой у мясника на Грейт-Рассел-стрит. Стейк больше напоминал подошву, однако завтрак и ужин входили в довольно низкую квартирную плату. Сабуров не собирался жаловаться.

Обед постояльцы добывали сами. Сосед Сабурова, еще один литературный труженик, пробавлялся сэндвичами из паба и апельсинами от зеленщика. Возвращаясь домой вечером, Максим Михайлович наталкивался на лестнице на оранжевые корки.

Сосед часто расхаживал по гостиной, декламируя свои вирши. Слышимость в особняке была отменной. Половицы колебались, дрожал газовый рожок на стене, лязгали фехтовальные рапиры, которые Сабуров тоже повесил на ковер.

Фехтование теперь оказалось не в чести, однако он любил упражняться в благородном спорте. По мнению Максима Михайловича, существование вольного стрелка, как говорили в Лондоне, было более спокойным, чем его петербургская жизнь. Он посещал тир и брал лошадь в излюбленной конюшне в Гайд-парке. Летом Сабуров выходил на реку с лодкой.

– Никаких официальных бумаг, – сказал он дремлющему Тоби. – Никакого начальства над душой, никакой бюрократической писанины. Я получаю послания только от клиентов и друзей.

Сабуров упорно называл фрейлейн Якоби своим другом. Максим Михайлович был уверен, что девушка скоро выйдет замуж. Фрейлейн Амалия, красавица, работающая со знаменитыми учеными, жила в Париже. Не считая себя возможным объектом ее интереса, Сабуров надеялся, что девушка встретит прогрессивного человека, который не воспротивится их переписке. Повертев доставленный со второй почтой конверт из Парижа, Сабуров решил прочесть его завтра в метро. Пора было браться за работу.

Творение мистера Джеймса Сабуров оставил на потом, предполагая, что пары страниц повести «Роман мистера Де Грея» хватит для крепкого сна.

– И даже останется что-то для обсуждения с автором, – он очистил купленный по дороге апельсин. – Сейчас займемся делом.

Прибрав на столе, Сабуров расстелил чертежную бумагу. Он помнил очертания Лондона наизусть.

– Мистер Январь, – полицейский набросок лег на север. – Мистер Февраль, – второй эскиз отправился в сторону Риджентс-канала, на запад. – Мисс Март, то есть мисс Перегрин, в центре.

Максим Михайлович взялся за фаберовский карандаш.

– Если это маньяк, то преступник ведет себя непоследовательно, – сказал он Тоби. – Маньяк должен был оставить центр на потом. Хотя попадаются и непоследовательные сумасшедшие.

Отметив знаками вопроса восток и юг, Сабуров зашелестел протоколами полицейских врачей.

Ночной ливень смыл с Лондона неприветливую хмарь. Покинув метро на станции Слоун-сквер, Максим Михайлович зажмурился от яркого весеннего солнца. Белгравия не походила на дешевый Блумсбери, где обретались вчерашние студенты и артистические, как их называла квартирная хозяйка Сабурова, типы. Здесь тоже хватало художников и литераторов, только в Белгравии селились творцы более высокого полета.

По брегету Сабурова до появления экипажа с его напарником оставалось минут десять. С городским транспортом ему сегодня повезло. Клерки отправились на работу, а привилегированные классы пили кофе в постели. Омнибус появился по расписанию, а вагон метро блистал почти полным отсутствием пассажиров.

Пользуясь неожиданной свободой, Максим Михайлович успел не только прочесть письмо Амалии, как он про себя думал о фрейлейн Якоби, но и свериться с записями в начатом вчера дешевом клеенчатом блокноте.

– Привычка свыше нам дана, замена счастию она, – пробормотал Сабуров. – Хорошо, что в Лондоне тоже продают такие записные книжки.

Грохот поезда и едкая гарь за окнами нисколько ему не мешали. За полтора года жизни в Лондоне Максим Михайлович привык к подземной железной дороге, уходящей в тоннели только в центре города.

Сабурову подумалось, что в Санкт-Петербурге такое окажется невозможным.

– У нас все плотно застроено, – хмыкнул он. – Надо либо рыть вниз на полверсты, либо пускать поезда над крышами на манер прожектов мсье Жюля Верна. Более того, казенные деньги разворуют, и мы останемся с дырами в земле вместо городской железной дороги.

В Париже разговоры о строительстве такой пока оставались разговорами, но фрейлейн Амалии, обосновавшейся рядом с Люксембургским садом, неподалеку от Сорбонны и лаборатории профессора Пастера, и не надо было никуда ездить. По словам девушки, парижские квартиры проигрывали берлинским в размерах, однако у нее появился вид на городские крыши и балкон.

– Где я развела петрушку, мяту и посадила гиацинты, – читая письмо, Сабуров невольно улыбнулся. – Знаете ли вы, что химики создают искусственные удобрения? Нельзя полагаться только на гуано, даже с его неиссякаемыми запасами. Профессор фон Либих заложил основы агрохимии в знаменитой книге ««Органическая химия в ее применении к сельскому хозяйству и физиологии». Я в меру своих сил использую гиацинты, как экспериментальную площадку…

Сабуров очнулся от резкого голоса уличной девчонки.

– Гиацинты, фиалки, примула, – ему под нос сунули плетеную корзинку. – Возьмите для дамы, сэр.

Тоби заплясал на поводке, приветствуя цветочницу. Девчонка робко потрепала пса за ушами. Вспомнив убитую в Баден-Бадене Аннеле, Сабуров пожелал бедняжке достойного погребения. Он, впрочем, понимал, что девочку, как и ее старшую сестру в Петербурге, скорее всего похоронили Христа ради во рву для бедняков.

Отсчитав медяки за ненужный букетик фиалок, Сабуров вытащил из записной книжки полицейские портреты.

– Получишь серебро, если внимательно на них посмотришь, – сказал он. – Может быть, ты видела кого-то в округе?

Цветочницы болтались по одним и тем же местам, а глаз у малышек бывал зорким. Шмыгнув сопливым носом, девочка ткнула обгрызенным ногтем в набросок, изображающий мисс Перегрин.

– Она живет у реки, в «Тополях», – мечтательно сказала девочка. – Я видела ее в открытом ландо. Она очень красивая, словно с модной картинки.

Сабуров указал на мужчин.

– А эти?

Малышка помотала головой:

– Не-а, их я не встречала. Давайте моё серебро, сэр.

Грязная рука сгребла с его ладони монеты.

Сабуров наставительно сказал:

– Будь осторожней, не садись в кэбы к незнакомцам.

Девочка оскорбленно ответила:

– Я не вчера на свет родилась, мистер. У меня есть парень, Кривой Томми. Мы съедемся, только сейчас он сидит за воровство. Вместе не так голодно и жить вдвоем веселее.

Девчонка застучала разбитыми башмаками по тротуару. Сунув букетик фиалок в петлицу пальто, Сабуров пошел к прибывшему экипажу, где восседал на козлах невозмутимый мистер Грин.

За мелким переплетом старинного окна в захламленной гостиной мистера Генри Джеймса трепетали нежные лепестки цветущей вишни. Сочинитель обосновался на первом этаже милого беленого домика рядом с тропинкой, вьющейся по берегу Темзы.

Мистер Грин остановил экипаж у приземистого здания старомодного паба. Питейные заведения открывались в одиннадцать утра. Спрыгнув с козел, Грин указал на грубо намалеванную вывеску с британским львом и одноруким адмиралом Нельсоном.

– Мы с Тоби подождем вас за пинтой пива, – ухмыльнулся напарник. – Вряд ли мистер Джеймс или обитатели «Тополей» посещали заведение, но здесь сохранилась деревенская атмосфера. Люди рады почесать языками, как случилось в Финчли.

За причалом и кущей тополей поднимались палладианские колонны виллы, где ранее обитала мисс Перегрин. Кроме письма из Парижа, со вчерашней второй почтой Сабуров получил и конверт от так называемого мистера Брауна. Чиновник не озаботился соответствующими печатями на корреспонденции. Конверт доставил рассыльный. Браун, видимо, не доверял даже другим правительственным службам.

Мисс Перегрин оказалась владелицей «Тополей». Два года назад девушка заплатила за виллу круглую сумму, купив здание у наследников пивного магната.

– Думаю, что настоящим покупателем был кто-то из ее покровителей, – написал Браун. – Дети пивовара не интересовались происхождением средств мисс Перегрин.

В конверте Сабуров нашел и подписанный судьей ордер на обыск «Тополей». Мисс Перегрин не оставила завещания и вилла теперь должна была перейти в руки ненавидящей Маргарет четы Бакли. От лондонской недвижимости еще никто не отказывался.

Судебные медики не смогли определить, имелся ли у мисс Перегрин ребенок. Вскрытие трупов жертв вообще мало что дало. В морге даже не выяснили источник пятен на руках мистера Января и мистера Февраля.

Распрощавшись с Грином и Тоби, двинувшись по Чейн-уок, Сабуров вспомнил, что у второй жертвы обнаружили начало чахотки. Мистер Январь, в отличие от тощего Февраля, блистал отменным здоровьем. Максим Михайлович не мог позволить себе обмануться туберкулезом, от которого скончалась его собственная мать. Чахотка не жалела и аристократов.

По мнению врачей, пятна могли быть следами чернил или краски. Дернув шнур бронзового звонка, Сабуров решил, что ему нужен хороший химик. По стечению обстоятельств, Максим Михайлович водил знакомство именно с таким ученым.

Дверь распахнулась, он вовремя согнал с лица улыбку. Несмотря на теплое утро, мистер Джеймс кутался в потрепанный бархатный халат.

Сабуров корректно приподнял модный котелок, который он предпочитал, по его мнению отжившему свое цилиндру.

– Прошу прощения за вторжение, – он достал письмо Брауна. – Меня зовут мистер Гренвилл. Я консультирую Скотланд-Ярд. Я имею честь говорить с мистером Генри Джеймсом, литератором?

Заспанное мягкое лицо парня озарилось недоумением.

– Да, – он отступил в сторону. – Что случилось?

Сабуров ловко проник в заставленную холстами переднюю.

–Я все объясню в более приватной обстановке, – заметил он. – Вы занимаетесь и живописью, мистер Джеймс?

Парень впустил его в забитую книгами гостиную, где на подоконнике грелся полосатый котик. Низкий столик маркетри украшала спиртовка с кофейником. Потертая тарелка веджвудского фарфора хранила надкусанный гренок и следы джема. В резной пепельнице дымилась папироса.

– Я только поднялся, мистер Гренвилл, – парень почесал всклокоченные темные волосы. – Я всегда пишу за полночь. Картины моего соседа, он устроил мастерскую на чердаке.

В гостиной мистера Джеймса, впрочем, тоже нашлась картина. Холст прислонили к кабинетному роялю черного дерева с выцветшей позолотой и поцарапанными ножками. Очень красивая девушка в платье темного шелка меланхолично смотрела вдаль, удерживая цветок.

Сабуров отыскал местечко на заваленном бумагами бархатном диване.

– Садитесь, мистер Джеймс, – парень покорно опустился в кресло. – Я пришел поговорить о вашей знакомой, мисс Маргарет Перегрин.

Максим Михайлович вытащил записную книжку.

– Маргарет в Америке, – растерянно сказал парень. – Пятнадцатого марта она отплыла из Ливерпуля в Нью-Йорк. Она обещала писать, но Маргарет никогда не славилась аккуратностью в исполнении обещаний.

Уловив в его голосе оттенок горечи, Сабуров откашлялся.

– Вынужден вам сообщить, что восемнадцатого марта труп мисс Перегрин обнаружили в пруду Серпентайн.

Мистер Джеймс мертвенно побледнел.

– Расскажите мне о вашем знакомстве с самого начала, – потребовал Сабуров.

В умывальной комнате мистера Джеймса царил беспорядок. Споткнувшись о загремевший таз, шуганув любопытного кота, Максим Михайлович от души чертыхнулся. В дубовом шкафчике на стене он отыскал склянки темного стекла. Аптекарские ярлычки сообщали, что перед ним опиумная эссенция, кокаин и лавровишневые капли.

Последние употребляла супруга Ивана Дмитриевича Путилина, жалующаяся на нервы. Сабуров решил ограничиться именно ими.

Он оставил мистера Джеймса бессильно раскинувшимся в кресле. Парень с присвистом дышал.

– У меня неврастения и астма, – жалобно сказал он. – В ванной комнате есть лекарства. Помогите мне, мистер Гренвилл.

Сабуров мимолетно взглянул на изящные ухоженные руки писателя. На шее и плечах мужских трупах обнаружили синяки. Жертвы могли удерживать под водой, не давая им вырваться, хотя судебные медики считали, что следы оставили камни на дне пруда и канала.

Максим Михайлович взглянул на старомодную медную ванну с торчащим краном. Мистер Джеймс не выглядел убийцей, однако Сабуров велел себе не забегать вперед.

Убийцей не выглядел и невинного вида паренек, арестованный после его расследования полицией великого княжества Баденского. Юноша заколотил в глотку подельнику серебряный столовый нож. Пара итальянских воров, работающая в дорогих европейских отелях, облапошивала богатых дам, приезжающих на воды в поисках развлечений.

Представившись полиции мистером Гренвиллом, лондонским сыщиком, Сабуров избежал ненужных вопросов о его возможном знакомстве с безвременно ушедшим из жизни фюрстом Литовцевым, о гибели которого написали все немецкие газеты.

На допросе итальянец презрительно сказал:

– Я делал всю работу, терпя приставания мерзких старух, а мерзавец Антонио вздумал крысятничать. Он утаил мою долю прибыли и поплатился за это. Жаль, что не подвернулось под руку золотого ножа, – парень усмехнулся. – Хотя и серебряный пришелся ко двору. Я собирался залить металл в глотку жадине, но не успел.

Сабуров застыл, держа склянку. Он решил проверить горла трупов. Инквизиция пытала жертвы, заливая им воду в рот через воронку. Такое убийство не оставляло следов снаружи.

Итальянский мошенник напоминал ангелочка с картин маэстро Рафаэля Санти. Сабуров не мог позволить себе обмануться невинным видом мистера Джеймса и его литанией болезней. Вчера, борясь со сном, он пролистал «Роман Де Грея». Герой повести, жертва родового проклятия, умирал за несколько дней до свадьбы с прекрасной Маргарет.

– Я связан неумолимыми узами с тьмой, смертью и небытием, – пробормотал Сабуров. – Кто мог бы подумать, что автор таких строк завтракает тостами с клубничным джемом?

Он подозревал, что мистер Джеймс изобразил в Де Грее себя. Сочинитель явно питал нежные чувства к покойной мисс Перегрин.

– Сейчас я его расспрошу, – Сабуров двинулся к гостиной. – Надеюсь, что приступ не затянется.

Получив стакан воды с резко пахнущими каплями, мистер Джеймс приободрился.

–Простите, – парень покраснел. – Я был потрясен вашими словами. Я не мог представить, что Маргарет…

Он закашлялся, но Сабуров ловко подсунул ему чашку со свежим кофе.

– Где и когда вы познакомились с мисс Перегрин?.

Американец вздохнул.

– В прошлом году, приехав в Лондон из Рима, я увидел Маргарет на публичном чтении мистера Диккенса. Это была любовь с первого взгляда, мистер Гренвилл, но что я мог предложить девушке, которая жила в «Тополях», выезжала в ландо и носила бриллианты?

Мистер Джеймс шумно высморкался. Сабуров поднял бровь.

– Мисс Перегрин родилась вне брака, а ее мать жила в трущобах. Семейных денег у нее нет, а ее отец завещал картины Британии. Откуда у нее такие средства, мистер Джеймс?

Парень неловко взглянул в сторону.

– История стара, как мир, мистер Гренвилл. Маргарет пользовалась покровительством высокопоставленной особы, а меня держала при себе для развлечения. Трубадур не может претендовать на благосклонность прекрасной дамы, жены сеньора.

Сабуров помахал папироской.

– Очень поэтично, мистер Джеймс. Кто покровительствовал мисс Перегрин?

Литератор покусал губы.

– Точно никто ничего не знал, – он обреченно вздохнул. – Кажется, речь идет об особе монаршей крови, мистер Гренвилл.

Изящные желтые нарциссы поднимались из заросшей сорняками клумбы. Речной ветер гонял лепестки вишни по усыпанной мраморной крошкой дорожке. За тополями слышался заливистый лай и плеск воды. Оказавшись в саду виллы, Тоби ринулся к Темзе.

– Я прогуляюсь с ним, мистер Гренвилл, – сказал Грин. – Вы пока осмотрите дом. В пабе я ничего интересного не услышал. Мисс Перегрин, разумеется, туда не заглядывала, а ее слуги держались отдельно.

Сабуров не сомневался в таком исходе дела. Неизвестный покровитель покойной Маргарет явно не был заинтересован в огласке их связи, а мистер Джеймс больше ничего не мог вспомнить. В последний раз американец видел мисс Перегрин в середине марта.

Литератор наморщил высокий лоб.

– Числа десятого или двенадцатого, – он задумался. – Мы встретились в Национальной галерее. Маргарет хорошо разбиралась в живописи.

Заметив взгляд Сабурова, устремленный на картину рядом с роялем, американец добавил:

– Портрет работы мистера Лейтона, – Максим Михайлович кивнул. – Маргарет больше нравились прерафаэлиты, однако они вышли из моды, а в новой французской манере в Лондоне никто не пишет. Остается только академическое искусство.

О новой французской манере Сабуров узнал из письма фрейлейн Якоби, находящей время на художественные выставки. Девушка восхищалась нашумевшей картиной некоего месье Мане.

– Наконец живописцы отошли от естественных красок и стали использовать достижения химии, – Максим Михайлович улыбнулся. – Искусственные цвета ярче традиционных.

На полях письма красовалась алая клякса.

– Это достижение моего здешнего коллеги, – продолжила фрейлейн Амалия. – Добыча и производство киновари опасны для здоровья, а новый краситель безвреден и дешев.

Сабурова странным образом успокаивали ее химические трактаты. Доктор Якоби писала о консервации продуктов, удобрениях и выделке кожи, всякий раз извиняясь за, по выражению Амалии, не нужные ему сведения.

– Очень даже нужные, – ответил ей однажды Сабуров. – В моей профессии я должен разбираться во всех сферах человеческой деятельности, фрейлейн Якоби. Благодаря вашим письмам я стал знатоком химии.

– В манере месье Мане, – ловко ввернул Сабуров. – В Британии так писал Тернер.

Сочинитель уважительно посмотрел на него.

–Вы знаток искусства, мистер Гренвилл, – заметил он. – К сожалению, Тернер сейчас не в чести. Маргарет позировала мистеру Лейтону по его личной просьбе. Я попросил Лейтона об одолжении и он создал копию только для меня.

Сабуров затянулся крепкой папиросой.

– Большой портрет отправился в «Тополя»?

Джеймс помолчал.

– Понятия не имею, мистер Гренвилл. Я никогда не навещал виллу Маргарет, – Сабуров поднял бровь. – Никто из наших общих знакомых там не бывал. Она устраивала вечеринки в ресторанах или в загородных гостиницах. Мы думали, что на вилле живет ее покровитель.

Сад «Тополей» действительно не выглядел ухоженным. По словам Джеймса, в марте мисс Перегрин рассчитала прислугу и продала выезд. Девушка не распространялась о цели ее американского путешествия.

Джеймс пожал плечами.

– Я снабдил Маргарет рекомендательными письмами к артистическими кругам Нью-Йорка, но мне казалось, что она собралась в Америку не ради развлечений. Я думал, что она отправилась за океан в поисках мужа. В последнее время она грустила.

Сочинитель задумался.

– Либо она поссорилась с покровителем, либо он ее вообще бросил. В Национальной галерее, стоя перед картиной Тернера с поездом и туманом, Маргарет заметила: «Когда туман рассеивается, жизнь становится ясной, как чистое небо на картинах итальянцев».

Сабуров подался вперед.

– И что дальше?

Джеймс недоуменно ответил:

– И ничего.

Остановившись перед массивными дубовыми дверями виллы, Максим Михайлович достал связку ключей, полученную от констебля у ворот «Тополей».

Грин заметил:

– Парень стоит здесь со вчерашнего дня. Мы понятия не имели, что за девушка перед нами, но теперь, благодаря вам…

Сабуров прервал его:

– В первую очередь благодаря вам, мистер Грин, – парень покраснел. – Именно вы обратили внимание на объявление в газете. Однако плохо, что мистеры Январь и Февраль пока остаются загадкой.

Мистер Джеймс не опознал рисунки покойников. Сабуров был склонен ему верить. По его мнению, парень не имел отношения к утопленникам.

– Помимо мисс Перегрин, – Сабуров нашел нужный ключ. – Однако он никогда не поднял бы на нее руку.

Максим Михайлович отпрянул назад. Дверь распахнулась, не дожидаясь поворота ключа. Сначала он даже не понял, кто стоит перед ним.

– Раньше я видел его только в кресле, – понял Сабуров. – Дело приобрело серьезный оборот, если он сам приехал на обыск.

– Проходите, мистер Гренвилл, – радушно сказал так называемый мистер Браун.

Большой портрет работы мистера Лейтона нашелся в парадной гостиной виллы. Шелковые гардины скрывали высокие окна, выходящие на реку. Сабуров остановился на персидском ковре под вделанным в потолок стеклянным фонарем. Поднимаясь по мраморной лестнице, они с мистером Брауном хранили молчание.

Для своего возраста государственный муж двигался необычайно легко. Браун носил старомодную черную визитку и шелковый цилиндр, сейчас покоящийся на рояле розового дерева. На пюпитре остались открытые ноты. Мисс Перегрин играла мазурки покойного Шопена.

Диваны пурпурного бархата и вышитые оттоманские подушки в гостиной блистали чистотой. Паркет наборного дерева блестел.

Сабуров незаметно хмыкнул:

– Либо слуги перед окончательным расчетом поработали на совесть, либо здесь кто-то появлялся после ее смерти.

Молчание становилось гнетущим. Браун невозмутимо рассматривал грустную улыбку мисс Перегрин на картине.

– Я не заметил вашего экипажа, – наконец, сказал Сабуров.

– Здесь есть служебная калитка, – повернулся к нему Браун. – Ландо я оставил на заднем дворе. Вам тоже было бы лучше воспользоваться черным ходом, – он покрутил сухими пальцами. – На всякий случай.

Сабуров решил не ходить вокруг да около.

– Вы приехали сюда, чтобы избавиться от доказательств связи мисс Перегрин с особой монаршей крови? – дерзко поинтересовался Максим Михайлович. – Если это так, то я вам больше не помощник, мистер Браун. Я не участвую в закулисных играх, – он невежливо засунул руки в карманы пальто. – И я обещаю, что....

Браун устало вздохнул.

– Что вы проведете независимое расследование и отыщете преступника, пусть и принадлежащего к самым высшим слоям общества.

Сабуров кивнул.

– Вы неудобный человек, мистер Гренвилл, – Браун усмехнулся. – Я навел кое-какие справки. Вы не сказали мне, почему вы покинули Россию, но я знаю о гибели князя Литовцева. Вы в то же самое время обретались в Баден-Бадене. Мы наладили хорошие связи с полицией германских княжеств, – он похлопал по дивану. – Садитесь, давайте покурим.

Сабуров упорно стоял на месте.

– Здесь нельзя курить или пользоваться мебелью, – холодно сказал он. – Это может уничтожить улики.

Подвинув к себе резную пепельницу слоновой кости, Браун чиркнул фосфорной спичкой.

– Здесь нет никаких улик, – задумчиво сказал чиновник. – Пока вы распивали кофе с мистером Джеймсом, я поговорил с бывшими слугами мисс Перегрин, восхваляющими ее щедрость. Персонал перед увольнением получил три месячных оклада, – Сабуров присвистнул.

– Мисс Перегрин объяснила, что продает виллу и потребовала от них как можно более тщательной уборки, – продолжил Браун. – Кстати говоря, кроме самой мисс Перегрин, слуги здесь никого не видели. Они клянутся, что хозяйка вела размеренный образ жизни, если не считать ее вечеринок и обедов, происходивших вне стен «Тополей».

Сабуров вытащил на свет серебряный портсигар.

– Особа монаршей крови здесь не появлялась, – он все-таки решил не садиться. – Однако у мисс Перегрин могли сохраниться письма, компрометирующие его. Поэтому ее убили?

Максим Михайлович взглянул на Брауна.

– Она угрожала шантажом, потому что у нее имелся незаконный ребенок?

Чиновник указал папиросой на расписанный фресками потолок виллы.

– Моя работа чрезвычайно разнообразна, – он улыбнулся в бороду. – Рано утром я говорил со слугами мисс Перегрин, а в одиннадцать пил кофе в значительно более аристократической обстановке. Во-первых, он уверен, что у мисс Перегрин не было детей, – Браун со значением помолчал.

Сабуров и не ожидал, что ему назовут имя покровителя мисс Перегрин.

– Все понятно, – он выпустил дым. – Принц Уэльский известен связями на стороне, хоть у него и четверо детей.

Берти, как его звали в Британии, не исполнилось и тридцати лет. Наследника престола женили рано на такой же юной дочери датского короля.

– Во-вторых, – продолжил мистер Браун. – Сюда особа, разумеется, не приезжала. Они с мисс Перегрин встречались за городом. У него много друзей со своими имениями. В третьих, мисс Перегрин сама разорвала их связь и вернула ему письма, а свои сожгла у него на глазах. Он тоже бросил все весточки в камин.

Сабуров поинтересовался.

– Это случилось перед ее предполагаемым отъездом в Америку?

Браун кивнул.

– Она объяснила моему собеседнику, что хочет начать новую жизнь. Он погрустил, но быстро развеялся, и у него теперь новая возлюбленная. Он не убивал мисс Перегрин, – Браун поднялся. – Что касается смерти Литовцева, то Британия должна быть вам благодарна, потому что в ближайшее время к нам не зашлют агентов. Заметьте, что я не спрашиваю, зачем вы его убили.

Сабуров буркнул:

– Он сам сунул пистолет в рот, а я не успел ему помешать.

Браун иронически улыбнулся.

– Или не хотели успевать, но об этом деле вы еще расскажете. Сейчас надо отыскать истинного виновника смерти мисс Перегрин, а заодно мистеров Января и Февраля, о которых мы пока ничего не знаем, но узнаем.

Оставив визитку на диване, отстегнув агатовые запонки, Браун засучил рукава накрахмаленной рубашки. На запястье чиновника красовался выцветший якорь.

– Я в прошлом тоже моряк, – коротко сказал он. – К делу, мистер Гренвилл. Разделим виллу на сектора и начнем подробный обыск.

Бросив пальто на рояль, Сабуров последовал его примеру.

Уютно устроившись на обитой бархатом банкетке в библиотеке «Тополей», так называемый мистер Браун обложился снятыми с полок томиками. Государственный муж внимательно листал «Ромолу» мисс Джордж Элиот, с дарственной надписью хозяйке виллы.

– Дорогой Маргарет, – провозгласил мистер Браун. – Олицетворению любви, движущей солнце и светила.

Сабуров многозначительно кашлянул. Браун отмахнулся:

– Оставьте. Мистер или, скорее, мисс Элиот, не замечена в таких связях, пусть она и состоит… – Браун поискал слово. – В общем, в отношениях, не принятых светским обществом. Она писательница и ей свойственны высокопарные выражения. Ясно, что в романе о временах Ренессанса она вспоминает великого Данте Алигьери.

Сабуров кашлянул еще более многозначительно. Браун фыркнул.

– Умный человек, мистер Гренвилл, не записывает собеседника в необразованные чурбаны только на основании юношеской татуировки. Со времен, когда мой давний предок приплыл сюда с Вильгельмом Завоевателем, в моей семье повелось отправлять средних сыновей во флот.

Сабуров отчего-то поинтересовался:

– А младших?

– Их ждет церковная стезя, – ответил Браун. – Говоря о которой, в доме нет ни одной картины на религиозные темы, а среди двух сотен томов я не встретил Библии. Понятно, почему мисс Перегрин питала отвращение ко всему церковному.

Сабуров изучал пустые ящики элегантного дамского бюро, отделанного серебряными накладками. Пока в книгах, просмотренных Брауном, не нашлось ни единой закладки или пометки.

– Не только это, – ответил Максим Михайлович. – Я удивился бы, отыскав здесь Библию. Мисс Перегрин вела, как принято говорить, вольный образ жизни.

Он вспомнил клочок бумаги, найденный в столе на даче убитого Катасонова.

– Литовцева не расставалась со священным писанием, – Сабуров дернул щекой. – Однако ее истинное лицо было вовсе не евангельским. Она собирала старинные руководства по магии, а Цепь использовала знак Люцифера.

Максим Михайлович, впрочем, считал, что демонические устремления членов Цепи не имели ничего общего со служением князю тьмы.

–Это антураж, – он вспомнил театральное словечко. – Декорация. Херефордский убийца тоже оправдывал издевательства над неизлечимо больной дочерью библейскими наставлениями.

Девушка, появившаяся на свет с врожденным уродством, провела короткую жизнь в наглухо запертом сыром подвале отцовской фермы. После ареста убийцы Сабурову хотелось призвать к ответственности и брата покойной, сельского священника, пытавшегося выгородить отца.

– Вы считаете, что поступили согласно заповедям, – холодно сказал он парню. – Однако подумайте еще раз. Вы извратили библейские наставления. Будь моя воля, я не подпустил бы вас к прихожанам и на пушечный выстрел.

Еще раз проверив щели ящиков, Сабуров разогнулся.

– Ничего здесь нет, – подытожил он. – Мисс Перегрин, кажется, не только велела слугам очистить особняк от чердака до подвала, но и сама приложила руку к уборке.

Мистер Браун рассматривал прижизненное издание «Корсара» лорда Байрона.

– Гренвиллу, другу поэтов, – он взглянул на Сабурова. – Потому что дружба не измеряется деньгами. Книга антикварная, – добавил Браун. – Держите, мистер Гренвилл.

Сабуров отозвался:

– У моего дяди никогда не водилось денег, но лорд Байрон прав насчет дружбы. Спасибо, – он помолчал. – Вы думаете, что мы здесь ничего не найдем?

Браун собрал книги в кучку.

– Пока под половицами не отыскалось никаких тайников, а в стены не вделали сейфы, – задумчиво ответил он. – Все кажется очень пристойным, однако у вас, русских, есть пословица о чертях и болоте. Мы же говорим, что тихие воды на самом деле глубоки.

– Давайте переместимся в спальню, – Браун поднялся. – Что касается вашей теории насчет маньяка, то для него такие убийства слишком… – он пощелкал пальцами. Сабуров согласился:

– Просты. И маньяк действовал бы целенаправленно, по часовой стрелке или против нее, но он либо начал бы в центре, либо закончил им. Более того, маньяки обычно выбирают женщин и детей, а мы имеем дело с молодыми здоровыми мужчинами.

Браун остановился в выстланном персидскими коврами коридоре.

– И не менее здоровой мисс Перегрин. Мне кажется, что вы правы насчет синяков, мистер Гренвилл. Это не обыкновенные убийства, а…

– Казни, – мрачно подытожил Сабуров.

Фрачный лакей предупредительно наклонил над чашкой Максима Михайловича серебряный кофейник. Бархатные гардины задернули. С шумной послеполуденной Пэлл-Мэлл в комнату не проникало ни единого звука. Мягко ступая, слуга задержался у двери.

– Не беспокойтесь за собаку, сэр, – корректно сказал он. – С ней погуляет кто-то из младшего персонала.

Мистер Браун махнул сухой рукой. Лакей словно испарился, неслышно закрыв резную дубовую дверь. Обитые гобеленом золоченые кресла расположились у камина серого мрамора. Полки гостевой комнаты Клуба Путешественников заставили томами трудов Королевского Географического общества.

Выцветшие шелковые обои в простенках украсили пожелтевшими обрамленными картами, нарисованными от руки во времена, когда путешественники ожидали встретить на морях змеев и драконов. Над головой Сабурова висела уродливая маска, напоминавшая идола, осеняющего его собственную гостиную.

Перехватив его взгляд, Браун заметил:

– Подарок несчастного доктора Гендерсона. Талантливый был человек, а теперь ожерелье из его зубов носит какой-нибудь вождь племени на Новой Гвинее. О вашей маске я знаю, – Сабуров поднял бровь. – Не смотрите на меня так, мистер Гренвилл.

Браун скрипуче рассмеялся.

– Хорош бы я был на своей должности, не наведи я о вас предварительных справок. Тем не менее, частное жилище неприкосновенно,– он поднял палец. – Мистер Грин наведался в местные лавочки, а миссис Сэвилл известна длинным языком.

Сабуров невольно улыбнулся. Кофе в Клубе Путешественников варили отменный. Чашка Сабурова источала ароматы восточных специй.

– Такого вы не получите даже в турецких банях, – сказал Браун. – Туда вы ходите за неимением в Лондоне русских.

Сабуров что-то пробормотал.

– Пока я сижу в правлении клуба, с кофе все останется в порядке, – добавил государственный муж. – Я бывал в Оттоманской империи и знаю, что такое настоящий кофе.

– В этих креслах пил чай мой дед, основавший клуб семьдесят лет назад, – Браун коснулся гобелена.– Ваш покойный дядюшка и отец тоже были членами. Что касается вас, то правила клуба предписывают принимать в него джентльменов, совершивших путешествие в места, отстоящие в по меньшей мере пять сотен миль по прямой от Лондона. Вы можете подать заявление, мистер Гренвилл.

Сабуров усмехнулся.

– И ждать по меньшей мере семь лет. Мне хватает Реформ-клуба, – он протянул ноги к огню. – Что касается ваших справок, то…

Браун обрезал серебряным ножичком сигару.

–То мне стало бы легче, расскажи вы всю историю с самого начала, – задумчиво ответил чиновник. – Однако я вас не виню. Мы знакомы едва больше суток, а уже влезли в осиное гнездо, согласно вашему выражению.

Источник его недовольства лежал на столике маркетри рядом с тарелкой, где золотились свежие сконы. Максим Михайлович избегал смотреть на обрывок дорогой бумаги, исписанный хорошо знакомым ему почерком.

Они отыскали улику в изящно обставленной спальне мисс Перегрин. Антикварную кровать времен галантной эпохи снабдили кружевным балдахином. Подушки пурпурного шелка пахли французской лавандой.

– Она предпочитала пурпур, словно особа королевской крови, – заметил Браун. – Хотя в античности красота ценилась наравне с благородным происхождением или ученостью.

Он кивнул на академическую картину в тяжелой бронзовой раме.

Мисс Перегрин, в одних греческих сандалиях на безукоризненных ногах, спускалась к морю в окружении восхищенной толпы.

– Хозяйка виллы любила себя, пытаясь восполнить любовь, которой она не получила в детстве, – Браун помолчал. – По моему опыту, такие люди часто прибиваются к различным сомнительным группам.

Сабуров осторожно ступил на персидский ковер.

– Вы думаете, что речь идет о радикалах, – он повернулся к Брауну. – Версия имеет право на существование, учитывая связи мисс Перегрин.

Браун сварливо сказал:

– Именно. Кстати говоря, мать мисс Перегрин, некая Лили, была то ли ирландкой, то ли тамошней цыганкой и явилась в Лондон прямиком из Дублина.

Сабуров аккуратно простукивал стены спальни.

– Все может быть, – он замер. – Погодите, здесь есть какая-то пустота.

Браун присоединился к нему. Вдвоем ощупав простенок, они отыскали что-то вроде двери. Чиновник пошарил рукой у себя над головой.

– Это не просто шнурок для вызова слуг.

Искусно вделанная в стену дверь распахнулась. Шагнув в темноту, Браун чиркнул спичкой. Яркий фосфорный огонь осветил металлический лоток со стеклянными пластинами и стоящий в углу штатив.

– Оказывается, мисс Перегрин увлекалась фотографией, – заметил чиновник. – Интересно, зачем она прятала ателье от глаз людских?

Сабуров наклонился.

– Перед нами не просто ателье, а лаборатория, но здесь есть что-то более интересное, мистер Браун.

Подхваченный им с пола клочок бумаги неотвратимо притягивал взгляд Максима Михайловича.

Повертев чашку, Браун поинтересовался:

– Вы знаете, чья это рука?

Сабуров с тяжелым вздохом взял записку.

– Словно в романе мсье Верна, – он вспомнил прошлогоднюю новинку. – Половина слов стерлась, но подпись понятна. Она вернулась к родовой фамилии, если можно так сказать.

Рядом со знаком Люцифера сплетались в искусную монограмму буквы С и Д.

– Да, мистер Браун, – ответил Сабуров. – Очень хорошо знаю.

В подвалах Литовского замка чадили старомодные фонари с восковыми свечами, но в Лондоне полиция шла в ногу со временем. Здешний морг оснастили новым газовым освещением. Синеватые лучи превращали лица мертвецов в зловещие маски. Сабуров незаметно поежился. Труп мисс Перегрин опознавали днем, но сейчас настали сумерки.

Мистер Браун, пользуясь русским выражением, предпочитал ковать железо, пока оно горячо.

– Запиской вы займетесь завтра, – заявил он в Клубе путешественников. – Мы отправимся в морг. Учитывая новые сведения, надо взглянуть на тела более внимательно. Собаку доставит домой мистер Грин, – распорядился чиновник. – Мы можем пробыть в морге до ночи, а то и долее.

Тоби уехал в Блумсбери в сопровождении напарника Сабурова, терпеливо ожидающего его с экипажем.

– Миссис Сэвилл пустит вас в квартиру, – Сабуров нацарапал записку хозяйке. – Впрочем, я уверен, что у вас имеются отмычки.

Грин подмигнул ему.

– Вы не ошиблись, мистер Гренвилл. В нашем деле никогда не знаешь, что за дверь поджидает тебя за углом. Иногда нет времени посылать за судебным ордером. Но к вам домой я не заходил, – добавил парень. – У нас так не принято.

Сабуров ему верил. Англичане, по его мнению, врали гораздо менее охотно и лихо, чем русские. У него дома и не водилось ничего интересного, кроме картотеки и писем Амалии. Он собирался завести разговор о фрейлейн Якоби немногим позже, когда, по выражению Сабурова, им стало бы понятно, с кем они имеют дело.

Слушая шипение газового фонаря над оцинкованным столом, он незаметно вздохнул:

– Вернее, и сейчас уже все понятно.

Сабуров рассказал Брауну о петербургских убийствах, не упоминая имени монарха. Никаких доказательств у него не имелось. Правду могла бы рассказать Таня Алфимова, однако она давно покоилась в могиле.

Браун покачал сложенными кончиками пальцев.

– Брат и сестра покойного Литовцева бесследно пропали, – подытожил чиновник. – За полтора года вы о них ничего не слышали.

Максим Михайлович хмуро отозвался:

– До сегодняшнего дня нет, но это почерк Литовцевой, – он повертел записку. – Вернее, теперь она, кажется, стала Дорио.

Браун недовольно пожевал губами.

– Завтра я отправлю телеграмму в Рим, – пообещал он. – Там постараются выяснить, не появлялась ли парочка в Италии. Может быть, их потянуло к родным местам. Хотя, если верить вашему рассказу, они не имеют отношения к графам Дорио.

Сабуров пожал плечами.

– История о подкидыше в черных пеленках могла быть плодом воображения покойного Литовцева. Мать Пьетро и Софии давно мертва и отношения к делу не имеет. Для нас важно не прошлое, а настоящее.

Браун хмыкнул:

– Которого не существует без прошлого. Но вы правы, надо заняться нынешними делами госпожи Литовцевой, вернее, Дорио. Кажется, она состояла в приятельских отношениях с мисс Перегрин.

Сабурову предстояло разобраться в обрывках слов на листе.

– Но это потом, – загремел железный ящик. – Сначала нас ждут мистеры Январь и Февраль, личность которых пока не установлена.

Служитель взмахнул холстом и Сабуров взглянул в голубые глаза мертвеца. Благообразное лицо обрамляли светлые бакенбарды.

Браун позвал:

– Вы говорите, а я буду записывать.

Сабуров наклонился над трупом.

– Начнем с его синяков.

– Вы пиво пить не будете, – утвердительно сказал Браун. – Однако я позволю себе кружечку.

Полицейский чай оказался только немногим лучше министерского, но замерзшему в стылом морге Сабурову было не до оттенков вкуса.

– Добавьте в чашку рома, – посоветовал чиновник. – Младший констебль оказался сообразительным и принес сюда не только пиво.

Они обосновались в голом кабинете на втором этаже бывшей конюшни, в середине века ставшей полицейским участком. Неожиданно бодро взбираясь по скрипучей лестнице, Браун обернулся.

– Придется посидеть в пальто, – заметил он. – Камина в комнате нет, а погода истинно апрельская и меняется каждый час.

Над вечерним Лондоном опять сгустились серые тучи, накрапывал дождь. При свете керосиновой лампы они занялись провизией, доставленной расторопным парнем из ближайшего паба.

– Устриц не ждите, – хмыкнул Браун. – Мы не в клубе джентльменов и сезон заканчивается.

Он зашуршал грубой оберточной бумагой.

– Корнуэльские пироги, – удовлетворенно сказал чиновник. – Еще теплые. Хотелось бы жареной рыбы с картошкой, но лоточники уже закрылись. Ничего, – он налил пива из оловянного кувшина. – Вы, русские, тоже любите пироги.

Сабуров прожевал действительно вкусную мясную начинку.

– Любим, – согласился он. – Вы правы насчет рома, он пришелся кстати.

Кстати пришелся и полицейский фотограф, опять, по настоянию Сабурова, посетивший морг. Увеличенные снимки синяков на телах мистеров Января и Февраля должны были оказаться в их руках завтра, но Максиму Михайловичу и так все было понятно.

Расправившись с пирогом, он со значением повертел серебряный портсигар.

– Курите, – разрешил Браун. – Я тоже позволю себе одну папиросу, хотя обычно я предпочитаю трубку.

Усилившийся к темноте дождь стучал в окно, в щелях свистел ветер. Окутав себя облаком ароматного дыма, Сабуров взялся за неизменный блокнот в черной коленкоровой обложке.

– Мне надо попасть домой к чертежной бумаге, – сказал он Брауну. – Сейчас я изложу только предварительные соображения касательно дела.

Чиновник внезапно сказал:

– Вы точно напоминаете терьера, мистер Гренвилл. За меньше чем сорок восемь часов вы добились большего, чем Скотланд-Ярд за три месяца.

Сабуров сварливо отозвался:

– Кое в чем мне повезло, – он поправил пенсне в стальной оправе. – В остальном я применил линейку и здравый смысл, мистер Браун.

Судя по измерениям, синяки на плечах мистеров Января и Февраля оставил мужчина.

– Или крепкая женщина, – педантично поправил себя Сабуров. – Мистер Январь отличается здоровой комплекцией, мистер Февраль более сухощав и у него начиналась чахотка, но я склонен думать, что их утопление – дело рук мужчины.

Внимательно рассмотрев ссадины и царапины на телах убитых, Сабуров согласился с Брауном.

– Отметины появились после смерти, – он задумался. – Надо провести анализ содержимого желудков. Возможно, их накачали снотворным средством или хлороформировали, но в таком случае на лице остались бы следы от тряпки с жидкостью.

Браун указал на соседний оцинкованный стол.

– Похоже, именно это и случилось с мисс Перегрин, с ее отметинами вокруг рта. Что касается желудков, то мистер Февраль встретился с убийцей натощак, а что-то похожее на фазана и лобстера из желудка мистера Января благополучно хранится на льду.

Сабуров склонился над мертвенно-белыми плечами мисс Перегрин.

– Ни одного синяка, – пробормотал он. – Это что такое?

Тонкое запястье девушки обвивала красноватая борозда.

Сабуров помолчал.

– Полицейские доктора решили, что перед ними след от браслета, но мне кажется, что ее связывали. Смотрите, – он указал на щиколотку. – Там тоже осталась отметина.

– Следы вокруг рта, следы вокруг рта, – Сабуров вглядывался в блокнот. – Вчерашним вечером мне что-то пришло в голову…

Он вскочил, едва не опрокинув опустевший чайник.

–Зовите полицейского доктора, мистер Браун, – велел Сабуров. – Отдых закончен, надо заглянуть в горло мисс Перегрин.

Перескакивая через ступени, Максим Михайлович ринулся в подвальный морг.

До чертежной бумаги Сабуров добрался ближе к полуночи. Покидая морг, Браун заметил:

– Ваш верный оруженосец мистер Грин отправился к семье. Я подвезу вас. Завтра отправьте телеграмму сюда, – он нацарапал адрес на Пэлл-Мэлл. – Сообщите Грину, когда вас забирать из дома.

Сабуров собирался поработать с запиской княжны Литовцевой. Услышав о его планах, Браун задумался.

– Я договорюсь со Скотланд-Ярдом, – пообещал он. – У них есть что-то вроде лаборатории. В Оксфорд или Кембридж вам ездить не с руки.

Максим Михайлович решил, что настал подходящий момент.

– Касательно лаборатории, – он откашлялся. – Учитывая новые сведения, мне кажется правильным привлечь к расследованию ученого-химика. Я дилетант в науке, а доктор Якоби из лаборатории профессора Пастера известный ученый и пользуется моим полным доверием.

Сабуров возблагодарил неопределенность английского языка.

– Победителей не судят, – сказал он себе. – Браун не выгонит фрейлейн Амалию восвояси только потому, что она женщина. Он кажется прогрессивным человеком. Во всяком случае, он читал романы мисс Джордж Элиот и мисс Мэри Шелли.

Речь о последней зашла, когда Сабуров, рассказывая за папиросой о Пьетро Дорио, сравнил его с Франкенштейном.

– Маска в вашем клубе напоминает его лицо, – признался Максим Михайлович. – Дома я смотрю на него каждый день. В Баден-Бадене он, скорее всего, лишился глаза, когда я ударил его осколком стекла.

Браун помолчал.

– Поработайте с полицейским художником, мистер Гренвилл, – решительно сказал он. – Телеграмма в Рим пока уйдет со словесным описанием. Если парочка сейчас в Лондоне, то клянусь, что они отправятся на эшафот или на каторгу.

Браун сжал еще сильный кулак.

– Мне кажется, что мисс Перегрин могла убить женщина. Вызывайте телеграммой доктора Якоби. Рейсы из Кале в Дувр идут каждый час, пусть он прибудет сюда послезавтра.

Сабуров понимал, почему Браун заговорил о женщине. Его догадка оказалась верной. В горле мисс Перегрин обнаружили царапины. Судебный медик согласился с Сабуровым.

– Убийца начитанный человек, – Максим Михайлович вспомнил библиотеку Литовцевых. – Такой пыткой пользовались инквизиторы.

Доктор накрыл холстом труп мисс Перегрин.

– Мы списали повреждения легких на естественное утопление, но, учитывая следы на запястьях и щиколотках, я склонен считать, что ее связали и вливали воду через воронку.

Максим Михайлович передернулся.

– Что могла совершить и женщина, – скрипуче сказал он Брауну. – Для хлороформирования и связывания не нужна физическая сила. Принимая во внимание знак у них во рту, не остается сомнений, что мы имеем дело с Дорио.

Судебные медики, по мнению Сабурова, подошли к делу спустя рукава.

– Однако я слишком много от них требую, – сказал он устроившемуся у его ног Тоби. – Кто бы мог подумать, что знак Цепи вырезали во ртах жертв? Приняв его за царапины, доктора не обратили на них внимания.

Максим Михайлович аккуратно перерисовал три нисколько друг от друга не отличавшихся знака. Пристроив листы из блокнота рядом с местами, где обнаружили трупы, он сказал чертежному листу:

– Ты, кажется, ухмыляешься, – линии напоминали кривую улыбку. – Ничего, rira bien, qui rira le dernier. Последним смеяться здесь буду я.

Взяв чистый лист, Сабуров быстро написал:

– Доктору Якоби, лаборатория профессора Пастера, Париж. Срочно выезжайте Лондон, расходы оплачиваются. Гренвилл.

– Придется поработать с лупой, мистер Грин, – сказал Сабуров напарнику. – Вы не носите пенсне, вам и карты в руки. Хотя в очках у меня тоже неплохое зрение.

Устроившийся под шатким столом Тоби согласно заворчал. Пресловутая лаборатория Скотланд-Ярда оказалась захламленной комнаткой на задах главной конторы лондонской полиции. Вид из запыленного окна напомнил Сабурову двор Калинкинской лечебницы на Фонтанке. Среди яблок конского навоза расхаживали ободранные столичные голуби, которых Тоби попытался облаять.

– Птицы не обратили на тебя внимания, – весело сказал Сабуров сеттеру. – Диктуйте, мистер Грин, а я буду записывать.

На полках древнего шкафчика громоздились не менее древние аптекарские склянки. Сабуров предполагал, что здешние реактивы давно выдохлись. Впрочем, он довольно думал, что вскоре в Лондоне ожидается настоящий химик.

После завтрака Максим Михайлович в сопровождении Тоби гимнастическим шагом дошел до почты на Грейт-Рассел-стрит. Отсчитав деньги за международную телеграмму, он спрятал квитанцию в особое отделение портмоне. Джентльмены обычно засовывали наличные в карманы, однако Сабуров предпочитал держать купюры в порядке.

Разобравшись с делом херефордской русалки, он завел свою картотеку в аптекарском шкапчике.

На полках гостиной стояли коленкоровые папки, куда Сабуров собирал сведения о громких процессах в Британии, на континенте и в России. Имперские газеты он читал в библиотеке Британского музея. Билет туда Максим Михайлович получил тоже благодаря рекомендации преподобного Томаса Гренвилла.

Вторая телеграмма ушла на правительственный адрес на Пэлл-Мэлл. По дороге домой, заглянув к табачнику, зеленщику и бакалейщику, обремененный покупками Сабуров не удивился, заметив на углу Гилберт-плейс знакомую фигуру.

Грин ухмыльнулся, приподняв котелок.

– Я домчал сюда за четверть часа, мистер Гренвилл. Вы больше времени потратили, покупая кофе и апельсины, – он указал на свертки в руках Максима Михайловича. – Давайте мне Тоби, я подожду вас.

Пара апельсинов приехала с Сабуровым в Скотланд-Ярд, где сначала он поработал с полицейским художником. Осмотрев грифельные наброски, Сабуров одобрительно кивнул:

– Именно так они и выглядели, у вас верная рука.

Парень в лихо замотанном вокруг шеи шарфе и наброшенном на узкие плечи пальто поднял карандаш.

– Обычно я работаю в Олд-Бейли, мистер Гренвилл. У судебных художников острый глаз, у нас мало времени. Вечерние газеты требуют свежих рисунков, а в «Иллюстрированных новостях полиции» печатают наброски мест преступлений.

Он повертел эскиз с уродливым лицом, напоминающим туземную маску над камином Сабурова.

– Похож на Франкенштейна, – заметил парень. – Однако девушка очень красивая.

Максим Михайлович нехотя согласился:

– Очень.

Ему пришло в голову, что наброски можно показать мистеру Генри Джеймсу.

– Но вряд ли ее сиятельство княжна маячила рядом с мисс Перегрин, – хмыкнул Сабуров. – Она слишком осторожна. Однако дамы переписывались и остается проклятая фотографическая лаборатория.

Сабуров представлял себе, что за снимки обрабатывались в потайном чулане.

– Очередная мерзость для удовлетворения низменных инстинктов преступников, – он вздохнул.

Сабуров хотел встретиться и с другими знакомыми мисс Перегрин, в надежде, что они узнают мистеров Январь и Февраль, у которых во рту остался тот же знак. Теперь Пьетро Дорио хотя бы не отрезал языки своим жертвам.

Разглядывая крохотный, но четкий символ на обрывке бумаги, Сабуров насторожился.

– Погодите, – сказал он Грину. – Занимайтесь клочком. Мне в голову пришла одна мысль, надо отправить курьера на Пэлл-Мэлл. Я вернусь и вы прочтете мне записку, вернее, немногое, оставшееся от нее.

Под тусклым газовым фонарем в коридоре Максим Михайлович опять рассмотрел вычерченную второпях карту Лондона.

– Я был прав, – его пальцы заледенели. – Три убийства – только начало. Нас ждет больше жертв, они хотят наложить на Лондон кровавую печать Цепи, но мы такого не допустим.

Сунув блокнот в карман сюртука, он спустился в участок, где за дубовой дверью стрекотал телеграфный аппарат.

Мистер Браун, постукивая тростью, прошелся по скрипучим половицам.

– Я погорячился, назвав это лабораторией, – усмехнулся чиновник. – Надеюсь, что доктор Якоби приедет сюда не с пустыми руками, мистер Гренвилл.

Сабуров уверил его:

– Непременно. Я ожидаю ответной телеграммы из Парижа сегодня вечером.

Максим Михайлович надеялся, что фрейлейн Амалия никуда не уехала. Девушка работала над новыми красителями и часто посещала текстильные фабрики. Сабуров решил, что одинокая барышня, пусть и с цюрихским докторатом, вряд ли станет разъезжать по провинции, где такое еще считалось неприличным.

Степень фрейлейн Амалии обошлась ей малой кровью. Швейцарские профессора знали ее отца.

– Многие учились у него, – написала девушка. – Наука, как и в средневековье, остается цеховым делом, но я сожалею обо всех даровитых женщинах, не сумевших пробиться за частокол косности.

Фрейлейн Амалия провела в Цюрихе только год. Работая в университетской лаборатории, девушка умудрялась и навещать Германию.

– В Гейдельберге я познакомилась с замечательной русской студенткой, – написала Амалия. —Ей всего девятнадцать, однако она твердо решила стать профессором математики. Фрау Ковалевской пришлось фиктивно выйти замуж, чтобы получить заграничный паспорт, – перо Амалии словно запнулось. – Хорошо, что в Европе такого не требуется.

Она продолжила с новой строки.

– Зимой следующего года фрау Ковалевская едет в Берлинский университет. Я предложила ей остановиться в моей квартире. Я, кажется, окончательно влюбилась в Париж и собираюсь здесь остаться.

Свернув письмо, Сабуров желчно сказал Тоби:

– Я больше, чем уверен, что она влюбилась не только в Париж, но и в парижанина. Мне нечего ей предложить, милый, – Тоби тоскливо завыл. – Квартира у меня съемная, а частных сыщиков не бывает, пусть я и называю себя консультантом.

Сабуров предполагал, что может стать инспектором Скотланд-Ярда или присоединиться к неведомому, но всесильному отделу мистера Брауна, однако Максим Михайлович ценил свою независимость.

Передавая Брауну листок с расшифровкой обрывочных слов на записке, он заметил:

– Доктор Якоби привезет сюда нужные реактивы. Можно обосноваться в этой комнате, она удобно расположена в центре города, – Сабуров помолчал. – Однако у меня небольшая квартира, а доктор Якоби уважаемый человек…

Браун удивился.

– Разумеется, снимите ему номер в приличном пансионе. В Блумсбери их хватает, а расходы мы оплатим, – чиновник прищурился. – Получается, что перед нами шифр?

Мистер Грин почтительно сказал:

– Так точно, сэр, – Сабуров понял, что напарник ходил не на торговых кораблях. – Однако разгадать его – дело непростое.

Они с Грином потратили два часа, складывая из разрозненных букв бессмысленные слова. Повесив на стену лист чертежной бумаги, доставленный младшим констеблем из ближайшего писчебумажного магазина, Максим Михайлович сказал:

– Подойдем к делу организованно, – он перенес слова на бумагу. – Придется перебрать несколько вариантов, чтобы понять, о чем идет речь.

Мистер Браун остановился напротив листа.

–Вижу, что вы принялись за дело, – он склонил голову. – Действительно, пока выходит абракадабра, однако шифрование сложная наука. Наброски с лицами ваших знакомцев отправились дипломатической почтой в Рим.

Браун недовольно пожевал губу.

– Слова по телеграфной ленте мы передавать научились, а с фотографиями и рисунками дело обстоит плохо. Покажите эскизы мистеру Генри Джеймсу и поработайте со артистической богемой. Мистеры Январь и Февраль могут происходить именно оттуда.

Чиновник перевел взгляд на большую карту Лондона, принесенную тем же констеблем. Улицы и площади, парки и ленту Темзы пересекали проведенные Сабуровым четкие черные линии.

Браун вынул сигару изо рта.

– Это что такое?

– Возможные места будущих преступлений, – спокойно ответил Сабуров.

Томик стихотворений лорда Байрона занял свое место на полках красного дерева в гостиной, где Сабуров держал романы мистера Диккенса, мисс Бронте и мисс Элизабет Гаскелл. Он покупал французские книжные новинки и захаживал в эмигрантскую читальню в Сохо, куда с опозданием привозили издания из империи.

Максим Михайлович, однако, избегал появляться там по вечерам, когда читальню наполняли сомнительные, как о них отозвалась бы миссис Сэвилл, посетители в потрепанных пальто и старых шляпах, распространяющие ароматы пива и табака. Читальню облюбовали анархисты и социалисты, последователи Бакунина и Маркса, которых в Лондоне было достаточно.

Сабуров предполагал, что недремлющее Третье Отделение содержит в Лондоне агентов.

– Мою отставку приняли без лишних вопросов, – сказал он дремлющему Тоби. – Случившееся в столице и Баден-Бадене замели под ковер, но, буде меня заметят в подобной компании, моя скромная персона может опять заинтересовать империю.

Судя по всему, Третье Отделение не занимала судьба окончательно порвавшей с Россией княжны Литовцевой. Не будучи анархисткой или последовательницей Маркса, девушка могла рассчитывать на спокойную жизнь. Дело Литовцева отправили в архив и не собирались его оттуда доставать.

За обедом со столь любимой мистером Брауном жареной рыбой с картошкой Сабуров кратко рассказал чиновнику и мистеру Грину о петербургских убийствах, случившихся полтора года назад.

Мистер Грин пыхнул дешевой папироской.

– Получается, что жертв настигли, можно сказать, в их конторах, – заметил напарник. – На складе, на заводе и даже в церкви, а здесь у нас…

Недовольно почесав седые бакенбарды, Браун щедро полил картошку ядреным солодовым уксусом.

– Здесь у нас черт знает что, – сочно сказал чиновник. – Мы не знаем, где убивали жертв, а что касается вашей схемы в блокноте, то это умопостроения.

Максим Михайлович покачал головой.

– Отнюдь. Сумасшествие обыкновенно прогрессирует. В случае Пьетро Дорио мы имеем дело именно с сумасшедшим. В Петербурге он имитировал библейские убийства, а здесь решил нарисовать знак Люцифера на карте Лондона.

Браун зорко посмотрел на Максима Михайловича.

– Вы говорили, что в Петербурге их жертвой стал еще один человек, – он нахмурился. – Я не могу правильно произнести его фамилию. Мистер Адриан…

Сабуров помог:

– Завалишин. Да, мне кажется, что, как и в смерти мисс Перегрин, в смерти мистера Завалишина виновен не Пьетро Дорио, а его сестра. Она управляет Пьетро, как творец Франкенштейна распоряжался своим созданием.

Мистер Браун буркнул:

– До поры до времени. Я согласен, что на вашу карту отлично ложатся Хэмпстедский пруд, Риджентс-канал, Серпентайн и даже вилла «Тополя», – он ткнул рукоятью ножа в бумагу. – Однако непонятно, где ждать следующий труп, на юге или на востоке, как непонятно, где находится их логово или логова.

Мистер Грин уверенно указал на пересечение длинных линий.

– Здесь. Правее и ниже «Тополей», сэр.

Мистер Браун усмехнулся:

– Прямо в Темзе. Не думаю, что парочка научилась дышать под водой. У меня появилась идея насчет расшифровки записки, мистер Гренвилл.

– Завтра я пришлю весточку с рассыльным. Вы отправляйтесь к мистеру Генри Джеймсу и покажите наброски полицейского художника. Дорио тоже красавица, такую не забудешь.

Максим Михайлович помнил черные локоны и пурпурную венецианскую полумаску тогда еще княжны Литовцевой.

– Вы танцуете, господин Сабуров? – сказал нежный голос. – Я приглашаю вас на тур вальса.

Ему почудился тревожный, горький запах флердоранжа.

– Оставь, ерунда, – разозлился Максим Михайлович. – Лучше подумай о деле.

Он развернул доставленную с вечерней почтой телеграмму:

– Встречайте послезавтра Чаринг-Кросс, полуденный экспресс из Дувра, седьмой вагон. Доктор Якоби.

– Сходим на вокзал вместе, – удовлетворенно сказал Сабуров завилявшему хвостом Тоби. – Фрейлейн Амалия тебе обрадуется. Завтра надо подыскать ей приличный пансион.

За окном простучали копыта, блеснули свечи в фонаре кэбмена. Припозднившийся экипаж скрылся за углом Гилберт-плейс.

– Удивительно, – завороженно сказал мистер Генри Джеймс. – Неизвестные писцы закончили свой труд тысячи назад, но, благодаря ученым, теперь мы можем все прочесть.

В египетской галерее Британского музея царила тишина буднего дня. Лондонская погода в очередной раз повернулась к горожанам хмурой стороной. Сабуров проснулся от шума дождя за окном. Чахлые розы тонули в потоках воды. Сырой туман окутывал каминные трубы на черепичных крышах. Забирая поднос от миссис Сэвилл, Максим Михайлович услышал стук почтового ящика. Тоби настороженно заворчал.

Усевшись за овсянку с тостами, Сабуров успокоил собаку.

– Весточка от мистера Брауна, – он присвистнул. – Нам поможет с шифрами самый известный изобретатель Британии.

Создатель знаменитой вычислительной машины мистер Бэббидж ожидал его сегодня к чаю. Сабуров все больше убеждался в том, что они имеют дело с настоящим шифром. Литовцева, женщина острого ума и полного презрения к морали, могла знать системы дипломатической переписки. Сабуров считал таких преступников, как она, гораздо опаснее обычных.

Тоби обеспокоенно залаял, глядя в залитое дождем окно. Максим Михайлович хмыкнул:

– Там никого нет, милый. В такую погоду хороший хозяин не выгонит собаку из дома, но нам придется прогуляться по местным пансионам.

Женские пансионы на Грейт-Рассел-стрит оказались доверху забитыми постоялицами. Сабурову повезло на Блумсбери-сквер, где табличка в окне милого здания обещала комнаты с завтраком для добропорядочных дам и девиц.

Подергав звонок, Максим Михайлович обнаружил себя в скромной прихожей, где сухопарая дама, наставив на него учительского вида лорнет, недовольно сказала:

– Здесь женский пансион, куда не допускаются мужчины, а тем более собаки.

Тоби, устроившись на коврике, виновато уткнул нос в лапы. Сабуров торопливо сказал:

– Я ищу комнату для моей кузины, миссис…

Хозяйка поправила его:

– Мисс Бедфорд. У меня есть свободная комната. Когда приезжает ваша родственница?

Сабуров обрадовался:

– Завтра днем. Она останется в Лондоне на неделю или на десять дней, мисс Бедфорд.

Заручившись согласием хозяйки, вручив ей задаток, Сабуров сказал жмущемуся к его ноге Тоби:

– За неделю или десять дней мы всех поймаем, милый, – он отчего-то вздохнул. – Нельзя задерживать фрейлейн Амалию, ее ждет работа.

Он невольно вспомнил календарь.

– Двадцатое апреля, – пробормотал Сабуров в такт своим шагам.

До конца апреля оставалось еще десять дней и новое тело могло появиться где-нибудь на юге или востоке. В морге Сабуров легко доказал Брауну, что все убийства произошли в последние две недели января, февраля и марта. Жертвы провели в воде не больше двух дней.

Максим Михайлович считал, что трупы нигде не хранили. Тело мистера Январь вытащили из Хэмпстедского пруда двадцать первого января, труп мистера Февраль плавал в Риджент-канале двадцать третьего, а мисс Перегрин нашли в Серпентайне восемнадцатого марта.

Браун заметил:

– Системы нет, но я с вами согласен. В начале месяца они готовят убийства. Но почему они избавились от мисс Перегрин другим способом? Зачем нужно было ее пытать?

Максим Михайлович пожал плечами.

– Пока не знаю, – честно сказал он. – Однако мне кажется, что Призрак, как мы звали его в Петербурге и здесь играет роль палача. Убитые принадлежали к пресловутой Цепи. Видимо, они хотели покинуть организацию или вызвали недовольство ее главарей.

По мнению Сабурова, бывшая княжна Литовцева если и не руководила Цепью единолично, то вдохновляла ее преступные деяния.

Покосившись на мистера Генри Джеймса, он решил попытать счастья. Сочинитель мог узнать Литовцевых. Обойдя Розеттский камень, Сабуров вспомнил свидание с ее сиятельством в Эрмитаже.

– Действительно, это памятник гению человечества, – сказал он литератору. – Теперь я понимаю, откуда вы черпаете вдохновение.

В ответ на телеграмму с просьбой о встрече, литератор сообщил, что будет ждать его в Британском музее. Мистер Генри Джеймс довольно покраснел. Сабуров ловко вытащил из кармана сюртука записную книжку.

– Не откажите в любезности взглянуть еще на пару набросков.

Рассматривая листок с портретом Пьетро Дорио, мистер Джеймс поежился.

– Похож на Франкенштейна. Именно таким я его себе всегда представлял. Нет, я его никогда не видел, мистер Гренвилл. Подобное лицо невозможно забыть.

В его руках оказался второй эскиз. Сабуров внимательно следил за американцем. Лицо Джеймса едва заметно дрогнуло, он вернул бумагу.

– Я встречался с этой девушкой два раза, мистер Гренвилл. Первый раз в компании Маргарет…

Литератор осекся. Сабуров требовательно спросил:

– А второй?

Мистер Джеймс неохотно сказал:

– Мы виделись наедине.

Считая кофе уделом континентальных чудаков, миссис Сэвилл обеспечивала жильцов только чаем. Максим Михайлович ставил кофейник на медную треногу, которую засовывали в камин. По уверениям старьевщика, тренога помнила елизаветинские времена.

– Может быть, на ней варил кофе сам великий бард, – сказал обросший седым волосом старик. – Не скупитесь, молодой человек, вещь музейная.

Сабуров сомневался в благородном происхождении треноги, однако свою работу она выполняла отлично. Обмотав руку льняным полотенцем, он поставил на стол закопченный кофейник. Мистер Генри Джеймс нахохлился в кресле, куда Максим Михайлович всегда усаживал посетителей.

– Здесь восточные пряности, – сказал Сабуров. – Вы согреетесь и взбодритесь. Обеда не обещаю, но у меня есть французский сыр и хорошая ветчина.

Запах корицы и гвоздики напомнил Сабурову о его единственном рандеву с покойным Адрианом Николаевичем Завалишиным, который, по его мнению, чем-то напоминал мистера Джеймса. Сабуров, правда, считал, что Завалишин был потверже характером.

Едва упомянув о встрече с Литовцевой, мистер Джеймс опять стал хватать ртом воздух.

– У меня приступ, – пробормотал американец. – Мне нужен врач, мистер Гренвилл.

Опасаясь публичной истерики сочинителя у Розеттского камня, Сабуров увлек его к выходу.

– Я живу рядом, – уверил он мистера Джеймса. – Я сварю кофе и у меня есть нюхательные соли.

Соли Сабуров завел из-за клиенток, которые могли лишиться чувств, рассказывая о своих страхах. Внимательно вглядываясь в темные глаза мистера Джеймса, Сабуров тоже заметил если не страх, то беспокойство. Он сомневался, что сочинитель, с его розами в фаянсовых горшках и полосатым котом, стал бы топить людей в ванной, однако внешность людей часто бывала обманчивой.

Максим Михайлович составил в блокноте список адресов, где требовалось взять анализ. В гарсоньерке мистера Джеймса и в «Тополях» из кранов текла одна и та же вода.

Беспокойство Джеймса, тем не менее, стало причиной тревоги и для Максима Михайловича. Американец явно не хотел распространяться о встрече с Литовцевой, однако Сабурову требовалось, как он выражался, вывернуть сочинителя наизнанку.

Нюхательные соли, чашка кофе и сэндвич на французском багете должны были помочь мистеру Джеймсу прийти в себя.

Максим Михайлович предпочитал ржаные буханки из эмигрантских пекарен в Ист-Энде, однако незачем было вызывать у мистера Джеймса ненужные вопросы. Сабуров предполагал, что сочинитель привык к континентальной кухне.

Опустившись в кресло, он взялся за кофе. Мистер Джеймс благодарно сказал:

– Большое спасибо. Мне стало дурно из-за воспоминаний. Я думаю о несчастной Маргарет. Знаете, мистер Гренвилл, – американец подался вперед. – В начале февраля мы смотрели представление «Отелло» в Вест-Энде.

Сабуров никогда не прерывал свидетелей, по опыту зная, что рано или поздно они все расскажут сами. Мистер Джеймс поднес руку ко лбу.

– В антракте мы остались в ложе и Маргарет спросила, верю ли я, что человека можно полюбить за муки, – сочинитель горько усмехнулся. – Однако речь шла не обо мне. Какие у меня муки? Журнальных заработков хватает для спокойной жизни.

– Маргарет продолжила, – он повел рукой. – Да, именно так: «Люди, испытавшие страдания, видят друг друга издалека. Они словно братья и сестры, пусть и не по крови».

Американец полез за блокнотом.

– Погодите, – извинился он. – Я должен все записать. Фразы пригодятся для работы.

Терпеливо подождав, Сабуров поинтересовался:

– Все-таки, что насчет той девушки с эскиза?

Мистер Джеймс поднял голову от записной книжки.

– Девушка, – спохватился он. – Ее звали мисс Софи. В первый раз я встретил ее с Маргарет в Гайд-парке. Маргарет хорошо держалась в седле, но охотиться не любила. Она брала лошадь для моциона. Мисс Софи тоже оказалась искусной наездницей. Мы обменялись парой слов, а потом она прислала письмо с просьбой о встрече. Должно быть, она взяла мой адрес у Маргарет.

Сабуров пожалел парня, у которого мисс Перегрин не сходила с языка. Он был уверен, что скоро мистер Джеймс найдет новое увлечение, но пока литератор явно тосковал.

Максим Михайлович утвердительно сказал:

– Вы увиделись в Челси, на вашей квартире.

Мистер Джеймс удивился:

– Разумеется, нет. Приличная девушка не придет к одинокому мужчине, – Сабуров невольно подумал о фрейлейн Амалии.

– В музее Виктории и Альберта утром пустынно, поэтому я и сказал, что мы встретились наедине, – объяснил сочинитель.

Подвинув ему серебряный портсигар, Максим Михайлович поинтересовался:

– И о чем же вы говорили с мисс Софи?

– Сначала о средневековых манускриптах, – с готовностью ответил мистер Джеймс. – Она большой знаток истории. Мисс Софи приехала откуда-то с континента, поэтому она расспрашивала меня об Америке.

Сабуров нарочито небрежно спросил:

– О какой-то особенной ее части?

Мистер Джеймс мимолетно улыбнулся.

– О той, где я, как на грех, никогда не бывал, мистер Гренвилл. Мисс Софи хотела разузнать у меня о жизни на юге.

Надоедливый вечерний дождь поливал выкрашенные синькой ульи, выстроившиеся у садового штакетника. Дом номер один по Дорсет-стрит в Марилебоне оказался двухэтажным кирпичным строением.

Сабуров появился здесь в привычном ему экипаже. Завидев на улице вторую упряжку, мистер Грин постучал в окошечко.

– Мистер Браун ждет вас, – почтительно сказал напарник. – Тогда я двинусь в Скотланд-Ярд просматривать картотеку.

Мистеры Январь и Февраль вряд ли имели отношение к лондонскому криминальному миру, но в полицейскую картотеку попадали и те без вести пропавшие, чья родня не раскошелилась на объявления в газетах, а просто явилась в участок.

Максим Михайлович ни на минуту не сомневался, что чета Бакли развязала, как выразились бы в России, мошну, вовсе не из христианских чувств. Преподобный отец и его жена знали, что мисс Перегрин обеспечена и надеялись поживиться ее наследством.

Встретившись с Грином на углу Грейт-Рассел стрит, Максим Михайлович рассказал напарнику о сегодняшнем рандеву с мистером Генри Джеймсом. Парень кивнул:

– Мистер Браун показал мне вашу весточку.

Младший сын табачника мистера Талли, бойкий парнишка, бегал по Лондону со срочными конвертами мистера Гренвилла. Мальчишка никогда не отказывался от пары шиллингов. Отправив его на Пэлл-Мэлл, Сабуров велел передать письмо полицейским у ворот так и оставшегося ему неизвестным ведомства.

Появившись через час с ответом, Чарли восхищенно сказал:

– Там мне перепал еще шиллинг. Почаще бы вы отправляли такие письма, мистер Гренвилл.

Сабуров уверил его:

– Буду.

Мистер Браун написал, что встретит Сабурова у дома изобретателя. Развернув провощенный зонтик, чиновник отряхнул с пальто капли дождя.

– Рад видеть вас, мистер Гренвилл, – со старомодной церемонностью сказал он. – То есть вы считаете, что госпожа Литовцева затеяла разговор об американском юге для отвода глаз?

Максим Михайлович коротко улыбнулся.

– Вы словно американец, мистер Браун, и сразу берете быка за рога.

Браун покрутил морщинистой шеей под воротником безукоризненной визитки, украшенной белоснежным атласным галстуком. Перехватив взгляд Сабурова, он заметил:

– Приличия есть приличия. Мой старый университетский товарищ может носить войлочные шлепанцы и шаль, однако гениям позволено все. Вы тоже достойно оделись, – Сабуров коснулся золотой булавки на галстуке.

– Что касается наших заокеанских кузенов, то словечки у них дикие, но более прямые, – добавил Браун.

Сабуров кивнул.

– Именно. Поняв, что мистер Джеймс и мисс Перегрин на короткой ноге, Литовцева захотела узнать, что за отношения их связывают.

Браун дернул разлохмаченный шнурок дверного звонка. Сабуров подытожил:

– Разговоры об Америке и якобы вояж туда мисс Перегрин не более чем дымовая завеса. Мне кажется, я знаю, кто и почему пытал мисс…

Дверь распахнулась, он оборвал себя.

– Потом, – неслышно сказал Браун, благоговейно пожимая руку старика, действительно закутанного в кашемировую шаль.

Максим Михайлович ожидал увидеть в комнатах знаменитого изобретателя беспорядок, однако в гостиной Бэббиджа царила почти военная строгость.

– Чай готов, господа, – услышал он. – Я не держу постоянную прислугу, от которой проистекают только ненужные хлопоты.

Бэббидж поскреб седые бакенбарды.

– Мне осталось два года до восьмидесяти, но с чаем я справляюсь сам. Пчелы сегодня отдыхают, на улице дождь, – он указал на ульи. – Однако у меня есть отличный мед прошлой осени и даже кое-какой джем.

Кекс на серебряном блюде оказался неожиданно вкусным.

– Всем надо учиться у пчел, – Бэббидж поднял ложку. – Вы знаете, мистер…

Он пощелкал пальцами. Браун подсказал:

– Юношу зовут мистер Гренвилл и он…

Изобретатель зорко взглянул на Сабурова:

– И он не ученый, – Бэббидж усмехнулся. – Своего брата я вижу издалека. Он вашего поля ягода, мистер Браун, но вернемся к пчелам. Знаете ли вы, мистер Гренвилл, что пчелы обладают высокоразвитым устройством улья, используя в постройке сот геометрию, – он оживился. – Каждая сота представляет собой шестиугольную призму!

Браун мягко сказал:

– Это очень интересно, мистер Бэббидж, но нам нужна ваша помощь в работе с шифрами.

Старик фыркнул.

– На своем веку я взломал больше шифров, чем вы оба съели пастушьих пирогов.

Он требовательно протянул руку.

– Сколько у вас букв?

Сабуров выучил содержимое записки Литовцевой наизусть.

– Пять слов, – ответил он. – Двадцать две буквы.

Повертев листок из записной книжки Сабурова, изобретатель поднялся.

– Посмотрим, что можно сделать, – Бэббидж взмахнул шалью. – Джентльмены, пойдемте к моей машине.

Закрутились медные диски, заплясали бронзовые стержни. Сабуров завороженно следил за движениями механизма. До него донеслось какое-то постукивание. Бэббидж поднял сетчатую ленту.

– Похожую технику используют ткачи, – сообщил изобретатель. – Она придумана месье Жаккаром, создателем автоматического станка для производства узорного полотна. На мануфактурах карты несут информацию о рисунке ткани, однако здесь зашифрованы сочетания ваших букв.

– Вставайте к рычагу, молодой человек, – распорядился Бэббидж. – Мистер Браун утомился, а у вас много сил.

Склонив голову, он прислушался.

– Шарманщик бредет по улице, – Бэббидж недовольно поджал губы. – Я прогоню его и вернусь.

Браун уступил место у рычага Сабурову.

– Мистер Бэббидж давно воюет с уличными музыкантами, – смешливо сказал чиновник. – Он считает, что шарманщики нарушают покой мирных жителей и мешают ученым думать. В чем-то я с ним согласен.

Оседлав стул, Браун раскурил трубку. Вращать рычаг оказалось легко, но Сабуров все равно поинтересовался:

– Паровую машину сюда, разумеется, не поставить?

Браун покачал головой.

– Таких маленьких еще не придумали. Вернее придумали, но ради детских развлечений. Детская здесь ничего не сдвинет с места, а большая не влезет в комнату. О системах внутреннего сгорания писал Гюйгенс, но пока это прожекты.

Сабуров открыл рот и чиновник усмехнулся.

– Если прожекты станут реальностью, то самодвижущиеся коляски заменят кэбы на лондонских улицах. Однако пока это удел фантастов, вроде мсье Верна.

Сабуров заметил:

– Я вообще хотел спросить об электричестве.

Браун фыркнул.

– Тем более фантастика. Даже покойный сэр Майкл Фарадей не предложил ничего практического. Придется подождать, наука развивается не постепенно, а рывками.

За дверью слышался сварливый голос Бэббиджа:

– Люди здесь работают! Работают, а ваше мерзкое пиликанье им мешает!

Браун поднял бровь.

– Гении имеют право на причуды. Что вы хотели сказать мне насчет мисс Перегрин?

Сабуров продолжал вращать рычаг. Лента стелилась по полу, Браун подхватил бумагу. Изобретатель пообещал, что машина просчитает возможные сочетания букв меньше чем за сутки.

– Вам пришлось бы потратить на это месяцы, – сказал Бэббидж. – Надеюсь, что шифр простой и использует только перестановку букв. Посмотрим, какие слова у нас получатся.

Сабуров вполголоса рассказал чиновнику о разговоре мисс Перегрин и мистера Джеймса в театре.

– Кажется, мы были правы, – подытожил Максим Михайлович. – Убийство мисс Перегрин – дело рук другого человека.

Браун внимательно посмотрел на него.

– Мисс Литовцевой, – утвердительно сказал он. – Я начинаю справляться с вашими именами. Но, мистер Гренвилл, такая девушка, как мисс Перегрин, не могла полюбить этого… – он поискал слово. – Этого Франкенштейна. Он сумасшедший уродливый монстр, которому место только в Бродмуре.

В новый госпиталь для безумных преступников отправился убийца в первом британском деле Сабурова, отец несчастной девушки, задушенной в подвале фермы и выброшенной в реку Уай.

Максим Михайлович отозвался.

– Я не большой знаток Библии, однако царь Соломон сказал, что три вещи для него непостижимы и четырех он не понимает – пути орла на небе, пути змеи на скале, пути корабля в море и пути мужчины к сердцу женщины. Пьетро Дорио мог показаться ей жертвой, а не преступником. Ее слова о перенесенном страдании доказывают нашу теорию.

Браун аккуратно складывал ленту.

– Вы думаете, что мисс Литовцева испугалась потери контроля над братом?

Сабуров согласился:

– Да. Она всегда играет первую скрипку, – на него опять пахнуло горьким флердоранжем. – Она манипулировала и старшим братом, князем Литовцевым. Пьетро всегда был ее орудием, а орудие должно слушаться хозяина. Она хладнокровно убила ребенка и отправила на смерть свою племянницу, с которой они выросли в одной детской. Мария Дорио была опасна, потому что она могла признаться во всем мистеру Завалишину.

За дверью заскрипели половицы, Браун помолчал:

– Однако вас она не тронула, мистер Гренвилл. Почему?

Сабуров не успел ответить. Довольно потирая руки, Бэббидж прошел к машине.

– Я выгнал нахала восвояси, – сообщил изобретатель. – Пусть он мучает уши жителям соседней улицы, – он забрал у Брауна ленту.

– Отлично, появились результаты. Машина отдохнет, а мы обсудим их за чашкой чая.

Сабуров облегченно потер затекшую руку. Водрузив медный чайник на старинную треногу, Бэббидж принес из кухни парафиновую лампу.

– Газа не хватит, – он указал на стенной рожок. – Дыры в бумаге маленькие, а здесь нужна особая точность.

Порывшись в старомодном секретере, Бэббидж достал тонкую стальную пластинку.

– Дешифратор, – объяснил он. – Каждая буква имеет уникальное сочетание проколов в бумаге. Достаточно наложить его на ленту и записать результаты. Кажется, нам повезло, джентльмены. Мы имеем дело с простым шифром, созданным перестановкой букв. Записывайте, мистер Гренвилл, – изобретатель начал диктовать.

Покончив с двумя десятками комбинаций, Сабуров показал бумагу Брауну.

– Отлично, одно слово из пяти, – довольно сказал чиновник. – Я не надеялся на такой блестящий результат.