Читать книгу Под перевернутой радугой - Никита Игоревич Болотный - Страница 1

В болезненном мраке.

В кромешной липкой тьме стояла фигура. Воздух звенел, пространство гудело, извивалось, сочилось проклятиями. По его освежеванному, застывшему в безмолвном крике лицу ползали сотни жирных мух. Они перебирали своими кожистыми лапками, шептали, собирали лимфу. Они унесут добытое далеко-далеко, в непроглядную тьму, заполнят бездонные пульсирующие мешки своими милыми дарами и улетят обратно – искать стоящих во тьме.

Кто-то ободрал его кожу, оставил прозябать в холоде и соленой, скручивающей кости агонии. Он стоял ровно, сжав плечи, пытался согреться плотно придавив руки к корпусу по стройке “смирно”, перебирал костлявыми окровавленными пальцами свободные от кожи бедра.

Ему хотелось кричать, но гортань, и ту, отняли. Ему хотелось щелкать зубами, но их давно растащили по углам мухи. Ему оставили лишь глаза и дырки от ушей. Окровавленный ошметок человека стоял, и в уродливом непонимании хлопал беззубым ртом в темноту.

Когда он пытался сделать шаг, кто-то там, внизу, хватался за щиколотки и начинал остервенело драть сухожилия. Огрызок останавливался и ждал, пока оно перестанет.

Так, шаг за шагом в кусающемся мраке, он все ближе и ближе подбирался к тонкой полоске бурого света, что маняще мерцала где-то впереди.

Шаг. Оно вновь вцепилось в пятки. Сначала сосет беззубым ртом, лижет холодным шершавым языком. Грузно ухнет, причмокнет и запустит тупые зубы в плоть, пытаясь выгрызть каждую венку и сухожилие. Боль, громкий выдох из раскаленных легких, остановка. Вертикальная щель все еще предательски далеко.

Шаг. Тварь начинает играться с торчащей наружу жилой. Подцепит пальцем, ухнет и лижет. Смеется порой, жирно, довольно. Боль, несуществующий крик в зловонный холодный мрак, остановка. Сладкая бурая полоска стала чуть ближе.

Через десяток обжигающих, сводящих с ума шагов, освежеванный человек стоял напротив заветной бурой щели, через которую милый измученным лишенных век глазам, струился ласковый свет.

Он стоял, прислушиваясь к гулу мух. Тонкая полоска света, что падала на освежеванное лицо отгоняла гадов. Они не смели приземлиться туда, где благодатное свечение озаряло измученную рожу.

Влажно шлепая босыми ногами по полу, мученик из последних сил сделал агонизирующий рывок. Оно играючи ухватилось за сухожилие на щиколотке, человек начал падать, но успел ухватиться за края мясной щели и всем своим весом потянул податливую плоть за собой вниз.

Полотно с щекочущим слух чавканьем порвалось, темницу залил очищающий свет.

Тьма зашевелилась, встрепенулась. Истошно вопя, черная масса рванулась к потолку. Мухи-собиратели, что до того так вольготно лапали узника грузно осыпались на покрытый мясной слизью пол. Их кожистые бледные тельца извивались, человеческие их морды кривились в полных боли и страха гримасах. Их верещание сливалось с единым унисоном бьющейся в агонии комнаты.

Тварь, что кусала огрызок забилась в угол, смотрела на подбирающийся свет словно дитя, загнанное волком. Оно махало тощими руками, заслоняло рожу и жалобно стонало прося прощения.

Освежеванный человек полз к свету. Его тело содрогалось, ноги и руки бил непрестанный озноб. Он цеплялся за податливую плоть, что сплошь устилала пол камеры. Силы покидали его, он с влажным стуком бился головой о сырой пол, но приходя в тревожное сознание – полз дальше.

Его камера осталась позади. Изувеченное тело ласкало бурое свечение, что струилось из ослепляющего пятна откуда-то сверху.

В своей голове человек смеялся, но глотка лишь плевалась мокрым воздухом.

– Дядька, проснись, чего это ты тут разлегся?

Мягкий дерзковатый голос выдернул его из небытия. Век не было, глаза не отдыхали. Вместо этого бурый сон резко сменился бурой действительностью.

– Дядь, ты нормальный вообще? Чего ты тут лежишь? Уползай обратно.

Огрызок, скрепя шейными позвонками и обливаясь болью приподнял голову. Перед ним стоял нагой мальчик, лет десяти не более. Бледная, лоснящаяся пурпуром кожа была на месте. Тонкие ручки, что не знали ни минуты труда, тонкие, кривые ножки, что никогда ни от кого не убегали. Над раздутым пузом и впалой грудью сидела огромная голова, сплошь покрытая похожими на откормленных червей венами. Спокойное, слегка дебиловатое лицо с нелепо оттопыренной нижней губой выражало крайнюю степень озадаченности и некую тревогу. Когда мальчик говорил – слюни, до того мирно сидевшие на пухлой губе, брызгали во все стороны и скапливались в ложбинке между брюхом и грудиной.

– Дядь, ты это, ползи отсюда. Разворотил шторку, зачем, м?

Мальчик описывал носком босой ножки круги в слизистой мешанине. То любопытно глазками стрельнет, то потупит взор и гной на полу рассматривает.

Через раскаленную боль, что крутила каждую мышцу, человек поднял корпус присел, обхватив руками окровавленный череп, в котором извивались могильные черви, что скребясь дожирали последние ошметки воспоминаний.

Сначала они погрызли самое вкусное и сочное, когда осталось жилистое они сожрали и это. Сейчас же осталось сухое, черви и на это налегли.

Он помнил мать, помнил, что она любила его. Теплый летний вечер, который накрывает долгожданная прохлада, укутывает почти прозрачным туманом поле. Ноги несут его домой, где в грушевом саду, наслаждаясь вечерней свежестью стоит мать. Она срывает маслянистые плоды и бережно опускает в плетеную корзинку, которую она сплела еще будучи маленькой. Этому ее научила бабушка, которая в юности жила где-то высоко в горах.

– Дядь, хорош корм у червей отымать. Тебе уже не положено.

Несуразный мальчишка шлепнул человека в покрытое сукровицей и болью голое плечо. Тот скривился в беззвучной агонии и попытался ухватить сорванца за горло. Пацан нелепо отпрыгнул от раздасадованного человека и, сотрясая жидкой башкой звонко шлепнулся задом в напольную слизь.

– Ты мне тут не это, – мальчишка сотрясал в воздухе кулачком, потирая ушибленную поясницу, – Как заору – сразу набегут.

Мальчуган грузно поднялся и снова подошел к огрызку человека. В его бездумных серых глазах появилась жалость.

– Давай я тебе зубы подарю? Поешь.

Человек поднимался. Каждое движение давалось ему с колоссальными усилиями. Привстав на одно колено, рука соскользнула с оголенной кости, но его тут же подхватил большеголовый сорванец.

– Держись, дядь. Помогу.

Опираясь на плечо дебила, охающий пустой глоткой человек встал в полный рост и не отнимая руки от мальчика сделал пару обжигающих нагие пятки шагов.

– Вот так, вот так, дядь. Подвигай ногами, а то застоялся-залежался, – нагой мальчонка ни на шаг не отставал от ковыляющей красной туши, – Ты, вон за косточку подержись, я щас метнусь – зубов тебе надыбаю.

Парнишка подвел человека к куче торчащих из пола костей и, убедившись, что тот уверенно стоит на ногах, упал на четвереньки и, сотрясая чем-то жидким в своей мягкой голове ускакал куда-то дальше по коридору.

Помещение представляло из себя широкий холл, стены сплошь покрыты пульсирующей багровой массой. Она плавно извивалась, чавкала и, порой утробно порыкивала. Свет, что загнал в углы гнус в камере узника, лился из широкой мясной шахты в потолке, что пульсировала в такт стенам. Отовсюду слышались стоны, хрипения и приглушенные крики. Человек заметил, что вдоль стен на одинаковом расстоянии друг от друга располагались такие же узкие щели, подобную той, что он порвал во время своего побега.

Немигающим взором огрызок уставился на место, где скрылся обещавший принести зубы мальчишка. Он не знал зачем ему нужны зубы, если глотать без глотки все равно не получится. Может для того, чтобы прогрызать себе путь наружу. Наружу – куда?

Черви продолжали обгладывать воспоминания. Сначала они выедали имена. Еще стоя в кромешной тьме человек помнил имя матери. Покончив со сладкими именами, они сосали лица. Через несчетные часы в липком мраке он забыл лица. Чувства и образы они выжирали потом, когда от них не оставалось никакого толку. Ведь что есть образ, если его не к кому прицепить? И что есть эмоция, если она выпущена в пустоту?

Дебильный мальчуган вернулся, когда черви закончили обгладывать вечернюю прохладу лета. Он уверенным шагом с безумно довольной улыбкой на пухлых губах подбежал к сгорбленному человеку.

– Вот! – он протянул сжатую во влажном кулачке руку, потом – растопырил пальцы. На открытой ладони лежала россыпь желтоватых зубов разных форм и размеров. Среди них были и человеческие и собачьи, детские и взрослые.