Читать книгу Нигилисты - Николай Лепота - Страница 1

nihilists

текст

поэма-экстраполяция

любые совпадения реально случайны; любые фамилии – однофамильцы

не рекомендуется к прочтению верующим во что-либо иное и имеющим соответствующие чувства

#близкоточтоблизко #сонмснов #вопльотчаяния #иллюзиясмыслов #синийсинийплиний #фарсфорсистый #карзиналилий #испепеляющаястрасть #частьсчастья #читатьбырад #странныестранностизла #демонрыжеватый #тщетамира #астролябиягрез #мамамыламило #кутерьмасознания #ханкончаклюбилчакчак #либеральныеполлюции #ублюдоклижетблюдо #зернабытия #теловдело #легкийбризсвонючейлужи #любилюбовь #похвалаглупостиавтора #каковпоптаковидоход #милёотченьмилё #бубнызабубенные #упределавечности #ленинлюбилкошекасталинсапоги

МАНИФЕСТ. Не принадлежа ни к одному из родов войск, женщина купалась в фонтане. Он искристо сыпал брызги и бил струями. Голубой крахмал платья на ней все более терял воздушность и, намокая, живо обтекал аквамариновой холстинкой плечи и руки, грудь и живот, затекал меж ног и сливался с зыбкой волной фонтана. Ладони ее, разрывавшие воду, были бледны, и пальцы легки до полупрозрачности.

Вырастая белыми кудрями из солнечного камня тротуара, на парапет тянулась всем своими сытым собачьим тельцем, вышедшая из моды болонка, цепляющаяся коготками за осклизлую грань и элегически глядящая слезящимися от жары коричневыми глазками на беспечную хозяйку, отдающуюся в недрах фонтана прохладе воды.

Уливаясь потом, тучный сырой мужчина, дуя мимолетно на брюссельское кружево пивной пены, выпускающей в ответ прохладу льда, с нетерпением ждал, когда же платье окончательно стечет в воду и выпустит наружу золотистое тело, и солнцем блещущая вода охватит его, огладит и обласкает в самых недоступных местах.

Желтые, зеленые, малиновые и голубые шелка pare-soleil над окнами кафе и песочная плитка la piccola area своею прибрежной адриатической пестротой превращали фонтан в море.

Под оранжевыми с атласным лоском зонтами сидели в жаркой цветной тени люди в тонких тканях одежд и в изысканных шляпах из легкой итальянской соломки. Они утопали в газовом роспуске апельсинового отсвета зонтов и пихали серебряными ложечками за персиковые щеки шарики орехового, совершенно телесного, мороженого, вытирая задок ложечки о пунцовые сладкие губы. Крупные золотистые осы гудели и гнули острые брюшка над благоухающими креманками, в их больших сетчатых глазах голубой майоликой отливали кусочки синего мармелада, наваленного горкой на блюдо из резного молочного фарфора.

Дети млели.

Голубые мотыльки с золотыми от пыльцы усиками порхали среди лимонно-желтых и алых маков на иссохшей до шелеста циновке, изгибающейся в мареве солнца у самых столиков и защищающей их от яркости дня.

Глядя на картину неизвестного художника, где ажурный белый кое-как сложенный зонт лежал на влажном потемневшем парапете фонтана, над заводью его зелени в уголке, так небрежно, точно вот-вот упадет в воду, можно было почувствовать, как испаряются в горячем воздухе брызги, как прохладно под платьем тело, как свежи губы женщины, не знающей, что значит разбить о голову бутылку, счастливо не угадав в темя.

А писать о том, чего не было – не в привычках автора.

1

Трудно было угадать, сколько ему лет.

Он делался моложе, когда злился и глаза начинали светиться.

Сам он вообще никогда не думал о возрасте.

Он не думал о внешности.

Знал, что женщины любят за толстый бумажник (каменная стена); за красивые слова, особенно в стихах из томиков лирики (ушами); за дерзость и хулиганство (по глупости и молодости лет, по подспудному ощущению воспринимая агрессию как бонус в эволюционном отборе); за мужественный взгляд (в период овуляции).

Глядя в зеркало, он видел этот взгляд под густыми соломенными волосами, оттенявшими золотистую смуглую, словно бы с вечным загаром кожу лица. Он был человек-песок, и глаза его были осенние – зеленовато-желтые. На солнце они превращались в медовые гелиодоры. Под низким с тучами небом – в просветленные опалы.

Очерченные четко губы и твердо стоящий подбородок говорили о несгибаемом решительном характере и о ясном взгляде на вещи. Успех в жизни ему был гарантирован.

Но успеха не было.

В молодости он был в своем роде уникальным бойцом, ему прочили блестящее будущее. Но молодость прошла, оставив на память порванные сухожилия кистей, а на левой руке – сочетанный перелом: компрессионный – пальцев и «женский» луча в типичном месте. Это «типичное место» – дистальный метаэпифиз лучевой кости, здесь она тоньше всего. Обычно такой перелом зарабатывают женщины, упав на вытянутую руку, так как у них генетически обусловлена более мягкая структура костной ткани. Природа не сумела отделить у них хрупкость от нежности, иногда, впрочем, скаредно обделяя нежностью, но оставляя слабые кости и нагнетая требующую забот капризную хрупкость.

– У вас нетипичный перелом в типичном месте, – мрачно пошутил, нависавший горой над столом, хирург, разглядывая рентгеновский снимок и косясь на анализы. – Биохимия отражает полное насыщение крови микроэлементами, кальция в достатке. Кости у вас, извините, как у быка. Их сломать только ломом можно. Как же это вы?.. Еще и сухожилия в лохмотья, и пальцы всмятку. В дробилку, что ли, руку засунули?

Бой проходил на нейтральной территории, в чужом городе. Врач не знал его.

– Поздоровался неудачно, – сказал Илья. И тоже пошутил: – Ходить буду?

Врач посмотрел на его изодранное лицо с бледной полоской шрама под левым глазом, с рассеченными в нескольких местах бровями, и до него вдруг дошло:

– А в реанимации тот, с кем вы поздоровались?

– Возможно.

Кости у Ильи были крепкие, но сила удара от природы (та самая уникальность «в своем роде») – страшная. Не выдерживали даже эти кости. Егоров – тренер, сам в прошлом «Павел Мялкин» – прозванный так за силу и жесткость в бою – только руками разводил. Специалисты тоже не могли ничего придумать: как урезать силу удара? Чтобы бил наповал, но руки оставались целыми.

А как тут урежешь, когда в смертельном бою, помимо азарта, включается инстинкт самосохранения, он орет от самых кишок – бей! Илья старался контролировать силу. Это мешало. Но пока он шел от победы к победе. «Пока» закончилось предсказуемо.

Исмаил, с которым он дрался на закрытом турнире в последнем бою, был парень верткий, жилистый, боец хороший, но грязный. Сам в этом каялся не раз, и клялся, что не нарочно: «Я мужчина, мне по яйцам бить западло. Верь мне, брат…» Специально или нет, но именно по яйцам он и бил. Бил и в колено прямой ногой… Говорил, что не помнит себя.

Помнит-непомнит – все это тефтели в сливовом сиропе. Бои без правил, особенно в неофициальных схватках, где на первом и на последнем месте деньги, впрочем, как и всегда в жестоких играх серьезных мужчин, обычно превращались в кровавое побоище. Особенно тогда, когда сталкивались не только интересы, но и амбиции хозяев бойцов. У каждого был такой хозяин. Неважно, как он назывался и как опекал своего мастера, в конце концов, он определял его жизнь. Во многих случаях и – смерть.

В тот раз Исмаил с горящими глазами вошел в клетку – бить, рвать, калечить… Его зарядили на победу бешеным гонораром и какой-то желтой тягучей дрянью, которую он, судорожно дернув горлом, проглотил в раздевалке. «Убей его, – прищурил янтарные глаза Вагиф. И жестко ткнул кулаком в скулу Исмаила. – Его должны унести. Я слово свое дал…» Костяшки пальцев и крупный гранатовый камень на мизинце отпечатались белыми пятнами на скуле Исмаила. Но это было не больно, не обидно. Это был жест веры и любви к нему. Он должен был оправдать особое отношение больших людей к себе, оправдать их надежды и расчеты.

Поэтому в самом начале, когда бой только разгорался, и крики наставников перемешивались с выкриками зрителей, превращаясь в единый вращающийся вой, а оба бойца лишь примеривались друг к другу, Исмаил, желая исключить всякие неожиданности, ударил Илье в пах. Никакого «не помню себя» даже на горизонте не было. Нырнул и двинул кулаком. Знал, что в честном бою Илья снесет его в один заход.

– Кончай, – выдохнул ему с нарастающим хрипом Илья в острое лицо с хищно изогнутым носом. – Покалечу.

Тот через минуту опять ударил ниже пояса. Вскользь, но все равно попал. У Ильи перед глазами повисло красное знамя конармейской атаки, загудело, забилось на ветру ненависти. Закрыло мир.

Злость хороший помощник в бою, бешенство – коварный враг.

Илья взбесился. Правую руку еще придержал, но все равно связки лопнули, а левой ввинтил. Исмаил впал в кому; облитой холодным потом резиновой куклой, бесчувственный и безучастный к грохочущему залу лежал он на полу октагона; за металлической сеткой клетки открывался черный туннель. И он двинулся по нему шаг за шагом.

В реанимации его привели в чувство, но Исмаил никого не узнавал и умирал на глазах. Реаниматологи вынуждены были вернуть его в прежнее состояние и повторно ввести уже в искусственную кому.

Вышел он из нее или нет, этого Илья не знал. Бледного и тягучего как лапша, утыканного трубками Исмаила увезли куда-то далеко, на родину.

Илья забыл о карьере. Она кончилась, не начавшись, как следует. Он не видел за собой вины в том, что случилось с его соперником. Все произошло в открытом и честном с его стороны бою.

Но как быть дальше? С такими руками и ударом его ждали только переломы.

А сегодня от него ушла жена, сказав:

– Твердость хороша лишь в одном месте. А ты весь как железный.

Подняла желтый чемодан с серого пола площадки и пошла вниз по лестнице. Все вещи не забрала, значит, будет думать.

Будь он на самом деле железным истуканом, он бы свернул шею и жене, и ее новому другу жизни, с которым она хотела шагать легким и приятным шагом до самого горизонта, где растут исключительно магнолии и туберозы. А Илья только поглядел ей вслед, в пролет лестницы, и подумал: «Весна».

За окнами подъезда мягко и серо разлеглась февральская оттепель. На тротуарах желтая каша из снега с песком и солью. В небе дымчатое солнце.

Зря она. Илья не был железным человеком. Он так расстроился, что даже не пошел в зал, где подрабатывал инструктором, позвонил и сказал, чтоб начинали без него: «Семен, нагрузи их железом сегодня… Да. Но чтоб все живые остались…»

В гараже, где он чинил подвески автомобилей, тоже был аврал – трубы прорвало, и на неделю распустили всех мастеров. Свободен. Со всех сторон свободен.

Илья пошел к Кириллу Рыбкину, известному одноклассникам как Гольян.

– О? – Встретил тот его в дверях. – Ты с пивом?

– И с водкой.

Гольян не удивился. Если кто-то думает, что спортсмены пьют только мельдоний, он сильно заблуждается. Спортсмены пьют водку, как кони. Литрами. Гольян видел это в кругу друзей Ильи, но не завидовал им. Лишние расходы.

Пил Илья редко, но выпить мог много.

– Я с тобой наравне пить не буду, – сразу предупредил Гольян, и ускользнул на кухню. – Сейчас что-нибудь сварганим… А ты что это? Загулял?

Илья прошел в зал. Поставил на столик литровую бутылку «Столичной» и шестерку пивных бутылок.

– От меня Светка ушла! – Громко, чтоб Гольян услышал на кухне, сообщил он новость из собственной жизни. – Бусы забрала, а половину трусов оставила.

– О-то-то-то-то… – Запел Кирилл, внося кучу тарелок с нарезкой и подмышкой отрубной батон. – Как это? Она ж тебя любила.

– Говорит, я весь твердый.

– Может, жесткий? Или упертый?

– Хрен ее знает. Долго не объясняла.

– А к кому ушла? К мамаше своей депутатке?

– Нет, к мужику какому-то.

– Ну, чувачок, ты даешь!.. Накостылял хоть ей?

– Ты охерел? Как ты себе это представляешь? – Гольян должен был понимать, что даже хорошего илюхиного шлепка Светке хватило бы на перелом позвоночника.

– Эх, добрый ты человек!.. Этому тогда наваляй. Он кто?..

– Макаронный король.

– Как это?

– Так это. Спагетти делает.

– Группы «А»?

– Откуда я знаю?..

– О!.. И вообще, тебя на лапшу променяли, а ты – «охерел»! Дал бы в лоб напоследок.

– Умгу…

– Если боишься, что убьешь, газету трубочкой свернул бы и – по заднице!

– Рационализатор, блять.

– А как же! – не забывая о деле и ловко орудуя с закусками, отозвался Кирилл. – Голова варит… Или ждешь, что она вернется? Ты как с ней вообще? Вроде, не видно было ничего такого… А может у тебя у самого рыло в пуху?

Гольян мог спрашивать у Ильи все, что угодно. Они со школы друзья. Совсем разные, но друзья. Часто виделись, или не виделись месяцами – не имело значения.

– Ты сам-то когда женишься? – спросил Илья, открывая бутылку.

– Женишься тут, на вас глядя… Мне и так хорошо! Сам себе хозяин. Сам себе жена.

– Ни фига себе!

Кирилл был когда-то женат, но быстро охладел к семье и вскоре вернулся домой, откомментировав свое возвращение известными словами о попытке и пытке, отрицая наличие второго в первом.

Но, похоже, его все-таки пытали. Там, в семье.

Никто не знает точно, что с Гольяном делали, но одно известно, что тещу он трепетно ненавидел (хотел презирать, но не хватало сил до этого подняться). Теща в ответ, или без ответа, а лишь исходя из внутренних убеждений, считала его бесполезным кретином и даже врагом, способным только «стулья двигать да похоть тешить». А он ее «дурой, застывшей в камне».

Что имел в виду Кирилл под «камнем» более-менее ясно, а что теща под «стульями» – неизвестно. Но за «похоть» взялась крепко, обещая дать по рукам эротическим евреям. При этом бросала на склонившегося к столу (к ней задом) зятя чувственные в силу одиночества взоры, шедшие вразрез с мыслями. Диссонанс натуры и разума раззадоривал и раздражал ее. Иногда ей хотелось задушить Гольяна тем или иным способом. В грезах она видела то одно, то другое, то его синее лицо.

Приняв зятя почему-то за еврея (может из-за раннего частичного облысения, а может из-за прохладного отношения к патриотической теме) она стала испытывать мучительное подозрение к этой сомнительной нации. И, увы, не беспочвенное! Она видела, как вожделеют друг друга артисты на экране, а они традиционно все почти евреи. Очень трепетные и преображающиеся. Как назло, влекущие. Влекущие на зло.

– Она сильно общими вопросами ушиблена, – как-то еще по женатому делу рассказывал Гольян Илье. – Тут недавно какой-то дипломат откинулся неожиданно для себя, так она три дня ходила со статусным лицом, грустила и плакала от одиночества как Белка без Стрелки. А на девятый день стала своим клиентам подносить «фронтовые сто грамм». – Видя непонимание в глазах друга, пояснил: – Она ж самопалом торгует втихаря, спирт бадяжит. Без этого пенсии ей только на коммуналку хватает, на хлеб и на новые трусы ко Дню конституции. Что удивительно, госпатриотизм пересиливает природную жадность и тяготы жизни: это ведь такая скупая сука, что за три рубля автобус перепрыгнет, а тут разливает бесплатно и торжественно каждому сообщает: «Горе. Такая потеря для России». И сообщает, на скольких языках этот соловей пел. И мне стакан сует: «Он на семи языках говорил». Мне с ней ругаться надоело, я выпил. «Дура, – думаю, – они там на семи языках говорят, и по семь шкур с вас с каждого спускают…»

– Она так понимает счастье, – философски заявлял на это Илья.

Но Гольян был глух к философии счастья. И истязал дальше свое сердце фантомными болями прошлой жизни.

– Живешь как кусок сала, – говорила иногда теща зятю, – ни молодую жену, ни меня не замечаешь. Уважения не имеешь.

Кирилл замечал их. И жену Ирину, хотя та в постели не была ни Эммануэль, ни Черной Эммануэль, ни Ленкой со второго этажа, а так сопела себе под нос и говорила иногда некстати: «Не напирай…». И тещу Веру Аркадьевну: все ждал, когда та утонет в бассейне, куда ходила в «группу здоровья»; возможно, ее подведет сердце или острая судорога сведет ее уставшую ногу, и теща уйдет на дно.

Но дождаться этого он не успел, был назван полным идиотом за то, что не верил президенту, а еще за то, что подсунул Вере Аркадьевне рецепт молодости Клеопатры, основной компонентой которого был голубиный помет. Слово «голубиный» очаровывало, но!.. Теща вняла рецептуре, скрупулезно растерев помет и прочее до кашицы, и в итоге разошлась с Клеопатрой диаметрально: на утро контур лица ей обнесло большими гнойными прыщами.

Кирилл был отмечен постуком костяшек жилистых и твердых тещиных пальцев в его «пустую голову», попыткой отодрать его за уши и плеванием в него в бессильной злобе пересохшей слюной. На последнее он в крайнем запале воскликнул: «На хер вас с вашими дипломатами!» Удар под дых исказил тещины черты.

Разрыв окончательно принял форму политического демарша, а далее – неразрешимого конфликта сторон с оттенком летальности: сдох любимый кот тещи Герман, которого Гольян, злобно хлопнув дверью напоследок, защемил насмерть. Это произошло случайно, но зять себя не оправдывал. Он был потрясен непреднамеренным убийством кота, испытав шок и трепет, но не каялся, ибо это не могло воскресить избалованное животное, и унижение его фронды явилось бы лишь бесполезным унижением и ничем более; к тому же именно ему в тапки, чуя врага, постоянно ссал Герман. Мосты были сожжены.

Чтобы как-то унять нервы, Гольян написал поэму в тридцать три страницы белым стихом, на который скатился непреднамеренно, хотя и начал с бодрого пушкинского четырехстопного ямба: «Еще к тому ж нас разлучило, Случайной жертвой Герман пал, Ото всего, что мне не мило, Я тут же сердце оторвал…»

Напрашивались и иные рифмы: «отодрал», отъ…» и тому подобные. Но они были скоропалительны и не объективны. Ничего такого грязного в действительности не происходило, а нашептывалось оно лишь вздрагивающим в обиде раздраженным сердцем человека, испытавшего моральные гонения.

Кирилл ушел из дома, не оглядываясь, и теперь делал вид, что женатым никогда не был.

Позорное пятно его ежедневного шестимесячного унижения, в том числе и горечь выпитого полустакана им самим в помин души полиглота-патриота не уходили из сердца, и он их топил в живительной влаге смыслов жизни. Иногда просто выпивал, как сейчас с Ильей.

Забулькало из бутылки, разящий запах пошел над столом.

– Куда по стакану-то сразу!

– Я думал это рюмки… – У Ильи в руке они и были как рюмки. – Не выливать же обратно в бутылку?

– Ты пей, а я буду оттуда себе наливать в рюмку. Как крюшон.

Пока Гольян плескался со своим крюшоном, Илья выпил стакан и посмотрел вокруг:

– Все так же. Ты как мебель внес, так она и стоит посредине комнаты.

– Так и задумано. Интерьер по зонам.

– Некому тебя пинать… Теть Дашу когда, в прошлом году похоронили?

– В позапрошлом. Ты что!

– Я думал, в прошлом. Кажется вот только. В мае же?

– В мае. Только не в том, а в том, – Гольян закинул, сгорбатив, палец в воздухе через один май.

– Надо же… Скажи, после тридцатника вообще время полетело! Помнишь, как в школе? Конца краю нет. Казалось, вечно будем туда ходить.

Кирилл только кивал головой. А может, она у него качалась в такт с ножом, которым он нарезал колбасу, подваливая лоснившиеся на срезе кружки на замену тем, что быстро исчезали с тарелки.

– А первые четыре класса – вообще целая жизнь… – Илья любил вспоминать детство, и не то чтобы истории какие-то, а сам запах его, краски, звуки… И хоть бы он молчал об этом, а то говорил. И ей говорил. И что теперь? Он же – «твердый». Глянул на Гольяна: – Ты чем сейчас занимаешься? Давно тебя не видел.

– Эротикой.

Крупный, полноватый, но очень живой в движениях, и вообще – живой, с обязательной сегодня как для либералов, так и для патриотов бородой, с волосами, скрученными в хвост, Кирилл несколько повлажнел взором, и вальяжность растеклась по всему его телу: от обширной жирноватой доброй груди – к широким штанам.

– Чем?

– Эротикой.

И оттопырив мизинец, отгрыз у огурчика кончик с хвостом.

– Вот ты сам себе и жена… Точно тебя теща определила – «стулья двигаешь да похоть чешешь». Ты хоть бы ремонт сделал. Кирюх? Слышишь… А то обои висят лоскутами. Или эту квартиру продай и новую купи. Тебе не привыкать.

Друзья не понимали его мотивов, когда он трехкомнатную квартиру родителей продал, и купил эту: одну здоровенную комнату в старом царских еще времен доме.

– Ты мне туда же – с обоями! Вот потому и не женюсь. Будет тут какая-нибудь с утра до ночи зудеть, как микроб… Зачем мне «другая», когда здесь потолки под четыре метра?

– Вот ты и не можешь до них достать – паутину снять.

– А высота – это… простор, объем, свет. Мне это для работы нужно, – не слушая Илью, радовался своему жилью Гольян. – И вообще, я человек вольный, лежу, думаю. А надоело думать – вот…

Взял смартфон, затыкал пальцами в экран.

– Вооот… Видишь?

– Упорно сморишь порно?

– Только бессюжетное. Но не в этом дело. Тут всегда предлагают перепихнуться. Цены умеренные, а девушки очень приличные. И самое интересное, все живут неподалеку. Так что квартирка – поискать! А ты говоришь – продай. Я мамкину продал, эту купил. У меня еще бабло осталось. Вот – живу. Эротикой занялся: девушек снимаю. Вон там – в эклере.

Илья заглянул за шкаф. В светлом полностью остекленном эркере стоял кожаный диванчик, пара софитов и маленький столик.

– Ясно… – Не совсем внятно оценил место съемки Илья.

– Там контр свет хороший, не только волосы, но и кожа у них в золотых кольцах. Провожу фото сессии в стиле «ню».

– Получается?

– Что именно получается?

– Ню твои.

– А то!

Гольян притащил кипу фотографий.

– Любые тут.

– Я не понял: они тебе платят или ты им?

– По обстоятельствам. Иногда они. Были тут две. А так – я. Потом в журналы продаю.

– Покупают?

– Ага.

– «А-гааа»… – Усомнился Илья. – Что-то не вижу я тех журналов. И по телевизору тебя не показывают. Или я что-то пропустил?

– На рынок пробиться сложно.

– Еще бы! Такому художнику.

– Художникам на рынке всегда тяжело. – Кирилл уже окосел и верил, что он художник и поэтому ему тяжело.

– Гольян! А что это они у тебя все вперед задом или в наклон? Две позы на всех. Ты бы новые осваивал. Или это все одна и та же особа?

– Ты в искусстве дилетант. «Осоооба»… В ракурсах вообще нуль. Иди вон бей свои чучела. А сюда – ни ногой. – Он отгреб фотографии в сторону. – Знаешь, что такое композиция? Вот я беру…

Илья отмахнулся.

– Во-от! – Недовольно сморщился на отмахивание Кирилл. – Не зря Светка говорит, что ты деревянный.

– Твердый… Я, правда, не пойму: какие это они тут у тебя все… скучные. Как на собрании сидят. Или их в комсомол принимают.

– Так они не в цирке. Чего им веселиться?

– И ноги у всех короткие. Такие дешевле что ли? Во! Опять вперед кармой. Что ты их так выкручиваешь?

– Сундук. Это стиль! Ты вообще слышал что-нибудь об индивидуальном почерке?

– Ну, вот эта ничего.

Илья держал большой снимок, на котором молоденькая девушка в белой расстегнутой мужской сорочке в бледно-голубую исчезающую полоску, сидела нога на ногу на краешке старого венского стула.

Стул стоял к ней боком, легкий, сухой до звона, тонкий. Благородный, как альт.

Она, облокотясь о его коричнево-красную спинку с потускневшим и местами ободранным лаком, свою выгнула легко и изящно, подчеркнуто откинув плечи так, что рубашка начала разъезжаться. И это было хорошо. Она не врала: ой, люди, я случайно! задумалась и поясницу свело!.. Я не блядь, а Катюша…

Нет, она говорила просто, открыто: я красивая!

И это было красиво.

Ее ослепительно белое тело легло через весь снимок протяжным мраморным винтом от приподнятого подбородка – через высокую шею – по ключицам и в волнующей близости от поднявшихся и приоткрывшихся грудей – через бедра и колени – обтекая голень голенью – кончиками пальцев в пол.

Она парила «на цыпочках» на своем бардовом стуле, повиснув в оконном лучистом свете. Альт пел протяжно, как и положено чуть в нос, но чисто, поднимал звук высоко и уносил.

Девушка падала назад, но летела вперед. Навстречу.

Голова соблазнительницы (ведь она соблазняла!.. или очаровывала?) была повернута вправо, как будто она пыталась за окном рассмотреть белый эмалевый циферблат настенных часов с обломанными стрелками. И слегка недоумевала, чуть прикусив скошенную губу. И еще непонятно как улыбалась искрами зрачков. Смеялась.

Пошло? Еще бы!..

А если смотреть глазами полными света, то чисто как в небе. Бело как на эмали заоконного циферблата… Его не портят даже голубые полоски царапин, радиально оставленных обломками стрелок. Они как трещинки во льду…

Раздета она была не больше, чем раздеваются на сцене. Темно-коричневые большие глаза, каштановые волосы, контур, которых и, правда, золотился, чуть выпуклый чисто выписанный лоб…

Какие тонкие черты лица! Зачем она у Кирюхи?

– Это как же ты умудрился? Где ты ее надыбал?.. И ведь не врешь, ты снимал. Рубаха твоя.

– А! – Самодовольно расплылся Гольян. – Таких рубах нынче не купишь… А говоришь – жопами вперед! Тут искусство. Тут тебе не самцом надо быть, а созерцателем-идеалистом.

Помолчал, походил вокруг Ильи, любуясь снимком и, не меняя интонации, спросил:

– А у вас как? Светка заблядовала, или ты ее довел?

– И то и другое.

– Она ж тебя любила.

– Было дело. А эта у тебя откуда?

– Вон ты что!.. – прищурился Гольян. – Оттуда.

Еще выпили по одной. Закусывали, говорили не спеша.

– Оттуда – это откуда?

– Ага! Так я тебе и сказал. Чтоб она к тебе удрала? Знаю я… – Но не удержался, ткнул пальцем в телефон: – Отсюда же! Живет в трехстах метрах.

– Ты шагами считал?

– Тут все написано. – Кирилл держал смартфон возвышенной рукою миссионера, приподняв до уровня глаз, точно текст с непогрешимыми истинами перед новообращенными и иными, пребывающими пока в необращении.

– Через день, наверное, сталкиваетесь у светофора, – отметил скепсисом пресловутые триста метров Илья.

– Хочешь, позвоню?

– Звони.

…Домой он шел ночью. Часа в четыре утра. За домом, что стоял напротив – через площадь – уже, кажется, светало. Да нет, это голубые фонари. В феврале в такую рань солнце еще спит. И ему хотелось спать.

Он не знал, как дальше жить без Светки. Он привык к ней, и привык не как трамвай к своим рельсам, а как привыкают чайки к морским прибрежным рифам.

Они рассекают воздух, бьют его крыльями, стремительно проскальзывают над самой водой, хватают в зеленой воде серебристых рыб, а потом, выбившись из сил, падают на скалистые гребни, цепляясь за осклизлые знакомые камни желтыми коготками, и замирают на них, совеют под солнцем. И даже не слышат, как ударяют волны, как пена подкатывает под самые их ноги, и обегает их и потом тает, лопается пузырьками…

Прошлым летом они были на море. Видели эти камни, этих чаек, эту пену, эти синие, красные и желтые ноги-веточки в теплой воде… С кем же он теперь туда поедет? Зачем он туда поедет? С Лилей Брик? Нет, с ней нужно куда-то в другое место.

А что мы знаем о трамваях? Зачем о них так небрежно?..

Может, и у них есть любимые мягкие рельсы и дорогие им повороты вокруг старых деревянных домов и ажурных металлических столбов. Может, им хочется бежать вдаль по теплому железу навстречу заре, не останавливаясь на остановках? И осыпать свою желтую голову длинными голубыми искрами… Голову? Это едва ли.

Но вы же не были трамваем. Вы не знаете вкуса электричества!.. Так что же судить их? Что рядить?..

И чайками мы тоже не были.

Быть может, лишь мелкими птичками на определенном этапе эмбрионального развития.

А как прекрасно сидеть на красных от восходящего солнца камнях. Слушать песни моря и вдыхать запах водорослей и йода, пахнущего рыбой…

Это ли плохо?

Ну-ка, чайка, отвечай-ка!

2

День расставания с женой был его последним спокойным днем. Как оказалось.

Обычно люди в такие дни дерутся, или плюются, если почему-либо нельзя драться, делят нижнее белье, потому что одно «он дарил, а другое хрен знает кто!..»

Люди преображаются, совершенно не сдерживаются (хватит!), ибо нравственность – есть правда, которая лезет наружу.

Вешаются или пытаются повесить друг друга, орут, вспоминая: «… каких вы, сука, ели раков? Просто раков!.. Просто ели!.. Раков ели раком!..»

О слабости натуры: «…ты тюфяк, у тебя даже на галстуке сопли…» И охапка галстуков радугой в лицо: смотри!

Наболевшее: «Змея дочь змеи!..» и «…а вот теперь иди к своей маме с чемоданом навеки и скажи громко: «Мама!..» Скажи: «Здравствуй, мама!..»

Конфликты на религиозную тему: «Яйца они на Пасху красили! Кому?..»

И что-нибудь из мира науки: «…да задохнись ты газами впотьмах…»

«Обманутые» очень мирно просят рассказать «как все было на самом деле»:

– Просто расскажи и все, чтобы знать. Так… «Было один раз…» Так. У Дятловых?.. Так. Один раз и все?.. Хер там – один!.. Не трону? Щас я тебя не трону!..»

Про Сибелиуса, конечно: «Сибелиус лучше Шо… Сибелиус?! Да провались ты со своим Сибелиусом! Прыгни с ним со скалы!..»

Банальное:

«Будут деньги – приходи…»

«Леденец соси лиловый!..»

И прочее всем давно известное, правдивое, без лизоблюдства. Без угнетения. Без якобы служащей делу мира политкорректности.

Делу мира!.. А вот когда рванет, то и не орите! Одумайтесь! Одумайтесь сей же час и не душите правду день за днем!.. Ее за кушак не заткнешь. В шапку не положишь. Отрыгнется огненно!..

С пьяницами и вовсе сладу нет.

Еще плачут в этот день. Страдают страшно. Некоторые смеются.

И их понять можно.

Илья, видимо, тоже переживал. Он чувствовал, что у него вытащили что-то из груди, а взамен ничего не положили. И вокруг тоже было пусто. Он не кричал, не плакал. Не было ни привычки, ни желания. Но неосознанно ждал, когда то самое, которое было в нем, пока его не забрали, вернут на место.

Напиться не удалось. С кареглазой девочкой с кирюхиной фотографии ему стало лучше, но она на другой день уехала. А потом началось такое, что невозможно было даже вообразить. Он за несколько дней забыл, как живут обычные люди. Тем более – как они разводятся. Смех один – все их метания вдоль заборов.

Утром Илья проснулся по привычке в 6.00. Хотя мог и поспать. Спешить было некуда.

– Хватит бухать! – Сказал он самому себе в зеркале и пошел к двери, ногой, почти не глядя, на ходу захлопывая дверцы пустых шкафов. Значит, Светка все-таки приехала вечером и забрала оставшееся имущество. Новая семейная жизнь свивалась в гнездо.

Пройдя через два двора к парку, с начавшим уже оседать снегом, Илья побежал по дорожкам. С полчаса он бегал один, не считая собак, которые делали свои дела под кустами и даже пристраивались бежать наравне с ним.

Хозяева – кто, сутулясь, кутался в пальто, зябко гнулся и спал еще на ходу, кто бодрился, кричал: «Дикки! Оставь ее! Оставь! Ты же умный мальчик… А ну-ка, побежали… Иди сюда, негодяй…»

Илья загляделся на то, куда это хозяйка с негодяем Дикки побежали и налетел на высокого мужика. Очень тонкого и жесткого, как прут. (Вот это я понимаю – твердый!) Илья извинился и побежал дальше.

Вслед донеслось нечто несуразное, Илья так и не решил – ответное это извинение или что-то еще:

– Вы доставили мне удар. Но я поставил вам тело преградой.

Иностранец? Да нет, говорит чисто. Только… Человек с расстройством речи, или мозга порождающего ум в его норме. Сразу не понять – с падежами он не дружит, или вообще что-то не так с глубинными пластами. В самих фразах какая-то белиберда. Еще дальше – в голове. В том, как она работает, в том, что ценит и выделяет.

И потом, когда шел домой, восстанавливая дыхание и давая телу немного остыть, все думал, что в нем не так? В этом мужике? Прямо как в дерево в него с разбегу… Длинное до пола пальто, шляпа, как у Максима Горького. Сапоги на ногах… Шпион какой-то. И потом, темные очки спозаранку? Толстые в стеклах и тоненькие в дужках, дужек совсем не было видно. Казалось, линзы сами по себе висят обочь носа.

Вспомнилось, пока Илья бегал, он все время видел этого человека. А тот видел его.

Что он терся в парке утром один без собаки? Хотя, собака могла быть где-то в глубине: за сугробами, за кустами. Могла, но ее не было. Илья был уверен в этом.

Впрочем, о странном субъекте он вскоре забыл. И впал в тоску. Не то чтобы он стенал и метался по комнатам, но было скучно. Что бы он ни начинал делать, через минуту откладывал. Пресно. И даже тошно.

Застрелиться Илья не мог пот двум причинам: во-первых, не было пистолета, во-вторых, в голову нет приходило.

Собрал спортивные штаны, футболки, куртки – засунул комком в стиральную машину и включил ее.

Вот она начала пшыкать воду, вот с утробным стонами покручиваться туда-сюда… Маета. И пойти некуда.

Набрал Лилю. Вдруг она не уехала.

– Да?

– Ты дома?

– Через три дня буду. А что?

– Ничего. В окно не высовывайся – простынешь.

Отключился.

Вчера она и, правда, пришла по звонку. Скинула легкое пальтецо и осталась в тонком прямом платье из трикотажа, под горло. Маленькая, худенькая. Как воробышек. Вроде бы все закрыто, но видно, что и бедрышки стройненькие, и попка приподнята. Тоненькая талия пропадала в глубине платья… Глаза большие, темно-коричневые, бархатистые с удивительным бардовым оттенком. Лицо чистое, ясное. На заглядение девочка.

– Ты прям отличница! – Сказал ей Илья вместо «здравствуйте».

Девушка удивленно и вопросительно вскинула на него глаза. Потом повернула голову к Кириллу:

– А вас двое что ли?

– Да мы так – поговорить, – не дал ему ответить Илья. – Тебя как зовут?

– Лиля.

И глаза светятся, и совсем она не боится по квартирам бородатых мужиков шастать.

– Брик? – Спросил Илья.

– Брик.

Она вновь удивленно посмотрела на него.

Кирилл захохотал.

– А ты чего? – Илье почему-то захотелось отвесить другу небольшую оплеуху.

Тот, видимо, почуял это, и сразу успокоился:

– Да – то. Она, правда, Лиля Брик. Я даже паспорт у нее смотрел – тоже вначале не поверил.

– Только мне с вами разговаривать некогда, мне еще уроки учить, – сказала Лиля Брик.

– Что? – Илья повернулся к художнику в стиле «ню», который по его утверждениям, смотрел у нее паспорт: – А лет ей сколько?

А потом он провожал ее домой. Оказалось, что она, действительно, живет в трехстах метрах, только не от Гольяна, а от Ильи.

Ей было заплачено за два часа за то, что она сидела с ними за столом.

Этот подход Лилю устроил и даже развеселил. Такой фарт если ей и выпадал, то только с пьяными в стельку мужиками. Погулять, да хоть и песни попеть про «берегите матерей», про далекую родину, которая послала своих сыновей умирать и забыла, про падших жен, забывших свой долг и детей – а потом, когда они уснут, идти спокойно с денежками в кармане домой.

Тут и вовсе лафа. Оба трезвые почти и даже добрые. Толстый все время хохочет, он всегда такой. А уж как фотографировал ее!.. Там надувался, там важничал. Пока она сама не села на старый с тоненькими ножками стул, все что-то в наклон заставлял вставать, как на физзарядке и какую-то муть нагонял. Говорил, топовой моделью сделает. Как глянут потом – так один результат: у нее ноги короткие или вообще разные.

Ей было все равно, она была в невидимом серебристом плаще, сквозь который не могло пройти извне ничего. Ни-че-го!.. Как тот дурак, которого лупили дубинами, а ему все равно – «он в танке». И можно было смеяться и смеяться, хоть до икоты…

Второй здоровый, сильный, а глаза… как бутылочное стекло из-под австралийского пива. Желтое или зеленое не поймешь…И смотрит так, будто хочет кого-то рядом увидеть.

Странные. Но эти не обидят. И деньги сразу отдали.

Илья проводил ее до самого подъезда.

– Ну, иди, учи уроки…– Не удержался, спросил зачем-то: – И не страшно тебе болтаться в одиночку черте где, и черте с кем?

– Страшно, когда двойки ставят, и мама пальчиком грозит, – скорчив рожицу, начала она бойко, но глянула на него и сказала просто: – Это уж как нарвешься. Голову отвинтить могут хоть одной, хоть двоим. Я стараюсь, где попало не ходить.

– Ну да!

– А как бы я училась? А так уже на втором курсе, буду журналистом. Еще, может, и писателем стану. Заживу…

Илья хмыкнул. Знал он одного писателя, жизни его не завидовал.

– Если доживешь, – сказал он и тут же пожалел об этом. – Это я так. Не слушай.

– Что – «так»? Запросто могут пристукнуть. Извращенец какой-нибудь попадется. Кишки выпустит, или кожу обдерет.

– Дурочка ты какая!

И вспомнил, что кожа у нее на лице и на шее тонкая, гладкая.

– А куда мне было?

Она и не думала оправдываться. Говорила то, что было.

– Родителей нет что ли?

– Есть. В деревне. А чем они могут помочь? Сами живы и то ладно. А я приехала, пошла в сеть продавцом. Да сдохнуть проще!.. Я кроме работы и тюфяка на полу у тетки своей ничего не видела. Еще и зажимают все подряд. Каждому охота, «затак»… И это на всю жизнь? На этом тюфячке?.. А потом в него же закатают и – в крематорий! С музыкой Шнитке! Бум! Бум!.. Дзюууу!.. Весело. «Доктор, я жить буду? – А смысл?..»

На этот раз улыбнулся и он.

– Могла бы еще куда-нибудь пойти.

– Куда? Заре навстречу?..

– Нуууу… Ты же красивая.

Она засмеялась беззаботно, может, от радости, что он назвал ее красивой.

Пропела:

– Хороша я, хороша, да плохо одета! Никто замуж не берет девушку за это!..

– Частушки?

– Битлз!

Залилась смехом. Он ведь не знал о ее серебристом плаще.

Стала подпрыгивать.

– Холодно?

– Нет, просто весело. – Подышала на руки и приложила к щекам. – Повезло однажды. Взяли в ночной клуб, напитки подавать. В нижнем белье. А в особые дни и без него.

Илья приобнял ее слегка. Все-таки ему казалось, что ей холодно. Зубы стучат.

– Работать можно. Девчонки в очередь стоят. Но меня только на месяц взяли.

– Почему?

– На подмену.

– И не оставили?

– Зачем?

– Как?.. Ты красивая, – сказал он вновь.

– В зале все равно темно. Только огни бегают… Там другая красота. Там такие нужно – во!.. Чтоб грудь вываливалась.

– Откуда?

– Отовсюду. – И вновь рассмеялась. – Там у одной девочки…

И не стала рассказывать.

– Что там у девочки?

– Нет, нельзя!

А сама ухахатывалась.

– Смешная ты.

– Ага… Фуууу…

Вытерла слезы.

– Да мне только доучиться.

– Ломоносов.

Лиля улыбнулась довольная тем, что она Ломоносов.

Илья не понимал, зачем вообще этот разговор. И так все ясно.

– А что же вы с такой фамилией и в деревне?

– А что? – В свете фонаря блеснули ее странно счастливые глаза.

– Все же – Брик!

– Думаешь, Брик это… субтильные ручки да томные глазки?.. Марципаны разные? – Засмеялась, довольная своими «марципанами». – Вино на манжетах и стихи враскачку?..

– Думаю.

– Брик это телега!

– Да ну!..

– Еще корабль такой. Если – бриг…

– Вот как!.. Ясно. Понятно… Нууу… – Затянул он, чтобы распрощаться и тут же почувствовал, как ее рука тянет его за палец. Он чуть потянул в обратную сторону: – Спать иди. Лекции проспишь и останешься неучем. Будешь бестолковой.

Ветер из подворотни тянул к подъезду февральским сырым холодом. А от нее шло тепло, которое позавчера вынули у него из середины твердого туловища.

…Ночью, уходя, он накрыл ее пледом. Девочка улыбалась. Ему или снам.

Спала и не знала, кого он там все высматривал за ее спиной, когда они сидели у Кирилла. Он знал. Того маньяка, который может снять с нее извращенно кожу. Ту мразь, которая за свои паршивые три тысячи рублей видит в ней живое мясо и уверенно обращается с ней, как с мясом. Он хотел его увидеть. Пусть ему только на ушко шепнут – где он?.. Тихонечко… Шепотным шепоточком… Илья бы стал последним, кого тот видел бы в этом мире.

Все-таки выпил он много.

…Илья маялся день, маялся два, жарил яичницу, когда пару раз порывался накатить водки, и даже скручивал крышку с бутылки, но вновь закручивал и ставил в холодильник. Съедал яичницу и думал, чем бы заняться. Скорее – не думал, а просто не знал, куда себя деть. Бойцы его уехали с тренером на соревнования, одному в зал идти не хотелось… Ну, разве что железки пойти потягать.

3

На мыло пришло письмо. Давно ему почтой никто не отправлял даже трех строк. А тут целое письмо. Тааак…

В открытой строке крупным шрифтом: «NICE TO MEET YOU»

Это кому же приятно? Что так вдруг?..

Кликнул адрес, и тут же выскочило сбоку Samantha Brown. Какая еще Саманта?.. Ах, да…

На днях она добавилась к нему в друзья на Facebook и попросила дать ей адрес электронной почты.

Девушка на фото была симпатичной, свободно сидела на высоком металлическом стуле и болтала ногами в носках разного цвета. Скорее всего, намечает flash mob. Или что-нибудь продает. Или проповедует.

Илье это было не интересно, но почему бы не дать адрес такой девушке? Вдруг у нее к нему возникла непреодолимая любовь? Он скинул email и тут же забыл об этом.

И что же она пишет? «Привет дорогой…» Уже прекрасно…

Привет, дорогой.

Спасибо за ваш срочный ответ, я знаю, что это письмо может прийти к вам в качестве сюрприза. Меня зовут Саманта Браун, я сейчас офицер США /NASA в настоящее время в Ливии, и я хотел бы познакомиться с вами, я любящий, честный и заботливый человек с хорошим чувством юмора, мне нравится встречаться с новыми людьми и знать их образ жизни, мне нравится наблюдать за морскими волнами и красотой гор и все, что природа может предложить. Однако я действительно хочу установить истинные отношения, которые могут привести к деловому партнеру или чем-то еще. Я с удовольствием встречаюсь с вами, надеюсь, с вами все хорошо, и как вам нравится ваш день?

Я хочу, чтобы вы знали, что на нас нападают повстанцы каждый день и бомбы на автомашинах, и во время одной из наших миссий по спасению мы столкнулись с сейфом, в котором содержится огромная сумма денег, принадлежащая сторонникам более брошенного правительства Ливии, которое я полагают, были деньги, предназначенные для покупки оружия и боеприпасов, и все офицеры армии присутствовали в этой спасательной миссии, что деньги будут разделены между нами и которые мы сделали.

Из общего фонда моя доля составляла 2,3 млн. Долл. США (два миллиона триста тысяч долларов США). Я ищу вашу помощь для эвакуации моей доли денег из этой страны (Ливии) в вашу собственную страну, чтобы вы могли держать ее в безопасности от моего имени, пока я не приеду в вашу страну. Поэтому я хочу, чтобы вы заверили меня, что если эти деньги будут доставлены вам в вашей стране, что вы будете заслуживать доверия, чтобы держать деньги до тех пор, пока я не приеду в вашу страну, чтобы встретите вас лицом к лицу, чтобы вернуть деньги от вас.

Мне ясно, что вы можете испугаться этого предложения, но я хочу сообщить вам, что я заключил солидную договоренность с компанией безопасности, и они пообещали доставить этот фонд через дипломатический метод по любому из моих пунктов назначения.

Эта поставка будет обрабатываться юридически компанией безопасности, и в процессе не будет никакой формы риска, и деньги будут безопасно упакованы в грузовик, и тот же случай будет доставлен вам в вашей стране. Я решу компенсировать вам 30% от общей суммы денег после того, как деньги будут доставлены вам, а остаток остатка будет моим инвестиционным капиталом в вашей стране.

Один страстный призыв, который я вам сделаю, – это не обсуждать этот вопрос с третьей стороной, если вы не хотите участвовать в этом деле, пожалуйста, удалите это письмо из своего почтового ящика, чтобы избежать утечки этой информации, и это будет опасный для меня, исходя из моей позиции здесь.

Я решил связаться с вами после моих молитв, и я верю, что вы не предадите мое доверие и не пресекаете мою мечту, хотя вы можете удивиться, почему я так скоро раскрываю себя вам без официального введения, ну, я скажу, что мой разум был убежден, что вы – настоящий человек, который поможет мне в получении и инвестировании этого Фонда.

Заметка; Я не знаю, как долго мы останемся здесь и моя судьба, так как я пережил здесь две бомбы, что побудило меня искать надежного и достойного доверия человека, чтобы помочь мне получить и инвестировать Фонд, потому что я буду ждать согласие к вашей стране, чтобы инвестировать и начать новую жизнь не как солдат.

Надеюсь, мои объяснения очень ясны, но если вам нужно дополнительное разъяснение, просто дайте мне знать, и я объясню дальше, я хочу сообщить вам, что здесь, в военной зоне, мы не разрешаем использовать мобильный телефон, мы используем только радио сообщения и электронной почты, поэтому, пожалуйста, позвольте нам продолжать общаться по электронной почте в течение среднего времени.

В заключение, я хочу, чтобы вы сразу пришли мне с ваш ответ в связи с этим предложением, ваш срочный ответ будет высоко оценен. Здесь прилагается моя фотография и фотокопия денег.

Жду, чтобы получить ваш приемлемый ответ, как только вы прочтете это письмо.

С любовью САМАНТА.

Илья пошел на кухню. Достал водку и налил пол стакана. Яичницу жарить не стал. Выпил водку и откусил от кольца колбасы большой кусок. Пережевывая колбасу и отдуваясь спиртом, вернулся к компьютеру.

«Один страстный призыв, который я вам сделаю!..» Тут все письмо призыв и такой страстный, что он это почувствовал в том месте, в которое ему целил Исмаил. Неуклюжий машинный перевод не только не испортил письма, но придал ему особый вкус. Это не был обычный акцент… Это… Илья вспомнил странную речь сухопарого в скверике. Что-то такое общее… Но тот был неприятный. Правда, он не сидел на барном стуле, не болтал хорошенькими ножками в разноцветных носках… Но, все равно, здесь совсем другое дело. Да и не пошло бы ему болтать ножками.

«Я ищу вашей помощи для эвакуации этих денег из этой страны!..» Считай, ты ее уже нашла.

Открыл снимки, которые цветными квадратиками все время маячили перед глазами сверху страницы, и едва не зажмурился. На него глядели ослепительно яркие и ясные глаза. Волосы прямые русые до самых плеч. Лицо открытое сильное. Зубы блещут в улыбке неотразимо. Голубая форма с эмблемой NASA лишь усиливала общее впечатление.

Надо бы еще выпить. Но она же ждет срочного ответа. И глаза так блещут, что отвернуться от них невозможно. И вот эти губы говорят: «Мой дорогой…»

Среди других снимков, на которых Саманта то маршировала, то занималась спортом, а то стреляла на рубеже полигона из винтовки, был и тот ее – с Facebook, где она болтала на стуле ногами в разноцветных носках.

Илья улыбнулся и стал писать «приемлемый ответ».

Моя дорогая Саманта! С интересом прочел ваше письмо. Даже вспомнился фильм, где американские солдаты делили золото Саддама Хусейна – что-то вроде вашей истории.

Не то, чтобы я вам не поверил, но тоже – пески и золото.

Ваша улыбка подкупает. Если она действительно ваша – вы красавица.

Что касается помощи Вам, то я бы охотно помог. Кто Вам может отказать? Да и мне бы деньги не помешали. Но знаете ли вы, в какую страну пишите? Это Россия! Здесь спрятать большие чужие деньги (и свои тоже) немыслимо, если вы не бандит или коррумпированный чиновник. Я простой автомеханик. Коррупция мне недоступна.

Но история ваша и ваши фото мне очень понравились, если захотите, напишите еще. Жду продолжения. Готов подставить свое плечо.

Не задумываясь ни на секунду о написанном, о том, что Саманта может не понять его фразеологический оборот о плече, и будет долго думать, куда он его подставит и для чего, нажал «отправить» и пошел на кухню. К холодильнику. Он не сомневался в том, что это розыгрыш. Но отвечал с азартом и искренним желанием помочь. Во-первых, это против нудных порядков и правил. Во-вторых… Да и «во-первых» хватит.

Кровь заиграла. Стало весело.

Зачем ей это?

Может быть, тоже скучно… Жалко, если снимки не настоящие и у него в друзьях в действительности какая-то шерстистая макака, притаившаяся за улыбкой, блещущей свежестью утра.

Он был поэтом внутри своего твердого тела. В школе писал стихи о любви: «Волосы растрепаны, скомкана постель, В уголке украшена мишурою ель, Мандарины в вазочке, сладко на губах, Мы с тобой на палевых облаках…» Девчонкам нравилось. Гольян отдавал должное тонкой иронии слова «палевый», убежденный, что поэт намекал на палево интимной ситуации; не понимал, глупый, лиризма как состояния души и не разбирался в тонкостях цветовой гаммы золотящихся облаков. А потом и Илья потерял язык изысканного восприятия. Возможно, оттого, что его в большом спорте били по голове кулаками и голеностопами. А может, изросся.

Вся эта переписка, конечно, в никуда, но… Но стало легко дышать! Впервые за последние дни. Вроде бы у него появилось азартное дело.

Лишь бы не мужик сидел там – за улыбкой. Не может быть, чтобы он так писал гад. Письмо пахло женщиной.

Он хотел, чтобы это было правдой. Ливия. Пески. Загадочный офицер NASA, выполняющий какую-то таинственную миссию в этих песках. Бомбы и тот страх, который стоит в ее глазах там – под бомбами и выстрелами загадочных повстанцев.

Воюют ли там сейчас? Там везде воюют…

И эти глаза здесь – чистые, небесные… Чемодан с деньгами.

На снимках он был представлен во всей красе – огромный кейс, скорее именно чемодан из серебристого с желтизной металла. С ребрами жесткости по бокам, с обводами створок из нержавейки и с защелкивающимися замками. Пачки с бледно-зелеными купюрами были уложены до самого его верха…

Головокружительным приключением, каких не бывает в жизни, могло обернуться это письмо. Могло, но, увы, не обернется. Где он, и где эта Сирия, и эти жемчугом сияющие зубы за пунцовыми губами.

Но тем не менее!..

– Ах, Светка! Проворонила восемьсот штук баксов. Ешь теперь свои макароны. А мы с Самантой будем сидеть в шезлонгах, держать ноги в тазиках с шампанским и смотреть на розовых фламинго.

Пальцами в тазике можно шевелить, поднимая вихри кисло-сладких пузырьков. Фламинго будут изящно и долго стоять то на одной ноге, то на другой. Розовые на лазурном.

А то могут встать и на обе ноги сразу, глядя на них с Самантой и улыбаясь по-фламингски.

А сами – то розовые, то коралловые, то пурпурно-красные.

Милые затейливые со своими батманами тонких ног животные класса птицы.

И еще будут белые рифы атолла, и в кольце их голубая или какая-нибудь другая цветная берилловая вода.

Яркая елочная мишура, красные, синие и золотые огни пролетали-мелькали у него перед глазами.

Мы любим сказки. Почему их не любить?

…Вечер Илья опять провел у Кирилла Рыбкина, потому что у него в квартире было пусто до гулкости. Резонировали пустые шкафы, опорожненные Светкой. Кто бы мог предположить, что они так густо будут отдаваться гулом даже от обычных шагов?

– Я спортом решил заняться, – сообщил вскользь, между прочим, хмурясь и рассматривая все те же снимки «ню» Гольян. Он делал вид, что все время работает. А, возможно, так ему и казалось, или так и было. Работа не всегда выражается в результате, она может ограничиваться процессом.

– Брось ты их, – не обращая внимания на «спорт» отозвался Илья. – Что их тереть глазами, если они все на одно лицо?

– Лицо, может, одно, – все так же глубокомысленно тянул Гольян, не отрывая вдохновенного взора от фотографий, точно изучал святое писание, – а кое-что другое – разное. Эта разность все и решает.

«Зря я так – про Саддама Хусейна, – думал тем временем Илья, – теперь она поймет, что я ей не верю. Не напишет больше…»

– Эта что – «на одно лицо»? – Кирилл протянул на всю руку Илье один из снимков. Твердо, чтобы Неверующий Фома-Илья с наскока расшиб голову об эту стену правды.

На фото первым планом была ожидаемая голая задница очередной модели.

Сама по себе она была вполне законченным замечательным произведением. Но чем отличалась от других и в чем художественный подвиг автора – это было не ясно. Разве что в этом алом не то цветке, не то бантике, подвязанном чуть выше коленного сгиба левой ноги.

– Красиво, – неопределенно буркнул Илья.

«Хорошо хотя бы то, что написал ей, что она красивая! Если девушка того стоит, обязательно отзовется».

– Красиво в бане, – наставительно и неопределенно заявил Гольян, не подозревая о дополнительных размышлениях друга. – Там голых много и они сочетаются с мрамором и оцинкованными тазиками. Это сочетание родит отношение. Отношение формирует внутренний эстетический ноумен, который вызывает у субъекта определенное ощущение и представление, в том числе обозначенное как красота. Красота – это гармония. Гармония предполагает взаимное дополнение деталей, их взаимодействие … А здесь индивидуальный портрет. Здесь скорее – изящество. Изящно.

Илья вновь покосился на «портрет» и ничего не сказал, пусть будет «изящно». Отметил только, что Гольян насобачился плести кружева, говорит толково, а главное ловко. Но делает все же какую-то дрянь. На уровне искусства, конечно. Что до гармонии, так разве женский зад не несет в себе деталей? Даже самый общий его вид?.. И им нужно сочетаться, иначе это будет черте что, а не зад. Гротеск и кусок мяса…

– А спорт тебе зачем?

– Пить хочу бросить.

– Это полезно. Только сразу большие гири не поднимай. Мошонку раздует… Ладно, твори. А вообще, тебе псевдоним нужно взять.

– Думаешь?

– Ну что это – фотохудожник Кирилл Рыбкин?

– А что? Рыбкин не годится?

– Годится. Для «Мурзилки». А ты вон куда рванул.

– Серьезно советуешь?

– Без этого никуда. Возьми – Анри Гальян. Красиво… эээ…изящно, и созвучно.

– Балбес. Правильно Светка тебе говорила…

– Да идите вы со Светкой вместе. Я тебе дело советую. В нос только произноси Анри Гальян. Сойдешь за хорошего француза.

У дверей, под щелчок замка, мелькнуло: «Прав Гольян – отношение рождает… Как там? Что там оно рождает?.. Не напиши она – «мой дорогой», разве так бы я смотрел на ее снимки? На ее лицо? И наоборот, если бы не было этого лица, чего стоило бы «мой дорогой»?

…Раздеваясь перед сном, он не удержался и заглянул в почту. Пусто. Ну, конечно! Изгадил своими усмешечками тайну.

4

Утром письмо было на месте. То есть оно пришло, наверное, ночью, но обнаружил его Илья только утром. И то не сразу.

Опять бегал спозаранку по парку с чужими собаками, которые, похоже, ждали исключительно его, и, как только он появлялся, бросали свои дела с задиранием ног и, кувыркаясь в снегу, выбегали на дорожку. Опять замерзшие женщины выкрикивали свое «…ты же хороший мальчик!», видимо не имея, кому это можно крикнуть дома, и опять на дальней дорожке стояла та хворостина в длинном пальто и делала вид, что не наблюдает за ним.

Может, наконец, явились кровники, родственники Исмаила, которые обещали Илье, что «он жить не будет, если Исмаил жить не будет…» Будто он его специально покалечил. Да и не в этом дело. Чего ходить кругами? Зачем этот длинный? Досье на него собирает?.. Давно бы мог подкараулить в темном закоулке и застрелить.

Здесь что-то другое.

Спи спокойно, Исмаил, в коме или там, куда ты из нее вышел, где мы встретимся уже иные и будем пить вино, чачу, водку и прочее, способствующее откровенной философской беседе. Чай.

Илья двинулся к сомнительному соглядатаю. Тот закрутил головой, точно искал кого-то или звал на помощь. Загорелись оранжевым огнем его очки в фонарном свете, и, показалось, ощерились синие зубы на темном лице.

– Ты что здесь трешься, мужик? – Спросил Илья под самую шляпу.

Странно, теперь подозрительный незнакомец был меньше ростом. В прошлый раз Илья намерил не меньше 2.20, а этот – чуть выше его самого, под два метра. Может, у него вчера были сапоги на каблуках? Или это не он? Но узкий такой же.

– Я знать вас не мог. Мы встретиться излишне не могли.

Может, правда, другой?.. А пальто? А очки!

– А что здесь делаете? – Илья непроизвольно перешел на неопределенное «вы». Собственно, ему какое дело, до того, кто и что здесь делает? Мент он что ли? Но вырвалось – «естественное возникшее в мозгу», – как сказал бы этот хлыщ, исходя из его манеры речи.

И тот ответил:

– Я дышать здесь воздух своей полной грудью.

Ну, что с него возьмешь? Какой вопрос – такой ответ. Дышит. Говорит, правда, точно как вчерашний. И голос… А вроде и не он это.

Нет, голос Илья не помнил. Только странность речи та же самая.

– Ну, дыши… своей полной грудью. – Илье очень хотелось ткнуть пальцами в эту «полную» тощую грудь: так ли она крепка и жестка, как ему показалось тогда?

…Дома, обнаружив письмо, Илья совершил некий ритуал. Нужно было подойти к делу обстоятельно, без суеты. Насладиться моментом.

Посетив кухню, прихватив с собой чай и бутерброды, Илья отправился обратно к компьютеру, читать письмо. Он даже радостно волновался. Что ж там его Саманта?

Саманта оправдала надежды полностью.

Мой любимый,

Добрый день вам и как ваше здоровье сегодня, надеюсь, вы здоровы и здоровы?

Я хочу сказать большое спасибо вам за то, что вы нашли время, чтобы написать мне снова, содержание вашего письма хорошо понято, я не хочу, чтобы вы видели эту сделку как нечто, что принесло бы вам проблемы, но я хочу вы доверяете и верите мне, когда я говорю, что в этой сделке не о чем беспокоиться, честно говоря, я сделал все необходимые договоренности, которые приведут к безопасной доставке ящика для денег без каких-либо проблем или риска.

Я женщина, которая делает что-то в соответствии с директивами моего духа, я выбрал вас своим партнером, а также помогу мне получить эту кассу, потому что мой дух был свидетелем того, что вы для меня законный человек, и я знаю вы меня не разочаруете, я решил использовать вас в качестве партнера в этой сделке, потому что мне не разрешено отправлять пакет никому из моих друзей или родственников, так как я все еще в военном лагере за пределами США, если я в конце концов отправлю что-либо США, это будет подозрительно, и я буду отвечать за действия, поэтому я выбрал вас, потому что знаю, что вы идеальный человек для этой сделки как иностранец, который не является гражданином США.

Пожалуйста, уберите страх или сомнения и решите помочь мне в этом вопросе, я обещаю вам, что вы не пожалеете, что являетесь частью этого вопроса, я не знаю, что еще я могу сказать, чтобы убедить вас и заставить вас поверить мне, но я молюсь, чтобы Бог дал вам благодать, чтобы принять решение.

Еще раз хочу, чтобы вы знали, что в этом вопросе нет осложнений, если вы будете следовать моим инструкциям, все будет идти гладко и хорошо в процессе получения кассового бокса. Пожалуйста, постарайтесь сохранить секретность между вами и мной, чтобы не уступать место врагу, потому что, если вы и я должны смириться с одним сердцем с серьезностью, то мы должны обязательно достичь успеха в конце.

Я хочу еще раз напомнить вам, что каждая договоренность по этому проекту не имеет отношения между нами и ни в коем случае, если вы позволите охранной компании знать содержимое коробки, помните, что груз был зарегистрирован как дипломатический пакет для обеспечения безопасности и это то, что, по их мнению, находится в коробке, поэтому вы не должны позволять им знать, что содержимое коробки – это деньги.

Пожалуйста, я хочу, чтобы вы отправили мне свою контактную информацию, чтобы я мог отправить в компанию по безопасности, чтобы они могли перейти в вашу страну для окончательной доставки ящика на ваш шаг.

Присылайте свои данные ниже срочно;

Ваши полные имена: ...........

Ваш возраст:...........

Ваш адрес:..............

Почтовый индекс: .................

Город:......................

Страна:...................

Номер телефона:.........

Профессия: ................

Когда я пройду здесь с моим официальным назначением, я приеду, чтобы встретить вас один на один в вашей стране, и после этого мы примем решение о том, как продолжать нашу жизнь, но на данный момент, пожалуйста, я буду признателен, чтобы мы больше сосредоточились на этом вопрос о том, что вы получаете ящик с наличными и сохраняете его от моего имени, пока я не приеду, я сам обработаю деньги в банке.

Я жду вашего немедленного ответа

Любовь и забота,

Ваш Samanhta

Илья развеселился и был «здоров и здоров» как давно не был. Его захватывала эта история. Еще и «Мой любимый!» – тут же. Просто голова кругом.

Письмо само собой вытекало из-под его пальцев. Оставшись один, без жены, ушедшей с желтым чешским чемоданом в руках, он испытал печаль и приступы поэтического напряжения, требовавшего и вот теперь находившего выход.

Милая Samantha!

Получил ваше большое поэтическое письмо, где вы меня несколько огорчаете неопределенностью времени нашей встречи.

Вы продолжаете очаровывать меня своей красотой и своими нежными словами. Я под гипнозом. Очень ценю ваши письма, потому что вокруг тоска такая, хоть бей всех подряд. Не то что бы «бей», но одно дело – желтые пески, и другое – желтая тоска. Вы это совсем новое, яркое и не такое унылое и серое, как жизнь вокруг.

Ваше письмо фантастично. Но как вы себе представляете доставку груза на мой адрес? Как я могу ответить кому-то, что не знаю, что в нем? Меня начнут пытать. Мучить. Ради вас я готов терпеть, но хотел бы дожить до того момента, когда увижу вас и деньги.

Мне хочется узнать, как вы меня выбрали?

Данные я могу сообщить. Но что потом? Мне привезут посылку прямо к дому? И как скоро вы за ней приедете? Неужели вы думаете, что в нашей стране никто не обратит внимания на дипломатический груз, полученный обычным человеком? Мне затащат в подъезд чемодан с надписью «диппочта», а вокруг решат, что брынзу привезли? Скажут – бомбу. И скажут, что я шпион.

Чемодан еще будут нести, а уж за мной приедут компетентные органы. «Органы» – это не сердце, легкие или почки, а группы людей, работающих на государство, и стремящихся, работая на него, обеспечить свое личное благосостояние, отбивая оппонентам как раз легкие и почки. Происходит противостояние органов: компетентных и внутренних человеческих.

Да и брынзу нам ввозить нельзя. Наказываем буржуев, не едим ничего путного.

Я хочу вам помочь. Хочу общаться с вами. Хочу верить, что вы не фейк, а реальный человек. А если это не так, то хотел бы узнать – зачем все это? Хотелось бы и в этом случае не менее интересной истории. Хотя потерять такую красивую девушку из числа друзей я не хочу.

Будем считать что вы – это вы. Вам – мое восхищение и обожание.

Не уверен, что электронный переводчик все доносит до вас адекватно, но история продолжается. Целую вас. Удачи.

Данных мне своих не жалко, я на секретных объектах не работаю, пиво с государственными людьми не пью: Илья Алексеевич ……., род занятий – …….

Адрес – на ближайший месяц. Он может измениться.

Почему бы не встретить груз в специальном месте? Или это уже другая история?

Все это очень занятно. Вас – на фото – я еще раз целую! И чувствую на губах вашу кожу. И песчинки на ваших, обдуваемых ливийскими ветрами губах…

Он расписался. Хотелось плести и плести наивные и прекрасные слова. А они бы входили в сердце выдуманной Саманты и таяли, опаивая ее сладким ядом. И у нее бы кружилась голова.

В тот момент Илья менее всего предполагал, во что выльются его романтические рулады. Он разгонял скуку, грубость и глупость будней, меж тем события развивались стремительно.

Вначале он на скорую руку пообщался с двумя дамами, написавшими ему в Messendger. Одна была филиппинка из Кагьян-де-оро, лет тридцати пяти, по-азиатски моложавая и стройная (особенно стан: талия подтянута и гибка), любившая бесконечные сэлфи и разговоры в стиле: «hi. how are you doing?» – «my business is beautiful»… Как правило, дальше этого – как дела? – дела прекрасны – они мало заходили. Потому что переводчик был слабоват и не принимал сложных конструкций мысли. Поначалу Илья что-то пытался ей рассказать о том, где он живет, что у него есть жена и что он ремонтирует автомобили. Но получил ответ «извините, сэр, я не знала, что ты бедный…» и перешел к лаконичному стилю общения. Все опять покатилось ясно и солнечно: «hi. how are you doing?» – «my business is beautiful»…

Вот и сейчас, посмотрев на то, как Jeanelyn в коротеньких шортиках, вывернув таз на 30-35 градусов от оси позвоночника (вообще-то Гольян в тренде!), показывает пенную синь океана за спиной, написал: «Jeanelyn…» Стер и по-русски: «Женя! Ножки у тебя прелестные, как у кузнечика!» Он немного врал, потому как ножки и, правда, были хорошенькие, но талия у филиппинок, сколько он мог видеть по «Жене» и иным ее подругам, косвенно участвующим в их переписке в качестве иллюстраций природы Филиппин, расположена низко. И потому как длина ног, это все-таки дело пропорции, а не сантиметров, то… Но пусть порадуется, к тому же, в переводе будет свой набор терминов и сравнений, и она все равно ничего не поймет. Хорошо, если останутся хотя бы сами «ноги». А какой уж там кузнечик… Так что о Jeanelyn пока можно забыть, ожидая очередных извинений в том, что он бедный.

А вот бедный – бедный… А сейчас как станет богатым!

Что до второго письма, то оно было от земной девушки Ани Климовой, жившей с Ильей в одном городе и рассчитывавшей на переписку с ним.

Тут дело быстро пошло на лад. Аня, судя по снимкам, девушка с легким характером, с обаятельной улыбкой, большими не то серыми, не то синими глазами, спрятавшимися за широкими зрачками, с неизменной очаровательной полуулыбкой, предлагала вступить в переписку «раз уж мы друзья».

Илья, не рассчитывая на быстрый ответ Саманты и не желая сегодня идти к Гольяну, готовившему еще со вчерашнего дня съемку, простучал по клавиатуре: «Давай…». И они с Аней уже через пять предложений обменялись комплиментами: «Ты симпатичный…» – «А ты еще симпатичнее…»

Она по-мужски шла на шаг впереди.

Чтобы перехватить инициативу, Илья, ровным счетом ничего кроме презентационного набора фото, не обнаруживший в ее «профиле», отбарабанил по клавишам: «Ты чем занимаешься?» – «По интернету лажу…»

Было не ясно – это ее постоянное занятие, или – на текущий момент.

Размышлять было некогда, тут же пришел очередной «message»: «Давай как-нибудь погуляем?..»

Никак он не мог ее опередить. Из чего можно было заключить, что девушка не намерена ходить вдоль плетня от большого к малому и переливать воду из корыта в тазик; у нее есть цель.

Илья еще раз открыл «профиль»… Нет, только снимки! Вот даже в уютных спальных трусиках, стоит у кроватки. Высокая, спортивная и… домашняя. Спать собралась… Очень хорошо. Здоровый сон положительно влияет на цвет лица и состояние нервной системы.

Понятно, что прогулка самым естественным образом может привести именно к этой опрятной кроватке.

Тааак, что тут еще? «Хроника» событий совсем короткая и заканчивается тортиком со свечой с датой рождения. Нуууу… возраст вполне себе замечательный. Едва не в два раза младше его. Амбивалентное обстоятельство.

Но как замечательна простота отношений, обеспеченная информационными технологиями! И вообще – простота.

Аня сбросила рожицу нетерпения. Потом – удивления? Ты что, мужчина? Тем более, как уже было сказано «симпатичный»… Чего ждешь?

«Идем?»

«Запросто», – написал Илья, и тут «брякнуло» на почту. Письмо. Он пролистнул страницу – от Саманты! Оу!!!

Вернулся на фэйсбук и достучал начатое стройной девушке с большими глазами и большими мерцающими зрачками: «Запросто. Но в другой раз. Иду разгружать вагоны. Капусту привезли…» Отправил, подумал и еще написал: «Не обижайся».

5.

Письмо от Саманты Браун было коротким (в сравнении с первыми двумя), без пылких заверений в безопасности, но с сохранившимися намеками на возможные инвестиции в «этой стране» и возможные же «отношения»… Да, собственно, это было зеркало последнего письма, только без середины. Первый и последний абзац.

Увидев это, Илья испытал некое угашение чувств и притухшее возбуждение. Он ждал нового адреналина, а из него откачнули тот, что уже был. Уж лучше бы гулял с Аней по ночному городу и слушал, что она делает в интернете, когда лазит по нему – развлекается или работает?

Ну… Раз уж такое письмо, то и ответ такой же: повторил свои данные и выслал заново. Вместо что-то обещающих – «до встречи» и «целую», закончил строго: «Жду чемодан!»

А если придет чемодан? Вот будет потеха. По-те-ха… Не взорвался бы посреди дома.

Илья походил из угла в угол, слыша, как опять гулко загудели его шаги в пустых шкафах, пошел – умылся, потер щетину ладонью, но бриться на ночь глядя не стал. Аня, скорее всего еще в сети в своих уютных трусиках…

Илья затолкал лэптоп в сумку, огляделся, не взять ли что еще? Но что? И пошел к Петровичу.

Дело шло к полуночи, была половина двенадцатого. За окнами давно светили фонари, но Петрович не спал до 2-3 ночи, а иногда засиживался до рассвета, предпочитая работать в это время суток. Семьи у него не было, ибо в свое время он ушел к другой женщине, а та через какое-то время от него – к другому мужчине. К своей жене, не зная выражения «не комильфо», но чувствуя его нутром, он уже не вернулся. Так что Илья никому помешать не мог и действовал абсолютно comme il faot.

…Они знакомы были лет десять, еще с того времени, когда Петрович, завершил карьеру «следака». Начальство его контракт не продлило, не желая выглядеть дураком на фоне хваткого Петровича. Стоило ему взглянуть на человека, и он понимал его суть. А потом задавал неудобный вопрос и – готово: «Сколько будет шестью девять?» – «Пятьдесят четыре» – «Ну, и скажи теперь, что ты не еврей?..» Так оно и было! Еврей.

Не то, чтобы он ловил евреев, но в качестве примера.

С такими способностями Петрович был нужен всем, и стал чем-то вроде частного детектива без патента и налоговых отчислений. Помогал.

Поговаривали, что при нем не стоит разговаривать, но это уже злопыхательство.

Понимая, что на новой работе «всякое может случиться», он решил подтянуть физическую форму – подкачаться, набраться приемчиков, чтобы отбиваться в случае чего от врагов. Илья тогда уже спортивную карьеру закончил и подрабатывал инструктором рукопашного боя в этом же зале. В основном следил за отработкой ударов, за черной работой на ринге и у снарядов, чтобы молодежь не филонила. Стратегию и тактику подготовки вел тренер, а он был только на подхвате. Если спрашивали что-то – говорил, а без этого с поучениями не лез.

Петрович спрашивал. Так и познакомились поближе.

– Да, Илья, гарная дивчина, – оценил Петрович Саманту. – Что у тебя с ней?

Илья на секунду запнулся. Все же Петрович мент бывший, и вообще в таком деле лишние уши…

– Да ничего. Переписываться хочет.

– Ну, как знаешь.

Все сразу он понял, но видел, что Илья говорить правду пока не желает. У правды (не вдаваясь в изотерику) свое время и свое свойство: ее должны знать либо все, либо один. А без этого начинаются проблемы.

– Ты ее пробить как-то можешь? А то не приведи бог сидит какой-нибудь говнюк и льет мне сало в уши.

– Можно, давай-ка сюда… – Петрович выбрал самый яркий и открытый снимок Саманты и запустил его к себе в комп.

Оглушительно гавкнула собака.

Илья вздрогнул от неожиданности.

– Где это у тебя?

– Здесь.

Петрович показывал на компьютер. Он был явно смущен.

– Зачем?

Петрович развел руки в стороны, недоумеваю, мол, и извиняюсь за гавканье, но:

– Выходит так, что защищен твой снимочек. Очень хорошо защищен.

– А громко так – зачем?

– Так вышло.

Почему, в самом деле, такое оглушительное предупреждение и почему Петрович тоже вздрогнул?

Не ждал такого баса.

– Все? – Спросил Петрович. – Больше ничего?

– Все.

– Тогда по бокалу?

Илья вздохнул.

– По бокалу?.. А сейчас не можешь глянуть?

– Нет, дело одно закончить надо. Тут, видишь, еще защита…

– Дааа, от тебя защитишься.

– А вот завтра я свободный весь день, так что… Или так прям тебе горит?

– Нет.

– Ну, вот. По бокалу?

– А на бокалы есть время?

– Это святое. Освежить организм.

Почему-то он не хотел заниматься Самантой прямо сейчас.

Пошли на кухню. На столе появилась рыба, сыр хвостами, колбаса сухая…

– Ночь же уже…

– А тебе что, к восьми на работу? – Скептически оценил его заботу о «ночи» Петрович.

– Ну, а если и так?

– А если и так, то все равно – еще не глухая ночь, выспишься. Кроме того, у вас в гараже трубы прорвало, еще дня на три простоя… А что вы будете с тем «Фордом» делать? Весь кипятком залило…

– А ты откуда знаешь?

– Я все в этом городе знаю, – Петрович разливал темное пиво из «трешки», – свеженькое… собака… Пьешь Ирландский Эль?

– Собираюсь бросить.

– Ну вот, пока не собрался – давай…

Пена поднималась по верхней губе к самому носу. Илья сдувал ее. Петрович смачно облизнул.

Может, рассказать ему все? Вон какой дошлый. Сразу все расколет, разложит. Посмеемся вместе.

Но Илье не хотелось смеяться. Хотелось, чтобы привезли чемодан. Главное, чтобы девушка приехала! И вообще – как оно там все пойдет?

В голову под пиво пришла мысль:

– Петрович, ты завтра совсем свободный или как?

– Совсем.

Вот что значит культурный человек. Его спросили, он ответил. Не стал юлить, юзить… Дымит только, как паровоз.

Петрович, подтверждая мысль о том, что он «дошлый» и все сразу схватывает и понимает, тут же подсел ближе к плите и включил вытяжку. Пустил струю дыма в вихрь воздуха и спросил:

– А тебе зачем мой свободный день?

– Не день… – Илья не знал, с чего начать… – Тут такое дело. Какой-то мужик трется возле меня. А, может, и несколько. Одинаковые какие-то.

– Родня Исмаила?

Ну вот, все знает, все помнит.

– Нет. Не похоже… Мутный какой-то. Странный. И разговаривает ненормально. И одет как-то… В парке по утрам вижу его все время. Последние дни.

– Какие последние? Пять дней? Месяц?..

– Какой месяц! Дня три. Как письмо от Саманты пришло, так и он нарисовался. Или нет – за день до того.

– Посмотрим.

– Где?

– Не твоя печаль. Ты главное, живи, как живешь. У тебя завтра что?

– Все – то же.

– Утром во сколько встаешь.

– В шесть.

– Во не спится дураку… И куда ты – в шесть?

– В парк иду бегать.

– Ну, иди.

– Пойду.

– Да нет, ты тогда сейчас иди – спи. А пиво завтра вечерком допьем.

Но «вечерок» пошел своим порядком. Пиво они не допили. Оно выкипело.

6.

Выйдя из ванной голый, дымящийся после душа (он любил мыться в кипятке), с полотенцем на шее, Илья мельком глянул на себя в зеркало, и не увидел ничего нового: такой же рослый, «твердый», с жестковатым лицом. Жесткость уходила, как только он начинал улыбаться. Но улыбался Илья редко. Женщин это манило, но настораживало. Так было всегда. Почему же после ухода Светки, в его жизни, так или иначе, в течение двух дней обозначилось сразу три женщины? Или так чутко устроена природа, которая, как известно, не терпит пустоты?

В парке кроме собак и их хозяев он сегодня не видел никого. Ничего подозрительного. Зря, видать, Петровича напрягал.

Заварил свежего чаю, и пока тот взбухал и распаривался, даже через крышку разливая терпкий горьковатый аромат, пошел к компьютеру, растирая на ходу кожу полотенцем, чувствуя приятное ощущение силы во всем теле.

Последнего вчерашнего письма в почте не было. Как так? Куда оно могло исчезнуть? Он ничего не удалял. Неужели Петрович стер? Но он только фотографию сбрасывал…

Но мог он залезть в почту? Мог. Сразу было ясно, что Петрович не поверил ни единому слову Ильи о том, что Саманта просто друг по переписке.

Что это меняло для сыщика? Ему какая разница? Ловит шпионов по старой привычке? Так у него такой привычки не было, он ловил воров, убийц и иных асоциальных элементов. Иногда падших мужей и жен – для решения каких-то особых задач. Сами по себе они его не интересовали.

«Падших». Кто придумал такое дурацкое слово? Куда они падали? Напротив, они воспаряли, поднимались над обыденностью, и…

Можно было позвонить прямо сейчас и спросить про письмо, но Илья решил, что суетиться не стоит. Они договорились встретиться часов в десять – Петрович как вампир спал с обеда и до темноты, – там и спросит.

И тут же телефон звякнул. Петрович, как черт чуток. Помяни его и он появится. Пришло голосовое письмо на WhatsApp:

– Саманта Браун – это астронавт Эбби из Миннесоты, Эбигейл Харрисон. Фото ее. Мне сейчас не звони. Вечером – как договорились. Приходи обязательно. Похоже на «армейских аферистов». Но не все. Есть странность.

У Ильи тут же состоялся короткий разговор с самим собой:

– «Обязательно»! Значит, есть, что рассказать кроме липовой Саманты.

– Вдруг – не липовой? Вдруг эта Харрисон отправила с письмом свое настоящее фото, но под чужим именем?

– Зачем?

– Из конспирации. Все же чемодан денег.

– Какой дурак поверит в этот чемодан?.. И даже если это правда, то зачем светить свое лицо?..

– А как быть? Ведь она не приедет к тебе за деньгами с чужим лицом?

Илья не мог склониться ни к одной из сторон спора и решил для начала посмотреть, что же это за Харрисон.

Первое на что упал его взгляд, когда Google выдал информацию по имени, это сияющие глаза с фото. Здесь были те же самые светлые волосы. Та же ослепительная улыбка в пол лица. Та же голубая форма офицера NASA и… Да все то же! Та же самая фотография!

Второе, выхваченное глазами, сопровождалось внутренним восклицанием: «ОйййЙоооой…»

Коротенькая строчка, окончанием своим уходящая вглубь интернета, вызвала в душе чувство крайней досады: «15-летняя школьница из штата Миннесота по имени Эбигейл Харрисон, которая хочет стать первым астронавтом, ступившим на Марс в 2030 году, рассказала…»

Как 15-летняя! Ему только малолеток не хватало.

Стал листать страницы. Оказалось, что Abigail Harrison, к счастью, уже переросла совершеннолетие. Она могла даже пить спиртное, если ее предыдущая жизнь и намеченная перспектива полета в космос позволяли ей делать это.

Он пробежал глазами переводную Википедию, и хотя там о ней говорилось больше в мужском роде «он решил…, он взял намерение…», с искажением падежей, – все же можно было понять, что Эбигейл непрерывно тренируется, учится, занимается научной работой и общественной деятельность – главным итогом чего должен стать уже обозначенный полет на Марс.

Инстаграмм и фэйсбук давали полное представление об Эбигейл. Она ракетой перла через соцсети прямо на красную планету и добилась на этом пути чрезвычайно многого. То, что было заявлено еще в 15 лет, стремительно приближалось. Она участвовала и участвовала в каких-то космических и около космических программах. Продвигала систему обучения STEAM по внедрению научных изысканий в практику жизни. Она даже на Байкале побывала в составе научной экспедиции, изучавшей влияние глобального изменения климата на состояние гигантского озера…

А вот он там ни разу не был! Только мимо проезжал во время службы в армии. Теперь, говорят, и вовсе не подступишься: кругом китайцы. Водку пьют, воду пьют.

Сотни тысяч подписчиков на ее страницы. Жизнь клубилась вокруг нее. Эбигейл была открытая, спортивная, целеустремленная, забавная и милая, стройная и красивая – любая. Но только не с чемоданом ливийских денег. И в Ливии ей делать было нечего. Там даже Байкала нет. Только деньги… А выпьют китайцы Байкал, и у нас его не будет.

Жалко было терять из друзей «офицера НАСА» с такой внештатной и убойной энергетикой и с такой замечательной улыбкой.

Теперь можно было попробовать узнать, кто такая – Саманта Браун. А вдруг это все-таки реальный офицер НАСА, спрятавшийся в песках Ливии за чужое лицо? Это можно было допустить, если допустить серебристый с желтым отливом чемодан набитый пачками баксов.

Все, что он мог найти самостоятельно, так это то, что Саманта Браун – Сэмми Браун – это дочь известного английского рок-н-рольщика Джо Брауна. Самый известный ее сингл – «Stop». Но она не могла быть его офицером НАСА. Зачем ей летать, когда она и так поет. И по возрасту Сэмми, едва ли, могла скрываться за фото Эбигейл. Та еще не родилась, когда она пела свою знаменитую песню.

Значит – не туда.

Илья нашел ролик и включил. Что там за «Stop»?

Из динамиков полилось знакомое, молящее, трепетное:

All that I have is all that you^ve given me

Did you nevez worry that lid come to depend on you…

Песня жила в его памяти, и даже в позвоночнике. Супер медляк.

Набрал перевод:

Все, что у меня есть, все, что ты дал мне,

Ты никогда не волновался, что я буду зависеть от тебя…

Вон что. Так пронзительно – о свободе личности.

А как о ней еще?

Ндааа… Как красиво все начиналось. Саманта Браун с большими голубыми глазами. Деньги – большими чемоданами… А взамен – песни и пляски народов мира и проходимцы вагонами.

Пора было прощаться с авантюрой. Он думал о предстоящей скуке и коварной Саманте-Эбигейл. Но зла на нее не держал. Кто-то резвится или затевает аферу, не зря Петрович сказал о какой-то «армейской мафии». Ни то, ни другое ему уже не интересно, но все же нужно еще разок написать.

Илья не стал садиться к компьютеру, а ушел на кухню с ноутбуком. Пил чай и писал. Чай был горьким. Просто горьким и не ароматным.

Через минуту он уже отправлял таинственной незнакомке последнее письмо.

Дорогая Samantha!

Что-то вы забыли обо мне. Мне не хватает ваших писем и ваших особенных слов. Верится, что писала их какая-нибудь североатлантическая женщина – особый строй мысли. Но для чего?

Жаль, что не узнаю многое о вас. Кто вы и откуда? Сколько человек с вами переписывается одновременно со мной, хотя это не так важно. Если вы даже робот по переписке, то этот робот имеет хорошие манеры письма. Он тонок и вкрадчив.

Охотно обращался бы к вам по действительному вашему имени – Abigail Harrison – но пусть будет , Samantha – это тоже красиво. Было бы интересно видеть вас девушкой, мечтающей о полетах на Марс, но интересно видеть и то, кто же за этой фотографией на самом деле? Желаю вам быть такой же красивой. Ваши письма, их слог так же наивны и прекрасны как Abigail. В моей памяти вы останетесь такой. Другая мне не интересна. В противном случае, съешьте это письмо.

Моя любовь с вами Samantha-Abigail.

Нет, это было уже не то. Игра не получалась. И хотя он написал все это для себя самого, понимая, что кроме хитрого обаяния фантома на том конце провода ничего нет, но все же нажал «ответить». Прямо в космос, мимо автора разводилова, которое с ним затеяли. К звездам, где летают ливийские астронавты. Оно найдет их там.

Оправил и готов был забыть о буре в стакане, выкинув эту историю из головы. Он готов. Но она родилась не в его голове.

Зазвонил телефон. Может, Петрович освободился? Сейчас ему и рассказать все… и про письмо последнее спросить. Хотя чего там теперь!..

Нет, неопознанный номер. Не иначе – Эбигейл Харрисон.

– Привет, – раздался в трубке сонный голосок. – Это я приехала.

Кто? Но спросить не успел.

– Я Кириллу позвонила, он говорит, ты к нему не заходишь. Я телефон попросила.

– Лиля?

– А ты не узнал?

– Ты спишь что ли?

Вот Петрович бы не стал вопросом на вопрос.

– Проснулась уже. Может, погуляем сегодня?

Еще одна! Лилю, Аню – под руки, Браун – на руки и – по тротуарной желтой соли за чемоданом!

– Не хочешь?..

– Я в магазин сейчас.

Она молчала расстроенная. И что бы ей в нем? Зачем?

– Позже зайду, если что.

– А когда?

– Вечером.

До Петровича или позже. Что-то он не звонит, может, и туда уже нет смысла тащиться? Ладно. Хоть поговорим. Да и пиво допить надо. И завязывать уже с ним, с пивом. А то еще пивной живот выпрет. Корми-пои его потом… А Светка там, на макаронах, исстройнеет вся, исхудеет…

– Можешь не приходить, если не хочешь.

– Может, и не приду. Как получится.

– Я тебе ключ положу под горшок с цветами, на подоконнике, – донеслось до него.

– Зачем?

– Вдруг я выйду куда, и ты не сможешь войти. Ты меня подожди.

Ну что, опять ей говорить, чтобы голову из окна не высовывала?

– Не надо. Кто-нибудь найдет ключ, и обчистит тебя.

– Неа. Там секрет. Надо повернуть один раз в обратном направлении, потом два – вперед, потом обратно назад, и дальше до упора три раза вперед.

– Так не бывает.

Она довольная засмеялась.

…Во дворе никого. Одни на работе, другие пришли с работы и спать легли, и только у лентяев это время свободно. Выгребают из-за дверей. В их доме лишних лентяев не было, он вышел один.

Время незаметно подошло к одиннадцати, солнце приподнялось над крышей и осветило верхушки больших тополей, прятавшихся за домом. Стоят серебристые, с зеленоватой на гладких боках кожей, и ждут весну. А ему чего ждать?

«Ладно, – успокоил он себя, – сейчас туда-сюда, а там уже и вечер». Зайдет к Лиле, а потом – к Петровичу. Будет повод уйти от нее. Она миленькая девочка. И глаза такие бархатные. И скашивает она их так невинно, когда задумывается. И пухлые губы так оттопыривает при этом… И похоже, не придуривается, а такая и есть.

Ну, так что же? Они с ней слишком разные. И вообще… Губки губками, а смысл жизни?

В окно не то постучали, не то поскребли. Он опустил стекло.

– Илья Алексеевич, можно вас на минутку?

– Нельзя. – Вежливый человек ему сразу не понравился. От него пахло повышенной заинтересованностью к его с бывшей Самантой чемодану.

Неужели все же… Не может быть.

– Это в ваших же интересах, – не оставлял ему времени на сомнения настойчивый голос.

Илья открыл окно полностью.

Человек отступил так, что его можно было разглядеть. Да, собственно, что разглядывать и так ясно: серый малый в зипуне, серый голос в тишине… Ботинки вот только почему-то желтые в стиле Timberland Company, основанной в середине прошлого века, удачно выехавшим из Одессы старым или молодым евреем (или только так кажется по имени его) – Натаном Шварцем… Да, ботинки желтые. А в остальном человек-асфальт. Пройдет, и не заметишь. Но потому и – желтые, что сейчас их каждый второй носит! Все учтено.

– Повестку присылайте – поговорим.

– Вы меня не правильно поняли.

– Вот именно.

Человек подумал секунду, и протянул карточку:

– Здесь есть адрес и телефон. Если что – спросите… – Он оценивающе окинул Илью вкрадчивым взором тихих вылинявших глаз – можно ли уже? Можно: – Спросите Фому.

– Просто Фому?

– Да – просто Фому. Вас поймут.

– А если нет?

Последнее время его не понимали.

– Если что-то очень срочное и важное, – (как будто Илья и в самом деле собирался звонить по предложенному телефону, или серьезно только что сказал – «А если нет?»…), – добавьте: «по делу Гавриила».

Илья бросил карточку на сидение: «Гавриила!..» И, не глядя больше на человека в массовых желтых лицензионных или контрафактных ботинках, стал выруливать в конец двора – на разворот или в арку, если свободен проезд.

Конечно же, проезд был наполовину загорожен грузовичком, испещренным по белому боку корейской жидкой писаниной, намалеванной тоже какой-то жидкой, будто выцветшей еще в банке голубой краской. Из него мужик неспешно таскал к черному входу японского ресторанчика «Сакамура» плоские картонные коробки с мелкими морскими гадами и с замороженным минтаем – для изготовления суши.

– Ты долго еще? – Крикнул ему в окно Илья.

Мужик неодобрительно глянул на его громоздкий «RANGE ROVER Defender 110» как на воплощение зла и хмуро зашагал по натоптанной тропинке.

– Ну… суши тебе в уши! – Илья с трудом стал разворачиваться на тесном пятаке.

Когда удалось вырулить в нужном направлении, он выбрался из машины и направился к грузовику.

Мужик на всякий случай забежал вглубь подъезда и оттуда, блестевшими в полутьме глазами, наблюдал за Ильей.

Илья захватил грузовик за зад, тряханул, приподнял и, волоча колеса по льду, развернул его на 120 градусов, заклинив между бетонными блоками-ограничителями. Теперь молчаливому мужику нужно было или повернуть свое авто к народу передом, а к себе задом, как прежде, а это куча рулежки. Или ходить боком типа крабом, огибая с коробками в руках, будку грузовика и скользя по льду.

– Работай, – не глядя, бросил Илья и пошел к своей машине.

По мышцам пошла кровь, и малость отлегло на душе.

Он решил обязательно сходить вечером в зал.

А когда? После Петровича. Если там обернется по быстрому.

На втором выезде, к которому он сейчас направлялся, были старые чугунные ворота, причудливого литья, распахнутые навечно и даже заасфальтированные понизу в этом их дружелюбном распахе. А также параллельный проход под малой аркой на улицу – для пешеходов. Боковым зрением Илья выхватил фигуру человека, смотрящего прямо на него, затем отметил странный взлет тела, мелькнувшие в воздухе желтые ботинки и их литые желто-кофейные подошвы.

Илья еще выбирал дорогу, объезжал коробку из-под обуви, потому как в ней могло оказаться все что угодно, а в голове уже четко сформировалась картина, которую он не видел в полной мере, но в которой теперь не сомневался.

Картина сводилась к следующему: человека сбили, подбросив к верху (только так он мог увидеть пресловутые желтые ботинки и их подошвы на уровне груди), а потом утащили куда-то по грязной наледи.

Может он упал, а его хотели поднять и подтягивали к себе? Нет, его тащили. Тащили в темноту узкой подворотни.

Илья тормознул и кинулся к этой подворотне. Никого.

Выскочил на улицу, но и там кроме фургона с корейскими растянутыми иероглифами, газанувшего особо яростно и вышвырнувшего песок из-под колес ему в ноги, – никого не было.

Кореец несся за черным огромным внедорожником, заляпанным подтаявшей не городской серой грязью. Мотор внедорожника выл, набирая обороты. Можно было предположить, что он панически или напротив, хищно, в азарте погони стремительно набирал скорость. Скорее всего, от нуля, настолько мощно он ревел.

И та и другая машина могли участвовать в истории с желтыми ботинками. Вероятнее всего – джип. Ему это ближе по жанру.

А эта рыбовозка? Но почему «рыбовозка»? Не мог тот «кореец» за столь короткое время развернуться, выскочить в арку, обогнуть дом по внешней стороне и опередить Илью, двигавшегося по двору.

Но машина точно такая же.

В маленьком скверике, напротив, за областной библиотекой, ходили дневные собачники. Их было немного, но они были. Вот с самого края бродит с небольшим шерстяным клочком, окутанным со всех сторон в семь одежек, пузатый мужик, старательно выгуливающий свой живот и – на нем – этот клочок с терьеристой мордочкой. Можно спросить у него.

– Пьяного увезли, – только и сказал тот.

– Почему – пьяного? Он что – песни пел?

– Ну, а кого еще потащат волоком?

Разумно. Кого еще по улице попрут в машину, как труп? Пожалуй, только пьяного. Или – труп.

Илья поехал в магазин.

7.

У Ильи во рту все еще стоял клубничный вкус лилиных губ, которые чуть твердели в его губах во время поцелуев и как-то так раскрывались, будто выворачивались наизнанку. Было это благоприобретенное, или природа одарила ее такими влекущими сластен губами – он пока не понял. И говорил сейчас о другом:

– Никуда ты со мной не пойдешь. У нас мужской разговор.

– Пиво будете пить.

– Никакого пива. А хоть бы и пиво? Тебе-то что? Пиво – пивом, а разговор – разговором. Молокососам там не место.

– Я? – Возмущенно ткнула она себя пальцем в грудь. – Вот эта?

– Вот эта. А что ты думаешь, если Гольян тебя снимает в стиле «ню», ты уже большая?

– Но…

– И «но» роли не играет. Ты еще мелкая.

Лиля поняла, что ей своего не добиться и отступила:

– Ладно, я в кино схожу. А ты потом приходи – вот ключ.

– Не надо. Я поздно.

– Да и я в одиннадцать не ложусь.

Он не брал ключ.

– Под цветочный горшок положу, – вновь напомнила она.

Илья только головой покрутил отрицательно, но больше ничего не сказал.

Ее клубничный вкус спускался уже с его губ вниз по подбородку, шее, прямо по чертову адамову яблоку и ниже – к ямочке над грудиной, где сходились левая и правая грудинно-ключично-сосцевидные мышцы. Если такую мышцу шеи – хоть левую, хоть правую – жестко защемить между большим и согнутым в кулак указательным пальцем, а потом прижать еще и потянуть, то человек в состоянии болевого шока пойдет за тобой, как собака на поводке. Если, конечно, он не подготовлен специально; такой и через боль и ломоту в глазах нанесет удар. Такого нужно сразу опознать и брать уже за кадык – чертово адамово яблоко, которое не позволяло сейчас Илье четко сказать самому себе, что к Лиле он сегодня ночью не придет. Ему и Петровича хватит, как ни двусмысленно это звучит.

Но если эта клубника покатится дальше и дойдет до пупка…

– Не болталась бы ты по ночам. Попей молока, поучи английский и ложись спать.

– Английский? Зачем?..

– Пригодится. Может, опередишь астронавта Эбби и полетишь с Илоном Маском на Марс.

– Нет, там дышать нечем. В кино пойду… А какого Эбби?

– Большого…

…Все же жизнь на центральной улице – это не жизнь. Тысячи машин за день проходят мимо твоего дома и все изрыгают отработанные газы, свинец, СО и другую гадость. Вонь стоит адская. Особенно почему-то у дома Петровича. И чем ближе подходил к нему Илья, тем больше несло гарью.

Как он тут живет? Еще и во дворе грязь, вода хлюпает… Вчера, вроде не было.

У подъезда Петровича стояла карета скорой помощи в виде пошорканой неновой таблетки и две, возбуждавших праздничным красным светом, пожарные машины. Одна из них задрала лестницу прямо к окну, за которым два человека вчера пили пиво.

Илья понял из разговоров, что квартира Петровича сгорела, и он вместе с ней.

Почему и он вместе с ней? Он что выскочить не мог? Не ночь же… Да он и ночью не спит. Хотя, если днем горел, или часов в пять – как раз самый у него сон. Эх, Петрович, Петрович!..

Но загорелся-то почему!?

– А человек в квартире один был?

– Один, – ответил усталый пожарный.

Он стоял, упершись боком в крыло своей огромной машины и, сняв шлем, безуспешно пытался стереть ладонью сажу с лица.

– Никак не привыкну.

К саже или к смертям на пожаре?

– А это точно хозяин?

– А кто? – Резонно спросил пожарный. – Не сосед же?

Чтоб как-то объяснить свой интерес, Илья сообщил:

– Я в гости к нему шел.

– Опоздал.

Не поспоришь.

– А во сколько загорелось? – спросил Илья.

– Часов в восемь.

– И так быстро все…

– До головешек. И хозяин тоже… Может, пьяный был?

– Вряд ли, – усомнился Илья. – Спал, наверное.

– А что бы ему трезвому в это время спать?

– Он где сейчас?

– В морге, конечно. Только, если ты посторонний – не пустят.

Илья поудобнее перехватил зажатый под мышкой ноутбук, распрощался с умным пожарным и пошел домой.

Жалко Петровича. И вообще – дико. Как-то это неожиданно! Ни с того, ни с сего…

А как еще бывает при пожаре? Заранее что ли предупреждают?..

Так он и не узнал ничего нового о своей Саманте Браун. Опознана лишь девушка на фото. А что, собственно, можно было узнать еще?

Петрович что-то нарыл. Просто пиво пить «обязательно» он бы его звать не стал.

…Пройдя хорошо освещенную с улицы подворотню, Илья повернул к себе во двор и тут же зацепился ногой за ледяной камень. Его невозможно было заметить после света улицы в темном дворе.

Это спасло Илью. Случай. И хотя в опровержение случайности как категории реальности было заявлено одним литературно напыщенным консультантом (злодействовавшем уж очень не по-злодейски и вообще не по масштабу), что кирпич просто так на голову не падает, но!.. Но не будь оттепели, да следом не подморозь снежную кашу, то не было бы этого ледяного камня. Или был бы? Неужели так витиевато и прихотливо обставили свое предопределение небеса? Сомнительно щепетильная многоходовочка.

Как бы там ни было, Илья споткнулся и стал подпрыгивать на месте.

То, что голова его при этом резко откачнулась назад – было решающим фактором спасения, определившим последующие события. Прямо над головой, над его лицом просвистела бейсбольная бита и врезалась в угол стены. Если бы он шел, как шел, как раз бы получил в лоб и запросто мог в ближайшие часы оказаться на соседних с Петровичем местах городского морга. И уже в астральном мире разузнать у него о причинах пожара.

(А может, все-таки астральный Петрович и подтолкнул его в бок, на этот камень? Да и был ли камень?)

Бита «дункнула» и отскочила, и следом за тем над ней нарисовалась морда, прикрытая сверху капюшоном. Под мордой висело большое тело.

Из темноты слева выскочила еще одна фигура – помельче, но юркая. Она, видимо, контролировала движение Ильи по проходу и давала сигнал, когда бить.

Морда и Фигура стремглав бросились на подскакивающую в поисках равновесия жертву нападения, уверенные в легкой добыче.

По виду нападавшие были типичные бандиты, подкарауливающие в темных закоулках граждан. Но зачем опытным бандитам сразу бить наповал? Так бить нужно, если хочешь сразу вырубить или убить.

А вот типичные торчки могли пойти на это. С целью разжиться деньгами, и быстро уколоться. От нетерпения и неуверенности в своих силах, которых могло не хватить на мирный отъем денежных средств, они способны на мерзости и физическое насилие. А ведь дай им их грезы в неограниченных количествах по бросовой цене, и исчезнет насилие. Но исчезнут и доходы картелей. Вот в чем беда! Кто будет давать чиновникам взятки? Чем им жить?..

По виду нападавшие не подходили под категорию «типичных торчков», выглядевших, в представлениях Ильи, исключительно заморенно, воздушно и не возвышенно.

Нет! Тут такой бугай налетел, и так машет битой, как почетный шахтер кайлом.

И двигались они быстро, натаскано, слаженно. Если это и торчки, то не типичные, обладающие опытом боевого товарищества. Впрочем, в боях они как раз и могли пристраститься.

Морда, меж тем, на ходу заносил биту над головой, замахивался, а Фигура летел прямо на ноутбук. Почему-то именно он вызвал у него обостренный интерес.

Илья прекратил свои подскоки и упал на бок, а, упав, перекатился под ноги Фигуре. Короткий удар, и от подсечки тот полетел на землю.

Морду, набравшего скорость, занесло, он махнул битой, как противовесом и развернулся на пятках. Это наркоман? Нет, это увертливый Нижинский.

Илья уже стоял на ногах. Пальцы его скользнули к горлу врага. Но не к грудинно-ключично-сосцевидной мышце, которую можно прихватывать иногда у мирных граждан с целью их успокоения, а также полезно помассировать при ОРЗ и бронхитах, а – к гортани.

Пальцы сжали кадык, Морда захрипел и окаменел в жутком предчувствии. Послышался хруст. С ним было все кончено. Тело весом с три Нижинских упало на лед.

Второй удирал со всех ног. С ноутбуком.

Илья упустил его.

Ноутбук у него старенький… Что им нужно было? Отдать свою жизнь за сумку – ведь они видели просто сумку в руках? Или об их жизни речь не шла? Ставка делалась на его жизнь?.. И задача была поставлена четко.

Илья подхватил биту, прицелился и по-городошному пустил вслед убегавшему. Удачно. Прямо под колени. Тот запнулся, замахал руками, и сумка, большой черной птицей, взвилась к фонарям, но тут же спикировала в стриженый кустарник, окаймлявший дорогу и тянувшийся вдоль бульварного бордюра.

Видя, что ноутбук не вернуть, гнусно прославленный Фигура не стал рисковать и, беспокойно оглядываясь, как бы не догнали, заковылял вдоль улицы, хромая на обе ноги.

Илья перелез через небольшой и совсем уж по-весеннему грязный снежный отвал и стал продираться сквозь кустарник. Вот она сумка, целая.

С отбитым у загадочных хулиганов имуществом в руках, он двинулся по тротуару в обратном направлении.

Еще один заход к дому.

И тоже неудачный.

Как только он вошел в подворотню и двинулся во двор, отметив, что тела Морды-Нижинского на месте уже нет, на него, ослепляя фарами, понеслась машина и, опережая вой ее двигателя, донеслось несколько сухих трескучих пистолетных выстрелов.

Можно допустить, что ему показалось, или стреляет в выхлопной трубе, но дырявая выхлопная труба стреляет не как пистолет, а как гранатомет, и из нее не вылетают пули, и не рикошетят от стены с характерным визгом.

8.

Утром Илью разбудил звонок в дверь. На часах было семь часов. Он вернулся в шесть. Бегать в парк не пошел.

За дверью маячила голова в форменной фуражке.

Уже? Интересно – за переписку с иностранной гражданкой, не установленного образца, или за вчерашнего мужика из подворотни?

Илья открыл дверь шире, не ожидая от раннего визита форменной фуражки ничего хорошего.

– Илья Алексеевич?.. – Донеслось неприятно в расширяющуюся щель.

Вот взялись его навеличивать в последнее время!..

– Предъявите документы! – Хрипловато со сна и грубо от едва сдерживаемой досады, потребовал Илья.

В дверь просунулась рука в перчатке, в ней какие-то пестрые бумаги.

Илья принял их, недоумевая. Целая кипа! А где «Постановление» на обыск, а то и арест – по итогам обыска и предыдущей деятельности присутствующего здесь Ильи Алексеевича?

– Это что? – Спросил он обрисовавшегося теперь в полный рост, в ширину и отчасти даже в толщину форменного человека.

– Курьерская служба. Дипломатическая почта.

Илья высунул голову на площадку. Пролетом ниже стоял еще один человек. У ног его темно-синий мешок, на котором Илья смог разглядеть только …MATIC BAG. Начало надписи пряталось на другой стороне мешка.

– Это что? – Помахал Илья бумагами перед носом курьера.

– Курьерский лист. Сопроводительные документы… Прошу ваш паспорт.

Илья еще раз глянул вниз, оценил обстановку…

– Заходите.

Тот, что стоял перед дверью кивнул своему напарнику и смело шагнул в квартиру. Ему нечего было бояться. Государство, принявшее дипломатический груз защищало его всесторонне. Никто не мог его задержать или арестовать. Правда, его легко могли отоварить битой по башке, но Илья этого делать не собирался, а никого другого в подъезде не было.

– Что, прямо мне? – Илья подал паспорт и кивнул на мешок, с намечавшимся внутри прямоугольным ящиком.

– Ну, если вы Илья А-лек-се-ич… – Шелестел страничками паспорта форменный человек, – то… Да. Вам. Распишитесь.

– А что это? – Расписываясь, все же спросил Илья.

Курьер покосился на него, но ничего не сказал. Лишь пожал плечами.

– Это ваша почта, – отозвался второй, который и занес мешок в квартиру.

Оба отступили к двери. Главный, как определил его Илья, заложил бумаги в кожаную папку, сделал нечто вроде поклона стоящему перед ним в трусах мужчине (Илья даже не замечал того, что не оделся, слишком был ошарашен тем, что происходило сейчас и накануне):

– Вализа передана вам в руки… – и видя непонимание в глазах принимающей стороны, как-то удивительно легкомысленно и небрежно подцепил кончиком блестящей туфли доставленный груз, поясняя, что за «вализа» такая, – «дипломатик бэг» – мешок. – И вновь официально: – С этой минуты мы за него ответственности не несем.

Все это можно было принять за продолжение сна, но, кажется, за тот час, что Илья был дома, никаких снов ему не снилось.

Он вчера (да какое там вчера, сегодня уже перед рассветом!) как только лег в кровать, точно в погреб упал.

В детстве, у бабушки в деревне, он – пятилетний – лазил по задворкам, вокруг старой бочки, заросшей полынью, по зарослям сладко пахшей вызревающей за полусгнившим забором конопли. И вот в конопле, шагнув, не видя куда, он не вскрикнув даже, полетел вверх ногами. Может, потому ему показалось, что и сам он летит вверх. Но вверх летели высокие стебли, сплошь заросшие узорчатыми светло-зелеными листьями, летели до самого неба. В облака. А он упал на глиняное дно заброшенного погреба без крышки.

Зеленый всплеск, как взрыв, сердце, подлетевшее к горлу и… тишина. Тишина и темнота. Полная и абсолютная, хотя вверху синел квадрат разверзнутого творила.

Вот и ночью, лишь только он донес голову до подушки, полетел вниз. В небо. И даже сладкий запах конопли окутывал его. Так, он заметил, пахла Лиля, ее волосы.

Домой он пришел от нее к самому утру, крадучись вдоль затененных от фонарного света стен зданий.

К Лиле он не собирался, но два пистолета, из которых палили в его голову неизвестные, видимо, сообщники тех первых двух – из подворотни – загнали его к ней.

Чем он так насолил всей этой кампании – было непонятно. Кто стрелял – он не видел.

Желтый свет фонарей. Удар биты о стену. Вой двигателя. Рванувшая на него машина…

Память бросала обрывки вчерашнего на шершавый лед дороги, по которой он несся, спасая свою жизнь. Этот серый с черными кусками лед долго стоял перед глазами.

Пока машина огибала бульвар – до ближайшего поворота – Илья напрямую, перескакивая низкую, но жесткую стенку кустарника, уклоняясь в сквере, от хлещущих по рукам и лицу веток, побежал к желтой семиэтажке, зеркально отражавшей тот дом, в котором жил он сам. За мощными стенами дома-крепости, квадратом окружавшими двор, он знал, был узкий туннель, возникший некогда от того, что рядом с основным домом выстроили детский сад. В этот проход не протиснется ни один автомобиль.

Маневр Ильи удался, но не вполне. Лишь только машина встала у спасительной щели, и он перевел дух, как тут же с нарастающим ревом ее обошел мотоцикл и ринулся прямо на Илью.

Отбиваться можно было только ноутбуком, но Илья вдруг понял, что именно он то и нужен преследователям и, стало быть, нужно сберечь его начипированную башку в целостности и неприкосновенности.

Как будто в голове разнесло неизвестными ветрами тучи, и выглянуло солнце, засияло и высветлило: ноутбук! тайна!

Что-то там есть. Что? Что-то – чего он не знает. Он не знает в своем ноутбуке? Получалось, что так.

На улице, пользуясь теменью этого угла, утонувшего в тени дома, заслонившего и луну, и фонари, спрятавшись за трансформатор, Илья пропустил мимо себя мотоцикл и пока тот суетливо нырял носом то в одну сторону, то в другую, пытаясь обнаружить беглеца, предпринял, по его мнению, некий благоразумный шаг. А потом кинулся наперерез мотоциклистам.

Их было двое. В руках у сидевшего сзади затрещал по-киношному короткоствольный автомат с длинной рукоятью, набитой патронами. Преследователь заметил Илью и теперь подводил фонтан пуль к самым его ногам. И все же не успел подстрелить его.

Илья одним ударом сшиб не только водителя, но и опрокинул мотоцикл. Тот с воем, лязгом и свистом полетел боком вдоль по улице, навстречу вырвавшемуся из-за угла на свободу проспекта очень знакомому черному, блестевшему в оранжевом свете фонарей особенно зловеще Chevrolet Suburban. Это его удаляющуюся корму видел вчера Илья, после инцидента с желтыми ботинками.