Читать книгу Герой из убежища - Н.М.Сайиди - Страница 1

I. Русалки в арыках и полет в космосе.

– Подождите, Ака¹! – едва сдерживая слезы, кричала я бегущему впереди меня мальчику. В отличие от меня, он был весел, и в ответ на мои мольбы я слышала лишь хрипловатый звучный смех, время от времени сопровождавшийся возгласом "давай быстрее!"

Мы бежали вдоль арыка, от которого я тщетно пыталась держаться как можно дальше. Наша улица была довольно узкой и, как бы я ни старалась, максимальное расстояние, возможное между мной и плескавшейся водой, никак не могло меня защитить от навязывающихся опасений.

Было не так поздно, но в Ташкенте солнце садилось рано даже летом. Многие семьи не успели приготовить ужин, а мы с братом бежали уже по освещенной фонарями улице. Хоть и было светло, наступление вечера ещё больше разжигало внутри меня страх, и я бежала как можно быстрее, стараясь приблизиться к моему брату, в котором я видела единственное возможное средство защиты.

Наши друзья-соседи решили устроить вечер ужасов и по очереди рассказывали самые страшные истории, которые им приходилось слышать. Невероятных легенд в наших краях было не мало, но среди нас были и те, кто предпочитал сочинять свои собственные, убеждая окружающих в том, что они действительно когда-то происходили. Неизгладимое впечатление на меня, шестилетнюю пугливую девочку, больше всего оставила история о русалках, живших в арыках и по ночам подзывавших к себе людей, которых больше никто никогда не видел в живых.

Приближаясь к воротам нашего участка, мой брат замедлился, наконец, повернулся ко мне, небрежно вытер мои слёзы, и мы проскользнули во двор, держась за руки и судорожно боясь издавать лишние звуки. Убедившись, что наше появление не было замечено, мы на цыпочках пробрались к умывальнику, стараясь не задеть близ растущие кусты, пустили тоненькую струйку воды, чтобы ополоснуть ноги, иссушенные песком, и вымыть черные от грязи руки.

– Хорошенько умой лицо, Дада² сильно рассердится, если заметит, что ты плакала, – шепотом предупредил меня брат.

Я уже отошла от воды и собиралась выйти на свет, как мой брат увидел огромные грязные пятна сзади моего белого платья, осторожно потянул меня за рукав и тут же зажал рот, чтобы не расхохотаться. За день я успела несколько раз упасть, и один раз даже уселась в луже грязи, когда один из дружков брата резко убрал подо мной стульчик. Все вокруг чуть не лопнули от смеха, но мой брат сразу стал серьезным, едва заметив, как дрогнула моя нижняя губа и на глазах выступили слезы. В такие моменты он подходил ко мне, слегка тянул за щеки, пока я сердито не отворачивалась, а потом осторожно гладил меня по голове, следя за моей реакцией, после чего заставлял смотреть, как он корчит рожи, до тех пор, пока я не смогу сдержать улыбку. Вокруг все привыкли, что мой брат просто не мог оставить в покое плачущую сестренку, и лишь пожимали плечами и продолжали заниматься своим делам, пока он проводил свой ритуал.

Сменить платьице я бы не успела, но и сидеть мокрой тоже было нехорошо. Мы вместе отодрали высохшие комки грязи и смирились с тем, что в лучшее состояние мой наряд самостоятельно не привести.

Убедившись, что в остальном мы выглядим более-менее опрятно, мы вышли из тени и прямиком направились к топчану³, на котором уже сидели наши родители. По пути мы хором воскликнули "ассаламу алейкум!", однако ответ на наше приветствие так и не прозвучал, и это говорило о том, что мы сильно провинились.

       Мы с братом молча уселись за хантахту, и только тогда наш отец грозно произнес:

– Вы двое снова пришли поздно. Ужин уже остыл. Раз никакие предупреждения на вас не действуют, после четырёх на улицу больше не выйдете.

И не проронив больше ни слова, мы приступили к ужину. У меня, как и у моего брата, были напряжены все нервы, только бы за столом не сделать еще чего-то такого, что окончательно вывело бы отца из себя. Наша мать, которая за всё это время не издала ни звука, взглянула на нас лишь раз, и этот взгляд был полон равнодушия. Она не была на нас зла, но и не пыталась нас защитить, предоставив отцу возможность излить на нас своё негодование.

– Снова шлялись с теми же бездельниками, да? – спустя некоторое время, продолжил отец. – Ходжаева с вами, естественно, не было? Почему вы не можете общаться с приличными детьми?

– Ходжаева и его друзей с нами не было, потому что они были заняты избиением котов. Кроме них и еще двух ребят это больше никому не нравится. – Твердо решил ответить брат.

От его слов я встрепенулась, поскольку была уверена, что за такую дерзость ему сильно достанется. Но в этот раз отец решил не обратить на это внимания и ответил:

– Что бы они сейчас ни делали, они вырастут достойными людьми, вот увидишь. Его отец очень влиятельный человек.

В том возрасте я еще плохо понимала, какого человека по мнению отца можно было назвать достойным, но сердце подсказывало, что наши с ним представления на этот счёт сильно отличались.

Дети, которых мой отец с пренебрежением называл бездельниками, вовсе не были таковыми. В нашем поселке жили ученые, образованные люди, и родители наших друзей были исключительно уважаемыми людьми. Но мой отец, в силу своей неисправимой надменности, смотрел на них всех свысока, и лишь Ходжаевых воспринимал как себе равных, хотя чем они заслужили такую почесть, я не понимала.

Мы молча доели, после чего моя мать начала убираться на кухне, отец отправился в гостиную смотреть телевизор, а мы с братом поднялись на второй этаж. После ужина тревожить отца беготней по дому было запрещено, и мы всегда старались не попадаться ему на глаза, прячась в своих комнатах.

Когда наступило время ложиться спать, меня снова охватил приступ страха. Родители уже выключили свет во всем доме, и я лежала в кровати, спрятавшись под одеялом. Задерживая дыхание, я ужасно боялась услышать что-либо, кроме биения своего сердца.

– Да перестань,  никто тебя ночью не тронет, тем более дома, в твоей комнате. Русалки же в арыках плывут, – улыбаясь, говорил мне брат, сидя на корточках перед моей кроватью, когда мы уже давно должны были видеть сны. Ложиться спать нас отправляли рано, но в тот день я не могла долго заснуть, и мой чуткий брат, предчувствуя это, пробрался в мою комнату.

Его слова меня не успокаивали, и я не унималась, пока брат мне не пообещал, что будет сидеть рядом, до того как я не засну.

Обычно маленькие напуганные дети бегут к своим родителям в те ночи, когда им особенно страшно, ожидая обрести успокоение в обществе взрослых. Но от моих родителей навряд ли можно было ждать снисходительного отношения к подобному поведению детей. Сухость их натуры не позволяла им читать нам с братом сказки, петь колыбельную или хотя бы просто целовать на ночь. Долгое время я думала, что родители проявляют мягкость к своим детям лишь в литературе и кинематографе, и что подобного отношения в реальной жизни от них ожидать не стоит.

К счастью, с детства меня трепетно оберегали два моих близкий человека, одним из которых был мой брат. Будучи старше меня всего на три года, он всегда был моей опорой и был готов защитить меня и от угнетения, и от плохого настроения, и от русалок, плывших где-то далеко в арыках.

Он улыбался, едва сдерживал смех, шепотом дразнил меня, но твердо обещал, что мой сон ничто не потревожит.

– А если проснешься, то просто взгляни в окно, полюбуйся на звёзды, разве может произойти что-то плохое, когда они так ярко сверкают? – продолжал он, устремив свой взгляд куда-то далеко. Чем дольше он смотрел, тем сильнее он отдалялся от меня, и мне становилось страшно. К счастью, тогда было достаточно просто потянуть его за рукав, и я снова могла лицезреть его сияющую улыбку, обещавшую полную защиту от всей жестокости мира.

– Не хочешь посидеть во дворе? Мы выйдем осторожно, никто не услышит! – вдруг с жаром предложил он.

Я яростно запротестовала, боялась, что мы оба заснём на топчане и мало ли что тогда могло бы произойти. Странно, ведь брат пообещал мне, что ничто не может случиться.

Но даже тогда, когда он был рядом, не все его обещания сбывались. Тень улыбки моего брата, яркие звезды и теплота летней ночи слишком быстро сменились кошмаром, преследовавшим меня всю ночь. По сей день я вздрагиваю лишь от одной мысли о вещах, которые виделись мне во сне, но разве может это сравниться с любым кошмаром, который может произойти в реальной жизни? Тем более тогда я могла проснуться, побежать к нему и снова обрести покой.

Как же невыносимо горько, что так можно сделать не всегда.

***

Утром я проснулась от первого же крика петухов, и лежала с открытыми глазами, глядя на потолок. Я знала, что все еще спали, и мне не хотелось никого будить. Я надеялась, что дедушка приехал к нам с утра, но когда я наконец встала с постели и посмотрела в окно, к своему разочарованию, на топчане я никого не увидела.

Мой дедушка по отцовской линии, второй мой близкий дорогой человек, жил в Ургенче, но довольно часто приезжал в Ташкент по работе. Однако он гостил у нас не так часто из-за напряженных отношений с сыном, хоть незнающему человеку это навряд ли было бы заметно. Скандалов они никогда не устраивали, и даже грубого слова в адрес друг друга от них услышать было невозможно, однако когда дед бывал у нас, они за вечер могли обменяться лишь парой общих фраз, будучи при этом погруженными в чтение газеты.

Поскольку наш дом находился по дороге к мечети, дедушка часто приходил к нам после молитвы. Я и множество неугомонных ребят, с которыми мы играли целыми днями, всегда вскакивали с мест и громко здоровались с умиротворенными старцами, неторопливо шедшими мимо нас к себе домой после намаза. Среди них я всегда искала моего деда, и если он появлялся, я тут же бросала все игры и бежала вслед за ним домой.

Долгое время я думала, что религия была главной причиной холодных отношений моего отца и деда. Я видела, что дед всегда тепло относился к своему сыну, однако последний упорно сопротивлялся идти ему навстречу. Нельзя сказать, что мой отец был преданным членом партии, но он был убежденным атеистом, что, мне казалось, расстраивало дедушку, хоть он, вероятно, перестал затрагивать тему вероисповедания еще задолго до моего рождения.             Скрывать не имеет смысла: к деду я была привязана гораздо сильнее, чем к родителям, но дело было вовсе не в религии. Будучи маленьким ребенком я, естественно, сильно не задавалась вопросами о смысле бытия, но я могла реагировать на заботу и теплоту, а нашим с братом воспитанием в большей степени занимался именно дедушка. Конечно, он не готовил нам еду, не стирал нашу одежду и в целом материально нас обеспечивал не он, но зато он всегда поддерживал нас морально, раскрывал наши положительные качества, давал нам ценные жизненные уроки. В первую очередь это происходило, когда он оставался у нас на ночь и перед сном, лежа на топчане, рассказывал нам невероятные легенды, прекрасные сказки, большая часть которых была связана с далеким прошлым нашей родной земли. Порой он убирал какие-то детали, добавлял что-то от себя, рассказывал совершенно новые истории, но что бы он ни говорил, от его слов всегда веяло бесконечным благородством, теплотой, добром, и это было так красиво, что его хотелось слушать, не переставая. Дедушка действительно был удивительным человеком: будучи профессором ядерной физики, преданным своему делу и не оставившим работу даже в глубокой старости, он также беспрестанно стремился изучать другие науки, и никогда не упускал возможность узнать очередную интересную историю из прошлого, чтобы позже в необычной форме изложить её внукам.

Неудивительно, что мой отец, получивший такое же воспитание, как и мы с братом, всё равно трепетно относился к своей истории, к родным традициям и культуре, будучи атеистом. В нашем поселке все дома были построены в европейском стиле, и хотя топчан и имелся во дворах наших соседей, у всех он представлял собой обычное железное сооружение, едва имевшее что-то общее с настоящим восточным топчаном, выполненным из дерева, на котором вырезаны красивые узоры, характерные местной архитектуре. Именно такой топчан и украшал наш двор, как украшали и множество других замысловатых деталей. Поблизости был только один дом, имевший восточные мотивы. Само строение было восточным: дом являлся и ограждением внутреннего двора, а сам дом имел ограждение в виде невысокого железного забора.

Любовь к дедушкиным историям имела отражение и в выборе имен: как-то раз дед нам рассказал, что в детстве наш отец особенно любил слушать легенды об Александре Македонском, и скорее всего поэтому мой брат был назван Искандаром. Меня Саидой назвал дедушка, отец возражать не стал.

В то утро я побежала в комнату брата раньше, чем он пришел ко мне. Он лежал слегка нахмуренный, с приоткрытыми глазами и, казалось, сосредоточенно размышлял о чем-то важном. Наверное, взрослому человеку было бы забавно видеть девятилетнего ребенка с таким выражением лица – не подходило оно ему по возрасту. Но я к этому привыкла. Брат мне всегда казался гораздо старше, чем он был на самом деле.

Хоть я и старалась войти бесшумно, ни коим образом не привлекая его внимания, всё же спустя минуту он должен был обратить на меня внимание, выглядывающей за дверью, но этого не происходило: он продолжал неподвижно лежать, не замечая ничего вокруг. «Может, ему тоже снились кошмары», подумала я. Не в силах больше ждать, я, громко топая, подошла к нему и посмотрела в упор. Наконец, он зашевелился, протер глаза и спросил, который час. Было ранее утро, родители еще спали, и я продолжала внимательно изучать выражение лица брата.

– Вам тоже снилась огромная рыба, поглощающая город?! – внезапно с жаром воскликнула я. Да, звучит забавно, но это видение действительно доставило мне жуткие переживания.

– Что-о-о? – лениво и безучастно протянул мой брат. Кажется, это был один из тех немногих моментов, когда я его раздражала, хотя я, вроде бы, ничего такого не сделала.

Почувствовав, что мне не рады, я медленно вышла из комнаты, по-прежнему исподволь наблюдая за братом. До чего странно он порой себя вёл! Если у кого-то из близких ему людей не было настроения, он не оставлял в покое до тех пор, пока человек не улыбнулся бы, а сам не любил, когда его донимали в такие минуты.

К завтраку он тоже не пришёл в себя: сидел угрюмо и неохотно ковырял кашу. Отец пару раз делал резкие замечания, чтобы он сел ровно и ел как подобает, мать по-прежнему на перемены настроения своих детей не обращала внимания.

Нельзя сказать, что наша мать нас не любила: это было бы слишком грубым и жестоким упрёком. Скорее, она нас любила так, как могла.

Наша мать была высокая, худая женщина, которая могла бы выглядеть гораздо моложе своих лет, если бы не вечно утомленно-равнодушное выражение на её лице. В целом, многие открыто отмечали, что внешне она была посредственна. Она преподавала географию в ближайшей к нашему дому школе, в которой уже на тот момент учился мой брат, и была одной из тех учительниц, которые не были ничем примечательны, не оставляли никакого следа в душах своих учеников и о которых забывали, как только звенел последний звонок. В то время, как преподавательницы, преданные своему делу и небезразлично относившиеся к успехам своих подопечных, собирали тонны букетов, коробок конфет и других различных подарочков на праздники, наша мать приносила домой скудные презенты, преподнесённые подлизами, которым нужны были от неё оценки повыше.

Наша мать редко нас целовала и обнимала, никогда с нами не игралась, но и ругала нас не часто, хотя второе, естественно, происходило значительно чаще. Казалось, она абсолютно ко всем относилась равнодушно. Бывало, её можно было увидеть радостно обнимающей и целующей маленьких детей, но это она делала из вежливости к их родителям.

Иногда я ложилась к ней на колени, и она скованно проводила ладонью по моей голове, и мне после этого немного становилось легче, хоть мы обе так поступали скорее из чувства долга, нежели из нежности. Пару раз в жизни она искренне меня целовала и говорила ласковые слова, и после этого я тут же убегала и рыдала в своей комнате, хоть и толком не понимала, что вызывало у меня такие чувства. К её ругани я всегда относилась равнодушно и слезу пускала разве что в раннем детстве.

К моему брату она всё-таки относилась теплее: она часто не скрывая восхищалась своим красивым сыном, любовалась его точеными чертами лица, темно-зелёными глазами, каштановыми прядями, отливающими медью при лучах солнца. Лишь веснушки на носу смущали её; бывало, она упорно боролась с ними против воли моего брата, втирая сметану или ещё какие-то средства, но в конце концов сдалась. Нередко она сравнивала его с другими детьми, расхваливала его, с гордостью заявляя, что другие на его фоне блекнут по всем параметрам. Но мой брат явно чувствовал в этом что-то едко неприятное: в ответ он лишь смущенно улыбался, а затем уходил в себя и становился грустным.

По строгости натуры наш отец даже превзошёл нашу мать: от него невозможно было ждать ни искренних подбадривающих слов, ни слов восхищения о том, какими прекрасными детьми (по крайней мере сыном) он одарён. Пару раз он чуть ли не открыто передо мной делал моей матери замечания о том, что моя внешность оставляла желать лучшего, и выражал надежду, что с возрастом я хоть немного похорошею.

Однажды я подслушала, как наш отец делился своим мнением по поводу правильного воспитания детей. Наш отец считал, что любое ласковое слово может изнежить ребёнка, а он хотел, чтобы его дети выросли серьезными, жесткими людьми, особенно сын, к которому он был ещё более строг. Наш отец упорно пытался сделать моего брата таким же сухим, материалистичным, равнодушным ко всем радостям и слабостям человеком, каким он был сам, но все его попытки были тщетны, потому что мой брат родился его полной противоположностью, хоть, на первый взгляд, был так похож на него внешне. Мой брат порой становился немного резким и язвительным от такого воспитания, но это не меняло того факта, что он был обладателем золотого сердца, чем он притягивал многих, но не собственного отца.

Мне всегда хотелось верить, что это тяжелая жизнь заставила родителей зачерстветь. И у них действительно была нелегкая судьба: моя бабушка умерла, когда отец был ещё совсем юным. И, хоть мой дедушка был прекрасным человеком, отсутствие матери, я считала, отрицательно сказалось в воспитании растущего мальчика.

Но всё же гораздо сильнее мне было жаль нашу мать. Родители случайно познакомились через университетских друзей, и уже совсем скоро после их первой встречи наша мать, приехавшая на учебу в Ташкент из Андижана, навсегда оставила свой родной дом.

Первым ребёнком моих родителей был не мой брат. Наш дедушка рассказывал нам о наших старших брате и сестре, двойняшках Хасане и Зухры. Дети родились очень красивыми, и дедушка отмечал, что Хасан был точной копией моего брата (я спрашивала, похожа ли я на Зухру, но ответа на мой вопрос не было). Но, хоть двойняшки были наделены прекрасным обликом, здоровье их не было столь отменным. За их жизнь отчаянно боролись, но спустя несколько недель после рождения умерла Зухра, а вслед за ней, не выдержав без своей сестры, умер Хасан. Роды ослабили нашу мать, а потеря первенцев, пожалуй, навсегда лишило её радости. Повзрослев, я узнала, что наша мать пережила ещё несколько выкидышей до того, как наконец на свет появился мой брат, здоровый младенец, когда ей уже минуло тридцать семь лет. Первое время кормить малыша она не могла, и на помощь к ней приходила наша соседка, которая жила напротив нашего дома.

Неохотно ковыряя кашу, я с грустью смотрела на фотографии нашей матери в молодости, пылившиеся на полке. На них она ещё широко улыбалась и казалась удивительно красивой, полной жизни девушкой. «Её огонь явно начал затухать после замужества», с горечью размышляла я. Возможно, она была таким человеком, которого переполняла теплота, и ей был необходим кто-то, на кого можно было бы излить свою любовь. Потеря первенцев и долгие годы без детей заглушили в ней потребность любить, и та переполняющая любовь, которая была внутри неё, начала черстветь, разрушая все её другие положительные качества.

Отец на всех немногочисленных старых фотографиях (при этом ни одна фотография с ним, кроме свадебной, не стояла на полке) был таким же серьёзным, каким я его видела с рождения. Почему-то мне всегда было гораздо легче на душе, думая, что у родителей были серьезные испытания. Хотя порой я сравнивала их с дедушкой и не понимала, почему он совсем другой. Он был уже пожилым человеком, который повидал много неприятностей, и, вероятно, гораздо более страшных, он всегда улыбался и тепло обходился с каждым, кто встречался на его пути.

После завтрака отец сразу уходил на работу. В то время он работал прокурором, и название этой профессии долгое время было единственным, что я знала о его сфере деятельности. Когда люди узнавали, что я прокурорская дочь, это всегда вызывало у них странную непонятную мне реакцию: кто-то резко становился ко мне приветливее, кого-то это смущало и даже пугало. Отец никогда не рассказывал о своих делах. Уходил из дома рано утром в определённое время, и возвращался также четко по расписанию.

О том, когда у отца на работе были напряженные дни, и в целом когда у него были проблемы, можно было понять только по едкому запаху сигарет, исходившему от него. Привязанности к сигаретам у него не было, и как только наступали более спокойные дни, он бросал курить. На тот момент я ни разу не замечала, чтобы отец курил дольше, чем три недели к ряду. В такое время он бывал особенно суров, ещё более раздражителен, чем обычно, и сильнее стремился сидеть в одиночестве и никого перед собой не видеть. Любая мелкая оплошность, совершенная кем-нибудь из нас, его детей и жены, заканчивалась крупным скандалом с громкой бранью и разбитой посудой. Поэтому каждый раз, когда отец требовал привести ему спички и во дворе появлялся зловонный дым, ненавистный нам с братом с раннего детства, мы тяжело вздыхали и, трепеща, ожидали бури.

В летнее время с уходом отца и до его возращения мы с братом беззаботно проводили время, наслаждаясь детством, которое, несмотря на отсутсвие ласк со стороны родителей, было тёплым и счастливым. Недолго до наступления жары и после полуденного сна мы гуляли с многочисленными соседскими детьми, каждый раз придумывая разные игры, устраивая соревнования и иногда разговаривая о волнующих в юном возрасте темах, сидя в тени деревьев или на топчане во дворе одного из членов нашей компании. Хоть в раннем детстве отношения с мальчишками, друзьями моего брата, у нас, девочек, складывались не лучшие, с возрастом мы сближались и всё больше времени проводили вместе. Порой от нашей компании кто-то отдалялся, ненадолго появлялись новые члены, но в неизменный состав, окончательно сформировавшийся, когда мне было пять лет, входили мы с братом, Тимур и Мардона Аскаралиевы, Джамал и Сабина Умаровы и одноклассник моего брата, Юра Новиков.

Покончив с завтраком, убравшись и расставив посуду в нужное место, мы с братом тут же вышли на улицу, где нас уже поджидал скучающий друг, гревшийся на солнце, сидя на бортике у ворот участка напротив. В этом участке жили Аскаралиевы. Камола Аскаралиева, кормившая моего новорожденного брата, была матерью четверых детей, двое из которых, мальчики, были намного старше нас и уже оканчивали школу, когда я только собиралась поступать в первый класс. Камола-хола⁴ была статной, элегантной, утонченной женщиной с безупречным вкусом, и за всю свою жизнь я ни разу не видела её с небрежной прической или в безвкусном наряде, хотя, казалось бы, соседей порой видят и в неопрятном виде, что должно быть естественным. Она была внимательной соседкой, часто помогавшей нам и другим в бытовых мелочах, но выражение её лица часто приобретало оценивающий, надменный вид, и даже с нашей семьей, хоть она и была молочной матерью моего брата, она держалась довольно холодно. Но к моему брату, без сомнения, она относилась гораздо теплее.

Захид Аскаралиев, муж Камолы-хола, был гораздо более приветливым и открытым. Мы, дети, включая его собственных, видели его редко, так как он всё своё время посвящал работе в институте ядерной физики, где также когда-то работал мой дедушка. Уходил из дома он рано утром, раньше всех остальных, и возвращался глубокой ночью. Если он возвращался пораньше, то его можно было увидеть медленно расхаживающим по улице, заложив руки за спину, с напряженным, серьезным выражением лица, но замечая прохожих, он тут же одаривал их тёплой улыбкой и громко здоровался, после чего вновь погружался в свои раздумья. Своим детям он уделял мало времени, но они всё равно были сильно привязаны к нему и весело бросались ему на шею, встречая его после работы, если они к тому времени ещё не легли спать.

      На улице нас поджидал Тимур, третий сын Аскаралиевых. Он был самоуверенным, харизматичным мальчишкой, на красивом лице которого часто мелькала нагловатая насмешливая ухмылка, что в глазах многих, даже взрослых, делало его неприятной личностью. Когда он хмурил свои очерченные изогнутые брови, даже тех, кто был старше его, бросало в дрожь, что скрыть от него было невозможно. С раннего детства в нем чувствовались лидерские качества, от чего у него было много почитателей, хоть и смотревших на него с долей боязни, и врагов, предпочитавших держаться от него как можно дальше. На первых Тимур смотрел равнодушно, никакие восхищенные отзывы его не трогали, и вторым он так же не уделял никакого внимания, всем своим видом демонстрируя независимость от мнения окружающих, отлично понимая, что ни у кого, даже самых ярых его ненавистников, всё равно не хватит духу причинить ему вред. Казалось, Тимур Аскаралиев обо всём имел свою точку зрения, непоколебимую ни от каких противоположных взглядов. Будучи непревзойдённым оратором, он в два счета мог убедить других, в какую игру нужно играть и как, а повзрослев, мог заставить любого засомневаться даже в самых простых истинах. Мой брат, Юра Новиков и сестра Тимура, Мардона, были, пожалуй, единственными, кто мог открыто вступать с ним в спор.

– Что-то вы сегодня долго, – лениво пробормотал Тимур, как только заметил нас. – Я вот сижу один, никто ещё не вышел, Мардона всё копается дома. А, вот, кажется, ковыляет.

Из участка донесся скрип открывающейся входной двери дома, а затем легкие быстрые шажки. Наконец к нам вышла Мардона.

Мардона, единственная дочь Аскаралиевых, была удивительно похожа и в то же время совсем не походила на свою мать. От Камола-хола она унаследовала красно-карие глаза, прямой острый нос, густые вьющиеся волосы, непоколебимость и твердость характера, но если матери эти качества придавали ей аристократичность, из дочери они делали дикую розочку. Мардона наотрез отказывалась собирать волосы, спокойно ходила в ободранной одежде, не прятала синяки. Она была самой быстрой из всех детей, обгоняла даже старших, быстро лазила по деревьям, равнодушно смахивала от себя саранчу, когда другие девочки с криками бежали от мальчиков, бросающихся насекомыми, и не роняла ни слезинки, разбивая колени, даже будучи совсем маленькой.

Мардона была младше своего брата на год, и, считая такую разницу незначительной, никогда не обращалась к нему на вы. Тимур и Мардона были самими большими почитателями друг друга, что они тщательно скрывали, но при этом и самими большими критиками, и последнее они демонстрировали уже в раннем детстве. Ещё крошек, их часто можно было увидеть яростно спорящими, хоть это никогда не переходило в серьезный конфликт, но и не заканчивалось компромиссом. Доведя тему до полного истощения, они просто переставали о ней говорить, каждый оставаясь при своём мнении.

Наши отношения с младшими Аскаралиевыми наладились далеко не сразу. В первое время мы были настоящими врагами, перекидывавшимися детскими ругательствами и даже метавшими друг в друга камни. Родителей это не сильно заботило. Выслушивая наши жалобы, они лишь безучастно повторяли, что Тимур и Мардона Аскаралиевы – молочные брат и сестра Искандара, и нам следовало с ними подружиться.

Мой миролюбивый брат действительно вскоре решил поладить с Тимуром. Последний также по достоинству оценил своего недруга, и довольно быстро принял решение пойти навстречу. Мы же с Мардоной оставались упёртыми в своей вражде.

Сблизились мы лишь тогда, когда на нашу улицу переехали двоюродные брат и сестра Мардоны, Джамал и Сабина Умаровы. Сабина, будучи чуткой и внимательной, с первого же дня своего пребывания на нашей улице взяла на себя ответственность растопить лёд между двумя новыми соседками. Однако все её попытки были слишком наивными даже для нашего возраста. Но всё же Сабина сыграла важную роль в нашем с Мардоной сближении: немного полненькая и неуклюжая, она часто оказывалась в нелепых ситуациях, которые нас смешили, и именно смех нас в итоге сблизил.

Стоя уже вчетвером, мы увидели выходящего к нам навстречу Джамала, младшего брата Сабины. Он был самым тихим из всех ребят и совсем не походил на свою старшую сестру: большую часть времени Джамал сидел молчаливо и безучастно, в отличие от вечно что-то тараторившей Сабины.

– Наш великий молчун идёт, – подтрунивая, но по-доброму сказал Тимур и похлопал по плечу подошедшего худенького Джамала, у которого от тяжелой руки двоюродного брата слегка подкосилось ноги. – А где Сабина? Неужели до сих пор прячется под одеялом после вчерашних историй о русалках?

– Не говори глупостей, твои дурацкие сказки могли напугать только младенца. Сабина просто как всегда долго убирается на кухне.

– Нет, она в музыкальной школе, готовится к…– Начал бормотать Джамал, но его перебил Тимур.

– Конечно, днём легко говорить, что не страшно, хотя… Саида, сзади тебя русалка!!! – Неожиданно вскрикнул Тимур так, что я вздрогнула. Тимур разразился хохотом, Джамал тихо засмеялся, Мардона посмотрела на меня с жалостью, но тут же повернулась к брату и начала сверлить его взглядом.

– Что с тобой, Искандар? Ты сегодня тише даже нашего молчуна. Да перестать смотреть на меня так, Мардона, мы всего лишь шутим.

– Что будем делать? – не обращая внимания на замечание Тимура, спросил мой брат.

– Давайте позовём других ребят и поиграем в футбол.

– Нет, Тимур, не хочу, – лениво пробурчал мой брат.

– Да брось, сейчас машины проезжать не будут, мы отлично поиграем. У кого мяч?

– Мой сдулся.

– Джамал, мяч Юры у тебя остался?

– Нет, Юра, кажется, забрал с собой, после того, как мы позавчера играли.

– Ладно, пойдём к нему, – вздохнув, решил Тимур.

– Дружище, его точно дома нет, он сегодня должен был куда-то поехать с мамой.

– Может, не уехал. Ничего, прогуляемся, – настоял Тимур, пожав плечами.

Юра Новиков жил в квартире пятиэтажного дома, находившегося в пятнадцати минутах неспешной прогулки от нас. Свернув с нашей улицы, мы вышли к автомобильной дороге, перебежали её, не обращая внимания на сигналивших водителей.

Найдя длинную веточку, мой брат начал то волочить её по земле, то слегка бить ею по кустам, росшим вдоль дороги. Он шёл молча, погруженный в свои мысли, и каждый раз переспрашивал, когда кто-то из нас к нему обращался. Таким я видела его впервые, и меня это всё больше начинало волновать, но допытываться я не хотела. Я подумала, как бы отреагировал дедушка. «Оставь его, ему надо прийти в себя», наверняка сказал бы он и улыбнулся. Я как будто улыбнулась ему в ответ, и как раз в этот момент ко мне повернулся брат и его лицо тоже на мгновение засияло.

Мы подошли к дому Юры, когда он с шумом выбежал из подъезда, а вслед ему кричала мать, тряся кулаком. Это была полненькая, энергичная женщина, голос которой можно было услышать за несколько кварталов. На ней был потрёпанный халат, из волос торчали бигуди. Выпалив всевозможные ругательства, она некоторое время сверлила сына взглядом, а затем ушла к себе, продолжая что-то бубнить.

Юра как ни в чем не бывало улыбался во весь рот. Его светлые, слегка вьющие волосы торчали во все стороны. Мятая футболка была то ли слишком застиранной, то ли грязной. Но несмотря на неряшливый вид и крики матери, он как всегда казался самым счастливым мальчиком на свете.

Юра с матерью жили вдвоём в крохотной квартире. Его отец уехал на заработки в Москву, когда Юра был ещё младенцем, и появлялся крайне редко. Я, наверное, видела его всего пару раз, каждый из которых мне толком ничем не запомнился. Я только отмечала, что Юра не был похож ни на свою вечно взвинченную мать, ни на отца с потухшим взглядом.

Как Юра мог уживаться с такой матерью и при этом оставаться жизнерадостным, любящим сыном, для меня всегда оставалось загадкой. Единственный более-менее убедительный ответ, который приходил мне в голову, заключался в том, что наедине мать и сын были исключительно нежны друг с другом, а чуть что не ладилось, это тут же становилось достоянием общественности.

– Ничего серьёзного, всё в порядке, – сияя, сказал он вместо приветствия, заметив смущенное выражение на наших лицах. Хоть это был далеко не первый раз, когда мы становились свидетелями столь бурной сцены, нам всё же каждый раз было неловко.

– Что на этот раз натворил? – ухмыльнулся Тимур.

– Да ничего, просто сказал, что матушка очень смешно выглядит с бигудями, – весело отозвался Юра. – А, я ещё, кажется, пролил чай на её платье, которое она должна была надеть в гости.

– Она явно вдохновлялась твоей причёской, дружище.

Вместо ответа Юра вооружился палкой. Тимур отобрал палку у моего равнодушного брата и атаковал первый, Юре оставалось только защищаться. Бой, пожалуй, продолжался бы очень долго, если бы Джамал не привлёк к себе внимание рыцарей.

– Может, поедим мороженого?

– Что ж, мороженое так мороженое, – немного подумав, отозвался Тимур, и бывшие рыцари, избавившись от оружия, бросились на перегонки до ближайшего ларька.

– Странный день. Всё как будто в тумане, делать ничего не хочется, в голове пусто, – немного погодя рассуждал Тимур, медленно облизывая тающее лакомство в руках.

– Не знаю, меня всё устраивает, – ответил Джамал. В отличие от своего двоюродного брата он явно наслаждался безмятежностью дня и надеялся, что в голову Тимура не будут приходить безумные идеи как можно дольше.

– Нет, так не пойдёт. Будем сидеть без дела, кушая и греясь на солнышке, можем вырасти бесполезными людьми. Всегда нужно действовать, придумывать себе занятие.

– Дай хоть поесть спокойно, – отозвалась Мардона. Её голос звучал равнодушно, словно ей не было никакой разницы, будет ли Тимур продолжать читать мораль или замолкнет, и в этом был своеобразный шарм.

– Нет, это правда. Если дать себе хоть день отдыха, ты начинаешь лениться, утрачивается способность мыслить, ты просто надеешься, что другие что-то придумают за тебя, и ты просто соглашаешься с ними, иногда даже если оставшаяся где-то в глубине тебя доля здравого смысла говорит тебе, что это неправильно.

– Даже великие люди отдыхают, и потом, Тимур, ты, кажется, забываешь, что мы не работаем, мы всего лишь дети, – засмеялся Юра.

– Это серьезнейшая ошибка! Никогда не стать великим, если считаешь себя ребёнком.

– Ну, уверен, когда-нибудь это для меня изменится, – пожал плечами Юра.

– Думаешь это так просто – понять, когда ты больше не ребёнок?

Все резко повернулись к моему брату. Он впервые в тот день вступил в разговор, однако он сказал свои слова так, будто обращался в пустоту. Мороженое струйкой текло по его рукам и капало на землю, и взгляд моего брата был опущен на белую лужицу у его ног.

– Не надо всё так усложнять, – после недолгой паузы сказала Мардона, обращаясь к Тимуру, – У тебя есть целое лето, чтобы дни напролёт упражнять свою гениальность на нас.

Мы доели мороженое, но игры никак не складывались. Даже Тимур окончательно растерял свой энтузиазм и сидел, лениво бросая камешки, валявшиеся у ног. У всех на лицах было полное безразличие. Только мой брат, казалось, упорно размышлял о чём-то, но своими мыслями он не делился.

– Может, телевизор пойдём смотреть? – вздохнув, предложил Тимур.

– Не думаю, что сейчас показывают что-то интересное,– ответила Мардона.

– Всё интереснее, чем сидеть с вами. Вот Искандар, ты почему так приуныл?

Мой брат не отвечал. Он настолько погрузился в свои мысли, что потребовалась окликнуть его три раза, прежде чем он отреагировал.

– Я устал. Пойдём по домам отдыхать.

Мы все застыли от такого внезапного предложения моего брата. Но ещё больше мы удивились тому, как совершенно не сопротивляясь, мы поплелись обратно на свою улицу. В первые в жизни мы добровольно вернулись домой пораньше на обед, и даже никому из взрослых не пришлось нас звать.

Стояла невыносимая жара. В такую пору, казалось, в нашем посёлке совершенно безлюдно. После обеда я лежала у себя в комнате, надеясь, что мой брат окликнет меня и предложит какое-нибудь увлекательное занятие. Но его всё не было слышно, и я, уткнувшись в стену, проводила пальцем по узору на ковре, висевшем над моей кроватью.

Раздался осторожный скрип ворот. Я вскочила с кровати так быстро, будто ждала этого сигнала. Я не успела разглядеть из окна, кто вышел на улицу, но была уверена, что это был мой брат. Чтобы не услышала моя мать, спавшая в соседней комнате, я на цыпочках спустилась по лестнице и бесшумно вышла во двор.

Меня пробрала дрожь. Кошмары прошлой ночи ещё не отпустили меня, и я засомневалась, стоит ли выйти одной. Но солнце, от которого, казалось, всё плавилось вокруг, приободрило меня, и я решила, что русалки в такое время не будут выплывать из арыков.

Брата не было видно. «Наверное, он успел свернуть за угол», подумала я и побежала в том направлении. И тут я лицом к лицу столкнулась с Сабиной, которая возвращалась из музыкальной школы.

– Вы видели моего брата? Он пошёл в сторону футбольного поля? – не поздоровавшись, спросила я Сабину и сразу осеклась, вспомнив, как дедушка всегда подчеркивал важность приветствия.

– Нет… Что-то случилось? А где все?

Я объяснила Сабине, что мы все устали и разошлись по домам, не уточнив, почему я вдруг решила, что мой брат снова выбрался на улицу. Не задавая больше никаких вопросов, Сабина начала тараторить про то, какое выдалось у неё занятие в тот день. В мельчайших подробностях она описывала замечания, сделанные её преподавательницей. Сабина боготворила её, хотя тогда я навряд ли могла это заметить. Единственное, что меня волновало – куда и зачем убежал мой брат, и изображать заинтересованность в музыкальных терминах мне становилось всё сложнее.

Нелегко объяснить, почему я не предложила Сабине отправиться на поиски беглеца, а вместо этого поплелась с ней в сторону её участка. Я тогда чувствовала что-то таинственно-священное в одинокой прогулке моего девятилетнего брата и не хотела, чтобы кто-то ещё знал о ней.

Дом семьи Сабины располагался в самом конце улицы ближе к полю. В отличие от нашего участка и огромной территории семьи Аскаралиевых, перед участком Умаровых были не прочные бетонные стены, а лишь проволочное невысокое ограждение. Крошечное пространство вокруг коттеджа практически полностью было занято тутовыми деревьями. На проржавевшем топчане сидел Джамал, усердно что-то прорисовывавший на тетрадных листках.

Мне ужасно не хотелось оставаться с Сабиной и продолжать разговор о её игре на фортепиано, но пока я пыталась придумать отговорку и вернуться домой или снова отправиться на поиски брата, Сабина успела забежать на кухню и вынести лепёшки с фруктами.

– Ты голодна? Могу налить тебе маставу⁵, если хочешь.

– Нет, спасибо, я уже пообедала, на самом деле мне пора… А что ты рисуешь?

Я наконец обратила внимание, над чем кропотал Джамал. Его рисунки всегда вызывали у меня недоумение. Порой они были достаточно красивы, но чаще всего Джамал, давно вышедший из младенческого возраста, оставлял на бумаге какие-то каракули.

– Пожар, – не поднимая голову, буркнул художник. Сабина улыбнулась жеманной улыбкой, которая обычно бывает на лицах матерей, когда их дети делают что-то неподобающее в обществе.

– Мне пора идти, – сказала я на этот раз более уверенно, – вечером ещё все соберёмся.

Неожиданно для меня Сабина совсем не стала протестовать. Пройдя со мной несколько метров, она попрощалась и вернулась к себе.

Дома я почувствовала, что меня клонит ко сну. После того, как я зашла в комнату брата и убедилась, что его нет, я легла на кровать и тут же заснула.

Разбудила меня мать. Наступило время поливать во дворе. Обычно этим занимался мой брат, а я подметала и расставляла подушки на топчане. Но чтобы не привлекать внимание к отсутствию моего брата, который так и не вернулся, я быстро спустилась, взяла в руки грязный шланг и начала работать.

Я успела привести двор в порядок, почистить овощи к ужину, отец должен был вот-вот вернуться с работы, а брата так и не было видно, что начало не на шутку меня беспокоить. Я ходила босиком по прохладному, влажному асфальту, проверяла по несколько раз, каждый ли миллиметр коснулась вода, полит ли каждый цветочек, аккуратно ли лежит каждая подушка. Моя мать вышла с подносом с едой. На улице послышались шаги, и я не могла разобрать, взрослый это человек или нет. Не зная, кого бы я предпочла увидеть в эту секунду, моего отца или брата, которого тут же увидела бы мать, я поспешила забрать у неё поднос, чтобы она быстрее вернулась на кухню к приготовлению оставшейся еды.

Наружная дверь скрипнула и во двор осторожно вошёл мой брат. Передав поднос мне, моя мать подошла к брату и начала кричать:

– Ты что, не заходил домой?! Всё это время был на солнце, просто невероятно! Весь горишь, всё лицо в веснушках! – с отвращением закончила моя мать.

Мой брат умыл руки, и даже не взглянув на меня, залез на топчан. Моя мать вынесла столовые приборы и чуть ли не швырнула их на стол.

Вернулся с работы мой отец, вымыл руки и тоже приступил к ужину. На наше тихое приветствие он едва кивнул.

Как и всегда, все ели молча. Мой брат ел быстрее обычного и явно хотел смыться из-под сверлящих глаз матери как можно скорее.

– Куда это ты собрался? На улицу больше не выйдешь, – грозно сказала мать, когда мой брат осторожно спускался с топчана.

– Он что-то натворил?

– С утра где-то шлялся на солнце.

Мой брат переминался с ноги на ногу, ожидая вердикт. Голову как обычно при разговоре с родителями он не поднимал.

– Пусть три дня из дома не выходит, – неожиданно просто сказал мой отец.

И на этом всё. Родители не поинтересовались, чем был занят мой брат, было ли это необходимо, с кем он провёл время. У нас никогда не было перечня правил, нарушение которых влечёт к наказанию. Сегодня мы могли провиниться за дело, которое вчера было вполне допустимо и на которое никто бы не обратил внимание. Моему брату и мне оставалось лишь обрадоваться, что проступок не вызвал гнев у отца, что могло привести к гораздо более серьёзным последствием, чем домашний арест на три дня.

После ужина родители ушли в зал смотреть телевизор, я убиралась на кухне. Мой брат остался сидеть на топчане с обмазанным толстым слоем сметаны, по настоянию матери, лицом. Домыв посуду, я залезла на топчан, уселась чуть поодаль от него и ждала, не начнёт ли он разговор. Он продолжал сидеть тихо, не обращая на меня внимание. Сделав над собой усилие, я пододвинулась к нему и пыталась заглянуть ему в глаза. Он отворачивался, хмурил брови, но в конце концов улыбнулся.

– Почему вы такой сегодня?

Мой брат пожал плечами и вздохнул. Ещё несколько минут он молчал, ковыряя поверхность одеяла.

– Если я расскажу тебе кое-что, ты потом никому не расскажешь? – наконец прошептал мой брат. Я активно замотала головой и широко раскрыла глаза.

– Я сегодня видел что-то очень странное, какой-то совсем необычный сон… Был внутри очень высокого, белоснежного, просторного здания, в каком никогда не бывал, и там была такая длинная лестница, я всё поднимался, поднимался, и казалось, ей нет конца…

– А потом? – брат постоянно прерывался, и мне нужно было просить его закончить рассказ.

– Потом я наконец поднялся до последнего этажа, смотрю в окно, а я уже в космосе. Пытаюсь увидеть основание здания, и не могу разобрать. А снаружи черным-черно, и звезды так близко, как я никогда их не видел… И вдруг меня кто-то позвал с другого конца зала, я обернулся, а там стояла девочка… девушка у открытого балкона…

– Похожая на меня?

– Нет… не знаю. Я не разглядел лицо. Она зашла на балкон и прям прыгнула в открытое пространство. Я хотел закричать, но потом понял, что она не упала, а спокойно плывёт в космосе и смеётся. Хотел тоже прыгнуть, но проснулся.

Мой брат никогда не рассказывал мне ничего подобного. Сердце сжималось от осознания, что он поделился только потому, что был уверен, что я ничего не пойму и забуду на следущий день. Он так нервно ковырял свои пальцы, сметана стекала у него с подбородка, и он ловил капли ладонями, от чего порой мне хотелось улыбнуться. Всё его существо говорило о том, как был важен ему этот сон, как много он для него значил. Хоть мой брат постоянно прерывался, будто сдерживал себя, я знала, что в тот момент он был открыт, как никогда, и мне так хотелось, чтобы он всегда был со мной таким.

И как замечательна была бы жизнь, если бы люди не боялись делиться сокровенным, не боялись обращаться друг к другу с открытым сердцем. Как прекрасен был мой брат в этот момент, когда не боялся осуждения или непонимания. Он был сосредоточен на том, что копилось внутри него, и в итоге, как мне показалось, был рад, что не стал сдерживать всё у себя.

С тех пор мой брат грезил о космосе, как и тысячи других советских мальчишек. Но я верила, что его мечты отличаются.

II. Красивое сердце.

Я ещё видела сны, когда услышала голос дедушки, разговаривавшего с моей матерью. Череда ярких картинок тут же сменилась моим блекло-белым потолком, и я сразу же спрыгнула с кровати и оделась. Кое-как умывшись и даже толком не вытерев лицо, я босиком побежала к топчану, где меня ждал смеявшийся дедушка.

Он поднял меня своими хоть и немолодыми, но такими сильными руками и усадил возле себя, продолжая широко улыбаться и смотреть с теплотой. Мне не требовалось, чтобы он постоянно крепко меня обнимал или что-то без конца рассказывал: его присутствия было достаточно, что чувствовать безусловную любовь такой мощи, которая не уместилась бы и в десятерых.

Через несколько мгновений прибежал мой брат. Сначала он пожал дедушке руку, а затем, рассмеявшись, обнял его. Я обрадовалась, что хотя бы с дедушкой мой брат был по-прежнему весел.

После завтрака дедушка потянулся к своей сумке и долго в ней рылся, наблюдая за нашей реакцией. Мы привыкли, что дедушка часто приносил нам подарки, но это, естественно, было далеко не самым главным, за что мы его любили.

– Что-то я перестал видеть здесь твои красивые рисунки на асфальте, надо это исправлять, – улыбаясь, дедушка протянул мне красивую коробку с мелками, такую большую, какую я никогда нигде не видела. Я хотела сказать, что родителей раздражают рисунки, но осеклась и искренне поблагодарила его.

– А ты всё ещё каждый день коротаешь время на футбольном поле, Искандар? – спросил дедушка моего брата, протягивая ему мяч, как у профессиональных футболистов.

– Наш мяч как раз сдулся, спасибо большое! – глаза моего брата светились от восторга.

– Вот уж не знаю, на футбольном ли поле любит теперь одиноко бродить мой брат, – сказала я и тут же пожалела об этом. Я не хотела ни с кем говорить об этом, но дедушка был исключением, и, возможно, мой брат сам рассказал бы ему. Но неожиданно в голову пришла мысль, что это был секрет от всех, включая дедушку.

Мой брат, который начал играться с мячом, как только получил свой подарок, после моих слов уронил его и мешкал подбирать.

– А где вы столько времени были, Дода⁶? Почему так долго не приезжали? – сменил тему мой брат.

– Я был на важной конференции в Москве, – улыбался дедушка. Он не стал допрашивать моего брата, но я точно знала, что ничто не могло ускользнуть от его внимания.

Они ещё долго обсуждали различные научные открытия и исследования, освещённые на мероприятии. Я не имела ни малейшего понятия, о чем шла речь, и удивлялась, как за три года в школе мой брат научился уверенно поддерживать разговор на такие сложные темы. Я молча проводила свой собственный эксперимент – давила пальцем в щеку дедушки, следила за тем, как она деформируется и как медленно, в отличие от моей щеки, приобретает прежнюю форму.

По воскресениям отец вставал очень поздно, но поскольку он не появлялся слишком долго, я поняла, что он позавтракал на кухне. Через некоторое время он вышел во двор и прямиком направился к выходу. Мой дедушка громко с ним поздоровался, в ответ отец коротко кивнул ему и вышел на улицу, так и не произнеся ни слова. Близился полдень, и с каждой минутой жара становилось всё более невыносимой. Я удивлялась тому, как мой отец, никогда не покидавший наш относительно прохладный двор на выходных в такое время, настолько стремился избегать дедушку, что предпочитал находиться в пекле, чем на одной территории с ним.

Дедушка весь день проводил с нами, лишь на некоторое время отлучаясь на молитву. Мы играли в мяч, срывали плоды тутового дерева, обливали друг друга водой. Аскаралиевы на выходных часто уезжали в город; в течение дня нас переодически звали гулять Умаровы и Юра, видимо, скучавшие втроём. Мы с братом выходили за двор лишь на пару минут, чтобы сообщить ребятам, что у нас дома гостил дедушка и мы были заняты. Я любила своих друзей, но когда приезжал дедушка, ничто на свете не могло заставить меня отлучиться от него. С нами он вёл себя, как наш ровесник, с энтузиазмом поддерживая любые наши затеи и ни разу не жалуясь на усталость. Я не могла представить больше ни одного взрослого, который с такой лёгкостью мог бы забыть о том, что он взрослый.

Солнце скрылось за горизонт, и дедушка зашёл в дом, чтобы совершить очередную молитву. Как раз в это время вернулся домой отец в сопровождении своих приятелей по работе. Я не испытывала к ним неприязни – наоборот, поскольку они пользовались уважением отца, мне подсознательно хотелось им нравиться. Брат же рядом со взрослыми, особенно друзьями родителей, становился тихим, замкнутым. Мы поздоровались с ними, и я тут же начала рассказывать последние выученные стихотворения. После моего выступления мужчины посмотрели на моего брата, ожидая, как бы он мог их поразвлечь, но мой брат лишь пробубнил про себя, что не знает стихи, на что один из друзей отца небрежно потрепал его по щеке.

Вышел мой мой дедушка и радушно поздоровался с каждым гостем. По выражению лица моего отца можно было понять, что он надеялся, что не застанет дедушку дома.

– Иди, скажи матери, пусть вынесет еду, – грубо сказал он моему брату.

После того, как мы помогли накрыть на топчане, мы с братом чуть поодаль переминались с ноги на ногу, не понимая, чем бы себя занять. Нам не хотелось отходить от дедушки, зная, что он скоро уедет и, вероятно, опять надолго. Дедушка сидел на топчане с мужчинами и любезно поддерживал разговор, хотя я чувствовала, что ему не было интересно. Время от времени он обращался к нашему отцу, говоря что-то на хорезмском диалекте, что, я знала, раздражало отца, не любившего рассказывать о том, откуда он был родом. Вскоре дедушка, извиняясь, встал и направился к нам. Я успела уловить на лицах мужчин недоумение по поводу того, что дедушка предпочёл их общество нам, детям, которые должны сами себя развлекать и появляться на глазах взрослых как можно меньше. Наверное, каждый из них окрестил моего дедушку чудаком, но его это совершенно не волновало: он разглядывал с нами, как раскрылись политые цветы и аккуратно стряхивал лишние капли с лепестков.

– Сейчас и на улице уже прохладно, прогуляемся?

Мы радостно кивнули. Дедушка взял меня за одну руку, мой брат – за другую, и мы медленно шли втроём к концу улицы. Было многолюдно, но мне не было бы страшно, даже если бы русалки выглядывали из арыка и что-то кричали. Меня переполняло чувство полной защищенности и непоколебимого спокойствия. Я была уверена, что находясь между дедушкой и братом, никакие чудовища, хулиганы, недоброжелательные люди, никакое зло мира не могло подступиться ко мне.

– Дорогой ишан-бобо, ассаламу алейкум, как ваше здоровье? – лучезарно улыбаясь, затараторил шедший навстречу нам Аббос-тога. Среди детей он был неоднозначной личностью, поскольку один день угощал всех яблоками, я на следующий – швырял тапками за излишний шум. Ходили легенды, что он специально ложился спать на кушетке в прихожей, а не в своей спальне, чтобы тут же отчитывать детей, которые играют, по его мнению, слишком поздно. Он жил на параллельной улице, которая была гораздо просторнее нашей, но играть там было проблематично именно благодаря Аббос-тога.

Уделив достаточно внимания Аббос-тога, который был готов стоять и общаться с дедушкой хоть до глубокой ночи, мы продолжили путь.

– Почему Аббос-тога называет вас ишаном? Что это значит? – спросил мой брат.

– Это значит, что я потомок пророка.

– То есть, мы тоже потомки пророка? Дада тоже ишан? – в голосе брата чувствовались нотки сомнения.

– Совершенно верно, – дедушка улыбался, – но это, естественно, не делает вас особенными. По сути, это ничего не означает, но я буду рад, если это в хоть какой-то степени послужит вам стимулом стремиться стать достойными людьми.

– Я хочу стать достойным, как вы.

Дедушка свободной рукой дотянулся до моего брата и ласково похлопал его по плечу.

– Безусловно, это даёт облегчение, если ты видишь в ком-то пример для подражания. Но не рвись быть похожим на кого-то. Всегда старайся видеть себя, знать, кто ты есть на самом деле. А у других перенимай их лучше качества, зная, что они им не принадлежат.

– Как это – не принадлежат? Вы добрый, значит, добро принадлежит вам.

– Нет, – дедушка рассмеялся, – никакое качество не может быть частью человека. Я могу стремиться перенимать то, что считаю правильным и должным, но даже если я буду предполагать, что стал превосходным учеником доброго человека, доброта у меня будет играть в совершенно ином ключе. Мы оба можем быть добрыми, но совсем по-разному, понимаешь? И, возможно, ни один из нас так и не будет считаться добрым в глазах Бога, а это ведь важнее всего.

– А как понять, являешься ли добрым в глазах Бога?

– Пожалуй, никак, – дедушка на мгновение задумался; или сделал вид, что задумался, как он порой делал в общении с нами. – Но во всём нужно стараться быть искренним. Не рассказывайте отцу, какие вещи мы с вами обсуждаем, а то он подует, что старик окончательно лишился рассудка, – рассмеявшись, добавил он.

– Я думаю, настало время сказок, – сказал дедушка через какое-то время, – вы ведь хотите послушать сказку?

Мы кивнули. Дедушка часто придумывал сказки находу, от чего они становились ещё увлекательнее.

– Жил-был очень достойный, добрый молодой человек по имени Искандар, – весело начал дедушка.

– Нет, не хочу слушать про Искандара. Пусть будет другое имя, – запротестовал мой брат.

– Что, не хочешь быть героем сказки? А ведь раньше любил, – добавил дедушка, обращаясь ко мне. – Ладно, жил-был Фуад. Он был очень порядочным молодым человеком, тружеником с золотым сердцем. Но его сердце, естественно, не было буквально золотым, и Фуаду казалось, что оно его подводит.

Многое успел повидать и пережить наш юный герой, и судьба, наконец, сжалившаяся над ним, предоставила ему возможность очутиться хоть и в непростой, но более размеренной обстановке. Дни напролёт Фуад проводил на поле, трудясь без устали. Хозяин ничуть не жалел его, пользуясь добродушием и кротостью работника, заменявшего десятерых. Фуад вырос сиротой, и на свете, казалось, не было ни единой души, которой он мог бы поведать свою печаль. А нашему герою правда приходилось несладко: вставал он всегда первым во всей деревне, а отправлялся на отдых последним. В течение дня у него был лишь один короткий перерыв, чтобы подкрепиться, и Фуад не успевал даже задуматься об усталости и ноющей боли.

– Кушал всего один раз в день? Он, наверное, был даже худее Ака, – засмеялась я.

Мой брат дёрнул меня за руку и попросил дедушку продолжать.

– И недокормленный, Фуад был очень крепким и сильным, прямо как твой брат, – улыбнулся дедушка. – Так и проходили дни нашего героя, но его хозяин, считая это знаком невероятного великодушия, всё же позволял Фуаду уходить с поля на полдня раз в неделю. И этот короткий промежуток времени, который Фуад еженедельно ожидал с таким нетерпением и предвкушением, каждый раз оборачивался для него тоской.

– Почему тоской? Он же был свободен, мог бы найти себе друга и поиграть с ним, – недоумевала я. Брат снова шикнул на меня.

Мы как раз подошли к концу нашей улицы и свернули в сторону широкой, где в это время было много детей. Мы встретили наших друзей, которые играли вместе с другими ребятами. Вернувшиеся Аскаралиевы первыми заметили нас, и Тимур подошёл к нам и как обычно крепко пожал руку дедушке, чего не делали другие дети, отграничивавшиеся громким приветствием. Осведомившись, прямо как взрослый, о делах и здоровье дедушки, Тимур вернулся в игру, подмигнув нам.

– Какая сильная личность – ваш друг, вот у кого бы точно не было проблем, как у Фуада, – ухмыльнулся дедушка. Он молчал ещё некоторое время, задумавшись.

– Так что было с Фуадом? – спросил мой брат.

– В свободное время Фуад гулял в окрестностях, любовался природой и наблюдал за местными обитателями. Он видел, что его окружают такие же трудящиеся люди, как он, но Фуад постоянно подмечал какие-то их превосходства, которые расстраивали его: у одного была прочная, надежная обувь, у другого – уютный дом, у третьего – весёлая компания друзей. Фуад чувствовал себя таким обделённым и одиноким. Но как я уже говорил, он был достойным молодым человеком, а значит, был способен видеть красоту. Он любил сидеть на холме, любуясь закатом, и от прекрасного вида ему было так тепло и одновременно больно на душе, но это приносило ему облегчение.

– Как что-то, от чего тебе больно, может приносить облегчение?

– У подготовленных людей такие вещи вызывают умиротворенную радость, а непривыкшие могут испытывать покалывания, которые всё же исцеляют.

Мы проходили мимо самого загадочного дома, который так сильно выделялся среди остальных в нашем посёлке. Все коттеджи были однотипные и неброские, лишённые архитектурной изюминки. Дом же, который принадлежал Джавдат-тога, был с темно-серым каменным фасадом; невысокая калитка ограждала здание, внутри которого был двор. Мы успевали его разглядеть в тех редчайших случаях, когда входная дверь была отворена. Джавдат-тога совсем нечасто покидал свою «крепость», что настораживало нас, детей. Ни об одном человеке не придумывалось и не передавалось такое количество легенд и безумных небылиц, как об этом человеке. Бывало, даже взрослые шептались о нем с каким-то загадочным видом.

Дети всегда сторонились дома Джавдат-тога, и именно тогда, гуляя с дедушкой, я приблизилась к нему так близко, как никогда раньше. Дедушка прервал свой рассказ, и я была полностью поглощена изучением дома. Я ожидала разглядеть толстый слой паутины, следы едва высохшей крови на фасаде, как передавалось из уст в уста среди ребят, но, к моему удивлению, всё выглядело чисто и опрятно.

Продолжая искать, к чему можно было бы придраться, я не заметила, как к дедушке подошёл какой-то человек и они заговорили. Я искоса взглянула на брата, изучает ли он дом так же, как и я, но он смотрел на собеседника дедушки. Обернувшись, я чуть не вскрикнула от ужаса: это был он – Джавдат-тога. Я удивилась тому, что он звучал, как ровесник моего отца, хотя Джавдат-тога издалека выглядел гораздо старше. Из его седой бороды можно было заплести косы, а на бледной коже, как оказалось, не было глубоких морщин; традиционный чапан был тщательно отглажен и необычайно изящно сидел на нем; несмотря на слухи, обе ноги, хоть Джавдат-тога и опирался на трость, были целы, и никаких стальных частей у него не было.

– Да, все мои помощники уехали, поэтому сам иду за хлебом… Ничего, никаких сложностей, худога шукур⁷, – добродушно улыбался Джавдат-тога. Его лицо, ранее казавшееся мне грозным и угрюмым, было открытое и спокойное. Прощаясь, он погладил меня по голове, от чего у меня побежали мурашки.

– Вы не хотите услышать продолжение сказки? – спросил дедушка, потому что мы долго не реагировали на его молчание.

– А Джавдат-тога достойный человек? – внезапно спросил мой брат.

– Более чем. Итак, Фуад сидел на холме, заворожённый открывавшимся видом. Безграничное небо, с каждой минутой обретавшее более глубокий, насыщенный цвет, ближе к горизонту ещё отливало нежными, сиренево-персиковыми тонами. У Фуада было тоскливо на душе, но в ту минуту его грусть обволакивало восторженное преклонение перед неоспоримой красотой.

Фуад размышлял о том, что он мог изменить в своей жизни. Вихрь мыслей унёс его так далеко, что он начал поражаться тому, как в его голове могут возникнуть подобные идеи. Красота перед глазами померкла, он словно падал в яму без дна. Голова закружилась, сердце бешено колотилось, пот струился по лбу. Внезапно недомогание прекратилось, и Фуаду показалось, что в первые жизни он мыслил ясно, хоть и то, что творилось в его уме, пугало его. Он сосредоточился на мысли, которая настораживала его меньше остальных, и пытался держать её на расстоянии от своего сознания, не давая ей себя поглотить. Но в конце концов он поддался ей. На краю деревни, у подножья гор, жила ведьма. Фуад знал, какие дурные слухи о ней ходили, но он также догадывался, что были люди, которые с помощью неё воплощали свои мечты. С твёрдым намерением отправиться к ней, Фуад вернулся в свой ночлег, чтобы отдохнуть пару часов. Так и не сумев заснуть и решив более не откладывать дело, он отправился в путь.

Оказалось, что дорога была не так коротка, как он ожидал. Только ему казалось, что вот-вот он подойдёт к горам, они словно отдалялись от него, давая возможность ещё раз задуматься напоследок. Но приняв окончательное решение после заката, Фуад не хотел размышлять об этом и терзать себя сомнениями. Солнце уже встало, наступало время, когда он должен был проснуться и начать работать. Фуад ускорил шаг. Запыхаясь, он наконец достиг гор, у подножья которых сразу заметил одинокое, мрачное жилище. Сделав над собой усилие, он вошёл в приоткрытую дверь. Никто не откликался. Он разглядывал темное помещение, и ему на глаза бросился сосуд, в котором плыло идеальное сердце, такое яркое, без каких-либо изъянов. Вроде оно и было живым, человеческим, но в то же время казалось ненастоящим, как будто стальным. Фуад дотронулся до груди, где ныло его слабое, растерзанное сердце, и он сразу понял, что ему нужно.

– Кто здесь? Что вам от меня надо? – раздался резкий голос, от которого Фуад вздрогнул.

– Я пришёл к вам за новым сердцем, моё доставляет мне слишком много бед.

– О, за это придётся дорого расплатиться, – отозвался голос за спиной Фуада. Он обернулся и увидел перед собой старую женщину, выпучившую глаза. Она молча смотрела на него, поднеся палец к губам.

– Ложись на кушетку, я готова отдать тебе вот это сердце, – ведьма указала на сосуд с идеальным сердцем.

– Но у меня ничего с собой нет, я не смогу расплатиться, – сказал Фуад.

– Ничего, я решила сделать тебе подарок, ложись. Тебе достаточно будет отдать мне своё растерзанное сердце, – ведьма улыбалась.

– Почему ведьма решила просто так отдать новое сердце Фуаду? – спросила я.

– Потому что сделка была весьма выгодна для неё. Ей захотелось заполучить сердце Фуада. Итак, Фуад повиновался и лёг. Последние мгновения, пока ведьма раскладывала приборы для операции, он чувствовал, как колотилось его родное сердце. И вот ведьма нагнулась над ним с каким-то зельем. Фуад поймал её алчный взгляд, мурашки побежали у него по спине, и наконец он засомневался, не совершал ли он большую ошибку. Но было уже слишком поздно. Ведьма прошептала «приятных сновидений», и в нос Фуаду ударил едкий запах, от которого он потерял сознание.

Когда он очнулся, ему казалось, что прошла целая вечность. Он тут же встал на ноги, без усилий, не чувствуя никакой боли. В помещении никого не было. Фуад подошёл к сосуду, в котором плыло, как он сразу понял, его сердце. Оно было всё израненное, тусклое, больное. «И для чего кому-то может быть нужна эта развалина», подумал Фуад. Боясь, не передумает ли ведьма, он решил бежать, не попрощавшись.

Со всех ног бежал он от мрачного дома, смеясь. Он уже ощущал, какое мощное орудие бьется у него в груди, не дававшее ему почувствовать усталость. За считанные минуты без остановок Фуад смог преодолеть расстояние, казавшееся ему ещё недавно бесконечным. На поле его встретил хозяин, багровый от злости. Фуад поразился тому, что с его лица не сходила улыбка. Хозяин понял, что с Фуадом произошло какое-то существенное изменение. Он побледнел и не знал, что сказать.

– Я ухожу от вас, – продолжая улыбаться, спокойно сказал Фуад. Вот так просто решил он изменить своё положение, когда-то казавшееся ему безвыходным. Не успел бывший хозяин произнести и слова, как Фуад умчался от него, не обернувшись.

Фуад шёл, наблюдая за людьми, которыми когда-то восхищался. «Я добуду для себя всё, что у них есть. Мои вещи будут и лучше», размышлял Фуад. Он шёл мимо дома, к которому никогда прежде не отваживался так близко подойти. В нем жила девушка, за которой Фуад тайком наблюдал. Это была порядочная, трудолюбивая, добрая девушка, когда-то вызывавшая у Фуада трепет. Она работала на огороде, и Фуад впервые решился заговорить с ней. Но он остановился на полпути: он видел эту девушку вблизи и раньше, но только теперь она показалась ему какой-то нескладной и невзрачной. Усмехнувшись про себя от своей глупости, Фуад развернулся и продолжил свой путь.

Близился закат. Расположившись на своём привычном месте на холме, Фуад ждал представления, которое всегда вызывало у него волнение. В тот день закат был невероятной красоты: солнце подсвечивало облака, от чего они выглядели более объемными и нежными. Время шло, но Фуад ничего не чувствовал. Солнце уже село, стали выглядывать звезды, которые Фуаду удавалась видеть так редко, поскольку ему приходилось ложиться спать рано. Но и величие звёзд не смогло пробудить чувства Фуада. Он провёл ночь, так и не сомкнув глаз. Он знал, что должен был быть встревожен, но эта мысль легко покинула его, так и не успев загореться. Фуад ни о чем не думал, но это было какое-то призрачное, нездоровое спокойствие ума. Он дотронулся до груди: сердце размеренно билось в нем, Фуад не сомневался, что это было то самое идеальное сердце.

На следующий день он решил раздобыть богатство. И Фуаду удалось сделать это быстро и легко, при этом по совести, ведь он по-прежнему был порядочным человеком. Купаясь в роскоши, он не вспоминал о той ночи, хотя навязчивая мысль, что с ним не всё было в порядке, не покидала его. Но эта мысль сидела где-то глубоко в его подсознании, не давая ему по-настоящему забеспокоиться.

Дедушка прервал рассказ. Мы смотрели на него и ждали продолжения, но он сохранял молчание.

– И что было потом?

– А я не знаю, – просто сказал дедушка и вздохнул, – пока не могу понять, что произошло с Фуадом дальше. Чему, по вашему мнению, учит история Фуада до этого момента?

– Тому, что нужно ценить боль, потому что она также помогает видеть красоту? – равнодушно сказал мой брат.

– Нет, я думаю, это не самое главное. Перед тем, как решиться отправиться к ведьме, Фуад пережил глубокое духовное потрясение. Он перешёл порог и вступил в ту область подсознания, в которой здравый смысл граничит с безумием. Ему показалось, что только в тот момент он познал действительность, а до этого пребывал во сне, но это ложное чувство. Человек должен сделать всё возможное, чтобы остановить подобный поток мыслей, иначе он может совершить действительно страшные вещи, и Фуад выбрал помощь ведьмы, поскольку это пугало его меньше других вещей, которые приходили ему в голову. Но ведь он мог заставить себя выбраться, изменить свою жизнь, сохранив надежду и внутреннюю чистоту. Если человек позволяет себе слишком долго пребывать в таком состоянии, в каком был Фуад, он может потерять почву под ногами, подвергнуть сомнению самые простые истины. Он может решить, что причинение боли другим доставит ему удовольствие. Что даже убийство допустимо.

Мой брат нахмурился и бросил взгляд на меня, словно недоумевая, как при мне можно говорить о подобных вещах. Дедушка рассмеялся.

– Не бойся, юные создания тоже являются обладателями вечной души и способны понять то, что кажется темным и запутанным.

– Почему Фуад не мог остановиться? Зачем человеку играться со своим разумом подобным образом?

– Потому что человеку кажется, что в этом заключена истина. В принципе с таким мышлением можно достичь благородных вещей, хоть это и лишит человека покоя. Ты ведь тоже, Искандар, кажется, полюбил пребывать в одиночестве и играться со своим разумом, как ты выразился, – шутливо сказал дедушка.

– Я не думаю о том, что хочу убивать, – с отвращением сказал мой брат.

– Я и не сомневаюсь. Ты посланник мира и навсегда таким и останешься, – дедушка потрепал моего брата по голове.

– А ведь может произойти такое, что тебя втянет в эту яму, без твоего намерения?

– Вполне возможно. Да.

– И как из этого тогда выбраться?

– Я не смог продолжить рассказ, именно потому что не знаю ответа на твой вопрос. Вероятно, человеку потребуется осуществить над собой тяжёлую духовную работу. Но я точно знаю, как не впасть в яму. Нужно смотреть на все происшествия своей жизни как на урок, который необходимо освоить. Никогда не впадать в отчаяние. Чувствовать себя героем сказки.

– Это ещё как? – недоумевал мой брат.

– Настоящие герои сказок обладают внутренней чистотой и непоколебимой верой в то, что с ними всё будет хорошо. Что их оберегают и к ним придут на помощь, что они всегда смогут найти выход. Многие люди считают, что познали истину, думая, что в жизни всё тленно, беспросветно и ни на что нельзя надеяться. Но вы должны всегда помнить, что истинная мудрость – в вере в свет.

– А что значит внутренняя чистота?

– Человек внутренне чист, когда не подпускает к себе негатив и скверну любого рода, кроме случаев, когда он помогает обрести другим свет. Чистота – красота абсолютно каждой мысли, которая приходит на ум, что очень сложно достичь. Это осознанность в каждом шаге, в каждом взгляде; это когда идёшь, может, и не по самой красивой улице на свете и среди не самых улыбчивых людей, но смотришь на всё вокруг себя с надеждой и добротой, без единого упрёка или стремления оградить себя. Не думайте, что это только врожденное качество. Абсолютно каждый может развивать его в себе.

Было уже совсем темно, когда мы вернулись домой. Во дворе царила тишина, нарушаемая лишь негромким выступлением сверчков и цикад. Компания на топчане разошлась, оставив после себя несколько долек арбуза. Мы с наслаждением вкушали сочный, сладкий плод, позволяя соку струиться по рукам.

Дедушка прошёл через зал в кабинет, где он обычно молился. Мы с братом уселись на диване рядом с отцом, смотревшим телевизор с напряженным лицом. Через стекло на двери в кабинет можно было видеть фигуру дедушки, который про себя читал молитву и делал поклон. Мой отец словно нарочно сделал телевизор громче. Шла программа о войне, и я толком не понимала, что происходило на экране. Звуки взрывов и вертолетов раздавались по всему дому; мой дедушка за дверью, без единого намёка на раздражение, продолжал свой ритуал в непоколебимом спокойствии. Закончив, он вошёл к нам, широко улыбаясь, и поздоровался громче обычного. Мой отец встал и вышел из зала, не проронив ни слова.

Дедушка сел в кресло отца и переключил канал. Я легла, мои глаза слипались под передачу о ракетостроении. Дедушка с нежностью гладил меня по голове, и я засыпала, думая о том, как его спокойствие и сила передаются мне, и что я когда-нибудь обязательно научусь всему тому, что он знает и ежедневно применяет на практике, независимо от каких-либо обстоятельств.

Я могла заставить себя встать и уйти к себе, не дожидаясь, когда окончательно погружусь в сон. Но рядом с дедушкой я чувствовала себя такой маленькой и мне так хотелось, чтобы он сам уложил меня, как он всегда делал, оставаясь у нас. Я не помнила, когда родители в последний раз держали меня на руках; казалось, этого никогда и не было, что только дедушка и брат всегда были рядом со мной, как и в ту ночь, когда дедушка осторожно поднял меня, чтобы не разбудить, и нёс вверх по лестнице, будто я совсем крошечное, беззащитное существо, а мой брат прикрывал ладонями мои ступни, чтобы я не ударялась ими об стены. Дедушка уложил меня на кровать, поцеловал в лоб, и я знала, что я в полной безопасности, мне больше не нужно было, чтобы мой брат сидел рядом со мной, пока я не засну. Они тихо вышли из моей комнаты. Я приоткрыла глаза и увидела силуэт моего брата, стоявшего за дверным проемом. Он наблюдал за мной ещё некоторое время, и затем бесшумно скрылся, мне казалось, даже растворился. Оставшись одна в кромешной тьме, я сквозь сон благодарила Бога за моих защитников…

–…ходят постоянно зашуганные, с кислыми рожами… Саида явно отстаёт в развитии, но хоть что-то сказать может, когда надо, а Искандар вообще, и два слова связать не может…

Это явно был не сон. Я открыла глаза, была глубокая ночь. Я встала с кровати и подошла к окну. На топчане сидели мой отец и дедушка.

– Не раз я ему говорил, пора учиться общаться со взрослыми, поддерживать разговор. Кем он вырастет, если сейчас не умеет отвечать на элементарные вопросы?

Дедушка глубоко вздохнул.

– Я считаю, что твои дети яркие, необычайно одаренные личности, способные многое совершить в будущем. Вполне естественно, что им интересно не со всеми людьми.

– Мои гости – пример для подражания, Искандар и Саида должны стремиться быть такими же.

– На себя, они должны быть похожими только на себя, – с ноткой строгости сказал дедушка. – Когда ты в последний раз заглядывал в глаза своим детям? Неужели ты не видишь, что с каждым днём они всё сильнее отдаляются от тебя? Сейчас они ещё испытывают страх, но взрослея, они будут совершенно равнодушны к тебе, не испытывая даже презрения, потому что они так чисты. Они могут так и не узнать, что такое любовь к отцу, и винить в этом они будут себя.

Мой отец фыркнул. От последних слов дедушки мне стало не по себе. Я задумалась, не спал ли мой брат, слушая разговор на топчане, как и я. «Наверняка он бы не стал подслушивать, потому что это нехорошо», подумала я и с облегчением, хотя мне и было интересно услышать продолжение, притворила окно и улеглась на кровать.

Я больше не слышала, о чем шла речь, но до меня доносился повышенный голос отца, от чего у меня колотилось сердце. Я заснула спустя некоторое время, по-прежнему подавленная от услышанного. Как только наступило утро, разбитая после непродолжительного сна, я обошла весь дом в поисках дедушки. Но я предчувствовала, что он ушёл ещё ночью.

III. Бабочка, дракон и дикая розочка.

По четвергам и в дни рождения и смерти родственников наша мать обязательно читала суры из Корана, тайком за запертой дверью или в зале, когда отца не было дома. Часто она просила нас с братом сидеть с ней и слушать, как она полушепотом бормотала выученные аяты с сосредоточенным, слегка нахмурившимся лицом. Иногда это зрелище казалось мне комичным и я едва сдерживала смех, но в более старшем возрасте меня мучили угрызения совести из-за того, что молитвы моей матери нисколько меня не трогали. Дедушка тоже читал нам Коран, но он делал это нараспев, и в его красивом, глубоком голосе звучали ноты воодушевления, искренней веры и надежды. Мать же была похожа на обиженного ребёнка.

В тот летний четверг, который совпадал с днём рождения покойного дедушки, отца нашей матери, она с ещё более насупившимся, чем обычно, лицом, глубоко вздохнув, читала аяты на ломаном арабском, скорее всего, не зная перевода. Затем, воздев руки, она долго перечисляла всех умерших родственников и упорно просила уголок рая для каждого из них, в последнюю очередь упомянув своего отца с более траурным тоном. Я не знаю, молилась ли наша мать когда-нибудь о себе, о своих детях. Казалось, что вся её вера основывалась лишь на поддержке связи с покойными.

Когда наша мать закончила свой обряд, мы с братом неуверенно встали и выбежали на улицу. Из участка Аскаралиевых слышались голоса наших друзей, и мы прошли к ним через приоткрытые ворота.

– Не шевелись, Сабина, там бабочка под твоим боком, задавить можешь, а вдруг это твоя умершая троюродная тетушка, – давясь от смеха, выговорил Тимур. Был особенно знойный летний день, когда невозможно было даже спать после обеда. Мы все лежали под густорастущим орешником во дворе Аскаралиевых, прячась от изнуряющего солнца. На земле была расстелена скатерть. Мардона вынесла из дома тарелки с аккуратно разрезанными грушами и персиками.

– Что такого смешного рассказывала Сабина? – осведомилась она.

– Что-то про перевоплощение людей в насекомых после смерти, – ухмыльнулся Юра.

– Нет, не так! – Сабина густо покраснела. Каждый раз, когда она чувствовала, что её рассказ не производит должного впечатления, она начинала запинаться, борясь с желанием продолжить и страхом быть осмеянной. Укоризненный взгляд Мардоны в сторону мальчиков приободрил её, – Ты помнишь Нилуфар-опа⁸? Она приезжала к нам недавно, вы тогда тоже у нас дома были… Так вот, у неё недавно умерла бабушка, которую она очень сильно любила. Нилуфар-опа после похорон решила остаться ещё несколько дней в деревне, в доме её бабушки. И тогда начали происходить странные вещи…

Тимур, Юра и мой брат начали издавать зловещие звуки, прерываемые их собственным смехом. Джамал сидел тихо, из уважения к старшей сестре, но по его губам скользила улыбка.

– Ну хватит, – сказала Мардона спокойным каменным голосом, совсем как взрослая. Мой брат тут же умолк, приложил палец к губам, обращаясь к мальчикам.

– Когда Нилуфар-опа сидела во дворе на топчане, она чувствовала, как легкий ветер распространяет до боли знакомый запах её бабушки, будто она сидела совсем рядом… – продолжила Сабина.

– Может, это был запах доисторических подушек на топчане? – предположил Юра. Другие мальчики едва сдержали смех.

– …а в доме постоянно падали какие-то определенные вещи. То фотография бабушки и Нилуфар-опа в раме, то таблетки, пиалы на кухне разбивались, хотя землетрясений не было… А в предпоследний день своего пребывания в деревне Нилуфар-опа заметила на стене необычайно большую чёрную бабочку.

– О, мы дошли до самой эпичной части, слушайте внимательно, – сказал Тимур с шутливо-серьезным тоном.

– Нилуфар-опа сразу поняла, что это было не простое насекомое. Бабочка порхала вокруг неё, привлекая к себе внимание, залетала в комнату бабушки и обратно к Нилуфар-опа. Наконец Нилуфар-опа поняла, что бабочка пытается завлечь её в эту комнату, в которую она так давно не заходила. Дверь всегда оставалась приоткрытой, но ей почему-то было страшно заходить туда после смерти бабушки. В конце концов она поборола сомнения и последовала за бабочкой. В комнате, как оказалось, было по-прежнему светло, тепло и уютно, будто в ней ещё жили. Бабочка приземлилась на маленькую табуретку у кровати. На этой табуретке Нилуфар-опа часто сидела, когда её бабушка болела и большую часть времени проводила в постели. Перебирая в голове сказки, которые ей рассказывала бабушка в такие периоды, Нилуфар-опа вспомнила одну легенду, которая её когда-то напугала. В ней говорилось, что если после смерти человека его близкие увидят большую чёрную бабочку, это говорит о том, что душа покойного сейчас подвергается испытанию, решается его судьба, попадёт ли он в рай или в ад. Его родственники могут помочь ему. Для этого нужно помолиться за умершего и испечь что-нибудь. После этого бабочка исчезает, прямо растворяется в воздухе.

– То есть, попадёт ли человек в рай или ад, решается таким нелепым образом его родственниками? И кто-то верит в это? – с недоумением спросил мой брат.

– Ради тебя я готов испечь сотни печенюшек, брат мой, – торжественно проговорил Юра, размахивая откусанной долькой груши.

– Я испеку самые вкусные на свете лепешки в тандыре, – подстать скандировал Тимур.

– И твоя родственница сделала всё, как надо? – спросила я. Мне не терпелось узнать продолжение, и я не обращала внимание на шутки мальчиков.

– Да. Перед этим она затворила все окна, шкафчики в комнате, убрала коробки, вынесла лишние предметы. Она закрыла дверь и заделала все щели, чтобы бабочка точно не смогла выбраться. Никогда она не молилась так долго и сосредоточенно, как в тот день. После продолжительной глубокой молитвы, Нилуфар-опа второпях испекла пироги и угостила соседей, ничего не сказав о произошедшем. И только после этого она вновь вошла в комнату своей бабушки, но бабочка испарилась. От неё не осталось и следа, прямо как в легенде.

– Ну, залетела куда-то, щель в стене нашла, – сказал Тимур, измельчая сорванный с дерева листок.

– Нет, щелей никаких не было. Нилуфар-опа везде обыскала, всю комнату перевернула, она точно ничего не могла упустить.

– Она сама тебе рассказала об этом? – спросила Мардона.

– Ну… Она маме рассказывала, – неуверенно ответила Сабина.

– Только не говори мне, что ты поверила в эту сказку, – ухмыляясь, сказал Тимур, обращаясь к Мардоне.

– Я считаю, что в мире действительно может произойти всё, что угодно, – Мардона не поддавалась пристыжающему тону старшего брата. Он закатил глаза.

– Ты же сам нам недавно рассказывал какие-то страшные истории, – улыбался мой брат.

– То, что я их рассказывал, не означает, что я в них верю, я просто развлекал вас.

– Я думаю, что многие такие истории на самом деле происходили, очевидцы не врали, просто всю эту мистику можно объяснить логически. Но на самом деле я не прочь верить в эти истории, так интереснее, – сказал Юра.

– Зачем себя намеренно вводить в заблуждение? Какая от этого может быть польза? – настаивал Тимур.

– Ровно такая, о какой я говорил. Так интереснее, – повторил Юра.

– Ты веришь в чудеса как в развлечения, они для тебя так и останутся потехой. Чтобы стать свидетелем чуда, нужно в него по-настоящему поверить, – сказала Мардона.

– Ну, не знаю, я бы предпочла, чтобы со мной ничего такого не происходило, меня в любом случае это напугает, – сказала я.

– Почему ты тогда сидишь под орешником? – отозвался Джамал. Мы вопросительно на него посмотрели. – Орешник вызывает галлюцинации, можно увидеть свой самый большой страх.

Мы все, кроме Джамала, вскочили как ошпаренные, и кто-то с криком, кто-то со смехом, бросились восвояси.

– Что за шум вы тут подняли? – сказала с жеманной улыбкой Камола-хола. Она как раз вышла на крыльцо, безупречно одетая, с идеальной укладкой и маникюром. Как обычно от её появления у меня пробежал холодок по телу, что было неприятно даже в такой жаркий день. Мне стало стыдно от того, что такая роскошная, грациозная женщина, мать моих близких друзей, вызывала у меня отторжение, хоть я и могла частично это обьяснить. От всего существа Камолы-хола исходило властолюбие, столь непривычное для восточной женщины, которое ей так и не удалось упражнять в профессии, но которое однозначно проявлялось в других её повседневных делах. Я нисколько не сомневалась, что именно благодаря ей, а не отцу Тимура и Мардоны, у Аскаралиевых была самая большая территория, часть которой изначально была отведена строительству детской площадки, что так и не было осуществлено, возможно, также по замыслу Камола-хола.

– Очень жарко сегодня, лучше посидите дома, посмотрите телевизор, – сказала она чуть теплее, обращаясь к моему брату. Мы повиновались и поплелись к входной двери.

– Собери волосы, – вновь ледяным тоном бросила напоследок Камола-опа в адрес своей дочери и вышла на улицу. Мардона едва заметно закатила глаза и сделала вид, что собирает волосы, но как только её мать скрылась из виду, встряхнула головой.

Ближе к вечеру, когда все проголодались, мы обнаружили, что на кухне не было готовой еды. Набрав в посуду немного картошки, мы вышли на улицу и начали приготовление нашего ужина на костре. Пока мальчики в нашем привычном месте для пикников – на открытом поле ближе к участку Аскаралиевых – разжигали костёр, мы с Мардоной и Сабиной мыли картошку и разрезали помидоры во дворе. Затем, усевшись вокруг костра, мы жарили картошку на вымытых ветках.

Я любила наши пикники и всегда ждала их с нетерпением. Иногда мы готовились к ним заранее, и каждый выносил из дома что-то особенное. Но чаще всего у костра мы собирались спонтанно, жуя одну лишь картошку. Тем не менее, даже такое скромное пиршество вызывало у меня безмерный восторг.

Близился закат, и небо было персиково-лиловым, прямо как в сказках дедушки. Умиротворенная атмосфера, наполненная ароматом искорок огня, тёплой палитрой летнего вечера и безграничным покоем просторного поля, забавно контрастировала с громким, нарочно неблагозвучным пением Юры и всеобщим смехом. Заворожённая огнём и тем, как всё расплывалось перед глазами от дыма, я почти не вникала в суть разговора. Я очнулась, когда Тимур и Мардона побежали наперегонки к яблоням, росшим на другом конце ограждения. Они возвращались к нам, оживленно о чем-то споря.

– И кто был первый? – спросил Юра.

– Конечно, я, – уверенно ответила Мардона.

– Она раньше побежала! – запротестовал Тимур.

– Нет, я следил, всё было честно, – спокойно отозвался Джамал.

– Смирись, Мардона всё ещё самая быстрая, – широко улыбаясь, сказал мой брат.

– Я просто не старался! Вот мы придумаем игру, и я вас всех точно сделаю!

Наряду с приготовлением еды на костре, ещё одним нашим излюбленным занятием было придумывание сюжетно-ролевых игр. В тот день, когда мы были под впечатлением от просмотра по телевизору фильма о драконе, мы решили, что именно это мифологическое существо должно было быть задействовано.

Солнце почти скрылось за горизонтом, и это означало, что близилось вторжение дракона тьмы. Великий и отважный шах Тимур, видевший в драконе угрозу для своих земель, решил покончить с ним раз и навсегда. Для этого он собирался сделать приманку и нанести дракону внезапный удар. Хан соседних земель, Искандар, был против этой затеи, поскольку считал, что сражение с драконом, которое должно было состояться недалеко от поселения, могло причинить людям вред. Но шаха Тимура не беспокоили последствия. Он готовился к поединку с чудовищем, как к долгожданному празднику. Переговоры между титулованными лицами не обвенчались успехом. Хану Искандару требовалось предпринять срочные меры, чтобы избежать невинных жертв.

Сестра шаха Тимура, мудрая и справедливая Мардона, была убеждена доводами хана Искандара. Она решила помочь ему предотвратить план своего брата.

– Так нечестно, ты должна быть на моей стороне! – возмущался Тимур.

– Я передумала.

– В таком случае, Юрий, свяжите эту предательницу!

– Так, а чем мне её связывать?.. Ладно, послежу, чтобы никуда не убежала, – весело сказал Юра.

Мардона закатила глаза и встала у ограждения. Юра стоял рядом с ней и держал её за предплечье.

Тем временем Сабина и Джамал, помощники шаха Тимура, разжигали догоравший костёр. Высокое пламя, видневшееся и из самых дальных земель, должно было привлечь дракона.

– Этим огнём вы можете уничтожить целое поселение! – грозно сказал мой брат.

– И правда, пламя получилось мощное… Надо тушить, – признала Сабина.

– Я принесу воды, – предложила я.

Мой брат одобрительно кивнул, и мы с Сабиной побежали наполнять ведро. Когда мы вернулись, мы обнаружили, что Джамал, как заворожённый, продолжал подбрасывать ветви и огонь вспыхивал всё сильнее. Оживленная дискуссия, происходившая между остальными ребятами у дальних яблонь, где Тимур добывал оружие для сражения, не давала им обратить внимание на приманку для дракона. Я вылила содержимое ведра, но казалось, пламя разыгралось ещё ярче. Я начала паниковать. Во рту пересохло, я едва смогла произнести имя брата. Ребята оглянулись и тут же бросились к костру. Первая прибежала Мардона, отняла у меня ведро и кинулась к умывальнику у себя во дворе. Мой брат побежал вслед за ней. Юра взял за руки Сабину и Джамала и потянул их подальше от огня.

– Вы с ума сошли? Приманки поменьше было достаточно! – завопил Тимур.

– Боялись, что дракон может уничтожить поселение, а это едва не сделали мы сами, – смеясь, сказал мой брат, обливая костёр водой через шланг.

– Просто не надо было просить сильнее разжечь костёр, – добавила Мардона, выливая воду из ведра.

– Я не просил его разжигать сильнее, я просил не давать ему затухнуть!

– И в любом случае я добежала за ведром первая!

– Смотрите! Маленькие драконы! – перебил Джамал спорящих Тимура и Мардону. Над нами кружились летучие мыши. Сабина с воплем бросилась прятаться во дворе.

– Да не бойся, у летучих мышей всё отлично с ориентиром! – крикнул ей вслед Тимур.

– Правда? А я слышал, что летучая мышь может застрять в волосах, если они длинные, и тогда её не вытащить – будничным тоном сказал Джамал.

– Мардона, собери волосы! – хором крикнули мы с братом и Юрой и рассмеялись.

Мардона и Тимур всё ещё спорили, когда мы вошли к ним во двор, предварительно убрав за собой на поле. В этот момент через главные ворота вошёл Захид-тога, их отец, и мы все хором, кроме его детей, поздоровались с ним. Заметив отца, Тимур и Мардона бросились к нему навстречу. Тимур крепко пожал ему руку, осведомился о его делах, пока Мардона повисла на его шее.

– Как вы все, ребята? Не скучаете? – спросил Захид-тога, широко улыбаясь.

Я не испытывала к Захид-тога необъяснимой неприязни, как к его жене, но в нём было что-то такое, что вызывало жалость. У него всегда был блуждающий взгляд, и даже тогда, когда прямо за ограждением его участка поднимались огромные клубы дыма, он не заметил ничего необычного и не задал нам никаких лишних вопросов. Разговаривая с нами, он выглядел так, будто лихорадочно что-то искал. Что-то жизненно важное для него. Но при этом Захид-тога был человеком, который мог не увидеть нужную ему вещь, даже если она была под носом.

Настаивая, чтобы мы удобно расположились на топчане, сам Захид-тога, умывшись, сел за маленький стол у крыльца. Мардона вынесла ему лепешки, каймак⁹, разрезанные фрукты и овощи. Она тогда не умела готовить, но услуживала отцу, как могла. Заварив чай, она понемногу наливала ему в пиалу, не давая Захид-тога делать это самому. Я с умилением наблюдала за тем, как Мардона, наша дикая розочка, самая быстрая из всех ребят, такая сильная, гордая, волевая, рядом с отцом становилось нежной и ласковой. Второй раз за день я поймала себя на том, как настоящее, вместе со смехом и разговорами моих друзей, растворялось, становилось лишь дальним фоном, пока я была очарована чем-то более масштабным и вечным. То, как молниеносно Мардона наливала своему отцу чай, стоило ему опустошить пиалу, согревало меня не меньше, чем пляшущие языки пламени.

Только перед сном, когда я вновь представила эту тёплую картину, я начала размышлять о своих отношениях с отцом и сравнивать их с тем, что было у Мардоны и Захид-тога. Была бы Мардона так же мила с таким отцом, как у меня? Смогла ли я сама быть так внимательна к Захид-тога, если бы была его дочерью? И насколько сильно я была виновата в том, что у меня с отцом не было таких моментов, как тот, за которым я с таким упоением наблюдала? Я решила, что со следующего дня постараюсь быть более учтивой к отцу, но тут же отвергла эту мысль, посчитав её противоестественной. Как обычно, засыпая, я благодарила Бога за брата и дедушку, но в тот день я особенно отчетливо почувствовала пустоту, вызванную отсутствием тепла со стороны отца. Со временем я научилась не обращать внимание на эту пустоту и мириться с ней, но я раз и навсегда осознала, что никогда не смогу её заполнить. И никто не сможет.

IV. Уязвимость и рыцарь с бронёй.

Я никогда не любила игры с мячом, особенно, когда его нужно было ловить. Мои хиленькие, тоненькие ручки не могли удержать мяч, даже когда мне его подбрасывали намеренно слабее, чем остальным. Всё заканчивалось тем, что я сильно получала по лицу и отстранялась от игры. Мой брат сочувственно хлопал меня по плечу, и, убедившись, что я не серьезно пострадала, возвращался в строй.

Ещё нелепее складывались обстоятельства, когда мы играли в футбол. Ловить мяч я не умела, но отнимать его у соперников ногами и бить в определенном направлении у меня получалось, пожалуй, даже хуже. Поэтому ребятам приходилось ставить меня в условные ворота.

Вечером из-за страха перед Аббос-тога, который ложился спать рано и не терпел какой-либо шорох, на широкой улице мы не смели бегать. Приходилось довольствоваться игрой на нашей узкой улице, где мяч постоянно закатывался в арык, и его приходилось доставать мокрым. За меня это делал мой брат и отдавал мне мяч, слегка вытерев его футболкой.

Поскольку я была никудышным вратарем, а на другую позицию ставить меня было тем более бесполезно, Тимур, как самый сильный защитник, добровольно вызывался играть в той команде, в которой была я. Мардоне часто приходилось играть против него в качестве нападающего, и надо отметить, получалось у неё превосходно. Я не успевала и шелохнуться, как мяч оказывался за границей условных ворот, которые я должна была защищать.

– Это был офсайд, Джамал, почему ты не свистнул! – крикнул Тимур нашему незаменимому судье после того, как Мардона сделала хет-трик в течение пяти минут.

– Не было офсайда, продолжайте играть, – отвечал Джамал, и с ним было невозможно поспорить. Джамал подмечал малейшие детали, и никто не мог исполнить роль непредвзятого судьи лучше, чем он.

Моему брату, как нападающему моей команды, было сложнее, чем Мардоне. Юра также был отличным соперником, а в воротах у них стояла Сабина, которая хоть и выглядела неуверенно, всё же неплохо справлялась со своей задачей. Мне лишь оставалось надеяться, что игра будет проходить на нашей половине поля как можно меньше.

– Я не смогла его поймать! – жалобно крикнула Сабина, когда мяч в очередной раз упал в арык. Мардона и Юра тут же побежали догонять его, пока течение не унесло его слишком далеко. Хоть я ничего толком не делала, но всё моё тело во время игры было напряжено, и пока ловили мяч, я могла немного расслабиться.

– С дороги! – услышала я наглый голос за спиной и тут же была сбита с ног. Мой брат мгновенно примчался, чтобы помочь мне встать и отряхнуться. Поднимаясь, я увидела, как Тимур остановил Бабура Ходжаева на велосипеде. Тот неуверенно слез, и, хоть он пытался придать себе угрожающий вид, невозможно было не заметить, что он боялся Тимура. Бабур был крупным мальчишкой, выглядевший гораздо старше своих лет, но рядом с Тимуром он так съежился, что казался меньше Тимура, который был младше него. Он явно был застигнут врасплох: сбив какую-то неуклюжую девчонку, Бабур не ожидал, что ему придётся столкнуться с самим Тимуром Аскаралиевым.

Тимур никогда ни с кем не дрался. Ему и не требовалось этого делать, чтобы ребята, по каким-либо причинам не поладившие с ним, более не смели к нему подходить. На нем словно была невидимая броня, отпугивавшая недоброжелателей. И друзья Бабура, заметив что-то неладное, исподтишка наблюдали за нами на большом расстоянии.

– Извинись, – грозно сказал Тимур, вплотную подойдя к Бабуру.

– Тебе какое дело, она тебе даже не сестра, – промямлил Бабур, отступив на шаг. Он всеми силами избегал взгляда Тимура, который смотрел прямо на него.

– Ошибаешься.

– Ну, в семье не без урода, – пробубнил Бабур и хмыкнул.

Тимур одной рукой резко толкнул неприятеля, и тот упёрся в стену. Его велосипед громко рухнул на землю. Тимур угрожающе сжал кулак, но мой брат удержал его. Остальные наши друзья, прибежавшие на шум, также оградили его.

– Уходи, – холодно сказал мой брат Бабуру. Повторять не потребовалось: пользуясь случаем, Бабур залез на велосипед и умчался. Его друзья унеслись следом.

– Вот и как разговаривать с людьми в таких случаях? – сказал Тимур, лицо которого было ещё красное от злости.

– Ну, ты явно не собирался с ним просто разговаривать, дружище, – весело отметил Юра.

– Ещё бы, как будто он что-нибудь понял бы.

– А что у вас произошло? – спросила Мардона.

– Давайте не будем обсуждать это, что было, то прошло. Никто не пострадал, и навряд ли этим ребятам придёт в голову причинить вред кому-то из нас впредь. Тимур, когда нужно кого-то защитить, можно прибегать к мерам, но размахивать кулаками после стычки нет никакого смысла, – сказал мой брат.

– Да, возможно, ты прав. Прости меня, Саида, – добавил Тимур, словно он был виноват передо мной.

После ужина мы сидели на топчане на нашем дворе. Отец ушёл на встречу с приятелями и должен был вернуться поздно, у матери тоже были свои мероприятия, поэтому мы спокойно могли расположиться у нас.

Раздался звонок. Мы затворяли ворота только перед сном, поэтому мы поняли, что это были не родители. Я неохотно спрыгнула с топчана и поковыляла к двери, предполагая, что это пришла приятельница моей матери. Но у двери ожидала девушка лет четырнадцати. Не ответив на моё приветствие, она сухо спросила, был ли у нас Тимур Аскаралиев и потребовала позвать его. Высокая, довольно широкоплечая, с немного одутловатым лицом, она сверлила меня своим надменным, таким знакомым взглядом. Мне не требовалось спрашивать её имени, чтобы признать в ней сестру Бабура.

Все на меня вопросительно посмотрели, когда я позвала Тимура к двери. Я спряталась за воротами, чтобы меня не заметила сестра Бабура, и, смотря на неё через щель, приготовилась слушать разговор. Тимур, ухмыляясь, подмигнул мне, и вышел к девушке.

Тимур весело поздоровался и осведомился, чем он мог быть полезен. Я чуть громко не ахнула, увидев, как изменилось в лице сестра Бабура. От прежнего высокомерия и нахальства не осталось и следа. Казалось, она даже оробела: ей потребовалось время, чтобы собраться с мыслями и сформулировать причину своего визита. Моя челюсть опустилась ещё ниже, когда она обратилась к Тимуру на вы. Я тоже обращалась к нему на вы, но я была на два года младше. До того момента я не слышала, чтобы старшие так почтительно разговаривали с кем-то из нас.

– Я сестра Бабура Ходжаева, он рассказал мне, что сегодня произошло между вами. Вы знаете, на самом деле он очень хороший мальчик, никому зла не желает, и мухи не обидит…

– Бедные коты, трупы которых мы постоянно находим в оврагах, и бесчисленные покалеченные животные на этот счёт не согласились бы.

– …и он так расстроился, что поссорился с вами, – продолжила девушка, не ответив на довод Тимура, – сидит дома угрюмый, я едва смогла выведать, что произошло. Вы не обижайтесь на него…

– Я не обижаюсь, он не у меня должен просить прощения, – холодно перебил Тимур во второй раз. Но следует отметить, его голос не звучал грубо, он по-прежнему разговаривал мягко и располагал к себе.

– …он очень хотел бы подружиться с вами, честное слово! Обязательно заходите к нам в гости, поиграете вместе… Вот, за этим я к вам пришла.

На мгновение между ними возникла пауза. Я не видела лицо Тимура, но могла поклясться, что у него было знакомое мне саркастически-задумчивое выражение.

– Я вас понял. Благодарю вас за приглашение, передавайте Бабуру всего наилучшего. Хорошего вам вечера, до свидания.

Я восхищалась тем, как Тимур передал нашим друзьям суть разговора – с чувством такта, без насмешек и осуждения. Тем не менее, мы нашли ситуацию забавной и ещё долго шутили по поводу того, что Тимуру с годами придётся всё больше общаться с родителями обиженных детей.

Для меня так и осталось секретом, с каким намерением на самом деле приходила сестра Бабура, собиралась ли она так учтиво с ним разговаривать и настаивал ли на этом Бабур. Меня кольнуло то, что хоть я и была пострадавшей в той ситуации, обо мне не было речи. Я почувствовала себя жалкой и уязвимой.

Я ещё долго перебирала в голове сценку с Бабуром. Была глубокая ночь, Аскаралиевы и Умаровы разошлись по домам, у нас остался только Юра. Они с моим братом оживленно обсуждали законы физики, в которых я ничего не смыслила, я и не хотела вникать в суть их разговора, меня полностью занимали другие мысли: впервые в жизни я подвергла сомнению собственную ценность и способность процвести в будущем как личность. Я часто слышала критику в свой адрес со стороны родителей, но я не воспринимала это всерьез, поскольку их нападкам также подвергался мой брат, которого я во всём считала образцовым.

В тот день мне предоставилась возможность проанализировать, какими представали мои друзья в глазах других людей и какое впечатление производила я. Навряд ли в моей ситуации оказалась бы Сабина, не говоря уж о Мардоне: её тронуть пальцем Бабуру точно не хватило бы смелости. Я не могла даже представить, как бы Мардона отреагировала, если по стечению обстоятельств Бабур сбил бы её. Догнала бы она Бабура, опередив Тимура, и без помощи брата разобралась бы с обидчиком? И каким образом она бы заступилась за себя: было бы ей достаточно поставить Бабура на место словесно, не доводя дело до физического воздействия? Я была уверена, что в таких рассуждениях не было смысла: Мардона просто не могла оказаться в позиции жертвы. Это противоречило её существу. Казалось, весь мир оберегал её от таких нелепых происшествий. Но почему она была этим одарена, а я нет? Потому что она смогла бы в любом случае защитить себя? Или потому что она изначально представляла большую ценность для мира, чем я, и это чувствовали все вокруг?

Сестра Бабура однозначно была настроена враждебно. Она полностью изменила свою позицию, как только Тимур оказался рядом с ней. Ему даже не требовалось защищаться или каким-либо образом добиваться уважения к себе. И в глубине души я была уверена, что сестра Бабура не смогла бы ругаться ни с кем из моих друзей. Казалось, только я заслуживала уничижительный взгляд. У меня не было ни капли зависти к своим друзьям, которых я бесконечно любила. Меня переполняло лишь беспокойство по поводу того, как я буду справляться с трудностями тогда, когда моего брата и друзей не окажется рядом.

Я не заметила, как по щекам потекли струйки слёз. Темнота скрывала их от моего брата и Юры, они обратили на меня внимание лишь тогда, когда я не смогла удержать вздохи. В шестилетнем возрасте у меня не было способности передать суть своих переживаний, поэтому на вопрос, что случилось, я выдавила лишь одно:

– Я что, правда такая уродина?

Мой брат и Юра явно не ожидали такого вопроса. Они смущенно переглядывались.

– Откуда это у тебя такие мысли? – наконец, спросил Юра.

– Кажется, от Бабура, – вздохнул мой брат.

Юра поцокал языком. Мой брат сосредоточенно ковырял одеяло, обдумывая, что стоящего следовало сказать в такой ситуации.

– Саида, когда ты вырастешь, никакие бабуры не осмелятся подходить к тебе, потому что ты будешь ослеплять их своей красотой, – улыбнулся Юра.

– Легенды о прекрасной Саиде будут слагать и в самых далеких землях! – поддержал мой брат.

– Нет, ну правда, как ты могла допустить такую мысль? По-твоему, Бабур похож на эксперта в этих вопросах? Я бы лично засомневался в его оценках. Возможно, он считает дядю Аббоса первой красавицей посёлка. В таком случае, да, судя по таким критериям, тебе до первого места далеко!

– Юра, у тебя было бы почётное второе место.

– О, я с гордостью принял бы титул второй красавицы посёлка по версии Бабура, – ответил моему брату Юра.

– Не могу поверить, что чьи-то бессмысленные слова могли так расстроить мою сестру! Кому, как не тебе должно было быть совершенно ясно, что размышлять в таких категориях просто возмутительно. А значит, любое заключение такого рода не имеет какого-либо обоснования.

– Слова настоящего эксперта!

– Или глупца в глазах мудреца.

– Видишь, сейчас твой брат начнёт сомневаться в своём интеллекте.

Я рассмеялась, наблюдая за ними. Их слова не имели для меня никакого смысла, но я ценила искреннее желание поддержать меня.

– Знаешь, что действительно важно? Даже если бы ты правда была самым страшным существом на свете, мы бы всё равно любили тебя и защищали, – серьёзным тоном сказал Юра.

– Разве это не самое главное? – улыбнулся мой брат.

Я кивнула и улыбнулась в ответ. Мой брат и Юра заликовали и вернулись к своему разговору. Мои страхи, естественно, полностью не покинули меня, но после всего услышанного мне стало гораздо легче. Я была рада, что осталась сидеть с ними и позволила им хоть на малую долю вникнуть в суть своих размышлений.

Мой брат был прав: Бабур Ходжаев действительно больше не смел приближаться к нам. Долгое время мы ничего о нем не слышали, поэтому я так легко отпустила свои переживания, не видя перед собой человека, который напоминал бы мне о них.

Но всё же мне ещё долго приходилось бороться с неуверенностью в себе. Каждый раз, когда у меня с кем-либо возникал конфликт или когда я слышала негативные высказывания о себе, я чувствовала себя виноватой. Мне казалось, что я действительно сделала что-то не так, даже когда понимала, что объективно моей вины не было. Мне казалось, что я была ответственна за то, что допустила, чтобы человек держал в себе зло по отношению ко мне.

Но в такие моменты я старалась вспоминать о том, что сделали для меня Тимур, Юра и мой брат, и это постепенно научило меня принятую себя и независимости от мнения окружающих.

V. Ослепляющее солнце.

– Да вот, потихоньку, с детьми вожусь… Да, летом всё же посвободнее, конечно… Приезжайте, будем рады!

Разговор по телефону нашей матери, привыкшей часами жаловаться на свою свою судьбу, был коротким. Я сразу поняла, что она разговаривала с женой второго по старшинству своего брата. Мой дядя, Илхом-тога, был человеком важным и занятым, поэтому практически всегда общался со своей сестрой через жену, которая в отличие от него была оживленной и болтливой. Кенайи¹⁰ раздражала нашу мать, поэтому она старалась прекратить разговор как можно быстрее. Из услышанного мне не было понятно, кто именно приедет к нам в гости: вся их семья, включая моих старших двоюродных сестёр и младшего братика, или только дядя с женой. Но, если честно, никто из них не интересовал меня: единственный человек из всей родни моей матери, которого я любила, была моя тётя Хилола-опа, и именно её приезда я с нетерпением ожидала.

– Хилола-опа приедет? – спросила я мать сразу же, как только предоставилась возможность.

– Конечно, нет, ты же знаешь, она сейчас занята. Приедет твой Илхом-тога вместе со всей своей семьей.

Я понятия не имела, чем была занята Хилола-опа, но донимать свою мать вопросами я не стала. Расстроенная от услышанного, я уныло ковыряла яичницу, чем забавляла своего брата.

Как порядочная узбекская хозяйка, наша мать отнеслась к приготовлению к приезду гостей с должной щепетильностью, что напрягало нас с братом. Вместо игр на улице мы должны были вычищать двор, тщательно вытирать каждый предмет в доме, не упуская ни пылинки.

– Кто будет рассматривать нашу люстру? Мы никогда её раньше не чистили! – возмущался брат, вытирая лампочки, стоя на табуретке.

– Не ворчи, у тебя ещё много работы.

– И зачем так готовиться, это же ваш родной брат.

– Он гость, к приходу гостей все должны тщательно убираться.

– Я не буду так напрягаться перед вашим приездом в мой дом…

– Ты не будешь, твоя жена и дети будут.

– Я никогда не женюсь, – пробурчал мой брат.

Всё же в прибытии гостей для нас была одна радость – еда. Специально для родственников наш отец приносил домой множество фруктов, а наша мать, не выходя из кухни, делала заготовки. Перед назначенным днём весь наш дом был пропитан запахом ароматной выпечки, и мы с братом глотали слюни, проходя мимо кухни. Трогать еду до прибытия гостей было запрещено, и мы больше ожидали их уезда, чем встречи с ними.

– Как думаешь, сколько звёзд на небе? – спросил меня брат, перебирая рис для плова. Мы сидели с ним на полу и должны были убрать все камешки, которые могли попасться в груде крупы.

– Не знаю, тысяча.

– Конечно, больше! Давай ещё цифру.

– Тогда столько, сколько здесь зёрнышек.

Мой брат рассмеялся. Иногда меня обижало, что он потешался над моими ответами, но всё же я не сердилась на него. Я любила слышать его хрипловатый звучный смех, и меня не волновало, по какому поводу он был вызван, только бы не видеть брата замкнутым и грустным.

– Нечего смеяться, у вас ещё много дел!

Наша мать становилась всё более взвинченной. Я не понимала, зачем она так нагружала себя и нас, и была солидарна с братом, но сказать ей об этом не могла. Когда мы закончили перебирать рис, мы осторожно высыпали его со скатерти в ведро так, чтобы ни одно зерно не выпало. Мать отняла ведро у моего брата, и, торопясь выключить газовую плиту, где вскипела вода, она споткнулась о табуретку и выронила ведро. Всё содержимое разлетелось по всей кухне.

– Вон с глаз моих!!! – завопила наша мать, и нам не оставалось ничего, кроме как выполнить данное требование, пока она не решила нас убить.

Напряжение во всём доме становилось таким токсичным, что было тяжело дышать. Носиться по дому, выполняя все указания матери, было сложно, но более энергозатратным и душевно выматывающим было слоняться без дела, не имея возможности ни выйти на улицу со спокойной совестью, ни как-либо занять свои руки. Мы сидели на лестнице, кидая друг другу изюминки, которые мой брат успел положить в карман, когда мы ещё работали на кухне. От каждого резкого звука мы вздрагивали и роняли наше сокровище. Так мы провели время до ночи, готовясь к выполнению нового задания, которое так и не было назначено. Когда стало ясно, что мать решила забыть о нашем существовании и мы были свободны, нам с братом оставалось только идти спать. Я знала, что на следующий день мать будет вести себя, как ни в чем не бывало, тем более в присутствии гостей, поэтому быстро легла в постель и сомкнула глаза, ожидая наступление утра.

Гости приехали рано, когда мы ещё не успели позавтракать. Пока мы с братом освобождали руки наших родственников и уносили в дом лепешки, которых могло хватить на неделю, фрукты, которых у нас и без того было навалом и их уже было некуда раскладывать, наша мать и кенайи обменивались стандартными приветственными репликами, перебивая друг друга и толком не отвечая на заданные вопросы, как, собственно, и полагалось:

– Как вы поживаете, не устаёте?

– Как дела ваши, как работа?

– Дети растут, помогают вам?

– Как ваше здоровье, хорошо себя чувствуете?

– Надеюсь, мы вас не напрягли?

– Дорога не сильно вас утомила?

Затем наша мать восхищалась тем, как повзрослели наши двоюродные сестры, а кенайи похлопала меня по голове и расцеловала в обе щеки моего брата, который, пожалуй, уже был слишком большим, чтобы с ним сюсюкались. Мне бывало обидно, что он вызывал у взрослых больше умиления, чем я, но с другой стороны, моему брату, который незаметно вытирал плечом помаду с лица, я не завидовала.

Наша мать подняла своего четырехлетнего племянника, приговаривая нарочито детским голосом, какой он сладкий и миленький. К слову, я была всего на два года младше, но не помнила, чтобы родители так разговаривали со мной. Я долгое время думала, что играться можно только с чужими детьми, а своих взрослые обязаны держать в ежовых рукавицах.

Мой дядя, которого я всегда считала чрезвычайно важным и серьезным, не мог снизойти до общения с детьми, поэтому о нас с братом он высказывался коротко и обращаясь непосредственно к нашим родителям. Затем он извинился и сообщил, что ему требовалось уехать выполнять срочные дела, из-за которых он и приехал с семьей в Ташкент. Не согласившись остаться на обед, он сел обратно в такси и уехал, и мой отец остался без собеседника.

Стол был накрыт в зале. Мы с матерью и братом носились из стороны в сторону, неся блюда и приборы. Кенайи с жеманной улыбкой сказала дочерям помочь нам, и они неохотно встали из-за стола. За обедом разговаривали только женщины. Отец быстро поел и пересел на диван смотреть телевизор. Мои двоюродные сестры, с которыми я никогда не была близка, как обычно не подавали голоса. Перспектива провести с нами день явно их не радовала, и они даже не пытались казаться вежливыми. Старшая, точная копия кенайи, с каменным лицом кормила своего капризничающего брата. Младшая уткнулась в книгу, несмотря на возмущение своей матери.

– Да, они сейчас в том возрасте, когда дети начинают демонстрировать свой характер, – щебетала кенайи.

Всё это мероприятие казалось навязанным и таким искусственным. Моя мать тщательно изображала гостеприимную хозяйку, но ни у кого не могло быть сомнения в её неискренности. Кенайи, которая всегда любила поболтать, выглядела более убедительно, хоть в её речах и не было глубины и открытости. Она оживленно делилась с нашей матерею новостями всех своих соседей, не забывая упомянуть о том, чьи дети женились и с какими семьями породнились.

Опустошив косу, мой брат уселся на полу перед телевизором. Я унесла на кухню лишнюю посуду и села рядом с отцом. Шёл футбольный матч, который отец и брат смотрели одинаково наклонив голову набок и слегка нахмурив брови. В такие моменты они были очень похожи, что я была вынуждена признать. Было забавно наблюдать за тем, как даже в опасные моменты игры они сохраняли безразличное лицо, словно выражать эмоции было под запретом.

Закончив кормить маленького Акбара, точнее, смирившись с его нежеланием есть, двоюродная сестра отпустила братика, предоставив ему возможность развлекать себя по своему усмотрению. Хоть я была старше него всего на два года, я не воспринимала Акбара как приятеля, с которым можно было бы поиграть, а чувствовала ответственность за двоюродного брата, нянчиться с которым его родные сестры не собирались, но мне самой так не хотелось следить за ним. Сначала он просто бегал из одного угла зала в другой, не приближаясь к потенциально опасным предметам, и я могла вздохнуть с облегчением. Но это занятие быстро наскучило ему. Он начал дергать моего брата, привлекая к себе внимание.

– Пойдём, на улице поиграем, – предложила я Акбару, чтобы дать моему брату возможность хоть немного посидеть в спокойствии. Но я не была интересна маленькому капризнику, у которого были две старшие сестры. Он смахнул мою руку с плеча и продолжил хлопать брата по голове.

В иной день мой брат, возможно, заставил бы себя поиграть с родственником, которого редко видел. Но мы были такими изнурёнными, и Акбар вёл себя так навязчиво, что с ним просто не хотелось иметь дело.

– Давай досмотрим матч, потом погуляем, идёт? – предложил мой брат.

Акбар захныкал и поплёлся во двор. Я побежала за ним. Под деревом он нашёл длинную палку, которая сразу вызвала у меня опасения своими острыми короткими ветвями. Я безуспешно пыталась заставить мальчика бросить колючий предмет, на что он грозился ударить меня. Будучи единственным сыном в семье, младшим ребёнком, Акбар явно был избалован и привык добиваться своего. Он вернулся к моему брату со своим новым оружием и продолжил действовать ему на нервы. Женщины были слишком заняты своими разговорами, а двоюродные сестры не спешили прерывать отдых от маленького хулигана. Мой брат стоически терпел, решив переждать, пока он надоест Акбару своим безразличием.

– Можешь его толкнуть наконец? – грубо сказал отец.

Акбар кинул палку на пол и начал буквально избивать моего брата кулаками. Я в первый раз видела, чтобы у кого-то хватило смелости так себя вести по отношению к моему брату.

– Даже постоять за себя не можешь, мальчик вдвое меньше тебя и при этом сильнее. Какой же слабак, – продолжил отец. В его словах было столько желчи и презрения, что постороннему не сразу было бы ясно, что он обращался к ребёнку, да ещё к собственному сыну.

Это оказалось последней каплей, терпение брата подошло к концу. Он развернулся и толкнул Акбара, и тот громко упал на пол. Осознав, что произошло, маленький хулиган истошно завопил. Женщины и мои двоюродные сестры бросились к нему, а мой брат, с трудом встав, молча вышел из зала.

– Идиот, – бросил ему отец напоследок.

Акбар ревел так, будто был тяжело ранен, и женщины недоумевали, где ему было больно и что вообще произошло.

– Передай этому негодяю, что я с ним поговорю, – сказала мне мать.

Я вышла из дома, но не чтобы передать угрозу матери. Мой брат сидел на ступеньке перед входом. Я подошла к нему из-за спины и увидела кровь на его колене. Похоже, он впился ногой в ветку Акбара, когда резко к нему развернулся. Я побежала за баночкой зеленки и ватой. Вернувшись к брату, я хотела обработать его рану, но он отвернулся от меня.

– Уйди, пожалуйста, – сказал он.

Я с трудом отступила от него. Я уже освоила, что если мой брат был не в настроении, никто не мог его утешить и никто не должен был приближаться к нему, но просто взять и оставить его одного давалось мне нелегко. Бесшумно сев на топчан, я исподволь наблюдала за ним. Струйка крови стекала по его голени, и он следил за тем, как она движется всё ниже. Я оставила на ступени зеленку и вату, но мой брат так и не воспользовался ими, чтобы вытереть кровь и обработать рану.

Я не знаю, как долго мы так сидели. В доме наступила тишина, казалось, и весь мир замер. Изнуряющее солнце светило так ослепительно, что я была рада сидеть в тени деревьев, в отличие от моего брата, который был прямо под яркими лучами, навязчиво ласкавшими его каштановые пряди. Как же мне хотелось пробраться в его мысли, понять, что именно не даёт ему покоя, почему он казался обиженным на весь свет и, в первую очередь, на самого себя. Время от времени он поднимал свой взор, прищуривался и долго не отводил взгляд. Мне было так же больно смотреть на него, как ему на солнце, но я не могла отвернуться. Почему-то у меня застрял ком в горле, и если бы мне требовалось говорить, я бы, наверное, тут же зарыдала. Я была уверена, что никогда в жизни не увижу более печальной и в то же время прекрасной картины.

VI. Заветная коробка и планеты под ковром.

Я берегла коробку мелков, как самое ценное сокровище, которое у меня было. Чтобы подарок дедушки всегда был у меня на виду, я хранила его на тумбочке перед зеркалом в коридоре. Заходя в свою комнату и выходя из неё, я часто брала в руки заветную коробку и подолгу, будто в трансе, разглядывала её. Я изучала мельчайшие детали пестрой поверхности, затем аккуратно открывала коробку и разглядывала мелки. Проходили недели, а я так и не осмеливалась воспользоваться ими. Мне хотелось сохранить их нетронутый вид как можно дольше.

В одно прекрасное утро, когда я пребывала в особенно прекрасном расположении духа, я спустилась на кухню помогать матери готовить завтрак сразу после пробуждения, не зайдя к брату. Мы уже разложили кашу по тарелкам, а брата всё не было слышно. Отец второпях поел, потребовал, чтобы мать не позволяла сыну так подолгу лежать в постели и ушёл по делам. Еда на тарелке брата остывала. Я не могла припомнить, чтобы он когда-нибудь так долго спал.

– Иди, разбуди его, – сказала мать.

Оставив на столе откусанный ломоть хлеба, я побежала вверх по лестнице. Дверь в комнату брата была приоткрыта, оттуда не доносилось ни звука. Я осторожно вошла, надеясь застать брата врасплох, но испугалась сама, увидев, что кровать застелена и моего брата не было. Я не сразу увидела его. Он стоял за приподнятым ковром, висевшим на стене. Как только он заметил, что был не один, он опустил ковёр и прижал его рукой.

– Что вы делаете?

– Завтрак готов? Я сейчас спущусь, – как ни в чем не бывало, сказал мой брат.

Но в тот раз от меня было не так легко отделаться. Мой брат смеялся, спихивая меня от стены, но в конце концов сдался и позволил посмотреть на то, что он прятал. Я приподняла ковёр. На стене были аккуратно нарисованы шары разных размеров. Я вопросительно посмотрела на брата.

– Это… это планеты, – смущенно сказал он.

Я не помнила, когда мой брат в последний раз так увлечённо что-то рисовал. Надо отдать ему должное, его планеты выглядели не хуже, чем зарисовки в книгах. Для каждого шара были использованы разные цвета. Я внимательно рассматривала технику выполнения и всё больше поражалась тому, как талантлив был мой брат.

– Красиво, – сказала я и больше ничего не смогла выдавить.

Мой брат улыбнулся и взъерошил мне волосы.

– А чем вы рисова…

Моё сердце ушло в пятки. Я осмотрелась в комнате в поисках моей коробочки. Она валялась на полу. Мой брат всё ещё держал в руках кусок мела, который был уже в два раза меньше своего изначального размера. Я закричала и пулей выбежала из его комнаты, захватив мою коробочку с остатками мелков. Мой брат помчался вслед за мной. Он обогнал меня и, загородив дорогу, сказал виноватым голосом:

– Прости, коробка лежала в коридоре, я думал, что ты разрешишь её взять…

– Больше… никогда… не подходите… ко мне!!! – я вся тряслась и задыхалась от гнева.

– Что это ещё за крики? Искандар, садись быстрее, завтрак уже остыл, – сказала наша мать, не придав значения тому, что её дружные дети впервые ссорились друг с другом.

Я толкнула брата и бросилась к воротам. Как раз в этот момент дверь отворилась и вошёл дедушка. Вздрогнув от неожиданности, я крепко обняла его и зарыдала. Дедушка ласково гладил меня по голове и поздоровался с моей матерью и братом.

– Да капризничает, как обычно, что тут скажешь, – доносился до меня голос матери.

Дедушка взял меня на руки и мы вместе сели на топчан. Пока он подкреплялся, я лежала на подушке у его ног. Мой брат завтракал, сидя напротив. Несколько раз брат начинал разговор, но дедушка прерывал его, давая понять, что он привык принимать пищу в тишине. Закончив трапезу, дедушка приготовился нас слушать. Мы с братом начали говорить наперебой. Дедушка приложил палец к губам и предложил начать мне.

– Он без разрешения рисовал моими мелками и помял коробку, – захныкала я, показывая дедушке своё сокровище.

– Я извинился, я не знал, что мне нельзя трогать, – сказал мой брат, не поднимая голову.

– Но ты догадывался, что этот предмет представляет большую ценность для твоей сестры? – спросил дедушка. Мой брат пожал плечами.

– Коробка лежала в коридоре, я был уверен, что могу её одолжить.

– И ты даже не обратил внимание, что мелки выглядели, как новые? – улыбнулся дедушка. И как он догадался, что я ими не рисовала? Мой брат промолчал.

– Всегда будь более внимателен к чужим вещам, не бери их, не получив разрешение. Тебе может показаться, что это мелочь, но ты таким образом можешь проявить неуважение к человеку, хоть я уверен, что ты этого не желал.

Я хотела возразить, но дедушка дал знак, что ещё не договорил.

– Между людьми не установится мир, если каждый не будет требовать извинений в меньшей степени, а просить прощения в большей степени, чем того требует ситуация. Саида, я понимаю, что эта вещь дорога тебе, но разве твои отношения с братом не дороже?

Это были такие простые, но в то же время бесценные слова, которые нам было необходимо услышать. Я не знаю, как бы дальше складывались наши отношения с братом, примирились бы мы, или осадок так бы и остался, если бы дедушка вовремя к нам не приехал.

– Прости меня, мне очень жаль, что я не додумался спросить у тебя разрешение. Я не хотел тебя задеть.

Мой брат протянул мне руку через хантахту. Я пожала его руку и улыбнулась.

– Дода, а как сделать так, чтобы мы больше никогда не ссорились? – спустя какое-то время спросила я дедушку. Мой брат рассмеялся.

– Боюсь, универсального рецепта не существует. Между людьми всегда может возникнуть недопонимание, – ответил дедушка.

– И от недопониманий невозможно избавиться?

– Думаю, это возможно только в раю, – улыбнулся дедушка.

– То есть, в раю не будет ссор? Но мы ведь останемся собой? – спросил мой брат.

– В каком-то смысле останемся собой, ты прав. Но человек в раю будет лучшей версией себя. Его идеалы объединятся с его сущностью, он будет мудрее, проницательнее, осознаннее.

– А здесь невозможно добиться такого состояния?

– Наверняка возможно. Если не забывать о чужих чувствах, витая в облаках, – дедушка рассмеялся.

По настоянию дедушки, я всё же решилась рисовать на асфальте у нас во дворе. Я любила рисовать, и получалось у меня неплохо, но у меня не было свежих идей. Всё, что я могла изобразить, было набором детских шаблонов. Я не была одержима какой-либо мечтой, как мой брат. Я позволила ему воспользоваться моими мелками, и он снова рисовал планеты и звезды. Его лицо было такое сосредоточенное, такое одухотворённое. Я отбросила мелки и села на асфальт.

– Что-то не так? Я слишком много рисую? Если хочешь, я не буду больше пользоваться твоими мелками, – сказал мой брат, заметив, что я сидела, сложа руки.

– Можно, я порисую с вами планеты?

Мой брат одобрительно улыбнулся. Я взяла в руки мел и начала дополнять его рисунки. Некоторые детали я явно портила своим неумением и неуклюжестью, но мой брат и вида не подавал, что я неудачно нагромождала его творения. Он искренне радовался тому, что я проявляла интерес к его работе и хотела составить ему компанию. В тот день я поняла, что самым ценным, что у тебя есть, можно и нужно делиться. Я дорожила своими мелками, но они могли так и остаться нетронутыми, если бы не мой брат, который готов был поделиться со мной своей самой заветной мечтой.

Ужин как обычно проходил без разговоров. Но если молчание с дедушкой было приятным, не угнетающим, то в обществе родителей атмосфера казалась напряженной. Мой отец, который рядом с дедушкой становился вдвойне раздражительным, громко стучал приборами. Дедушка никак не реагировал, его спокойствие было непоколебимо. Неожиданно мой брат прервал молчание, обращаясь к отцу:

– Можно мне купить телескоп?

– Зачем тебе? – не сразу отреагировал отец.

– Изучать звезды. Я хочу стать космонавтом.

Отец бросил на брата такой взгляд, будто он сказал нечто непристойное.

– Хватит мечтать о пустяках, занялся бы полезным делом. Ты ещё ребёнок, понятия не имеешь, сколько проблем в мире, которые требуют решения. Если хочешь чего-то добиться в жизни, надо быть серьезным человеком. Пора взрослеть и не думать о бесполезных игрушках.

– Это не пустяки. Это моё призвание, – сказал мой брат. Рядом с дедушкой он осмелел и решился отстаивать свою точку зрения. Отец смотрел на него с отвращением, как на донимающее насекомое.

– Ты хоть понимаешь, что любого в космонавты взять не могут? Что у тебя есть, какие таланты? Выражать свои мысли не умеешь, постоять за себя не можешь. Десять лет тебе почти, а мозгов нет.

Мне было тошно слышать эти слова. Я дрожала как осиновый лист, мне хотелось убежать. Чтобы не закричать, я подняла голову и посмотрела на дедушку. Он широко улыбался, смотря на моего поникшего брата. Я застыла от удивления.

– Скажи: «я сильный, я умный, у меня всё получится»! Ну-ка, громко!

Мой брат не повторил за дедушкой, но не сдержал улыбку. Дедушка расхохотался. Всё вокруг моментально преобразилось. По сей день я с теплотой вспоминаю, как дедушка был способен бороться с негативом и несправедливостью так легко, непринуждённо, без презрения и враждебности. Если бы другой человек на месте дедушки вступил в спор с моим отцом, упрекая его за неоправданную грубость к ребёнку, мой брат, вероятно, остался бы травмированным от этой сцены. Но благодаря дедушке он окреп и по-настоящему поверил в себя.

– Я куплю Искандару телескоп и буду обучать его, – спустя какое-то время серьезно сказал дедушка.

Остаток ужина прошёл в тишине. Затем мы с матерью и братом убирались, дедушка передавал нам тарелки. Отец сидел с газетой в руках и курил. Помыв посуду, я вернулась на топчан, где дедушка и брат оживлённо беседовали. Отец продолжал молча пролистывать газету, не вступая я разговор.

– Я бы хотел, чтобы они увиделось с Родионом, – сказал мой дедушка, обращаясь к своему сыну.

– Об этом не может быть и речи.

– Он их родной дядя, он хочет повидать своих племянников.

– Он им не дядя. Они не пойдут к нему. Разговор окончен, – отрезал отец, вставая.

– Дядя Родион правда ваш сын? – спросил мой брат, когда наш отец удалился.

– Ровно так же, как ваш отец.

– Но вы рассказывали, что усыновили его после войны.

– Это верно. Сначала нас было двое, а потом я встретил вашу бабушку. Она согласилась принять Родиона, как родного сына, и мы поженились. Вскоре на свет появился ваш отец.

Я помнила, что не раз слышала о дяде Родионе от дедушки, но он был для меня как миф. Я сомневалась в его существовании, потому что в сознательном возрасте, по настоянию отца, я его не видела. Даже фотографии, на которых я была запечатлена на руках неизвестного мне высокого светловолосого человека с добродушным лицом, не до конца убеждали меня в том, что у меня действительно был дядя.

– А что было на войне? Расскажите, – попросила я.

– О войне нечего рассказывать. Помню, что возвращаясь домой, я встретил вашего дядю Родиона, и это самое важное, что произошло со мной в тот период времени.

– Вы ведь были героем? Родители гордились вами? – с надеждой спросил мой брат.

– Ваш прадед первым делом дал мне подзатыльник, когда я вернулся, – рассмеялся дедушка, – Ишаны не должны были участвовать в войне.

– Вы ослушались отца? – сказала я с широко раскрытыми глазами.

– В каком-то смысле, да.

– Но почему? – сказал мой брат.

– Я не мог иначе. Но, пожалуй, оставим эту тему, – сказал дедушка, и в его голосе были слышны нотки печали, которых я раньше никогда не слышала.

– Почему отец и дядя Родион не общаются? – спросил спустя какое-то время мой брат.

– Когда-то давно они поссорились, а я вовремя не оказался рядом.

Дедушка был молчалив в тот вечер, и мы не донимали его разговорами. Как и утром, я лежала на подушке, оперевшись на него, и он ласково гладил меня по голове. Мой брат лежал, не отрываясь смотря на звёзды. Насекомые садились на него, но он не обращал на них никакого внимания. Лишь раз он встряхнул с себя наглую саранчу, приземлившуюся прямо на его лоб. Его сознание витало где-то далеко.

VII. Невидимый наставник.

– Всё, я устала, я больше не могу играть, – запыхаясь, сказала Сабина.

Мы играли во дворе Аскаралиевых. У Сабины были завязаны глаза, она пыталась поймать нас, протягивая перед собой руки.

– Ну же, не будь занудой, ещё немного, у тебя точно получится! – сказал Тимур.

Сабина воскликнула от радости, захватив наконец моего брата. Она тут же сняла повязку, объявив, что настал черёд следующего человека.

– Искандар опять спит на ходу, – покачал головой Тимур и похлопал по плечу моего брата.

– Хорошо, я следующий.

– Ну уж нет, ты тогда будешь просто протягивать руки к небу, а мы будем вертеться прямо перед тобой, – сказал Юра.

– Что с тобой происходит в последнее время? Ты будто не с нами, вообще не видишь, что происходит вокруг, – сказал Тимур.

– Оставь человека в покое, вероятно, его волнуют более масштабные мысли, чем тебя.

Пока Тимур и Мардона спорили друг с другом, Джамал взял повязку у своей сестры и крепко завязал себе глаза. Сделав три оборота вокруг своей оси, он без усилий захватил Тимура.

– Эй, мы ещё не начали!

Но отговорка Тимура не могла спасти его в следующем раунде. У Джамала словно был третий глаз, он без труда распознавал местоположение человека.

– Глупая игра. Ну всё, Джамал, можешь открывать глаза, ты поймал всех, – сказал Тимур.

– Нет, не всех.

– Джамал, нас всего шестеро, не считая тебя, ты поймал шесть человек.

– С нами ещё Икрам.

– О нет, только не начинай об этом! – сказала Сабина. Мы вопросительно посмотрели на Умаровых.

– Икрам – это какой-то воображаемый друг Джамала. Он всегда меня им пугает, – неохотно сказала Сабина.

– Неправда, Икрам безобидный, он никому не причиняет зла.

– Давайте уже прекратим эту игру и эти разговоры. Джамал, ты навряд ли поймаешь Икрама, – сказал Тимур.

– И всё же, кто такой Икрам? – ухмыляясь, спросил Юра, когда мы лежали на топчане.

– Мой друг и наставник, – ответил Джамал, не обращая внимание на насмешливый тон Юры.

– И как проявляется его наставничество? – спросила Мардона.

– Ну, он помогает мне во всём. Подсказывает, что делать в конкретной ситуации. Он является для меня примером для подражания. Как наставник у любого человека. У вас же есть наставники?

Мы удивленно переглядывались. Я всегда воспринимала своего брата как пример для подражания и бесконечно восхищалась им, но я навряд ли воспринимала его как наставника. Он никогда и не поучал меня и не указывал мне, хотя многие старшие братья в восточных семьях проявляют себя подобным образом по отношению к своим младшим сёстрам. Он рос вместе со мной и относился ко мне, как к напарнице. Мой брат по своей инициативе познакомил меня со своими друзьями и звал меня играть с ними, хотя мальчики обычно не хотят, чтобы их сестры лезли в их дела. Нам с Мардоной в этом очень повезло.

Дедушка, безусловно, был ключевой фигурой нашего воспитательного процесса. Он не лез к нам с нравоучениями навязчиво, как это любят делать некоторые пожилые люди: мы с братом сами с нетерпением ждали его историй и воспринимали его слова, как истину в последней инстанции. Но как наставник он всегда проявлял себя больше с моим братом, чем со мной, что с годами становилось всё отчетливее. Я была для него просто внучкой, которую надо баловать и иногда журить.

Младшая сестра моей матери Хилола, которую все племянники называли Хилола-опа, а не хола, как следует обращаться к тёте, была для нас всех скорее как подружка, с которой можно играть и над которой можно подтрунивать. Она не была для племянников авторитетом, для меня в том числе. Но это не было её отрицательной чертой, наоборот, мы за это были к ней ближе, чем к другим родственникам. Она была моей феей, которую я, к сожалению, видела очень редко.

– Ну, моя матушка мой наставник для меня, наверное, – сказал Юра.

– Ты же постоянно сбегаешь от неё, – ухмыльнулся Тимур.

– Это правда, если мы будем слишком долго находиться вместе, мы убьём друг друга, – весело сказал Юра, – но это не значит, что я во всём к ней не прислушиваюсь. Для вас же тоже родители наставники?

– Для меня отец наставник, – сказала Мардона.

– Дада наставник? Ты что, шутишь, в чем он может быть наставником, чему он тебя обучает? – сказал Тимур.

– Какое неуважительное отношение к отцу, – шутливо поцокал языком Юра.

– Да уважаю я отца, но не воспринимаю его, как учителя.

– Моя учительница в музыкальной школе моя наставница, – сказала Сабина.

– Вот, это я понимаю, – одобрительно кивнул Тимур.

– Ну, она просто обучает тебя игре на фортепьяно, она же не обучает тебя в более масштабном смысле. Ты не прислушиваешься к её советам в других вещах, – сказала Мардона.

– Нет, она мой наставник во всех смыслах.

– Для меня дедушка наставник, он согласился готовить меня стать космонавтом, – с гордостью объявил мой брат. Мы с друзьями захлопали, и мой брат важно откланивался.

– Так кто твой наставник, Тимур? – спросил Юра.

– Да нет у меня наставника и никогда не будет.

– Я бы хотела иметь наставника, пока точно не могу определить, есть ли он у меня сейчас, – сказала я.

– Зачем тебе это? Ты хочешь быть от кого-то зависимой? Надо всегда самому принимать решения, – сказал Тимур.

– Иметь наставника не означает, что ты не несёшь ответственность за свои действия, – сказала Мардона с ноткой раздражения.

– Это означает, что ты слаб, что ты привязан к кому-то морально, пытаешься заслужить его одобрение, тем самым обесценивая свою способность мыслить и иметь собственную точку зрения. Ни за что на свете не назову кого-то своим наставником. Ни один человек не сможет заставить меня чувствовать себя провинившимся за отказ следовать его указаниям. Ни один человек не сможет оказывать на меня такое влияние, – с отвращением сказал Тимур.

Слова Тимура звучали убедительно, хотя я не хотела, чтобы оказалось, что они действительно имеют основание. Никто не продолжил спорить с Тимуром, вероятно, поскольку мои друзья имели те же размышления, что были у меня.

– Мне кажется, ты преувеличиваешь, – лишь неуверенно сказал Юра.

В тот вечер мы с братом поздно пришли к ужиному, чем разозлили и без того раздражённого отца. Наша мать сидела поникшая и зажатая.

– Еда холодная уже, мать ваша и так всё остывшее принесла. Опять шурпу недосолила. Где вилка? Нельзя хоть раз нормально все приборы принести?

Отец сквозь зубы произносил ругательства. Моё сердце стучало так быстро, словно вот-вот готово было взорваться.

– Встала живо, неси вилки! – толкнула меня мать.

– Ты что психуешь, а? Ты что психуешь? – говорил отец, когда я вскочила и побежала на кухню.

Я была рада возможности хоть ненадолго отлучиться от них. Мои руки тряслись так, что мне было тяжело открыть ящик с приборами. Зубы заныли от того, как сильно я их стиснула, чтобы унять дрожь челюсти. Я закрыла глаза и попыталась хоть немного успокоиться. Я знала, что слишком много времени проводила на кухне и мне давно было пора возвращаться с вилками. Я взяла их в руки и тут же уронила, они с треском грохнулись на пол. Мне становилось всё труднее дышать. Проходя мимо зеркала в прихожей я заметила, что по щекам струились слёзы, и второпях вытерла их.

Когда я вернулась, оказалось, что ужин подошёл к концу. Моя мать встала с тарелками в руках и спустилась с топчана. Отец пошёл вслед за ней. Я взяла оставшуюся посуду и хотела отнести её на кухню, но мой брат остановил меня.

– Посиди со мной, мне надо тебе кое-что рассказать.

Я послушно взобралась на топчан и села возле брата. Он взял меня за руку и начал рассказывать о созвездиях. Из кухни слышались крики.

– А вот так, – мой брат свободной рукой нарисовал в воздухе ковш, – выглядит созвездие большой медведицы, представляешь?

Он изо всех сил пытался придать своему голосу спокойствие. Я чувствовала, как напряжены его руки. Мы оба вздрагивали каждый раз, когда слышались особенно зловещие резкие звуки, но мой брат продолжал свой рассказ, как ни в чем не бывало. Он избегал моего взгляда, устремляя свой взор куда-то в даль, но мне было достаточно просто смотреть на него, чтобы заряжаться от его греющих душу глаз. Я знала, что ему было страшно, как бывает любому ребёнку, которому приходится сталкиваться с насилием в семье, но он скрывал это от меня, возможно, во вред себе. Пока взрослые изливали ненависть друг на друга, неосознанно отравляя всё пространство вокруг себя, девятилетний мальчик делал всё возможное, чтобы его маленькая сестра была в безопасности. Храбрость и твёрдость моего брата передавались мне, и я всё больше чувствовала себя защищённой, хотя весь мир за пределами топчана, казалось, рушился и разлетался на куски.