Читать книгу Вознесение - Николай Дорофеев - Страница 1

Если меня спросят…

Зачем мне понадобилась булавка? А подумать? Пораскинуть мозгами? Взглянуть на мою позу, на то, как напряжены мои ноги, руки и прочие члены, на то, как я смотрю перед собой, вглядываясь во что-то маленькое и глянцевое, покоящееся на мокрой ладони? Ну что, есть догадки? Что же это, совершенно ни одной? Я подскажу: булавки созданы человечеством для того, чтобы прокалывать, соединять и порождать… Нашлись мыслишки? Правда? Я верю. Секунда. Иголка. Презерватив. Вонзаю.

Прячу резинку в кармане и возвращаюсь в комнату. К любовнице или любимице? Кто она такая? Она такая, кто? Кто она, такая? А имя? Есть, было ведь имя? Говорила она? Сколько же имен, черт, в голове имена, ну зачем, откуда они берутся, ведь кто-то придумывает, сидит в кабинете, записывает на листочке и документально подтверждает, что имя-то такое-то зарегистрировано, с печатью, числом и подписью, и на что они, такие взъерошенные, непоседливые, игривые? Столько имен… Но зачем? Десятки, десятки женских имен, почему нельзя быть проще, называть их непринужденно и весело: "Инкубатор №1", "Инкубатор №2", "Инкубатор №3", почему? Цель-то одна, одна цель у каждого человека, одна-единственная, остаться, остаться, остаться, зарегистрировать и зарегистрироваться, спастись и успокоить себя… Простой ведь, вроде бы, инстинкт, но откуда тогда имена, откуда они все берутся?! Проще же. Так ведь проще…

Белые халаты и полотенца? Для того, чтобы удобнее было прятать следы. Не видно. Белые пятна впитываются в ворс и… Не видно. Халаты и полотенца относят в прачечную, кидают в большую пластиковую бочку и стирают, стирают, стирают, след за следом. Белое подобие ДНК. Для особо извращенных. Но это почти что не важно, а так, если меня спросят. Впрочем, мало кто интересуется. Вообще никто. Хорошее место. Однокомнатный номер с двуспальной широкой кроватью и огромным окном. Категория "Комфорт", это же не мотель какой-нибудь. Все для тебя, любимая, ты слышишь?

Тело лежит и вроде бы даже постанывает. Зазывает? "У-у-у-у-у-у-у…" – вот такой вот звук. Как сова. Филин? И правда, напоминает филина… Да черт с ними, с птицами, что если добавить этот рев в развивающие детские книжки? "Му-му" – мычит коровка. "Гав-гав" – лает собачка. "У-у-у-у-у-у-у…" – зазывает тело. Отличный бы вышел законопроект. "О предотвращении смущающих звуков, возникающих вследствие подготовки длительного полового контакта". Предупрежден, значит вооружен.

Я в общем-то и готов. Натягиваю дырявый скафандр и задерживаю дыхание… Выпрямляюсь, группируюсь, ныряю… Мария, Лизавета, Света, Верочка? Нет, не вспомню… Не вспоминается. Имена, множество имен. Множество множества. Было, есть и будет. Значит так, я буду называть ее по-своему. Какая, к черту, разница? Выдумаю, а что остается? Помада у нее сладкая, сладкая это… Это хорошо, что сладкая, подсластит жизнь. Но имя-то придумать? Сладким бывает мороженое. Шоколад, мармелад и сахар. Простое какое-нибудь, на уровне прозвища, могу же я как угодно обозвать это тело? Ириска. Вполне себе оригинально. Запоминающееся. Пусть будет вот так, вместе с отчеством: Ириска Ирискина. Пф! Осталось только поставить печать и расписаться.

Час-полтора, сколько ей нужно? Все еще пьяна? Плохо впитала вино, вон оно как… Представляю, что в итоге получится, с такими-то, мать, исходными. Три ноги, три руки, олигофрения. И жизнь под откос… Сладкие абортов не делают. Сладкие – люди потерянные. Сладкие – люди отчаявшиеся. Что ж, будем надеяться. Так, ладно, стыкуемся… Присовокупляемся. Выпускаем шасси… Касаемся взлетной полосы… Полетели. Раз-два-три, раз-два-три, раз-два-три, теперь я перестану думать, перестану думать, перестану думать. Иначе все испорчу – непременно испорчу.

Танцую чечетку на мокром теле. Отбойный молоток, самые настоящие дорожные работы. Конечно, не совсем то, но хорошо же, правда? Как это называется, "не по любви", да? Пара таблеток Клофелина и тело спит, спит-храпит. Спит? Хороший вопрос. Ирискина, ты в сознании? Укусить ее за ухо, что ли? Чувствует хоть что-нибудь? Почему замолчала? Не думай, не думай, сконцентрируйся, не думай, раз-два-три… Федеральный закон "О связи" – о связях, черт, половых, о чем я вообще?.. Федеральный закон "О пожарной безопасности", Федеральный закон "Об основах охраны здоровья граждан ", Федеральный закон "Об обществах с ограниченной ответственностью", Федеральный закон "О персональных данных"…

Мои персональные данные остаются внутри. Жидкое серебро, капля за каплей. Новая жизнь. Такая уж новая? Надеюсь, что сладкие губы меня не обманут, а если и так, то… Что тогда? Нет, тогда ничего, но не нужно, не нужно так легко от меня отказываться, впредь, пожалуйста, думай дважды… Укрываю Ириску одеялом и вновь отправляюсь в ванную, бодрый, свежий, обновленный. Готовый к свершениям. Но нужно возвращаться домой. Возвращаться куда? Черт, домой… Вся Россия мой дом. Обновленная, свежая, бодрая. А Курск в какой стороне? Куда мне смотреть, чтобы увидеть отсюда чертов Курск? Мне приятней смотреть на кафельные стены, кремовые гладкие кафельные стены – Ириска Ирискина спит, спит-храпит, тогда уж "храспит", ну а если серьезно, то я оставлю ключи – ключи будут лежать на тумбочке, не потеряет, такая глупая, но красивая. Имеет право на счастье. Счастье? Дверь же захлопывается? Захлопывается. А я уверен? Я не уверен – тогда стоит проверить и увериться окончательно. Так, успокойся. Никто не тронет, ну да, она проснется с утра, откроет глаза и… Может быть даже вспомнит. Заглянет под одеяло, улыбнется, перед тем как кинуться смывать с себя солоноватые следы ласки… Ириска Ирискина. Документально засвидетельствованная.

Машина ждет у дверей гостиницы. Строгая моя "Вольвочка". Подготавливается. Не хуже любой Ирискиной. Задерживаю дыхание и достаю ключ. Вставляю – опля – двигатель нужно предварительно разогревать. Все в этом мире нужно предварительно разогревать. Особенно ночью. Вот и выбираешь – ждать или вставлять. "Вставляждать", черт… Я уезжаю из Калуги. И возвращаюсь домой. Дорожная артерия Р-92.

Тебе не поможешь…

Потому что ты сука. И сука самая настоящая. Даже спорить не будешь. Будешь названивать и трепать мне нервы, но спорить не решишься – ты попросту не умеешь спорить. Твое поведение, его же можно назвать боязнью? Можно-можно. И чего ты боишься? Не упекут тебя, не упекут – черт, а зря, как бы мне хотелось, чтобы закинули тебя на нары куда подальше, да ты же слезешь, спрыгнешь мне на шею и ножками плясать начнешь, потому что ты сука и сука самая настоящая. Где хахаль твой? Другого адвоката нанять он не может? Ваш бизнес содержит, а связи содержать не умеет, так? Зато вам нравится кушать нефть: на завтрак, обед и ужин. Нефть на десерт и в качестве компота. Еще и со мной, во времена моего конторского гниения, ты умудрялась подсасывать копеечку налево и направо, кто сколько даст, кто сколько заплатит, мерила линейкой успешность, – длиннющей такой, длиннющей – умело составляя свой распорядок дня. Отчего ты еще не в Москве?

Ты берешь меня деньгами. Ты деньгами меня берешь. Надеюсь, и без пояснений все ясно. Твой возлюбленный морж, как я понимаю, возлюбил пририсовывать нули к известным шарообразным суммам. Вот уж по-детски игривый малый! Но мне, знаешь ли, грех жаловаться. Мое дело – закон. Закон, слышь, дорогая! Блюсти справедливость. Вот и блюжу… Или блюду? В бардачке моем спрятана Конституция, само собой, свежей редакции, со всеми известными исправлениями и поправочками. Иногда и в нее заглядываю – когда в пробке стою или жду чего-то. Совершенно забываю про Ириску Ирискину, но все-таки, как она там? Проснулась, глаза распахнула и глядит по сторонам – то в зеркало уставится, то в окошко взгляд тянет, а за окошком солнце встало, разгорелся новый день, новая жизнь появилась…

Отмывать мне тебя придется. Брать за холку и отмывать, как отмывают измученную болезненной течкой кошку – мордой в пол, собака! Струя холодной воды под хвост и ты станешь бархатной – ты глянешь на меня со слезами, а голос твой будет дрожать, терзать телефонные всхлипы: "Мяу-мяу, дорогой, мяу-мяу, мой любимый, мой морж ни на что не годен, он окончательно выдохся – наши чувства теперь заменяют деньги, да-да, дорогой, даже деньги теперь заменяют деньги, а я, мяу-мяу, а я, черт, как бы это глупо не прозвучало, всего лишь хочу жить по-настоящему, я хочу жить так, чтобы проживать каждый день, как последний, с истерикой и наслаждением, с животной страстью и рвением, я хочу жить хо-ро-шо, кхе-кхе, вдыхать выхлопные газы и рожать здоровое потомство моржеподобных существ, ква-ква, хочу гулять по Тверскому бульвару с собачкой и глядеть на беззвездное небо, выискивая на нем собственное бледное отражение. Я хочу, я желаю, я требую! Мать мою, только подумай, как сильно я хочу счастья… Прописочка-прописка – морж склеивает ласты и дарит мне прописку, мяу-мяу, ты понимаешь, тогда я буду совсем свободна, любимый, в тот день я стану птицей, кар-кар, я полечу – вспорхну крыльями и вылечу в трубу, а ты побежишь за мной, ты будешь торопиться, мчась вслед за воздушным змеем, ты постараешься поймать меня за веревочный хвост, ты попытаешь счастье, защищая меня в суде, спасая меня от мнимого поругания, которое, ха-ха-ха, я сама себе напридумывала, ты будешь рвать задницу, чтобы ЗАО "Отсудите у нас деньги и спасите свою бывшую женушку" рыдало кровавыми слезами и билось в агонии, когда ты взмахнешь-вспорхнешь своим ворохом юридически-туалетных бумаг, когда ты произнесешь правильные и заветные слова: "Дамы и господа, моя бывшая, нынешняя и будущая жена невиновна, я не верю своим ушам и глазам, поймите же, это человек поистине ангельской наружности, ее внешность совершенно не скрывает внутренних подвохов – она чиста, как детские слезы, я спал с ней шесть лет, не всегда удачно, но все же, к чему столько слов, давайте переходить к делу, вы не верите мне? Даю руку на отсечение, она невиновна! Я готов пострадать за ее чертову невинность, как телесную, так и духовную, лишь бы мне заплатили деньги – речь идет о конкретном условии наших любовных отношений, иначе бы я не решился пятнать себя чернейшей репутацией этой женщины…" – и мы разбогатеем, и ты и я, мы разбогатеем, определим совместно нажитое имущество, всю череду предстоящих финансовых махинаций, ах, какое словцо, финансовые махинации, я так люблю финансовые махинации, черт, ты знаешь, я так люблю любить – природу, людей, солнышко, люблю любить животных, особенно моржей…

Покрылась ты пятнами – раскрашивала жизнь масляными красками. Преследовала меня, с самой первой минуты встречи, улыбалась в глаза и в спину, курила тонкие сигареты, раздражая мою никотиновую зависимость, ты плевала в кустарники, вульгарно причмокивая губами – вызов за вызовом, подвох за подвохом, голоса в телефонных трубках, редкие встречи на автостоянках, бензозаправках, в торговых центрах родного города, Курска нашего дорогого, любимой нашей деревни – ты не хотела дожидаться рассвета и помнила лишь закат нашей радости… Черт, твоей, твоей радости – был закат твоей радости, твоей, дорогая, и только твоей, моя радость, конечно, осталась прежней – спокойной, неторопливой и скромной, единственно желающей комфорта и мирного сосуществования в семейном кругу, без передряг, без финансовых, мать твою, махинаций, которых ты так желала… Я знаю, я попросту перестал удовлетворять тебя, ведь так и было, ведь правильно, удовлетворять нужно умело, руками, ногами и головой – всем, чем придется, всем тем, чего ты захочешь, потребуешь-пожелаешь, но ответь мне, родная, ответь мне, пожалуйста, как вы уживаетесь с этой рыбиной? Что ж может такого морж, чего не могу сделать я? Похлопать мокрющими ластами по заднице?!

Сейчас я вялый, я непростительно вялый, мне сперва нужно выспаться – ты должна подождать, пока я приведу себя в порядок, затем приведу в порядок свой кабинет, а после приведу в порядок порядок… Мы снова начнем разговор, беседу ни о чем, так о чем же мы будем с тобой говорить, не о личном, ведь так, не о личном, мы будем делать вид, что не знаем друг друга, не знаем того, что связывало влюбленных целых шесть лет, я говорю "влюбленных", все правильно, мы не любили, но были влюблены, черт, как подростки, которых стыдятся родители, мы слишком любили любить, но это же совершенная правда? Нет-нет, ничего не было, нет-нет, я и не вспоминал, дорогая моя, будь покойна, цыц, ты послушай, послушай же меня теперь: не так давно я оставил свою память внутри – в нутре одной из моих любовниц… Черт, как же ее звали? И у нее же тоже было имя… Какое-то мягкое, ласковое имя, такое же любвеобильное, как у Ириски Ирискиной. И тоже сладкая? Я помню ее вкус. Так точно, помню.

Деточка Конфеточка…

Назову ее так. Она, вроде как, любила ярко одеваться, одеваться-раскрашиваться, всякий был макияж, разные там платья, платья на платья, черточки и линии, ромбики и квадраты – сегодня она обезумевший клоун, а завтра она укротитель детей – наряды, скрывающие ее истинное настроение, неприкрытая плюшевая мимика – мы познакомились в небольшом кафетерии, тихом и безлюдном местечке, в стенах которого подавали глинтвейн, да, нам обоим казалось, что где-то под землей, на нижних этажах заведения, скрывается темный погреб – здесь были расставлены бочки, в идеально строгом порядке, бочки разных размеров, вмещающие в себе определенное количество литров, способные напоить любого посетителя, от мала до велика и от велика до мала. Так, я расположился поодаль и долго-долго смотрел на ее рыжеватые волосы, тонкую искрящуюся материю, отражающую само солнце. Охристые пряди, требующие вина. Как это обычно делается? В первый раз неуклюже, долго ждешь официанта, конечно, не хватает цветов, ты пытаешься ловко взмахнуть рукой, но грация все же не поддается – официант наклоняется, снисходительно прикладывает руку к уху и внимательно слушает то, что ты начинаешь нашептывать. И ты нашептываешь какую-то чушь, отдаленно напоминающую просьбу. В нашем же случае все было по-человечески. Я "вышел покурить", шаря в пустом кармане, ведь сигарет при себе не держал – теперь держу только тогда, когда этого требует знакомство – оттолкнул стеклянную дверь и долго-долго смотрел на облака, далекие перьевые одеяла… Там, в тот момент, мне стало жутко интересно, да, я спросил самого себя: "Чем укрывались Адам и Ева в порыве страсти?". Что служило им одеялом? Какой-нибудь здоровенный лист пальмы или что-то подобное? И в какой момент времени они впервые соединились, когда, при каких обстоятельствах? Черт, а ведь это важно. Ведь институт семьи, этот самостоятельный пласт общественного устройства, послушай же, он, черт возьми, начинает свое происхождение именно с Адама и Евы, с их обреченной радости…