Читать книгу СЛОВАРЬ ГОРОНА - None - Страница 1
ОглавлениеВсем нужны слова, которые можно носить с собой. На случай отключения электричества, земных драм и непредвиденных обломов. Именно такую первую помощь нам оказывают хороший поэт и его стихи .
Я называю его Эженом, и это чудовищно. Сразу вспоминается детская травма Толстого от прогулок по бульварам. На Гоголевском мальчик был еще Левой. Можно было дерзить, валять дурака. По ходу променада домашние имена и плохие манеры трансформировались в Льва, а уже на Тверском вас приветствовал Леон и изысканно шаркал ножкой. Наши советские родители мало заботились о воспитании и прилежно строгали младенцев с одинаковыми именами. В моем ближайшем окружении штук пять Жень. Он отличается – и только поэтому, для ясности, Эжен. Евгений Горон, если в полный рост. Он красив. Просто оставим это здесь, в самом начале, и забудем. Хотя льдистозеленые глаза, драматичная белокурость и четко спланированное лицо императора династии Оттонов производят впечатление, и забыть их трудно. Сухопарый, сутулый ровно настолько, чтобы это очаровывало, а не отвращало. Само собой, в активе Эжена наличествует модельное прошлое и, вероятно, будущее. Он чуть выше среднего, ему все идет, на нем все сидит. Хотя чаще ему пророчат кинокарьеру, чего тоже нельзя исключать. Его любят камера, роскошные женщины, дети, лукавые старики и другие поэты. Он не любит, когда об этом говорят. Особенно когда говорят в лицо, особенно люди незнакомые. При мне он не единожды принимал комплименты – ну просто святой Себастьян, терзаемый острыми стрелами слов восхищения. Эжен на миг опускает глаза, как-то слегка всегда дергается и потом тихо благодарит. И это не скромность – перед вами стоит человек в полупрозрачном шелке с бантами, сорочке с кружевной манишкой или чем-то подобном сложноскроенном, донельзя ему идущем. Просто редко кто умеет выбирать слова, и его от этого корежит. – Мне важно, чтобы все было красиво, – первое, что сказал мне Эжен, когда мы собрались «…серьезно и куртуазно поговорить, чтобы люди не хватались за сердце» перед тем, как я буду о нем писать. В этом он совершенно последователен, салютуя эпохе, где девушки и юноши сохли и текли по поэтам. Как тогда было принято, он любит страсть, секс, опасность и высокие ставки. Но обо всем по порядку. СТРАСТЬ Это в нем самое поразительное – Эжен абсолютно, вопиюще нормальный. С трудом верится, что такой ладный, фактурный, благополучный – и пишет стихи. Ни тебе двузначного числа диоптрий перед носом, неприкаянности или сальности, нет у него татуировок, алкогольной зависимости, замашек на пресвятую академичность или там поджатого рта культуртрегера. Шик, броский стиль, шуточки, прекрасная физическая форма, улыбка, за которой следуют упряжки трогательных симметричных морщин в уголках глаз. Шесть лет назад он бросил мне в одной из соцсетей: «Катя, это Вы написали то-то?» Подумала, что это очередной лихой безумец, который будет приглашать на свидание или что-то в том же духе. Через пару сообщений оказалось, что нам есть о чем поговорить, кроме «писатель-читатель». Не помню, когда и как мы стали друзьями. Уже привязавшись к чувству юмора, вкусу и портрету своего собеседника, очень боялась его читать, дабы не разочароваться. Современная поэзия, кроме желания не читать, редко вызывает у меня что-либо. И вдруг я вижу это:
Почти без звука. Обычные, повседневные слова. Ровно столько, сколько нужно – явно отмерено не на глаз. И те самые, которые должны волновать молодого мужчину: колени, кьянти, объятия. Это та самая простота, сделать которую сложнее всего. Обнаженная натура. – Что для тебя значит писать? – спрашиваю его во время нашего разговора. – Это значит, что у меня нет выбора… И это действительно стихи человека, который не выбирает, а по необходимости присваивает слова, оплачивая каждое, заменяя часть себя на то самое, единственное. Здесь по умолчанию считается, что ты знаешь слово «конгруэнтный» без специально обученного поэта. Натуральный обмен, который происходит в пространстве не вымученного, а естественного, как дыхание, письма. Знает на собственной шкуре текущий курс обмена. Эжен сосредоточенно относится ко всему, что извлекает голосовыми связками или на письме. С непривычки трудно понять, когда он шутит, а когда – нет. Прежде он никогда не рассказывал, что в пубертате был толстым, вялым, молчаливым и мечтал слиться со стеной. Я не поверила. – Серьезно? Не может быть. – Правда. Я был ужасен. Для девочек меня просто не существовало. Мысленно перекрасила детское фото Данилы Козловского в блонд. Все поняла. И это не шутки. Настоящие поэты начинаются с плохих стихов. – Первое стихотворение я написал лет в восемь. Приехал оздоравливаться в детский лагерь, такой дерзкий, в рыжих сандалиях и майке с Капитаном Америка – и с ходу бахнул строчки для стенгазеты, которые никак не могли родить всем отрядом. Что-то про ландыш, затерянный в лесной глуши. Внимание и восхищение мне тогда очень понравились, но потом было не до того – немецкие глаголы сами себя не проспрягают… Эжен учился в немецкой гимназии – исключительно потому, что она оказалась ближе, чем другая школа на районе. Та была с театральным кружком, о котором он мечтал. Как и со всеми прочими, с этим разочарованием он смирился. Вычурно страдать и досуха доить собственную боль уже тогда казалось ему чем-то стыдным. И вообще, он ненавидел читать книги, хоть как-то пестовать внутренний мир и активно с ним возиться. Место действия, если это важно, – окраина Минска. Так как все города благодаря советскому прошлому похожи, просто любая окраина. Разве что район, построенный для переселенцев из зоны отчуждения после аварии в Чернобыле. Мама и папа, как у всех. Она – удивительная, при иных вводных героиня французской психологической прозы. Он – сломленный необходимостью жить и принимать решения в резко изменившейся реальности начала 1990-х. – Я танцую, как он. Мама говорит, что у меня его замашки, повадки, походка, волосы. Он ушел из семьи, когда мне было одиннадцать, и со временем воспоминания о нем стерлись. И слава богу: пил, бил, мама работала в три смены, а меня, маленького, водили ночевать к соседям. Не о чем, в общем-то, писать. Пока наш герой, как мы помним, упакованный от мира тучным облаком прыщей и комплексов, наконец не повстречает Ее. Льняные волосы, большие голубые глаза, небольшой рот… – На кого она была похожа? – Она была… Не знаю, таких рисовал Веласкес… Учительница немецкого, сразу после института впорхнувшая в класс гимназии и в сердечко школьника, который начал писать плохие стихи. Разумеется, о любви. От тех времен остались темные поэтические углы, из которых иногда прилетают, как петарда на балкон соседу, строчки вроде: «Встань за вертушку, шлюшка», которыми Эжен развлекает друзей.