Читать книгу Пролетарские дворы. Сборник стихотворений - Николай Николаевич Глумов - Страница 1

* * *

Мир постсоветский печален и сер,

Есть лишь окошко, есть вечер осенний,

Чахленький скверик из СССР,

Сильно помятые жизнью растенья.

Сядь у окошка, с тоской наблюдай

За незатейливой этой картиной,

Пусть это всё непохоже на рай,

Вспомни – здесь жизни прошла половина.

Вспомни прекрасные эти года,

Вспомни счастливые эти мгновенья,

Вспомни, как клялся ты, что никогда

Социализм не подвергнешь сомненью.

Чем наградили сомненья тебя?

Только разрушили мир совершенный.

Долго сидишь у окошка, скорбя,

Долго грустишь о советской вселенной.

Солнце садится. Спокойно вокруг.

Благостен мир обречённый, осенний.

Социализм – твой единственный друг,

Твой и раздавленных жизнью растений.

* * *

Из охотских полуночных волн,

Сквозь проклятые дни лихолетья

Новый год, беззаботности полн,

Как ребёнок, идёт сквозь столетья.

Он идёт, чтоб взлететь над страной,

Он спешит, чтобы взмыть над державой,

И заморской уйти стороной

Без последствий, без денег, без славы.

По пути заглянуть в города,

По пути пролететь сквозь кварталы,

А затем ускользнуть в никуда

Сквозь норвежские фьорды и скалы.

Нам спросить бы, что ждёт впереди,

Нам узнать бы… А впрочем, не надо.

В Новый год мы – на миг, погляди! –

Только этому мигу и рады.

Я сам бреду ночною рощей…

Юрий Калашников

* * *

Сквозь грустный дождик тощий,

Сквозь грустные года

Ночной осенней рощей

Бредёшь ты в никуда.

Бежит вода за ворот,

Звенит в кармане грош.

Родной покинув город,

В потёмках ты бредёшь.

С тобой сосед печальный,

И демократ с казной,

И кто-то нереальный,

И кто-то неживой.

Очнись хоть на мгновенье,

И ясным взором вдруг

Узри Руси мученья,

Узри себя, мой друг

Оставь скорей соседа,

И прямо под дождём

Назад к себе проследуй

В свой материнский дом.

На самом деле рощи

В округе ни одной,

Идёт лишь дождик тощий

Над русскою землёй.

Темнеют избы рядом,

В них люди спят давно.

Во время листопада

На улице темно.

Завесь окно халатом,

Закрой плотнее дверь,

И больше демократам

И басням их не верь.

* * *

От продажного века устав,

Становясь и печальней и тише,

Укрываюсь в «советских» местах,

А ведь будущего не вижу.

Сказка на ночь

Горят постсоветские звёзды

Над русскою снежной тайгой.

Ложатся их отблески грозно

На маленький шарик земной.

С улыбкой печальной герои

Из русских легенд восстают.

И юные Павлики, Зои…

По лунному снегу бредут.

Мой мальчик, ты веришь, ты видишь –

Герои опять среди нас!

Советский воскреснувший Китеж

Любимую Родину спас.

Мой мальчик, как сладко, как грустно!

Испуганный шарик земной

В ладонь твою лёг безыскусно,

Лопоча по-русски с тобой.

* * *

Видно, вышла вся Господня милость,

И с ночного неба, в никуда,

Прямиком за дом мой покатилась

Советская прекрасная звезда.

Красота печальная, ночная.

Стол. Стакан. Стопа черновиков.

Блещут звёзды, за окном играя,

Божий мир по-сталински суров.

Блещут звёзды яростно и смело,

Блещут так, что их не погасить.

Только мне до них какое дело?

Мне другую Русь не полюбить!

Мне, отвергнув Господа решенье,

Призывать в пророческом бреду

Сталина. Чтоб спас он от паденья

Прекрасную советскую звезду.

Пролетарская весна

Мой завод! Вот опять у меня,

Как наследство, лежишь на ладошке ты.

И пожар первомайского дня

Зажигаешь опять понемножку ты.

И пылает, как прежде, душа

Твоим грозным рабочим волнением,

И иду по тебе не спеша,

Полон русским твоим приключением.

И опять подчиняюсь судьбе,

Что спаяла нас дружбою крепкою.

(Не затем ли иду по тебе

С хулиганскою ленинской кепкою?)

Верю – дальше идти нам с тобой,

С корпусами твоими громадными,

Пролетарской дорогой прямой

Предстоящими буднями ратными.

Ничего, мы ещё поживём,

Помнит прошлое память весенняя,

И советским наполнен я днём,

И советским искрюсь вдохновением.

Призрак Достоевского

Он за спиной стоял весь вечер.

Он пыл мой скорбно порицал.

А я писал. Не жаждал встречи.

Перста судьбы не замечал.

А он по-своему закончил

Сюжет романа моего.

Из строчек бедных мыслью очень

Он не оставил ничего.

И вдруг громадою советской

В буржуйском сумраке ночном

Вознёсся ввысь сюжет недетский.

Сюжет романа. Город. Дом.

Явился мне герой весёлый.

Мой Долгорукий. (Уж потом

«Подростка» праведная школа

Явилась мне и в остальном.)

И я в тетради канцелярской,

От вожделенья груб и пьян,

В манере хлёсткой, пролетарской

Переписал его роман.

* * *

Мимо школы, мимо дома,

Мимо детства своего,

Мимо бывшего обкома

Я лечу, и самого

Удивляют, как мальчишку,

Взмахи крыльев в тишине.

Умер я! Для жизни слишком

Был советским я в стране.

Воспоминания

о первом спутнике

Его подняли над землёй

Империи советской силы.

Он пел и мчался – небольшой,

Но удивительно красивый.

Ловил сигналы целый свет,

Дивился, как он был прекрасен.

Лишь я один глядел вослед

И понимал, как он опасен.

Я взор не отводил с высот.

Я знал, что Лондон под вопросом:

– Когда на Лондон упадёт

Подарок наш сладкоголосый?

* * *

За рухнувшим зданьем парткома,

Вдали от добра и от зла,

Как будто у отчего дома,

Черёмуха вдруг расцвела.

Так странен и так неприкаян

Был чистый и девственный цвет,

Средь русских имперских развалин

Впервые увидевший свет,

Что я, поразившись находке,

Цветущие ветви сорвал,

Чтоб слабое тело молодки

Бесчестию враг не предал.

В любимую вазу поставил,

Водой ключевой напоил,

И КПСС я восславил

Из всех поэтических сил.

* * *

Пусть врут нам с экранов витии,

Кто больше на символ похож…

Трагический образ России –

С кошёлкой матерчатой бомж.

Пускай он немыт и нечёсан,

Пусть стыд вызывает и страх,

Извечным российским вопросом

Он бродит в родных городах.

И только увидишь такого,

От гнева кровавится взгляд,

И видишь костры Пугачёва

И Блока патрульный отряд.

* * *

За плечами, в котомке холщовой,

От отцов мне доставшийся груз.

От Литвы до Камчатки суровой

Он со мною – Советский Союз.

Пионерский мотивчик несложный,

Севастопольский берег морской –

Перечислить уже невозможно,

Что несу я в котомке простой.

Отправителя пункт неизвестен,

Кто получит его – не пойму,

Но сомнения пыл неуместен,

Ведь страна погрузилась во тьму.

Ведь погасли кремлёвские звёзды,

Согревавшие всех нас огнём,

Ведь врагами так буднично, просто

Наш Союз был отправлен на слом.

Ведь и я, как заправский бродяга,

Еле ноги свои волоку,

Сам с собой говорю от напряга,

Прогоняя печаль и тоску.

Постоит в изумленьи прохожий,

Отшатнётся в испуге во тьму

Либерал, а заветную ношу

Мне придётся нести одному.

На заводе

Здесь до сих пор советский дух живёт,

Здесь прямо со стены большой слесарки

Ильич плакатный пламенно зовёт

Не допускать в Россию иномарки.

Он и теперь конкретен, наш Ильич,

Он призывает взяться нас за дело,

Он выдаёт нам новый, яркий клич,

Простой для понимания и смелый.

И я согласен, что настал момент,

Из старого напильника тупого

Готовлю пролетарский инструмент,

Чтоб было, если что, добавить к слову.

* * *

В раскрытые старые рамы

В наш сад, что давно уже спал,

Летел мощный голос с экрана,

И, в общем-то, всем угождал.

Но были к нему беспощадны

Обычной сирени кусты,

Им было, как местным, досадно

От мощной его красоты.

Они-то прошли сквозь февральский

Мороз и сугробы по грудь

И с ненавистью пролетарской

Мечтали сей голос заткнуть.

Колесо обозрения

За скуку школьную награда:

Возможность с другом обозреть

Пространство городского сада,

Уже привычное на треть.

Две шхуны в шутовском бассейне,

И их вздымающий прилив,

И сонный дождичек осенний,

Что так вальяжен и ленив.

И пёстрый ряд ларьков торговых,

И блещущие фонари,

И сеть дорожек бестолковых,

И лип десятка этак три.

И пусть всё, в сущности, нелепо,

Всё скроено из пустяков,

Но скрежет шестерни свирепый

Меня лишит спокойных снов.

И снова вечером в субботу

(Как время медленно идёт!)

Я посмотрю, как здесь кого-то

Отправят в медленный полёт.

* * *

Люблю бродить я по бульвару,

Когда он сумраком объят,

И слушать песни под гитару

Слегка подвыпивших ребят.

Но в бедной юности ни разу

Я не бродил здесь допоздна,

Боялся песен тех, как сглазу,

Боялся сладкого вина.

Скучал над книгой в уголочке,

Ложился рано почивать,

Считал – важней, важней, и точка,

О смысле жизни размышлять.

Но жизни смысл мне не открылся,

И юность сгинула давно,

И, как в печаль, я погрузился

В грузино-крепкое вино.

Теперь брожу я по бульвару,

Когда он сумраком объят,

И песни юных под гитару

Со мной о прошлом говорят.

* * *

Моя мать на Свердловском заводе

На сверлильном пахала станке,

Я же вышел в начальники вроде,

Но сорвался и запил в тоске.

И прогнали меня из начальства,

И пошёл я тогда на завод,

И, простив мне былое бахвальство,

Меня принял рабочий народ.

И обрёл я народную силу,

И почуял вкус речи простой,

И решил всех буржуев в могилу

Загонять пролетарской рукой.

И рука моя так накачалась

На родимом сверлильном станке,

Что осталась лишь самая малость,

Чтоб буржуя держать в кулаке.

* * *

Грустное небо над грустною улочкой,

Той, что срывается круто в овраг.

Дом, что когда-то советской был булочной,

После шести здесь и холод и мрак.

Пятый этаж и квартирка печальная,

Та, где живу восемнадцатый год.

Вместе со мной моя грусть изначальная

Птицей прекрасной заморской живёт.

Сборничек прозы, слезой приукрашенной, –

Русский привычный писательский быт.

Скорбно надежда свечой непогашенной

Денно и нощно во мраке горит.

Может, потом хоть рассказик останется,

Может, потом замахнусь на роман.

Кто-то меня утешает, старается,

Чаще под вечер, когда уже пьян.

* * *

С коррупцией справиться можно.

Вот плана великого суть:

Лаврентия Палыча должно

На службу обратно вернуть.

Вот мчит он на чёрной «Победе»,

Наглажен, надушен, побрит,

Лишь звякнут о чём-то соседи,

А он у подъезда стоит.

А он уже гада сажает

В советский большой лимузин,

А он уже с гадом решает

Без судей продажных, один.

И Сталину он докладает

О том, что с врагами состав

Он в тундру опять отправляет,

Врагов тех лишив всяких прав.

И катит состав тот подальше,

И громко враги в нём вопят,

А честные люди без фальши

Лаврентию «Слава!» кричат.

И снова Россия свободна,

И нет олигархов-врагов,

И Палыч-герой благородно

Блестит позолотой очков.

И мчит на своём лимузине

Советской своей стороной,

И душит врагов всех поныне

Своей пролетарской рукой.

* * *

На стене висит картина,

Называется портрет,

На портрете образина,

Называется поэт.

Косит глазом лошадиным

Через стол наискосок,

Смотрит взглядом он невинным

В полутёмный уголок.

Если спросишь у поэта:

Что он видит в уголке,

Даст ответ поэт на это

Вам на русском языке.

Что написан странной краской

На французский он манер,

Что его срамную маску

Вам приводят как пример.

Что хотят, чтоб позабыли

Правду дедов и отцов,

Чтобы срочно возлюбили

Пошлых западных творцов.

Чтоб про эту образину

С перекошенным лицом

Дружно крикнули: картина!

Гениальная притом!

* * *

Вышел я на бульвар,

Поглядел на картину привычную,

Как над вывеской банковской

Пошло горят фонари.

А ведь сердцу хотелось

Куска бытия неприличного,

Чтоб повешенных тени

Пугали до самой зари.

Чтобы город блистал,

Чтоб рабочих второе пришествие

Началось.

Вышло время буржуям бежать,

Прочь на запад лететь

На крылах своего сумасшествия

И дрожащей спиной

Пролетарского выстрела ждать.

Чтоб глазам вопреки

Я вдруг понял – рабочих восстание

В нашем городе в ночь нашу

Точно уже началось.

И его пулемётно-гранатные

Злые воззвания

Возвращают назад

Государства российского ось.

* * *

Не поехать ли мне в Ленинград,

Поглядеть на Петрову столицу,

Поглядеть, как от жира блестят

Буржуинов зажравшихся лица?

Пусть хватает в Перми и своих,

Доморощенных злых буржуинов,

Пусть снуют на блестящих, крутых

Заграничных они лимузинах,

Но за ними не мчит по пятам

Ленинградский, в тельняшечке, призрак,

Не встаёт на пути тут и там

Опьяняющий дух коммунизма.

Не вопит каждый камень в стене,

Каждый ждущий героя булыжник

О грядущем возмездия дне,

О грядущей заслуженной тризне.

Вот те стать, еду я в Ленинград,

Поглядеть на Петрову столицу.

Вот приехал, мне глупо блестят

Буржуинов зажравшихся лица.

* * *

Когда в бору сосновом

Гуляю не спеша,

Родимым русским словом

Наполнена душа.

Глубинная Россия.

Дождь. Туча. Дерева.

Здесь не слышны чужие,

Лукавые слова.

Здесь всё – от грозной тучи

До сосен нежных тел –

Поёт лишь нашу участь,

Лишь нашенский удел.

* * *

Снег на луга ложится,

Покрылся льдом ручей,

Лишь ветер веселится

В лесу среди ветвей.

Лишь ветер веселится,

И мокрый снег идёт,

И хочется напиться,

А кто сейчас не пьёт?

* * *

Ранней, девственной, суровой,

Школьной, сказочной порой

Грезил грешной Айседорой

И кабацкою Москвой.

День за днём зимой и летом

Том Есенина читал,

Подле русского поэта

Жизнь свою воображал.

Я не мог свой пыл направить

На предмет совсем иной.

Не могу себе представить

Этой встречи роковой.

Есть Есенин. Есть литр водки.

Холостяцкий скорбный кров

С неисправною проводкой.

Но я к встрече не готов.

* * *

Несносно проклятое время,

В котором идём мы ко дну.

Несносно буржуйское семя,

Предавшее нашу страну.

Бессильны и разум, и воля,

Себе самому ты не рад.

Бужу я соседа невольно,

С которым душевный разлад.

С последним усильем приходит

Святая чекистская злость,

И пальцы на стенке находят

Вколоченный сталинский гвоздь.

И гладят железо неловко,

И чувствуют – скоро рассвет,

И ладит к железу верёвку

Несносный, но ловкий сосед.

Цусима-2

Теперь уже почти что каждой ночью

Я просыпаюсь, вглядываясь в тьму,

И сон мой продолжается воочью,

И все мы в этом сне идём ко дну.

Идёт ко дну большое государство,

Идёт ко дну мой маленький завод,

Буржуйским приснопамятным коварством

Разрезан на иголки русский флот.

Идут ко дну великие эскадры,

Идёт ко дну корабль за кораблём,

И крутятся замедленные кадры,

И сам я в той пучине за бортом.

И, пламенем погибельным палимый,

Кричу я в исступлении во мрак:

Мы выйдем из сегодняшней Цусимы,

Чтоб дальше петь про гордый наш «Варяг»!

* * *

В перевёрнутой чаше небес

Рдеют СССР облака.

Недвижима округа окрест,

Недвижима большая река.

И припомнив Советский свой рай,

И забыв этот тягостный век,

Улыбается вдруг невзначай

Несоветский уже человек.

* * *

Я – старый пролетарий

И мне противны враки,

Газетные кошмары

О пролетарской драке.

Я всё про драку знаю,

Ведь я с моим народом

Из проходной шагаю

Понуро год за годом.

А он бредёт с работы

На грани издыханья,

Его гнетут заботы,

Ему не до восстанья.

Дойти бы до киоска,

Взять пару-тройку пива

И стать кусочком воска,

Покорным и счастливым.

* * *

Конечно, я не был в Париже!

Зачем мне распутный Париж?

Моя проходная мне ближе

Его непристойных афиш.

Ноги моей не было в Риме,

Зачем мне стареющий Рим?

Увидеть глазами своими

Бенито сползающий грим?

Пусть манит Европы пространство,

Грудастой сиреной поёт,

Пока с пролетарским упрямством

Мне дорог советский завод.

Отвечу словами простыми:

«Я знаю испанскую грусть,

И, значит, в Париже и в Риме

Я как сталинист пригожусь!»

* * *

Я горестным фактам в лицо не гляжу,

В военной фуражке отцовской,

Как в детстве, Советский Союз сторожу

С большой деревянной винтовкой.

Пусть спросит меня любовь жизни моей

Заботливо и с состраданьем,

С игрушкой зачем я стою у дверей

И в поле гляжу со вниманьем.

Отвечу, что снова Союз за спиной,

Всё та же шестая часть света,

Что руки сжимают приклад боевой

С заката опять до рассвета.

Что места сомнениям тягостным нет

В воспрянувшем чудом сознаньи,

Что снова сияет над Родиной свет

Кремлёвской рубиновой гранью.

Пусть дети играют на нашем лугу,

Пусть бабы сажают морковку,

Я твёрдо уверен – Союз сберегу,

И крепко сжимаю винтовку.

* * *

Столб одинокий, большая ворона,

Однообразная, скучная местность,

Сохнет трава от полдневной короны

Солнечной, обручем сжавшей окрестность.

Каркнет ворона, поднимется тяжко

И пропадёт, словно и не бывало.

Этой вороны дурные замашки

Наше правительство не одобряло.

Ярко блестит золотая корона,

В мокрой траве от полдневного жара

Возле фонтана балдеет ворона

Под наблюденьем господ из минздрава.

* * *

Забывая печали свои,

Улыбаясь, гляжу за окошко,

Где молоденькие воробьи

Обсуждают мой мир понемножку.

А когда снова ночь настаёт

И звезда загорается тихо,

Отдыхают от сладких хлопот

Воробей со своей воробьихой.

А наутро опять за окном

Их полёты, чириканье, песни,

И опять наполняется дом

Их гражданским восторгом чудесным.

* * *

Всё те же дома на пригорке,

Всё та же большая река,

Всё тот же кабак на задворках,

Всё та же глухая тоска.

Всё так же проносятся воды

Большой неопрятной реки,

Всё те же синюшные морды

Спасают меня от тоски.

Всё так же… Ведь как не пытался

Уйти от судьбы роковой,

Опять и опять возвращался

В родимый район заводской.

Встречают дома на пригорке,

Встречает большая река,

Иду я в кабак на задворках,

А то мне без пива тоска.

Маме

* * *

Когда ты что-то покупала

На крохи с пенсии своей,

Вождя народов вспоминала

И цены тех – советских – дней.

Решившись, на стене хрущёвки

Его повесила портрет,

И о грядущей обстановке

Просила слёзно дать ответ.

Ну что ж, услышишь, может, к ночи

В притихшей комнатке своей,

Что скажет Сталин, между прочим,

Что дальше будет веселей.

* * *

Было Первое мая, и ветер весенний

Нежно гладил меня по небритой щеке,

И, как всякий непризнанный истинный гений,

Пребывал я в похмельной привычной тоске.

По проспекту я шёл с жалкой кучкой рабочих

И советских времён красный нёс транспарант,

И пространство пронзал среди лозунгов прочих

Лозунг мой, что унижен сегодня талант.

Равнодушно стояли нарядные зданья,

Равнодушно смотрели буржуи на нас,

Только водки стакан разбудил подсознанье,

Только он пролетарского гения спас.

Что случилось потом, плохо помню, конечно,

Вроде – что-то кричал, хмелем злым обуян,

Вроде – добрая женщина с плачем: «Сердешный!»

Подливала мне водку в гранёный стакан.

* * *

Слепая лампочка под потолком,

Провисшая верёвка бельевая,

Всё скудность, всё трагедия, надлом,

Но он сидит, совсем не замечая

Постыдной безработицы кругом,

И повторяет – всё это пустое –

Пускай завод вещает о своём,

Виной тому лишь время непростое.

И вместо действий пишет новый стих

Убористо, на крошечном листочке,

О том, как злой буржуй в Кремле притих:

Страшится, тварь, что будет после точки.

* * *

Лежу с открытыми глазами

И вспоминаю перед сном

Имперское, былое знамя,

Имперский лозунг за окном.

И мне становится теплее,

И вспоминаю дальше я,

Как блещут стены Мавзолея,

Как Сталин едет из Кремля.

Пленяет дивная картина,

Моей империи размах,

И сном младенческим, невинным

Я засыпаю. Липкий страх

Из ран по капле не сочится,

И олигархов больше нет,

И за окном всю ночь струится

Советских звёзд советский свет.

Петродворец

Здесь анфиладой комнат длинных

Гуляет царственный сквозняк,

Здесь предки в орденах старинных

С картин внимательно глядят.

Здесь хорошо бродить в бахилах,

Глядеть, раскрыв потешно рот,

На столик, крошечный и милый,

И на громаднейший комод.

Здесь из каморки древней, дикой,

Камзол потёртый теребя,

Внезапно выйдет Пётр Великий

И мрачно глянет на тебя.

И ты, наткнувшись на мгновенье

На взор пронзительный, прямой,

Уйдёшь с совковым наслажденьем

И дверь захлопнешь за собой.

* * *

Тепло и тихо. Тягостно и душно.

Сирень, спросонок заглянув в окно,

Как девушка, прошепчет простодушно

О чём-то столь пьянящем, как вино.

Встав у окна, заговорю с сиренью,

(С кем больше в этот полуночный час?!),

И ей скажу, что дивное мгновенье

И эти звёзды созданы для нас.

И ни полслова про беду, разруху,

И ни полслова про родной завод…

Сиренью дать хотя бы отдых духу,

Не то меня от горя разорвёт.

1991–2011

Отогреться ко мне пианист

Забежал, его пальцы случайно

Подхватили исписанный лист,

От помарок почти нереальный.

И пока он пенял на лета

И читал черновик мой со скуки,

Его пальцы из темы листа

Извлекли очень странные звуки.

Только я слышал их, только я

Двадцать лет их до этого слышал,

Походили они на дождя

Воровскую походку по крыше.

* * *

Не являя нам грозного лика,

Прячась в серую, снежную даль,

К нам придёт этот месяц великий,

К нам придёт пролетарский февраль.

Скоро-скоро своё наступленье

Развернёт он с парада ветров,

И начнётся умов отрезвленье

И тоска по основам основ.

Он засыплет дома и дороги,

Он положит безумствам конец,

Перед смертью владелец убогий

Обойдёт свой богатый дворец.

Что ж, февраль, без сомненья, ты вправе

Изменить весь порядок вещей,

В нашей немощной супердержаве

Должен кто-то меня быть смелей.

Так дерзай же, февраль пролетарский!

Засыпай богатеев дома,

Грозной песней своей янычарской

Посводи всех халдеев с ума.

Чтоб тряслись под пуховой периной,

Чтобы снилось им ночь напролёт,

Как поставит их к стенке в гостиной

Пролетарский советский народ.

* * *

В дому моём уныние

Прописано давно,

Ворота в тусклом инее,

Как грязное руно,

Погребена поленница,

Сугроб прилёг к окну,

И неохотно верится

В грядущую весну.

* * *

Всякий раз, как только засыпаю,

Старый вижу свой велосипед,

И страну великую, без края,

Ближе и родней которой нет.

Подкачаю простенькие шины,

До сих пор рабочие они,

Из советской, правильной резины,

Долго быть упругими должны.

Сяду на любимое сиденье,

Зазвоню в любимый свой звонок,

Покачу по улочке селенья,

Где знаком мне каждый уголок.

На советском том велосипеде

Я качу в советскую страну,

Так чему вы радуетесь, дети?

Я качусь в СССР по дну.

* * *

Благодать внутри завода,

Пустота и тишина,

Ни начальства, ни народа,

Только звёзды да луна.

Только я один шагаю

Под громадною луной,

Во весь голос распеваю

Песнь о славе трудовой.

Песнь моя легко поётся,

Ведь советская она,

Песню слушая, смеётся

Даже сонная луна.

Нынче песен тех не вспомнят

На короткий даже миг,

Не по-нашему долдонят,

Предают родной язык.

За копейки этим летом

Так продали наш завод,

Не нужны теперь ракеты

И поэты – наш оплот.

Потому внутри завода

Пустота с недавних пор,

Лишь за счастие народа

Пьёт уволенный вахтёр.

* * *

Настанет суровое утро,

Пойду на буржуйский завод,

И станет тревожно и смутно

На сердце от вечных забот.

И вспомню – советской порою

Я шёл на советский завод,

Светило шагало за мною,

Покинув родной небосвод.

И, словно мамаша родная,

До самой дойдя проходной,

Лучом меня благословляло

На правильный день трудовой.

А нынче картина иная –

Встречает Светило слезой

И бледным лучом провожает

До проданной до проходной.

Ведь нынче понятно Светилу,

Что жизнь не начать мне с нуля,

Что скоро готовить могилу

Придётся творцу «Февраля».

Что скоро рабочую тему

Придётся прикрыть навсегда,

Ведь некому будет поэму

Про труд написать без труда.

Что сникнет Россия надолго,

Ведь вряд ли того отыскать,

Кто будет корпеть втихомолку,

Про труд день и ночь сочинять.

Поэтому утром так грустно,

Так нежно Светило со мной

Печальным лучом безыскусным

Прощается у проходной.

* * *

Спал посёлок под туч пеленою,

Дождик падал с туманных высот,

Вдруг внезапно во тьме надо мною

Загудел боевой самолёт.

И представил себе я мгновенно

Пролетария с волей стальной,

Работягу в машине военной

Над клубящейся туч пеленой.

И представил, как руки большие

Командирский сжимали штурвал,

Как не раз побеждал он стихию,

Как товарищей он выручал.

Как летел он всё выше и выше,

К восходящему солнцу летел,

Оставляя внизу наши крыши,

Наш теперешний скорбный удел.

Поезд мчался с грохотом и воем…

Николай Рубцов

1991

Поезд мчал с роковым напряженьем,

Поезд мчал, выбиваясь из сил,

Хоть бы кто тёмных сил приближенье

Из сидящих в купе уловил.

Соплеменник – подвыпивший малый,

Да глухая старушка в углу,

Все дремали прилежно, устало,

Не внимая грядущему злу.

Я один беспокойно, бессонно

Всё глядел и глядел за окно,

Как бежит за окном отрешённо

Всё в ухабах сплошных полотно.

Ни машины нигде не пылило,

Ни фигуры печальной ни шло,

Лишь вечернее наше светило

Опускалось за край тяжело.

И подумал тогда с облегченьем,

Раз вечерний покой за окном,

Разве может случиться крушенье,

Разве можем столкнуться со злом.

И откинулся я на сиденье,

И спокойно, как все, задремал.

В этот миг и случилось крушенье,

То, которое я прозевал.

* * *

Ночь. На часах полвторого.

Плачет труба водостока.

Видно, зовёт меня снова

Вспомнить печального Блока.

Книжку с потёртой обложкой,

Комнату с мебелью строгой,

Венские стулья, окошко –

Юности годы убогой.

* * *

Сразу за полночь в спальне моей,

Растревожив всю душу мне начисто,

Кто-то крутит былых моих дней

Киноленту без звука и качества.

И опять мне одиннадцать лет,

И иду по Кремлю я с мамашею,

И во что-то смешное одет,

Неопрятное, виды видавшее.

Нестерпимы столицы черты –

Чудо-колокол, пушка и прочее,

Мавзолей неземной красоты,

Иностранцы до шуток охочие.

И исчезнуть бы напрочь, совсем,

От постыдной одёжки не маяться,

Стать воробушком, щепкой, ничем,

И рвануться, от боли избавиться.

А рванусь – надо мной потолок

Гробовою доскою некрашеной,

И рисунок на фоне досок –

Кремль – беззвёздный

уже и безбашенный.

* * *

Заметённой тропой от завода

До пивной поспешающий люд.

На замёрзших устах у народа

Перегаром пропахнувший блуд.

Вот и северным небом метельным

Проторённым годами путём

Стая галочья с криком похмельным

На горячий летит водоём.

* * *

С собою самим говорящий,

Совсем как безумный старик,

Рассеянный дождик скорбящий

Из тучи внезапно возник.

Прокрался по улице спящей

И скрылся в проулке глухом,

И сразу повеяло чачей

И летним зелёным лучком.

* * *

Ты, Родина, понять меня должна,

Что нужно пролетарскому поэту.

Буржуями разграблена страна,

И жизни в ней трудящемуся нету.

Из крыльев фряжских мельниц ветряных

Я выдерну перо и до рассвета

Воткну буржую в жопу, пусть я псих,

Мне главное воткнуть за всё за это.

* * *

Как в лодке подводный акустик,

И я опускаюсь на дно,

И слышу без гнева и грусти,

Как хлещут соседи вино.

Мне кажется – в тонкие стены

Хвостами чудовища бьют,

Мне кажется – злые сирены

Протяжные песни поют.

Всё ниже спускается лодка,

Всё ближе проклятое дно,

«Когда же закончится водка?» –

Пытаюсь я крикнуть в окно.

Но глушат мой глас обречённый

Шумы те, и долбят в висок,

Но вставлен в мой мозг воспалённый

Тех песен, той боли кусок.

Последний рабочий

Проходная тиха и печальна,

Тих, печален пустынный завод,

Лишь звезда блещет оком хрустальным,

Утешающим с божьих высот.

Вот и я замыкаю рабочий

Строй под взглядом последней звезды,

И пытаюсь понять этой ночью,

Как дошли мы до этой беды?

Как же мы свой завод потеряли?

Как же мы потеряли страну?

Здесь и деды, и бабки пахали,

Выпускали моторы в войну.

Проходная тиха и печальна,

Тих, печален пустынный завод,

Лишь звезда блещет оком хрустальным,

Утешающим с божьих высот.

* * *

Дорожки от слёз на оконных щеках,

Гуляет сквозняк по квартире,

В душе моей правит лишь трепет и страх,

И гнев пролетарский горит на устах:

«Мне незачем жить в этом мире!»

Молчанье, молчанье, ни слова в ответ,

Лишь слёзы на стёклах бледнеют,

Не верю, что вспыхнет бунтарский рассвет,

Не верю, что твари дадут нам ответ,

Не верю, что кровь заалеет.

* * *

Когда же католиков лето

Змеёй уползёт за кордон?

Когда воссияет конкретно

Звезда православных времён?

Так хочется русского хлада,

Чтоб этой ненастной порой

Убить буржуазного гада,

Идя пролетарской тропой.

Стереть нестерпимые слёзы,

Нащупать наган в кобуре,

И видеть Христа в алых розах

За «Лениным в Октябре».

* * *

Всю ночь не смолкают шаги за окошком,

Всю ночь не стихает докучная брань,

Всю ночь по протоптанной грязной дорожке

Плетётся к киоску поддатая рвань.

И я из-за шума встаю очень рано,

И я прерываю заслуженный сон,

И я с матерком поднимаюсь с дивана

Под старых пружин металлический стон.

Гляжу на киоск я в слепое оконце,

Гляжу на томительный серый рассвет,

Гляжу, как в бутылочном вогнутом донце

Свернулся калачиком солнечный свет.

Мне с этим киоском урывками спится,

Давно мне покоя и отдыха нет,

Но нынче булыжник я взял, пригодится –

Киоску послать пролетарский привет.

* * *

Сильной Россия была!

Вдумайтесь – что это значит?

Значит, что были дела,

Полные русской удачи.

Значит, что честно служить

Власти советской старались,

Значит, что нас не сломить,

Как бы враги не пытались.

Пусть измельчали дела,

Пусть обманула удача,

Сильной Россия была –

Это же что-нибудь значит?!

* * *

Всё холодней и холодней

В моей двухкомнатной лачуге,

И ветер дует из щелей,

И нету рядышком подруги.

Китайский ватничек на мне

Спасает от мороза плохо,

И Сталин в рамке на стене

Зовёт из сталинской эпохи.

Он говорит: «Скорей иди

Во вражье домоуправленье

И там порядок наведи,

Чтоб дали, твари, отопленье».

«Довольно цацкаться – кричит, –

С врагами русского народа!

Смелее должен быть пиит,

Ведь такова его природа.

Пускай не власть, так молоток

Возьми в мозолистую руку,

И тюкни точненько в висок

Домоуправшу, злую суку».

Но минул час, затем другой,

И оживились батареи,

И показалась жизнь другой:

Жить стало лучше, веселее…

Фантазии менеджера

Чашка чая поутру

Жидкого, спитого,

Надоевшую игру

Начинаю снова.

Исполняю вновь обряд

Западного бренда,

Надеваю свой наряд

Сплошь из секонд-хенда.

По асфальту, как по льду,

Усмехаясь едко,

В офис воровской иду,

Звякая монеткой.

Чтобы выжгло поутру

Дурня испитого,

Чтоб смотрел, как на гуру,

На царя спиртного.

* * *

Я стоял и смотрел на ночную дорогу,

Засыпала трава, засыпали цветы,

Мир вокруг засыпал, засыпал понемногу,

Погружался в обьятья густой красоты.

Только облако плыло большим привиденьем,

Только облако плыло большим кораблём,

И под днищем его все мы были, как тени,

Тени рыб молчаливых, объятые сном.

И открылось вдруг мне в этот сказочный вечер,

Что, как облако, я ухожу навсегда,

Что уже загораются звёздные свечи,

Поминальные свечи из небесного льда.

Было даже не больно, было даже не страшно,

Я стоял и смотрел на последний закат,

Жизнь, похоже, прошла, и, похоже, напрасно,

И, похоже, её не воротишь назад.

* * *

Советской страны неудачи,

Советский доверчивый ум,

Теперь совершенно иначе

Доносится прошлого шум.

Теперь голосам из былого,

Как прежде, народ не смутить,

Теперь узнаёт с полуслова

Он в них потаённую нить.

Но, боже мой, как интересен,

Прекрасен, волнующ, глубок

Взрастал среди западных песен

Советского счастья росток.

* * *

В сердце квартала советских домов

Призрачно блещущим глетчером –

Дом новорусский на месте дворов

Строится так опрометчиво!

Ведь не согласны принять чужака

Красного века товарищи,

Помнят подвалы они ВэЧеКа,

И Кёнигсберга пожарищи.

Окна горят, словно сталинский взор,

Пристальный, утром и вечером,

Не отложить нам, товарищи, спор,

Спор за родное Отечество.

На лесной дорожке

Поздним вечером маленький ёжик,

Что был так на Чубайса похож,

Стал мне корчить бесовские рожи,

Стал показывать остренький нож.

Ощетинился рыженький ёжик,

И на задние лапки привстал,

На Чубайса был правда похож он,

Хотя был и смешон он и мал.

Что же делать? Куда же податься?

(Ведь к тому же сгущается мрак.)

Будет дождь. И с Чубайсом тягаться?

Зол, силён человеческий враг…

Вспомнил я про завод свой негромко,

Но так страшно блеснул чёрный глаз,

Что тотчас побросал я котомки

И бежать собирался тотчас.

И бежать собирался домой я,

Но опомнился и возмолил,

Чтоб Господь громовою стрелою

Вновь Чубайса в ежа обратил.

Чтоб Советский Союз возвратился,

Чтоб вернулся ко мне мой завод.

Миг. Другой. Надо мной заискрился

В чёрных молниях злой небосвод.

Бог помог. Грянул гром. На дорожке

Ёж смущённый остался, да я.

(Дождь, покапав, ушёл понемножку

Стороною в иные края.)

Всё закончилось. Ветер поднялся.

Юркнул в заросли ёжик смешной.