Читать книгу Те, которых не бывает - Нина Семушина - Страница 1

– А если не принимать лекарство?

Белая палата, крашеная дверь. Запах марли, хлорки и несбывшихся надежд. В окно светит одинокий фонарь, и его проволочно-жёлтые лучики расползаются по немытому окну, как линии жизни по ладони. Доисторический жёлтый кафель на полу. К колесу каталки, на которой я лежу, прилип кленовый лист – первый в этой осени. Надо будет слетать назад и сделать так, чтобы его успел кто-нибудь подобрать, пока не приехала скорая и не привезла меня… Кто-нибудь, кому в этой осени нужно это тонкое, живое золото.

– Если не принимать лекарство, умрёте меньше чем за неделю.

Усталый врач в мятом белом халате сидит за столом и теребит очки, заклеенные изолентой.

– Госпитализировать не будете?

Он отрывается от бумаг и очков и смотрит на меня – обескураживающе грустно. Инкурабельно грустно, я бы сказала.

– А смысл?

Зелёные глаза (его) встречаются с желтовато-карими (моими), и за эту минуту окончательно наступает осень.

⁂

Я выхожу из приёмного покоя прямо в неё, сжимая в руках картонную коробку с ампулами. Семь ампул. Один укол в сутки, в двенадцать часов дня. Неделя жизни. Враньё, что волшебники не болеют: у них просто к врачу ходить нет времени. Даже у тех, кто умеет по нему путешествовать.

Я щёлкаю пальцами. Вот меня снова выносят из белой обшарпанной «Газели», кладут на каталку… Небо в переплетении тёмных столетних лип. Молодой рыжий фельдшер тревожно заглядывает мне в лицо, щупает пульс, хлопает по щекам. От его ладоней пахнет дешёвыми крепкими сигаретами, а ещё – вишней, воспоминаниями о тёплом морском песке и ожиданием вечера, когда его руки коснутся чьего-то дорогого лица.

Так, вот-вот сейчас сорвётся с ветки, полетит…

– Остановитесь на секунду, – прошу я. От неожиданности фельдшер останавливается резко, так, что мы оба почти валимся (я – с каталки, он – с ног). Лист скользит по его веснушчатой щеке и аккуратно приземляется в раскрытую ладонь.

Я закрываю глаза. Так-то лучше. Он придёт сегодня домой, уставший после смены, а там, у дверей, его встретит девушка с глазами-вишенками. И прежде слов о тяжёлом дне, полном чужой боли и медицинского запаха, он протянет ей этот драгоценный первый лист. И улыбнётся. И будет легче.

⁂

Открываю газету, иду по улице и читаю. Такое ощущение, что покосившиеся дома по краям улицы подслеповатыми жёлтыми окнами заглядывают в новости, фонари освещают нужные строчки, а ветер раскрывает страницу на интересном ему, ветру, месте, норовя познакомить падающие листья то со светской хроникой, то с политическим обозрением. Что сама ночь наступает, чтобы склониться надо мной и мешать читать.

Посмотрим, что тут у нас: автомобильная авария на совершенно пустом перекрёстке N, унёсшая жизни троих человек. Красные жигули столкнулись с синим мерседесом, у которого отказали тормоза. В полдень. Подросток упал в воду на пристани и утонул. В полдень. На железнодорожном переезде глухая девочка не услышала сигнала и попала под электричку. В полдень. И ещё, и ещё, и ещё.

У меня есть ещё целых 7 дней.

Я щёлкаю пальцами.

…Снова ярко светит солнце. Красная дверь проезжающего мимо автомобиля пускает солнечный зайчик прямо мне в лицо. Я поднимаю руку и голосую. Выбегаю на дорогу, машу руками, и машина всё-таки тормозит. Недовольный мужик за рулём мрачно спрашивает, чего мне нужно. На лбу – глубокая, как Марианская впадина, морщина.

– Пожалуйста, подвезите до набережной! Я обязательно заплачу!.. Я на свидание опаздываю.

Морщина на лбу мужика слегка разглаживается, он жестом разрешает мне открыть заднюю дверь, и мы трогаемся. Наступает полдень. Не заезжая на улицу N, мы едем к набережной. Я улыбаюсь, прощаясь, и выхожу из машины; из моей сумки на пахнущее бензином грязное кожаное сиденье вываливается ворох осенних золотистых листьев. Вечером он расскажет жене, что подвозил на свидание какую-то идиотку, которая ему оставила целый гербарий в машине, и они вместе посмеются.

На часах 12:10. Я щёлкаю пальцами.

⁂

Стрелка перемещается на пятнадцать минут назад, а я быстро иду по набережной к пирсу. Листьев за ночь нападала целая уйма, их ещё не успели убрать, и они тревожно шелестят под ногами. Я стараюсь их перепрыгивать и не наступать на них – ведь листья, когда падают, не верят в такой бесцельный конец, как лежание в грязи под чьими-то ногами. Поэтому я всегда стараюсь собирать их – и наблюдать за их первым и последним танцем-полётом.

Но мне сегодня не до листьев: мальчишка в надвинутой на самые глаза шапке и в широченных джинсах уже лезет на железные перила пристани с баллончиком краски. Что он там хочет нарисовать? Мгновение – и баллончик летит в воду, и парень за ним: видимо, из-за своей дурацкой шапки не увидел, куда ногу поставить.

Я бросаю сумку на пирс (из неё золотой дорогой высыпаются листья) и ныряю ласточкой за парнем. Холодная осенняя вода неприятно пробирается под одежду, перехватывает дыхание. Мальчишка беспомощно барахтается рядом; шапка намокла и совсем сползла на лицо.

– Держись за меня, – говорю я, стаскивая с него эту идиотскую шапку. Мальчик смотрит на меня, и в его серых, как осенняя вода, глазах ужас плещется вперемешку со счастьем.

…Мы выползаем на берег, отряхиваясь, как собаки, и несколько минут лежим на холодном песке без сил. В полной тишине, нарушаемой разве что нашим неровным дыханием и шумом набегающих на берег волн, слышно, как часы в центре города бьют двенадцать. Каждый вдох кажется колючим и неуместным. Сейчас парень уйдёт, я сделаю укол…

– Научись плавать, – говорю я, когда дыхание восстанавливается.

– Угу, спасибо, – бурчит спасённый утопающий. – А как ты поняла, что я не умею?

⁂

Рельсы всегда ведут никуда и одновременно везде: им не видно ни конца ни края, но по бесконечным змеящимся развилкам девочка – героиня Лорки могла бы, наверное, выйти к морю, Орфей – найти путь к Эвридике, а Тесей – выход из Лабиринта. Осеннее далёкое голубое небо перечёркнуто тетрадными строчками проводов. Что за сообщения, что за слова несутся по этим строчкам?

…Скорая помощь стоит на переезде, в метре от железнодорожных путей. Тот самый давешний рыжий фельдшер механическими движениями убирает в чемодан реанимационное оборудование: маленькой девочке в зелёной куртке в трогательный горошек уже не помочь.

– Она, блин, о шнурок запнулась и не успела подняться, когда электричку увидела, – сокрушённо говорит он водителю. – Просто запнулась, блин. О шнурок.

Я щёлкаю пальцами.

⁂

На часах 11:50. Если судить по расписанию электричек, она будет через пять минут. И где же наш пациент?

Огоньки на шлагбауме тревожно мигают, пищит сигнализация. Гудят провода. Неслышно идёт по земле осень.

Мимо меня со свистом пролетает волейбольный мяч – белый в зелёную полоску, изрядно побитый жизнью. Я ловлю его, а через минуту на другой стороне путей показывается маленькая девочка в зелёной курточке. Шнурки на ботинках развязаны, улыбка до ушей. Девочка удивлённо озирается. Я машу ей и возвращаю игрушку. Она ловит, и в этот момент из-за поворота появляется зелёной гусеницей электричка. Она проносится между нами – на несколько секунд нас разделяет целый поток чужих жизней, лиц, припавших к окнам; чужих разлук и ожиданий встречи. И её, девочки, – несбывшаяся – смерть.

Когда электричка исчезает и я снова вижу девочку, она сидит на корточках, аккуратно придерживая мячик и завязывая шнурки, а потом отвлекается от своего занятия, поднимает на меня глаза и касается сжатой в кулачок рукой сначала лба, а потом подбородка.

Я знаю: на языке глухих это означает «спасибо». Видимо, за мячик.

Я машу ей рукой и ухожу. Даже моё время, к сожалению, не бесконечно. У автосервиса неподалёку паркуется синий мерседес с включёнными аварийными огнями; из него выходит застенчивая улыбчивая женщина и начинает объяснять парню-сотруднику, что у неё, мол, барахлят тормоза, а выяснилось это сейчас просто чудом, когда она везла дочку в школу. Чудо, что на перекрёстке никого не было, иначе аварии было бы не избежать! Тот широко улыбается и кивает: вот повезло так повезло, бывает же, ну да вы не волнуйтесь, сейчас, мол, мигом разберёмся.

⁂

…Я лежу в больнице на проваливающейся сетчатой кровати и раскладываю в уме, как пасьянс, возможные миры: те, которых избежал за сегодня наш город, и те, которые сбылись в нём.

Среди сбывшихся нет ни одного мира, где погиб бы ребёнок; ни одного, где скорая помощь почему-нибудь не успела бы к взрослому, которого ещё можно было бы спасти; их десятки, их сотни. И знаешь что, Смерть? В них нет ни одной бессмысленной смерти.

Хотя одна, видимо, всё же будет.

Нелепый финал. Семь пустых ампул валяются где-то в мусорках. Город прожил один день, один полдень, но для меня их было неизмеримо больше. Больше семи. И один, последний, закончился здесь.

Теперь меня, наверное, заменят: волшебник вроде меня может отвести беду от кого угодно, кроме себя. Поэтому я лежу и слушаю, как в глубине стволов за окном струится осень. Как крадучись входит в тёмные подъезды погреться. Как шепчутся на лету, кружатся в последнем вальсе листья и перемигиваются сонными окнами дома. Это мой город. Я буду жить в каждом его жителе, в каждом осеннем листе… даже если сейчас всё закончится и зайдёт тот, кто сменит меня на посту хранителя.

Пожалуйста, Смерть, подожди немножко, я хочу хотя бы увидеть его – вдруг это он идёт по гулкому больничному коридору? Я ни о чём не буду его просить; просто улыбнусь. С другой стороны, а что я могу ему сказать?

…Он входит в мою палату, принося запах дешёвых сигарет, растворимого кофе, бесконечной усталости и тёплой, милосердной осени моего города, прилипшие к подошвам ботинок кленовые листья. И ещё один, на кармане белого халата, закрывает значок с именем.

Он поправляет на носу очки, заклеенные изолентой, наклоняется, и мои желтовато-карие глаза встречаются с его зелёными.

– Госпитализировать будем? – спрашивает он.

– А смысл? – горько спрашиваю я.

Он улыбается, набирает в шприц лекарство. Достаёт жгут.

И щёлкает пальцами.