Читать книгу Моя Одесса. Моя Любовь. Часть1. Молодость - Нина Чиж - Страница 1

1.

Дед сидел у стола на деревянном стуле на террасе, поджав ноги в вязанных шерстяных носках. На дворе стояла теплынь, но дедовы кости мерзли даже в жару. Шмыгая простуженным носом, он гнусаво и громко читал:

– Конститу…цио-нальная психопа-тия – вид психического расстройства!

Дед оторвался от большой потрепанной медицинской энциклопедии тридцать восьмого года издания, задумчиво пожевал губами, подозрительным взглядом окинул бабушку, поправил на своем орлином носу очки на потемневшей резинке, трубно отсморкнулся в мятый платок, и продолжил:

– Психопат – это ненормальная личность, которая страдает сама! Ага! – Слышь, сама! – дед укоризненно покачал головой, потом кивнул ею в сторону жены. – И! Главное вот! Слышь! Заставляет страдать других! О как!

Бабушка не замечала или делала вид, что не замечает супружника, занудность которого превосходила все дозволенные границы.

– Столб соляной, а не женщина! – начинал расходиться дед. Ему явно хотелось задеть жену. – Молчит! Все время молчит! Ну, дык, я докопаюсь! Выясню все про тебя! Вот уж тогда и все разрешится!

От злости у деда всегда выпячивалась челюсть вперед. Когда он ругался, начинал шепелявить и брызгать слюной. Виной тому был зубной протез, который держался плохо, доставляя мучения деду, особенно когда тот ел мясо, вернее сказать, пытался есть. Преодолевая боль, он отгрызал куски отварной говядины, перетирал их ставными зубами, поднывая и поскуливая при этом, как больная собака. Смотреть на такие страдания было невыносимо, а потому я старалась не садиться с дедом за стол, если замечала в его тарелке мясные куски.

Дед плюнул на палец, перевернул страницу и прошепелявил:

– Мать моя Рахиль плакала: пожалеефь, Яков, ох пожалеефь!

Бабушка и бровью не повела на выпады старого кровопийцы и продолжала спокойно чистить рыбу. Дед вновь склонился над энциклопедией, как над Торой, и продолжил маниакально выискивать заболевания, подходящие, по его разумению, жене.

Моя фамилия по отцу Чижова. Папа был русским, а вот по венам моей матери текла кровь ортодоксальных евреев и вольных казаков. Мой дед, Яков Штумберг – отец моей матери, являлся ярким представителем еврейского народа, а бабушка Анна Ивановна, в девичестве Шаповалова, была прямым потомком казачьего рода. Родилась моя красавица-бабуля в станице Милютинская Донецкого округа у лихого казачьего атамана Федора Петровича Шаповалова. Прадед мой, как выяснилось совсем недавно, в далекий семнадцатый год прошлого века, воевал на стороне белой гвардии против красных. В Одессе бывал несколько раз: город захватывали то красные, то белые, то немцы, то румыны. В Одессе Федора Петровича и ранили, да так, что два месяца он не узнавал никого вокруг. Как только пришел в себя, послал весть домой. Жена его, Евдокия, приехала к нему с их единственной дочерью Аннушкой семнадцати лет. Обратно в станицу вернуться семья уже не смогла: Милютинскую сожгли красные, мстили за мужиков, вставших на сторону белых.

Говоря откровенно, история появления бабушки в Одессе меня не так сильно интересовала, и только история знакомства Якова Штумберга с Анной Шаповаловой и последующей их женитьбы, меня приводила в замешательство по многим причинам. Главная причина – это личность самого Якова Штумберга. Мне казалось невозможным, что он мог кого-то когда-то любить, но еще более непостижимым для меня было то, что моя бабуля, горделивая красавица-казачка, могла полюбить деда. Я неоднократно приставала к бабушке с этим вопросом, и один раз сделала заход в сторону самого деда. Бабушка только пожимала плечами, мол, ничего тут интересного, все как у всех, а дед моему вопросу удивился страшно, но ничего вразумительного ответить так и не смог. Лишь однажды мне мама рассказала, что на самом деле дед был хорошим и работящим мужчиной, за которого многие девушки мечтали выйти замуж, а он был околдован красавицей Аннушкой. Деду пришлось идти против своей матери, считавшей, что любая, даже самая бестолковая и некрасивая еврейка, будет во сто крат лучше русской. Бабушка моя за всю свою жизнь ни одного худого слова не произнесла в сторону свекрови, хотя, подозреваю я, моя прабабка изрядно попила у нее крови.

Все ли было так, как поведала мне моя мама, до точности не известно. Скорее всего, да. Мама помнила своего отца немногословным, добрым человеком, хоть и вспыльчивым подчас. Десять лет назад произошло несчастье: дед упал со стремянки и раскроил себе череп. С тех пор он изменился до неузнаваемости, а я, по сути, другим его и не знала. Глядя на деда и вспоминая мамины слова, я все время думала: дед и правда стал другим, или он, наконец, стал самим собой?

Дед мог часами измываться над бабушкой, но лишь до тех пор, пока ей это не надоедало. Однако ж он сразу смекал, что у жены лопнуло терпение, если она, выгнув правую бровь, медленно расправляла плечи, чуть задирала подбородок и направлялась в его сторону своей горделивой плавной походкой. Замолкал он мгновенно, втягивал тонкие губы, отчего лицо деда начинало походить на сдувшийся резиновый мячик.

– Ты, Яков, примолкни. Не выводи меня из себя, – тихо говорила бабушка и широкой ладонью поправляла свои роскошные волосы, скрученные на затылке жгутом.

Тщедушный дед в эти мгновения становился еще меньше и еще худее.

Сейчас же он еще чувствовал себя хозяином положения, оттого смело выискивал своим близоруким прищуром очередные «подходящие» диагнозы и с явным удовольствием их цитировал.

Я тогда была подростком, и все, что происходило в моем доме, мне казалось обыденным, поднадоевшим, как старые мамины босоножки, которые она хранила в облезлом сундуке. А потому я быстрее чем бабушка выходила из себя и заявляла деду:

– Деда, хватит! Отстань от бабушки! Надоел…

Дед вздрагивал, вытягивал тонкую морщинистую шею, поправлял очки и начинал орать, брызжа слюной:

– Шо? Ты мне? Ах, скопчиха! Разтрынькалась как на рынке! Пущу по миру!

Я и в этот раз, не выдержав, поддела деда:

– Деда, ты, видно, уже сам заболевание подцепил от этой книженции. Давай, завязывай со своими диагнозами, а то получишь нагоняй!

От прилетевшего оскорбления дед уронил очки на свою впалую грудь, и, выпучив глаза, завопил:

– У-у-ух! Скопчиха! Вот же ж я тебе устрою! Старуха, слыхала? Шумовку дай! Дай, сказал!

Дед легко впадал в бешенство. Раньше я его побаивалась, сейчас же мне было смешно.

– Ладно, я пошла! Буду в десять, – бросила я бабушке, и не обращая на дедовы окрики, выпрыгнула за порог, раздумывая меж тем, как быстрее добраться до своих друзей.

В нашем дворе во всю кипела жизнь. Двор хоть был и небольшим, но выглядел уютным и чистым. Хлам у нас не собирали, выбрасывали, самодельные чуланы красили, скамейки мыли. За порядком зорко смотрел сосед дядя Мойша Розенталь – портной, чья клиентура вызывала зависть у других портных нашего квартала. Он частенько устраивал субботники, заставляя всех без исключения, вносить свой посильный вклад в облагораживание двора. Моя мама, к примеру, сажала цветы, кустарники, смотрела за самодельной клумбой, а все остальное лежало на совести других жильцов. Иногда к нам заходил настоящий дворник Сеня, лениво махал метлой раз пять, поднимал положенную пыль, затем долго курил, бросал окурок под дерево, и уходил, чем бесконечно выводил из себя дядю Мойшу.

– Сеня, ви зачем сюда ходите? Ви хочете распугать мою клиентуру? Будьте любезны, забудьте за наш двор! Иначе я не отвечаю за себя и однажды пришью вам руки к вашему тухесу!

Пробегая через двор, я громко крикнула всем «здравствуйте» и в ответ моментально получила разные комментарии и напутствия. Притормозила я только у арки, за которой тоже кипела жизнь, но другого рода. Я поправила застежки на туфлях, взбила руками волосы и оглянулась: все соседи, кто бы чем занимался, нашли время, чтобы проводить меня глазами.

Тем летом, в июне, мне едва исполнилось шестнадцать. Мама после долгих уговоров, скандалов и нытья, наконец-то разрешила мне укоротить волосы. Мои светлые от природы локоны слегка завивались, и этот факт вызывал явное раздражение у лиц женского пола и вполне себе заслуженные комплименты у мужчин. Тюбик с красной помадой, купленный втайне от родни, лежал у меня в кармане белого сарафана, сшитого умелыми мамиными руками. В белых туфлях-лодочках, приобретенных на Новом рынке у известной спекулянтки Фисы Форштельман, я легко шагала по Дерибаске, высматривая своих подруг.

Июньский вечер был изумителен. Солнце красными закатными лучами отражалось от окон домов, и даже полуразвалившиеся балконы, висящие так низко, что рукой можно было дотронуться до щиколотки стоящего на таком балконе человека, окрашивались в нежные розовые тона и не казались такими ужасными, как днем. Толпа людей плавно текла по узким тротуарам, тонкими струйками уходя в переулки. Расслабленные после обеденного зноя жители и приезжие с удовольствием оседали в кафешках, располагались на лавочках или бесцельно слонялись по улицам уютного приморского городка, попивая зельтерскую воду.

Огульный запах роз, одеколонов, морского бриза и привкус чего-то непознанного и дразнящего – все это смешивалось в невиданный коктейль чувств, заставляющих мою кровь радостно бежать по венам. Я была красива, беззаботна, и легка на подъем. Мои подруги были под стать мне, а потому каждый наш выход привлекал к себе внимание мужчин всех возрастов.

Стайка ярких девчонок стояла на повороте на улицу Карла Маркса. Еще издалека я увидела копну Изкиных каштановых волос. Изка – сокращенное от Изольда, была моей любимой и верной подругой с раннего детства. Ее отец Адам Натанович Шварц – профессор Института Водного Транспорта, обожал свою дочь, но держал ее в чрезвычайной строгости, и потому, каждый вечер, не смотря ни на какие обстоятельства, Адам Натанович самолично встречал дочь и сопровождал ее домой. Изка, конечно, высказывала отцу свое «фи», но тот лишь терпеливо выслушивал упреки, не возражал, и повторял, что ее безопасность дороже ему чем собственная жизнь.

Надо сказать, что небезосновательно Адам Натанович так пекся о своей дочери. По улицам города шастала не только обыкновенная шпана, много и другого дрянного люда заносило сюда южным ветром: фарцовщиков, воров, контрабандистов, картежников, мошенников, проституток. В Одессе и своих криминальных элементов хватало в избытке. Ни милиция, ни местные криминалы не могли остановить поток разнокалиберного хулиганья из Москвы, Ленинграда, Еревана, да и бог весть еще откуда. Разборки происходили часто. Вечерами передвигаться было небезопасно, потому мы, девчонки, старались гулять с хорошо знакомыми ребятами.

Изка в тот день была особенно активна. Стрельнув у проходящих парней сигаретки, она протянула мне одну:

– На, Нинка, кури!

– Что курим?

– «Ява»! – Изка криво улыбнулась и затянулась сигаретой, – Ну ничего, Олег скоро портвейн принесет! У меня есть час, потом все, отбой!

Тут Олег нырнул в нашу девчачью компанию, держа в руках две бутылки «Массандры».

– Достал у барыг! Гуляем, принцессы! У Соборки Валерка занял лавочку, так что айда!

На площади яблоку негде было упасть. Галдеж, взрывы смеха, свист – шум стоял плотной стеной.

– Как на Привозе в выходной! – заметил Олег, откупоривая бутылку. – Готовьте посуду!

На всех было два маленьких стеклянных стаканчика, заботливо приготовленных Валеркой. Пили по очереди.

Я бросила тюбик помады в руки подруги.

– Изка, накрась мне губы!

Изка ловко запрокинула мне голову и, деловито щуря лоб, принялась за дело.

– Готово! Смотри только у дома не забудь стереть, или попроси кого-нибудь! – подруга подмигнула и расхохоталась.

– Дура ты, Изка! Кого тут просить?

– Кого-кого… Да хоть кого! Да хоть того же Олега! – Изка ткнула пальцем в сидящего парня, – Олежек, будь добр, проводи сегодня Нину. У нее помада новая…

Олег посмотрел на меня и взгляд его стал серьезным, но потом широко и искренне улыбнулся:

– Всегда готов!

Девчонки – Машка Руднева, Катька Сазонова и Светка Мальцева, уже приплясывали от нетерпения, когда Валерка, щедро разливая по стеклянным стаканчикам вино, наконец-то произнес:

– Значит так, все делаем быстро, Изке скоро домой. А потому формула такая: наливаем – выпиваем – наливаем – выпиваем! Очередь соблюдаем строго, граждане!

Все возбужденно засмеялись. Я сделала глоток. Сладкая жидкость чуть обожгла язык и заставила меня зажмуриться. Пить я не умела.

Открыв глаза, я увидела перед собой лицо незнакомого молодого человека.

– Мишка! Кротов Мишка! Мишка-американец! – завопил Валерка и схватил парня за руку.

Новоявленный Мишка был высок, строен и красив. Серые глаза в обрамлении по девичьи длинных темных ресниц мгновенно приковывали взгляд; темные аккуратные брови, нос с небольшой горбинкой делали Мишку похожим на древнегреческого бога. Завороженная, я смотрела на его лицо не отрываясь, однако, как только он посмотрел на меня – тут же отвернулась. Света и Катя стали задавать ему разные глупые вопросы, откровенно кокетничая, а Изка, сузив глаза, склонилась к моему уху:

– Этот Мишка Кротов либо мой, либо твой. Думай, подруга!

– Изка, ты серьезно? Я его в первый раз вижу!

– Конечно, в первый раз! Таких как он сюда еще не заносило.

Когда выпили и вторую бутылку, настало время для Изкиных проводов. До Пушкинской улицы, где она жила, идти было не долго, и все, легко сорвавшись, направились дружною толпой на встречу ее отцу. Адам Натанович увидев нас, сделал легкий поклон и, сверкнув редкозубьем, произнес на распев:

– Изольда, голубушка моя, припозднилась ты сегодня!

Изка схватила меня за руку.

– Нинка! Завтра приходи ко мне в обед! Придешь?

– Приду!

Подруга, махнув всем рукой на прощанье, пошла впереди отца в свой двор, сердито стуча каблучками.

– Строгий папаша, – заметила Катька, у которой отца не было, – но хорошо, что есть. Правда, никакой жизни Изка из-за него не видит.

– А ты, Катя, много видишь этой жизни? – усмехнулся Олег. – Отец хоть из нее человека сделает. Правильно делает, что следит за дочкой. Изка после школы поступит в институт, нормального парня найдет, выйдет замуж.

– Ой, Олег, можно подумать, чтобы выйти замуж, нужно учиться? Да я хоть завтра могу женой стать! Только пока не нашла подходящего в мужья. Хотя, если бы ты позвал, я бы подумала…

– Сначала надо работу найти, – хрипло бросила Света, затягиваясь сигаретой. – Прокормиться нужно уметь в первую очередь.

Все молча посмотрели на Светлану – единственный работающий человек в нашей компании, а потому ее мнение было для нас авторитетно. Заметив, что на нее все смотрят, она лишь сузила глаза, выдохнула струю сигаретного дыма и сипло подытожила:

– Ладно, пошли, мне завтра рано вставать.

Света в школу ходить перестала уже как год, устроилась продавцом на рынке. Прошлой весной у нее умерла мать, тетя Марина. Отец – бывший фронтовик, вернувшийся с войны без правой ноги, поначалу еще как-то помогал семье зарабатывать на хлеб, но после смерти жены стал пить по-черному и гонять детей, смешно и страшно прыгая на уцелевшей ноге в одних трусах по лачуге, которая с каждым годом все больше и больше походила на землянку. Двое близнецов пяти лет Гришка и Сашка сидели с отцом целыми днями, пока Света батрачила на рынке. Торговала она свежей рыбой и икрой. Два здоровенных мужика, работавших на китобойном заводе, каждое утро притаскивали на рынок бочки с живой рыбой, а вечером приходили за выручкой. Света заработанные деньги тратила на отца и братьев, а что оставалось – копила. Если кому-то из нас требовалось перебиться по мелочи, обращались к ней. Она никогда и никому не отказывала, не спрашивала зачем. Спокойно доставала своими натруженными красными пальцами из черного тряпичного кошелька нужную сумму, и лишь пожимала плечами, когда слышала слова благодарности.

Мы еще немного помотались по вечерним улицам, посмеялись над историями про странных покупателей, имевшихся в достатке у Светки, и стали расходиться по домам. Валерка взял на себя проводы Светы, Машки и Катерины, все они жили на Преображенке; со мной остались Олег и этот новый Мишка. Мишка пока что больше молчал, улыбался грубоватым рассказам Светы – и только.

– Ну что, Нина, пойдем, – предложил Олег.

Я болтала о всякой ерунде, в основном общаясь с Олегом. Частенько я бросала взгляд и на Мишку, стараясь рассмотреть его получше. Наконец, не выдержав, я решила обратиться и к нему:

– Миша, а ты и правда американец?

Мишка неожиданно рассмеялся громким задорным смехом.

– Нет, Нина, я не американец, но могу им стать.

– Как это?

– Отец у меня дипломат, недавно его перевели в американское посольство.

– Ты был в Америке?

– Был, целый месяц у отца провел. Вчера только вернулся, но через полгода я уеду к нему надолго. Я надеюсь.

Вот это да! Среди моих друзей и знакомых не было тех, кто выезжал бы дальше Одессы. Знать, что существуют другие города и страны – далекие-далекие, – это одно, а вот общаться с человеком, который видел все не на карте, а по-настоящему, своими глазами – это совершенно другое. Да, многие видели и Берлин, и Вену и много других городов и стран. Но это были взрослые люди, и в их рассказах всегда была смерть. Всегда. А тут парень, чуть старше меня, а уже побывал в Америке! А в Америке негры, потрясающие танцы, умопомрачительные платья, джаз! Мне было любопытно всё-всё, и я уже было открыла рот, чтобы засыпать вопросами этого Мишку, но тут же передумала, когда посмотрела на Олега: расстроенный, он нарочно отстал и шел чуть позади нас, засунув руки в карманы брюк. Я только сейчас заметила его белую чистую наглаженную рубашку, ладно сидящие брюки, и поняла, для кого он так сегодня постарался.

Олег Борцов на пару лет был старше меня, этим летом он собирался поступать в судостроительный институт на инженера. Хороший, честный парнишка, с открытым взглядом, был по сердцу многим жителям нашего квартала. Его многие любили и часто обращались к нему за помощью, а то и просто хотели пообщаться. Он был надежным и верным другом всем нам; не было случая, чтобы Олег подвел кого-нибудь или вел себя недостойно. Мне захотелось подбодрить его.

– Ну и что в этой Америке хорошего? Чем она лучше нашей страны? – сказала я с вызовом и каким-то не своим голосом, подхватила Олега под руку и заговорщически подмигнула; тот улыбнулся и положил свою горячую ладонь на мои пальцы.

– Америка, Нина, ничем не лучше, но и не хуже нашей, это просто другая страна, – только и ответил Мишка.

Этим ответом, достойным дипломата, Мишка меня покорил, а мягкий тембр теплого голоса заставил мое сердце дернуться и застучать быстро-быстро. Я закусила губу и вопросов больше не задавала.

Вскоре мы оказались у моего дома: небольшого серого здания с высокой аркой. Две старые акации, как два стража, охраняли вход в арку, за которой прятался небольшой дворик, увитый диким виноградом. С самого детства мне казалась, что наш дом словно зажат со всех сторон другими домами. На моей родной улице Карла Либкнехта, в прошлом Греческой, таких «зажатых» домов было несколько, но именно мой дом был, как мне казалось, самым пострадавшим.

Остановившись около арки, я сделала шуточный реверанс и собиралась уже уйти, но тут произошло событие из ряда вон: Мишка подхватил мою правую руку, склонился над ней, слегка дотронулся губами до тыльной стороны ладони, и пристально посмотрел мне в глаза. От удивления я забыла, как дышать; в растерянности я перевела взгляд на Олега и увидела, что он был поражен не меньше моего. В нашей округе так не принято прощаться.

– Рад был знакомству, Нина!

Я рассеянно кивнула, и, не говоря ни слова, круто развернулась и направилась во двор. Оглянувшись, я увидела Олега и Мишку, провожающих меня взглядами.

Моя семья жила на первом этаже, и это было невероятным преимуществом. Отец самовольно пристроил добротную террасу: летом туда выносился обеденный стол, стулья и цветы в кадках, а зимой бабушка использовала ее для сушки белья: натягивала веревки и крепила их на вбитые в стены крючки. На летней террасе мы с удовольствием прохлаждались по утрам, а по вечерам собирались все вместе ужинать. Дед с издевкой в голосе называл террасу «дворянским гнездом», желая насолить моему отцу, туманно намекая на его отнюдь не рабоче-крестьянское происхождение. Перед террасой мама разбила клумбу с цветами и высадила кусты сирени, которые разрослись до невероятных размеров и каждый год буйно зацветали в начале мая. Словно дорогими духами наполнялись наши комнаты одуряющим сладким ароматом. Я уверенна по сей день, что нет запаха прекраснее, чем душного благоухания медовой сирени.

Миновав арку, я остановилась по середине двора и огляделась. Было темно и тихо, до меня доносились приглушенные голоса с террасы и поскрипывание стульев. Слабый свет еле пробивался сквозь густые виноградные листья и крученные ветви. Дикий виноград достиг уже крыши и зеленой стеной отгораживал нашу террасу от остального мира. Частенько это являлось причиной скандалов с соседями, утверждающих, что мыши и крысы по ветвям проникают к ним в дом на второй этаж и грызут все подряд, а в скором времени эти животные сожрут и их самих. Я была бы не против, если честно.

Родители о чем-то мирно беседовали, абажур, висевший над столом, слегка покачивался. Мама сама его смастерила: она обтянула каркас, найденный ею на одном из развалов, желтой тканью, уверяя нас всех, что желтый цвет отпугивает комаров. Но комары об этом ничего не знали и с удовольствием пили нашу кровь. Летний вечер был теплым, убаюкивающая атмосфера которого благотворно сказалась даже на дедушке Якове: он сидел тихо чуть в стороне, шамкал тонкими губами, и макал в чай сухарь.

Пока меня никто не заметил, я принялась с любопытством рассматривать свою правую кисть: с ней случилось нечто такое, чего не случалось еще со мной. Меня никто из парней еще ни разу не целовал, а мою руку сегодня удостоили такой чести. Я рассмеялась, и какая-то внезапная необъяснимая радость напрочь лишила памяти, потому как я, забыв о накрашенных губах, протиснулась к веранде и встала напротив стола.

– Чай пьете? – спросила я и широко улыбнулась.

Все разом взглянули на меня.

– Смотрите, Нина пришла! – воскликнула обрадованная мама. – Давай за стол, мы тебя ждали!

Я, продолжая улыбаться, скользнула взглядом по лицу деда и невольно отшатнулась, увидев хищный прищур на его лице. Несколько секунд дед не двигался, потом резко поддался своим сушеным телом в мою сторону и проворно натянул на орлиный нос очки, до этого момента спокойно висевшие на его груди.

– А! – гаркнул он, как подбитая ворона, и направил на меня свой кривой артритный указательный палец. – Гляньте! Она губы себе намазала!

С минуту все молчали, а потом поднялся крик, и вздрогнул мирно готовящийся ко сну двор. Началась свара. Все единогласно требовали немедленно подняться к ним, предъявить свои губы к осмотру. Я рванула в сторону, стараясь не порвать виноградные ветви, прикидывая, куда мне бежать. Олег с Мишкой еще далеко не ушли и могли в полной мере увидеть мои унижения, а заодно познакомиться с моим семейством. Представить даже на мгновение такую картину было страшно. Если бежать к Изке «сквозняками», ну можно, конечно, но потом-то все равно придется возвращаться, только уже в сопровождении Адама Натановича. Пока я решалась на побег, каждый из присутствующих на террасе затянул свое соло на любимый манер. Мама удрученно качала головой и говорила, что нет-нет, такого быть не может, ее дочь на такое не способна, отец гневно восклицал что-то про честь и совесть, стуча ладонью по столу, отчего чашки с блюдцами громко бряцали, разливая чай на белую скатерть. Однако громче всех в этой какофонии выделялся дед: он орал, брызжа слюной, сквернословил и сильно шепелявил. Упиваясь моим бесстыдством, он грозился:

– Фумовку мне! Фумовку! Я вот ей уфтрою, курвисе поханой, я ей покафу! У-у-у! Иф-ты, выскоська! Меня! Якова Фтумберха пожорит! А-ну, поди сюда! Поди!

Распалив сам себя до крайней стадии, дед вскочил, очки упали ему на грудь, и праведный гнев буквально сотряс его тщедушное тельце. Он размахивал мосластыми руками и продолжал требовать шумовку. Дед разошелся до того, что бабушке пришлось силой посадить его обратно на стул, но усмирить его даже она была не в силах. Мама бросила ругать меня и попыталась урезонить своего отца, а вот мой отец неожиданно встал на мою защиту, требуя какой-то справедливости. Само собой, из соседского окна на втором этаже вылезла голова тети Шуры, к ней присоединилась голова ее тридцатилетней незамужней дочки Розочки, следом за которыми повисла и третья голова – лысый череп Савелия – супруга Шуры. Им явно нравилось представление, потому как тетя Шура поначалу охала и ахала, но потом-таки не выдержала и зычным голосом стала вопрошать:

– Нинка, а ты шо? Губы накрасила? Ты ж не прошмандовка последняя! Моя Розочка-то не красит до сих пор! А, может, ты ишо и пьешь? Твои-то подружки, поди, усугубляють…

Ее слова упали на благодатную почву, вспаханную дедом, отчего тот возвопил еще больше. Его верещания уже долетели до соседнего дома. Залаяли собаки, кто-то стал сыпать проклятиями, послышались угрозы, но деда было не остановить, и он продолжал самозабвенно выть:

– А-и! Тофьно пьет! Тафкается, як жабулдыха, со своими подруфками! А я их на дух не перенофу! Кофелки! Курвисы поханые!

Отвернувшись ото всех, я стала судорожно стирать помаду рукой, одновременно заталкивая в рот молодые листья винограда, надеясь перебить запах вина и сигарет.

– А ну иди! Дыхни! – не успокаивался кровожадный дед. – Дыхни, я скажал! У-у-у…

Мама выскочила из дома и подбежала ко мне.

– Нина! Как ты могла? Зачем ты все это устроила? Ты что, правда пила?

Она подошла ко мне вплотную, глаза ее сверкали.

– Дыхни! Живо!

– Мам, ну мам! Знакомый один с самой Америки приехал, всех угощал. Мы выпили совсем немного, честное слово!

– А откуда помада у тебя? Как смела ты губы накрасить? – это волновало маму, видимо, намного больше, чем выпивка.

Я залилась слезами, если честно, я испугалась, что она меня сейчас ударит. Мама меня никогда не била, но однажды я получила пощечину за вранье. Было очень стыдно и больно. И теперь, стоя перед ней, я мечтала раствориться в воздухе. Я хотела было уже соврать, но вспомнив ту неприятную сцену, я молча вытащила из своего кармана тюбик и вложила ей в ладонь.

– Как ты могла? – процедила мама.

– Ну мам…

– Деньги где взяла?

– У Мальцевой Светки… недавно отдала… Сдачи собирала…

Мама нервно оглянулась на деда – он все еще верещал и плевался, при моем упоминании и вспоминая моих подруг.

– Я сколько раз говорила! Если что-то нужно – подходишь ко мне. Помада, вино – чтоб не смела больше. Поняла?

Я кивнула, размазывая слезы по щекам.

Распрямив плечи, мама пошла обратно в дом. Отец уже с террасы ушел, видимо, не выдержал дедовых криков. Бабушка, нахмурившись, не спеша убирала со стола. Появившись на террасе, мама, нарочито громким голосом сказала, обращаясь прежде всего к тете Шуре и ее семье:

– Отец, успокойся! У тебя уже с глазами плохо стало, я завтра же тебя отведу к врачу! Нина губы не красила, тебе показалось. И не пила, тебе ясно?

– Шо? Ясно мне? Ты мне голову не морось! Да пусть только эта скопсиха подойдет, я тебе все предъявлю!

– Нина, спать! – крикнула мне мать.

Я быстро поднялась по ступенькам на террасу и юркнула в комнату, которую делила с бабушкой.

Дед еще что-то ядовито шипел, но вскоре угомонился. Бабушка уложила его на узкую кровать в углу проходной комнаты, рядом со старым темным буфетом, доставшимся деду в наследство от его матери. Поверх шерстяных носков бабушка одела еще одни, чтобы тот не простудился. Дед долго кряхтел, звал свою мать Рахиль, жаловался ей, но через четверть часа засопел. Странное дело, дед никогда не храпел, а именно, сопел.

Бабушка вошла в нашу комнату и спокойно сказала:

– Нина, иди умойся, полотенце оставила на стуле.

– Спасибо, ба!

– Иди, иди.

Той ночью я спала плохо, мешали бесконечные несвязные мысли. Лунный свет просачивался сквозь листья сирени и неровно ложился на мою кровать причудливыми узорами. Под утро я все-таки заснула, и снилась мне… нет, не Америка и Мишка Кротов, а моя губная помада и дед с шумовкой.

2.

Изка была дома одна, и по такому случаю она накрасила губы алой помадой. Выглядела подруга роскошно, впрочем, как и всегда. Каштановые блестящие волосы, пышным каскадом закрывавшие спину, делали Изку похожей на Венеру Боттичелли, ну не один в один, конечно, но все же сходство было. Картина с этой синьорой висела и Изки в комнате. Подруга клялась, что картина принадлежала самому Иосифу де Рибасу. Венера мне очень нравилась, и я часто рассматривала обнаженную красавицу, когда приходила к Изке домой. Что-то такое же притягательное было и в подруге: в ее горделивой посадке головы, в темных умных глазах, в белозубой улыбке, в движениях, присущих только ей одной.

Увидев меня, Изка радостно затараторила о разной чепухе. Я вторила ей, умолчав только о поцелуе моей руки Мишкой. Рассказала в красках о вчерашнем скандале, поведала про сон, над которым мы хохотали до спазмов в животах. Изка знала моего деда столько же, сколько и меня, не боялась его, с удовольствием слушала истории про дедовские безумные выходки, и от души смеялась. Издалека дед казался безобидным чудаком, но жить с ним было тяжело. Изо дня в день слушать его крики чертовски надоедало. Изка тоже поделилась скандалом, приключившимся у соседей рано утром.

Бывший моряк Жора, страдая похмельем, с утра пораньше принялся браниться на свою жену за то, что та на кой-то черт купила бусы у греков. Он орал и бил по столу и по стене кулаком так громко, что все соседи проснулись, выскочили из постелей и бросились на кухню. Жена его, тетя Маша, рыдала в голос, пыталась образумить супруга, но тот слышать ничего не хотел. Крепкими словами охаживал свою жену Жора, такими крепкими, что даже Аркашка, щупловатый парень, состоявший в группировке у новоявленного бандита Анатолия Фикстулы, не выдержал подобных высказываний и грозно посоветовал Жоре «зашухериться и завалить ботало». Но Жора, хоть и бывший, но моряк, не потерпел подобного к себе обращения и озверел еще больше. Он и так на дух не переносил Аркашку, а тут и вовсе случай подвернулся, не стал сдерживаться: схватил своими ручищами деревянный стол, на котором стояла кастрюля с кашей, поднял его над головой, и со всей силы швырнул в сторону ненавистного соседа. Стол пролетел у того над головой и врезался в дверь. Дверь удар выдержала, но образовалась дырка насквозь. Аркашка оказался не из пугливых, и бросился на Жору в рукопашную, да с такими словечками и выражениями, что Жорино выступление поблекло на их фоне. В общем, все соседи бросились разнимать дерущихся. Пока разнимали, перевернули кастрюли с чьей-то едой, тазы с бельем, разгромили доски с посудой, а под занавес сорвали злосчастные бусы с шеи тети Маши, и красные бусины разлетелись в разные стороны по всей кухне. Буянов удалось растащить по своим комнатам, после чего женщины стали наводить порядок. Адам Натанович наказал Изке и своей матери – Рафе Давидовне, сегодня поменьше ходить по дому, а побольше сидеть в своих комнатах. Отец с матерью ушли в институт, а после пришлось уйти и бабушке. К ним прибежал мальчишка в рваных штанах и передал послание: умер дядя Мендель – их дальний родственник, и нужно было оказать помощь, скорее больше моральную и материальную, так как Рафа Давидовна была маленькая, худющая и на вид совсем старая, и вряд ли чем-то другим могла им помочь. Облачившись во все черное, она взяла в руку свой посох – палку, выструганную однажды по доброте душевной пьяницей Жорой, и отправилась в горестный путь. Рафа Давидовна была святым человеком, а потому, уходя, оставила деньги внучке, так, на всякий случай. Изка ни разу не расстроилась из-за усопшего дяди Менделя, а вот деньги были очень кстати: вечером мы собирались прошвырнуться по Воровской улице. Там, в одном из подвалов, делал фотографии дядя Ося Фельдсман. Мы давно мечтали сделать фото вдвоем, и сегодня, благодаря ушедшему в мир иной дяде Менделю, мечта имела все шансы воплотиться в реальность.

Изка потащила меня на кухню показать дырку в двери, там же на полу нашли одинокую красную бусину тети Маши.

– Изка, и зачем тетя Маша живет с мужем? Он орет на нее, руки распускает, к тому же еще и алкаш…

– Не знаю зачем, но она любит своего Жору, трясется прям над ним. А он ее любит, вроде. Поэтому и ревнует. Думает, что она для кого-то другого наряжается.

– Страшно представить, чтобы он с ней сделал, если бы не любил.

– Убил бы, скорее всего.

– Странная любовь.

Изка развела руки в стороны, а потом, подхватив спички, потянула меня на балкон. В этом доме балконы были настоящие с сохранившимися балюстрадами, правда, изрядно потемневшими от времени, и высокими белыми колонами. Здание построили еще в начале прошлого века по проекту неизвестного архитектора. Тем не менее, благодаря его мастерству дом получился славный: комнаты были здесь огромные, потолки высокие, имелось пять балконов, выходящих во внутрь двора. Мы устроились на скамейке: привалившись к мешкам, забитым всяким хозяйским хламом, забросили ноги на перила, задрали платья и, весело обсуждая разные новости, закурили. Солнце залило ярким светом все вокруг, на небе было ни облачка, и мы договорились, что с завтрашнего дня будем ходить на море, будем загорать и купаться, а на обратном пути иногда сможем забегать к Сашке-греку – тридцатилетнему темноволосому мужчине, промышляющему на углу Степашинского переулка торговлей специями. А еще он варил вкуснейший кофе по всей округе. Варил он свой кофе в турке важно, не торопясь, смакуя процесс приготовления напитка, потом разливал его по маленьким белоснежным чашечкам, а чашечки ставил на миниатюрные блюдца. После того, как кофе выпивалось, он резким движением переворачивал чашечку, и кофейная гуща цвета темного шоколада медленно начинала просачиваться между краями чашечки и поверхностью блюдца. Через несколько минут Сашка-грек брал чашечку в руки и говорил тому, кто пил этот кофе то, что увидел на дне. Мы ходили к нему прошлым летом всего два раза. Уходили от него довольные, так как ничего плохого нам Сашка-грек не говорил. Обещал нам жизнь интересную и долгую. Мы, смущаясь, спрашивали про любовь, мол, когда придет она. В ответ Сашка-грек ласково нам улыбался и примирительно говорил:

– Вы пока молоденькие, еще рано на любовь гадать. Не беспокойтесь, девчонки, все у вас будет хорошо, и любовь будет, и удача…

Выкурив сигарету, Изка вдруг спросила:

– Нин, как думаешь, а может этот Мишка стать чьей-нибудь любовью? Твоей или моей?

Я прищурилась и внимательно посмотрела на подругу. Изка тронула кончик носа средним пальцем, она всегда так делала, когда думала о чем-то важном. Я пожала плечами.

– Откуда ж мне знать? Я не Сашка-грек. Гадать не умею.

– Но он тебе понравился, так ведь? – Изка уставилась на меня в упор.

– Ну понравился, – нехотя ответила я.

– Сильно? – не унималась Изка.

Я поняла, что данная тема очень ее интересует. Свой нос в чужие дела Изка совать особо не любила.

– Не знаю, – зачем-то соврала я.

– Не знаешь?

Почему-то мне показалось, что Мишка моя добыча, а Изка хочет его отнять. Если начну его расхваливать – добавлю ему привлекательности, и тогда Изка может, нутром чую, может влюбить его в себя. Я стала сравнивать себя с ней: рост у нас одинаковый, только я стройнее, зато у Изки большая грудь и крутые бедра, у меня светлые волосы, у Изки – темно-каштановые, у меня зеленые глаза, у Изки глаза переспелой вишни. Изка была стопроцентная еврейка, у меня отец русский, от кого я и унаследовала светлые волосы. Внешне мы были абсолютно не похожими, да и на многие вещи смотрели под разным углом зрения. Тем не менее, это не мешало нам дружить, мы интуитивно дополняли друг друга, всегда находили общие темы как для споров, так и для хулиганских выходок.

– Изка, а тебе, как я вижу, Мишка тоже понравился?

– Да, понравился.

От такого прямого и уверенного ответа в моей душе шевельнулось что-то тяжелое, и мне стало не по себе.

– И что делать будем, не знаешь? – спросила я и прикрыла рукой глаза от солнца, чтобы получше разглядеть лицо подруги.

– А ничего! Пусть сам выбирает! – подмигнула мне Изка, и расхохоталась своим красивым смехом.

Перед самым уходом мы наткнулись на Аркашку. Его разбитая губа после утреннего сражения опухла и кровоточила, правый глаз заплыл, но держался он как всегда уверенно и нагловато. Увидев нас, принарядившихся, Аркашка ухмыльнулся и, растягивая слова, произнес:

– И куды такие крали направляются? Конвоир вам, часом, не нужен?

Изка отмахнулась:

– Брось, Аркадий, какие мы тебе крали? Ты лучше не бузи сегодня. Вон, дверь сломали!

– Фраеру морскому лучше донеси, шоб с якоря не снимался.

– Ладно, мы ушли.

– На Молдованку сегодня не суйтесь, – вслед бросил нам Аркашка.

– Почему же? – спросили мы с Изкой хором.

– Сегодня там представление будет.

– Спасибо, что предупредил.

Только мы вышли за порог дома, Изка, сузив глаза, тихо процедила:

– И когда ж вас всех пересажают.

Фотограф Ося Фельдсман встретил нас радушно. В его конуре было чисто, и где только возможно и уместно лежали вязанные салфетки. Воротничок у Оси, кстати, тоже был вязаным. Выражение его добродушного лица было всегда как-будто немного удивленным, а движения суетливыми. Застывал Ося лишь тогда, когда смотрел в объектив. Фотографироваться он предложил нам стоя. Посовещавшись, мы решили, что это он хорошо придумал и долго примерялись, кто и где встанет. Было решено, что я встану слева от объектива, Изка справа. Как только Ося скомандовал замереть, мы прыснули от смеха и долго не могли успокоиться. Пришлось делать второй снимок.

Тем временем наступил вечер, и мы помчались с Изкой на Соборку. Сегодня Валерка обещал танцы в доме одного его друга и нам хотелось прибыть туда первыми, чтобы произвести впечатления на парней. Несколько недель подряд мы разучивали твист, громко напевая невероятно модные в ту пору мелодии. Молодежь сходила с ума от твиста и рок-н-ролла. В парках и на танцплощадках такие танцы не приветствовались, их исполняли только самые смелые и то под надзором милиции и дружинников. Но в подворотнях, отдельных комнатах и домиках, было все иначе. Иностранные пластинки, добытые непростым путем, были самым ценным приобретением, как, собственно, и приёмник «Спидола», чьи возможности нам казались безграничными, давали нам возможность услышать музыку и песни далеких враждебных стран. Парни и девчонки, сбиваясь в стайки, с упоением танцевали фантастические ритмы и заучивали слова «заморских» песен. Тогда нам всем казалось, что невозможно придумать еще что-то лучше, чем твист и рок-н-ролл, и что всегда в моде будут дамские перчатки, сводящие с ума девчонок: длинные и короткие, нейлоновые и замшевые, атласные и кожаные! Это был шик! Перчатки были для нас, неопытных модниц, заветной мечтой. Однажды мы с Изкой увидели белые лайковые перчатки на руках у Анечки по кличке Маевка. Анечка шла по улице в этих самых белых длинных перчатках. Не являясь эталоном красоты: немного полновата, нос картошкой, в перчатках Анечка превратилась в королеву. Я просила маму сшить нам с Изкой такие же, но получила категорический отказ. Она сказала, что не время еще выходить в подобных нарядах.

Валерка, Олег, Катька и ветка уже были на месте, Машка опаздывала. Светка уже была подшофе. Она что-то громко объясняла Валерке, задорно смеялась. Между затяжками сигареты, как бы невзначай, спросила:

– Валер, а Мишка будет?

Мы с Изкой уставились на Светку, потом переглянулись. Вот так. А когда мы увидели опоздавшую запыхавшуюся Машку в новом платье лимонного цвета и желтых туфлях на каблучках, стало понятно, что вся наша девичья компания сегодня собралась ради одного человека – Мишки-американца.

Вскоре перед нашими очами предстал сам Мишка, и тут уж ахнули все: цветная рубашка на выпуск, непривычной формы воротник, узкие штаны – Мишка походил на стиляг, которых гоняла милиция в Горсаду. Он был чертовски привлекателен. «Дюже амерыканьский», – прошептала Машка, а мы молча согласились. Правда, он своим новомодным нарядом не кичился, общался со всеми просто, и восхищение им достигло апогея.

В тот вечер мы танцевали, как никогда прежде. Зажигательные танцы захватили нас всех. Никто не мог остаться в стороне. С удивлением я обнаружила, что не только мы с Изкой тренировали пресловутые движения твиста. Машка и Катька не уступали нам в отточенном мастерстве, а Света и вовсе нас утерла нам носы – она еще и подпевала на английском! Наши парни Олег и Валерка отплясывали так, что дух захватывало. Мы хлопали им в ладоши, побуждая их превзойти самих себя. И это было здорово! Вспоминая тот вечер, я почти уверенна, что он состоялся благодаря Мишке, чья персона действовала на всех как игристое вино. Мишка танцевал, пел в полный голос, делал комплименты, кружил девчонок, но все же он казался нам каким-то нездешним. Чужая страна добавила ему шарма, окутала ореолом загадочности, оттого-то все девчонки дружно, не сговариваясь, возвели Мишку на пьедестал и с обожанием взирали на него, как на кумира.

После танцев Изка предложила прогуляться. Помню, мы много смеялись, искрили остротами, слушали чьи-то стихи, пели все вместе песни. Нам было хорошо. Когда настал момент расходиться по домам, мы впервые за долгое время решили проводить всех толпой.

Первыми мы проводили Катьку и Машку. Девчонки жили в одном доме, только на разных этажах. Их дом под номером тринадцать находился возле старого парка, который, говорят, помнил прогулки и Пушкина, и Гоголя, и Чайковского. Возможно и гуляли эти достойнейшие личности под кронами теперь уже узловатых, дряхлых деревьев, а может, и не было ничего из этого, просто кто-то однажды сочинил истории так, для красного словца. К дому-землянке Светы подходить близко не решились из-за ее отца. Изку мы проводили до начала Пушкинской. Адам Натанович, как всегда, уже стоял на боевом посту. Увидев нас, он снял шляпу, прижал ее к груди и слегка кивнул в знак приветствия своей седовласой пушистой головой. Мы крепко обнялись с Изкой, расцеловались и договорились о завтрашней встрече на Ланжероне. Адам Натанович пожелал нам хорошего вечера и поспешил следом за убежавшей вперед Изольдой.

Я и трое парней двинулись дальше по направлению к моему дому. Мы шли и беспрестанно смеялась. Мне было радостно от всего: от людей, проходивших мимо, от пламенеющих даже в темноте кустов роз, от своих спутников, то и дело отпускавших шуточки, иногда не совсем приличные, от Мишки, и от его теплого и внимательно взгляда.

У моего дома мы остановились, и я, нисколько не сомневаясь в правильности своих действий, сама протянула Мишке руку для поцелуя. Я хотела повторить то, что произошло вчера. Я хотела испытать чувство уверенности, что я не ошиблась в нем, в своих ощущениях: это только мое, и только для меня. Я молча смотрела на Мишку во все глаза, требуя этого подтверждения. И Мишка подтвердил: он, как и вчера, взял мою руку, склонился над ней и прижался губами к коже. Вчера это был ожег, сегодня же я прочувствовала все: его дыхание, мягкость горячих губ, и неожиданная нежность его пальцев.

Торжественно и медленно я высвободила руку и как победительница направилась к дому. Сообразив, что я никому не сказала ни слова, обернулась, произнесла «до завтра», и ушла.

Ночью, слушая шепот листьев сирени и пение цикад, я поняла, что влюбилась. Сильно, до одури и, как мне казалось, навсегда.

3.

Утром я проснулась от громкого мяуканья котов, больше похожего на плач младенцев. Кошачий крик стоял такой силы, что даже бабушка не выдержала и принялась поливать неприятелей водой. Наконец, коты разбрелись в разные стороны, зло поглядывая друг на друга, а я, окончательно проснувшаяся, направилась на террасу выпить чай.

За столом сидела наша соседка Мария Степановна. Я в очередной раз восхитилась этой стареющей дамой. Лет ей было примерно столько же, как и моей бабушке, под семьдесят, но слово «бабушка» в отношении Марии Степановны было не применимо. Длинные седые волосы она собирала на затылке с помощью шпилек, небольшие серьги с рубинами выглядели какими-то старомодными, но шли Марии Степановне невероятно. Она носила вышедшие из моды платья и одну и ту же брошь, которую прикалывала чуть ниже воротничка. Однажды, когда мне было лет десять, я попросила Марию Степановну показать поближе ее любимое украшение. Соседка отстегнула брошь и бережно положила ее на мою ладошку:

– Эту вещицу мне подарил мой покойный муж на годовщину нашей свадьбы, с тех пор я ее не снимаю.

Я не увидела ничего примечательного в подарке – белый овальный камушек, на котором высечен женский профиль.

– Тут какая-то женщина. – произнесла я, и, потеряв к броши интерес, вернула ее обратно.

Мария Степановна чуть улыбнулась, заметив мое разочарование.

– Это я, мой профиль на камне.

Я, помню, очень удивилась услышанному:

– Ваш профиль? И вы с тех пор носите ее, не снимая?

– Да, уже более сорока лет…

– А где ваш муж?

– Погиб давно. Эта брошка – память о муже и о той жизни, которой уже не будет никогда. Я очень любила своего супруга, скучаю по нему по сей день. Все говорят, что время лечит, нет, не лечит, поверь мне, Нина. Время учит жить тебя с потерей, а еще учит ценить жизнь. И я продолжаю любить мужа и продолжаю ценить жизнь.

После этого разговора я впервые задумалась: что есть любовь, что есть жизнь, что есть смерть, и что есть верность. Тогда я, конечно, не нашла ответы. Правда, не могу сказать однозначно, что и теперь знаю их.

Мария Степановна давала частные уроки по игре на пианино детям. К ней приводили ребят со всей Одессы. Даже Толя Мустафа – известный авторитет, присылал к нашей соседке свою толстую неповоротливую дочь Люсю. Когда Толя Мустафа сталкивался на улице с Марией Степановной, то он почтительно здоровался с учительницей, справлялся о прилежании дочурки и интересовался, не нужна ли Марии Степановне его помощь.

Черный старый немецкий инструмент занимал в ее комнате практически все пространство, но Марию Степановну это не смущало. Из ее открытого окна часто можно было слышать незатейливые пассы учеников, а когда Мария Степановна сама садилась за свое фортепиано и начинала играть, замирал весь двор. Бывало, что и с улицы к нам заходили люди, чтобы послушать льющуюся из открытого окна музыку. Исполнительница была действительно талантлива; после ее выступлений у людей лица становились светлее, добрее. «Цель музыки – трогать сердца» – эту фразу немецкого композитора Баха Мария Степановна претворяла в жизнь ежедневно через свое исполнение и кропотливую работу с учениками.

Меня Мария Степановна обучала бесплатно, по-соседски. Я была хорошая ученица, но крайне неорганизованная, частенько забывала прийти в назначенное время. Мария Степановна терпеливо объясняла важность наших уроков. Учителем она была строгим, и все же к ней тянулись многие дети и взрослые. Один мой дед недолюбливал ее, что не являлось чем-то необычным, зная его тяжелый характер. Мария Степановна очень тепло относилась к моей бабушке, хотя между ними на первый взгляд не было ничего общего. Тем не менее, они друг другу симпатизировали, всегда были рады увидеться, и бабушка часто приглашала в гости соседку.

Мария Степановна рассказала мне, что у нее появились новые ученики, спросила, как у меня дела и немного пожурила:

– Нина, сейчас каникулы у тебя, а ты все никак не найдешь время позаниматься игрой на фортепиано.

– Исправлюсь! Торжественно клянусь и обещаю, – ответила я и улыбнулась.

Мария Степановна посмотрела на меня пристально:

– Как разберешься со своими делами, приходи, я с удовольствием поиграю с тобой в четыре руки.

Мы пили чай, беседовали о том, о сём, и потом Мария Степановна принялась описывать свой утренний поход за продуктами.

– Я, Нина, сегодня встала пораньше, чтобы на рынок сходить. Жара стоит с самого утра. Так вот, купила я овощей, зелени, яиц, и уже думала уходить, как вдруг слышу, как кто-то предлагает приобрести свежую рыбку. Я на голос этот и пошла. И не зря! Выбор оказался роскошный, рыба вся свежая… Я, знаешь ли, не сразу узнала подругу твою. Светланой, кажется, ее зовут…

Мария Степановна замолчала, но у меня почему-то екнуло сердце. Я ведь знала, просто так моя соседка ничего говорить не будет. Пустые сплетни она не собирала и не разносила. Значит, что-то серьезное.

– Знаешь, Нина. У каждого человека в жизни бывают тяжелые времена. И хорошо, если кто-то будет рядом и поможет. Или просто подскажет. Каждый может оступиться, Нина. Каждый.

Мария Степановна строго посмотрела на меня.

– Нина, Свете нужно помочь.

Я растерялась.

– Что-то случилось? Я ничего не знаю, вроде все как обычно…

– Вам нужно уговорить ее бросить рынок.

– Ах, это? – я с облегчением выдохнула. – Не бросит Света рынок, деньги ей нужны.

– А надо бы.

– Мария Степановна, работать на рынке – это по-вашему оступиться? Я так лично не думаю.

– А я разве сказала, что быть продавцом зазорно? Я про другое. Света пьет.

– Я не замечала…

И прикусила язык. Я не то что не замечала, нет, просто я не обращала на нее внимания. Мы не так близки со Светой, как с Изкой, но общаемся часто, гуляем вместе. В памяти встали всплывать все наши прогулки, и я с ужасом поняла, что выпивает Света почти каждый день. Я посмотрела на Марию Степановну, но не выдержав строгого взгляда, закрыла лицо руками.

– Нина, ей надо учиться, она успеет еще заработать деньги. Пойми, что всю жизнь работать на рынке – это не для нее. Да и пьют там, будь здоров! Хорошая торговля – пьют, плохая – тем более пьют. Погубит себя Светлана.

– Вы, наверное, знаете, что отец ее не работает, он инвалид и он пьет.

– Поговорите с ней.

– А если Света не послушает? Она упрямая…

Мария Степановна слегка склонила голову набок.

– Тогда идите к отцу.

Мария Степановна, попрощавшись, отправилась к себе домой, а я продолжала сидеть. Тут нужно было хорошо подумать, как подойти к этому делу. Мне искренне было жаль подругу, я вовсе не хотела, чтобы Света спилась. Ей и так по жизни не очень-то везло. Не все родители заботились о своих чадах, как, например, мои родители, или родители Изки. А здесь и вовсе: она сама себе и мать, и отец.

Пока я пыталась придумать слова, с помощью которых можно было бы уговорить Свету вернуться в школу или пойти в училище, наш сосед – дядя Савелий, муж тети Шуры, вышел во двор. Он достал из бумажной пачки папиросу, вставил ее меж зубов, зажег спичку и уже собирался прикурить, как из окна сверху раздался вопль его жены Шуры, от которого вздрогнула я и еще полдома:

– Сава, ты шо, опять полотенцем вытирал рот и руки после яичницы?

Дядя Савелий крякнул и от неожиданности выронил из рук спичку, а изо рта папиросу. Он задрал голову наверх, потряс кулаком и гаркнул в ответ:

– Вот дура! А чем же мне еще вытирать?

– Тряпкой! Я сколько раз говорила вытирать свой грязный рот и свои жирные руки тряпкой! Я тебе ее каждый день показывала, а ты шо – глухой? Или мозги последние скурил? Еще раз утрешься не тем чем надо – будешь висеть и вонять! Ты понял? Поперек горла у меня твои жирные грязные руки!

Дядя Савелий плюнул, выругался и рванул к арке на выход. Вслед ему скороговоркой понеслись разные напутствия, смысл которых, если описать в общих чертах, сводился к следующему – чтобы дядя Савелий сегодня скоропостижно скончался, и не где-нибудь, а желательно в сточной канаве.

На встречу убегающему Савелию шла соседка тетя Ася с двумя огромными авоськами. Она остановилась по середине двора, опустила на землю сумки, смахнула пот со лба, и участливо поглядела вслед соседу. Потом, уперев руки в бока, тетя Ася крикнула тете Шуре, совершенно не заботясь о том, что ее слышат все жильцы:

– Шура, а шо такое! Гляди он у тебя какой стал нервозный! Не здоровается даже! Будто и не знает меня вовсе! И это как понимать, Шура? Шо он себе там думает? Или он не здоров? Так проверять мужей надо! Вон, врач Грицко есть у том дворе, так своди же своего Саву, наконец! Шо ж он так мучается, скаженный.

– Ася, а я вас за вашего Яшу не спрашивала, потому как интереса к нему не испытываю. Так шо не нужно так волноваться на счет Савы. Мы с ним, дай бог каждому, живем душа в душу. И все у нас было хорошо, пока вы тут не влезли со своими церемониями! Не поздоровался, видите ли! Ишь, фифа нашлась!

– Я со своими церемониями влезла после того, как получила целую кучу неуважения!

Тут в окне на первом этаже показался дядя Яша – муж тети Аси, и попросил гнусавым голосом:

– Ася, иди уже домой, хватит скандалить!

Тетя Ася развернулась к нему лицом и замахала руками:

– Шо Ася, шо Ася! Яша, над твоей женой издеваются ее же соседи, а ты все Ася да Ася! Разве можно так жить? Где справедливость, Яша, куда она делась! Шо б ты знал, я не намерена терпеть такие мерзости!

– Ася, какие мерзости! Иди уже домой!

Тетя Ася, кляня теперь дядю Яшу, подхватила сумки и резво потрусила домой.

Тетя Шура прикрикнула ей вслед:

– Во-во! Яше своему и устраивай церемонии! Фифа!

Море еще не прогрелось как следует, но мы с Изкой все равно решили открыть купальный сезон. Волны были маленькие, и мы устраивали синхронные заплывы до буйков. Загорать сегодня старались поменьше, боялись сгореть, а потому большую часть времени проводили в воде. Когда выходили из моря, шли к молу. Там смотрели на стаи чаек, на судна, проплывающие мимо и на загорающих людей, издалека больше похожих на тюленей. К обеду солнце уже стало припекать сильнее, а раскаленный песок начал жечь наши ступни так, что нам приходилось скакать от моря до своего покрывала, визжа на весь пляж. Тогда мы решили, что для первого дня достаточно и можно просто прогуляться по набережной.

Я рассказала Изке про визит Марии Степановны и ее умозаключения на счет Светы. Изка мою соседку называла не иначе как «княжной».

– Да, твоя княжна никогда не ошибается.

– Ты думаешь?

– Нина, она к тебе с ерундой не приходит, это даже я знаю.

– Да, но как она поняла, что Светка пьет? Неужели видно?

– Не знаю, может, твоя княжна и сама что-то увидела.

– Возможно. Надо теперь подумать, что мы скажем Свете, как начнем разговор.

– Попробуем сегодня поговорить с ней, но думаю, она нас и слушать не станет.

– Не станет, это как пить дать. Мария Степановна посоветовала обратиться к ее отцу. Дядя Витя и сам пьет, вряд ли он поможет.

Изка задумалась.

– А права твоя княжна! Отец-то нам ее и нужен!

Я недоверчиво посмотрела на подругу.

– Отец?

– Ну конечно, Нина! Ты права, он сам пьет, а потому, во-первых, не хотел бы он такой же судьбы и для своей дочки, а во-вторых, дядя Витя Свету очень любит.

– И что с того? Родители все любят своих детей.

Изка посмотрела на меня и усмехнулась.

– Да ее мать даже так не любила.

– А ты откуда знаешь?

– Света со мной однажды поделилась. Тетя Марина мальчишек больше любила. Причины, правда, тому есть.

– Какие причины?

– Разные, – уклончиво ответила Изка.

– Это что, секретная информация?

– Вроде того.

Иногда меня бесило умение Изки смотреть какие-то события и вещи глубже, чем я. Она интуитивно верно схватывала суть. Я на ее фоне сама себе казалась поверхностной и легкомысленной. Бывало, я расстраивалась из-за этого, но быстро отходила. Жизнелюбивый характер подруги примерял меня с ее исключительностью, до которой мне было невозможно дотянуться. Но то, что Изка хранит в себе тайны других людей и ничего не говорит, ранило меня. Я была всегда открыта для подруги, рассказывала ей все, что знала, думала, чувствовала. Ну, или почти все. Теперь я даже порадовалась тому, что не поделилась с ней про Мишкины целования моих рук, между прочим, целых два раза! Пусть у меня тоже будет секрет.

Мы шли по каштановой аллее, каждая погруженная в свои мысли. Вдруг Изка схватила меня за руку и потянула в обратную сторону.

– Изка, ты что? Куда мы?

– Пойдем к Сашке-греку! Быстрее!

4.

Приятная прохлада уютной комнатушки, запах пряных специй и вареного кофе, белые тканевые занавески, горящие в каждом углу лампадки – все это создавало особую колоритную атмосферу. Люди охотно сюда приходили и с удовольствием что-нибудь приобретали.

Пока Сашка-грек варил нам кофе, мы заняли маленький столик у окна и смотрели на снующих мимо людей. Аромат кофе будоражил нас, и мы то и дело, поглядывали на хозяина, мысленно подгоняя его.

Когда перед нами оказались две маленькие чашечки с божественным напитком, я и Изка одновременно склонились над ними и вдохнули волшебный запах.

– Жаль, что нет кофейных духов.

– Да, действительно жаль.

Сашка-грек засмеялся:

– Пейте, девочки, не торопясь. Думайте о хорошем и пейте.

Медленно, жмурясь от удовольствия и наслаждаясь вкусом, мы пили кофе и посматривали друг на друга.

Я думала про Мишку, Светку и сидящую рядом Изку. Воскресив в своей памяти вчерашнее прощание, я покраснела от восторга, вспыхивающего фейерверком внутри меня. Радость моя взмывала вверх и мне казалось, что я становлюсь невесомой. Изка подозрительно зыркала на меня своими темными глазищами, а я стоически молчала. Когда Сашка-грек перевернул наши чашечки и отошел, оставив нас одних, Изка спросила:

– И почему ты мне не рассказала, что Мишка два дня подряд целует твои руки на прощание?

Я опешила и мое хорошее настроение куда-то улетучилось. Кто-то все уже рассказал Изке. И скорее всего этим «кто-то» был Олег.

– Борцов донес, да?

Изка от возмущения сделалась пунцовой.

– Что значит «донес»? С каких пор у нас стали заниматься доносами? Нинка, ты соображаешь, что говоришь?

Я поняла, что перегнула палку и примирительно проговорила, немного смущаясь.

– Из, я не про то… не так выразилась. Просто я не думала, что это так интересно.

– Да? – Изка прищурила глаза. – И с каких пор ты стала так думать?

Я не знала, что ответить.

– Из, ну не злись. Я до сих пор сама н знаю, что это значит.

Изка дружелюбно улыбнулась.

– Ладно, так и скажи, что просто не хотела делиться личным. И, про между прочим, напомню: там, где людей больше чем двое, секретам не место.

Я насупилась, а Изка, как ни в чем не бывало, завела разговор про Свету. И только когда Сашка-грек подошел к нам, чтобы поведать наше будущее, она резко наклонилась ко мне и прошептала:

– А на счет Мишки мы же с тобой решили: пусть выбирает сам.

Вечером, как обычно, вся наша компания собралась на Соборке. Мишка был в приподнятом настроении, постоянно шутил, а Валерка ему вторил. Олег стоял чуть в стороне, наблюдая за всеми нами. Светка сегодня была какая-то уставшая, дымила как паровоз, но на Мишку по прежнем смотрела с интересом. С Изкой мы условились, что сегодня опять пойдем все вместе провожать девчонок, а действовать со Светой будем по ситуации.

Катька и Машка притащили ведро клубники. Проставлялась Мария. Выяснилось, что она забрала документы со школы и отнесла их в швейное училище.

– Девчонки, научусь шить, буду вас всех обшивать!

Мы все радостно поддержали ее: что ж, быть портнихой или швеей в наше время – мысль отличная. То, что продавалось в магазинах, нам, молодым девчонкам, совершенно не нравилось. Да и как она могла понравится, если одежда была пошита на несуществующих людей со странными фигурами. Расцветки и узоры словно пахли нафталином: безлико и скучно смотрелись платья, сшитые из подобных тканей. В Одессе у каждой уважающей себя женщины была знакомая портниха, которая шила одежду на заказ. Правда, это тоже было роскошью. Все стоило денег, а уж пошив красивой, модной одежды ценился и был не дешев. Наш сосед-портной дядя Мойша зарабатывал шитьем приличные деньги, «баснословные» со слов тети Шуры. Мне в некотором смысле повезло: моя мама, хоть и была самоучкой, но шила хорошо, если могла достать красивую и недорогую ткань.

– Маша – портниха наша!

– Мне бы быстрее выучиться. Буду деньги зарабатывать, как Света!

Светка ухмыльнулась и затянулась очередной сигареткой. Мы с Изкой переглянулись.

– Мария, ты, главное, учись! – начала Изка громко. – Успеешь еще деньги свои заработать!

– Конечно, – подхватила я. – Нужно получить образование и профессию.

Машка поспешила согласиться:

– Хорошо-хорошо! Буду учиться! – и рассмеялась довольным смехом. – Но зато потом ко мне очередь будет стоять из желающих нашить себе платья, юбки, кофты. Вот увидите! А вы будете у меня вне очереди. Понятно?

– Тогда давай быстрее учись!

– Я раньше думал, что ерунда все это – образование, обучение, – неожиданно вклинился Мишка и все сразу замолчали. – Отца своего не слушал. Так было до тех пор, пока не увидел другой мир. Вот тогда я осознал, что учиться нужно. Обязательно. Для себя я уже все решил – после школы буду поступать в институт.

– В Америке? – спросила я.

– Если выучу язык настолько хорошо, то да, в Америке. Ну а если не получится в Америке – приеду в Москву. Буду там поступать.

– А что, в Одессе нет институтов? – разочаровано спросила я.

– Конечно есть, но только в Москве есть МГИМО, где можно выучиться на консула или дипломата. В Одессе такого, увы, нет.

Я примолкла. Значит, учеба у парня на первом месте. Н-да, таких как он сюда и правда не заносило.

– Как известно, лучшее образование дают в Кембридже и Гарварде, – услышала я уверенный голос Изки.

– Согласен, тут ты точно подметила, – Мишка покачал головой. – Только образование там платное – это, во-первых…

– А во-вторых, из страны Советов там никого не ждут.

– Абсолютно права.

Я вытаращила глаза от удивления. А я и не знала, что моя любимая подруга разбирается в таких вещах как образование и политика! Со мной такие беседы не велись, со мной разговоры попроще. Тем временем Мишка встал рядом с ней и принялся толковать о политическом устройстве Англии. Ну надо же… Я отвернулась, изо всех сил стараясь не показать, как меня разозлила Изка. Я вспомнила ее слова, которые она мне прошептала, когда мы были у Сашки-грека, мол пусть Мишка выбирает сам. Могла бы и точнее сказать, что она ему поможет этот выбор сделать. Когда я исподлобья взглянула на них, сердце мое упало: Мишка улыбался Изке той самой теплой улыбкой, от которой у меня слабеют ноги. Надо было что-то делать. Я нервно подхватила из ведра пару ягод и подошла к Олегу.

– Угощайся, – сказала я настойчиво и протянула на ладони несколько штук спелой клубники.

Олег посмотрел мне в глаза и весь мой запал сошел на нет, я смутилась. В самом деле, он что, собачка дрессированная.

– Ладно, не хочешь, не ешь, – я повернулась, чтобы уйти.

Олег легко схватил мою ладонь с клубникой и развернул меня лицом к себе, руки его немного дрожали.

– Ты же знаешь, Нина, с твоих рук я бы и яд выпил, – улыбнулся Олег и губами собрал с моей ладони ягоды.

Я совсем растерялась.

– Не надо так шутить!

– А я и не шучу.

Я отошла в сторону. Олег наблюдал за мной, а я за Мишкой. Я страдала. Мне жутко хотелось плакать. Эти двое увлеченно беседовали, и не замечали ничего и никого вокруг. Я, сделав над собой невероятное усилие, заставила себя подойти к Машке и принялась расспрашивать о ее будущей учебе.

Провожать девчонок мы, как и было задумано, пошли все вместе, как вчера. Но разница со вчерашними проводами была весьма ощутима. Мне даже не верилось, что буквально сутки назад я была так счастлива, а сейчас абсолютно несчастна.

Я была расстроена, Олег был сам не свой, Светка тоже молчала, будто в рот воды набрала, Валерка безостановочно травил анекдоты и только двоим голубкам было замечательно друг с другом. Мы проводили до дома Машку и Катьку, а потом направились к дому Светы. Хоть я и была зла на Изку, но дело у нас с ней было общее. Мы уже шли по переулку, который вел нас прямо к Светкиному дому, когда Изка, наконец-то, догнала меня и, повернувшись ко всем, сказала:

– Ребята, постойте! Вы тут нас подождите немного, нам надо поговорить наедине.

Изка подхватила Свету за руку с одной стороны, я с другой, и все вместе перешли дорогу.

– Что вы хотите? Что надо-то? – возмутилась Светка и стала вырываться, пришлось держать ее крепче.

Остановились мы у старого колодца. Уже смеркалось, в воздухе пахло приближающимся дождем и морем. Светка выдернула свои руки и зло посмотрела на нас.

– Что, Нинка, твоя соседка настучать успела! Она сегодня приходила на рынок, рыбу у меня покупала!

– Света, при чем тут соседка моя?

– Ой, не надо мне тут стоять и комедию ломать! Шибко умные, да? Правильные такие, что аж скулы сводит! Ну и пусть! Пусть видела!

Ее начала бить дрожь.

– Видела что? – спросила Изка.

– Как что? Как меня угощают мужики! Как я сидела у одного из них на коленях! Да и так, по мелочи.

– Мальцева, ты чего, – я растерялась. – Ничего подобного Мария Степановна мне не рассказывала…

– Да? Странно! – Светкин голос стал звучать угрожающе. – Так я сама вам сейчас все расскажу!

Все, что я услышала, меня напугало. Передо мной стояла не девчонка, которую я знала десять лет, а незнакомая страшная женщина: рот ее скривился, узкие глаза превратились в щелочки, на щеках выступили красные пятна. Она не говорила, она выплевывала слова. Бурный поток несвязанных фраз словно проплывал мимо меня. Потому что это не могло быть правдой. Не могло. Она было девчонкой, такой же как я, как любая другая нашего возраста. Да, были в городе подстилки местного пошиба, но к нам они не имели никакого отношения. Грязь, существовавшая за пределами нашего круга, была и до нас. И да, мы жили все рядом, ходили по одним улицам, дышали одним воздухом, но ни одной секунды мы и представить себе не могли, что порок проникнет в наше окружение и начнет беззаконно творить свои черные дела. Света говорила с каждой секундой все громче, она уже практически перешла на крик, но я как зачарованная смотрела на нее и не могла оторваться. Задохнувшись от своего же крика, она бросила нам в лицо:

– Что? Не нравится? Уходите! С такими как я не знаются! Это стыдно!

– Света, хватит, – я протянула руку, чтобы дотронуться до нее, пусть замолчит.

– Не надо! Не трогай меня! – заорала Света так, что ребята, ожидавшие нас неподалеку, повернулись в нашу сторону.

Из глаз Светки брызнули слезы.

– И пусть! Пусть так! Мне все равно не видать ничего хорошего, я это год назад поняла, как только за прилавок встала! – Света смахнула крупные слезинки. – Я тут как дура размечталась, когда увидела Мишку, но куда там! Я ему не ровня! Я никому из вас не ровня!

– Света, – мой голос задрожал, – у нас уже давно равенство, – я несла чушь, но ничего больше в мою голову не приходило, – Сейчас никто на это не смотрит!

– Да причем тут это!

Светка заплакала сильнее, а Изка, не произнося ни слова, схватила подругу за плечи и стиснула так, что та обмякла и заревела в голос как маленькая девочка, и потащила ее на скамью. Не расцепляя рук, они так и сели. Я подошла к Свете сзади, обняла ее за шею и прижалась к ней щекой. Света плакала долго, всхлипывала и по-детски спрашивала «а вы что, не знали?», «не видели?», «вам никто на сказал?».

Когда Света, обессиленная, поднялась, чтобы идти домой, Изка произнесла четким, уверенным голосом:

– Ты на рынок завтра не ходи. Жди нас с Ниной утром.

К моему удивлению, Света послушно кивнула.

Мы с Изкой проводили ее до самого дома. Она шла как уставшая старая женщина, спотыкаясь и еле волоча ноги. В дом Света входила согнувшись.

Молча, не глядя друг на друга, мы вернулись к нашим ребятам. Никто ничего не спрашивал и лишь Олег посмотрел мне в глаза долгим взглядом.

Потрясенная услышанным, я не заметила, как мы добрались до начала Пушкинской улицы. Адам Натанович уже заждался дочь, но сделать внушение ей не решился, увидев ее расстроенное лицо. И, как я заметила, он сильно удивился, когда Изка вцепилась ему в руку. Впервые за долгое время они пошли домой вместе, негромко о чем-то беседуя.

Я смотрела им вслед и подумала обо всех нас. От дальнейших провожаний я категорически отказалась. Мне не хотелось сегодня смотреть на Мишку, с кем-то прощаться, что-то говорить. Я хотела побыть одна. Убедив всех, что со мной все будет в порядке, я махнула на прощанье рукой и отправилась домой.

Я шла и тихо плакала, вспоминая слова Светы. Светка, Светка… Почему она не поделилась с нами раньше всем этим кошмаром? Почему заставляла себя каждый день ходить на рынок и каждый день чувствовать себя дешевкой? Почему не обратилась к отцу за помощью? Ответ пришел сам собой, и он был прост. Света была одинока: ни ее отец, ни мы, хваленые подруги, не вызывали у нее доверия. Один пил и ему было ни до кого, а другие просто не замечали, что она несчастна.

Остановившись у колонки, я села на корточки, подставила лицо под кран и нажала на рычаг. Холодная вода брызнула мощной струей и облила меня всю с головы до ног, но стало чуть легче. Я поднялась и огляделась. Ветер стих, на небе появилась полная луна и щедро осветила близ лежащие окрестности. Мне хотелось идти не торопясь, разглядывать дома, балконы, цветы на окнах, болтающиеся занавески. Все вокруг казалось каким-то своим, и в то же время, все было чужим и незнакомым. В голову пришла мысль, что жизнь похожа на двойное уравнение. Если что-то произойдет плохое, обязательно случится и хорошее, и наоборот. Конечно, людям хочется, чтобы всегда случалось одно хорошее, но вряд ли такое возможно.

5.

Утром меня разбудила Изка, прибежавшая к нам домой ни свет, ни заря. Приказным тоном она отдала распоряжение, чтобы я сразу надела купальник и приготовила покрывало для пляжа. Спорить я не стала, молча сделала все, что мне велели. Бабушка напоила нас чаем с оладьями, и мы отправились домой к Свете. По дороге разговаривали мало. Я еще дулась на подругу, а Изка была сама сосредоточенность. Перед Светкиным домом Изка меня остановила:

– Сейчас Свету надо уговорить пойти на море, ты выйдешь с ней, а я останусь. Немного поговорю с дядей Витей.

Я поняла, что у Изки план действий готов, только меня вводить в курс она не собиралась. Я кивнула.

– Если нужна моя помощь – маякни.

В конце концов, самое главное – помочь Свете. Если Изка знает, что делать – пусть делает.

Своим ранним вторжением мы удивили всех. Дядя Витя – отец Светы, увидев нас, даже забыл поздороваться. Он стоял перед нами, качаясь на единственной ноге, и беспокойно переводил взгляд с моего лица на Изкино. Глаза его слезились, руки дрожали, он то и дело хватался за стенку, чтобы не упасть. Смотреть на него было тяжело.

Сашка и Гришка встретили нас радостными криками и потащили в крохотную кухоньку.

Окна были открыты настежь, но вся комната была в дыму: густой пар валил из большой кастрюли.

– Борщ варю, – пояснила Света. – Через пять минут все готово будет.

Мы с Изкой пристроились у окна. Пока Света мыла в тазу посуду, Сашка подошел к нам и радостно объявил:

– А Светка наша сегодня на работу не пойдет!

– И правильно! – Изка улыбнулась и потрепала Сашку по рыжеватым вихрам. – У меня есть предложение для тебя и Гришки! Гриш, иди сюда.

На зов прибежал Гришка и встал рядом с Сашкой. Я никогда не видела их вместе так близко. Сашка был вылитый отец, дядя Витя, а Гришка пошел в мать, в тетю Марину, умершую в прошлом году от затяжной болезни. Я взглянула на Свету – она не была не похожа ни на одного из родителей, да и на братьев тоже.

– Парни, на море хотите?

Сашка и Гришка чуть с ума не сошли от счастья: начали скакать, голосить и на радостях отпускать тумаки друг дружке. Только Светкин командный голос привел ребят в чувство и заставил их успокоиться. Она прошла к отцу в комнату, а через минуту вышла. Выглядела подруга подавленной.

– Девчонки, я с вами не пойду – нет купальника. Если пацанов возьмете – спасибо, если нет, не страшно. Им не привыкать…

– У меня дома есть еще один купальник. – сказала я. – Забежим ко мне и на море сразу.

– Значит, так и сделаем, – Изка ободряюще улыбнулась Светке. – Идите к Нине домой, а я вас догоню.

Света, будто сомневаясь в правильности решения, стала собираться медленно, без охоты. Затолкав в сумку самое необходимое для детей, она тяжело села на стул и понуро склонила голову.

– Мне не хорошо.

– Ничего, на море отпустит. Там знаешь какая вода? Все как рукой снимет! – сказала я и заставила ее подняться.

На улице нас уже ждали истомившиеся Сашка с Гришкой, и их звонкие радостные голоса разносились по всему переулку.

Изка осталась, а мы отправились ко мне домой. Света меня ни о чем не спрашивала, ей будто было безразлично все вокруг.

Утренняя прохлада растворилась, но в тени идти было все еще хорошо. Светка держала за руку Сашку, я Гришку. У старушек, сидящих в тени навеса рядом с питейным заведением «Два Карла» мы купили клубнику, черешню, и пару леденцов на палочке. Мальчишки от нахлынувшего восторга орали, щипали друг друга и рассказывали всем окружающим, что они идут на море, будут купаться, загорать и есть клубнику и черешню.

У меня дома мы пробыли недолго. Детей оставили на террасе с бабушкой. Там был еще и дед, но он, взглянув на Сашку и Гришку, нацепил очки на нос и стал ревностно следить за каждым их движением. Я утащила Светку в свою комнату, чтобы она смогла сразу переодеться. Мой второй купальник в этом году стал маловат, а на худющую Светку сел отлично. Подруга криво улыбнулась:

– Смотри, а я еще ничего!

– Что значит «ничего»? Ты красивая!

Света неуверенно тронула меня за руку.

– Нина, ты и Изка… Зачем я вам? Я ведь вчера все как есть рассказала…

Я посмотрела ей в глаза. Опустошение после вчерашних слез и признаний лишило ее сил. Я была уверенна, что все это случилось лишь для того, чтобы она смогла выбросить все старое и не нужное из своей жизни. Я, сама того не осознавая, повторила слова Марии Степановны:

– Все имеют право на ошибку, и все могут оступиться. Главное, чтобы рядом был человек, который тебе подскажет и поможет.

Света помолчала, потом надтреснутым голосом произнесла:

– Видишь, как у меня получилось: подсказала твоя Мария Степановна, а вы помогаете.

На террасе Сашка спокойно наблюдал как бабушка укладывает в большую авоську еду, которую она приготовила для нас на пляж. А вот Гришка удивил меня несказанно. Мальчишка склонился над дедовской медицинской энциклопедией и читал по буквам мудреные слова, потом поворачивался к деду и спрашивал их значение. Дед вздрагивал, поднимал свою птичью голову вверх, хмурился и пытался простыми словами растолковать то или иное слово. Правда, удавалось ему это плохо, так как и сам не знал, что они обозначают.

Когда я позвала Гришку, дед резко притянул к себе книгу, громко ее захлопнул и зло посмотрел на меня. Гришка перед уходом попросил у деда разрешения еще раз к нему прийти, почитать «книжечку со странными словами». Дед кивнул ему, как учитель кивает ученику, показывая свое расположение. От удивления, мы с бабушкой переглянулись, пряча улыбки.

Марию Степановну мы встретили во дворе, когда уже выдвинулись в путь. Она лишь поздоровалась с нами и пожелала хорошего отдыха. Света до самого моря молчала, только изредка прикрикивала на расшалившихся братьев.

На Ланжероновском пляже, который на тот момент назывался Комсомольским, уже было многолюдно, но мы нашли недалеко от воды место для нашей большой компании и стали располагаться. Мальчишки скинули шорты и понеслись к морю. Я побежала за ними, стараясь не отставать. Вода сегодня была намного теплее, и пока ребята рядились, кто первый окунется, я с разбега бросилась в море. За мной последовали и братья. Визгам и восторженным воплям не было конца. Вдоволь наигравшись и накупавшись, мы вернулись на наше место и увидели, что Света спит, а рядом с ней сидит Изка.

Мы накрыли Свету своей одеждой, чтобы она не обгорела. Я прилегла рядом погреться и позагорать, а Изка, схватив ребят за руки, потащила их обратно в море. Те шутливо брыкались и выворачивались, но были только рады опять побеситься в воде.

Чуть позже проснулась Света и пошла купаться сама. Сашку и Гришку мы посадили на покрывало погреться, нацепили им на головы пилотки из газет, чтобы не напекло, разложили перед ними еду, собранную нам бабушкой. Ребята уже проголодались и с жадность набросились на отварную картошку, яйца и помидоры. Клубнику и черешню они сами оставили на потом. Мы с Изкой отправились за водой к дальней колонке.

– Из, рассказывай!

Изка вздохнула и прищурилась.

– С дядей Витей поговорила. Сказала ему, чтобы он разобрался с барыгами. Пусть оставят Светку в покое.

– Это те мужики, на которых она работает?

– Ну конечно, с кем еще.

– А как они жить-то будут? Денег-то у них не будет.

– Не будет, если дядя Витя работать не начнет.

– Он же пьет.

– Пусть не пьет.

– Из, как же он это сделает? Он же привык пить.

Тут Изка взорвалась:

– Я вот так ему сказала! Хорош водку глушить, дядя Витя! Дочь загибается, уже скоро по рукам пойдет! Тошнит, я ему говорю, с души воротит у нее с этого рынка! Ей учиться надо! Или вы ее уже списали! Или она вам не дочь? Ей профессию нужно получить, нормальную! Замуж надо, детей рожать! А вы ее упекли на этот рынок, где из нее подстилку хотят сделать.

Я в ужасе посмотрела на Изку: глаза ее сверкали из-под сдвинутых на переносице бровей.

– И что? Что он сказал?

– Что сказал? А разозлился! Стал орать, что всех порешает.

– А потом?

– А потом я ему сказала, что она – девчонка, не должна мужиков кормить. Она у вас одна осталась, это вы ее защищать должны, а не она вас спасать. Он вспомнил войну, мол, я там всех защищал, чтобы она жила и все жили. Сказал, что ему осталось мало уже, скоро сдохнет. Начал плакать… Тогда я ему ответила, что пока вы живы, оставьте это время для дочки. Пусть выучится хотя бы, потому как, если что – ей еще и братьев поднимать придется. И вообще, как же так, вы врага уничтожали, вон сколько побед одержали, вся грудь в орденах, а с водкой справиться не можете…

Изка выдохнула, а я с уважением посмотрела на подругу. Смелости ей не занимать.

– Потом приехали два амбала с рынка, под два метра роста. Дядя Витя вышел к ним на разговор. Я хотела остаться, но он меня прогнал.

– Из, как думаешь, что будет?

– Не знаю. Думаю, если дядя Витя с барыгами не справится, придется Аркашку подключать.

Я рассмеялась. И откуда такая барышня взялась? Выросла в интеллигентной еврейской семье, а если нужно разобраться и навести порядок – знает на какие кнопки надо давить.

Изка недовольно пробурчала:

– И что смешного?

Моя обида на Изку из-за Мишки улетучилась. Все это мелочно и не достойно нашей с ней дружбы. Я всегда знала, что Изка – редкий человек. Не бросит, подставит плечо, останется рядом, даже если ты никогда об этом не попросишь. А Мишка, ну что Мишка…

– Я тебя обожаю! – сказала я Изке.

– Да? Что-то я не заметила. Ходишь, надутая, как мышь на крупу, того гляди и лопнешь!

– Ладно, Из, хватит!

– Знаешь, что я тебе, подруга, скажу, – повернулась ко мне Изка и схватила за руку. – Таких Мишек будет еще миллион. А мы с тобой должны остаться навсегда. Поняла?

Я кивнула и во мне все растворилось от любви к Изке.

– Поняла.

– Ну вот и хорошо. А теперь у нас с тобой главная задача – Светка.

В обед, когда солнце стало жарить, мы перебрались под деревья. До моря идти было далековато, но зато здесь можно было спокойно поговорить и отдохнуть.

Сашка с Гришкой сбегали за мороженым, пока бежали обратно – Сашка упал, разбил коленку и локоть на правой руке. Все сразу занялись делами: бросились искать подорожник, промывать водой ранки, успокаивать и задабривать ревущего пацана. Гришка пожалел брата, отдал тому свою порцию мороженого, за что и был награжден деньгами на лимонад.

Я про себя отметила, что Свету пацаны любили и слушались. Потеряв мать, они переключились на старшую сестру. Пару раз Гришка, забывшись, назвал Светку мамой. Она его не поправляла, только бледнела. Ей тоже не хватало матери. В свои шестнадцать лет она стала взрослой. Я не могла припомнить от нее ни одной жалобы, ни одного дурного слова в адрес отца или кого-либо вообще. В то время мерилом дружбы был вопрос: «А ты бы взял этого человека в разведку?». Однозначно, да. И Света и Изка – подруги, к которым не страшно повернуться спиной или доверить свою жизнь. Глядя на них, сидящих на покрывале под деревом, я почувствовала себя сильнее и увереннее. И если я их подруга – значит, я тоже обладаю какими-то важными качествами.

После обеда мы опять перетащили свои вещи к морю. Поплавали от души, построили замки из песка, съели клубнику и черешню. Светка немного пришла в себя, стала улыбаться и даже рассказала одну историю про тетку, которая каждый день приходила на рынок и воровала плавники у рыб. Вернее, она их незаметно отрывала, складывала в газетку и уносила домой. Как-то раз Света не выдержала, предложила этой тетке взять у нее небольшую рыбку бесплатно, на что та, оскорбившись, заявила, что матери известного щипача Сени с Арнаутской не гоже побираться, она сама себе зарабатывать может, и не хуже сына!

Изка предложила нам всем вместе сходить к Сашке-греку. Светка согласилась и заметно приободрилась. Решено было это сделать вечером, перед прогулкой. Когда стали собираться домой, столкнулись с резким сопротивлением братьев: они вопили и плакали, отказываясь уходить с пляжа. Нам пришлось пообещать, что теперь мы каждый день будем вместе ходить на море, но самое главное – они выцыганили для себя еще один визит ко мне домой сегодня вечером. Я дала согласие и мальчишки быстро собрались.

Мы с Изкой решили проводить подругу с ребятами до их дома. По дороге Изка коротко рассказала про ее утренний разговор с дядей Витей. Света только молча кивала, но идти стала медленнее. Во дворе она остановилась, отправила ребят одних домой, а сама замялась. Так мы и стояли перед дверью, пока не услышали стук. Обернувшись, увидели дядю Витю. Он ковылял на костылях, взмокший, взъерошенный, но трезвый. Старая одежда на нем болталась, он сильно похудел за последний год. Правая штанина была укорочена до культи, разбитый сапог на левой ноге был в пыли, и тем не менее сейчас он был больше похож на прежнего человека, которого мы все знали. Света, увидев его, побледнела.

– Дочь, помоги мне сесть.

Света подхватила протянутые ей костыли и пристроилась к нему под руку. Дядя Витя допрыгал до скамьи и упал на нее, кряхтя от усталости. Света присела рядом.

– Год на костыли не вставал. Сегодня пришлось, – сказал дядя Витя и выразительно посмотрел на Изку.

Света отвернулась, слезы закапали из ее глаз.

– Вот, сходил к Юрию Стацько на мебельную фабрику. Завтра, слышь, на работу выхожу. А ты, Свет, это… пока с мальчишками дома побудь.

Дядя Витя стал разминать культю и поморщился от боли.

– Вот разнылась, зараза, к дождю, что ли.

– Кем работать-то будешь? – глухо спросила Света.

– Плотником. Я же по профессии плотник. Забыла, дочь?

– Угу.

Я толкнула Изку, нам пора было уходить.

– Света, мы пошли. Вечером ждем тебя с ребятами в гости.

Подруга молча кивнула.

Когда мы отошли подальше, я не выдержала и обернулась: Светка, уткнувшись в плечо отца, плакала. Плакал и дядя Витя.

Вечером ровно в шесть к нам домой пришла Света с Сашкой и Гришкой. Гришку интересовал только мой дед, который утащился к врачу, чтобы в очередной раз пожаловаться на зубной протез. Пока деда не было, бабушка положила перед ним на стол энциклопедию и Гришка принялся за дело. Осторожно открыв книгу, он с восхищением просмотрел страницу и только после этого стал читать, смешно шевеля бровями.

– Откуда он так наловчился, Свет?

– А не знаю. Сам, видимо. Газеты все дома собирает и читает. Нравится ему очень.

– Ученым будет, не иначе, – улыбнулась бабушка и посмотрела на Сашку. – Ну а тебе что нравится?

– Я люблю самолеты, танки!

– Велосипеды любишь?

– А то! Только у нас лесапедов не было никогда.

Бабушка нахмурилась, потом спустилась во двор и оттуда уже позвала:

– Саша, а ну пойдем со мной.

Сашка словно резиновый мячик попрыгал через ступеньки. Бабушка повела его в чулан. Я вспомнила, что там пылится мой велосипед «Ветерок». Его мне его подарил папин друг дядя Леня, который жил в Харькове и работал на велосипедном заводе. Правда, когда он мне подарил, я уже была большая барышня десяти лет, и кататься на трехколесном коне мне было не удобно. При желании, его можно было переделать в двухколесный, но я рисковала быть осмеянной товарищами по играм, а потому мой «Ветерок» так и стоял не обкатанный в нашем чулане.

Сначала мы услышали победный вопль, а потом увидели, как Сашка на себе тащит мой велосипед.

– Смотри, Саша, его сначала нужно наладить, протереть. Потом будешь кататься.

Сашка с довольным видом кивал, надувал щеки и щупал резину на колесах.

– Во! Настоящий мужчина! Сразу знает за шо хвататься! Колеса – это ж главное, – услышали мы трубный голос тети Шуры сверху. – Сава, а ну-ка, дай парню инструменты, нужно транспорт в порядок привести, – расщедрилась вездесущая соседка.

Про способность теть Шуры быть вездесущей было известно всем. «У нее на заднице глаз», – как-то сказала соседка тетя Ася про тетю Шуру, не согласиться с этим высказыванием было невозможно.

Дядя Савелий действительно вскоре спустился к Сашке. В руках его была железная банка и какие-то ключи. Он разложил все эти сокровища на полу, потом прикурил и с папиросой в зубах стал объяснять мальчишке, у которого от восторга загорелись глаза, что нужно делать. Дядя Савелий работал крановщиком в порту и неплохо разбирался в различных механизмах, а потому давал дельные советы.

Я попросила бабушку присмотреть за ребятами часа два, та только кивнула и стала накрывать на стол, чтобы покормить гостей.

Света этим вечером была не накрашенная, глаза от слез словно очистились и посветлели, я давно такой ее не видела. Голубые глаза с постоянным прищуром, темные брови, курносый нос, аккуратные губы – она была миловидной, и, на первый взгляд, беззащитной. Однако подруга вполне способна была и в нос двинуть соседу по парте и залепить подзатыльник какому-нибудь хулигану. За себя она всегда могла постоять, не давала в обиду и подруг.

– Как ты? – спросила я, пока мы шли к Изке.

Света пожала плечами.

– Нормально вроде.

– Дядя Витя тебя не ругал?

– Нет. Не ругал… Только сказал, чтобы на рынок я больше одна не ходила.

– Он вроде трезвый был…

Светка выдохнула:

– Посмотрим, что будет дальше. Обещал мне, что пить больше не будет. Прощение даже просил…

– Думаешь, сможет не пить?

На глазах Светы выступили слезы, я поспешила успокоить ее.

– Вот кто нам поможет, так это Сашка-грек.

В тот момент я даже представить себе не могла, насколько я оказалась права.