Читать книгу Млава Красная - Ник Перумов, Вера Камша - Страница 1

Королевство Великая Саксония

Окрестности Зульбурга

26 июля 1824 года

Солнце в зените, и лучи его отвесны, они впиваются в землю подобно штыкам, давят на плечи, жгут. Городок Зульбург замер, прислушиваясь к яростному рёву пушек – подле самых своих стен. Пусты улицы, пусты булыжные мостовые, добрые обыватели попрятались кто куда – потому что совсем близко сошлись грудь на грудь две армии, два многоглавых дракона, рвущие сейчас друг друга в клочья.

Солнце в зените, но само светило не разглядеть. Пороховой дым плавает уже не облаками – тучами; копоть оседает на лицах и мундирах, жжёт даже привычные ко всему солдатские глотки. Но дышать пусть и этакой гарью куда лучше, чем стоять под чугунным ливнем французских ядер, кромсающих сейчас два русских полка, что зубами вцепились в невысокие холмы Шляффхерде. Пушки с клеймом великого Буонапарте, императора французов, раз за разом с глухим, смягчённым расстоянием гулом извергают всё новые порции проклятого дыма, круша многострадальные редуты на холмах и выбивая их защитников.

Барон Александер фон Шуленберг, ротмистр лейб-гвардии его высочества принца Иоганна гусарского полка, достал уже далеко не белоснежный платок и украдкой промокнул слезящиеся глаза. Надо же, боевой офицер, а самый страшный враг – не вражьи клинки или пули, а пороховая гарь. Её ротмистр переносил плохо, но ещё хуже у него получалось терпеть бездействие. Сводная бригада прусских гусар и русских кавалергардов с утра стояла за возвышенностью, примыкавшей к увенчанному разбитой мельницей холму, и ждала приказа. Как бы ни хотелось добраться до чужих батарей и проверить остроту сабель на французских шеях, но…

– У нас есть приказ – стоять, – отрубил, опережая возможное недовольство подчинённых, командир первого эскадрона Конрад фон Пламмет, – значит, мы стоим. Вот и наследники тут, оба. Вместе с полковыми командирами. Тоже стоят и смотрят.

Возразить на это – если на мгновение представить, что в эскадроне найдётся смельчак, способный перечить Лысому Конраду, – было нечего. Принц Иоганн и русский наследник сидели на барабанах, время от времени поднося к глазам подзорные трубы. Беседовали августейшие особы или молчали, гусары издали понять не могли, но неподвижность свит говорила сама за себя: цвет союзнической конницы в бой пока не идёт.

– Как бы не перестоять нам тут, – донеслось до барона.

Младший брат эскадронного командира, Герберт фон Пламмет, прищурившись, смотрел на скрытое дымными клубами поле, словно надеясь разглядеть там что-то, не видимое товарищам.

– Слабовато у нас здесь, господа. Надавят французы – быть беде. Русские побегут и нам помешают.

– Тоже мне стратег! – вырвалось у Шуленберга. Тон Герберта был холодным, сухим и каким-то неприятным. О союзниках, что русских, что австрийских и британских, он говорил с откровенным пренебрежением, хотя русские труса отнюдь не праздновали. Как и сам Герберт, кстати.

Пламмет-младший не удостоил ротмистра ответом. Даже головы не повернул. Однако, с неудовольствием признавался себе Шуленберг, в чём-то заносчивый Герберт был прав…

Да, приказа всё не было. Знаменитые чёрные гусары стояли в считаных минутах галопа от избиваемых редутов. Господин полковник фон Зерофф разрывался между сражением и августейшим шефом, не отвлекаясь на вверенный ему полк, но Лысый Конрад несдержанности подчинённых не потерпел бы, тем более на глазах у русских. Эскадроны хмуро топтались на месте, люди молчали, но лошадей, как бы вышколены они ни были, показным спокойствием не обманешь. Заводясь от своих всадников, легконогие вороные красавцы рыли землю, охлёстывали себя хвостами, прижимали уши, будто вместе с дымом ловили ноздрями тревогу.

Барону Александеру чудилось, что цветом лица он неотвратимо уравнивается с мастью своего коня и оттенком мундира. Разумеется, гусар преувеличивал – если кто сейчас и уподоблялся африканским чернокожим, так это защитники холма, на котором стояли русские батареи, а здесь, в расположении кавалерии, пушек не было, не было и боя. Гвардейские, украшенные высочайшим вензелем, клинки мирно покоились в ножнах. Французская артиллерия безумствовала. Русская пехота держалась.

* * *

– Буонапарте, чертяка. Так же хорош, нам на горе…

Корпус князя Петра Ивановича Арцакова-Калужинского стоял на стыке союзных армий, занимая те самые холмы Шляффхерде, наскоро укреплённые редутами перед сражением.

Уже и в ту, и в другую стороны прокатились волны атак, столь же бесплодных, сколь и кровавых. И русские с пруссаками, и французы так и оставались, где были, нигде не сбив противника с позиций. По крайней мере здесь, у Шляффхерде. Впрочем, могло обернуться и хуже – особенно когда на сильно поредевшие в ходе последнего наступления Угреньский и Ладожский полки обрушилась подоспевшая вражеская кавалерия. Разогнавшиеся уланы разом ударили во фланг и тыл наступавшим русским батальонам. К счастью, и угреньцы, и ладожане сумели перестроиться и, отбившись штыками, отойти. Конница, сделав своё дело, убралась, но треклятые ядра усугубляли и без того немалые потери.

– Нет, не стал ты, Буонапарте, хуже, никак не стал…

Император французов вёл сражение с ловкостью прирождённого бойца, мастерски владеющего любым оружием. Изящный и молниеносный выпад конницы – словно разящий укол рапирой; атака же пехоты, поддержанная пушками, – точно кулаком в скулу. Французов здесь, под Зульбургом, меньше, чем союзников, зато командует ими настоящий полководец. И, несмотря ни на что, заставляет русского василевса с прусским кайзером плясать под свою дудку. Удар то на одном фланге, то на другом. Тени конных, мелькающие чуть ли не в тылу союзной армии, и поди пойми, учинил ли Буонапарте столь излюбленный им глубокий обход или отрядил пару эскадронов – сбивать неприятеля с толку, вынуждая гоняться за призраками.

Русские же и прусские контратаки натыкались на умело направляемый огонь вражеских батарей – не зря ж Буонапарте был в молодости артиллеристом, и притом из лучших.

Вот и сейчас вражеские орудия стреляли с завидной точностью и частотой, так что князю Петру Ивановичу только и оставалось, что всею душой молиться за удачу собственных пушкарей, старавшихся дать укорот знаменитой буонапартовой артиллерии. И ещё давить в себе запоздалую и потому ненужную злость.

Сегодняшний неуспех являлся сыном вчерашней ошибки, когда не растерявший за годы заточенья своих талантов Буонапарте в третий раз за кампанию опередил союзников. На сей раз – на холмах возле Зульбурга. Шедших в авангарде прусских драгун встретили французские артиллеристы, успевшие укрепиться на ближайшей к городу и при этом более высокой гряде. Вежливый союзник уступил место русской пехоте, вынужденной занять гряду пониже. Редуты строили всю ночь, не рассчитывая, впрочем, на особо шумное дело.

И василевс Кронид Антонович, и кайзер Мориц-Иосиф полагали, что основные события развернутся южнее, а у Зульбурга всего лишь будет разбит спешащий на соединение с императором французский корпус. Оказалось наоборот. Это Буонапарте присоединился к своему маршалу, заняв город под самым носом у русско-прусской армии, после чего немедленно двинулся навстречу союзникам. Потрясатель Эуроп был настроен решительно, его армия, одержав несколько побед в предыдущих столкновениях с австрийцами и русскими, – тоже.

Разбитые в пух и прах австрияки после полученной трёпки притихли, хорошо ещё – не подписав сепаратного мира. Впрочем, бездействие их мало отличалось от капитуляции; император, великодушно пощадив напуганную Вену, получил возможность всей силой обрушиться на свежего врага и, разумеется, её не упустил. Буонапарте помнил, сколь сильно мешала его противникам «двухголовость» в первую войну его имени, и не без оснований рассчитывал на несогласованность действий русских и пруссаков.

Союзники тоже спешили. Кайзер опасался вторжения, предпочитая воевать на чужих землях, которые в случае очевидного успеха могли бы и перейти к Пруссии. Не забыли в Берлине и события Первой Буонапартовой войны, когда после первых же неудач кайзеровской армии крепости одна за другой сдавались коронованному капралу почти без выстрелов. А если принять в расчёт, что император вновь громче, чем когда-либо, говорит о Свободе, Равенстве и Братстве… Нет уж, лучше держать его подальше от своих границ.

Кронид же Антонович был уязвлён неудачами помогавшего Австрии русского корпуса, зол на Буонапарте, видя в нём «разрушителя священных основ», и при этом очень верил в своих генералов и своих солдат.

В общем, все три монарха торопились решить если не судьбу уже третьей по счёту большой «буонапартовой» войны, то уж текущей кампании – точно. Преждевременная встреча лишь распалила василевса и кайзера, что, надо думать, немало обрадовало императора. Впрочем, начал он как обычно: атаковал первым, стремясь захватить инициативу. И, тоже вроде бы как обычно, стал давить большей частью на флангах. Атаки, однако, были отбиты, и союзники в свою очередь пошли вперёд. Тоже безуспешно. Надежды обеих сторон на быструю победу угасли спустя четыре часа артиллерийских дуэлей, атак и контратак. Битва вскипела по всему изгибу позиции, от по-русски непроходимого леса до довольно-таки полноводного Зуля.

Дважды верный наступательной тактике Буонапарте добивался успеха в каком-то одном месте, сначала против русских, потом – пруссаков, был атакован вторым союзником, и на этом всё кончалось. Но от намерения разгромить врага император французов отказываться не собирался, и Арцаковым всё настойчивей овладевала мысль, что пресловутый «третий раз» придётся на край русской позиции, где у реки холмы сходили на нет, а напротив, за грядой, вполне могла сосредоточиться вражеская кавалерия. Впрочем, несладко было везде. Арцаков пытался разглядеть хотя бы ближние редуты, но видел лишь дым, где ждали очередной атаки два полка. Вернувшийся адъютант заверил, что и угреньцы, и ладожане держатся, но это было четверть часа назад.

– Ваше высокопревосходительство! – Молодой князь Шаховской, адъютант василевса, картинно осадил своего аргамака рядом с привычным ко всему донцом Арцакова. – Его василеосское величество обеспокоены состоянием нашего правого фланга…

– Я тоже обеспокоен. – Пётр Иванович неторопливо опустил трубу.

– Его василеосское величество требует во избежание обхода нашей позиции елико возможно скрытно выдвинуть бригаду полковника Булашевича к реке в распоряжение князя Варчевского. Государь в то же самое время велел отметить, что весьма удовлетворён стойкостью вверенного вашему сиятельству корпуса.

– Прошу передать его василеосскому величеству мою признательность.

– Приказ…

– Будет выполнен.

* * *

Белые с алой оторочкой мундиры, статные серые кони, жаркая медь касок и кирас… Отличить одного кавалергарда от другого – задача не из лёгких, тем паче в пороховом дыму, но «Кусаку» Янгалычева штаб-ротмистр Тауберт узнал тотчас. Любезный друг Васенька бешеным карьером нёсся прямиком к начальству. Обычно Янгалычев держался в седле, как и положено лейб-гвардейцу, лишь изредка сбиваясь на приёмы, унаследованные от предков – татарских мурз. Обойти Васеньку, когда такое случалось, на памяти Тауберта не удалось ещё никому.

– Странно, – не поняли за спиной штаб-ротмистра, – в чём дело-то?

– Никак что-то важное?

– Может, хоть сейчас зачешемся!

– А ты удила погрызи. Полегчает.

– Кусака просто так не вернётся, увидел что-то… Никола, как думаешь?

Янгалычев со своими был в передовом охранении, что стояло повыше, у разбитой в щепки мельницы. Он в самом деле мог увидеть…

– Господа, давайте подождём.

Васенька подлетел к командиру полка, спрыгнул с седла и под перекрёстным огнём русских и прусских взглядов принялся докладывать, пару раз неуставно ткнув рукой в сторону французов. Начальствующий над кавалергардами князь Лев Григорьевич Орлов-Забецкой вольности подчинённого не заметил. Повернулся и в сопровождении не отстающего ни на шаг Васеньки направился к прусскому полковнику. Разговор получился коротким, пруссак махнул рукой кучке гусар, так же как и Тауберт со товарищи составлявших охрану начальства. Кавалергардам особое приглашение не требовалось. Небольшой отряд устремился к останкам несчастной мельницы, где и замер, пожирая глазами поле боя.

Два статных всадника, чёрный и ещё утром белоснежный, долго всматривались в дымные облака, эскорт со рвением следовал их примеру.

В гуле канонады разобрать приглушённый разговор не смогла бы даже сова. На первый взгляд казалось, что французы как стояли у подножья своего холма, так и стоят. Собственной трубы Тауберт не имел и разглядеть в деталях, что происходит, не мог, выручил Васенька: пока господа командиры любовались на дым, подъехал и просветил.

– За холмом лягушатники. С самого Шляффхерде не видно, но отсюда, со стороны, кой-чего просматривается. А мы глазастые… – Янгалычев залихватски подмигнул, но привычных смешинок в голосе не было и в помине. – Кого там и сколько, пока не понять, но ты же видишь – батарей-то выставили, ей-богу, ещё столько же, сколько было. Так что, брат Никола, скоро будет ещё жарче.

– Кому жарче? – огрызнулся штаб-ротмистр, сдерживая пляшущего Аякса. Жеребцы, ища выход нерастраченной злости, лезли в драку, но и Тауберт, и Кусака Янгалычев были слишком хорошими наездниками, чтобы позволить лошадям сцепиться. – Кому, Василий? Нам с тобой или Орлову?

– А нечего было Орлуше четыре ноги на две менять! – Васенька то ли скривился, то ли улыбнулся. – Эка невидаль, старший братец полк принял. Не вешаться же!

Тауберт не ответил – балагурить остзейский немец не умел и не любил, а за Орлова сердце болело с самого утра. Когда приятель решил расстаться с белым мундиром, эскадрон был полностью на его стороне. Сергий славился своими выходками на всю столицу, и Льву Григорьевичу, чтобы сохранить лицо, пришлось бы взыскивать с младшего брата куда строже, чем было принято в полку. Знаменитого Орлушу с распростёртыми объятиями приняли бы хоть конногвардейцы, хоть лейб-гусары, но Сергий подал рапорт о переводе в пехоту. Армейскую. Василевса таковое желание приятно поразило, и ротмистр кавалергардов стал пехотным полковником[1]. Ко всеобщему удивлению, неплохим. Прекратились и знаменитые орловские фортели – дуэли, пирушки, розыгрыши; чужие жёны и те отступили пред аглицкими да Буонапартовыми воинскими трактатами. Только вряд ли писания тогда ещё низложенного императора помогают стоящим сейчас под ливнем Буонапартовых же ядер ладожанам.

– Никола, к генералу!

Значит, начальники приняли решение. Точно, приняли! Окликнувший Николу адъютант уже гнал своего красавца куда-то в тыл, а тяжёлый взгляд Забецкого гнул к земле следующего подчинённого.

– Ротмистр[2], вот донесение для князя Арцакова. И давайте быстро; кто его знает, что видно там Петру Ивановичу из его виноградников…

Генерал-майор на брата походил не слишком сильно, но фразы они обрывали одинаково.

* * *

Французские пушки стали бить чаще, это полковник Орлов понял очень быстро. Проклятущий дым мешал разобрать, что творится, – пространство перед холмом просматривалось какими-то лоскутьями, прорехами в сером саване, да ещё и плывущими по воле ветра. В конце концов Сергий смог-таки углядеть новые батареи, внезапно возникшие против русских позиций. Вот их не было, а теперь есть. И что же это означает, хотелось бы понять…

Объяснение имелось, и оно полковнику не нравилось неимоверно. Увы, ничего другого в голову не приходило, а на редуты сыпалось всё больше ядер, укрепляя Орлова во мнении, что надобно ждать сюрпризов. Пока же ничего не менялось: синие массы французской пехоты с места не двигались, свежие силы из-за осёдланного артиллерией холма тоже не спешили.

По отрывочным сведениям от промелькнувших дивизионных адъютантов Сергий знал, что и справа, и слева всё кипит, и вот тебе раз – новые пушки Буонапарте выставляет не там, где жарче всего, а против Шляффхерде.

Полковник окликнул ординарца, тоже Сергия, и с нарочитой неторопливостью обошёл поредевшие батальоны, через каждые десять шагов всматриваясь в то, что трактаты величают ареной военных действий, а поэты – полем брани. Императорская артиллерия просто сходила с ума, и когда наконец сквозь прорехи в дымном саване получилось разглядеть ползущие из-за холма свежие колонны, Орлов не удивился, почти отстранённо отметив, что, если так пойдёт и дальше, к началу теперь уже несомненной атаки от полка останется не больше половины. И у соседей в Угреньском – тоже.

Двадцатисемилетний Орлов был не самым молодым полковником русской армии, но самым младшим из полковых командиров. Василевс, командующий корпусом, командир дивизии, брат, наконец, – все с той или иной долей такта советовали, намекали, требовали в отсутствие прямого приказа слушать командира угреньцев, но тот на сей момент ничем не мог помочь. Французское ядро угодило в пушку, обломки полетели во все стороны, и полковника Росского приложило куском лафета. Орлов видел, как бесчувственного Сигизмунда Михайловича волокут в тыл. Соседу повезло не дождаться шагавших вслед за французами соотечественников-лехов, Орлову не повезло остаться старшим воинским начальником в двух расстреливаемых полках. И сейчас он не собирался смирно стоять под ядрами, благо старшим офицером угреньцев оказался командир первого батальона Колочков, человек храбрый, решительный, ну и добрый приятель Сергия.

Дальнейшее было очевидным – написать предельно краткий рапорт, сунуть его легкораненому поручику, собрать батальонных командиров, ещё раз прикинуть силы французские и свои собственные.

Когда-то Орлов считал ошибкой вступление в европейскую войну, к тому же на стороне напрочь прогнивших германских монархий. Ещё зимой он изрядно повздорил с Васенькой Янгалычевым, полагавшим вернувшегося Буонапарте упырём, коего надобно любой ценой упокоить вместе с его эгалитами, кодексами и банкирами. Никола Тауберт, ходячее немецкое здравомыслие, насилу тогда растащил разошедшихся приятелей. А сегодня в мозгу Орлова осталась только ненависть к ополовинившим его полк французам и уверенность, что выход есть, нужно только забыть устав и прочее «не положено». Последнее для бывшего кавалергарда Орлуши труда не составляло.

* * *

Бригада Булашевича ушла, и возвращение её требовало времени. То, что пришлось бы нарушить прямой приказ василевса, Арцакова не тревожило. Булашевич был кем угодно, но не трусом и не педантом, он закрыл бы прорыв грудью, не спрашивая дозволения, хоть бы и высочайшего, вот только появление у французов новых пушек могло означать как попытку удержать столь необходимые в другом месте резервы у ненужного Шляффхерде, так и скорую атаку именно здесь.

Василевс предполагал, что Буонапарте, великий мастер обходов, попробует проявить своё уменье у реки. Или и у реки тоже… В обоих случаях возвращать Булашевича было нельзя, в третьем, становящемся всё вероятнее, – нужно, но, похоже, поздно. Во всех смыслах. Это Арцаков понял из записки Орлова-Забецкого, доставленной плотным, серьёзным штаб-ротмистром.

Уточнять особого смысла не имелось, Лев Григорьевич писал толково и чётко, но Арцаков всё же спросил:

– Сам-то видел?

Штаб-ротмистр ответил уверенно: да, ваше высокопревосходительство, видел. В точности кто и сколько – не скажу, но резервы к французам подходят…

– По всему, подошли уже. – Донесение Забецкого перекочевало к ординарцу лишь с небольшой припиской: «Я тут их задержу, чем и сколько смогу, но шлите подкрепления как можно быстрее». Соблюдать политес было некогда, объяснять очевидное – глупо. Государь и так разберёт, что Буонапарте решил ударить на стыке русских с пруссаками, разрубая пополам всю позицию союзников. Превосходная организация армии позволила императору французов скрывать свой замысел почти до самого конца: собранные для решающего удара резервы уже выходили на исходные позиции, а союзное командование, отвлечённое ложными атаками на обоих флангах, опасности всё ещё не видело. Арцаков перехватил поводья, заметил серьёзного кавалергарда и вдруг вспомнил себя двадцатилетнего у стен почитавшейся неприступной османской крепости. Как же его тогда тянуло в бой! Стоять и смотреть – это генеральское проклятье, молодость должна драться и не думать ни о чужих смертях, ни о своей, а великий князь Севастиан без отцовского приказа и бутерброда не скушает, не то что не атакует.

– Тауберт.

– Да, ваше высоко…

– Останетесь при мне. Разберусь и отправлю вас с ответом. Господа, едем к ладожанам.

* * *

Теперь выползающий из-за горки неприятель был виден просто отлично. Глядя на марширующие к его редутам густые колонны, Орлов всё сильнее укреплялся в своём решении. Не ждать, не ждать, опередить! Если нельзя стоять на месте и ещё больше нельзя идти назад, остаётся идти вперёд.

На покрытом копотью лице полковника ярко блестели злые светлые глаза, превращая князя то ли в арапа, то ли в оперного демона, но держался Орлов с невозмутимостью опытного картёжника. Это Колочков в карты не играл – ни средств не имея, ни склонности… Орлов по лицу приятеля читал, как по книге, – тот готов был грызть французов зубами, но не знал, с какой стороны кусать.

– Видишь? – хрипло сказал Колочков. – Лягушатники-то!

– Да, они весьма заметны, – согласился Сергий. – Мил-друг Аникита, а не ударить ли нам, пока они всей толпой разворачиваются да устраиваются?

– А и ударить! – Угренец стукнул кулаком о кулак. – Сейчас как слетим с горочки, как врежем, а там и подоспеет… кто-нибудь. Ты ж донесение посылал?

– Посылал. Мол, ждать нельзя, всё погубим. Значит, решили?

– Да.

– Не дожидаясь приказа?

– Куда, к чёрту, его ждать?!

– Ну, раз решили… Барабанщики!

Французы не успели пройти и половины пути до высот, как два русских полка устремились вниз по склону.

* * *

Орловский посланец попался Арцакову на полпути к редутам. Генерал прочёл короткую записку-донесение, чертыхнулся и дал шпоры коню. Привычная свита рванулась следом.

На холм они выскочили, когда батальоны ладожан уже спускались. Угреньцы без командира слегка замешкались, и князь, не меняя аллюра, резко свернул, послав дончака через разбитую телегу. Тауберт со своим Аяксом арцаковский маневр повторили, прочие догнали начальство уже среди строящихся колонн. Генеральский рык своё действие возымел. Не прошло и пяти минут, как Угреньский полк скорым шагом двинулся навстречу свежей вражеской пехоте. Лехи, и спасибо, что в этот раз не кавалерия.

– Если Буонапарте возьмёт Шляффхерде и прорвётся дальше, – Арцаков ожёг взглядом свиту, точно среди поручиков и штаб-ротмистров затесался сам Потрясатель Эуроп, – нас отрежут от пруссаков, и как бы любезные союзники не уподобились австриякам! Княжевич, пиши. Его василеосскому величеству. В дополнение к рапорту Забецкого.

– Стягивать сюда другие части корпуса опасно, – счёл своим долгом вмешаться начальник штаба. – Против них французы тоже начали атаку, приковывая к месту.

– Верно, душа моя. – Арцаков уже притушил вырвавшееся на мгновенье пламя. – Только растопыренными пальцами Буонапарте не бьёт, а кулак у него здесь, перед нами. Смотри-ка…

Генералы со своими трубами могли видеть и отсюда, но для обычных глаз было слишком далеко, и Тауберт отъехал поближе к редутам, восхищённо глядя в спину уходящей в бой пехоте: ну Сергий, ну орёл…

– Ротмистр! – Так, ясно… Князь поворачивается, сейчас придётся…

Из дымного мешка вырывается ослепительное солнце. Огромное, тяжёлое, жаркое, оно валится вниз на них с Аяксом. Вспышка. Грохот. Тьма. Звон… Тишина.

– …слышите меня? Чёрт… Ротмистр?!

Что за несуразица? С чего это он разлёгся и зачем так орать?.. Какой-то гусар… Поручик… Гусары вообще громкие, а этот ещё и курносый… Ох, голова-то… того, побаливает. В спину упирается нечто твёрдое… А, прислонили к разбитому лафету. В общем, понятно – приложило тебя чем-то, друг ситный, но не насмерть и даже, похоже, без крови. Руки-ноги целы, да…

– Да я, оказывается, и встать могу! Сейчас…

– Не спешите, ротмистр. Назад я вас сейчас посылать не буду. – Арцаков. Смотрит с некоторым сочувствием… Вот ведь какой! От Забецкого подобного не дождёшься. – Я уже отправил к великому князю своего адъютанта, так что приходите в себя. Целы, и слава богу. Теперь долго жить будете.

– Спасибо, ваше высокопре…

– Сидите уж! Коня я вам одолжу, но, уж не обессудьте, гнедого.

Коня? Какого коня? Зачем?! Чёрт, он же был верхом…

Болела не только голова, но и шея, пришлось отрываться от лафета и поворачиваться всем телом. Слева не нашлось ничего примечательного, справа… Справа взгляд упёрся в осёдланный неподвижный холмик. Такой знакомый, такой серый… М-да, бедный Аякс. Отбегался, мой хороший…

– Хлебните-ка. – У губ булькнула любезно поднесённая фляга. Курносый гусар всё понял без слов, да и как бы иначе? Гибель лошади для кавалериста – потеря друга, родного существа, его не заменишь… То есть заменишь, конечно же, куда денешься, вот прямо сейчас и заменишь. И ком в горле тоже проглотишь. – Чем же это нас так?

– Зарядный ящик на батарее рванул, вот и достало. – Курносый снова понял. – Вашего серого осколками… Он начал падать, а вас оземь знатно приложило. Ушиблись, не без того, хорошо, каска выручила, а так ни царапины!

– Каска? – Точно, помята, гребень сбит напрочь, зато голова цела… Вроде бы… Что ж, прощай, Аякс. Пять лет вместе были; с тобой пять, с Орлушей – шесть… А вот каркать не надо, хоть бы и про себя, – не ворона!

– Простите, не расслышал.

И хорошо, что не расслышал.

– Коньяк, поручик, у вас неплох…

– Не у меня, у Петра Ивановича. Так встаёте?

– Встаю.

* * *

Русская пехота шла в атаку. Изнывающей же кавалерии оставалось либо злиться, либо размышлять, и фон Шуленберг обдумывал происходящее, стараясь не позволить эмоциям ударить в голову. Вывод был очевиден. Тот русский начальник, что решился на атаку двумя полками против не менее чем дивизии, немножко сумасшедший, но он абсолютно прав, а вот стоящие на месте – нет. Ротмистр не отказался бы выслушать мнения майора фон Пламмета и полковника фон Зероффа, поскольку от высочайших особ мнения, судя по всему, ждать не приходилось, и это было прискорбно. Шуленберг видел, как фон Зерофф и русский генерал, вроде бы и не сговариваясь, смотрят на шефов своих полков, и не сомневался, что взгляды эти требовательны и жёстки, как сама война.

Русские знамёна уже спустились до середины склона, ещё немного, и дойдёт до штыков. Отличный момент для фланговой атаки, но принцы медлят, и виноват в этом русский. Наследник василевса старше Иоганна почти на десять лет, и, чёрт побери, это его пехоте сейчас нужна поддержка кавалерии.

Сбоку что-то сказали на чужом языке. По-русски Александер знал не так много слов, эти были ему незнакомы, но ротмистр предполагал, что́ может сейчас говорить быстрый кавалергард, который вчера так интересно рассказывал об османах и, как это… зербах, веселя весь бивак. Странная такая фамилия, Йан-га-ли… Как он говорит, восточные корни, а командиры полков, оба, уже почти кипят. Когда старина Зерофф так поджимает губы, он взбешён, да и русский… Мой бог, он же сейчас перчатки свои порвёт! В конце-то концов, что его высочество Иоганн, что этот… сын василевса – они не командуют, а лишь при сём присутствуют. Понятно, придворный политес обязывает, но здесь не дворец и даже не плац, здесь сражение.

Фон Зерофф отчаянно рубанул воздух рукой, русский уставился на своего принца требовательным взглядом, свиты – обе – даже попятились, спрятавшись за спины высочайших особ.

Шуленберг так и не понял, что и как произошло, наследники по-прежнему сидели с застывшими лицами, а господа командиры вскакивали на коней. И долгожданное на два голоса:

– Трубачи!

Ну вот и славно, Шуленберг вместе с товарищами радостно-облегчённо рявкнул:

– Хох!

Поют трубы, зловеще шелестят обнажаемые клинки, и чёрные гусары трогаются с места. Застоявшиеся лошади, заводясь всё сильнее, рвутся вперёд, их приходится сдерживать, не позволяя ломать строй. Эскадроны ускоряются, набирают ход.

Шуленберг на левом фланге, совсем рядом правофланговые всадники русских. Поймав взгляд барона, салютует своим клинком Йан… тот самый Василий, и Александер отвечает старинным прусским приветствием. Неважно, что там решили наши принцы, а мы, приятель, идём в атаку. Вместе идём!

* * *

Барабаны мерно рокочут, и рокот этот, хоть и заглушаем непрерывной орудийной пальбой, добирается, как говорят солдаты, до самого «нутра». Военная музыка не просто так появилась, она придаёт решимости, помогает сделать первый, такой нужный шаг и уже не останавливаться и не оглядываться.

«Это как идти к барьеру, – повторял про себя Орлов, шагая под барабанный рокот по заросшему пыльной травой склону, – разве что чуть дольше. Это как идти к барьеру, только и всего!» В самом деле, так ли уж важно, сколько пуль в тебя метит, от судьбы не уйдёшь, но догнать её можно. Да, два помятых полка против дивизии – нонсенс, но сдавать Шляффхерде нельзя, а значит – вперёд, и пусть князь Арцаков сделает больше. Петру Ивановичу не впервой хватать Буонапартовых маршалов под уздцы, герой Калужина и перед самим императором не оплошает, лишь бы узнал вовремя… Сергий сделал ставку на то, что узнает.

Атаки сверху французы не ожидали и, увидев спускающихся им навстречу русских, на какое-то время замялись, а тут и артиллерия с полуразбитых редутов помогла, внезапно перенеся огонь с чужих батарей вниз, на подступающую пехоту. Ядра ударили в тесно сомкнутые ряды, пробивая в них кровавые просеки, убивая, калеча, разрывая тела на части. Это как идти к барьеру, Орлуша…

До врага две сотни шагов, даже меньше. Пожалуй, пора. Когда всё решено, когда ничего не остановить и не изменить, когда поздно передумывать, ты можешь быть только прав. Полковник вскидывает шпагу и оборачивается, на миг сталкиваясь взглядом с тёзкой-ординарцем:

– Вперёд, ребята! В штыки, дружно!

Озверевшие от стояния под ядрами ладожане переходят с мерного шага на быстрый, а затем и на бег, благо бежать вниз, и ударяют-таки в штыки. Сразу. Без выстрелов. Ружейный залп у французов выходит поспешным, с дальнего расстояния: всё же растерялись там немного командиры и слишком рано приказали палить. Свист проносящейся мимо смерти, падающие с криком или же молча те, кому не повезло, частая-частая барабанная дробь, хриплое дыхание и редкая ругань. Ещё один залп, теперь уже почти в упор; десятки валятся под ноги сотням, но взятого разгона не остановить. На последних шагах – рёв из множества глоток, с криком легче бросаться на выставленные штыки, которые вот-вот обагрятся твоей кровью. Ур-р-р-ра! Опр-р-р-рокинем! Пр-рор-рвёмся! Ур-р-ра!

Синие и зелёные стены сходятся и словно вскипают мешаниной штыков, прикладов, киверов, медвежьих шапок, но это видят разве что облака и те, кто на холмах. Здесь, внизу, всё просто. Удар в живот, под скрещивающиеся на груди ремни, удар, после которого не выживают, выдернуть клинок, увернуться, когда сосед убитого попытается достать тебя, ударить снова…

– Вперёд, ребята! Вперёд!

Первые шеренги французов не выдержали яростно-отчаянного броска ладожан, дрогнули, показали спину, смешав порядок тех, кто шёл следом, но до конца опрокинуть всю линию не получилось. Надрывались трубы, барабаны и офицерские глотки, Буонапартовы ветераны-шрамоносцы хватали бегущих за шиворот и чуть не пинками заставляли повернуться, а снизу спешили на помощь своим гренадеры свежих батальонов. И вот вместо бурых ранцев на синих спинах перед глазами чужие озлобленные лица и вновь ищущие русской крови штыки – успех при первом натиске оказался впечатляющим, но недолговечным, да Сергий другого и не ждал. Смешали, опрокинули передовых, оттеснили от редутов, вынудили бросить в бой резервы – вон слева замелькали мундиры с красными отворотами, не было их сначала – уже хорошо.

– Рота, пали́!

Как же теперь пригодился прибережённый заряд в стволе. Залп с десятка шагов, почти в упор, не очень стройный, зато ни одна пуля не пропала – первый ряд воодушевившихся синих словно уложило невидимой косой.

– Сбили французу ход! – заорал, пользуясь секундной передышкой, полковник. – Сбили, братцы! И дальше им спуску не давай!

Не давали. Штыки пронзали тела, приклады ломали, дробили кости и валили с ног, в ход пошли солдатские тесаки, а кое-где и кулаки, но всему бывает предел. Порыв русской пехоты сначала понемногу, а потом всё быстрее сходил на нет. Ладожане падали, французы прибывали.

– Сергий… Сергий Григорьевич!

– Что, Ельшин?

– Угреньцев справа обходят! – Так ли это и насколько страшно, в смертоносной суматохе не разберёшь, но ведь разумно же! Со стороны французов самое милое дело, а Колочков, увы, не Росский, может и растеряться. Полковник рванулся к угреньцам, и тут его ухо сквозь какофонию боя уловило нечто знакомое. Нет, он не ошибся, это трубы, родные трубы кавалергардского полка выводят «Атаку»… Братка Лев, и как же, чёрт бы его взял, вовремя!

* * *

Тяжёлые кавалергарды на своих мощных рослых конях шли в центре, гусарские эскадроны с обеих сторон обрамляли нацеленный на французский фланг живой таран. Всё как положено: кавалерия атакует на рысях, команду «Марш-марш!» дадут в ста шагах от неприятеля – чтобы сохранить строй и ударить разом. Уже скоро дадут.

Александер фон Шуленберг торопливо – больше времени не будет – утёр несчастные глаза и покосился на русских. Чего они медлят? Если сейчас не…

Звонко вскрикивает чужая труба, её призыв сливается с приказом прусских горнов.

«Марш-марш!»

Вот оно!

Русские разом переходят на просторный всесокрушающий галоп. Угнаться за могучими серыми скакунами трудно – у них просто ноги длиннее, да и сердце больше, они дольше не задохнутся, но барон Александер не желает отставать. Гейер – отличный конь с примесью восточных кровей, они справятся, ведь справятся, правда, дружище? Ветер бьёт в лицо и сдувает эти проклятые слёзы, гудит под ударами тысяч копыт земля, и всё громче храп прибавляющих ходу лошадей, серых и вороных. Они с Гейером идут почти вровень с Василием, и они не одни такие. Многие, как и Шуленберг, хотят при столкновении оказаться рядом с русскими, многие рвутся вперёд, не все выдерживают… Гусары немного растянулись; собственно, так и должно быть – тяжёлая конница ломает строй противника, лёгкая гонит и рубит бегущих, если… когда те побегут.

Впереди вразнобой трещат выстрелы… хватит оглядываться, французы уже вот они! Думать некогда, бояться – тоже. Это пехота идёт в бой с криком, кавалерия налетает молча. Только гул разбуженной неистовым бегом земли и конский храп. Ну и лязг – сколько металла на лошадиной амуниции, сколько – на кавалергарде!

Пустое поле впереди сматывается грубым выцветшим сукном, синяя полоса растёт, распадается на фигуры с лицами, шапками, ружьями… Ага, не успели! Несущихся в атаку кавалеристов не встретила артиллерия, не перехватили драгуны, ну так получайте, господа! Что, не ждали от нас такого?!

Шедшие первыми русские буквально сносят, как весенняя вода запруду, начавший было перестраиваться егерский батальон, а вот уже и работа для гусарских сабель.

Хох! Форвертс! Александер рубил крест-накрест, по обе стороны лошадиной шеи, лезвие послушно рассекало человеческие тела и только раз обиженно звякнуло об умело подставленный ствол ружья – повезло этому стрелку, ну да ладно, нет времени топтаться на месте, вперёд! Синие фигуры разбегаются, чёрные, как карающие фурии, преследуют и убивают. Бой – это охота, празднество, пир!..

Шуленберг, ликуя, вместе со своим взводом пронёсся сквозь развалившийся французский строй, за которым металось нечто светло-зелёное. Вестфальцы! Ах вы ж подпевалы Буонапартовы… Явились, да? Почти на границу Пруссии? Так получайте!

* * *

– Господин полковник! Вашвысокобродь!

Орлов обернулся. Не выдержал, присвистнул не хуже Янгалычева.

Совсем близко неуклонно продвигалось вперёд императорское знамя – статный француз в расшитом золотом и залитом кровью мундире увлекал за собой плотно сбитый клин опытных, судя по их немолодым лицам, бойцов. Гренадеры, явно из тех, «Славнейших»…

– Я их остановлю! Дозвольте.

– Отставить.

Остановит он… Ладожане не лейб-гвардионцы, а герой поручик Ельшин – не Байар Неистовый. Ты, впрочем, тоже…

– За мной, ребята! – Это опять просто, это опять как к барьеру… Хриплое «Ура!» за спиной, топот ног, справа и слева. Догоняют, такие-разэдакие, а француз-то у нас генерал! Надо же, схватка вождей, прямо как в старину! Представиться? Незачем.

Лязгнули, сталкиваясь, клинки, противник метнулся в сторону, норовя проколоть русскому бок. Не успел: может, споткнулся, может, кровь, заливавшая синий мундир, была не чужая, а своя – Сергия это не волновало, он просто хлестнул по подставленному плечу. И сразу второй удар, теперь уже в горло…

– Вашбродь!!!

Ненависть в чужих глазах и нацеленные в грудь штыки. Ветераны-гренадеры чуть-чуть не успели спасти своего командира, что ж, теперь они отомстят. Французы-то промешкали, а вот ординарец Сергий успел. Стволом ружья отмахнул в сторону два вражеских штыка и грудью принял третий. От четвёртого Орлов ушёл сам, отправив синего ветерана следом за его генералом. Подоспел Ельшин с наспех собранной полуротой, оттеснил французов, дав командиру короткую передышку – как раз закрыть тёзке глаза. Пресветлый ключарь не заметит подмены. Раба Божьего Сергия он встретил, а уж князь тот или солдат…

Полковник поднял мимоходом сорванный французским штыком медный солдатский крестик, сунул в карман. Вольнодумец Орлов существование Бога отрицал, но при чём тут Бог?

* * *

У Николы Тауберта едва горло не перехватило от гордости за свой полк и за своих товарищей – они налетели так яростно и стремительно, с такой отчаянной отвагой! Неудержимо несущаяся лавина кавалергардов и чуть приотставшие, прикрывающие их с флангов эскадроны пруссаков. Белое и чёрное… Великолепное зрелище, вызывающее душевный трепет, а он – здесь, на холме, без бедняги Аякса и с фляжкой генеральского коньяка! В душе всё вскипело от чудовищной смеси восторга, обиды и досады, но восторга, потеснившего даже боль потери, всё же было больше.

Выстрелы и штыки не смогли остановить союзную кавалерию, и вот фланговые батальоны французов разбегаются, солдаты группами и поодиночке стремятся под защиту своих не попавших под удар и не потерявших строя товарищей. А тем уже не до обходов и не до Орлова – части, что должны были сокрушить русскую пехоту, разворачиваются и смыкают ряды, готовясь отразить новый натиск. Да, это тебе не австрияки, не баварцы и даже не лехи. Это Буонапартовы французы! Ощетиненные штыками каре одной лихостью не возьмёшь, как бы ни хотелось. Атаке конец, теперь только ждать артиллерию и лейб-гренадер – личные резервы василевса, если не врут адъютанты князя, уже в пути.

Услужливый ветер доносит сквозь притихшую было канонаду зов трубы. Орлов-Забецкой не глупей своего штаб-ротмистра, он созывает кавалергардов назад, под знамёна, и не только он. Белое, чёрное, синее, светло-зелёное стекается в крупные капли, подаваясь в разные стороны.

Взгляд с болью отмечает на блеклой траве среди обильного синего снежные пятна знакомых мундиров. Не даром удалось остановить маневр французов, ох не даром! И пруссакам тоже досталось… А сейчас, похоже, им всем достанется ещё больше!.. Кто бы из маршалов Буонапарте здесь ни командовал, соображает он быстро, и вслед за пехотной из-за холма на поле выплёскивается вторая волна, на сей раз конная.

* * *

– Эгей, гусар! – прокричал вновь оказавшийся рядом Василий. – Руби их в песи! Ферштей?

Фон Шуленберг не понял и просто отсалютовал кавалергарду клинком.

– И то, – кивнул русский. – Вместе и жабу есть веселей! Не то что лягушатников!

Йан-га-ли-чефф, само собой, отлично изъяснялся по-французски – как и сам барон, но сейчас речь врага звучала бы издевательством.

– Да, – обрадовался знакомым русским словам Шуленберг. – Вместе! Веселей!

Мысль была шалая и по-настоящему гусарская, кроме того, она оказалась последней, потому что пришлось вновь идти в бой согласно диспозиции, которую в считаные минуты при виде брошенной в бой французской кавалерии сочинили господа полковые командиры.

На сей раз первыми на врагов – бодрых и чистых драгун – ринулись «чёрные гусары», налетели, закружили, разозлили и увлекли за собой. Под удар заново собравшихся в кулак русских. Василий с товарищами не сплоховали, их атака заставляла вспомнить о белых альпийских лавинах, столь же неудержимых и блистательных. Всё вышло просто великолепно, и сейчас барон Александер со товарищи увлечённо охотился на французов, брызгами разлетевшихся по полю. О, сей момент ротмистр чувствовал себя отменно, даже глаза не беспокоили. Гейер тоже был доволен, жеребец желал драки не меньше всадника, злостью и азартом напоминая… Василия. Восточная кровь свирепа и неукротима, но как же она хороша под седлом!

Единое целое – конь, всадник и смертоносная сталь, и это целое неумолимо настигает жертву, легко, даже изящно уклоняясь от чужой пули или клинка, чтобы в свою очередь нанести верный удар. Что рядовой драгун, что ветеран-сержант, что молодой, безусый ещё офицер… они были храбры и хорошо обучены, но… удар, торжествующий визг Гейера, и очередной конь с опустевшим седлом уносится прочь.

– Сбор! – велит несносная труба. – Под штандарты!

Проклятье, всему хорошему обычно приходит конец. И гусарское приволье тоже закончилось – к угодившим в ловушку драгунам спешила подмога, и какая! Высокие красные гребни шлемов, блеск кирас… Отборная тяжёлая кавалерия, карабинеры – это очень серьёзно. И ещё драгуны, опомнились, умники, и теперь обходят, так и норовя захлестнуть тяжёлым крылом. Давайте, господа, давайте! У нас в этой игре отличные партнёры, так что мы тут сейчас разыграем новую партию, никуда вы от нас не денетесь! Как там говорил этот гвардеец восточных кровей: «Вместе есть веселей!» Сегодня у нас на обед французская кавалерия. Или наоборот…

* * *

Уже Ельшин с остатками первого батальона отправился выручать угреньцев. Уже Колочков сам привёл с полсотни человек заткнуть свежую прореху. Потом угреньцам и ладожанам стало одинаково скверно, но остатки двух пехотных полков всё ещё держались у подножия Шляффхерде. Обескровленные, лишившиеся почти всех офицеров, измотанные, но держались. Орлов уже не считал, сколько раз ему пришлось самому вступать в схватку, и ничего, жив оставался. Пара царапин, разодранный мундир, сбитая пулей шляпа – судьба хранит, не иначе. Судьба и солдаты, берегущие командира пуще собственной жизни.

Справа, где-то там, за такими же жидкими порядками Угреньского полка, рубились кавалергарды. Из недр рукопашной кавалерию не разглядишь, трубы молчат, но раз французы до сих пор не обошли, не обскакали, не навалились своей конницей с тылу, значит, Васенька с Николой дерутся, и кто его знает, кому сейчас жарче.

– Передышку бы, – закопчённый, измазанный кровью Колочков хватает ртом воздух, – хоть коротенькую! Четверть часика бы!

– Подойдёт Арцаков, отдохнём.

Часы куда-то запропастились, а со временем сам чёрт ногу сломит вместе с рогами. Стрелки выпускают последние заряды, французы – не менее ладожан потрёпанные – даже не отвечают, быстро, почти бегом откатываясь назад и в сторону, открывая тех, кто идёт им на смену.

– Матерь ты Божия!

А что ещё скажешь при виде таких знакомых по книгам, по рассказам братьев высоких чёрных шапок с красными султанами, густых батальонных колонн, их сплочённых, ровных рядов. Считай, всё! Минут через пять, под рокот барабанов, подойдут своим мерным шагом.

– Ты, мил-друг Аникита, кажется, хотел передышку?

– Хотел… Знать бы, достаточно мы тут времени выгадали?

– Достаточно, – соврал, не моргнув глазом, Сергий. – Я по часам заметил.

– Тогда хорошо. – Колочков, задрав голову, глядел на вершину Шляффхерде. – Надо же, а батарея-то ещё палит, не всю её, выходит, французы снесли.

– Ну, значит, и мы будем такоже – пока не снесут.

* * *

Вот оно! Внизу, сдавив и русских, и пруссаков в своих сокрушающих объятиях, наваливалась Гвардия, уж её-то золотые значки Арцаков помнил отлично, ей был обязан до сих пор ноющей раной, лазоревой Арсеньевской лентой и титулом князя Калужинского.

Именно Гвардия по воле своего императора наносит решающий удар, когда силы противника уже связаны и ослаблены. Именно Гвардия, когда всё повисает на волоске, идёт в огонь последним доводом великого Буонапарте. Так было и в 1810-м, и в 1812-м, так будет и теперь, уж в этом-то Пётр Иванович не сомневался, как и в том, что план Потрясателя Эуроп ещё не сорван, но уже очевиден. Появление Гвардии здесь и сейчас не может быть случайным и объясняет всё. Именно Шляффхерде избран для рассекающего союзную армию победоносного удара, прочие были лишь демаршем, дабы Кронид Антонович и кайзер Мориц перебросили резервы на фланги, и ведь-таки перебросили!

Так что низкий поклон полковнику Орлову, его брату-генералу, то ли вырвавшему у великого князя согласие на атаку, то ли обошедшемуся без оного, спасибо превеликое и прусским гусарам, выручили, черти чёрные, и до сих пор выручают, а выигранное время бесценно. К Шляффхерде вот-вот подойдут посланные василевсом резервы, там и гвардейская конная артиллерия, и гренадеры. С ними, Арцаков был уверен в этом, и Гвардию Буонапартову можно остановить, а то и опрокинуть. Главное – продержаться до их подхода, а это трудно, очень. Но можно и нужно! Ты бросил своих ветеранов сюда, император, ну так я постараюсь, чтобы шанса нанести нам новый удар у тебя не было.

Всё, чем располагал сейчас князь Пётр Иванович, это успевшими подтянуться частями своего корпуса – пехотными полками Володимерским и Желынским да Закаменским егерским. Это не составило бы и полной дивизии, но промедление становилось смерти подобно, а единственным выходом оставалась контратака. Сколько их было в его жизни, Арцаков не помнил, но допускал, что эта может оказаться последней. Впрочем, подобные мелочи его никогда не занимали.

– Княжевич!.. Денисов!..

Барабаны ударили тотчас. У Арцакова знали, как вступать в бой прямо с марша.

Тауберт услышал сигнал с редута: смотрел, стиснув кулаки, как уже почти в окружении рубятся однополчане, белые мундиры вперемешку с чёрными прусскими, а вокруг них – чужая синь. Решение пришло даже как-то и без мыслей – ноги сами понесли к знамени володимерцев, а рука схватилась за наконец дождавшийся дела палаш.

Один из адъютантов, вроде Княжевич, с несчастным лицом отдал честь князю и бросился к лошадям, и штаб-ротмистр без колебаний занял освободившееся место. Пётр Иванович заметил, кивнул. Двенадцать лет назад при Калужино он вёл вперёд конницу, тогда это спасло армию, позволило свести битву вничью, а что сейчас?

– Господа, – Арцаков голоса не повысил, только обнажил шпагу – неуставную, старого образца, – говорить вам про долг, честь и славу отечества времени не имею. Вы чувствуете то же, что и я. Иначе в сей день и час немыслимо. Вперёд!

* * *

Вперёд, навстречу вражеским залпам, в клочья рвущей тела картечи и штыкам французских гвардейцев, и в мыслях не держащих, чтобы отступить. Вперёд!

Они ещё не знают, что эта их атака по большому счёту положит конец эпохе. И уж точно никто не может сказать, что Буонапарте ещё не самое страшное. Что со вторым и окончательным падением Потрясателя Эуроп на победителей отнюдь не снизойдёт многолетнее безмятежное счастье. Напротив.

Сколько подвигов осталось бы несвершёнными, знай свершившие их об идущих следом умниках-мародёрах? Или не изменилось бы ничего, и кровь за други своя всё равно была бы отдана, ибо для вставших на пути врага нет «завтра», а лишь сегодня.

Штаб-ротмистр Тауберт печатает шаг рядом со спускающимся по склону Арцаковым, на ходу прикидывая, как ловчей прикрыть князя собой. Ротмистр фон Шуленберг наспех перематывает видавшим виды платком окровавленную руку Василия. Бледный, как пороховой дым, русский смотрит на схватку пехоты и что-то шипит сквозь прокушенную губу. Полковник Орлов выдёргивает шпагу из тела синего гренадера с нашивками за русский поход и оборачивается к новому противнику. Его василеосское высочество великий князь Севастиан Кронидович облегчённо переводит дух – курьер от отца привёз приказ незамедлительно атаковать. Принц Иоганн снимает с шеи орденскую цепь и возлагает на плечи раненого фон Зероффа. Солнце стоит ещё высоко, но разглядеть его сквозь клубы порохового дыма не проще, чем будущее.